Красное солнце

Илин Лаоцзу, Вэй Усянь, Вэй Ин, просыпается — и это то, с чего начинаются его проблемы. Он не должен был просыпаться. Он не хотел просыпаться. Но он проснулся, и он лежит, глядя в потолок, чувствуя на коже своего лица лучи рассветного солнца, которого никогда не бывало ни в Илине, ни тем более в Могильных Курганах. Он лежит, слыша дыхание где-то справа от себя, где-то дальше в комнате, но боится смотреть. Он лежит и смотрит, смотрит и лежит — он не должен думать. Но он начинает, он вспоминает и не может остановиться. Он сжимает зубы так сильно, что ощущает, как у него болит челюсть, его лицо искажается, а мир заплывает, когда он позволяет слезам просто течь, течь и течь. Он близок к своему срыву, он так близок к тому, чтобы кричать, но он не может. Он не может, не может, не может. Вэй Ин глотает рыдания и отворачивается к стене, обнимая себя руками, дрожа и не дыша. Руки на его теле, они тянут его, они рвут его; Цзинь Цзысюань падает перед ним, колокольчик тонет в его крови; он думает: разорвите меня, и трупы повинуются ему; его шицзе, его прекрасная-невероятная-неотразимая шицзе истекает кровью в его руках; он слышит гневный, потому что это не может быть страх, крик Цзян Чэна, когда мертвецы разрывают его; Цин-цзе уходит, Вэнь Нин кланяется ему: спасибо и прощай; он чувствует чьи-то пальцы на своей щеке, холодные, но не злые, он слышит: я защищу тебя, клянусь своим именем В… Так больно. Шицзе. Это так больно, что он кашляет — Цзинь Жулань — кровь пачкает его простыни, но он не замечает. Он кашляет — Цзян-шушу, мадам Юй — кашляет — Цзинь Цзысюань — и кашляет. Попо, дядя Фо, дядя Ту, дядя Ван, тетя Ту, тетя Сан… — Вэй Усянь? — голос Цзян Чэна проходит сквозь него, и боль оглушает, он кашляет-кашляет-кашляет. Мне так жаль. Крови так много. Простите-простите-простите. Он думает, что кровь стекает по его лицу. — Вэй Усянь! — он видит лицо Цзян Чэна, своего шиди, которого он предал в стольком многом, Вэй Ин хочет упасть ещё ниже пола, хочет поклоняться перед ним тысячи раз. Но вместо слов он чувствует, как кровь течёт из его носа. А-Юань. Его сердце разрывается. И он впервые за вечность стонет от этого. Больно, так невообразимо больно, жарко и холодно, его бьют и режут, он собирается только, чтобы разбиться. Рыдание срывается на всхлип, когда он хватается за грудь, его сердце бьётся сильнее, чем когда-либо, больно, так больно. Цзян Чэн ушёл, выбежал, и он может слышать его громкий голос где-то дальше. Улыбка освещает его губы, когда он снова ловит на себе лучи солнца, заставляя себя выпрямиться на коленях, когда слышатся шаги. Хангуан-цзюнь появляется в сиянии белого, Цзэу-цзюнь прямо за ним, и он хочет спросить: пришли ли вы забрать меня, — но Вэй Ин находит себя в том, что смеётся. Безумие Илин Лаоцзу, какое оно есть. Он смеётся, смеётся и смеётся, и не может остановиться даже, когда слышит начало их музыки, он позволяет темноте забрать его, он так не хочет просыпаться.

***

Отклонение ци. У его сильного, невозможного и бесконечно глупого шисюна, его старшего брата, отклонение ци. Цзян Чэну пришлось начать свой день с того, что он услышал кашель, более болезненный, чем должен быть у кого-то, кто вчера провожал его на вечер с улыбкой и необузданной энергией. Он открывает глаза только, чтобы увидеть Вэй Усяня, главного ученика ордена Цзян, Вэй Ина, всего в крови, что просачивалась сквозь его руку, в которую тот кашлял. И она текла и текла: из его рта, глаз, ушей и носа. И его шисюн задыхался, а он ничего не мог сделать. Цзян Чэн даже не помнит, как побежал, крича громче, чем когда-либо на Пирсе Лотоса, чтобы кто-то помог ему. Очень недостойное поведение для наследника ордена, но кровь его шисюна пропитала его колени, его шисюн не мог сказать ни слова, его шисюн умирал, и он не знал, что делать. Цзян Чэну просто повезло наткнуться первым делом на Близнецов Нефритов, он не знает, как он выглядел, как выглядело его лицо, но Цзэу-цзюнь, собранный и спокойный Цзэу-цзюнь, быстро понял из его отрывочных слов, что им нужен целитель, и сказал в какую сторону бежать. Он видел, что поднял шум, но ему было плевать на любопытные лица, ему было плевать, что он бежал по Гусу Лань в нижних одеждах, нарушая несколько десятков правил, он не думал ни о чём, кроме своей цели, и даже увернулся от Лань-лаоши, когда тот попытался ему что-то сказать. У — него — не — было — на — них — времени. Когда он вернулся с целителями, то играла музыка братьев Лань, крайне успокаивающая и действенная, и очень настойчивая. Цзян Чэн не изучал заклинательство через музыку, но он мог уловить миг, когда в ноты было вложено много ци, чтобы они были более эффективными. Это также успокоило и его постфактум. Его шисюна забрали из его поля зрения, и ему не позволили пойти с ними, он знает, что у клана Лань есть вопросы, но он едва может заставить себя собраться, потому что крови стало ещё больше; сколько крови может потерять человек до того, как это станет смертельным? Конец этого смеха будет преследовать его в кошмарах.

***

Вэй Ин просыпается. Одно это событие едва не заставляет его взвыть, как раненное животное. Всё его тело напряжённо, мышцы натянуты, а конечности не слушаются правильно, и его меридианы горят. Его приветствует тишина ночи и одиноко горящий фонарь дежурного целителя, но Вэй Ин не даёт знать, что он очнулся. Они убили его сына. Он снова смотрит в потолок, не моргая, не плача, выдыхая, будто отказался от самой идеи жизни. Смех клокочет в его груди, грозя вскрыть его рёбра и вывернуть наружу, улыбка натягивает его уста, будто через нити в уголках губ. Его сердце трещит. Вэй Ин ощущает себя таким уставшим, таким бесполезным: посмотрите на него, не смог защитить никого, разрушил всё, чего касался, и теперь не в состоянии избавить мир от себя, как должно, — слышит он внутри себя почему-то голос Мадам Юй, единственного человека, который видел его истинную натуру с самого начала. Мне так жаль, мне так жаль, мне так жаль… Когда он моргает, кажется, что проходят часы. Солнце снова касается его кожи, и он может лишь повернуть голову в сторону окна. Лёгкое тепло кажется чужеродным, его руки чистые и полны мозолей от меча, не от перешивки одних и тех же тканей, не от щепок чёрного дерева, когда он строил дома, не от камней, на которых он спал, ел и работал. Не от жизни, которую он жил. Было ли всё это сном? Был ли его разум так жесток, так продуман, так реалистичен? Мог ли он вообразить себе все эти годы? Мог ли он придумать всю эту боль, любовь и потери? Действительно ли он сошёл с ума, как все говорили? Покинул ли он Могильные Курганы в первый раз? Он чувствует, что снова усмехается, глядя на свои невредимые руки, такие молодые, такие необремененные, такие не его, когда он садится и стягивает свою красную ленту, распуская волосы. (Конечно же, никто из Ланей не тронул его волосы, они слишком чтят свои правила для этого). — Вэй Усянь! — и это Цзян Чэн, с более круглыми щеками и большими глазами. Невиннее, добрее, открытее. Его шиди, которого он потерял по своей вине. Потому что Цзян Чэн никогда бы не посмотрел на него с заботой. Больше нет. Никогда. Вэй Ин не знает, от чего тот вздрагивает, когда он улыбается (мог ли он увидеть безумие в его глазах и раскрыть его?), и ему придётся поработать над этим. — Доброе утро, — старается сказать он чуть бодрее, чем соответствует настоящему, и полностью проваливается, когда видит удвоенное беспокойство своего бывшего шиди. Ему придётся сильно поработать над этим. Потому что судьба ненавидит его и сделала его правым, когда он не хотел от мира ровным счётом ничего. Вэй Ин, Вэй Усянь, ещё не Илин Лаоцзу.

***

Вэй Ину требуется неделя, чтобы взять себя в руки, собрать то, что когда-то было его сознанием и сердцем, и попытаться составить из фрагментов цельную картину. К сожалению, он потерял некоторые части, а другие поставил не туда и не той стороной. Он всё ещё смотрит на солнце на своей немного загорелой коже; он всё ещё не может заставить себя есть чаще, чем один раз через день; он всё ещё не может улыбнуться так, чтобы это не отпугивало или не настораживало окружающих. Тогда, очень давно (кажется, что четыре жизни назад) сожжение Пирса Лотоса уничтожило его сердце, а состояние его шиди, его младшего брата, раскрошило его золотую сердцевину. Но он бы отдал её снова, и снова, и снова, он не мог заставить себя пожалеть об этом. Он отдал часть себя, и казалось неправильным вернуть её, это было неестественно; Вэй Ин думает, что украл её. (Как будто он обманул не только смерть, но и саму жизнь, саму суть вещей.) Могильные Курганы пришли за тем, чем был его разум. Много душ, ещё больше голосов, ещё голоднее желания, ещё громче их крики. Он видел так много жизней, так много людей, чьи кости стали частью почвы мёртвой земли — навечно прикованные; дольше, чем самые старые боги на Небесах. Голоса шептали ему истории, они показывали ему войны и падения. Они показывали ему насилие и жестокость. Кажется, что Вэй Ин оставил им частицу себя. То, что вышло из Могильных Курганов не было тем самым Вэй Усянем или Вэй Ином, которого когда-то знал мир, он стал Илин Лаоцзу ещё до того, как люди дали ему это имя. (Могильные Курганы полюбили его, он знал это, они рассказали ему, и позволили ему уйти. Они пели ему истории о звёздах и солнцах в особо тёмные мгновения, когда он знал только холод их могил; они приносили ему то немногое, что можно назвать едой, пускай гнилой и чёрной, но он предпочтёт это в любой день мёртвой человеческой плоти; они укрывали его, когда становилось невыносимо, когда он хотел исчезнуть и одной его воли не было достаточно, чтобы выживать. И он полюбил их в ответ. Болезненной, странной и ядовитой любовью, окрашенной в тьму и кровь, когда он ушёл. И он вернулся, и они легко приняли его и людей, что он привёл, и он играл им музыку в ответ каждый день за их щедрость.) Тот самый Вэй Усянь, главный ученик ордена Цзян с дерзкими ухмылками, флиртом с девушками и привязанностью к каждому новому другу, был невероятно далёк от Илин Лаоцзу, чьё существование противоречит порядкам. Ему потребовалось время, чтобы найти те неискажённые части себя, и соорудить нечто, что могло бы напоминать его самого из юности. Его отклонение ци было самым полезным пунктом в этом плане. (Но он не мог назвать это своей самой большой болью, он всё ещё помнил, как Вэнь Цин двое суток вырезала из него золотое ядро). Пришлось поработать ещё больше, чтобы убедить Цзян Чэна, что он в порядке (разговаривать больше, вновь сделать высокий хвост, не сбегать с обедов) и не меньше усилий в сторону Лань Чж… Ванцзи, что было неожиданностью (улыбаться, попросил он, даже перекошено и извращённо, но улыбаться ему искренне и если захочется; чаще всего Вэй Ин сидит с ним и кроликами в тишине без улыбки, наблюдая за солнечными тенями; скорбь на его опущенных плечах, похожа на неподъёмное одеяло). Лань-лаоши и Цзэу-цзюнь, с тактичностью и грустными взглядами, хотели знать о причинах его отклонения ци, которых он не мог назвать. Его тело чисто от тёмной энергии, он здоров во всём, кроме своего разума — раздробленного, пятнистого и неистового — что единственной логичной причиной было: душевное потрясение. Вэй Ин даже не знал, что из всего, могло быть «душевным потрясением», но отбросил это с лёгкостью, которую имел в настоящие пятнадцать лет. Положить в долгий ящик, подождать, когда сгниёт, а потом оживить, чтобы напомнить о себе. Отдельная история, как он в письмах отговаривал приезжать дядю Цзян-цзунчжу, потому что Вэй Ин знает, что тот заберёт его на Пирс Лотоса и… он не готов увидеть свой прежний дом. Чёрт подери, он не думает, что сможет посмотреть на Цзян-цзунчжу, и не получить второе отклонение ци. Он упадёт перед шицзе и будет кланяться в её ноги, пока не потеряет сознание, как только увидит её. Из-за всего вышеперечисленного он чувствует себя ещё более уставшим и, на удивление, немного раздражённым. Славное изменение вместо пустоты, но не благоприятное. Он позволял всему идти своим чередом в течение этой недели, не припоминая ничего слишком грандиозно шумного или опасного в Облачных Глубинах, кроме Водной Бездны, которая ещё даже не появилась в городе. Наверное, по этой причине он чувствует не тревогу, а злость, когда что-то идёт не так. Совершенно и абсолютно не так. Вэй Ин хочет верить, что он бы запомнил появление Вэнь Жоханя собственной персоной в Облачных Глубинах. Если бы они встретились на войне — Вэй Ин с лёгкостью бы сказал, что ненавидит этого человека. Но здесь, сейчас, когда он прожил с остатками Вэнь три года, когда он воспитывал а-Ю… больно, не думай об этом имени, это слишком больно, как своего ребёнка. Вэй Ин не знает, что он чувствует к этому человеку сейчас, кроме настороженности и справедливого опасения. Этот человек начнёт войну. И… хорошо, ладно, этот самый человек идёт сюда, к толпе из приглашённых учеников, где Вэй Ин затерялся между плечом Цзян Чэна и кем-то в золоте из ордена Цзинь. Его пальцы тянутся к поясу, а не к ножнам Суйбянь, но Чэньцин там нет, потому что его дизи ещё даже не существует. Вэнь Жохань именно такой, каким он его видел издалека и каким слышал из рассказов Цин-цзе: величественный, знатный и властный, в одеждах больше подходящих для драки, чем для приёма или конференций. В расшитом солнцем дорогом шёлке, с рубинами и кварцем в серьгах и знаке на лбу. Однако Цин-цзе всегда описывала его глаза, как тяжёлую зиму или ледяной огонь, если он может себе это представить. (Солнце, которое никогда не даёт тепла, — говорит она, когда её голос становится печальнее и отстранённее, и Вэй Ин ничего не отвечает.) Вместо льда — он видит огонь. Вместо холода — тепло. И… Вэй Ин далёк от понимания людей в последние годы — если верить Цин-цзе, то он никогда и не был близок к понимаю чужих эмоций по отношению к себе — но… это… мягкость? Вэй Ин снова моргает удивительно долго, потому что Вэнь Жохань, человек, который отдал приказ сжечь его дом, который позволил своему ублюдочному сыну творить всё, что вздумается, стоит прямо перед ним. На расстоянии вытянутой руки. Остальные ученики расступились и, честно, Вэй Ин готов к чему угодно, его разум пролистывает тысячи вариантов талисманов, потому что он не думает, что сможет победить этого человека в бою на мечах, когда: — Выходи за меня, — будет первым, что он слышит от этого человека; буквально первые его слова ему за две жизни. Тишина опускается достаточно звонкая, чтобы Вэй Ин подумал, что его разум вновь заставляет его слышать то, чего никогда не происходило. Однако, к несчастью, мир никогда не был снисходителен к нему. — Вэй Усянь, — начинает абсолютно прямолинейно Вэнь Жохань вновь, и у Вэй Ина едва не дёргается глаз, — Илин Лаоцзу, будь моим супругом. Когда он заканчивает предложение, Вэй Ин едва ли ощущает страх, который должен быть, он даже не замечает ничего другого, кроме как сказать мёртвым голосом и пустым лицом: — Никогда. Вэнь Жохань хмыкает, наклоняя голову, серьги с рубинами качаются от движения. — Я и не думал, что будет просто, — соглашается тот с его отказом, но не отрекается от своей идеи, что могут понять абсолютно все, кто находится рядом. И тогда тишина взрывается шёпотками и криками.

***

Когда он впервые встретил Вэй Усяня, то едва ли запомнил его: наглый мальчишка, главный ученик ордена Цзян, весь в чёрном и красном, с дерзким взглядом и ещё более наглыми словами, защищающий честь его племянника — никто для него в мире заклинателей; никто в его планах; никто в большей схеме. (Звёзды решили иначе, этот мальчишка был смертоноснее любого солнца, что он встречал, горячее огня и холоднее темноты за небом.) Вэй Усянь — истинная причина его падения, его ордена, его империи, его войны. Ему было жаль, что они так и не встретились на поле боя, как оно того стоило. Безночный город горел зелёным огнём, его воины восставали, нападая на своих бывших союзников, а жуткая и резкая мелодия дизи сопровождала резню. Вэй Усянь стоял на вершине, в ночном небе, как тень, как призрак, как предзнаменование конца его правлению. Вэнь Жохань подумал, что правда хотел бы сразиться с ним, с человеком, который почти в одиночку уничтожил его армию; ему было бы интересно, что тот мог бы ему сказать; ведь он начал эту войну, потому что со времён смерти своего опасного на ум, но лёгкого на смех, друга не видел никого, отдалённо равного себе. Но он застрял в битве с этими детьми, с кровью лидеров орденов в их жилах, которые либо мертвы, либо слишком трусливы, чтобы быть здесь. И он умирает от ножа в спину, что, если честно, не должно его удивлять. Не Минцзюэ, который не смог унаследовать и крупицу ума своего деда (и разве это не печально, когда-то Вэнь Жохань называл того человека другом), отрубает его голову. Всё остальное — история, написанная победителями. Всё остальное — это тела, что остались от его родословной, от его крови, от его семьи. Всё остальное — это трагедия, в которую он втянул всех. Благородные и справедливые, какая шутка. Когда Вэнь Жохань умер, то он не считал себя проигравшим. Лишь, когда он увидел, что Не и Цзян сделали с его наследием, что Лань сделали с записями его предков, что Цзинь сделали с его людьми — он понял, что такое поражение. Будучи отголоском самого себя, лишь осколком души, которую упокоили, которую изгнали, как настоящего демона, он мог только смотреть. Это удручало, это топило, это опустошало. Он не считал, что у него есть сердце, которое может болеть, но он чувствует, что быстрая смерть лучше того, что они сделали с семьёй его брата. (И разве это был не слишком большой риск для Вэнь Цин? Когда она укрывала а-Юаня, его внука от его глупого второго сына, который впервые сделал что-то ценное, как оставил для него наследника. Его наследие, которое сгниёт на чужих землях.) И тогда Вэнь Цин сбегает, пообещав помощь, и возвращается, потому что если в ком и поёт кровь Вэней с их преданностью своему слову, о которой едва ли кто-то вспомнит, то это она. (Он действительно должен был сделать её вторым наследником, после Вэнь Сюя, убив старейшин. Он думал, что она больше похожа на свою мать, чем на Вэнь Юна, его брата). И тогда приходит он, Вэй Усянь, причина их гибели, и он протягивает остаткам Вэнь, людям, в чьих жилах кровь тех, кто отнял у этого мужчины всё, руку, и Вэй Усянь улыбается им, устраивая за них бойню. И тогда Вэй Усянь берёт их под свою защиту, дарит им место, забытое и оставленное даже богами, которое они могли бы назвать домом. И тогда Илин Лаоцзу, титул, который тот заслужил по праву своего слишком большего сердца, остаётся с ними. Вэнь Жохань впервые узнаёт, как выглядит та самая справедливость и праведность, которая однажды погубила его брата, когда этот мужчина отворачивается от собственной семьи, потому что не хочет тянуть своих брата и сестру за собой. Вэнь Жохань впервые узнаёт о доброте, когда этот мужчина отказывается от еды в пользу стариков, пары женщин и ребёнка, когда он начинает строить им дома своими руками, управляя трупами и крадя из Илина молоток с парой гвоздей. Вэнь Жохань впервые узнаёт о милосердии, когда этот мужчина не отворачивается от а-Юаня, где Вэнь Цин посчитала своей обязанностью рассказать, чей тот сын, чей тот внук. (— Мне всё равно, — сказал Илин Лаоцзу, неся спящего ребёнка в своих дрожащих от усталости руках, — я не стану судить ребёнка за его отца, каким бы тот ни был. — Почему?.. Почему ты так добр? — спрашивает Вэнь Цин почти побеждёно, всё ещё неверяще, что такое возможно. Вэнь Жохань прекрасно понимает свою племянницу. Вэй Усянь улыбается ей, вместо звёзд. — Я стараюсь делать то, что правильно. В этом мире и без меня хватает неправильных вещей и неправильных людей, — он усмехается, его лицо искажается во что-то тяжёлое, обременённое, ветер развевает его красную ленту, такого же оттенка, как небо над ними, — даже если все винят в них меня.) Вэнь Жохань узнаёт о силе и гениальности этого мужчины, когда тот возвращает Вэнь Цюнлиня к жизни, едва отличимого от кого-то, кроме самого мальчишки. Более сильного, более спокойного, но непоколебимого, какими должны быть все, кто разделяет его кровь, кровь Вэней. Вэй Усянь — невозможен. И это то, что поражает его сильнее собственной смерти. Как такой человек может существовать? (В тот же момент Вэнь Жохань клянётся себе, что он сделает всё, что возможно для этого человека в любой из следующих жизней.) Вэнь Жохань знал, как мир не любит таких бескорыстных людей, как Илин Лаоцзу. (Бао-ге, что я сделал не так? — спрашивает его диди, и он бы многое отдал, чтобы вспомнить, как проявлять сочувствие. Как выразить то, что он хочет сказать. Что Вэнь Юн не виноват в выборе других людей, в их действиях. Это был последний раз, когда он видел своего диди.) Наблюдать, как такой человек, как Илин Лаоцзу, раскалывается, и не иметь возможности сделать хоть что-нибудь — больнее, чем он мог представить. Одна смерть за другой, кровь за кровью тех, за кого этот мужчина выиграл проигрышную войну, за кого этот мужчина отдал Могильным Курганам душу и разум. Мир никогда не был справедливым, а люди и подавно, но это было за пределами трагедии. Вэнь Жохань чувствовал, что наблюдает за неизбежной катастрофой. От момента смерти наследника Цзинь и смерти сестры Илин Лаоцзу, и до ухода Вэнь Цин и Вэнь Цюнлиня (знающих о долге больше, чем его собственные сыновья) есть два месяца полного безумия Илин Лаоцзу. Есть чертежи, ночи, полные одиноких мне так жаль, и объятий смерти, когда даже тёмная энергия жалела своего хозяина. Илин Лаоцзу игнорировал сон и отдых, как данность, и в лучшие дни, в подобные — было счастьем просто вырвать из его рук бумагу и убедить поесть. Массивы, одни поверх других, перемешанные так причудливо и безмерно, что захватывает дух, и кружит голову беспокойство, когда никто не мог пробраться в пещеру Илин Лаоцзу. Но Вэнь Жохань осколок призрака, и, в отличие от остальных, он мог разглядеть записи и расслышать другие слова, помимо сбивчивых прости. Есть тихое время, есть задушенное я могу всё исправить, есть в рыданиях я должен, прежде чем изнеможение берёт верх над чужими мучениями. И Вэнь Жохань запоминает всё это. Он не одарён гениальностью Илин Лаоцзу создавать нечто великое, но он талантлив в том, что воспроизводить ритуалы и сложные массивы. Однако, без энергии он не смог бы воспроизвести нечто столь затратное, и не знает, где её взять. А потом его племянница и племянник уходят, и старики вместе с ними, и, хотя он хочет засвидетельствовать конец детей своего брата и проводить их с достоинством, которого они заслуживают, он остаётся в пещере. Его внук увязает в лихорадке, и Вэнь Жохань может лишь проводить своими нематериальными пальцами по лбу ребёнка, пока в стороне Илин Лаоцзу давится криками и горем. Это то, чем закончится его род? (Когда его друг, Не Тао, весь в тёмно-зелёном без намёка на светлые тона, качая перед ним рукой с браслетами из золота, серебра и меди одновременно в перезвоне, говорил, что его гордость погубит весь его клан — имел ли в виду он это?) Слишком большое сердце Илин Лаоцзу в итоге было тем, что губит его. Стигийская Печать была явно не тем, что победило его, Вэнь Жохань прекрасно понимал это — весь остальной мир нет. Но когда Илин Лаоцзу стоит перед всем их миром заклинателей, сжимая эту Печать, истекая кровью от удара меча собственного шиди, то на его лице танцует улыбка. Вэнь Жохань знал эту улыбку (он видел её на лице Ли Циу, всю в траурно белом при закатно-оранжевом свете, с мокрыми от слёз щеками и смехом на губах, неоспоримо собранная и красивая жена его брата, как и сотни раз до этого, прежде чем она шагнула с балкона вниз, к краю их гор; Вэнь-цзунчжу, могу я попросить вас позаботиться об а-Цин и а-Нине?), он знал, что должно произойти нечто ужасно-непоправимо глупое. И он действовал. Как ни странно, лучшие планы — это внезапные планы. И вся сила, которая должна была рассеяться, нарушить атмосферу, поднять давление — попала в его руки. Как легко было поймать то, что хотело быть пойманным. Вэнь Жохань никогда бы не подумал, что у тёмной энергии есть желания, но прямо сейчас он ясно чувствует это громоподобное: защити его. И разве это не единственный приказ, который он выполнит с удовольствием?

***

Когда Лань Цижэнь говорил, что сын Цансе принесёт неприятности он… он просто не думал, что такого масштаба. Ему следовало знать лучше, намного-намного лучше, с учётом того, что мальчик унаследовал её красивое лицо и её непоколебимый нрав. Никакие правила и никакая дисциплина не могли подготовить его к тому, что происходит. Малодушно (за что он перепишет правила тринадцать раз вечером) он радуется такому же выражению отчаяния на лице Цзян Фэнмяня, которое он испытывает сам. Лань Цижэнь не знает, что во всей этой ситуации хуже: то, что Вэнь Жохань, глава ордена Вэнь, пришёл в их клан лично и без приглашения и… сделал самую неподобающую вещь, что он видел, предложив подобное мальчишке пятнадцати лет (Лань Цижэнь старательно не думает, что Вэй Усянь даже младше его второго племянника), или что тот самый мальчишка без намёка на страх или сомнения отверг упомянутого лидера ордена, словно напрашиваясь на дипломатический конфликт. Хуже того, что конфликт не случился, и что Цишань Вэнь не воспользовались ситуацией и не устроили войну. Нет, казалось бы, Вэнь Жохань действительно — как бы им ни было мерзко от одной мысли об этом — увлёкся этим юношей. (И разве это не ужасно? Вэнь Жохань менее десятилетия назад праздновал свое столетие, его собственный первенец немногим старше Лань Цижэня; как этот мужчина вообще может смотреть на юношу, который лишь две осени назад получил свой меч!) И мало того, у этого юноши ранее было отклонение ци, ко всему прочему. Обдумывая это, он размышляет, не могло ли быть отклонение ци мальчика чем-то, что мог вызвать лидер ордена Вэнь? Мог ли Вэнь Жохань, столь любящий скрытно передвигаться, встретить Вэй Усяня в городе и воспользоваться им? Лань Цижэню неприятен ответ, который он находит, учитывая бессердечную репутацию Вэнь Жоханя. И это он ещё не решил, как рассказать свои доводы Цзян Фэнмяню. Лань Цижэнь почувствовал, как седеет, более, чем три раза за эти дни. Вэнь Жоханя со всей вежливостью и сдержанностью выпроводили из Облачных Глубин, но это не значит, что мужчина не остался у их ворот, разбив лагерь. Этот мужчина также мог раз или два упомянуть, что мог просто ворваться к ним, сжечь их библиотеки и забрать Вэй Усяня, но не хочет его расстраивать. Если бы не обстоятельства, Лань Цижэнь был бы восхищён тем, как его старший племянник продержался тот разговор и даже увёл закипающего лидера ордена Цзян, потому как он чувствовал, что его терпение находится в одной капле от конца. Что не менее странно, Вэй Усяня происходящее волнует наименее всего. Конечно, мальчик всё ещё восстанавливается от отклонения ци, и его эмоции могут быть неточными, иногда противоположными друг другу, но он не выглядит взволнованным или нервным. На самом деле, он теперь почти всегда выглядит злым, снова отказавшись от своей привычной причёски, распустив волосы, как его мать, и почти всегда забывая свой меч. Вэй Усянь даже попросил второго молодого мастера Не достать ему самый простой бамбуковый дизи, который тот сможет найти, так как, конечно, Вэй Усяню запрещено покидать Облачные Глубины от имени его лидера ордена. В какой-то момент он начал чувствовать себя участником театрального представления, когда Вэнь Жохань вытащил трупы из Водной Бездны и выстроил их в фразу: «женись на мне». Тогда впервые за много лет Лань Цижэнь вспомнил, что такое беспомощное отчаяние; он не испытывал этого двадцать лет, с тех пор как видел Цансе Саньжэнь, смеющуюся за его счёт (он никогда не признается в этом, кроме маленькой и жадной части самого себя — он скучает по ней). Как будто его горя было мало миру, он услышал короткий режущий звук, может быть, неудачную ноту одного из младших учеников, и водные упыри встали со своих мест, уходя обратно к озеру. На два мгновения они сложились в иероглиф: «нет». В тот день Лань Цижэнь почувствовал себя настоящим безумцем, когда пересказывал это вслух Цзян Фэнмяню, успокаивая их обоих чашками травяного чая. И, боги, даже не начинайте напоминать ему о неподобающе резком поведении его младшего племянника в эти дни, Лань Цижэнь сейчас сам на грани того, чтобы всё бросить и уйти в уединение, но это будет слишком жестоко с его стороны так поступить с Лань Сичэнем. Лань Цижэнь тяжело выдыхает и впервые думает, как бы поступила на его месте Цансе Саньжэнь. Хорошего ответа не приходит.

***

— Почему? — спрашивает Вэй Ин, устав от этого шоу, хотя было забавно смотреть на стенания других. Вэнь Жохань стоит перед ним в лунном свете, его глаза светятся красным, но не как его напротив, наполненные тёмной энергии, пока его пальцы крутят дешёвый, но такой же опасный, дизи, пока он держит его. Вэнь Жохань наклоняется к нему, потому что этому телу пятнадцать, и он ниже, чем привык, несмотря на схожие широкие одежды и причёску, которые он привык ассоциировать с Илин Лаоцзу; тем, кем он был здесь и сейчас. Вэнь Жохань улыбается ему, как он никогда не видел, и ему интересно видели ли это Цин-цзе и Вэнь Нин хоть раз: тепло, нежно и очарованно. — Потому что я поклялся, что дам тебе лучшее; именно то, чего ты заслуживаешь, Илин Лаоцзу, — его не касаются, но чужие глаза обводят его лицо с лаской, — я хочу отплатить тебе, потому что мир этого никогда не сделает, — Вэнь Жохань снова предлагает ему свою руку, подняв между ними. — Выходи за меня, и я сделаю для тебя всё, потому что ты сделал для Вэней то же самое. Вэй Ин никогда не делал того, что делал, ради благодарностей. Почему-то ему кажется, что Вэнь Жохань знает это. Почему-то ему кажется, что это не обман, что это не проделки его разума. Почему-то ему кажется, что он имеет выбор. Вэй Ин всегда выбирает в чужую пользу. Он берёт чужую руку в ответ, если это то, что убережёт всех, кого он когда-либо любил: от смертей, от войны, от него самого.

***

(И Вэнь Жохань не солгал, он дал Вэй Ину понять, что он сделал достаточно, и он может просто жить).

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА

Выдуманные персы и имена для этого фика: Имя в быту Вэнь Жоханя — Вэнь Бао (сокровище). Не Тао (большая волна) — дед Не Минцзюэ и Не Хуайсана, также, как Не Хуайсан, невероятно умён. Вэнь Юн (облако), вежливое Вэнь Яозу (почитающий предков) — брат Вэнь Жоханя, отец Вэнь Цин и Вэнь Нина. Ли (красивая) Циу (изящная) — невестка Вэнь Жоханя (жена брата), мать Вэнь Цин и Вэнь Нина. Немного о подтекстах: 1) Вэнь Жохань называет Вэй Ина по его титулу, Илин Лаоцзу, с тех пор, как тот получил его, уйдя в Могильные Курганы с остатками Вэнь, потому что он считает, что Вэй Ин заслуживает уважения, заслуживает грозности и опасности своего титула. 2) Вэнь Жохань также называет своего брата по его имени при рождении в своих мыслях, потому что не может иначе. Жена его брата убила себя после рождения Вэнь Нина из-за послеродовой депрессии. Его брат спросил у него, что он сделал не так, и ушёл, присоединившись к жене. 3) Вэй Ин называет Цзян Фэнмяня по его титулу лидера ордена после перемещения, потому что не может разрешить себе иначе, и Цзян Фэнмянь так смущён и расстроен этим. 4) С возрастами немного сложно: Вэй Ин умер в двадцать три, и его отбросило на восемь лет назад, когда ему пятнадцать. Вэнь Жоханю тогда было 107, он стал лидером ордена в свои 51, выглядя всё также молодо из-за силы золотой сердцевины, конечно. Его брат был намного младшего него, Вэнь Жоханю было 50 и это был его самый младший из братьев, так как раньше были другие; но они все переубивали друг друга в борьбе за власть. Вэнь Сюй всего на шесть лет младшего своего дяди, на момент пятнадцати лет Вэй Ина — ему 44. Так как Вэнь Сюй не интересовался ни женщинами, ни мужчинами вообще, Вэнь Жохань взял себе вторую жену и от неё появился Вэнь Чао (Вэнь Жохань всё ещё считает, что ему надо было назначить свою племянницу вторым наследником; с другой стороны, тогда бы у него не было а-Юаня, а значит, что всё не зря.) Вэнь Чао к этим же пятнадцати Вэй Ина — 19. Вэнь Цин на этот момент 21 год (на момент смерти 28), а Вэнь Нину сейчас 14 лет (на момент превращения в труп 18). 5) Вэнь Жохань искренне считал Не Тао своим другом, который мог обеспечить ему тяжёлую умственную перегрузку, чего не мог дать ни сын его друга (отец Не Минцзюэ и Не Хуайсана), ни внук его друга. (Кто знает, может, если бы он смог встретиться с более резким Не Хуайсаном, который дёргал за ниточки, войны бы не было.)