Рейс LA — Tokyo

      Этой ночью мы не спим. В смысле, не занимаемся сексом. Сенку торчит за рабочим столом над каким-то проектом, а я клюю носом, обнимая его подушку, которую мистеру трудоголику ещё придётся у меня отбивать, если вдруг он тоже решит сегодня поспать.       Но он не решит. Я понимаю это по его «рабочей» футболке (самой что ни на есть детской футболке с ракетой и космонавтом) и банке растворимого кофе размера XXL, которую он не стал убирать со столешницы на кухне, чтобы не тянуться до верхней полочки, когда он вернётся за добавкой посреди ночи.       Люблю наблюдать, как он работает: что-то рисует, чертит, собирает. Есть в этом всём какая-то возвышенная романтика. Хотя и без романтики можно прекрасно обойтись, когда всё, что тебе надо — это сам человек. Так уж сложилось, что абсолютно всем в этой жизни я был обязан двум субъективным факторам: своему смазливому лицу и своему неприлично длинному языку. Мне скоро тридцать, а я, сколько себя помню, только и делал, что кривлялся перед камерой, как обезьянка в зоопарке.       А Сенку…       Понимаете, он такой человек, который действительно делает что-то полезное: по-настоящему думает, в самом деле прикладывает усилия, взаправду старается, а не только делает вид. Понимаете? То, насколько он не похож на меня, мне в нём и нравилось.       Я пытаюсь его дождаться, но меня хватает ровно на два часа. Отчётливо помню, как смотрю на электронные часы, показывающие «2:11 AM». Следующее воспоминание — будильник звонит в без пяти семь. Сенку сидит на том же месте, скрючившись над чертежом. На столе всё та же кружка «NASA» — уже пустая (под утро ему становится лень вставать из-за стола и он пашет на чистом энтузиазме).       — Доброе утро, — говорит, не оборачиваясь.       — Утречко.       Я сажусь на постели, зеваю, потягиваюсь, встаю с кровати, забираю кружку и иду обновлять ему кофе. Перед тем как уйти в душ — чмокаю Сенку в щёку. Не знаю, нравится ему это или нет, но он не возражает. По крайней мере вслух.       Душ, завтрак, умывание, игра в «одень Барби» и проверка расписания. Что там по расписанию? Ах да, очередное переутомление, помню-помню.       — Тебя подвезти? — на этот раз он оборачивается и бросает быстрый взгляд на мою одежду. — Отлично выглядишь.       Улыбаюсь той вежливой улыбкой, которой обычно отвечают на вопрос интервьюера о вашей ориентации. Плевать он хотел, как я выгляжу, но подсмотрел в дорамах штуку под названием «комплимент» и теперь отрабатывает на мне. Он у меня смышлёный мальчик, горжусь.       — Спасибо. Подбрасывать не надо, работай спокойно.       Думаю снова его поцеловать, но сдерживаюсь. Частые поцелуи до добра не доводят. Частые поцелуи приведут Сенку к мысли, что я что-то к нему испытываю, а у меня в голове до сих пор крутится его «Не заинтересован в отношениях» с нашего первого и последнего свидания.       Улыбаемся, машем, не палимся. Улыбаемся и тихо закрываем входную дверь.       Обычное утро с любовником, с которым нас ни-че-го-шень-ки не связывает. Совсем-совсем ничего. Правда.       Надеюсь, вы мне поверили. Должен же хоть кто-то в это верить.       По пути к лифту собираюсь с мыслями и включаю рабочий телефон. Мыслей много, собираться они не хотят. Пинками сталкиваю их в одну кучу, но когда на экране высвечивается сотня пропущенных от разных менеджеров, куча разбегается в разные стороны, а сердце холодеет.       Открываю первое сообщение.       Открываю второе.       Открываю третье.       Я больше не хочу идти на работу. И до этого не очень хотелось, но сейчас я хочу только подняться на верхний этаж и перегнуться через перила. Жаль, в здании всего пять этажей: есть шанс выжить.       Звоню менеджеру. На меня орут в трубку. Звоню второму. Мне велят тащить свою задницу в главный офис. Звоню третьему. Мне грозят разрывом контракта, если я не приеду через двадцать минут.       Хочу удавиться.       — Чем Вы думали?!       Хочу провалиться сквозь землю.       — Вы видели контракт?! Там чёрным по белому написано: «Личная жизнь должна быть согласована с администрацией»!       Хочу напиться и весь вечер плакать в подушку. А лучше в плечо Сенку, но я пока не настолько рисковый парень.       — Эти фото во всех новостных колонках! Теперь не избавишься!       — И что делать? — лепечу я, и три пары глаз давят меня, как букашку ботинок.       — Уже ничего не сделаешь! Надо выступать с официальным заявлением!       Я смотрю в пол и думаю, как хорошо, наверное, быть кафелем.       — После такого наши рейтинги упадут ниже некуда! Что мы скажем фанатам?!       Что я скажу Сенку? — вот ЭТО вопрос.       В сотый раз смотрю на несколько снимков, разбросанных по стеклянному столу переговорной — результат многомесячных трудов папарацци. Красивые фотографии, качественные. По крайней мере, для съёмки с такого расстояния они получились на удивление чёткими. На фото №1 я выхожу из студии и накидываю капюшон — тут хорошо видно моё лицо. На втором фото я обнимаю Сенку напротив пекарни. Это было около месяца назад: он зашёл купить мне чаю, потому что я замёрз в офисе. Через секунду после того, как было сделано фото, я пролил этот самый чай на белую футболку своего любовничка. На третьем — тот раз, когда Сенку чуть не сбил автобус, пока он бежал поднимать горе-меня с асфальта. Его лицо тоже отчётливо видно.       «Ему бы моделью быть с такой внешностью, он отлично смотрится в профиль», — думаю я и тут же даю себе мысленную пощёчину. Нашёл, о чём думать в такой-то момент. Сенку ненавидит быть в центре внимания. Ненавидит толпы людей, кучи вопросов и бессмысленный трёп. Репортёры жёлтой прессы обеспечат его всем этим на годы вперёд, как только узнают его имя. Ладно я: я бесчувственная, толстокожая тварь, меня ничем не проймёшь. Но Сенку… За что его так? Чёртовы стервятники. Прилетели на мой труп, а отдуваться живому человеку.       — Надо объявить об отношениях официально, чтобы это не выглядело, как низкосортная интрижка, — говорит мистер руководитель. — Придумаем историю и красиво подадим.       Помимо этих снимков есть ещё несколько, сделанных в разные дни. Вот этот в августе, а этот в октябре. На всех них я в разных толстовках сажусь в одну и ту же машину. Иногда, если лобовое стекло не отсвечивает, видно, как я тянусь к Сенку за поцелуем или обнимаю его за шею.       — А я считаю, надо подать на них в суд за вторжение в частную жизнь.       — С ума сошли? Как это будет выглядеть!       — Я тоже думаю, что подавать в суд нельзя. Нам остаётся только официальное заявление.       Я смотрю на свои фирменные кроссовки и прикидываю, читал ли Сенку утренние новости или ещё нет. Надеюсь, что нет. Наверняка нет. Когда он сидит над чертежами, в доме даже мухам запрещено громко жужжать: конечно же он выключил телефон и не включит его, пока не закончит. Я думаю, что сказать ему при встрече, но понимаю, что действительно готов выйти в окно, лишь бы эта встреча не состоялась. Мне страшно смотреть ему в лицо. Мне страшно от одной мысли, что он скажет о расставании. Внутри всё скручивается в тугой узел. Решаю, что, пожалуй, сегодня я не хочу возвращаться домой. У меня есть своя квартира, но у него есть от неё ключи. Варианты? Можно переночевать в отеле или гостинице. Да, пожалуй, хороший вариант. Ночь перекантуюсь, ну а завтра… Завтра я соберу волю в кулак, стисну зубы, договорюсь со своим «Я» и, возможно, встречусь с Сенку после работы. Возможно. Возможно я сам расскажу ему, что из-за меня его жизнь теперь будет не сказкой. Возможно. И возможно я сам предложу ему расстаться. Возможно.