Рейс LA — Tokyo

      Когда всё идёт по плану, а не по спонтанному «поебёмся-ка на пороге твоей квартиры», Сенку всегда растирает руки, чтобы они были тёплыми. Он согревает смазку на пальцах и долго растягивает меня, чтобы не было мурашек и моего сбивающего настрой «ай блять». На самом деле, это давно без надобности: с таким количеством секса в гробу я видел эту вашу растяжку. Но нет ведь, заморачивается. Цыкает на меня, когда я предлагаю просто нахерачить побольше смазки и ворчит, когда говорю, что он делает слишком много лишних движений. Он у меня такой романтик, что его смело можно записывать в диснеевские принцы. Если, конечно, диснеевские принцы знают, что такое вибратор и как заставить партнёра кончить за пятнадцать секунд.       — Быстрее, — снова хриплю, потому что лёгкие снова не гоняют воздух. Когда-нибудь я запишусь в хор и разработаю дыхалку, но пока я слышу строгое:       — Нет.       Могу только скулить и кусаться. На его шее следы от моих зубов: красные и синие вмятины на белой коже. Он ходит с ними на работу, не замазывает, и мне ни капельки не стыдно. Кусаю снова, и на языке появляется солоноватый привкус. Теперь стыдно. Провожу языком по кровавому отпечатку, зализываю его раны — результат моих грязных стараний.       Сенку не останавливается, держит ритм. Сегодня на перепих времени мало. Я уже знаю этот приём: стабильный ритм на протяжении пары минут, и мы оба кончим очень быстро и, главное, одновременно.       Мои руки — на его шее. Мои руки холодные и дрожат, мне кажется, я заболеваю. Скорее всего, это последний секс на этой неделе.       От паха по животу — прямо в мозг. Чистая доза, за которую тебя не посадят в нарко лечебницу. Непроизвольно прижимаюсь к Сенку, всем телом; прижимаюсь, боюсь, как бы не сломать ему шею. Мы не шевелимся какое-то время. Я слушаю его тяжёлое дыхание и гул крови у себя в ушах и мне кажется, что лучше уже не будет. Импульс оргазма давно кончился, но я продолжаю прижимать его к себе — очередной каприз.       — Ген? — его голос такой привычный. Не знаю, как описать. — Ты чего? — он ничегошеньки не понимает.       Расслабляю руки и падаю на подушку, он нависает сверху. Взмокший и такой красивый.       — Идёшь самолётик свой рисовать или как? — улыбаюсь ему в лицо, а у самого поджилки трясутся.       Сенку молча наклоняется и коротко касается губами моего лба. Когда он отстраняется, я тут же получаю лёгкий щелбан.       — У тебя температура, шизик.       — Нашёл время, когда температуру измерять. А что не после горячих источников?       Сил нет и хочется спать.       Он плавно вынимает из меня член и бросает использованный презерватив на столик.       — Душ/чай/кофе?       — Одеяло и не трогай меня до утра.       — Как скажешь.

***

      Утром он заваривает мне чай, себе кофе. Я говорю, чтобы он меньше пил кофе. Он резонно замечает, что тогда мне пора бы отказаться от колы. Я улыбаюсь дебильной улыбкой, и на этом разговор заканчивается. Мы не лезем в жизнь друг друга. У нас просто секс. Просто секс просто без обязательств.       — Сегодня встретимся? — спрашиваю я, и он пожимает плечами.       — Завал на работе.       Понимаю, у меня тоже завал. И не один, а аж несколько: тут тебе и книги, и статьи, и выступления, и интервью. Столько дел, столько дел. А я целыми днями трахаюсь и валяюсь в его постели. По крайней мере, мне так кажется. С тех пор, как Сенку занялся каким-то проектом в Японии и основался здесь, мне кажется, что за пределами его квартиры всё перестаёт существовать. Растворяется, сереет, теряет смысл. За пределами его квартиры — скучно. С ним я хотя бы не чувствую себя дураком в обществе самых умных и самых посвящённых. Он хотя бы не говорит, что знает всё. Он хотя бы слушает.       Мы вместе спускаемся на лифте и идём на парковку. Не знаю, сколько платят учёным, но в Токио Сенку ездил на приличном «Фольцвагене»: всяко лучше такси.       Каждое утро кроме воскресения он подвозит меня до работы, высаживает за несколько кварталов от студии, чтобы звезды всея Токио не застукали меня выходящим из чьего-то автомобиля, а после я пешочком топаю в свой больно модный и больно душный коллектив. Они до сих пор думают, что я катаюсь на такси и общественном транспорте.       Иногда он забирает меня вечером: на том же месте в паре кварталов. Этот вечер — как раз из таких.       — Вас подвезти, Асагири-сан?       — Не надо, спасибо.       — Асагири-сан, Вас подбросить?       — Спасибо, я сам.       — Асагири-сан…       — Спасибо.       День начался в восемь утра и закончился в девять вечера. Не знаю, на кого я похож, но точно не на человека и уж тем более не на звезду телеэкранов.       Я натянул капюшон ещё ниже обычного. Хотел хоть немного не думать о работе, фанатах и всём таком прочем. По итогу не думал вообще не о чём. Даже забыл, что надо бы смотреть под ноги.       Итог: я упал.       Итог: разбил руки, ноги в кровь.       Итог: ждавший в машине Сенку выскочил из машины на проезжую часть и сам чуть не попал под автобус.       — У тебя просто талант, — ворчит Сенку, присаживаясь на коленки. Я сижу на асфальте и туповатым взглядом рассматриваю окровавленные ссадины. Как дитё малое: «Вааау, крооовь».       — Сильно ушибся? — спрашивает Сенку. — Дай посмотреть, — просит он.       Я протягиваю ему раскрытые ладони. Он цыкает языком, встаёт и помогает встать мне. Он — диснеевский принц, а я — диснеевская принцесса, иначе я просто не понимаю, как так по-дурацкому могло получиться.       — Нормально? Идти можешь? Всё окей?       Наконец отхожу от транса, киваю и говорю, что всё хорошо и нечего так париться, но он не спешит мне верить. Косится сбоку, пока мы идём к машине, открывает мне переднюю дверь, помогает пристегнуться. Забавный такой. Мне нравится, когда он вот так волнуется.       Нравится, когда он волнуется обо мне.       Он усаживает меня в машину, и мы едем домой. К нему, разумеется. Мысленно я давно начал называть его квартиру «своим домом». Опасно.       Сенку вытирает кровь мокрым полотенцем и обрабатывает ссадины какой-то медицинской водичкой. Что-то заклеивает пластырем, что-то заматывает бинтами. Он делает это быстро и аккуратно. Его руки касаются моей кожи, и, кажется, я возбуждаюсь от одних этих прикосновений. Дурачьё. Мы занимались сексом в разных квартирах в Лос-Анжелесе и в Токио, мы трахались в моей машине, в его, он поимел меня в десятках поз на кровати, у кровати, на полу, на столе, в душе, в прихожей, где только можно. И что? Я краснею, пока он заматывает мне коленки марлей и читает нотации о том, какой я растяпа. Я знаю, что это значит. Я не дурак. Нет, конечно же я дурак, но не настолько, чтобы к двадцати семи не понять, что я втрескался по уши.