Гранатовый вкус гвоздики

      Стоял глубокий май. То время, которое очень Костя не любил за одну деталь — его любимые гвоздики у памятников по всему городу. Весь цветущий месяц их оставляли у бюста Пушкину, у мемориальной доски Гагарину и в сквере у памятника Юности. Он покупал в старой лавке пышные, белые гвоздики с алым обрамлением на лепестках и неизменно старушка-продавщица его спрашивала:       — А, может, один уберём цветок из букета? Вам же чётное колличество нужно. И лентой чёрной перевяжем.       Молча мужчина хватал россыпь цветов и, прижав к груди, убегал.       — Спасибо. До свидания.       Каждый день одно и то же.       Тяжёлым воздухом вокруг висела мрачная история этих цветов. Она как будто предупреждала — что-то будет. Цветок памяти, кровь революции, зла... Господи, какая чушь! Неужели они просто не могут быть цветами? На счастливца с гвоздиками в руках со стены дома-корабля смотрел старый мозаичный портрет Ленина с гимном Советского союза и, угрожающе, качал головой. Гвоздики мужчине за любовь? Не по-русски это. Но они так были прекрасны в тонких музыкальных пальцах бармена и необыкновенно невинны алым цветом на столике в семь утра.             Костя быстрым шагом пересекал улицы и каждый прохожий считал своим долгом обернуться ему вслед, окинуть взглядом как сумасшедшего из дурдома. Зачем ты улыбаешься? Что весёлого в траурных гвоздиках? От слова его передёргивало и Костя шёл быстрее. Траур? Если только по одинокому выживанию. Он засвистел любимую мелодию, на зло другим пританцовывая с гвоздиками в руках. В нынешнем мае быть живым на открытые чувства — уже достижение. А ты чей-то и это твой главный подвиг жизни.              Субботин ждал конец рабочего дня почти нетерпеливо и отпускал студентов на полчаса раньше. Каждый для него вновь стал ребёнком, с которым он готов был заниматься до последних сил, пока тот не будет готов получить «зачёт» в синенькую корочку. Он чаще стал покупать продукты, чтобы поутру Ники не уходил из его дома голодным во всех смыслах. Не требовал утомительных разговоров, зная как сильно их не любит Толмачёв. Должен привыкнуть. Ему ещё нужно было время.       Время вышло. Быстро гвоздики в глазах мужчины стали иметь траурное значение. Как и у всех. Диана. Первый раз Никита произнёс это имя, когда уходил на смену в бар. Томно прошептал на ухо Костику. Показалось? Ошибся. Он повторил это имя стоном ещё пару раз на следующий день, с закрытыми глазами обнимая плечи Субботина. Поцелуями он бросал кроткое «Ди», встречая Константина Николаевича в стенах университета. Это началось и Костя не запомнил когда именно. Ники закрывал глаза и целовал его крепкую грудь, как будто это две упругие, полные половинки женского тела.             Показалось, привиделось. Быстро мужчина забывал неприятные эпизоды и опять смотрел в открытый балкон, слушая размеренное дыхание спящего Никиты за спиной. А утром заново — в забытое.       Стоял выходной день. Во всех городских чатах люди соревновались — кто выложит максимальную температуру этого дня. Небывалая жара для середины мая. Бросив все свои дела, Никита вытащил Константина на лодку, кататься весь день по заливу.       Первым на борт заскочил Никита и по-джентельменски подал мужчине руку.       — Прошу на борт, мадемуазель. Что? В резком недоумении Костя отшатнулся к скамейке, где ещё месяц назад парень невинно моргал карими глазёнками и было всё сложнее чем теперь, но куда яснее. Он был страшно милым и сильно боялся, не подходил к штурвалу и во многом уступал тебе. Сейчас же Толмачёв своенравно занял место рулевого и громко провозгласил:       — Детка, надеюсь ты доверяешь мне?       При сильном желании Костя не смог бы улыбнуться, поэтому сухо ответил: «Да». Ощущение собственной ненужности поднялось над уровнем моря. Никита честно смотрел в глаза мужчины и не произносил его имя. Ни разу за день. Его безумная улыбка на лице действовала устрашающе.       Буквально сто метров по прямой и Ник снова назовёт Костика чужим именем. Многократно. Не моргнув и глазом. И Костя терпел, ещё терпел.       В один из дней они встретились в библиотеке. На их месте. Костя отвернулся от поцелуя.       — Как меня зовут? — твёрдым голосом произнёс он, поставив рукой между ними барьер. Нисколько не смутившись, Толмачёв очаровательно улыбнулся.       — Дианочка, ну что за шутки? На все попытки заговорить, неизменно он уходил: обрывал все встречи и, придумав горку отговорок, убегал. Мы встречаемся? Что между нами происходит? Нам надо... Нет, нам не надо говорить. Быстро Ники начинал впадать в эйфорию от произносимого имени «Дианочка», пока Костя выпадал из равновесия в ничтожество.       — Дианочка... - повторил Толмачёч.       — Ты издеваешься надо мной? — воскликнув, Костя не сдержался и оттолкнул от себя милые черты лица со всей силы, — хватит, просто хватит надо мной из... — он не успел выговорить скопившееся возмущение, как был заткнут губами. Ты ненавидишь. Его отношение к себе. Готов ударить. Но только не Ники, а воздух, в котором имя звучит не твоё.       Человек может и животное, но слабое животное. Ему дай шанс на ложь и он его не упустит. Всё снова стерпит и с ревностью овладеет тем, что так дорого ему. А затем начнёт и дальше глотать обиду. Никита нашёптывал «малышка», когда в библиотеке расстёгивал рубашку Костика и написал имя его сестры в карточке, когда прислал на кафедру цветы. Те, которые любила она — белые пионы. Вчера он поставил пластинку с любимой песней Дианы и сказал в сторону Субботина — «Твоя». Сегодня...       Костя крепко сжал руль, уткнулся в него лбом. Вдвоём оставаться наедине никак нельзя. Всегда был кто-то третий. Сестра. Она в сердце Ники навсегда, а ты просто тело. Она всегда ночью. В каждом движении, в каждом вздохе. И губы он целует не твои, а её. И любит... Он не тебя. Её. Костя не хотел подниматься к себе в аудиторию и подолгу сидел в машине. Там, в перерывах между парами, ему снова имя чужое скажут на ухо. И жить с этим дальше не выйдет, нет.  Нужно остановится.       — Давайте рассмотрим этимологию таких слов как....       Сильно вдавливая мел в поверхность доски, Костя чувствовал себя замурованым в эту доску, опять запертым в шкафу.       Любовь его казалась никому не нужной. Каждую нежность Ник принимал молча. Уходя он уже не говорил «до завтра» или дежурное «пока». Тихонько он открывал дверь и убегал в бар. За каких-то несчастных семь дней Субботина стало разъедать чувство неприязни. К самому себе. Им пользуются, а он как преданный больной, всё думает, что это нечто высокое, похожее на лямур. Душа его металась по ночам. Спать он не мог из-за тягости. Что это было? Кто-то приходил, скомканые ласки, два слова про — «душно тут у тебя» и этот кто-то больше ничего за двое суток не сказал. Что это? Счастье да, оно любит тишину, но когда оно превращается в издевательство, хорошего в этом не ищи. Как в юности, всё надоело. И ты надоел. Себе и ему. Надо же, достал мальчишку до такой степени, что он с тобою переспал просто, чтобы ты его не мучал. А теперь он решил от тебя отделаться жестоко.       Константин Николаевич со всей дури надавил на мел и тот посыпался кусочками на пол.       — Сука, — прошипел он, хлопнув в ладоши так, что в аудитории от неожиданности кто-то охнул.       Студенты не успели разглядеть тихую истерику преподавателя, в аудитории эхом пролетел скромный стук в дверь. Показалась голова Толмачёва.       — Константин Николаевич, вас... В деканат вызывают.       Субботин не посмотрел на непрошеного третьекурсника и умиротворённо продолжил лекцию. Дистанция. Как раньше. Никто никому не должен подыгрывать. Опасно, Никита сам говорил.       — Константин Николаевич, но вас в деканат...       — Толмачёв, дверь закрой, у меня занятия, если вы не заметили. Никита недоумевая зашёл в аудиторию. Надел твою рубашку. Набросил на кожу твой одеколон и зачесал волосы так же. Как ты. В горле у Кости встал ком. Как можно? Так извращённо издеваться.       — Я не понимаю, ты забыл как дверь закрывается? — Субботин повысил голос, каким не говорил с парнем давно. С тех пор, когда стал давить в себе притяжение к нему.       Ник стремительно покинул помещение, не закрыв дверь. Студенты замерли в ожидании, глядя на преподавателя. За месяц они выучили его новое поведение и ждали зрелища с нетерпением: если Костик снимает очки — выйдет из аудитории и пропадёт минут на пять; если снимет пиджак — на двадцать.       Девочки за первой партой расплылись в улыбке. Субботин снял очки и, скинув пиджак, направился к выходу.       — В конце пары сдаёте конспекты, пишем тест.       Аудитория возмущённо загудела, но ему было всё равно. Шаг один, шаг другой и его ждёт пустой кабинет, где невинным взглядом парень Никита блуждает в ожидании. Он сидит скромной фигуркой фарфорового ангела на парте и смотрит как Константин Николаевич не закрывает за собой дверь. Поругать его за это? Нет, не будет.       — Никогда не видел тебя таким злым. Я... Даже поверил.       Костя одёрнул края рубашки.       — Спасибо. Я старался быть натуральным. Хотя бы раз в жизни. Он сел на парту рядом, косо глядя на парня.       — Ты не в настроении, малышка. Всё хорошо? — мило пролепетал Толмачёв, встал и подошёл в плотную к мужчине. Уже знал, до Кости, ещё раньше, как нужно унимать чью-то грусть печаль: обняв за шею, тереться носом о кончик носа. Ведь у Дианы он такой аккуратный.       Мужчина попытался отвернуться, но по привычке Ники привлёк пухлые губы к себе. Нет, не сегодня. Крепкая ладонь прижалась к его губам.       — Никит скажи, как меня зовут?       Парень занервничал, опустив руки на бёдра мужчины. Повёл вверх. Маршрут построен и надо избежать неудобное, отвернуть серьёзное, не ворошить  себя.       Карие глаза забегали бешенно по сторонам.       — Опять эти вопросы.       — Опять без ответа.       Ник улыбнулся, прокрадываясь к пуговицам на рубашке мужчины. Зачем он так холоден? Опять ненавидит? Неужели ты так неубедителен? Парнишка бросился целовать пальцы. Костя должен стать слабым, забыть. Это работало. Ещё вчера и уже не сегодня.       — Ты на вопрос не ответил, — твёрдый голос Субботина опустился на грубый тихий рокот и он крепко сжал подбородок студента. Нельзя быть с ним таким. Делать ему неприятно и давить на него. Самому Косте было тошно от образа доминирующего козла, но по другому поймать Толмачёва было уже невозможно.       — А если мне нечего на него ответить? — неустойчиво он прошептал, поближе прильнув к Косте.       — Тогда и мне нечем тебе ответить.       Взгляд счастливых глаз быстро куда-то исчез и Толмачёву стало теперь понятно, какую серьёзность обретает жизнь. Раньше требовали поступки. Слова - лишнее сотрясание воздуха. За окном теперь май, солнце, а ты представляешь свою возлюбленную на чужом месте, только бы не ощущать себя ничтожеством. Перед ней и всем миром. Методично, извращённо втягивая в обман не только себя.       — Ты понимаешь, что с нами не так? — настороженно спросил Костя, понизив голос. Он отвернулся к окну, от прохлады соединив руки.       — Тут и понимать нечего — с нами всё не так. Нас вообще не должно быть, — Ники вернулся к мужчине, быстро обняв его за талию. Маму так обнимал в детстве, чтобы она не ругала солнышко своё.       — Давай уедем. Прямо сейчас. На дачу ко мне.       В панике зацеловывая затылок, беспомощно губы елозили прямиком по ткани. Опасается, что разденут: залезут в глотку, вынут сердце, распечатают, а там та правда, которую и ты про себя думать никогда не хотел.       Костя неприятно поёжился, убирая руки саксафониста-бармена-скромника-лжеца от себя.       — Остановись, пожалуйста, — сдавлено произнёс мужчина. Стало понятно что разговор переходит в стадию пытки. Пытаешь ты себя подборкой слов, а он себя выворачивает пыткой взглянуть на правду.       Толмачёв всхлипнул, не услышал просьбу и больно ухватился за плечи.       — Пожалуйста хватит, — Костя громко простонал, прижав запястья парня к себе. Такую паническую дрожь в нём ты не любишь. Когда он всё делает через силу и ты думаешь, что заставляешь его. Быть рядом.       Никита ткнулся лбом в плечо Кости.       — Это университетские стены и на нас смотрят окна соседнего корпуса — вот что не так. Дверь не закрыта и каждую минуту кто-то ходит по коридорам. Вот что не так. А зовут тебя Костя и...       —... И это тоже всё не так, — ему было не первый раз признаваться вслух в своём гадком существовании. — Я тебе делаю больно, да? Все наши встречи, это для тебя больно?       — Кость... — быстро Никита отошёл прочь, обняв себя руками. Коварство, но ты без его присутствия почему-то начинаешь мёрзнуть. Прячешься от внешнего мира, кутаешься в ткань, но теплее не становится. И взгляд твой такой же, холодно спрятан в себя.       — Почему я это она? Тебе нравится, что я похож на Диану? Удобно ведь — отвлечься от неё на меня. Далеко ходить не нужно. Забыться о ней во мне, — расстояние между Костей и Никитой сократил глубокий вздох студента. Горло сдавило и мужчина закрыл глаза свои ладонью. Свет из окна слепил сильно, раздражал. Владеть ситуацией и собой он уже перестал. — Молчишь? Да брось, мне уже скоро тридцать лет, я уже всё понял. Только мне, Никит, в свои почти тридцать так жить неприятно. Замещать кого-то. Особенно родную сестру. Мне хорошо не от того, что я могу быть в тебе, а потому что я могу быть с тобой. Секунды, минуты, не важно. А ты всё ещё с ней. Это жестоко.       — Мне хорошо с тобой, Кость, — парень дёрнулся обнять его за руки, но Костя скрестил их на своей груди.       — Тебе с Дианой хорошо, а не со мной.       — Кость...       — Я Диана. Забыл? Посмотри же: губы, нос, глаза, голос всё её. Разве нет? Мы встречаемся молча, мы раздеваемся молча, мы одеваемся молча. Ты приходишь холодный и уходишь холодный. Почему так, а?       — Ты забываешь кто мы.       — А кто, кто мы? Геи? Это проблема?       — Ты видишь в какой стране мы живём? Голос понижаем, чтобы поговорить, ищем угол, где нас не найдут. Как крысы, Костя. Наша дружба это уже подозрения. Ты считаешь, это не проблема? Мы мужчины, Кость. А я не гей, — на последних словах Никита задрожал от злости и повысил голос.       Ноги подкосились. Слегка шатнуло в сторону и Константина почти впечатало в стену. Невинный взгляд напротив стал вызывающим. Защитным. В коридоре действительно очень близко слышались шаги. Виновато Субботин опустил голову, а вместей с ней громкость голоса, до шёпота. Нет, всё что было раньше это не земля уходила из-под ног. Было нечто иное. А теперь да, земля под ногами рухнула в миг.       — Ах, ты не гей. А кто же  ты? — насторожено, дрожащим шёпотом спросил Костя. Подойти ли, обнять? Но этого не хотел уже ты. Одно прикосновение и тебя разобьёт током. Ничего нет ужасней, чем когда человек отрицает себя.       Никита не смотрел в глаза, напрягая подбородок. С секунды на секунду ожидался приступ плача.       — Почему это всё не произошло с нами семь лет назад? Где ты был все эти годы?       — Боялся испортить тебя. Вижу, страх был не напрасен.       Никита опустил голову на ладони. Обними его. Отыграй время назад и можно всё изменить. Прожить шесть потеряных лет сейчас. Узнать-таки друг друга. Полюбить, но... Нет, это невозможно когда один играет, второй, по природе своей, не может. Если он действительно к тебе ничего, то больше не надо. Ничего не надо.       Застыв в полушаге от Кости, Ник поднял свою ладонь к его губам. Ещё раз безопасно прижаться к ним. Тянет, разрывает на части. Думал это короткое свидание станет лучшим, как и все предыдущие, прекрасные двадцать минут, а Костя делает шаг назад. Тяжелую таблетку воздуха он проглатывает и напоследок говорит:       — Если твои прикосновения ко мне ничего не значат, то не делай так больше. С не геями я не сплю. Извини.       Незаметно он вынырнул за минуту до конца пары из аудитории и оказался уже у своих студентов. Ошеломлённый взгляд окинул первый курс и веки защекотала влага. Дышать, дышать...       — Как дела? Всё написали? Сдаём работы.       Недоумённо ребята уставились на преподавателя, который бесцельно перекладывал бумагу на столе и губы его беззвучно слабо шевелились.       — Константин Николаевич, мы же не писали тест...       Голос старосты звенел в ушах Субботина из улицы. Из другого района. Далеко и необъятно.       — Да? Как? — на веках его блеснули слёзы. Соврал про пыль в аудиториях и засобирался на выход из университета. Конец пары был близок, но ещё ближе Костя был к крику. Его бросило в жар в собственном авто и сердцу, с огромным синяком от удара словами, стало тесно дышать. Было уже это однажды. Когда Диана позвонила и серым голосом сказала — «Никита руку сломал. Отвези нас в больницу». На обратном пути, когда тогдашний второкурсник Толмачёв сидел уже позади с загипсованым изгибом руки, в водительском зеркале глаза встретились. Костя и Никита. Долго смотрели на тебя. Невинные, просящие. И тогда сердце вздулось, кольнуло. Ты знал эти взгляды. Так смотрят на тебя парни в клубе, с последней парты, на улице, которые хотят чтобы ты им о них рассказал. Скажи, что я живу правильно, пожалуйста. Ты долго помнил эти глаза и видел их такими потом часто. Надеялся, что не ошибся. Всё верно, он тоже. Оказалось, не тоже. Ты запомнил иллюзию.       Дорога домой оказалась для Костика полосой препятствий. Не пешком ведь, на своём авто, но виной всему удушливое состояние. Он написал пару сообщений с извинениями Никите. Быстро удалил, поскольку не понял за что извинился. «За то, что я существую» — подумал он. Может и правда говорят, что ты — порочная мразь и близко подпускать к воспитаным людям тебя нельзя? За мимолётное счастье заплатишь вдвойне. Иногда эта плата вгоняет тебя в долги и даже, истощив до состояния близкого к депрессии, счастье двух недель всё равно просит платить, платить. Две недели счастья за целых двадцать семь лет. Костя ехал по улицам, не останавливаясь на красный свет, сворачивал там где нельзя. Теряя голову, он наслаждался обществом Толмачёвым как только мог. И ведь знал, подло знал, что вскоре может наступить конец. Его мать, кулуары университета, подъездные бабушки. Их много, всё ещё много людей кто сдаст под монастырь чужое счастье. Всего лишь две недели за двадцать семь лет.       В конце концов, Субботин остановился на светофоре, и, сжав переносицу, устало вздохнул. В лобовое стекло агрессивно светил отсчёт. Семьдесяд красных цифр. Боже, как это всё долго. Тянется и тянется время. Стрелки как будто крутятся в самой голове. В обратную сторону. Почему все эти две недели они не могли вот так же крутится, медленно? Почему по жизни времени на объяснения никогда нет и люди остаются совершенно непонятыми на десятилетия? Невольно Субботин промычал. Ещё десять лет без Никиты? Боже, нет.       Слева от его иномарки круто остановилось авто, царапая своим брюхом асфальт и раздражая воздух свистом шин. Из открытых окон орал голос, плохо попадавший в музыку. Костя посмотрел косо в сторону соседей по светофору. Юность решила сегодня тебя довести до припадка, ведь на него смотрели персонажи, круто истрепавшие мальчишке в фиолетовой рубашке жизнь в школьные годы.       Один лысый тип в спортивном костюме смачно жевал во рту нечто похожее на конфету и очертенело скалился, глазея бесстыдно на Субботина, другой выглядывал из-за его лысой бошки и нетрезво, с расширенными глазами орал строчки рэпа прямо на Костика. Оба своим присутствием уже начали душить: тебе четырнадцать лет, холодные сугробы, гаражи, за тобой бегут с камнями в карманах и кидают в спину. Успеешь? Чёрт, один камень падает прямо у пятки, другой свистит в лужу между ног, а четвёртый задевает плечо так, что на неделю оно распухнет. Но нет, всё ещё не так страшно. Ты же цел, невредим. Это пока что. Костя отвернулся от страшных рож.       Чёртово светофорное время всё не собиралось заканчиваться. Как и твои страхи. С периодичностью два раза в каждый месяц, его посещала одна единственная паника, от которой Костя не мог отделаться — он видел лица своей юности среди уже взрослых мужчин, в толпе на проспекте, в магазине, в больнице, они окружали его повсюду и словно не оставляли в покое все эти годы. А сейчас пришли, чтобы, наконец, уничтожить. В круглой стекляшке светофора осталась последняя десятка цифр. Лысая голова из адского авто перестала жевать и из окна высунулся ствол пистолета, направленый в сторону Субботина. Вздох застрял на губах Костика. Твою... Ещё пять секунд...Ядрёна...Очертелые глаза напротив стали похожи на зверя и щёлк...Мамочки... Он дрогнул, закрыл глаза, перекрестился машинально и шины рядом засвистели опять, пронося по улице смех гиен и запах огонька, который вспыхнул в пистолете-зажигалке на секунду. Господи.