Гранатовый вкус гвоздики

      Время было раннее, когда двери второго корпуса распахнулись. Пустая от студентов суббота. Её так любил мужчина в тёмно-синем костюме. Бодрым шагом он направлялся в свой кабинет, успев на входе принять несколько мимолётных поздравлений, а вместе с ними и едкие взгляды в свою сторону. Приятно слышать, когда тебя ещё помнит прошлогодний первый курс. Ещё приятней думать, что ты в свои свежие двадцать семь лет способен вызывать неуютное ощущение зависти.       На лестнице ему встречаются новые поздравления, непривычные объятия.       — Да, очень приятно слышать, — замечал по-французски Константин Николаевич и, поправив кулон поверх рубашки на шее, шёл дальше.       Он поднимался на свой этаж, как вдруг ступенью выше кто-то преградил путь. Подбородок с впадинкой, карие пугливые глаза и чуть ниже сверкающая брошка-корабль на атласном жилете поверх рубашки. Взгляд мужчины упёрся в лакированый носок туфли и быстро он дёрнул голову наверх.       — С днём рождения, Константин Николаевич, — улыбчивый, даже кажущийся счастливым Толмачёв подмигнул и тут же пулей побежал прочь. Сердце заколотилось. Костя перегнулся через перила, чтобы застать его хотя бы взглядом.       Никита ль это был или тот призрак, который ты себе придумал? Красиво выстроенная модель из глянцевидных страничек журнала. Но он исчез ещё быстрее, чем явился.       У аудитории преподавателя толпа первокурсников встретила вялым хоровым поздравлением и коробкой трюфельных конфет.       — Мои любимые, благодарю, — кивнул уважительно он, заметив, что кабинет был не заперт. — Кто открыл аудиторию? Ключи не забудьте отдать.       Ребята недоумевающе, все как один, переглянулись.       — Мы думали аудитория закрыта.       Не успел Костя впустить толпу студентов, как внутри него всё остановилось. Перламутрово-рубиновый цвет большими волнами распластался по всей поверхности его рабочего стола и маленькое нечто издалека напоминало тонкое кружево. Гвоздики. Костя иступлённо смотрел на букет цветов. То, что прекрасно наконец стало ему доступно. До паранои мужчина любил гвоздики тёмно-красного цвета. И от того ему стало до боли приятно притронуться к лепесткам с водяными каплями, что он чуть не сел мимо стула. Свежие, ещё немного спящие бутоны, не до конца раскрылись и мирно дрожали под подушечками пальцев.                   Студенты глазели не моргая на это зрелище, не топорясь занять свои места. Мужчина, цветы и на веках его что-то похожее на слёзы. Что за дурацкая картина?       Костя притянул к себе россыпь гвоздик и вместе с ароматом сегодня, уловил немного аромата из вчера. Под белым свитером на бледной коже слева за ухом. Мило табачный парфюм. Кончиком носа он наткнулся на крохотную бумажку между лепестков:       «Твои любимые. Надеюсь, с цветом угадал. Слишко подходят, чтобы оставить их в компании роз».       И скромная буква «Н» в нижнем углу.       Вся ранее приобретённая, года выработанная взрослость, учительская строгость и самообладание рушатся. Костя судорожно выдохнул, поджав губы. Ещё ближе к телу он приблизил букет, ощущая как маленькие стебельки впиваются сквозь тонкую ткань к груди. Неужели правда случилось? За двадцать семь лет своей жизни он, наконец-то, получил свои первые цветы.       — Начинаем лекцию, — не своим, каким-то девичьим голосом произнёс Субботин, не выпуская из рук гвоздики. Первый раз он публично волнуется при «детях», — сегодня у нас повторение прошлой темы. И начнём с проверки домашних заданий.       Он не замечал как водил кончиками пальцев по цветам, как только они были ближе чем доска и, на случайно выдернутых словах, тихонько посмеивался. Совсем с катушек улетел. Студенты шутливо спрашивали какого оттенка цветы и как будут гвоздики на французском, посмеивались над упавшим на манерность голосом Костика, а ему было всё прекрасно. «Пусть смотрят наглядно, что значит быть счастливым в век эмоциональной импотенции» — гордо приподняв голову, думал он и бросал в толпу третьего курса сообщение: «Всё, что я мог получить в этот день я уже получил. От тебя».       Лена сидела рядом с Никитой и списывала лекцию с его тетради. Её шариковая ручка слепо летала мимо ровных клеток, когда глаза неотрывно были обращены в сторону однокурсника. Он был для неё лишь запасной вариант, как и ещё трое парней на потоке. Её сердце уже как два года издавало неровный стук в сторону известного, но неприступного стендапера города. Высокий, нестабильно трезвый Лёша Лыков был куда милее домашнего отличника Ники Толмачёва. Но Лёша там, по барам и по бабам, а Никита вот он, всегда под рукой. Девушка томно вздохнула, запуская свои искусственные коготки в шевелюру Никиты. В конце концов, можно представить: вместо него рядом Лёша и жить с этим. «Ты придёшь ко мне?» —вычитала Лена на чужом экране и тут же стукнула пальцами по столу, когда парень быстро перевернул телефон. У него тайна от тебя, а это уже похоже на предательство.       — Никусь, а мы с тобой встречаемся или как? — кивнула девушка, на что Толмачёв удивлённо остановился вглядом на её губах. Там же Костя и его губы. Они настоящие, не искусственно нарисованые как у неё и пахнут всегда как-то заманчиво. Но то Костя, а это Лена. Два разных полюса: она настоящее, а он ошибочное. Костю нельзя, а её можно.       В груди парнишки всё похолодело. Ей можешь нравится, а ему... Забавно? Интересно? И просто пьяные комплименты на заливе?       — Ники... — волнительно выдохнула Лена.       Пьяные. Всего-то надо знать ключевое слово и тогда ты начинаешь понимать, что ошибся. Для себя Толмачёв остановил вокруг время и, поближе нагнувшись, крепко поцеловал Лену в её кораловые губы.       — Конечно встречаемся, — быстро бросил он. — Ты дописала абзац? Мне страницу надо перевернуть, — на грани счастья и отчаяния Ник перечеркнул неправильное слово в конспекте: «честный» вместо «частный». Да нет, кажется, что там всё правильно, а вот в тебе застряли двадцать семь гвоздик. «Зачем ты так поступил? Это мерзкий поступок. Чувствуешь его вкусом свежих чернил на губах?» — чей-то противный голос скрипел в голове и Ник стирал пальцами с собственных губ что-то несуществующее. Теперь что, ты такой как Костя? Запачкан и введён в заблуждение? Похоже всё так. Заразительно, напоминает болезнь. Цветы, руки, губы. Одежда вся не та в шкафу и в лицах каждой девушки ты видишь недостатки. Как же ненавистны сейчас Толмачёву частички помады от губ Елены. А она смотрит в упор и будто вторит: «Ты больной?». Крепко Толмачёв сжал голову руками, глядя перед собой на сидящих однокурсников. Наверное. Да нет, точно. Чей-то день рождения сегодня, ты бы хотел быть рядом в такой момент... С кем? С Костей? Опять это имя ежесекундно рядом. Если это заразно, то и другие парни тоже будут нравиться? Сниться, вызывать восторг и распылять по сердцу нежность? Толмачёва бросило в незаметный, но крепкий мандраж. Губы побледнели. Вот, момент, и ты уже сидишь разглядываешь своего хорошего друга. Прекрасен ли Саша? Со своей щербинкой в зубах, грубым голосом и всегда, без причины, хитрым взглядом. Ник поморщился. Нет, ощушения на месте. А может Денис? Староста курса поправлял свои густые волосы, покручивая меж пальцев карандаш как барабанные палки. Никита внимательно смотрел на это действие. Тонкие пальцы. Помнится как они трогали струны бас-гитары на вечеринке в Новый год. И всё это тоже...Не то. Парень за последней партой довольно выдохнул. Нет, вроде всё в порядке. Но стоит впустить в себя имя другое, сообщения и воспоминания, и ты гонишь себя обратно в комнату ужаса. Костя парень, о вас узнают и что тогда? Ты же понимаешь, что твоё поведение запрещено? Вздрагиваешь от сообщения. Оно — твой выстрел.              «Двадцать семь. Столько поцелуев я должен тебе за цветы».       Ревниво Толмачёв сжал телефон. Какая-то страшная, даже опасная, улыбка играла на его лице. Улыбка борьбы и уверенности в том, что надо бороться. Против опасного влечения. Как инструктор в автошколе говорил — «Сомневаешься? Значит точно жми по тормозам».       Как успел оказаться в знакомом кафе с однокурсниками за излюбленым столиком, Никита не заметил. Угостив араву друзей обедом за свой счёт, он держал руку Лены на своём колене и, перебирая её острые пальчики, смотрел угрюмо перед собой. Друзья дружно улюлюкали в сторону голубков, Сашка, кажется, грубо шутил. Ревнует он, завидуют остальные. Толмачёв был доволен тем, что на них с Еленой обращают внимание. Ты сейчас обычный, нормальный как все. Нормальный, это хорошо.       В своей аудитории сидел Костя. Точно так же угрюмо он смотрел перед собой и крутился вокруг одной мысли — «Я хочу его... Видеть. Хочу его... Видеть. Твою мать, просто видеть. Нет, я его хочу... Видеть. Идиот, перестань делать паузы перед словом. Хватит! Хочу...». Трижды он уже закрывался в аудитории один, выгнав студентов под предлогом проветрить кабинет, дважды спустился к третьему курсу, но никого не застал. Никита не пришёл. Раз пятнадцать он хотел позвонить по заученому наизусть номеру, но не осмеливался. Ты обещал быть приличным. Не распускать руки, ценить его воспитанность, дать привыкнуть и сдерживаться. Но это длится уже давным давно. Устал. Сколь бы не шептались за спиной, что ты бездушная машина извращения, но сам-то знаешь что тебя волнует, тебя напрягает, тревожит каждая мелочь связанная с Толмачёвым. И его губы лишь маленькая сладкая капля в глубоком море проблем. Море... Прикрыв глаза, мужчина отстучал телефоном такт частого сердцебиение. Оно было таким вчера и сейчас становилось ещё быстрее, когда под рукой оказывались гвоздики.       Толмачёв пришёл в себя и едва не хрюкнул как от резкого пробуждения, когда на экране засветилось свежее сообщение:       «Ты далеко ушёл? Есть предложение сходить в ресторан».       Костя уже почти забронировал столик на двоих в ресторане своих друзей и узнал у администратора — не будет ли вазы под букет цветов —, как его ожидала отмена.       «Прости. Возникли срочные дела».       На что нынешний именинник ответил:       «Если хочешь, приходи в восемь часов. Я буду рад до небес видеть тебя».              Гордость Никиты свалилась вместе с горсткой салфеток со стола на пол, и виновато парень поёжился. К сообщению прилагался скриншот карты, где в кружок был обведён адрес, а под ним локация — гей-клуб. Он собирал салфетки трясущимися руками и чувствовал как его сжирает ползучее наверх к шее, к ушам, к щекам пламя. Локация... Нет. Глаза озираются по сторонам, как бы никто не увидел. Вчерашнее счастье, бутоны гвоздик, подвеска и взгляды — одна большая ошибка. Неужели до этого ты сам довёл? В панике Никита засмеялся, уловив шутку однокурсника и попытался влиться в разговор. Он сморщил лоб, когда не понял что сказал, переспросил не зная о чём и, как будто слон в посудной лавке, едва ли мог знать, о чём говорили друзья. Ты же не думал, совсем не подозревал, что может так всё далеко зайти. Это всё не ты. Вчера, сегодня, прошлыми неделями. Нельзя. Есть такое слово и ты его очень любишь.       Нельзя ходить по злачным местам. С детства прочно вбитая установка. В городе у всех на слуху, в том числе и у Толмачёва, таким местом был клуб «Двадцать пятый этаж» с розовой неоновой вывеской — синонимом злачной, гнойной язвы города. Там неприкаяные души, отчаянные парни искали клочок жизни. Неприметный бункер на окраине центрального района, где вина игристые, музыка из несуществующего времени, парни в ухоженом макияже и на каблуках вытанцовывают сальсу и под чёрно-белой картиной Мерилин Монро на входе сияет золотой лозунг — «Не спрашивай. Не говори. Не забывай». Здесь в эту ночь, после ужина с родителями, Костя грандиозно напился, с друзьями встретив свои двадцать семь несчастных лет. Почти одиноким.       Он не пришёл.       Кажется пора привыкать к этой фразе с самого рождения и впитывать с молоком матери, что люди никогда не будут теми, кем видишь их ты. Иначе Земля стала бы чище от разочарований, ложных ожиданий и болезненной любви. Или не любви. Никита не пришёл в клуб — ничего, бывает. Не предупредил — ладно, мало ли что. Не позвонил — да, у него дела были. После цветов, после поцелуев под омеллой. Дела. Что это напоминает? Борьбу за кого-то. Успешное взросление ещё не гарантия счастливой жизни, а вздохи по тебе не обещание — «долго и счастливо» . Надо дать мальчику возможность вдохнуть воздух, осмотреться по сторонам, привыкнуть. Надо дать веря... Ещё?! В спине что-то кольнуло и Костя стиснул зубы. Одна лишь мысль об ещё одной порции ожидания отравляла его. Надоело.       День был холодный, непривычный, ливень хлестал по улицам с самого утра и, не сообразив, Толмачёв надел толстовку Субботина. Случайно отыскал в дальнем углу шкафа за стопкой летних футболок. Она по-прежнему приятная на ощупь. Как будто сразу прирастает к тебе, обнимая своим мягким теплом. Любая ли одежда такая? Нет, нет, нет. Ник встряхнул головой и быстро последовал в столовую. Вдруг его кто-то схватил крепко за руку, втянул в ближайшую аудиторию и мгновенно прижал к двери. Дыхание кончилось и перед глазами пролетел отблеск серебрянной каёмочки на шее. Прекрасно, пообедал.       — Привет. Красивая толстовка. Сам купил или подарил кто? — Костя навис чуть сверху, проникая ладонью под рукава. — Почему не пришёл вчера? Ждал тебя, очень, хотел с друзьями познакомить.       — С геями? — выпалил Ник.       Неприятно Константин поморщился.       — Ну вообще-то как с геями я не планировал тебя с ними знакомить, — он удивлённо закатил глаза. — Друзьями познакомить, Ники, с простыми людьми.       От поцелуя в шею Толмачёв отклонился, трепеща как воробей на тонкой ветке.       — Дела. Да, у меня просто неотложные дела были.       Губы Костика всё-таки прильнули к скулам парня и тот в ответ задрожал, выгибаясь спиной.       — Костя, это чужая аудитория. Я пойду.       Вытягивая руки вперёд для барьера, он и не знал, что разбивает эти барьеры в пух и прах. Слабый, снова никчёмный, неосознанно тянется шеей к губам. Вот сейчас дверь откроется, вот сейчас в корпусе напротив их кто-нибудь увидит, вот вторая рука Субботина оказывается под толстовкой...       Никита поднял голову. Неприятное сокращение под кожей. От приятных ощущений.       — Костя, зайдут, так нельзя, — погромче повторил студент, но Николаевич всегда и глух, и туповат, когда ощущения поднимаются над разумом. Всё неважно, всё не существует. Млея от прохладных ключиц за тканью одежды, он спустился руками на бёдра Никиты. Слегка надавил на мышцы. Не успела судорога накрыть Толмачёва, как вспышка справа — кто-то совсем рядом пробежал, постучал в дверь. Вспышка слева — Ник отлетел к ближайшей парте, склонившись над ней. Он тяжело задышал. Надо будет уйти и ему станет легче. Наверное ему станет легче.       — Весь корпус в столовой, нам нечего бояться, — махнул рукой Костя, прижавшись к двери. Словно от жажды он облизывал свои губы и заправлял рубашку в брюки. Ничего.       — В детстве у меня было ощущение, что родители поставили в каждом углу камеры и следят за мной, — тихо начал Толмачёв, не поднимая головы, — Что же я творю в их отсутствие? На каждом шагу я чувствовал, что они есть. Маленькие стеклянные глаза. И вот, иду по коридору до кухни, а сам думаю: мама, сидя в прокуратуре, знает, чем я хочу заняться. В какие шкафы сейчас полезу, какие диски сяду смотреть или что проникну в шкафы читать взрослые книги.       Костя сел рядом с ним на парту, усмехнувшись себе под нос.       — Кто ж тебе такое открытие рассказал?       — Друзья во втором классе.       — И ты искал эти камеры?       — Представляешь, но да. Я прошерстил все шкафы, антресоли, углы, ничего не нашёл. А ощущение, что за мной следят так до сих пор и осталось.       Взглянув на Никиту, Костя сочувствующе улыбнулся. Сестра оставила ему сущего ребёнка, не знающего что правда, а что ложь. Он разместил поверх пальцев мнительного парнишки свою ладонь.       — Пора взрослеть, Ники. За тобой никто не будет следить, пока ты сам этого не захочешь. У меня в квартире нет камер, ни одной, — шепчет кротко Костя, — это безопасное место. Для нас. Каждый день, вечер, утро. Безопасно со мной, — он пригладил волосы ладонью, старательно не прикасаясь к плечам Толмачёва. Опять испугано задрожит, а его покой для тебя всё же важнее собственной смелости. — Я тебя жду, а ты не приходишь. Почему так? Может, адрес забыл? Переулок Мира, дом 4, квартира 25.        Кто-то агрессивно дёрнул ручку двери на себя. Оба, как ошпареные, отошли в разные стороны аудитории. Быстро Толмачёв исчез, заменив себя на жизнерадостный второй курс. В его глазах вместо последнего ответа что-то заблестело. И не слёзы, и не счастье, и не паника. Что-то более страшное. Костя остался выслушивать от бывших студентов, как они рады его видеть, но по-настоящему все слова сливались в оглушительный свист. Он оглох, как только рядом стало пусто. И взятая родителями в кредит машина становится Субботину не нужна, духи да костюмы итальянского пошива больше не хотелось надевать, скрывать задумчивые глаза за модной оправой — лишнее. Всю свою никчёмную жизнь ему было удобно изображать человека. Быть дорогим образцом для подражания, опасным парнем, с которым никто не дружит. Хорошая проверка. Но для кого она? Оказалось, для самого себя. Всё-таки нашёлся кто-то, кто проник под эту фальш и всё перевернул. Никита, Никита...       За барной стойкой парень сидел перед сменой и, опустив голову, беззвучно бубнил — «Всё нормально, всё нормально». Не нормально. В зале, как обычно, большая часть посетителей были мужчины приличного возраста и все они в глазах Толмачёва стали с недавних пор жуткими. Чудища, пришедшие за своей долей раскрепощающего. Все как один быстро стали его раздражать.       — Мальчишка, пару стаканчиков светлого сообрази мне.       Никита поворачивал вентель пивного аппарата, выдыхая через ноздри пар ненависти. Мальчишка... Что это за слащавость в их голосах? «Я не такой. Это неужели не видно?!» — думал он, мешая ингредиенты в бокале. В погань превратились слова «мальчик», «парнишка» и дрожью извращения тем более звучит слово «дружок».       Они тоже всё знают о тебе. Каков ты наедине с братом своей погибшей девушки. Чаевые каждого посетителя стали похожи на жест симпатии. Поганые деньги. Ты для них не сынок, и не приятель, а мальчик приятной наружности. Мир за один щелчок обернулся другой стороной. Он виноват.       Домой Толмачёв больше не торопился, чтобы опять встречать вопросы матери. Что с тобой происходит? Ты почему дверь в свою комнату закрываешь? Ты с нами поедешь на дачу? Ты мне не ври, я вижу что у тебя нездоровый вид? Когда из бара уже уволишься? В глаза матери было особо стыдно смотреть. Хотела сына достойного, а он впутался в ошибку.       Непозволительную. Пары Никита начинал с того, что записывал в тетрадь тему и забывал обо всём. Отодвигался на край парты, подальше от Лены, и открывал заветный поиск мировой паутины. Он заслонял тетрадью экран телефона и, поджимая губы, быстро набирал запрос, чтобы жар не успел охватил лицо: «как общаться с геями». В тот мир свободы, он так это видел и не иначе, пускают только голыми. Нескромными и другими. И с каждой страницей поиска его догадки подтверждались. А вместе с ними и все существующие сплетни. От советов «полюби его» до «если ты набрал этот запрос, тест на гея пройден, ты — латентный». «Что за идиотские условности?» — раздражённо думал Толмачёв и топал дальше. А дальше — страшнее. Грязно, пьяно, свободно и страстно. Каждый теоретический опыт виртуального гея походил на жестокий мазохизм. Неужели это может нравится? Косте?! От любой страницы в поисковике Никита чуть не подскакивал на месте и тут же убирал телефон на самый край стола. Воспитанное сознание билось в ужасе. Никогда Толмачёв не был скромен наедине с Дианой и она была его практической работой по взрослению с шестнадцати лет, но этот мир, чужой и незнакомый, в его глазах вызывал сплошное отвращение. Закружилась голова и стало страшно думать, что тебя присвоили как кусок мяса на ночь, на две. Ложь всегда трагична, в какую правду её не одень. И вот, поверив в чужие ответы, ты уже не можешь без дрожи входить в двери университета, слушать друга и в тестах на натурала быть спокойным. От чего же? Ты ведь не гей.       — Толмачёв, ты чего такой неразговорчивый? Давай хоть поспорим о чём-нибудь, — вяло говорил Сашка, замечая как медленней обычного за ним вышагивает Ник.       — О чём хочешь поспорить?       — Да о геях например. Закроем этот гештальт и всё. Вот ты скажи, в чём разница гей или пидарас?       Резко Ник затормозил, уставившись в лицо Сашки.       — Почему ты меня об этом спрашиваешь? Думаешь, я знаю? — стараясь скрыть возмущение напирал Никита, подавляя в себе приступ паники.       В недоумении Каманин часто заморгал.       — Эй, да ладно, я же так, расшевелить тебя хотел. Шучу. Никаких геев, ну, то есть, никаких разговоров о пидорах. Может, тогда о курсовой...       Никита был готов задохнуться от возмущения и быстро выпивал успокоительное, незаметно для всех. В аптеке сказали помогает избавиться от патологического напряжения. А с ним ты кажется связался ещё крепче, чем с Костей: опять слова тревожат, тон голосов вокруг и руки на теле не вывести никакими таблетками из памяти. Ты не хотел быть с ним. И в нём быть не хотел. Но с каждым днём всё сильнее не мог себе отказать в желании просто видеть его, хоть краем глаза.       Хватит.       В свободное время от пар, Толмачёв открыл настеж дверь аудитории на втором этаже. Первый курс сняли с занятий, поэтому лучшего времени на встречу было не найти.       — Привет.       Скромный голос заставил Костю отложить телефон в сторону. Механически взяв со стола ключ, он отправился запирать замок изнутри. Внутри него нежные крылья порхали и взбивали душу в мягкую сладкую вату. Наконец он сам к тебе пришёл.       Мужчина приобнял крепко рукой Ники за талию, повернув ключ в замочной скважине особо сильно. Чтобы тот сломался и они ещё долго могли побыть наедине. Он наклонился поцеловать парня в сухие губы, но тот быстро отстранился.       — Надолго дверь закрывать чревато подозрениями.       — Ну, хорошо. Опасения — корона безопасности.       Костя открыл дверь и отошёл к своему столу. Чувство умиления при виде Толмачёва быстро затухает, когда в глазах его заметно всё что угодно, кроме положительных мыслей.       — Я только спустился увидеть тебя. Четыре дня не виделись.       Студент топтался на месте, держа руки в карманах брюк. Толстовки нет, а только какая-то привычная бесформенная футболка.       — Да, это наша большая ошибка. Как у тебя дела? — ласково Субботин смотрел на парнишку и никак не мог оторвать от него взгляд.       Возникла пауза. Непонятная для обоих. Никита забегал глазами.       — Неплохо.       — Это хуже чем хорошо, но не совсем задница? Что случилось? — Костя старательно избегал взгляда на голую шею Никиты. Попросил не закрывать дверь, смотрит мимо тебя, дышит глубоко — есть что-то недоброе в этом.       Толмачёв перешёл на французский язык.       — Ничего не случилось. Конец семестра, ты же знаешь. Учёбы много и в баре каждый день смена.       Ещё отчётливей стало заметно, что их велосипед сворачивает не туда и воздух вокруг становится как раньше тяжёлым, безразличным.       — Тебе ли заботиться об учёбе? Мне придётся нучить тебя отдыхать, — с силой Костя выдавил из себя усмешку, но лицо Толмачёва оставалось неизменно пустым. Чёрт, ты знал. — Кстати, я своих веду на фестиваль французского документального кино завтра. Составишь компанию? Уйдёшь с двух пар. Поедем ко мне. Проведаешь свои гвоздики. Они до сих пор живые.       И этот вечер мог стать таким же светлым, с розовым закатом, как недавний день рождения. Он бы мог просто согласиться, как обычно. Подчиниться. Но вчера вечером Ник дал себе слово всё разрешить сегодня. И не возвращаться к этой теме больше никогда.       — Кость, мы ведь друзья с тобой, правда?       В солнечное сплетение Субботин получил удар и закрыл глаза. Равновесие теряется. Надо просто улыбнуться и сжать руку крепче. Друзья, твою же мать.       — Да. В полном понимании этого слова.       Ответно Никита попытался улыбнуться, но вышло совсем не то. Кислое лицо как после часового рыдания под душем. Жалкая улыбка обмана.       — Но друзья не делают то, что мы с тобой делаем.       — И что же мы делаем?       Никита прижал ладонь к губам Кости и поцеловал её.       — Я про это, Кость. Это не похоже на дружбу. Так не должно быть, понимаешь? — он перешёл на совсем неслышный шёпот, пряча глаза от острого взгляда в себя.       Снова мужчина ледяной, ужасный. А за взглядом горечь. И ненависть к себе. Всегда за гордым, непотопляемым каркасом корабля скрывался маленький капитан Субботин, ненавидевший себя всем сердцем. Что бы он не делал, что бы не подумал, не захотел всегда итог один — Ники уходит. И это похоже на проклятие.       В дверь постучали. Перерыв окончен.       — Нужно впустить детей на лекцию.       — А ты не договорил, — надменно отозвался Костя и без церемоний сжал руки Ника, убрав их в сторону от себя.       — А я...       — В семь часов вечера ко мне домой зайдёшь, закончим.       Неприветливо Константин Николаевич открыл дверь, взглядом выпроваживая парня за пределы своих желаний. Сейчас он не смотрел по привычке ему вслед. Что может быть мучильнее, чем когда ты смотришь как шанс уходит? Долгое время ты думал что ждал его с какой-то целью, но узналось, что всё было просто так.       Глаза преподавателя не могли зафиксироваться на чём-то. Он подошёл к окну, где по металлической пластине застучал мелкий дождь. Друзьями. Заигрывания, стыдливый поцелуй и в руках жестоко зажатая ткань одежды. Это всегда был Толмачёв. Всё это по-дружески? Вот так просто? Просто... Пальцы побелели, сжимая край подоконника. Тишина и ни один студент не дышит. Сука, друзья.       Размашисто дверь аудитории открылась и со смехом в неё завалились два «опозданца».       — И где мы ходим, уважаемые? А?! — со злостью Константин Николаевич взглянул на наручные часы, рявкнув попутно на весёлых первокурсников. — Значит так, сейчас вы оба делаете два шага назад, разворачиваетесь, выходите за дверь и идёте дальше разгуливать.       Тактика, спокойствие, всегда терпение и всё, ты в дураках. Кому были нужны эти правила хорошего человека, если за их соблюдение не поощряют, а всегда лишь наказывают? Ты ж всегда останешься в дураках, виноват и участник всех грехов насвете. Удел, нависший над тобой с юности. Нет, с момента убийства отца.       Костя боязливо дышал, не замечая как удивлённо на него смотрели студенты.       — Но Константин Николаевич, мы не опоздали...       — Закрыли дверь с той стороны! Оба, — тише ответил он, отвернувшись к своему столу. А ты действительно мог всего лишь заставить его. И больше нет ничего в этом настоящего. Чувств, ощущений. Сжать его шею хотел, заставить не дёргаться желал и в один прекрасный вечер не выпустить из квартиры мог, но Костя смотрел всегда в удивительно невинные глаза Ники и повиновался каждому его вздоху отрицания.       Теперь ты будешь делать то, чего захочет он.       Никита пришёл к Субботину как и договорились. Громко парень постучал в дверь, держась от неё на расстоянии. В этот момент на кухне бокалы наполнялись гранатовым соком.       — Ник, attends quelques secondes, — протянул мужчина, быстро принявшись у зеркала приводить себя в безупречный вид.        — Ты не выходи, я не на долго, — отозвался Никита и крепко сжал ручку двери, навалившись на неё.       Не сегодня. Больше он не перешагнёт порог этой квартиры в вечернее время.       Костя поднял брови.       — За дверью будем говорить? Серьёзно? Ты так боишься, что нас увидят вместе, поэтому решил вот так?       За дверью послышалось скудное шарканье.       — Мне трудно говорить, когда ты рядом.       Щекой Костя ощутил холод двери, нырнув туда же, где сейчас был Никита — под глухое одеяло.       — Боишься меня?       Тело гостя за дверью подхватил воздух дрожи, заметал по подъезду, ударяя взгляд о решётку лестницы, о стены с обшарпаной лепниной.       Никита провёл ладонью по двери как будто по привычке искал плечо Константина. Для последней нежности.       — Не боюсь. Сейчас мне только нужно слышать тебя.       — Какие интересные отношения, — горько усмехнулся мужчина, в надежде что его не услышат. Но парень ухватил фразу и поджал губы, сделав шаг в сторону, словно в очередной раз его целуют без разрешения. — Что ты хочешь слышать от меня? Я честен перед тобой.       По двери Ник провёл ладонью. В желании успокоить его и себя. Хотя нет, в огромной степени только себя.       — Сколько таких как я было у тебя? — быстро отчеканил он.       И это всё, что хотел знать? За то время, что они знакомы?!       — Ни одного, — басом прозвучал ответ.       — Обман, — испугано ответил Толмачёв.       — Правда. Ты — первый. И единственный. А знаешь почему? Ещё не было ни одного парня, кто всерьёз интересовал меня, — мужчина улыбнулся себе под нос. Дико всё это. Их первый откровенный разговор — это допрос. Сын прокурора, мать его, — все они были такими простыми. Скучными. Знали что я гей, знали что они не без этого. Те парни шли на первое свидание и понимали, точно знали — через пару недель мы расстанемся. Нам просто быстро становилось скучно вместе, — Костя сглотнул, кусая нижнюю губу. — С каждым из них я переспал после первой же встречи. Ты же это хотел услышать?       Никита силился проглотить ответ, но каждый вдох создавал ощущение растительно масла на стенках горла.       Вопросы давались ему с двойной тяжестью.       — Ты соблазнял их в... клубах?       Костя поморщился, сделав шаг от двери. Обвинение. А ведь он так старался убежать от этой карикатурной жизни, быть собой. Обычным собой, влюблённым в то, что любить нельзя. Он сжал рукой рот, подавляя нервный смех и опустился на пол. Стыдно, противно думать, что симпатичный, далеко не дурак парень нарисовал в своём сознании не тебя, а кого-то другого.       — Соблазнял? Нет, не соблазнял и не в гей клубах. Ты только об этом хочешь поговорить? Толмачёв, ты же умный маль...       Голос в подъезде прервал.       — Но их было много. И я не первый. Ты имена их помнишь?       Костя стукнул по двери кулаком и зажмурился. Юность вернулась: тебя подловили за гаражами и перед убийственной дракой делают слабым. Дразнят. Снова и снова. И да, ты же знаешь, что безобидный парень твоей родной сестры бить может гораздо сильнее, чем пацаны за горожами. В его руках не палки, а слова.       — Их было семь, — рвано отозвался Субботин, повышая голос на каждом слове, — семь парней, с которыми я встречался. Семь парней, с которыми я спал, семь парней, с которыми я до сих пор общаюсь. У НАС тоже есть дружба после секса, представь. За двадцать семь лет их было семь. Страшно, да, что могу тебя насильно затащить в постель? Я тебя понял, Никит. Правильно: быть пай мальчиком отличный выход. Тебе вообще как, хорошо разговаривать со стеной?       — Просто вы... Вы так поступаете. Увлекаетесь и быстро бросаете. Это конвейер. Видимость дружбы, отношений. По факту...       Неуверено Никита собирал всё, что мог в своих мыслях и при каждом слове «гей» отворачивался от двери.       Костя бросил зажигалку в сторону.       — Пальцем тебя больше не трону, Никит. Ты этого хочешь? — его голос, мужественно сильный стал ребяческим, почти скулящим. — Я не то, что ты думаешь обо мне: не знакомлюсь в клубах, не встречаюсь со студентами, в оргиях не участвую и не крашу по выходным глаза тушью, не хожу на протестные митинги и не ору, что я гей. Я не урод, Ники. Жизнь моя закрытая, неужели ты так и не понял это? — в комнату с громким стуком влетел теннисный шарик и, ударившись о дверцу шкафа, оставил на зеркале в полный рост трещину. — Всего лишь тебя ощущать рядом я хотел и больше ничего.       Никита заслонил лицо рукой. Последние слова сбивают с толку. Как всегда. Верить нельзя быть глупым. Запятую не знал куда поставить. Сейчас ему уже хотелось одного — чтоб тяжесть спала. И больше ничего.       Робко Толмачёв заговорил.       —  А если я не хочу этого?       — Что именно?       — Свидания с тобой, цветы, секс, быть вместе на людях. Вот этого не хочу. Это не... Не моё это всё. Не я. Слышно как за окном хлопнуло что-то. Наверное выстрел. Город такой. Решения такие — всё хорошее должно непременно начинаться с плохого. С разрушения. Любимые... Как же они любят стрелять в близких.       Плечи свело болью и Костя дёрнулся.       — Потому что я не нравлюсь тебе по-настоящему?       — Нет, ты мне нравишься, правда. Как... Брат. И просто дружить хочу с тобой. Только дружить. Мы, нет только я, очень далеко зашёл. Это всё неверно. Понимаешь меня? — стало истерично в голосе Толмачёва. С детства приобрёл дурную привычку — оправдывался за себя, за то чего нет, искал шанс снова превратить себя в хорошего молодого человека. Ах, не получается. Как обычно.       Костя сжал переносицу. Всего лишь дверь разделяет. Ты мог бы дотронуться до его шеи и прижать к себе. Сказать, что нет, это в самом деле не страшно. И дружба (если хочет, пусть называет так) она прекрасна между ними. Надо остановить.       — Понимаю, я тебя очень хорошо понимаю, Ники, — мужчина прижался щекой к двери и говорил прямо вплотную к ней тихо, не пугая ничто вокруг. — Теперь я хочу тебе задать вопрос. Всего один. Честно ответь, прошу. Окей? — подъезд отозвался тишиной и Костя своенравно принял это за «да». — Прямо сейчас что ты чувствуешь ко мне?       — Необходимость... — Никита выдохнул, зажмурившись. Нет, он не скажет. Не будет врать никому. — Костя, пожалуйста. Я просто хочу, чтобы мы лишь дружили.       Мяукающий голос вернул в состояние близкое к обычному. Отчаяние.       — Если ты действительно этого хочешь...       Никита быстро закивал:       — Хочу. Очень хочу.       — Хорошо, — голос Константина со всех сторон был неувереным, вялым, но и другим его сделать он не пытался. — Тогда друзья. Теперь-то зайдёшь в квартиру?       — Нет. Мне домой надо. Смена ведь в баре, — он соврал, испытав следом муки совести.       — Да, точно. И когда мы теперь встретимся?       Толмачёв уже пятился к лестнице, ощущая как ноги его стали легче, руки освобождены и настроение, вот же, порхает защитным куполом вокруг.       — Не знаю. Пока не знаю. Но хорошо, что мы поговорили об этом. Ты прости, что вот так вышло. Нравиться ты мне не перестал, серьёзно. Кстати, у нас же бассеин с тобой в воскресенье, помнишь? Так что я зайду за тобой послезавтра, Кость.       По закрученой в ракушку лестнице Никита побежал, перепрыгивая ступени. Сразу по две. Он запинался и крепко хватался за перила, стараясь куборем не полететь вниз. Лицо его озаряла глупая улыбка.       За театром абсурда обе двери закрылись и действующие лица остались каждый в своём мире. Бодро Никита зашагал через связующие дворы к своему дому, подняв голову выше обычного.       Костя Субботин вбежал на кухню и со всей дури бросил бокал с гранатовым соком об стену.       Студент забежал домой и, чмокнув в щёку, уставшую с работы мать, начал расставлять на столе посуду.       — Давайте ужинать, страшно голоден, — улыбнулся себе под нос то ли сын, то ли очень хорошо знакомый ребёнок. В сторонке мать стояла и наблюдала за Никитой с подозрением, но каким-то радостным. Ведь, похоже, у него снова всё хорошо.       Преподаватель первого курса следом за бокалом отправил в стену тарелку, застонав как раненый. Знал он, к чему приводят просьбы дружбы. Начало конца. А ты уже успел привыкнуть. К тому, что он твой. Постоянно. Твой маяк. Никита... Больше не будет? Нельзя никогда быть готовым, что счастье достаётся непросто и резко обрывается без причин.       — Maudit!— закричал Костя, сжав голову руками. И убежать то сейчас тебе не к кому. Никто не знает о тебе, что знает только Толмачёв.       А ему хорошо без тебя. Уже да. Он смеялся за ужином с родителями и беззаботно болтал. Как в старые добрые времена. Только не понимал, что так выглядит истерика. Неизменно своей маленькой частью сознания всё же Никита оставался заморожен у окон квартиры, где на полу под иголкой крутятся пластинки. Ты же всё ещё их любишь: ёрзаешь, вспоминая обложки, обнимаешь себя, невзначай воскресая мелодии. Дрожащая, завороженая часть тебя любит засматриваться на мужчину в классических видах. А размороженая часть уже ненавидит своё обнажённое отражение в зеркале.       Успокоение. Оно пришло, когда Субботин поставил пластинку Duran Duran и стал засыпать. Встречи. И ведь бездомные радуются корке хлеба. Разве ты не сможешь? Видеть Толмачёва в университете — это уже что-то, а ходить с ним в бассеин — целая награда. Папа, пока был жив, всегда просил — «научись ценить самую малость, тогда и получишь большее». Папа... Знал ли он, что однажды наступят годы, когда и за малость придётся вести ожесточённые бои.       — Кость, сегодня бассеин отменяется, — ответил на звонок в воскресенье Толмачёв, когда опаздывал на два часа. Первый бой за малость. За непозволительную роскошь — встретиться.       — Мы, оказывается, с Наташей договорились весь день вместе провести, — тараторил в трубку, как забитый в угол малыш, Толмачёв. — У неё практика, работа, учёба. Мы почти не видимся. Прости, что так вышло. Правда забыл. Кость, не страшно?       Субботин сжимал телефон крепче обычного и искал силы на обычное — «Понятно». Оправдание звучит как предательство. Ты не забыл, ты не хотел вспоминать, что Костя всё ещё есть. Ревность выходит из-за угла и злобно обнимает за плечи. Удар поцелуем ветра по щеке и в груди синяк. Рыжая официантка Наташа всегда казалась той, кто своего добивается, даже если это никогда не будет её. Неразумно целеустремлённая и с ней как будто всегда заранее бесполезно соревноваться.       Всё-таки Костя выдавил из себя улыбку.       — Всё хорошо, Ник. Правда. Друзья для того и нужны, чтобы прощать пустяки. А мы же друзья.       — Честно, без обид?       — Да. Если совсем честно, с отчимом до залива пойти на лодке собирались сегодня — погодка шепчет, — мужчина часто сглатывал неприятный ответ, прогоняя ощущение кома в горле и много моргал, отворачиваясь от самого себя. Ему, знавшему что такое ложь, было сейчас трудно подбират ненастоящие слова.       После ответа в трубке зависла тишина. Только внешний шум пешеходного мира пробивался в разговор. Это, кажется, станция метро «Выставочная», куда Толмачёва никогда не заносило. Через паузу вернулся не по-настоящему его счастливый голос.       — Ну, вот и классно. Тогда встретимся в универе завтра, расскажешь как там залив, — в кармане Ник сжимал пальцы в кулак.       — Да, встретимся. Расскажешь, где были куда ходили с Наташей, — совсем тихо ответил Костя и, услышав прощание на французском, быстро сбросил вызов. Нет, не встретятся они. Друг другу не расскажут как проводят время. Всё это ненужная любезность. Он захотел как можно быстрее вернуться домой и первым делом выбросить букет гвоздик. Каждый божий, отвратительно тёплый, солнечный день квартира ждала ничем, одинокой пустотой и каждый вечер после занятий в скучных, однотонных стенах квартиры единственным ярким светом для молодого преподавателя были рубиновые волнистые лепестки цветов, по-прежнему дышавшие свежестью. Он смотрел на них и представлял, — каждое утро, вместе с первым рассветным лучом, Никита приходит с работы прямо сюда, к Косте домой, и приносит себя да свежие цветы. Мечтания о несбыточном, но невозможно прекрасном. Гадство. Рука никак не поднимается их оскорбить.       Спускаясь на ступень пониже, Никита снова и снова поднимался ко входу в метро. Волнуется, как бы без Кости это воскресенье не превратилось в штормящий будний день. Он мысленно побил себя по щекам, чтобы больше не думать о нём. Только покой и покорность студентке журфака. Парень посмотрел на стелки наручных часов (любезно брал их теперь у отца) и вновь спустился вниз по ступеням. Наташа опаздывает на две минуты. Вчера она тараторила о том, что в город приехал французский корреспондент давать лекцию о музыкальной журналистике. Им срочно надо туда попасть. «Ты со мной. Это мы обсуждать не будем» — говорила она, перегнувшись через барную стойку и убирала со лба Ника чёлку. Её глаза напоминали кукольное счастье. Искусственное, по сути, но бьющее через край. «А потом я тебя познакомлю со своими однокурсниками. Ты знаешь, у нас есть Вадик, его дедушка был переводчиком французского. Вам точно будет о чём-поговорить» — как заполошенная повторяла Натали и бармен Толмачёв старался подражать её счастью. Знакомство с однокурсниками звучит как знакомство с родителями — мероприятие важное, официальное. На нём ты получишь свою истинную оценку за всю жизнь и лицензию на общение с Наташей. Или репортёром Натальей? Все эти детали были уже не важны. Просто нужно было с обеда как можно быстрее сбежать с периметра досягаемости Субботина. Услышав десять тридцать минут назад его голос в трубке, ощутив приятные манеры, парень сам себя опять подставил. Обмяк и уже не был готов кого-то ждать у метро. Всего секунда и перейти бы дорогу, сесть на автобус и укатить на дачу к родителям, чтобы быть никем и не для кого; отключить телефон, извиниться перед всеми абонентами и забыть все свои мысли. О ней, о нём, о себе. Но не бывает так, чтобы планы наши не рушились.       За спиной Никиту обняла рыжеволосая официантка и чмокнула в щёку, насколько это было возможно. Он обнял её руки в ответ и поднял к своим губам, поцеловать костяшки пальцев.       — Откуда понял, что это я?       — Ко мне подкрадываешься так только ты, — кивнул Ник и, как воспитаный парень, взял девушку под руку. Слишком по-взрослому вышло, подумал он, но Наташе было от этого лишь приятно. Всю лекцию она смотрела на него, пока высокий француз с плохим русским произношенипм спорил о крутости русского рэпа с девушкой на первом ряду. Спор о том, что же первым появилось: Эминем или яйцо. Наташу это не интересовало. Она держала открытый блокнот пустым и с трудно скрываемой улыбкой замечала, что Никита уже исписал у себя две страницы. Они дурачились до самого конца лекции, толкаясь логтями и вырисовывая на руках друг у друга узоры. Где ещё тебе разрешат побыть безобразным ребёнком как не на чужой лекции? И Ник поймал удовольствие от этого поведения. Притаившись, Натали рисовала на нём маленькие розы, а Никита украшал её запястье кораблями. Никогда не умел рисовать. «Костя бы смог. Ему бы было стыдно за меня» — думал Толмачёв и, улыбаясь, рисовал к кораблю кособоких чаек.       После лекции парочка вышла из зала самыми последними. Никита в рубашке с укорочеными рукавами и с цветами на левой руке, а Наташа в сиреневом платье с чем-то ярко-синим на запястьях.       — И как мы пойдём к моим теперь, Малевич? — шипела она, ущипнув напарника за бок. У зеркала во всю стену он остановился. Медленно опускал и поднимал веки, встав полубоком. Рисунки. Как же эти цветы похожи на маленькие, уютные бутоны гвоздик. Те самое гвоздики, которые он незаметно целовал, прежде чем оставить на столе Константина Николаевича.       — А мне нравится. У тебя талант — делать безобразное прекрасным, — Толмачёв крутил руками в разные стороны и всё больше замечал как красиво обвивают его нежные рисунки.       — Да-да, значит вместе будем зэкам делать татухи. Давай, стирай, — Наташа усердно оттирала шедевры двадцать первого века с кожи, не прекращая тихо смеяться.       — Я так пойду, — закатав рукава повыше, Никита любовался отражением в зеркале, немного взъерошив свои каштановые волосы. Он приобнял Наташу за талию и притянул к себе. Старшая сестра и младший брат. Наташка и Ники. Одинаково дурные. И сестре нравилось, как ни крути, это ощущение лёгкого безумия сейчас. Любила она трепетное единство с парнем и всегда боялась, что влюблённость друг в друга их дурашливость разрушит. Она повернула голову к Нику, приподняв подбородок и вытянула губы немного вперёд. Он был близко, совсем рядом и нужно одно маленькое усилие, чтобы свершился лёгкий поцелуй, но со смехом девушка ткнулась в щёку Толмачёва, оставив их обоих ни с чем. Через час она призналась, что по-прежнему любит Женю. А Ник, с необъяснимой радостью, известил об этом друга по СМС.       Вечер прошёл по сценарию Натальи в просторном арт-кафе, с книжными страницами вместо обоев и в компании её однокурсников. Один раз Никита скромно сказал «здравствуйте» и, когда принесли первую порцию коктейлей, ему уже можно было дать звание своего. Четвёртый курс журфака был таким же лёгким, каким раньше был и он: обитатели спальных районов и тесной общаги сидели в модных пиджаках, распивали пина коладу и шумно, революционно, говорили о политике, перескакивая тут же на разговоры о творчестве Ольги Бузовой. Наташа сидела напротив Никиты и, подпирая ладонью подбородок, наблюдала за тем как кудрявый Валера перетягивал внимание новичка компании на себя, спрашивая: как ему было месяц учиться в Париже? Слева от Толмачёва сидел с ярко-голубыми глазами Даня и допытывался как правильно произносить на французском слова «нарушение», «дерьмо» и «твои губы как розы». Оказывается и милый бармен изголодался по общению. Свои однокурсники, воспитаные в дорогих новостройках или малоэтажных домах в центре города, уже давно разучились быть по-настоящему интересными. Разговоры их были вялыми, встречи в кафе протекали быстро, дважды их команда уже с треском продула городскую викторину про путешествия. А сейчас он видел что-то другое, необычное для себя. Девушки курили кальян, парни сидели в обнимку друг с другом пили мартини и бросали комплименты в сторону разрисованых рук Толмачёва.       — Новая художница Наталья, рекомендую, — гордо кивнул Ник и всё внимание было обращено уже на рекламируемый субъект.       — Спасибо, что сдал, — язвительно улыбнулась девушка.       — Наше рекламное агентство к вашим услугам, — парировал Ник и слухом возвращался к парням, где уже велось обсуждение их возлюбленных. По их субъективному мнению — любить нынче было денежно дорого. «То ли дело нам с тобой встречаться, да? Трусы раз в месяц купил, диплом написать помог, пиво по акции принёс и я любить тебя буду вечно» — говорил один и второй, шутя, целует его в висок на трезвую голову, а компания вокруг только лишь смеётся. Всё не всерьёз, легко, свободно. Никита снова взглянул на свои разрисованные руки и улыбнулся. Рядом с ним мог быть тоже кто-то. Обнимать и чувствовать себя свободным. За пределами столика люди озирались на молодых людей и шикали, кидая изречения: «позорище какое», «что же они себе позволяют?», «поганое поколение», «приличный ресторан, а тут...». И даже слыша всё это, Никита без чувства страха и стыда договаривался с новыми знакомыми летом сходить на джазовый фестиваль. Много он слышал за свою недолгую жизнь, что такое быть в своей тарелке и только сегодня понял как это. Когда между разговорами в мыслях всплывает слово — «Мои».       День закончился в переполненом вагоне метро и всё, что осталось Толмачёву теперь, это он сам. В квартире с незапертыми комнатами никого не было. Родители с дачи ещё не вернулись. Из всех окон на пол струился ярко-оранжевый свет. Последняя нота заката. Ступая босыми ногами, Никита ловил каждый луч и улыбался, когда пальцам от света становилось горячо. По дороге домой он вспоминал саксофонные опусы, обещая, что скоро, со дня на день, возьмётся за музыку плотнее. Как в старые добрые времена. И дома, в просторе одиночества сильней всего он сейчас хотел упасть на что-нибудь мягкое и переварить прошедший день. Наташа ещё никогда на его памяти не была такой довольной. Давно Толмачёв не чувствовал облегчение от самого себя. Он плюхнулся на свою кровать и протяжно выдохнул. Усталость приятная разошлась по ногам и рукам, а телефон показывал двадцать пройденых тысяч шагов и заставку с рисованым цветком. Сфотографировал, вдруг пригодится. Кончиками пальцев он провёл от запястья к сгибу своей руки, словно перебирая лепестки.       Глаза эзакрылись. Сейчас отдохнёт и вернётся в себя. Будет выбирать в чём пойти с Костей в кино. Нет, они договорились на ресторан. Где-то на окраине города, подальше ото всех. Затем останутся вместе, в квартире Кости, родителям Никита соврёт что-нибудь. Он уже умеет это делать, врать, не первый раз ночует не в своей постели. Ник наклонился поближе к зеркалу напротив, разворошить причёску. Нет, не так. Он спешно пригладил волосы обратно. Пусть это сделает Костя при встрече — коснётся тебя.       Сейчас. Ещё немного набраться сил и пойти к нему. С порога обнять и губами поднявшись к уху прошептать — «Ты мне нравишься».       Глаза карие остановились на отражении. Сверху на парня смотрел гордый изгиб корабля. Тот самый подарок Кости. Подарок твоего мужчины. Спокойно сделав вдох, Ник выдохнул с резкой болью. Твоего... А ты ведь всё это выкинул. Не твоё. Грани корабля поплыли. Ты в своей комнате и нет никого «твоего». Подбородок задрожал и мальчик взглянул в отражение снова. Брошка на столике блестит и бьёт в глаза. Ты же ошибся. Какие встречи, какое кино? Ты отказался... Из глаз покатились слёзы. Тело разбило на дрожь. Твоего... Сердце начинает стучать в горле и поднимается выше. К самым губам. Корабль уплывает. И правда лишь в том, что с тобой рядом никто больше не будет. Слёзы без остановки текут по чистому, ровному подбородку и скулы сворачивает боль. А Костя... Он лишь жилец в одном из домов солнечного города. Переживёшь, ты же сам так решил. Послал его признания — «ты первый» и решил, что так будет лучше. Его признанию, честности, искренности ты дал отказ. Прекрасно, радуйся. Да. Лучше не встречаться, чем бояться. Твой выбор. Хороший, а главное честный. Честный... Твой... Неугомонная истерика заколотила по беззащитным точкам сильнее и вырвала из тела тихий крик. Ты так обожаешь, когда его пальцы хотя бы близко к тебе. Татуировку на запястье видишь даже во сне и жаждешь, чтобы она была сейчас на тебе, среди маленьких цветов. Ники зажал рот ладонью и сильно затрясся. Хотеть — больно. А тебе об этом даже никто никогда не рассказывал. Паршиво целовать и отталкивать, на помощь отвечать оскорблением и делать всё против себя. Ты не хотел, не хотел, а просто не знал как быть. И теперь один. Никто. Скрючившись в три погибели, Ники начал искать телефон рядом. Надо набрать номер Кости срочно, но, по правде говоря, быстрее будет вызвать скорую. Твоё желание его рядом, в себе — уже преступление. Нельзя, забудь. «Не могу» — разорвал сознание голос.       Сильнейшая боль ударила по вискам и Ник упал на подушку, сжав одеяло зубами. Паршивец. Какой же ты сам по себе уродливый паршивец.