Гранатовый вкус гвоздики

      Никита смотрел как февральский шторм кружил перед окном его комнаты. Сегодня начинается новый семестр и уже пора было торопиться на автобусную остановку к замёрзшим товарищам по несчастной погоде, но он не спешил. Какая красивая нынче зима. Он смотрел на холодные оттенки за окном и мгновенно согревался, приблизив ладонь к стеклу. Тёплое. Если прижаться к нему всем телом, то оно так же будет обдавать своим теплом. Почти человеческим.       Душевная гармония вернулась.       Вчера Толмачёв помирился с Женей.       За барной стойкой уже никого не было и Ник уселся рядом с другом.       — Есть минутка, поговорить надо.       Ответа не получилось.       Отодвинувшись подальше, парень продолжил пялить в пустой блокнот.       — Когда мы начали дружить, ты знаешь что я испытывал? Уважение, — Ник пододвинулся ещё ближе. — То как ты громко говорил в арке дома, смеялся на переменах на всю школу и спорил с учителями — меня вдохновляло. Было стрёмно, что я таким не смогу стать...       — Ты и не стал, — ядовито усмехнулся Женя, перечиркнув крест на крест страницу.       — Да, стать тобой невозможно, а мной — запросто. И ты знаешь, в этом, кажется, прелесть друзей — выбирать неповторимых людей...       — Понятно, я пошёл, — учуяв запах Никиты-философа, Женька закатил глаза, порываясь вернуться к своим обязанностям.       Но был пойман обратно за столик.       — У нас ничего же не будет с Наташей. Ты знаешь, я знаю, она, может быть, догадывается. Ты как никто другой понимаешь, что я люблю... другую, — и снова в сердце Толмачёва вмешалось простое, короткое имя, говорить которое без дрожи в голосе он по-прежнему не мог и опускал голову, держа друга за край футболки. Чтобы и он не ушёл. — А ты мне нужен, Женька, Кудин, ну.       Ник взял в руки карандаш и на тесном уголке, в маленьком квадрате блокнота, начал чертить звезду Давида, обводя контуры по пять, а то и семь раз. Много лет назад с объяснения этого знака и началась их дружба.       — Зачем тогда она тебе? Зачем ты с ней? — Женя нахмурил брови, пытаясь разгневаться на Толмачёва, но прекрасно знал, что эта миссия невыполнима.       — Ты посмотри какая Ната стала нежная, — подперев рукой голову бармен смотрел как рыжеволосое лёгкое чудо из чудес, сказочная нимфа танцует между столиков, прикрыв веки. — Ей так идёт эта мягкая помада, румяна на щеках. Люди, Жень, они должны хотя бы внешне быть счастливыми. Тогда и я, и ты будем такими же. Счастливыми. Этого становится всё меньше вокруг: случайных порывов, влюблённых глаз. Мне нравится, что Наташа стала проще. И на тебя... Да смотри же, как влюблённо она бросает на тебя взгляды.       Двое парней присмотрелись к ней. В начале года Ник перестал хотеть чего-то большего, чем сблизить двух обязательных для себя людей. Девушка круто развернулась и незметно засмеялась.       — Толмачёв, я тебя ненавижу, — завидев взгляд официантки на себе, Женька вспыхнул изнутри, потирая ладони. — Вот за то, что ты сраный философ я тебя ненавижу. Но за то, что ты честный я тебя почти люблю.       Рукопожатием вернулось их прежнее ощущение единства. Чип и Дейл оказались снова в деле. Не терять больше друг друга. Теперь точно.       Новый год начался на месяц позже.       За углом университета, в кафетерии «Стекляшка» Никита купил кофе и овсянное печенье. На одном из стаканчиков маркером по ошибке было выведено — «Кося». Букву «т» баристо отправил в бессрочный отпуск. Парень поморщился. Придётся забрать себе, отдать стаканчик «Никита» другому. Вдруг захотелось найти какой-нибудь каждодневный модный ритуал — вместе пить кофе перед парами. Почему и нет?       В аудиторию он заскочил до начала пар, оставил своё кофе на столике Субботина. Родной учебный корпус встретил Ника свисающими с потолка ленточками, стрелами амура на стенах, сердцами в перьях на потолке и на округлой сфере подвешан нестареющий лозунг — «Peace & Love». Сегодня 14 февраля. Самый нелюбимый Толмачёвым день в году. И аудитория Костика была для него убежищем от тесной пестроты «праздника». Пора было им придумать тайные коды для общения, чтобы вокруг никто и не подумал ничего лишнего. Особенно в такой день. Студент и преподаватель. Нетрудно нарисовать образ университетских сплетен.       Не успел Ник тайком выйти из аудитории, как его за спиной с визгом кто-то обнял. Стук каблуков, ядовито сладкий запах. Чёрт, ты на каникулах успел забыть о ней.       — Никита! — Елена ухватилась губами за мочку его уха и, от удовольствия, промычала. — Как же я скучала. Ты что, совсем меня забыл? Не писал, не звонил.       Они не виделись уже две недели и из памяти Толмачёва, как само собой разумеющееся, стёрлись её разукрашеные в серебро глаза, красные от мороза и помады губы и все её выразительно-яркие наряды. Две недели перерыва пошли Лене на пользу. Губы её были естественны, серая юбка и блуза выделяли силуэт из общей праздничной массы. За это Ник поцеловал её в щёку.       — Забыть тебя? Это невозможно.       Незаметно Лена взяла обозначенного бойфренда за руку и тихим сапом увела прочь от кабинета Субботина. Ник вертелся, сжимал в руках стаканчик и чувствовал, что его отрывают от чего-то важного. От первого «привет» за сегодняшний день. Но за каникулы Лена стала настойчивей и ни на шаг от себя Толмачёва не отпускала. Каким-то другим он стал, смелым и через чур самостоятельным. В такого парнишку влюбляться ей бы не хотелось.       Не доходя до аудитории, она снова заглянула в лицо Толмачёва.       — Родители знают про Францию, ты им уже сказал?       Ник отпустил руку девушки. Бьёт по больному, глупая.       — Что они должны ещё знать?       — А ты не в курсе?       Ник мотнул головой, приподняв плечи.       — Ты стенд на первом этаже читал, где списки всегда висят?       — Со второго курса их не читаю. А что там?       — Твоя фамилия.       Толмачёв перевёл взгляд в пол. Неужели о его неудачах уже университетская газета пишет. Un miracle.       — Не понимаешь? — зрачки голубых глаз девушки немного стали шире, — твоя фамилия в списках на поездку в Париж, на март. Программа университета по обмену. Никит, тебя, наконец, взяли туда. Ты разве не подавал документы? Сегодня учебный совет был.       Глаза карие иступлённо смотрели перед собой. Внутри ритмы стучали аккуратно. Понимало и сердце, и мозг, что это может быть ошибка. Случйно внесли в список его фамилию. Никогда не вносили, а тут...       — Никита, Вам нужно до завтра срочно подать документы секретарю, — мимо, как про между прочим, прошёл декан факультета, погружённый в свои ответственные мысли. Его лицо по обычаю не выражало никакой радости, а только напоминало — «Документы, срочно».       Студент-отличник сам не мог за себя радоваться. Отупление, пустота взгляда и он стоял, как будто один в университете, не смея думать, что новости хорошие. Они происходят. С восьмого класса ты бегал в книжный магазин и покупал открытки с изображением Парижа, подписывал их Диане и отправлял из своего дома ей по почте в соседний двор, как из провинциального городишка Франции. С одиннадцатого класса, раз в полгода, смотрел цены на визу и перелёты, откладывая все накопления в маленький ящичек, и всегда не хватало ровно сложенных купюр. Ты выучил наизусть карту Парижа и верил: вот, однажды, оно пригодится. Подавал заявки на все программы, где была поездка в страну мечты и всегда пролетал фанерой. Вкус желаемого всегда был где-то рядом, крутился детскими снами в голове. Но мимо. И то несбыточное событие лишь ожидало удобного момента, чтобы ворваться и вызвать запоздалый трепет. Толмачёв выдавил «наконец-то» и, крепко обняв Лену, ткнулся в её блондинистые волосы. Осознание будущей поездки сверкнуло перед глазами. Надо бы Косте сказать. Срочно. Вот так же, стоя на разных уровнях высоты, обнять его и сказать — «Я смог», а он, должно быть, будет рад.       Настенные часы показывали минуту до начала лекции. Сонный первый курс, как обычно, не дожидаясь Константина Николаевича, уже сидел в аудитории и дружно засыпал. С непривычки. Не меняя страдегии, преподаватель важно вошёл в холл корпуса за пять минут до начала. С отторжением наткнулся на сердечкообразную фольгу на стенах и поправил в руках серую коробку с бантиком. Субботин жутко не любил этот день. Его так много вокруг — чувства, которое любит тишину; закрытые двери, тень простыней и единение двоих. Он не любил, что его чувства не созданы для откровений. И от того ли, что всякие отношения Костика разбивались о быт ещё до первого свидания, от того ли, что не всегда он сам понимал — уже любит или всё ещё присматривается к человеку, — но подарочная коробка сейчас подпрыгивала в его руках и он всем телом напрягался, как только она норовила свалиться на пол. Когда сюрприз с миниатюрным парусником оказался в чужих руках и отправился к адресату, Костя задрожал от мурашек по спине и поспешил скрыться, сжимая шею бледными пальцами. Волнение, предвкушение, внутренняя истерика. О, как давно он не брался за эти ощущения и не впускал в себя. Или пропал, или понравится. Папа всегда, до самой смерти, дарил подарки без причин: жене, сыну, дочке, соседям и даже родственникам, которых не видел никогда. И как он был счастлив, когда сынишка Костя разворачивал коробку с первым набором ЛЕГО и восторжено говорил — «Вау, папа, это лучший подарок». Ты же хотел бы так — случиться лучшим подарком, просто так.       Из всех тех дней, что были отведены Субботиным под отдых, выходные случались, когда в поле зрения мелькала тщательно причёсанная копна каштановых волос. Те дни, когда на кухне кто-то готовил глинтвейн и стучал во входную дверь, где заедал старенький, видавший ещё царей, входной замок. «Ну, как там наш парусник, скучал по мне?» — по вечерам Костя слышал в комнате вопрос и не всегда мог понять, кому он адресован, поэтому волнительно думал, что ему. Выходные. Звуки тех коротких часов до сих пор эхом звенели в ушах и его дёргало за плечи тепло, приходящее от подогретого в миске вина. Толмачёв делает лучший в этом городе зимний напиток.       В аудитории штормом, раз за разом, по партам расскатывались зевки студентов, а Костя не решался начать лекцию. Он поднимал очки, протирал платком линзы и смотрел на экран своего телефона. Нервно ждал, что индикатор загориться от входящего сообщения. Коробка — адресат. Должны уже, в конце концов, две цепи сомкнуться и лампочка зелёного цвета загорится. Весна скоро, пора оттаивать. На преподавательском столе скопилась горка глянцевых валентинок, тактично игнорируемых Константином Николаевичем. Безразличие — залог спокойствия.       Пару он закончил пораньше. Нетерпеливо вытер пальцы от меловой пыли и на последнее, странное, даже смешное — «С праздником!» — от студентки, уселся снова испытывать шаткие нервы на прочность. Понравится, не понравится, понравится, не понравится. Открытки с любовными посланиями перелетали лепестками ромашки из одной стороны стола в другую, когда, наконец: посторонний звук, незнакомый запах и очертания лица из выходных дней. В аудиторию вошёл Никита.      Напряглись плечи, за ними кончики пальцев на ногах и Костя, даже слегка привстал на стуле, увидев перед собой другого, но до жути знакомого человека. Из своей студенческой жизни. Небрежные пряди каштановых волос (почти похожие на кудри) падают тенью на большие, глубокие глаза; папины часы красуются поверх манжеты рубашки и бледнеют не по погоде голые щиколотки под короткими джинсами. Почти такого же мальчика он видел поутру семь лет назад в зеркале студенческого туалета.       Костя затаил дыхание, сжав перед собой руки крепко накрепко в замок.       — Привет, — всё, что мог он сказать, не спуская глаз с парня в новом обличии, которое ему точно было в самый раз. Костя снял очки и часто-часто заморгал. — Вас рано отпустили с пары?       Никита всё ещё стоял на месте, источая взглядом трудное недоумение.       — Смотрю, ты тоже рано отпустил свой курс,— твёрдо отозвался он.       — У них сессия тяжело прошла. Решил не загружать. Сначала. И да, спасибо за кофе. Etonnant.       Не поднимая взгляд с рук Толмачёва, преподаватель, подобно удаву, следил как тот огибает учительский стол словно витрину магазина, где всё красиво, но трогать нельзя.       — Диана не любила этот день, — не меняя эмоций сказал Никита, осматривая стены аудитории. Как интересно обсыпалась штукатурка, как необычно обрамляют потёки на окнах кусочки снега, как же ему нужно было своё трясущееся состояние перевести на что-нибудь. Вот-вот нервный тик на его левом веке станет сильно заметен. И дверь в аудиторию не закрыта, как это неприятно вдвойне.       — А ты, Кость, как находишь День Влюблённых? — чуть громче прозвучал голос Толмачёва и коробка, подобно верёвочке, закачалась в его руках. Взмах и ты закрываешь глаза, обдумывая оправдание этой нелепости. За ночь маленький бронзовый корабль стал всем, а за минуту уже был готов стать ничем, дешёвкой, ошибкой. А стихи Варлена в открытке — «Дурость, прости, адресаты попутал». Ещё один взмах и стало слышно как мачта царапнула стенки тесного пространства. Если выключить звук коридора, будет слышна тонкая струйка возмущённого дыхания Никиты.       Проклятье.       — Представляешь, я тоже День Святого Валентина не переношу. Ник остановится напротив преподавателя, шлёпнув коробку на середину стола.       — Зачем тогда это?       — Тебе не понравилось? — сдержано спросил Костя, чувствуя, как нёбо царапает угрызение совести. Зря, всё зря.       Напряжённо Толмачёв прижал ладонь к столу.       — Я не знаю, пока ты не скажешь зачем это.       — Подарок. Сделать тебе немного приятно.       В теле студента расстаяла сладость. Подлое ощущение. Когда он только-только открыл коробку, по шпилю мачты провёл указательным пальцем и под ладонью захрустели паруса, его кочнуло в сторону. Никто не дарил. Все считали что Никита не всерьёз увлекается кораблями, вырос и забыл, но он хотел. Уставить комнату от пола до потолка большими и малыми суднами, прибить каравеллу к потолку и наслаждаться этим миром своей вольности. И маленькая, бронзовая миниатюра в серой коробке делала его теперь чувствительным. Как раньше. Робко радостным мальчуганом.       Костя наклонился вперёд, рукой скользнув к пальцам Ника. Неприятно, когда случается момент приятного.       — Ты дрожишь. Разве тебе не нравится? — тихонько спросил Субботин, наклонившись ещё ближе.       Никита дёрнулся, когда широкая ладонь накрыла его руку. Он суетливо вынул открытку-сердце из-под ленты и, быстро положив перед Костей, пошёл прочь. Приятное заканчивается, когда ты понимаешь, чей это подарок. В памяти пролетают его поступки, твои слова и общий месяц январь. Просто так? Нет, о нет. Только не с мужчиной. Больше ни слова не сказать, не посмотреть в его сторону и на потом оставить встречи, когда-нибудь потом.       Костя поднялся догнать Толмачёва.       — Кстати, поздравляю с поездкой в Париж. Видишь, всё-таки желания имеют свойства исполняться.       Студент открыв резко дверь, обернулся, возмущённо наморщив лоб.       — Зачем ты это сделал? Я не просил тебя мне помогать. Удивлённо Костя вздохнул. Лучше присесть. Откуда он знает? Ты же просто звонил декану, всего лишь два часа упрашивал взять Толмачёва в Париж, это не может знать больше никто. Никт...       — Ты же так туда рвался...       — Без твоей помощи, Константин. Я бы и сам справился. Как-нибудь, — воскликнул Толмачёв, коря себя за то, что январь выдался слишком хороший в этом году.       Костя моргнул и возмущённо дверь хлопнула. Вот и — «Спасибо за всё». Он снял пиджак и закатал рукава рубашки. Стало тесновато переживать. Ещё никто на его памяти так феерично не появлялся и не исчезал, как это делает Толмачёв: нелепо вваливается, запинаясь об порог квартиры, сбегает по лестнице так, что на весь дом слышен только один его топот. Что характерно, имея сто страниц несказанных фраз в глазах, он уходил вот так всегда — запрятав взгляд куда подальше, без единого звука на губах. За горловиной чёрной водолазки на шее Субботина надувается вена. Простой шаг навстречу, ещё один пазл и всё полетело, развалилось.       Когда это началось?  Он помнил день и даже час, что за погода стояла за окном и в каком классе учился этот мальчишка. Никита. Нравится, когда мама ласково вспоминает о нём — «Никуся», а Диана на вздохе говорила звонко — «Ники». Твоя сестра, твоя лучшая подруга, твоя соперница. Когда-то это началось и с первого знакомства превратило парня с каштановыми волосами в идею фикс. На пару дней ты им болел и забывал. ПлатонИк, как говорят французы. Но с января это боление затянулось. Болезнь прогрессирует и вот ты, Костя Субботин, уже выбираешь ему подарок мечты. Захрустели кости пальцев за спиной. Первая за пятнадцать лет секунда стыда. Ты лишь хотел понравиться ему, а получилось как всегда.       Всё прекратилось как по щелчку. Никита приходил в университет на час пораньше и выходил из него на час позже, в течении дня не покидая родной третий этаж. Тёмно-синюю толстовку он носил не снимая и, проходя мимо зеркал, ускорял шаг. Украсить своё существование — пытка. Ни рубашки, ни отцовские часы, ни причёски были не способны исправить положение. «Боже, ты мерзок и невзрачен» — запыхаясь после встречи с Костей, шептал в туалетное зеркало Толмачёв и прятал небрежно в рюкзак подарок. Выкинуть бы, но это редкий корабль. Совсем быстро он стал заметно раздражительным.       С курсом на встречах по средам в кафе выискивал жертву, с которой можно заспорить о чём-нибудь. Выплеснуть свой гнев, определение которому найти нельзя было. И каждый спор заканчивался для Никиты ничем, когда кто-то из компании огорчённо говорил — «Отдохни, дружище, поверю, что ты прав». В другой раз, в атмосфере общих шуток, он мог внезапно, без всякой на то причины, пройтись взглядом по Лене, упрекнуть громко, с надрывом, в ужасном цвете её любимую кожанную юбку.       — Тебе так не идёт. Развязный образ. Знаешь кто так ходит? — вздыхал Никита и отворачивался, хотя ни одной клеткой своей души, в самом деле, не ощущал того самого отвращения. Она не виновата, что в голове застряла строчка из открытки — «Je suis toujours avec toi partout».       Нет вины Наташи в том, что ты ждёшь, когда в баре возникнет снова тень Субботина. И в чём вина Евгения, если поднос с его рук летит не специально на пол?       — Твою мать...— начинал скрипеть бармен, но Женя прижимал его в миг.       — Значит, теперь ты на меня переключился? Знаешь, даже мне твой новый стиль общения уже осточертел. Может, поговорим об этом?       Прыснув от неряшливости себе на пальцы капли кипятка, Ник шикнул, задрожал и оттолкнул друга от себя волчьим взглядом.       — Здесь не о чем говорить. Иди и работай.       В день вылета на Никиту нашло ощущение глобальной утраты. По дороге в аэропорт он смотрел в пол авто, не желая знать, что за окном пробегает та самая злополучная дорога, столбик с букетом искусственных цветов и в воздухе обочин витает дух путешествия. Одиночного и уже, кажется, ненужного. Месяц Парижа достался по чьей-то просьбе. Даром. Подарили. Господи, и ты опять никчёмен, что даже знаниями не смог протоптать эту тропинку. Сам. Если бы не Субботин, то ничего не случилось. Не может быть У терминала его провожали отец, мама и всё время не покидало ощущение, что здесь, в пустом пространстве, должен быть кто-то ещё. Просто быть. Волевые глаза матери иногда были на мокром месте, отец волнительно проверял в руках сына паспорт, визу, билеты и повторял сотню раз — «Точно летите с сопровождающим?». Никита оглядывался по сторонам, отмечая про себя товарищей по счастливой путёвке и грустно прятал документы в карман. Точно не хватает.       В самолёте, усевшись на своё место, парень написал Косте — «Прости», но не успел отправить. Быстро уснул, под монотонный шипящий голос стюардессы. Самолёт набирал высоту, а Толмачёв уже во сне думал, что приземлится обратно другим. Грубое состояние злости по щелчку отпустило его и понесло в новую, неизведанную жизнь. Стоило напоследок сказать Лене, что она очень милая, ещё раз извиниться перед Женькой и сказать, что он лучший из лучших друзей, просить Наташу простить его и, наконец, сказать Косте — «Спасибо» за тот подарок. Неизвестно, каким он будет, в самом деле, тот Никита, который через месяц вернётся домой.