Гранатовый вкус гвоздики

      Раньше было по-другому: после тщетных попыток набиться кому-то в друзья ты бросал эту затею и шёл искать тех, кто тебе ответит. Ты не навязывался другим детям, потому что знал — друзей может быть много и если не они, то другие примут тебя. Сейчас ты вырос и бьёшься за каждую возможность быть другом как за последнюю веточку спасения. Людей всё так же вокруг много, но твоего человека среди них может совсем не оказаться. Стало опасно дружить с каждым встречным, чтобы не получить в подарок с этим человеком море разочарований на всю жизнь.       Никита пришёл дружить к Субботину в четыре часа, как и договаривались. С привычной настороженностью он не торопился звонить в дверь, догадываясь, что Костя на трезвую голову уже и забыл о предложении. Напоминать о себе лишний раз в сообщениях казалось лишним, поэтому постучал парень в дверь скромно, тут же отпрыгнув назад как заяц. Из квартиры показалась довольная, свежая мордаха улыбчивого пацана Костяна, больше похожего не на преподавателя в лоснящихся костюмах, а на задрота в копьютерные игры. В растянутой футболке и летних льняных брюках он смачно зевнул, кивком поздоровался с Толмачёвым.       — У тебя есть десять минут: разуться, умыть руки и согреться.       — Будем лекциями заниматься? — воодушевлённо топтался на коврике в прихожей парень.       — Ага. Будем собирать испанский фрегат, — в комнате заскрипел стол, стулья, что-то похожее на мелкие коробочки плюхнулось на поверхность и в этот момент внутри Толмачёва глаза открыл закемаривший ребёнок. Он заметил цветастую коробку, большие округлые детали и заулыбался как ещё никогда. В детстве Никита болел. Много и тяжело. Болезнью той были корабли. Каждый вечер после школы и круглые выходные вся его комната была уставлена миниатюрными парусниками, от которых мальчик испытывал трепет. Должно быть за семнадцатилетним рубежом болезнь отступила и коллекция тихо переместилась в сарай на даче, но сейчас он с дрожью долгожданной встречи надеялся, когда увидит до боли знакомые детали.       — Не задерживайся, мне уже нетерпится открыть коробку, — из гостиной громко по-французски отозвался Костя, расспаковывая родительский подарок.       Прилежный студент вошёл в комнату быстрее, чем прошла минута и, не отрываясь от будущего великого судна, вынул из рюкзака тетради, ручки и увесистый блокнот. Лишь бы Костя не начал шутить над его озабоченностью.       — Сначала готовимся к сессии и потом фрегат?       Субботин сдвинул рабочие моменты студента на край стола и качнул головой.       — Нет, сначала фрегат, а потом посмотрим.       Каждый вечер они садились за тесный складной стол и совмещали приятное с полезным: Костя, не отрывая взгляд от работы, говорил с Никитой исключительно по-французски, студент выкручивал на французском ответы, трудолюбиво склеивая детали морской красоты. В университетской библиотеке Николаевич нашёл учебники для третьего курса, стащил с кафедры тесты для студента-напарника и, перевернув свою комнату в родительской квартире, откопал свои канадские конспекты. Нечто подобное он делал и для сестры, когда она ещё училась в школе. И никогда ничего подобного не делал для Толмачёва. За окном не менялась погода — сыпался крупный снег и из-за этой детали солнца практически не было. В квартире «№ 25» каждый день что-то менялось. Комната наполнялась то ярким, то ламповым светом, иногда её заполняло мерцание лавандовых свечей. Каждый день под чьи-то представления об уюте. Заметив скучающий взгляд Никиты по стенам, из дома родителей Костя притащил картину Элвиса Пресли в костюме космонавта. Ещё через день места на полках стали заняты карточками с изображением Канады, открытки гор и морей, а вскоре взгляд Толмачёва никак не мог оторваться от скромно смотрящей из угла засвеченой по уголкам фотокарточки в тоненькой золотистой рамке. В один из вечеров, сразу с порога, он подошёл к новой детали интерьра вплотную, откуда на него смотрел высокий, широкоплечий мужчина в солдатской форме и с букетом пожухлых ромашек в руке. Он лыбался широкой, добродушной улыбкой.       — Папа твой?       Костя вытер с кисточки клей, заглядывая за плечо юноши.       — Да.       — Одно лицо.       Мужчина усмехнулся, точно как отец на фотографии.       — До шести лет на маму больше был похож. А потом... — он вздохнул и взвесил в руках борт корабля, набирая силы для ответа, —...потом папа погиб и я начал очень сильно походить на него. Интересная метаморфоза.       Подумав, что совершает очередную гадкую ошибку, Никита поставил фотографию на место и быстро вернулся к столу.       — Прости, не знал. Я думал он жив. Диана говорила о нём всегда как о живом человеке.       Костя поджал губы, склонившись на своим творением, и снова перешёл на французский.       — Ей было всего два месяца, когда его пырнули ножом в драке. Это я всегда говорил, что папа присматривает за нами, он всегда рядом. И Диана думала, что он живой. Потом рассказали ей, что да как, а она верить не перестала.       Никита взял аккуратно окошко иллюминатора и наклонился к Косте поближе. Нравилось видеть как его временная, незаметная печаль начинает пробиваться через грубые черты лица.       — Он был статным мужчиной. Элегантным. Совсем как ты, — отвечал парень так же на французском. Закрытый для счастья Субботин мог лишь посмотреть исподлобья и кивнуть. Всегда, с юности угрюмый, он не умел радоваться и быть счастливым нечаянно. Заметно. А всё же в этом январе механизм внутри него начал работать и капля за каплей, маленькие частицы приятности падали ему куда-то в тайные ящечки души.       — Папа мне привил любовь к кораблям, — на следующий день начал Костя их встречу с незаконченного разговора и под иголку поставил пластинку с песнями Duran Duran. Он уже знал, как Никите успела понравиться эта группа. — За время, что он был рядом со мной, мы успели собрать около сотни бумажных корабликов.       — Мой отец тоже, — поёрзав на стуле произнёс парень, закатывая рукава кофты для работы над новым этапом их строительства - кармА. — Он искал всякие способы, чтоб меня не затянули телевизор, компьютер и всё остальное. Поэтому купил корабль «Пётр Первый» для сборки.       Костя сел напротив, удивлённо подняв свои густые, светлые брови.       — Мы так назвали нашу первую лодку с отцом.       Студент в улыбке поджал губы и кивнул.       Общее. Связующие мосты. Вот что действительно вызывало прилив новых сил у Толмачёва после возвращения домой. Он забывал смущаться, когда Константин Николаевич со строгим видом указывал на ошибки, забывал произносить нужным образом навязчивую «р» в словах. Забывал, что всё ещё нужно быть правильным и эту миссию нести на себе до самого конца.       — Да будь же ты проще, Толмачёв, — хлопал его по плечу Костя и, дабы размять свои кости, вскакивал из-за стола услышав песню Боуи. В эти моменты казалось из тела парня выходит последний воздух напряжения. Отложив французский в сторону, он начинал выстукивать ритм песни по столу и на магических клавишных аккордах поднимал брови, взглядом обращаясь к Косте. А тот уже был не здесь. Зажав неподкуренную сигарету между зубов, он отдавал свою душу воздуху свободы. Плавные изгибы вырывали его из образа холодного эгоиста и, вытянув голову, Никита наблюдал за этим. Запоминал. Вдруг такой Костя больше не случится никогда: смешной, в порваных спортивных штанах и в футболке «Sochi 14», с густым взъерошенным гнездом вместо волос на голове; по-детски он поднимается на носочки, чтобы жеманно двигать плечами и закрыть блаженно глаза. Не он крутится вокруг комнаты, а она вокруг него. В эти моменты Ник не сразу понимал, что ему пора домой. Здесь бы оставаться вечно. Хотя бы до утра. С Костей ведь просто. С его фрегатом, старыми пластинками, купленными на барахолке «Заря» и мелодикой голоса.       После тяжёлого четвёртого экзамена, уже без лишних приветствий, Толмачёв залетел в персональный дискоклуб Субботина с пакетом гремящих бутылок и тут же бросился на кухню.       — Мы должны это с тобой сделать.       Сдвинув на переносицу очки, мужчина опёрся на дверной косяк и скрестил руки на груди.       — Потрудись мне объяснить, когда я пропустил, что ты начал выпивать?       — Я? Нет, нет, никогда. Мы пересекли экватор сессии, я подумал, что неплохо бы отпраздновать.       Взглядом дорогого покупателя и ценителя спуститься в бар после девяти, Костя осматривал бутылки одну за другой, усмешливо отставив в сторону баночку земляничного чая.       — Ах, в этом смысле. Тогда мне «Б-52». И квартиру постарайся не спалить,— высокомерным взглядом мужчина провёл аккуратный изгиб по спине персонального бармена и, взъерошив его волосы, удалился искать подходящую под напитки музыку. На секунду он остановился и обернулся, глядя как по-свойски Никита хлопочет на кухне и мычит под нос «To the moon and back». Ты видишь ли, кого-то привёл в свой дом. Недруга или прекрасное создание ещё стоит понять, но он уже всё успел поменять в устоях убеждённого холостяка.       Непривычно: открывать кому-то дверь и ставить чайник, приводить квартиру в порядок к вечеру и мыть посуду вовремя. И новых деталей с каждым днём становилось так много, что перед сном в голове Субботина летали самолёты как от игристого французского. В прихожей вторая пара обуви, на спинке стула чья-то серая кофта и снова, опять, на кухне приготовления, магия, личный бармен. Ты садился на диван и наблюдал за ним издалека, наклонив голову на бок. Как в картинной галлерее. Красивее и интересней так. Смелый Толмачёв. В близи он снова превращался в размытые краски, слегка пугливые глазки и — «Мне мама сказала быть дома ровно в десять».       И всё же видеть его вечерами.       Мама часто спрашивала Никиту, куда он уходит, а сын, не находя нужного ответа, врал — «Сашке надо помочь с экзаменами. Не теряй».       Почему-то парень знал, что о дружбе с Костей никому не надо знать. Нельзя. Да и ему самому, может, не надо о ней задумываться.      Случайный взгляд на губы, опущенные веки возвращали в тот декабрьский поступок и внутри вспыхивало пламя. Стыд. Никита опускал глаза и просил себя больше не смотреть на Константина. По мере сборки фрегата это было невозможно — устанавливая мачту они соприкасались костяшками пальцев друг с другом, неловко улыбались и Толмачёв без препятствий мог слушать какой такт отмеряет дыхание Субботина и под каким углом он на него смотрит.       — А ты завтра придёшь ко мне? — протянул Костя деталь корабля в ладонь Ника и не убирал руку, пока тот не ответит.       — Да, — Ник заворожённо смотрел через тонкие тросы на палубе в большие блестящие глаза. Недавно заметил, что слишком близко они отливают янтарным цветом. Как будто рыжее золото или догорающее вечернее солнце.       — А послезавтра ты придёшь? — Костя брал в руки ещё одну деталь и в этот раз его кончики пальцев мягко умещались в ладонь Никиты. Костя улыбался. Губами. Той естественно живой улыбкой, которую на лице его можно было увидеть ровно так же редко как солнечное затмение. В эти редкие секунды он улыбался совсем как отец.       И пока в глазах светится блеск любопытства, студент будет давать один и тот же ровный ответ:       — Да.       «Всё, поздравь меня, я закрыл сессию!».       Костя вытер свежее побритое лицо полотенцем и нанёс с морским запахом лосьон на свои розоватые щёки, когда в одиннадцать часов утра его телефон посетило сообщение от Толмачёва. Ещё вчера этот студент сидел в гостиной на диване и трясся как каштанка, переживая что уже не в силах сдать на «отлично», сделать последний рывок. Привычное самоунижение, каким страдает каждый первый отличник.       «Поздравляю. Отметим?».       Мужчина прижал ладони крепко к краю раковины и внимательно всмотрелся в запотевшее отражение. Ну, вот она, ещё одна морщина на лбу. Пора давно выкинуть дурацкий крем как сковородку и смириться с этой участью — скоро ещё один год молодости закончится. Косо мужчина смотрел на экран телефона. Жаркий воздух курсирует как трескучий трамвай внутри — туда, сюда. Волнение. Давно уж он смекнул, что прежде чем ответить что-нибудь, скромно Толмачёв промолчит. Долго промолчит. Невыносимо тянет время. А потом, заставляя затянутся нервы в тугой узел, отвечает.       «Да, давай. Сейчас вина в баре возьму. С тебя закуски».       Удивлённо Костя улыбнулся и вальяжно вышел из ванной. Под иголкой скрепит пластинка U2, за окном январь красит небо в синие тона как Чёрное море в августе. Какой-то каждодневный «Ла-Ла-Лэнд» вошёл в его жизнь — музыка, напитки, разговоры на ином языке и за окном всегда что-то похожее на уютный западный городишко. И рядом только те, кто нужен был ему. Никита имел удивительную способность для Кости — превращать скучную болтовню ни о чём в беседу, пролетающую как миг. Они говорили о Канаде, о том, каким интересным временем в жизни может быть студенчество и тихо, коротко вспоминали Диану. За прошедшие две недели Костя заметил, что давно ни с кем так долго не оставался один на один. Прошёл час и Толмачёва всё ещё не было. Субботин выглянул на лестничную площадку, — вдруг парень там, по своей скромной привычке стоит и ждёт, когда ему откроют дверь. Но никого, кроме свиста подъездной двери не было.       Прошло ещё тридцать минут и по-прежнему никого. Субботин уже собрался набирать номер Толмачёва, как брякнуло сообщение.       «Костя, тут история случилась — меня на митинге задержали. Везут в седьмое отделение».       Жар, дышавший изнутри, заледенел и все троллейбусы остановились. Никиту на митинге. Отличника из мечт о вере в лучших людей, мамину гордость повязали на митинге. Костя быстро, почти по-армейски, выпал из домашней одежды в университетский костюм, высушил волосы и, делая ошибки в словах, напечала в мессенджере: «Ничего не говори следователю и документы свои не давай. Я еду». Не глядя он брызнул на себя яркие духи сестры с карамельным запахом и вылетел из квартиры.       Никита, вот же дурак несчастный, попёрся туда, где ему не может быть места. Зашибут метр семьдесяд и не заметят. Ради чего? В районе висков начинает болеть. Заставили, точно, и он же согласился, не умеющий ни в чём отказывать. Наверное и пошёл покорно в полицейский бобик, и бумажки смирно подписал. Костя прижал ладонь ко лбу. Как долго ехать до грёбаного отделения. Улицы перекрыты. В горле нервно пляшет неприязнь. Никита не мог, просто не мог. Фанатичные подростки, эгоистичные блогеры с плакатами в руках. Они виноваты, но не Ник. В подростковом возрасте Субботин успел узнать, что такое дело правых, дело честных — ярмарка тщеславия и парад каламбурных речёвок. Ты выходишь на широкую площадь охваченый страстью крика, жаждой сиюминутных перемен, тебя толкают со всех сторон в шумной тесноте такие же как и ты — независимые и справедливые; кричат, каждый на свой лад, а потом они же заставляют убегать дворами. А на утро — твой глаз с синяком и на костяшках пальцев запеклась кровь, а за окном нет изменений, которых ждал ты. И год пройдёт, ещё два, а лучше персонально для тебя не стало, борьба оказывается напрасной тратой всего. Поэтому во время студент Субботин понял про беспощадность и бессмысленность русского бунта, и без оглядки мчался по широкому проспекту, отсчитывая как мантру в уме ценные указания: «Больше трёх часов держать не имеют права. Имеет право молчать. Статья Конституции. Право... Имеет право».       Никита сидел в старом полицейском участке на скамейке и крепко держал в руках телефон. Нельзя отдавать — так сказали соседи по полицейскому пазику. Он с паникой смотрел на ходящих по коридорам людей в комуфляже и прятал глаза. Его же отпустят? Ничего ведь не сделал. Попал по ошибке в бегущую толпу, по доброте душевной помог подняться убегающему парню и теперь сидит неподалёку от него ждёт своей участи. Они не успели друг другу и слова сказать, познакомиться, одного и другого по очереди крепко резиновая перчатка схватила за запястье и в машину. Хотя важны ли были имена, если человеку просто нужно было помочь?       Подошла очередь Толмачёва зайти в кабинет следователя. Колко пробило спину на страх и он оглянулся по сторонам. Осталось ещё таких же человек пять. А Костя? В панике Никита написал только ему, поскольку других просить о помощи было неприятно, а кого-то даже стыдно. Но что мог и он, простой преподаватель ин.яза, сейчас сделать? Всё, ты теперь сам за себя. Сейчас повешают нарушение, штраф и, что опасней, сообщат в институт, оттуда узнают вскоре родители. Мать-прокурор и сын задержан на митинге. Какая прекрасная история для фильмов Юрия Быкова.       Ноги стали ватные, когда студент-отличник поднялся со скамейки. Язык обмяк и с трудом даётся дверь кабинета под давлением слабого плеча. Он думал, в сложных ситуациях будет точно знать, что делать и как себя вести. Просто сказать — не виновен, мимо проходил, он же обычный, не левый и не правый. Но все элементарные знания пропали.       В кабинете на Толмачёва уставились тяжёлые, тёмные глаза следователя, которому не в первой вот таких молокососов выворачивать наизнанку. Ещё толком не вкусили вкус жизни без мамки, а уже с плакатами на баррикады. Сам таким был в лихие восьмидесятые (но это другие времена, иные истории). На буром лице следователя просматривалась чёткая фраза — «Ты — моя рутина».       Вот сейчас паспорт посмотрит, назначит куда надо установить слежку. Сейчас заберут телефон и... Никита не успел сесть за стол и промямлить — «Здравствуйте», как тут же в кабинет без стука ворвался Костя.       — Добрый день, господа. Позвольте вмешаться в ваш разговор! — горячо воскликнул он на чистейшем как стекло французском, запыхаясь словно от заплыва по реке Нил.       Глаза Толмачёва раскрылись максимально широко и он таращился на Костю как на серийного убийцу, который сам принёс себя сдаваться.       Ещё более широко глаза открыл следователь и его мгновенная ярость выразилась на краснеющей залысине под редкими седыми волосами.       — Молодой человек, кто вас впустил? Быстро вышли из кабинета! — скомандовал он камерным басом.       Костя бросил отчаянный взгляд на Никиту и продолжил свою речь на француском:       — Ничего лишнего не говори и не спрашивай. Переводи ему что я буду говорить. Ты — мой переводчик и экскурсовод. Я — гражданин Канады и крайне возмущён твоим задержанием.       Дрожащим голосом Никита перевёл следователю скомкано послание, не до конца уверенный, что понял всё верно.       Следователь, с нескрываемой злостью в глазах, перевёл взгляд на холёного канадца.       — И что гражданин канадец забыл на запрещённой акции? — в выражении его лица сопротивлялись попытка разоблачить обман и доверчивость. Лень, преобладавшая в характере, склоняла ко второму варианту.       От страха Никита забыл и родную речь. Он заламывал пальцы, по спине ползали не то мурашки, не то ледяные капельки пота. Что будет с Костей, когда его разоблачат? А ведь так и будет, точно, непременно. Он прекрасен как модель, убедителен как выпускник парижской школы актёров, но ведь только в твоих глазах, в твоих мыслях, но для них, служителей порядка, любая крупица лжи как на ладони.       — Что ты молчишь? — тронул своего переводчика за плечо мисьё Константин.       — Он... — Никита сглотнул, умоляюще глядя в янтарные глаза. Теплом доверия они скользили по щекам, просили вспомнить про уверенность. Ты ведь умеешь обманывать судьбу. — Мы направлялись к площади. Он не был в курсе акции, к сожалению, как и я. Господин в городе остановился всего на три дня.       — Скажи, что если прямо сейчас тебя не отпустят, я иду в посольство, — возмущённо по французски воскликнул Костя и кинулся к столу следователя, писать жалобу на имя посла.       — Что он творит? — следователь на этот раз побагровел лицом раньше, чем его лысина, когда иностранец фривольно отыскал на столе ручку и на обратной стороне документа с государственной печатью готов был что-то писать.       Губы Ника задрожали. Хулиганство, до пятнадцати суток ареста...       — Хорошо, давайте без лишних нервов. Попросите его предоставить свои документы, — махнул мужчина рукой, вынимая из стола пустой бланк. Ещё нехватало международного скандала в начале года. А ведь он в отпуск просился на февраль.       Ник закрыл глаза, опустив голову. Ну всё, приехали, конечная.       — И что теперь ты будешь делать? Сейчас и тебя оштрафуют, — по-француски отчаяно бормотал он, глядя на иностранца Костю.       С чувством высокого достойнства, кончиками пальцев из кармашка пальто канадец вынул документ с синей корочкой, протянув его на стол и незаметно подмигнул своему переводчику. На твёрдой поверхности документа красовался золотистый герб и буквы — «CANADA PASSEPORT».       Угрюмо следователь взял вещицу в руки и, приблизив к своим небольшим глазам, пролистал. Да, паспорт гражданина Канады: фотография соответствует, водяные знаки, серия, номер. Всё на месте. Вещицу он быстро вернул владельцу, скрестив руки на столе.       Самолюбие было отправлено в нокаут и битва за ещё одну разъяснительную записку проигранна. Но по лицу следователя, его неприятному оскалу было заметно простое, человеческое желание отмщения. Он плотно сжал губы, пожёвывая от презрения щёки, навалился тучным телом на стол и тихо, чеканно произнёс в глаза студенту-переводчику-сопляку, — Думаешь, не понимаю я, что твой иностранный любовничек покрывает тебя? Вона какое лицо у него больно сладкое, — кривой насмешкой следователь сгущал воздух вокруг. Отравлял зачем-то. Дыхание парня замедлилось. — Только ты переведи гражданину Канады, что в следующий раз тебя-то задержат, а его рядом может не оказаться.       Вслушиваясь в каждое слово, в каждый звук, Константин вбирал по каплям воздух в грудь. Только не теперь, нет, не снова. Опять ему приходится молчать и терпеть. Душные, беспричинные оскорбления за глаза, угрозы пустые ни за что и давление, давление до самого плинтуса. Пальцы его сжались в кулак.      Жестокость проявилась на лице. Бросает назад, в юность, — где серое граничит с чёрным и в точно таком кабинете, почти такой же дядька в погонах просит побыстрее подписать бумажку, а ты не можешь, потому что из носа от перенапряжения кровь пошла и вот ещё чуть-чуть и пропадёт сознание...       — Извин... — Никита не успел договорить в сторону следователя, как Субботин уже потащил его на выход. И на шутливое — «До скорых встреч» от следователя канадец с широкой улыбкой ответил:       — Креатур мош.       Они покидали отделение полиции в спешке. Преступно, без оглядки. Их общей целью было скорее оставить злощастное место с узкими коридорами. Ноги Толмачёва казались ему по прежнему вялыми, он едва переставлял их по полу, прячась за крепкой мужской спиной. Раньше Ник думал, что человек способен выразить свои эмоции лишь лицом, но спина и затылок лжеканадца источали гнев, метали отравленые стрелы в стены. Ничего не случилось, всё идёт как прежде, но вкус свободы отдаёт горечью. Унижением, раненой гордостью. Вот так всегда.       До машины во дворах они оба добрались ещё быстрее. Костя закурил, подняв воротник своего пальто.       — Хороший день сегодня, чтобы кататься на полицейской машине по всему городу, а, Никит? Что ты вообще забыл на этом митинге? Неужели это ваше студенческое развлечение — ходить на акции протеста? — с ревностью в голосе произнёс он, выпуская дым в сторону от парня.       Хмуро Ник взглянул на мужчину. — Я не специально там оказался. Сказал ведь уже, почему так получилось.       Что-то глубоко озабоченое было в лице Константина. Дурак, незащищённый дурак Толмачёв. За него уже давно можно не переживать. Сам, как-нибудь сам бы разобрался. Но разве ты мог оставить его? Фактически напуганый ребёнок, не обладавший и долей наглости, чтобы ответить на чужие ошибки. Никита как пёрышко, которое легким дуновением можно стереть с горизонта. И ты таким же был. Себе подобных в беде не бросают.       Наконец черты лица смягчились и Костя широко улыбнулся, поправив шапку Толмачёва.       — В ресторан? — кивнул он на своё авто.       — Сейчас?! — с осторожной радостью Никита обнял себя руками. Хотелось бы сделать это с Костей, сказать —«Прости, что создаю проблемы» и подтвердить, что волновался за него ещё больше, чем за себя, но были эти порывы неуместными.       — Ты же хотел отметить закрытие сессии. Самое время, — важно мужчина открыл дверь для студента, застыв в пригласительном жесте.       — Вдвоём?! — замялся парень, стесняясь сделать шаг.       —А что, ты видишь ещё кого-то. Конечно вдвоём, давай, садись.       Помнишь его глаза? Два ярких круга как шоколадные конфеты. Блестящие карие глаза. Их ты видишь на горизонте водной глади и, когда закрываешь глаза, точно знаешь — они под рядом. Помнишь как его плечи обволакивает вода и водопадными потоками скатывается вниз по телу, когда он выныривает из воды? Глотает свежий воздух полными чёткими губами, поднимает голову. Помнишь? И Костя выбирает именно тебя усадить в своей квартире за стол, смотреть новый французский фильм про великого режиссёра. Всё это казалось всегда невозможным. Две разные роли, возможно, никогда не способные найти точку пересечения: он похож на владельца модных бутиков из Лиона, ты как обычный пацан из Поволжья. Его тонкий искуссный западный акцент и твоя с трудом произносимая верно "р". Никогда в прежних обстоятельствах они не могли сидеть рядом, смотреть в одну точку и вместе выбирать, что заказать в кафе бассеина для перекуса. Сошлись.       По дружбе, по совпадению. Вроде и случайному, а Костя ждал Никиту возле своего подъезда и в первые дни февраля по ночам парковался возле его бара. «Да так, случайно заехал» — оправдывался Субботин, снимая пальто у барной стойки. Он входил туда стабильно раз в три дня, ссылаясь на замучавшую бессоницу. Удивлённо его осматривали все посетители как неправильный элемент интерьера. Что он забыл в этой усталой тусовке взрослых мужчин с рокерскими взглядами? Мужчина в рубашке из «Зары» садился напротив бармена и поправлял поверх манжеты свои часы, пока рядом мужчины в мрачного цвета футболках обсуждали последние экономические новости. Бармен за стойкой разочаровано вздыхал, когда Костя появлялся на пороге зала. В глазах почти каждого посетителя Толмачёв лишь мальчишка, юнец и — «а позови старших» , почти пустое место. Какое он и этот слащавый парень могут иметь общее дело? Смешно и быть не может. Поэтому каждый день Ник стремился сделать из себя лучшую версию. Он заправлял в брюки свою застиранную чёрную рубашку, закатывал рукава обнажая худущие руки, запускал пальцы в волосы, приводя их в пристойное разнузданое состояние и строил планы на поход в парикмахерскую. Всё-таки они слишком разные, чтобы вести дружеские беседы навиду у всех. «Нелепый» — думал про себя Никита, в зеркальце подсобки высматривая как ужасно ему не идёт тёмно-каштановый цвет волос. Не как у Кости.       Было у них на двоих что-то общее. Одно разочарование в жизни.       — А я уже в Канаду не лечу, кстати, — чуть громче обычного заговорил Костя в очередной ночной визит и попросил виски со льдом. Отец говорил, что что-то теряя, ты тут же находишь. Пока что за всю жизнь Костик больше терял, чем находил. И выглядело это как дорогой автоплатёж. Бежать из страны Костя хотел. Со школы хотел навсегда улететь. Расправить паруса и... Почему нет? В письмах от конкурсной комиссии об этом, увы, не пишут.       Никита налил виски, вместо трёх кубиков бросив в жидкость золотистого цвета один. В колонках бара играла музыка, которую отныне он сам подбирал.       — У тебя проблемы с визой? — без усилия, но всё же с желанием он мягким голосом пытался поднять настроение Субботина, но если б парнишка только знал, что с отказами это не работает.       — Нет, не прошёл собеседование. Другого человека взяли.       Костя горько усмехнулся, когда какая-то молодёжь за сорок лет глухо, почти загробным голосом, подвывала за его спиной Владимиру Кузьмину про Симону. «Любить иных хорошее искусство, но ещё большее искусство быть русским. Родиться, жить, любить в России нужно уметь» — пришли ему на ум строчки из театрального спектакля юности. По мелким капелькам Костя отпил немного виски и, без желания продолжать попойку о себе, отодвинул стакан в сторону, обращая все свои мысли на Толмачёва.       — Ну, а что у тебя? Летишь в Париж?       Ладони бармена вспотели.       — Не знаю, я ещё не смотрел. Письмо только утром сегодня пришло на почту.       Парень отвернулся от разговора и быстро Костя схватил его телефон. «Введите пароль» — сообщал экран и на заставке ярко сияло селфи Никиты с Дианой с выпускного: её летающий взгляд смоки айс, его поцелуй на щеке и крепко прижатая к хрупкому плечу рука с лентой выпускника. Пара глаз, пропавших в любви.       Мужчина вернул телефон на место и смирно сложил руки на коленях. Ток от заставки ударил по его пальцам.       — Ты же понимаешь, что я не уйду, пока ты не прочитаешь письмо.       Заполняет твоё пространство опять. Костя Субботин. И что с ним поделать? Но тебе нравится это. Невообразимо приятно осознавать его навязчивое — «Давай же, или сейчас или никогда» — и вместе с ним понимать волнение неизвестности.       Никита сделал вдох перед погружением и, слепо тыкая по экрану, открыл электронное послание.       — Ну, что там, — от любопытства Субботин вскочил с места, наблюдая как карие глаза парнишки слабеют. Веки закрываются и мимикой сожаления искажается лицо.       — К сожалению Ваша кандидатура не прошла по учебной программе в университет Парижа, — ещё одна галочка замелькала в списке «неудачник» и бармен бросил в сторону телефон. Это успех, надо маме сказать, она будет гордится. Снова его никуда не взяли. Чёрт! А Костя... Как же зря он тратил своё время на несчастного студента.       За стойку зарулила Наташа и по своей новой привычке стала поправлять причёску своего Никиты. Их отношения не были любовью, свиданиями, нежностями и парнем с девушкой друг-другу они ещё не стали, но официантка Наташа любила создать видимость сказочного благополучия. Она чмокнула Толмачёва в губы, оставив на них лёгкий след бордовой помады.       — Что такой хмурый? Что случилось? Костя здравствуйте, — весело девушка кивнула гостю.       — Никите отказали в обучении в Париже.       — Да ну, — она поморщилась и, взглянув на «своего» парня, крепко обняла его за плечи. В таких объятиях всегда через руки и дыхание можно понять, как девочка злится, как ей обидно за своего мальчика и что сейчас она пойдёт переворачивать мир ради него. Диана переживала эту злость во много раз острее. Сентиментально бармен испытывал тепло от таких моментов, но при Субботине делался твёрдым как камень и быстро отдалялся от Натальи на пионерское расстояние. Она капризно тянулась к нему вновь.       — Нет, это ошибка наверное. Тебя не могли не взять. Давай позвоним, узнаем?       — Нет, не будем никуда звонить. Это не ошибка, — грузно парень поставил на стойку чей-то заказ и отвернулся уйти. Унизителен бывает момент этой внезапной слабости, когда ты смотришь в зеркало у барной стойки и знаешь, тому есть доказательства, что парень в отражении опять не смог. Опять. На него смотрят из жалости, как тогда, оранжевой осенью, и норовят погладить по головке. Руки сильные, руки мягкие, руки смелые. Не надо.       — Нет, я сейчас пойду и позвоню,— Наташа бросила рядом с Толмачёвым свой блокнот и удалилась за его спину в раздевалку.       Костя тихо засмеялся.       — И что, она позвонит?       — Можешь не сомневаться.       Немного промолчав, Костя спросил:       — Вы с ней... Встречаетесь теперь? — его тон был настолько серьёзным, что показалось это Марина Алексеевна всё ещё через сына наблюдает за Толмачёвым. «Ты что, не видишь, я только что лишился шанса начать жизнь. Другую, с чистого листа. Начать нового себя. А ты о пустяках, о ненастоящем?!» — захотел в ответ воскликнуть протестующе Никита, но с Костей он не мог себе позволить громкий голос, обидчивый возглас и всё, что думал, терпеливо сглатывал. Пропускал мимо.       На поверхности оставляя только ворчливое «нет».       — Ты если думаешь, что я осуждаю, что тебе ещё рано заводить отношения, ты не думай. Нет. Наоборот я...       — Сказал же, мы не встречаемся, — резче повторил парень и стал переставлять зачем-то с места на место все бокалы. Не знать бы сейчас себя и того будущего, которое тянется за неудачей: сидеть ему в этом баре до пенсии, бегать в бюро переводов на полставки, любоваться красным дипломом лингвиста и так всю жизнь. По кругу, в колесе. Как все. От зарплаты до зарплаты и с щемящей болью, глядя на тусклый Большой Город из окна автобуса, вспоминать свою яркую юность.       — Хорошо, когда мечта не исполняется, — в некой радости отозвался Костя, ухватившись за настроение бармена, — ты приезжаешь в Париж, задыхаешься и захлёбываешься от этого города, а потом возвращаешься домой и привет. Начинается тупик и депрессия. Не о чем больше думать. Ты мечту исполнил. А дальше после неё что? Пустота, заполняемая иллюзиями и больше ни...       — Я мечтаю проплыть на морском судне весь Тихий океан, — Никита скромно прервал, услышав собственное сердцебиение близко. Он ведь живой, как все живой. Глаза его впялились в лицо Константина. — Вот она для меня мечта, самая настоящая. Хочу взять судно и выйти на нём в открытый океан. И сутки, недели, месяцы не возвращаться на землю. Только я, вода и небо.       Под столом Костя приложил пальцы к собственной руке. Крепко сжимают пальцы запястье и ртом он мелко ловит как будто бы морской, ласковый воздух. Жарко стало и свет вокруг слепит так, что дурацкую кривую улыбку сложно сдержать.       — Это хорошая мечта, — кивнул он и потянулся навстречу парню. Взял за руку и сразу, без лишних объяснений, почти обнял его пальцы. — Когда будем старыми, дряхлыми ты отыщешь меня, соберём всю свою пенсию и поплывём по Тихому океану. С меня яхта, с тебя знание маршрута. Забились?       Слабо Ник кивнул, не отнимая руки. Он ещё покрепче хотел её сжать, отдать все свои переживания в это рукопожатие, но слишком много людей вокруг.       — Забились. Только доживём ли мы?       — Пёт-этр.       Подмигнув Костя расплатился за всю свою выпивку, по обычаю щедро накинув сверху чаевых. Прощался он нехотя, сообщив что рано утром учебный совет, нужно немного сна. Бодрой, неизменно привлекательной походкой он дошёл до выхода и обернулся. Никита смотрел ему вслед и поджимал губы, кивая в такт новой мелодии из колонок. Угадает ли Субботин, что эту пластинку они слушали четыре дня назад?       Мужчина, кажется, кивнул в ответ и быстро вышел, прижав ладонь к левой части груди. Там, внутри что-то часто за последнее время вздрагивает, когда Толмачёв исчезает перед глазами. По неизвестным причинам душа пустеет, когда от присутствия Субботина в воздухе остаётся только лёгкий флёр его духов. И быстро пропадает гадкий привкус неудач.       «Я записал твою мечту в заметки. Помни о ней»       Это всего лишь Костя. Его смех, негромкий бархатистый голос и фразочки, которые невозможно повторить так, как это делает он. За ним уже можно угнаться в бассеине и легко его перепеть в машине на светофоре. Быстро Никита перестал замечать как в отказах друзьям встретится, говорит — «Я обещал Косте»; «Прости, идём с Костей пластинки выбирать»; «Костя сегодня с машиной возится, моя помощь нужна». И даже если Костя чаще всего присылал сообщение — «Сегодня не получится. Встречаюсь с друзьями», Толмачёву нравилось думать, что следующий день всё же может быть занят Субботиным. Хотя бы на четверть.