Гранатовый вкус гвоздики

            В уходящем году у Никиты появилась новая привычка — после смены в баре завтракать в съёмной студии у Наташи, мыться в её душевой и, поспав в тесной кровати рядом с ней пару часов, бежать на пары. Она же, вроде, теперь не просто милая официантка, она Наташенька, чьи сырники вкуснее, чем у мамы.       — Жень, Жень, подожди, да у нас ничего с ней не было, пожалуйста, скажи хоть слово, — за барной стойкой без результатов ловил друга Ник и неизменно в лицо получал ответ: «Сволота».       А он же прав.       Рвение зажить новой жизнью с каждым вечером и утром казалось Толмачёву худшей затеей, которую он мог придумать. Попытка счастья тянет за собой ещё больший ком разочарований, ошибок. Сколь не смотрел мечтательно, слегка туманно на рыжеволосую девушку Толмачёв, он никак не мог ей простить её образ жизни: посуда в шкафчике распределена не по размеру, одежда разбросана на единственном в комнате стуле, в то время как полки шкафа покрылись пылью; газетные вырезки висят по стенам на кнопках, холодильник в разноцветных стикерах и в студенческой, журналисткой жизни официантки не было ни капли от эстетики. Понять её, представить рядом в постели или за столом не возможно, ведь этот стол завален тетрадками ещё с первого курса. Как... Можно? Оказываясь в её губах, в руках, в глазах, внутри у Толмачёва просыпалась еврейская бабушка, которой уже на полпути не нравилось, где будет спать её внук. «Господи, куда ж несёт этого ребёнка, скажите люди добрые. Куда только родители смотрят?» — из детства слышился её звонкий голос, не позволявший целовать Наташу на людях. Но всё-таки оно было — ощущение прежней нормальной жизни. И ещё никогда как сейчас Ник не хотел так сильно рассказать об этом ощущении. Тому, кто поймёт.       Пять минут назад стрелки на часах пробили двенадцать и одновременно с залпами салюта на улицах города наступил новый восемнадцатый год. Самая короткая ночь в году, когда Центральный район города превращался в одну сплошную семью: не зная друг друга прохожие кричали случайным взглядам на улице весёлое — «С Новым годом», перекрывая музыку и звон бокалов. Пять минут назад в квартире Толмачёвых прогудели куранты и в гостиной заскрипели стулья. Папа с мамой принимают гостей, а их сын летит через весь квартал, чтобы замёрзшими пальцами позвонить в знакомую дверь. В руке он крепко сжимал букет белых роз и прижимал к куртке тяжёлую коробку с подарком. Строгий воротник белой рубашки сильно холодил шею, но он знал что за квартирки «67» его ждёт вечно тёплый уют скромного семейства.       — Сюрприз! С Новым годом, Марина Фёдоровна! — дверь квартиры Субботиных открылась и с порога Никита обнял за плечи женщину в бархатном синем платье в пол. Её первая улыбка всё ещё была сдержанной, излишне спокойной и взгляд был устремлён на гостя с надеждой. Мама Дианы ждала его. Всегда ждала мальчишку в гости по вечерам как единственный источник счастья в осиротевших днях. Лицо её за последние три месяца сильно постарело — последствие бессоных ночей и утренних слёз. Седину в волосах едва скрывал недавний поход к парикмахеру. Но для Никиты Марина Фёдоровна была прекрасней как никогда.       — Вам так идёт это платье. Сказочно красиво. Модный цвет, говорят, — суетливо стряхивая с капюшона снег тараторил гость, не сводя взгляда с женщины. Понимал, как ей это было нужно.       — С Новым годом, милый! — Марина Фёдоровна обняла давно родного мальчика, по семейной традиции поцеловала трижды в щёки. Ник ответил с теплотой тем же.       — Сеня, не убирай мясо и оливье подложи, у нас гости.       Никита махнул рукой.       — Да что вы, не надо, меня уже мама закормила.       В коридоре появился отчим Дианы. Он по- отечески обнял парня, поцеловал его и слабо пожал руку. Это всё, что осталось от прежнего «папы». Говорил он негромко и силы не искал на крепкие поступки. Стал через чур тихим, неприметным.       — Здравствуй. Как всегда рад тебя видеть. Замёрз то как, — он растёр в своей слабой, морщинистой ладони руку Толмачёва, как будто рядом с ним был совсем ещё ребёнок. — Ты проходи, Никит. Как раз горячее ещё не остыло.       — Хотел заскочить днём, но времени не было. Так соскучился по вам.       В дверь кто-то постучал и пригласил к себе на утку по-пекински, следом раздался ещё один возглас, — «Нет, сначала к нам на заливное», а за ним ещё и третье приглашение, — «Соседи, а давайте в гараж, к нам, как раньше. У меня вино грузинское ящика три» . Большой Город на один день оказался в сказочных обстоятельствах, где все друг друга любили, дорожили знакомствами, забывали плохое.       Вдруг из гостиной вышел Костя, столкнувшись нос к носу с Никитой. Не изменяя своему стилю он был в белом свитере и чёрном пиджаке, с брошкой сестры на воротнике. Почти дышит в лоб и видно, как его орлиный нос готов вмазать ни за что промеж глаз парнишки. Ник растерянно вздохнул. Машинально он привстал на носочки, дабы казаться выше, и устроил свои руки по швам.       — С Новым годом, — сказал тихо Толмачёв, тут же захотев повторить фразу по другому. Уверенней.       Костя окинул взглядом гостя. Первый раз за год видеть Никиту в белой рубашке уже было новогодним чудом. «Достойный выбор» — подумал Костик, пытаясь поймать паренька за взгляд. В последнее время Толмачёв напрочь растерял манеру смотреть при разговоре в лицо человеку, а с этой разницей в росте совсем нереально засмотреться его взглядом. Но кое-как мужчина привыкал к этому.       Костя наклонился вперёд, коснувшись губами мягкой щеки Никиты. Одно касание и кажется парень холоден, вторая щека под пухлыми губами и он выглядит уже теплее.       — И тебя с новым годом, — вместо третьего традиционного поцелуя Никита пожал руку Константину. Если он знает, что случилось тогда между ними, почему так спокоен и милостив? Если не знает того хуже: как себя с ним вести непринуждённо? Всё же ты дерзость совершил. Непростительную. И, глядя в ярко-карие глаза, Никита понимал, что и Наташа дерзость куда сильная. Не скажет о ней, никому, не надо. А руку так и продолжает трясти.       — Будь добр, не отрывай её пока у первого курса экзамен не приму, окей? — с аристократическим подходом Костя слегка потянул запястье на себя. Как же Никита был в последний месяц похож на того самого семнадцатилетнего мальчика из школы, с которым сестра бегает на свидания в кинотеатр «Эллизиум» — скромненький, приличненький, чем-то комично неуклюжий Никитка Толмачёв. Вызывает ностальгическую улыбку, когда запинается на ровном месте и прячется от зорких глаз Субботина. Наблюдение за ним всё-таки всегда было удовольствием приятным. А ты боялся.       За стол они сели друг против друга. Константин пристально смотрел на смущённого гостя, гадая — почему Толмачёв решил все оставшиеся дни года обделить мужчину вниманием. Выпивать он как всегда не выпивал, а потягивал маленькими глоточками свой любимый гранатовый сок. «Приятно думать, что хоть где-то меня им могут угостить», — подняв стакан говорил Ник и взглядом скользил по нетронутому сосуду Кости. Сегодня мужчина решил не пить, иначе мать опять будет страдать о его вероятном пьянстве, а отчим будет говорить — «Давай выйдем, разговор есть». Иной раз взгляды напротив сталкивались и напряжённо Ник поправлял салфетку на своих коленях. Зачем в упор? Молча Костя расскаляет воздух вокруг и, отпустив взгляд Толмачёва для разговора с отцом, быстро возвращается. «Ещё сок?» — звучит из его уст как приказ и Ник, осушая стакан, протягивает его навстречу для новой порции. Не хотел, но решал всё Константин. Почему же так? Пора перетягивать одеяло на себя.       — Да, я хотел с вами первыми поделиться одной новостью. Вы же мне почти как родители, — урвав момент перерыва в разговоре, погромче сказал Никита, заламывая под столом пальцы. — Есть возможность уехать в Париж на четыре года, учиться там. И вот, недавно я подал документы. В двадцатку претендентов уже попал.       — Никитушка, какая же отличная новость! — воскликнула Марина Фёдоровна, бросившись зацеловывая парня.       Через весь стол потянулся Арсений Степанович, чтобы крепко, уважительно, по-военному пожать руку.       — Молодец, дорогой, сильное решение. Такой уровень — целых четыре года. Дай бог всё сложится. Всеобщей радости не разделял Костя. Его взгляд похолодел, а бокал с шампанским за секунду оказался пуст наполовину.       — Париж значит, — громче других сказал он, глядя на профиль Толмачёва.       Парень, гордый что его усыпали похвалой, спустился к своей привычной скромности.       — Да. Тридцать дней ждать итоговый ответ, берут меня или нет. Отчим Дианы вновь перегнулся через стол для рукопожатия.       — Пустяки, тебя выберут. В этом я уж точно не сомневаюсь.       И с каким-то торопливым, ревнивым тоном в этот разговор встревал Костя, вызывая лишь недоумение в душе Толмачёва.       — А как же диплом, магистратура?       — Я за магистратурой и еду туда. В чём проблема доучиться там, а не здесь?       — Может в том, что здесь это сделать проще, чем там, без практики и опыта? — голос Кости то слабел, то набирал силу. Он гнался за каждым словом как по рельсам, спотыкаясь об камни ответов. Спокойный, даже счастливый тон гостя начинал его раздражать. — Ты же даже не знаешь, что такое жить в другой стране, где ни единой близкой души под боком, — Костя скомкал салфетку, не подняв глаз ни на кого из сидящих за столом.       — Это просто учёба, я же не эмигрирую туда.       — Ещё чего нехватало, — сквозь зубы прошипел Константин.       — Сына, правда, ну хватит. Что это ты? Отличная затея. К тому же, для Никитки этого хотела и Диана, — лицо мамы Марины тронуло рвение зарыдать, но она быстро оправилась и стала любовно ухаживать за своим мужем, переставляя тарелки на праздничном столе.       Напряжение в сторону Толмачёва увеличивалось всё больше и больше. Ему было уже почти обидно, что любая встреча с Костей доводит до разочарований. Так или иначе он словно мстит за что-то изощрённо, но деликатно. Берёт в руки бокал, изящно стучит вилочкой по его бокам и приподнимает голову. Ник поджал губы.       — Ну, раз мы заговорили о сюрпризах, то и у меня есть что сказать. Я тоже подал документы. В Канаду, — бодро провозгласил Костя, от лёгкого волнения сжав свободную руку в кулак, — уже в новом году хочу туда вернуться. В школе Квебека при посольстве нужен учитель. Сейчас проводят конкурс и в феврале скажут, кого выбрали. Через неделю у меня собеседование.       Мать мигом обмякла и медленно опустилась рядом с сыном на стул. Зная его ей думалось, что Костя шутит, но он посмотрел и кивнул — «Да, такие вот дела».       — И ничего не сказал... — протянул Арсений Степанович, взявшись за бокал, чтобы произнести тост.       С ухмылкой Костя рассматривал, как застывшая картинка Никита Толмачёв оживал на глазах гиф-анимацией — возмущённо приоткрыл губы, приподнял голову и не понимал почему, но улыбаться уже не мог, а внутри свой скрытый спектакль разыграла нервозность. Как же так?       — А университет? Твой первый курс и занятия. Как же всё это?       — Найдут замену. Это сейчас делается на раз и два. Университет без меня точно не пропадёт, — теперь наступил черёд Никиты раздражаться без причины и вызывать недоумение у Константина. — А что тебя так смущает в моём решении?       Толмачёв опустился на французскую речь, прекрасно зная, что Субботины-старшие ни слова не поймут.       — Ты о родителях подумал? Они же ещё не скоро отойдут от смерти Дианы. Ты же им так нужен, как ты можешь быстро взять и уехать?       Мужчина наклонился через стол, чтобы говорить с глазу на глаз.       — Этот траур может остаться с ними на всю жизнь, а я здесь уже устал жить. Меня ничего не держит. Видимо как и тебя, — по-французки тягуче ответил он, взглядом прижимая парня к стулу. — Тебе неприятно, что я уеду и ты останешься один? Я же вижу, что тебя ЭТО беспокоит. Скажи честно, во что ты играешь, Толмачёв? Черты лица Никиты задрожали и губы его готовы были заплакать вместо глаз. Не дышал и едва заметно отрицательно качал головой. А сам, под грубую ухмылку напротив, только и думал о том, что стыдно когда тебя ловят в один счёт. Друзьями быть опять не выйдет. И с этими отъездами в другие страны уже никогда. За что он? За что?       — Это не игра. Один я... Не останусь. Ты не правильно понимаешь... — гость обмяк, растерялся, вжал ладони в поверхность стола и слышал как ужасно теперь звучит собственная французская речь. Боже мой, позорно быть нелепым на глазах тех, кто никогда себе этого не позволял. Слова неправильные вкладывает в разговор и, потеряв весь воздух вокруг, не может дать отпор Константину. Зачем же им бороться друг с другом? За что?       Наконец мужчина отступил, выпрямил спину и, встав со своего места, приподнял бокал.       — Вон как наш парень хочет в Париж, — нервно засмеялся он, потирая нижнюю губу. — Давайте же выпьем за просвещённую Европу. Колыбель лингвистики!       Умело Константин снял со всех состояние неловкости и под единый звон бокалов Новый год продолжился.       Что-то тревожило временами Костю, когда он замечал взгляд Никиты, что-то тревожило Никиту, когда он слышал голос Кости и не осмеливался больше смотреть в его сторону. Предательство. Уехать скорее, когда равновесие между ними ещё такое хрупкое, ломкое. Не зная зачем, в самом деле, и почему, но Нику было нужно это равновесие. Оно — капелька жизни в его глубоком страдании. Оно — понимание, которое не у кого больше отыскать. Друзья, девушки, подруги, родители никто из них не попытался вникнуть в ту пустоту, которой жил Никита. И Костя не смог, но он точно так же пуст. Теперь что ж, действительно разлетятся по разные части света? Но потом не получится больше. Никогда. Плавать в бассеине, ждать друг друга где-нибудь для пятиминутных встречь. Костя больше никогда не заглянет в тот самый бар. В том самом баре больше не будет работать Никита. В светлой квартире с ржавыми замками будут жить другие люди. Некого будет слушать за дверями аудитории на втором этаже. Ещё вчера, опасаясь встретить Костю в университете, Толмачёв не мог подумать, что может быть иначе: каждый день замечать, что он где-то совсем рядом. И кто в его окружении теперь будет слушать Бронский бит? Неужели загадка по имени Костя так и останется загадкой?       Когда Никита шагнул за порог в подъезд, было четыре часа ночи. Город постепенно утихал от бурных гуляний и укладывал себя спать где получится. Костя взял с вешалки куртку и оказался рядом с гостем.       — Я провожу его. Мам, стол не убирай, я сам всё помою.       Женщина надоумевая посмотрела на сына. Что? Помоет? Тот сын, кто лучше выбросит сковороду, чем помоет её? Она ничего не ответила, оставшись в шоке за закрытой дверью.       — Ты теперь посуду моешь? — усмехнулся Ник, на лестничной площадке обернувшись лицом к мужчине.       —Ты же сказал, что я нужен им. Вот, проявляю свою нужность. Пока есть время.       Никита шагнул в сторону верхних ступеней.       — Не пойдёшь провожать меня? — тихонько спросил он, заметив что Костя не сдвинулся со своего места.       Он достал из куртки сигареты и зажигалку.       — А хочешь, чтобы я проводил? Страшно?       Парень смело расправил плечи, почуяв лёгкий дымок рядом.       — Да нет, не страшно. Просто... — «думал, пройдёмся вместе. Скоро это станет невозможным», — всё нормально, сам дойду, — горько Ник улыбнулся и спустился на ступень ниже. Он не спускал глаз с мужчины, ожидая, что эта греческая статуя из исторического музея уже сдвинется с места, но Костя оставался гордо непоколебим.       — Тогда давай, до встречи. На Рождество ждём вас у себя, — поднявшись обратно, Ник протянул руку навстречу мужчине. Хоть что-нибудь они должны успеть до отъезда друг друга. Должны.       Костя мотнул головой, спрятав свободную руку в карман рюк.       — Это без меня. Твоя мама вряд ли будет рада меня видеть.       Нужно было уйти как всегда — без оглядки, не думать о нём, но на каждом этаже Никита перегибался через перила, чтобы посмотреть, что на пятом этаже ещё кто-то продолжает курить. Но никого не было. Ни Кости, ни дружбы.       Одиноко, под сине-розовым январским небом, Никита шёл домой и замечал, что ближе к утру следы праздника стирают окончательно хлопья снега. Нет, всё-таки слишком не одинаковые для встреч. К несуразному парню с третьего курса можно относиться только никак, ведь на то он и несуразный, что всё в нём всегда слишком понятно. И в душу Толмачёва этот момент вносил малую долю переживания, которое немедленно начинало разрастаться до угрызения совести. Без Дианы он перестал понимать себя.       Перед входом в подъезд родителей телефон в кармане звякнул от входящего сообщения и, по привычке не оставлять весточку висячей в уведомлениях, Толмачёв его открыл.       «Ты знаешь, стажировка в Париж это отличный шанс. Приходи ко мне как-нибудь. Помогу подготовиться. И к сессии тоже»       Парень обернулся и, ощущая как на рестницы опускаются колючие снежинки, широко улыбнулся. Значит всё-таки друзья? Значит друзья.