Вопросы чувственности

Наталья раскачивает качели. Носком туфли отталкивается от земли, отклоняет корпус назад, чтобы потом резко дугой вперёд изогнуться. Ей кажется это забавным. На дворе поздняя весна, соловьи поют свои трели, а вишни тяжелеют от алых ягод. По небу расходятся розовые круги. Вечереет. И холодеет тоже, но тут на помощь приходит шаль. Наталья кутается в неё поплотнее и опять возвращается к своей забаве. Пытается. У неё мало что получается, потому что человек, сидящий рядом, обеими ступнями упирается в землю. Графиня обижено дует губки. — Подними ноги. — Нет, ты тогда раскачаешь это орудие пытки. Я этого не хочу, поэтому будем сидеть так. А лучше пойдём в дом, становится прохладно. — Я не хочу. Ну подними ноги, пожалуйста. Я тебя поцелую. Взгляд, который граф кинул на неё, можно было размещать в словаре как иллюстрацию к слову «ирония». Столь явно она читалась в чёрных омутах. — Ты и так это сделаешь. Никакого практического смысла от этой сделки нет. — Вот как, — возмущение в голосе Натали было почти настоящим. Но только почти, — а если я не буду тебя целовать? — Не получится, — Сен-Жермен ласково погладил её подбородок, — во-первых, ты меня любишь, а я по себе знаю, как трудно находится рядом с объектом обожания и не иметь возможности излить на него свою страсть. А во-вторых, ты уже обещала мне страстную ночь сегодня. — Когда? Не было такого, — теперь лукавство в глазах графини было не прикрытым. Всё она помнила, но хотела поиздеваться над графом за его упрямство. Теперь дама начала лучше понимать, что он чувствовал в период их жизни. — Сегодня утром сразу после завтрака, днём, когда мы подрезали сирень, и пару часов назад, во время совместной готовки, — в такие моменты граф звучал как говорящая кукла. Лучше бы язвил, ей Богу. Наталья уставилась на небо, будто просила его подарить сил. Как всегда, небо осталось к ней глухо. — Свои обещания, граф, я выполняю всегда, — поймав очередной скептический взгляд, Натали быстро исправилась, вспомнив про «я буду вечно ненавидеть вас», — почти всегда. Но почему ты не хочешь качаться на качелях? — Это глупо и опасно. А ещё меня раздражает их скрип. — Ну мне нравится. Пожалуйста, граф, пару минут, — и чтобы добить своего мужчину контрольным в голову, Наталья приблизилась к его уху и прошептала, — умоляю. Сен-Жермена накрывало. Ему всегда нравилось, когда она просила о ласке, когда дрожала в его объятиях. Но почему-то слово «умоляю» действовало на него, словно выдержанный алкоголь. А вкупе со взглядом из-под ресниц и нежным прикосновением к груди… У графа не было шансов. — Это нечестно, — почти обижено протянул он, отрывая ноги от земли, позволяя своей графини качнуть их, являя миру отвращающий его скрип. — Ну а кто виноват, что ты не можешь передо мной устоять, — получив что хотела, Наталья и поведением и голосом стала напоминать кошку, которая объелась сметаной. Поцеловав открытую мужскую шею, дама игриво прикусила чуткую жилку. Сжаты вздох сквозь зубы был ей лучшей наградой. — Ведьма, — голос графа заметно охрип и стал походить на рык дикого зверя, — Сегодня ночью ты за всё заплатишь. — Ещё чего. Может это ты будешь молить о пощаде, — и повторный игривый укус, ещё более ощутимый. — Хочешь, прямо сейчас пойдём в спальню и узнаем, кто кого будет умолять, — хоть Сен-Жермен и пытался говорить непринуждённо, срывы в голосе и подрагивающие пальцы выдавали его состояния. Он очень надеется на положительный ответ. — Ещё вечер, граф. Да и двух минут не прошло, — щёлкнув своего возлюбленного по носу, Натали выпрямилась и стала рассматривать вишни, будто не видела их каждый день. С востока уже шла глубокая синева: заменить розовую мягкость. Предвкушение узлом завязалось у Натали в животе, щеки запылали так, что даже холодный воздух не мог их остудить. Соловьи заканчивали свои трели, в высокой траве кузнечики готовились к своим выступлениям. Ещё был вечер. Но это ненадолго.