Вопросы чувственности

Ночь — время греха. Время, когда добродетели опускают лица, Солнце преклоняется пред Луной, тьма течёт из всех щелей. Время, когда целомудренные девы становятся развратнейшими из шлюх. Последнее Натали Чарская познавала на собственном опыте. Глоток огня не обжёг её так, как этот поцелуй. Когда чужие губы бесцеремонно сминают твои, когда дерзкий язык толкается вглубь рта, проходится по стройному ряду зубов изнутри. А потом медленно сплетается с языком твоим, заставляет его участвовать в страстном танце. Одного этого было достаточно её сердцу, чтобы сойти с ума. Одного этого было достаточно её телу, чтобы возжелать большего. Одного первого поцелуя, ставшего началом страстной симфонии. Наталья ничего не знает об этой стороне жизни. Молодые девушки должны беречь своё целомудрие, сбрасывая его, как змеи сбрасывают кожу, в первую брачную ночь. Только муж может касаться женщину в запретном месте, да и то невероятно невесомо, чтобы не оскорбить супругу излишней страстностью. Выверено и расчетливо. Сухо. Чтобы никакого удовольствия. Наталья знает, что должно быть больно, Наталья осознает, что в глазах общества она теперь грешница и шлюха. И всё же, когда граф целует её с таким пылом, когда смотрит на неё с явным восхищением — Дама пик не может убедить себя, что делает что-то неправильно. Ночь — территория страсти. Натали — её жертва. Это очень простое уравнение. Преступно простое. Наталья Чарская — чужая невеста. Наталья Чарская — несчастная сирота. Наталья Чарская — образец благочестия. Вся это мишура слетает, стоит графу Сен-Жермену поцеловать её. Не она выбирала этот образ, не она хотела плакать и страдать. А вот быть здесь, лишиться девственности сейчас — её выбор. Целиком и полностью. Потому Натали радуется, когда граф целует её, когда берёт на руки, когда спиной укладывает на карточный стол. Кармин её платья полукругом растягивается по зеленому сукну. Красиво. Но когда Сен-Жермен снимает свою белоснежную рубашку, красивее. Многократно. Натали никогда ещё не видела мужчин без одежды, а сейчас со смесью страха и любопытства поняла, насколько сильно мужское тело отличается от женского. Как лёд и огонь, как мрамор и кипящая лава. Инь и янь, Луна и Солнце, день и ночь. Восхищение. Широкая грудь, тугие мышцы. Натали до боли, до крика хочется прикоснуться к этому мужчине. И она себе не отказывает: осторожно кладёт ладошку и слушает, как бьётся-бьётся его сердце. Куда быстрее, чем полагается. От мысли, что это из-за неё, из-за близости её тела, графине крайне лестно. Наталья всегда знала, что красива: мужчины слетались к ней, словно мотыльки к горящей свече. Но никогда «до» дама не испытывала такого острого желания сыграть в игру, правил которой она не знает, свести с ума, стать единственным ориентиром. Сен-Жермен порождал крайне странные желания, ночь давала возможность их исполнить. Дикий голод в тёмных глазах напротив. И он всё ближе. Чужие губы опять накрывают её, но на сей раз не задерживаются, опускаются ниже, прокладывают дорожку жалящих поцелуев по шее, и опять вниз, туда, где неприличный вырез открывает доступ к груди. Наталья вздрагивает — от сладкой судороги темнеет в глазах — и ложится на стол полностью, чувствует, как граф наваливается всем весом. Дама словно погребена под многотонной колонной, но ей не больно, а очень хорошо. Чужой жар, как кокон, обволакивает со всех сторон, и Натали уже не может понять, где заканчивается она и начинается Сен-Жермен. Духовно они слились в одно куда раньше, чем сделали это физически. Ласковые губы продолжают свой дерзкий путь, выцеловывают ложбинку меж грудями. Наталья чувствует что-то странное и до сей поры незнакомое. Её соски затвердели и трутся о ткань, и это почти больно, а что-то похожее на томление разгорается в груди всё ярче, и опускается к животу и ещё ниже. Похоже на жар при болезни, но куда острее и… приятнее? Натали думает спросить о странном ощущении, но горло пересохло, говорить невозможно. Да и думать получается с трудом. Мысли скачут и сменяют друг друга. Граф тем временем оглаживает её плечи, а потом, без предупреждения, тянет вниз обе бретельки. Натали вдруг понимает, что мужчина хотел бы порвать её платье — так сильно дрожат его руки. Но оно новое и подаренное колодой, потому Сен-Жермен сдерживается. А может дело в том, что это её первый раз, Натали не важно, важен лишь жар и голод — свой и чужой. Потому она помогает, поднимает руки, не дожидаясь просьбы, осторожно выскальзывает из красных оков. И ничто не мешает Сен-Жермену указательным пальцем подцепить её вырез и потянуть вниз. Теперь они в равном положении. Её грудь тоже обнажена. Восхищение в чёрных глазах тут же выжигает женский стыд. При всём желании Натали не могла почувствовать себя шлюхой или разменною картой. Слишком многое было в этом взгляде, в сбившемся дыхании, в стуке сердца. Она была важна. Она была желанна. Она была любима Граф не стал снимать перчатку с заклейменной руки, потому, когда его ладони накрыли округлости её груди, ощущения оказались очень разными. Человеческое тепло, холод ткани. И то и то — кожа, но как велик контраст. И как одинакова реакция. — Ах, — Натали изумилась, когда этот звук вылетел из глубины её горла. Чарская даже не подозревала, что способна издавать что-то столь бесстыдное. Натали о многом не подозревала до этой ночи. Как сладко её груди в колыбели чужих ладоней, как влажно может быть внизу. Как восхитительно рассыпаются волосы графа, если стянуть с них резинку, как каменеют его плечи под её робкими касаниями. Как сильно можно нуждаться в другом человеке. Натали знала — оторвись граф от неё сейчас, оставь её одну — она погибнет. Сгорит заживо в адском пламени, которое разожгли его руки и губы. Только с ним она может быть твёрже алмаза, только держась за руки, готова шагать в бездну. Графиня одержима, очарована, влюблена. А чтобы это показать, у неё только одна ночь. Неизвестно, как сложится карточная партия. Сен-Жермен утверждает, что она физически не сможет проиграть, то же самое шипит колода. Но Натали всё ещё запрещает себе поверить, что может быть счастлива и свободна. Она жила в вечных ограничениях, а в последнее время ещё и в страданиях. Трудно перестроить сразу. Трудно осознать ту полноту чувств, что обрушиваются лавиной и погребают под собой. Можно лишь пытаться дышать, и обнимать крепче, и целовать в ответ, и прижиматься ближе. Ночью можно всё, ночь — территория страсти, а Натали её жертва и госпожа. Очень простое уравнение. В одно действие. Сен-Жермен обжигал поцелуями её живот — к сожалению, только сквозь ткань. Чтобы снять платье полностью, Натали пришлось бы подняться и развязать дурацкую шнуровку, которую с таким энтузиазмом затягивала Страсть. Слишком долго. В их распоряжении всё время мира — и не единой его капли. В любви всегда так — вечность вместе кажется короче, чем минута врозь. Парадокс чувств, закон природы. Графу с графиней сейчас не до этого. Всё ближе и ближе чужие губы к кромке белья, что промокло насквозь. Всё меньше и меньше мыслей в их головах. Когда Сен-Жермен тянется к застежке своих брюк, Натали поднимает глаза в потолок. Ей и стыдно, и любопытно, поэтому она решает смотреть из-под ресниц. Сердце отстукивает сумасшедший ритм, тело горит больным огнём. Прежде чем дотронуться там, где может только муж, граф ещё раз оглядывает свою даму с ног до головы: раскрасневшеюся, открытую, страстную. Настоящую. Она хнычет и кажется расплачется, если он не прикоснётся к ней сейчас, если не утолит её голод. На грани жизни и смерти, невинности и порока, Сен-Жермен успевает спросить в последний раз, будто не знает, что её ответ предопределён, будто сможет остановиться: — Хочешь? Её «да» похоже на хрип, на самую долгую в мире молитву. Этого достаточно, чтобы сдвинуть ткань мешающего белья и ласкать так, как никогда не ласкал других женщин, и разбить её на много маленьких осколков, минутами позже пойдя за ней следом, лишив невинности уже во всех смыслах. А потом лежать на этом столе, непонятно как выдержавшим их страсть, наслаждаться близость друг друга и пытаться вновь научится дышать. И начать всё по новой, только почувствовав себя чуть-чуть отдохнувшими. Ночь ведь ещё не закончилась. Она будет длиться в е ч н о.