Песни осеннего плеса

«Синли, мальчик мой, не стоит столь красочных благодарностей! Разве могла я не помочь тебе, человеку, всегда спасающему жизни? Что касательно твоего гостя, уважаемого бессмертного господина, то он восстановился крайне быстро, хоть и был страшно растерян. Мне показалось, что он очень хотел о тебе что-нибудь расспросить, да не осмелился. Знаю, ты говорил, что он тебе чужак, и ты всего лишь проходил мимо, но, может, вы где-то уже пересекались?»

— Корреспонденция между Хань Туньчоу и старой лекаркой, Сяньгуй.

***

      — Хватай свитки и спасайся, — холодно наказал Лань Цижэнь, с силой тряся застывшего изваянием племянника за плечи. — Лань Хуань! Лань Хуань! Ты слышишь меня?!       Лань Сичэнь растерянно глотнул воздуха, пропитавшегося гарью, и тут же противно закашлялся, прижав свитки дрожащими руками к груди. В больших карих глазах, направленных на подгорающую библиотеку, заплескался ужас, смешанный со скорбью.       — Дядя… А как же отец? Кто—       — Лань Сичэнь. Это приказ. Беги.       Вопреки всем сомнениям, Лань Сичэнь только резво кивнул, и рванул куда глаза глядели, волоча за собой стремительно растекающийся кровавый след, столь отвратительно пачкающий некогда идеальные белые одеяния. Это вынудило Лань Цижэня облегчённо выдохнуть.       Облачные Глубины… Горели. Его дом горел.       Вэнь Сюй, старший отпрыск Вэнь Жоханя — бесчестный ублюдок с улыбкой своего отца — наверняка разгуливал где-то поблизости, упиваясь учинённым хаосом. Наверняка запоминал каждую деталь, чтобы поведать о ней потом своему отцу — тому, что самонадеянным юнцом, обещал, что сожжёт Гусу Лань чего бы это не стоило.       Теперь… Теперь Лань Цижэнь жалел, что отнёсся к его заявлению с пренебрежением.       Облачные Глубины горели, и клан, который Лань Цижэнь выхаживал нежнее своих племянников, дело всей его жизни — то самое, что отняло у него совершенно всё; все шансы прожить жизнь несколько иначе — горел тоже. Люди стремительно погибали, а крики, заполняющие извечно спокойное пространство, гудели в ушах неугомонным звоном.       Спотыкаясь об полы юбок, давясь ядовитым запахом расползающегося всё стремительнее огня, Лань Цижэнь бежал до дома Лань Люцина. Знал, что зазря, но Лань Сичэнь не простил бы ему, оставь он его просто так, не проверив толком.       Не то чтобы проверять имелось что — выбитые окна, длинный кровавый след. Лань Люцин вряд ли пережил произошедшее, и Лань Цижэнь даже не знал пытался ли тот сражаться хотя бы в последние мгновения своей жизни, или принял смерть как подарок, которого столь давно ждал.       Так или иначе, картина неподвижного тела мужчины, вызывала в нём не боль, а облегчение.       Как эгоистично! Но Лань Цижэнь действительно не мог заставить себя испытывать сожаление к этому человеку. Жаль ему было Лань Ляодин, которая убедившись, что сыновья её растут счастливо, и находятся в безопасности, опустила руки, и лишила себя жизни.       Лань Люцин умер, а Лань Цижэнь впервые за долгое время выдохнул. Теперь в этом мире не осталось никого, кроме него и Хань Туньчоу.       Хань Туньчоу…       Лань Цижэнь знал, что теперь, когда его племянники были вдали от хаоса, а глава клана мёртв, настало время убегать. Ибо останься он здесь, кто же поможет Лань Сичэню, совсем ещё новому, перенять бразды правления кланом? Он бы не позволил себе оставить мальчишек совсем одинокоими. Никто не должен был принимать такую ответственность в столь раннем возрасте один.       Но…       Но перед тем как спасаться, Лань Цижэнь должен был сделать одну последнюю вещь.       Забрать из своих покоев последний подарок человека, забравшего с собой его сердце.       Старую шкатулку.       Ту самую, которую Лань Цижэнь так и не осмелился открыть, то и дело пряча под стопкой других вещей. Будто открыв однажды, понимал, не увидит другого рассвета.       Он бежал за ней сломя ноги, совсем не боясь огня, обгладывающего старые доски его дома. Не было ни следа от комнат мальчишек, а его собственная стремительно разрушалась, не выдерживая природного напора.       Горели и портреты. Многочисленные портреты прошлых дней, отголосков воспоминаний, которых он так отчаянно боялся забыть.       Он знал, что не мог бы их спасти, но не мог не порадоваться тому, что один из лучших, он затолкал в руки Лань Сичэня вместе с остальными свитками.       Чужие бесцветные глаза, заполняющие чернотой сожжённой бумаги, буравили Лань Цижэня насквозь, пока тот судорожно выдёргивал полку прикроватной тумбы, стремясь дорваться до нужной шкатулки.       Голова кружилась всё хуже и хуже, а дышать… Дышать удавалось через раз, сквозь рванные вздохи.       И всё же, вес столь ценного предмета, прижатый к сердцу, придавал сил. Лань Цижэнь поступал автоматически, совершенно не успевая обдумать последующие шаги. Двери были так страшно близко, да только и силы его были на исходе — край ханьфу неудачно зацепился за дощечку, а затем, почти из ниоткуда, рухнула на него и балка, придерживающая крышу.       Оказавшийся прижатым к полу Лань Цижэнь, только беспомощно стиснул зубы. Голова его бессильно упала на землю, а кончики пальцев потянулись к отлетевшей недалеко шкатулке.       — Хань Туньчоу… — Пробормотал он, едва слышно.       Быть может, пора было открыть её сейчас.       Вероятно, ему всегда было суждено умереть так. Цепляющимся за Хань Туньчоу всю свою потраченную зазря жизнь, но никогда неспособный найти сил, чтобы в действительности столкнуться лицом к лицу с действительностью.       — Я здесь.       Но если это было смертью, то может всё было не так уж и плохо.       — Не смей закрывать глаза.       Он отдалённо слышал тяжелый, до ужаса раздражённый вздох. А затем его бесцеремонно дёрнули за волосы, отдирая от пола, и прижали к губам что-то смертельно холодное. Лань Цижэнь бы закашлялся, ощутив перетекающую в рот странную, кисловатую жидкость — да только не было сил.       Была ли это кровь?       — Лань Цижэнь.       Он нехотя приоткрыл глаза.       На него смотрела всё то же лицо, что и все эти годы назад.       Уголок его губ непроизвольно дёрнулся.       Похоже, он действительно умирал. Не мог же он действительно быть здесь?       — А-Чоу…       Кашель вынудил его зрение помутнеть пуще прежнего, и Лань Цижэнь всё же сдался, позволяя бессознательности себя мягко утянуть к себе в царство. Последнее, что он помнил был отчаянный, непривычно громкий голос.       — Ваньмэй!       Это было почти приятно.

***

      Сколько себе помнил, Хань Туньчоу любил огонь.       Как бы беспокояще это не звучало, тот его завораживал. Заставлял часами смотреть на неистово сжигающее пламя, пока то степенно не утихало, оставляя за собой чёрный пепел, и тянуть руки, то ли в попытке согреться, то ли сгореть. Став неуязвимым, наслаждаться им стало как-то удобнее. Можно было обжигаться сколько душе угодно, и даже так — тянуться лишь сильнее.       Да только и невообразимая любовь к пламени не означала, что перспектива кидаться в горящие обломки дома ради мужчины, который прогнал его годы назад, как разлюблившуюся собаку, ему прельщала.       — …Ну ты на него посмотри! Рванул как последняя псина! А говорил, не продаёшься!       Хань Туньчоу закатил глаза в ответ на ядовитый женский голос, доносящийся до его ушей с лёгкой приглушённостью, и машинально пододвинул стул ближе к чужой кровати.       — Я и не продаюсь, — тихо возмутился он, веря в руке небольшое зеркальце — изобретение Вэнь Гуанин для общения на расстоянии; артефакт, проклятый невесть чем. — Так вышло.       — Не продаёшься, да. Тебе же за это даже не заплатят! Отдался просто так!       — Дева Гуанин.       — Ладно-ладно, — та позабавленно прихрюкнула, и в тёмном отражении зеркальца мелькнула проскальзывающая мимо фигура, явно попутно выискивающая что-то во дворце. — Я пришла сказать, что всё в порядке. Старший Лань спасся благодаря какому-то оборванцу, а младший в гостях у моего старшего племянника. Но убивать его не планируют, только готовят к какому-то мероприятию… Лагерь, что ли? Я не разобралась, уж прости.       Хань Туньчоу рассеянно кивнул.       Племянники Лань Цижэня были ему, по сути, никем, но они явно не заслуживали становиться жертвами сумасшествия Вэней.       — Что насчёт…       — В полном порядке. Вэни не касались Пристани Лотоса.       — …Хорошо.       Лежащий на кровати бессильным сосудом Лань Цижэнь тяжело заворочался, давясь собственным болезненным шипением. Хань Туньчоу на это только тяжело вздохнул, и потянулся, чтобы перевернуть мокруб тряпку на его лбу обратной стороной.       — Спасибо за помощь. Я скоро вернусь домой.       — Серьёзно? Что, даже не останешься со своим ненаг—       Хань Туньчоу дыхнул на зеркальце, смазывая картинку, и тем самым прогоняя Вэнь Гуанин прочь. Ему хватало проблем и без её издёвок, поэтому он без лишних зазрений совести спрятал артефакт в карман.       Взгляд его вновь переполз на Лань Цижэня.       Ранения его являлись отнюдь не такими смертельными; это там, в горящей хижине, Хань Туньчоу перепугался достаточно, чтобы отпоить его своей кровью и ускорить чужое восстановление. Лишь дотащив бессознательного Лань Цижэня до домика знакомой, в Цайи — с старухой Сяньгуй он познакомился ещё пару лет назад, когда бродил по рынку; в её глазах он не являлся ни преступником, ни бывшим членом клана Лань, только обыкновенным и бродячим заклинателем — осознал, что переоценил критичность ситуации.       Благо Сяньгуй всё равно приняла их, предложив ночлег спасённому господину, в котором моментально признала прославленного заклинателя семьи Лань. Добродушной целительнице Хань Туньчоу доверял достаточно — понимал, что она без проблем залечит остатки ранений Лань Цижэня, которые он решил не заживлять последствием собственной крови в чужом организме.       Вряд ли бы тот оценил такое вмешательство.       — А-Чоу, — бессознательно забормотал Лань Цижэнь, слепо стискивая одеяло. — А-Чоу…       Хань Туньчоу тяжело вздохнул.       Забавно, однако то, что Лань Цижэнь его за все эти годы не позабыл, что собственноручно развесил картинами стены своего жилища, не ощущалось приятным осознанием — скорее, откровенной издёвкой. Ведь получалось что? Что Лань Цижэнь его по-прежнему любил?       А если да, то что потом? Любил, но недостаточно, чтобы чем-то ради него пожертвовать? Любил исключительно на том уровне, чтобы позволить себе утопиться в скорби, но не что-то менять? Так оно получилось?       — Спи, — устало посоветовал он, прекрасно зная, что останется неуслышанным.       Хотя признаться, вся нынешняя жизнь Лань Цижэня напоминало одну большую, несмешную шутку над Хань Туньчоу.       Он по-прежнему хорошо помнил тот день, когда Вэнь Гуанин поведала ему о том, что второго своего племянника он прозвал Ванцзи.       Ван-цзи.       Пускай Хань Туньчоу практически не выходил во внешний мир — исключением была деревня под горой Диюй, стены дворца Вэнь Жоханя, где он упивался чужим сумасшествием, подливая масла в огонь, и редких прогулок по Цайи, — имени этого он не мог избежать, как бы не пытался. У второго наследника клана Лань была восхитительная репутация, заставляющая людей шептаться.       Лань Ванцзи, холодный нефрит своего клана, принц и невозмутимый Ханьгуань-цзюнь!       Вэнь Гуанин, видевшая его несколько раз издалека утверждала, что Лань Ванцзи был его вылитой копией; вёл себя ровно как семнадцатилетний Хань Туньчоу, говорил в той же манере — редко, неохотно, слишком сухо — и одинаково пусто хлопал глазами, когда окружающие пытались завязать с ним разговор.       Хань Туньчоу не хотел об этом даже думать. Не утруждался проверять это лично.       Но смешно ему не было.       Годы шли, а шутки Ваньмэя всё так же оставались ему непонятными.       — Не уходи. Пожалуйста, не оставляй меня здесь больше одного.       Он издал очередной тяжёлый вздох, хоть кончики его пальцев и потянулись, чтобы огладить мужчину по ледяной щеке.       В лучшие дни, Лань Цижэнь всегда был тем, кто сидел подле кровати раненного Хань Туньчоу. Сам он почти никогда не болел, и редко получал ранения — за него это всегда делал Хань Туньчоу. Ему было непривычно оказаться по обратную сторону, спустя все эти годы.       — Твой брат, получается, погиб, — вслух пробормотал Хань Туньчоу, скорее, размышляя, чем пытаясь дозваться до бессознательного заклинателя. — Я думал, что эта новость облегчит мою ношу, ибо видно то богам — я его не простил, хоть никогда и не ставил перед собой цели ему отомстить. Но похоже мне даже несколько грустно.       От Лань Люцина, конечно, толку было мало. Хань Туньчоу сомневался, что это посмещище пыталось дозваться до собственных детей, если уж честно.       — Хотя… Не совсем уж грустно, — продолжил он. — В самом деле, очень безразлично — и вот от этого грустно. За это ничтожество мне, увы, совсем уж не скорбно.       — А-Чоу.       Хань Туньчоу покачал головой.       И чем он занимался? Сидел, да ласкал лицо мужчины, бросившего его на произвол судьбы? Продолжал мечтать об этом упёртом идиоте?       Это было странно и постыдно. Достаточно постыдно, чтобы он отдёрнул руку, и тут же подскочил со стула.       — А-Чоу…       Лань Цижэнь, словно наверняка почувствовав чужой побег, заворочался. Это вынудило его только поторопиться к дверям. Не хватало ещё задержаться до чужого пробуждения — это ему уж точно было ни к чему.       — А-Чоу, вернись… Вернись со мной в Гусу.       Хань Туньчоу мигом застыл каменной глыбой с замершей в воздухе рукой, так и недотянувшейся до ручки двери. И с силой стукнулся лбом об деревянную поверхность перед собой.       От такого бреда даже дышать стало тяжелее.       Лань Цижэнь… Лань Цижэнь действительно—       Меланхолия перемешалась с обидой, скопленной годами, и ему злобно подумалось — а кем себя возомнил Лань Цижэнь? Прогонять его как пса, ненавидеть за истину, это он мог! Этого он хотел! Но и вести себя так, словно это ему разбили сердце он тоже хотел?       Борясь с желанием накричать на бессознательного Лань Цижэня, он всё же вылетел из чужой спальни.       Госпожи Сяньгуй не оказалось дома, поэтому Хань Туньчоу оставил отписанное зарание послание для Лань Цижэня, и торопливо написал на втором листе короткое письмо для собой владелицы дома.       Всю оставшуюся дорогу, он не мог перестать задаваться одним вопросом — ему по-прежнему было так больно, потому что Лань Цижэнь, невзирая на всё произошедшее, всё так же любил его, или потому что его сердце, от чего-то, оставалось всё так же небезразлично к происходящему.