Песни осеннего плеса

      Было кошмарно больно. И Хань Туньчоу к такому подготовлен не был.       Будучи счастливым обладателем повышенной терпимости к физической боли, он привык, что любые ранения и травмы откликались в нём исключительно лёгким покалыванием.       Но обычно его и не хлестали по сгорбленной от стыда спине дисциплинарным кнутом. Поэтому, может, удивляться и не стоило.       Казалось, после наказания атрофировалось всё тело. Малейшее движение руки невольно стягивало плохо заживающую кожу на спине, и аналогичное происходило с нижней частью тела — полосы хлыста, грозившиеся остаться несмываемыми шрамами, пролегали по всей спине, пояснице, и даже затылку. Удавалось только лежать на животе, совершенно неподвижным пациентом, и водить глаза по открытой книге, которую ему заботливо подставила сестра, что вдобавок перелистывала за него страницы.       Правда и то было не частым занятием — от боли периодически начинали слезиться глаза, мешая ему читать и фокусироваться на прочитанном.       Тем не менее Хань Туньчоу упрямо молчал о своём состоянии. Стать жертвой столь жестокого наказания являлось его осознанным решением, не случайностью. Он не сожалел. А коль не сожалел, то и жаловаться не смел.       — Воды, Ли-эр?       В эти малоприятные дни, сестра являлась единственной его компанией.       Само собой, Лань Цижэнь вместе с Вэй Чанцзэ пытались посетить его ещё в самом начале — если память его не подводила, а глаза, вопреки лихорадке, не обманывали, то ужасно заплаканные — но их методично прогнали.       Да и не будь Хань Цзуньюн главным лекарем всего клана, то и её бы он не увидел, что уж таить.       Стоило радоваться.       — Всё в порядке, — по хрипу его голоса в сказанное верилось плозо. — Как долго я буду восстанавливаться?       Он не видел лица своей сестры, но знал, что она едва ощутимо дёрнула наморщенным носом. Его выходка определённо добила остатки её нервов, и ему предстояло хорошо отмолить своё прощение позже, если не хотел, чтобы та проходила обиженной до конца жизни.       — Минимальный срок — месяц, — холодно вынесла вердикт она, поправляя слегка сползшую перевязку с затылка. — И ты должен быть благодарен. Ли-эр, ты хоть понимаешь сколько всего могло произойти? Наказание дисциплинарным кнутом… Это не шутки. Большинство адептов умирали на первом же ударе. Остальные навсегда лишались способности ходить. Двигаться. Порой, и зреть. Добровольно сдаться на подобное наказание…       Хань Туньчоу знал о последствиях такого наказания.       Когда-то ещё ребёнком, у него был период странной помешанности на историях об этом процессе. Ему тогда казалось, что, может, родителей их в качестве наказания не прогнали в леса, как сказали, а отхлестали на смерть. Вот он и читал все возможные документы, тайно надеясь увидеть в списке имена родителей — знать чужую судьбу было милосерднее, чем гадать чем та закончилась.       Имён он их там так и не нашёл. Зато кошмары о дисциплинарном кнуте преследовало его после такого ещё долго. И, видимо, не зря.       — Но я же в порядке.       — Ты… Ты идиот, Ли-эр! — От хвалёной выдержки Хань Цзуньюн не осталось ни следа, и она взорвалась, ущипнув его попутно за серьгу. — Чем ты вообще думал?! Кого ты обманываешь, а? Знаю я, что ничего ты не воровал! Даже старейшины знают! Какого гуя ты вступился за этого мальчика?!       Хань Туньчоу отдалённо подумалось, что он и не помнил, когда в последний раз видел сестру такой… Злой. И эмоциональной. Как и он, она едва ли дарила посторонним хоть крупицы ярких чувств, обычно обходясь только короткими улыбками и усталыми вздохами.       Если, конечно, она не оставалась наедине с господином Гу, своим мужем. Там была совершенно другая история — картина непредназначенная даже для глаз младшего брата.       — Но Вэй Чанцзэ тоже ничего не крал, — настоял он.       — А это уже не твоя проблема.       — И в отличии от меня, он бы точно не пережил наказание кнутом.       — И это тоже не твоя проблема!       — Это то, кем ты хочешь, чтобы я был? Человеком, совершенно безразличным к справедливости?       Они замолкли.       Прошлое некоторое время, прежде чем он ощутил, как на его макушку закапало что-то влажное.       Неужто… Хань Цзуньюн плакала?       Его цзе, что плакала в своей жизни лишь дважды — когда они остались без родителей, и они остались вдвоём, против всего мира, и когда господин Гу сделал ей предложение руки и сердца — лила слёзы из-за него?       — Цзе…       — Я просто хочу, чтобы ты был жив и здоров. Вот кем я хочу, чтобы ты был.       Её всхлипы болезненно вдарили по нему снова, хуже чем кнут по спине, и ему страшно захотелось повернуться к ней лицом, подняться с кровати, и успокоить её в своих объятиях. Но собственная беспомощность давила, и он лишь болезненно поджал губы, вперяя взгляд в никуда.       — Не расстраивайся из-за меня. Пожалуйста, цзе. Я в порядке.       — Ли-эр, я же ничего у тебя не прошу. Только… Только, чтобы ты не игрался с правилами нашего клана, и делал то, что от тебя хотят остальные. Это же немного. Совсем немного.       Он вздохнул.       Разве он уже не делал это всю свою жизнь?       — Но что будет потом?       Хань Цзуньюн, по ощущениям, растерянно застыла. Даже всхлипы её стихли.       — Что… Что ты имеешь в виду?       — Что будет потом? Когда я сделаю всё, что от меня просят остальные?       — А потом… А потом ты будешь жить спокойно, само собой, — она шмыгнула носом. — И проживёшь длинную жизнь. С твоими умениями и последованию пути Дао, не удивлюсь, если станешь бессмертным.       — Но кем я запомнюсь в ней, в этой жизни? — Продолжил Хань Туньчоу. — Чем запомниться эта жизнь мне?       Для чужих ушей, его вопрос, должно быть, звучал насмешкой. Но растерянность в его голоса была искренней.       Ему не вовремя вспомнилось, как будучи ещё совсем юными, сестра тайно прозывала их родителей героями. До того как окончательно перестала их упоминать — или упоминать с натянутым пренебрежением в компании других глав клана — точнее.       Хань Туньчоу сложно было судить их. Он не знал их толком, видел совсем ещё юным, едва умеющим говорить. Ему не объясняли что же за правило нарушили его родители, что сотворили — он просто стал подхватывать чужое презрение по отношению к ним. Расплывчатый образ женщины, что вплетала цветы ему в волосы, и мужчины, подарившим ему деревянный меч, стали ничем больше, чем сном.       Те, что были прозваны его матерью и отцом стали зваться преступниками.       Но что если всё же они были героями? Что если пошли против правил, потому что осознали, что те душат?       — Что на тебя нашло? — Не отвечая толком на вопрос, хлюпнула носом сестра. — Неужто это всё из-за того мальчишки?       — Вэй Чанцзэ здесь не причём.       Может… Может только, если совсем чуть-чуть.       Потому что наблюдая за тем как посторонние относились к нему, как пренебрежительно обсуждали за спиной, прозывая слугой, Хань Туньчоу не мог не осознать одной простой истины — и статус любимчика учителей не мог спасти его от такого же отношения старейшин.       Ведь даже сейчас, когда он не оступился толком — и ведь они сами понимали, что просто заступился — на наказании его осуждали. Шептались, что а может яблоко откатилось не так уж далеко от яблони. Что поводок следовало бы затянуть чуть уже. Чтобы он ненароком не забыл кто он в самом деле.       — Ли-эр, я прошу тебя… Я прошу тебя, просто соблюдай наши правила. Не думай больше о глупостях.       Он поджал губы, испытывая иррациональное раздражение.       Нельзя было злиться на сестру. Она и сама всё прекрасно понимала. Если бы не он — если бы она могла забрать его с собой — то Хань Цзуньюн уже давно покинула бы клан после свадьбы с господином Гу, как тот и хотел.       Он — причина почему она всё ещё была заточена здесь. Меньшее, что он мог бы сделать, так это просто прислушаться к ней.       — Наши правила… Они сокровенны, — продолжала между тем она, вновь касаясь его макушки. — Ли-эр, пожалуйста, пообещай мне, что ты никогда больше против них не пойдёшь. Что… Что даже не будешь задаваться подобными вопросами.       Это была жестокая просьба.       Но сестра делала для него всё, что могла. И всё, что не могла — делала тоже. И он хотел, чтобы то же самое она могла сказать и о нём.       Поэтому вопреки всему, ворох мыслей в его голове пропал моментально, сменившись смиренной тишиной.       — Да. Конечно. Я обещаю, цзе, — она выдохнула. — Я… Я люблю наши правила. Просто порой размышляю не о том. Прости.       — Я тоже люблю наши правила, — согласилась она, и её признание звучало чуть более искренне. — Спасибо.       Может, в глубине души Хань Цзуньюн и уважала их законы в действительности. Смирилась, потому что любила его. Привыкла к порядку, посчитала это место домом.       Хань Туньчоу следовало научиться быть таким же. Вверить всего себя, свою душу в руки Гусу Ланя, его старейшин. Те ведь знали лучше? Верно? Они не желали им зла, иначе не стали бы растить их как собственных детей.       Да?       — У меня для тебя сюрприз, — окончательно успокоившись, объяснила Хань Цзуньюн. Скрипнули половицы. Она поднялась со своего места. — Полежи-ка. Сейчас вернусь.       Он нечленораздельно промычал.       Ему хотелось поменять позу, но двигаться не получалось, поэтому он просто устало прикрыл глаза, ожидая возвращения сестры.       Вот только когда дверь распахнулась вновь, комнату оглушил хорошо знакомый, торопливый ропот ног.       — Хань-сюн, Хань-сюн!       — Шуметь в Гусу запрещено, — неосознанно отозвался он. А затем, лицо его всё же смягчилось, и он охотно уставился на подоспевшего к краю кровати Лань Цижэня. — Добрый день, Ваньмэй.       Чувствуя дискомфорт своего шисюна, не желая, чтобы Хань Туньчоу напрягал шею, Лань Цижэнь уселся на колени перед его кроватью, и прижался подбородком к матрасу, так, чтобы их глаза находились на одном уровне.       Выглядел он страшно взволнованно, и судя по припухшим глазам, сопровождаемым синяками под ними, он всё это время и не спал толком. Только переживал зазря.       — Как ты себя чувствуешь? Уже лучше? Болит? А что болит? Тебе что-нибудь принести? А как быстро ты сможешь восстановиться? А ты питаешься нормально? Тебе можно чай? А спится как? Тебе делают массажи? Или тебя нельзя трогать? О, да — а тебя можно прикасаться? Ты же простишь, что я не пришёл на твоё наказание? Я не мог… Я правда не мог смотреть на это! Но ты же не злишься, правда? Хань-сюн, пожалуйста!       От переизбытка вопросов заболела голова.       — Всё… Всё в порядке, — заторможенно ответил Хань Туньчоу, забывая и половину из того, что тот сказал. — Я не злюсь на тебя. И это хорошо, что ты не пришёл… А по поводу моего восстановления… Дай мне ещё пару недель, и я вернусь в строй. Хорошо?       Тот страдальчески вздохнул.       Его рука робко потянулась вперёд, прикасаясь к щеке Хань Туньчоу. У того мигом предательски спёрло дыхание, но благо, шиди, кажется, снова ничего не заметил. Как и вовсе прошлые разы.       — Я скучаю по тебе, Хань-сюн, — прошептал он едва слышно. — Без тебя тошно.       — Без тебя тоже.       — Ты… Ты выздоравливай поскорее, ладно?       — Конечно.       На призрачное мгновение, Хань Туньчоу вновь подумалось… А что если герои — это те, кто пошли против устоявшихся правил? Те, что выбрали справедливость, а не законы? И что если сестра в детстве не лгала, а родители их правда являлись таковыми? И ведь тогда… И ведь тогда это значило, что герои, они… Не заканчивают счастливо.       А Лань Цижэнь, его Лань Цижэнь, ведь то и дело норовил погеройствовать! Понарушать все правила в мире.       Хань Туньчоу вздохнул.       Он не беспокоился за себя, но мысленно пообещал, что сделает всё, чтобы убедиться в одном — что его Ваньмэй, будет самым счастливым героем в мире.       А он обязательно его прикроет. Чего бы это не стоило.