Песни осеннего плеса

      В небольшом бамбуковом помещении царила блаженная тишина, прерывающаяся лишь незатейливым поскрипыванием каллиграфических кистей по пергаментам. Из широко распахнутых окон веял лёгкий ветер, играющийся с полупрозрачными тюлевыми занавесками, и Лань Цижэнь, тихо надиктовывающий ученикам мораль завершающегося урока, не мог удержаться от того, чтобы ненадолго прикрыть глаза.       — И потому, любое искажение традиционных методов самосовершенствования, любое вмешательство тёмных сил извне — запрещено. Оно разрушает дух и рассудок каждого, кто смеет коснуться неприкосновенного.       Заскрипел чей-то стул.       — Лань-лаоши, но бывают же исключения.       Услышав хорошо знакомый, звонкий и раздражающий голос, Лань Цижэнь с трудом удержался от того, чтобы не зашипеть.       Ему казалось, что после завершения обучения Вэй Усяня минут годы, но сумасбродные речи этого мальчишки, постоянно прерывающего его уроки, будут сниматься ему в страшных кошмарах.       — О каких исключениях может идти речь? — Холодно уточнил он, нехотя распахивая глаза, и поворачиваясь лицом к ученикам. — То, о чём я говорю, непоколебимая правда и вечный закон, царствующий в кругах заклинателей веками.       Серые глазища мальчишки весело блеснули, словно он так и ждал подобного ответа, чтобы начать очередной балаган, несулящий ничего хорошего.       — Может быть и закон, и хорошо известный закон, но ведь история заклинателей нам доказала, что даже у этого правила есть исключение, — со странным энтузиазмом покачал головой Вэй Усянь. — Ведь есть человек, исказивший свои методы самосовершествования, коснувшийся тьмы голыми руками, но сумевший направить его во благо, и даже стать легендой! Что насчёт него, а?       Вечные спутники Вэй Усяня, скромный Цзян Ваньин и нервный Не Хуайсан, одновременно дёрнули его за рукава с обеих сторон в попытке угомонить. Но как и всегда, это было поздно — Лань Цижэнь к собственному ужасу почувствовал, что фитиль его терпения начинает подгорать.       — Нет такого человека. И никогда не будет.       — Да как же нет? — Тот рассмеялся. — А Хань Туньчоу? Все же знают Хань Туньчоу!       Даже спустя долгие годы, знакомое имя резало по сердцу раскалённым мечом.       — Хань Туньчоу — отброс общества, а не легенда, — стиснув кулаки, отрезал Лань Цижэнь. — Его сторонится всё общество, а каком величии может идти речь?       — Оно его сторонится, потому что боится, — храбро возразил Вэй Усянь, подскакивая на ноги от странной нетерпеливости. — Этот господин первый воплотил в реальность идею, что привычные нам методы можно перевернуть с головы на голову… Да все же знают, что боги за это даже вознаградили его бессмертием! Чем тогда не легенда? Да и если против наших законов, то стали бы небожители его поощрять, и—       — Достаточно! — Рявкнул Лань Цижэнь. — Вэй Усянь, убирайся отсюда немедленно! И чтобы глаза мои тебя больше не видели!       Названный лишь звонко рассмеляся, словно ожидая именно такого исхода. Ловко перепрыгнув через стол, за которым сидел, он метнулся к дверям, останавливаясь лишь на короткое мгновение.       — И всё же, я прав.       Лань Цижэнь едва удержался от того, чтобы швырнуть в закрывающуюся дверь очередную книгу.       Вслушавшись в щелчок двери, погрузивший класс в оглушающую тишину, он едва слышно выдохнул, потерев переносицу.       — Л-лань-лаоши, — вдруг робко позвал кто-то из учеников в помещении, — а кто такой этот… Хань Туньчоу?       Лань Цижэнь наградил его осуждающим взглядом, так и кричавшим, что вопрос сам по себе был бестолковым, а абсолютное незнание нового поколения убивало. Но произнести то же самое вслух он не решился. Ведь не подтвердил бы Лань Цижэнь тогда слова Вэй Усяня, что Хань Туньчоу, по сути, легендарная личность, знакомая всем?       — Лань Ванцзи, — без лишних объяснений окликнул он, не желая углубляться в рассказ сам.       Если кто и мог выдать короткий, но содержательный ответ — так то был его племянник. Вот и в этот раз, смотря перед собой, с прямой осанкой и гордо поднятым подбородком, Лань Ванцзи неторопливо ответил однокласснику:       — Хань Туньчоу, так же известный под титулом Циньгуань-ван, является владельцем горы Диюй. Он считается первым заклинателем в историии успешно нарушившим традиционный метод самосовершенствования, и не получивший небесную кару. Вопреки этому, выдуманную им технику — кровавую культивацию — никто так больше осилить и не смог. Все заклинатели, пытающиеся повторить его успех, умирали или сходили с ума, и в отличие от самого Хань Туньчоу, боги к ним так благосклонны не были.       Лань Цижэнь навино понадеялся, что на этом разговор окончится. Вот только обычно молчаливые студенты, внезапно все как один заинтересовались темой разговора; невероятный отклик.       — Прошу прощения, — Не Хуайсан склонил голову, поворачиваясь к Лань Ванцзи, — а разве семейство Хань не являлось частью клана Лань в прошлом?       Лань Ванцзи кинул короткий взгляд на дядю:       — В прошлом.       У присутствующих определённо имелось больше вопросов. Но Лань Цижэнь, лишь слушая эти разговоры, растерял всякую силу продолжать урок. Повторно прикрыв глаза, он осел на стул.       — На сегодня урок окончен. Ступайте. Используйте свободное время во благо.       Он понимал как странно это было — Лань Цижэнь никогда не заканчивал занятия раньше положенного, хоть и задерживать их не задерживал; придерживался строгого графика — но ученики такому исходу дел лишь обрадовались. Стараясь не бежать, кучка мальчишек принялась покидать помещение, шепчась о чём-то между собой.       Один лишь Лань Ванцзи застыл на выходе.       — Дядя в порядке?       — В полном, — он пренебрежительно махнул рукой. — Иди, Ванцзи.       Стоило, однако, Лань Цижэню остаться в тишине, как он об этом пожалел.       Кто бы мог подумать, что когда-то ему придётся говорить на уроке о Хань Туньчоу? Да ещё и в столь мерзком свете?       Прошло, казалось, бесконечное количество с времени с того дня, как Хань Туньчоу перестал быть частью клана Гусу Лань, но даже так, он своевольно продолжал бродить по его воспоминаниям, словно неупокоенный призрак, ищущий ответов.       Лань Цижэнь знал наверняка, что если обернётся сейчас, то сможет почувствовать за второй партой присутствие своего старого друга, некогда облачённого в безупреченые белые одежды.       Вот только… Как и всегда, парта пустовала.       Парта пустовала, а разум Лань Цижэня — нет.       Он продолжал оборачиваться в толпе людей, ища его лицо среди сотни чужих, цепляясь за любую похожую деталь, напоминающую о покинувшем друге. И он по-прежнему просыпался с чужим именем на губах, наивно надеясь, что кто-то откликнется; так, как это всегда было в прошлом.       Увы, Хань Туньчоу был человеком своего слова.       Пообещав однажды больше никогда не появляться на его глазах, он пропал.       Он пропал, и хоть по всем законам клана это было правильно, Лань Цижэнь продолжал глупо надеяться, что однажды тот снова окажется на пороге его комнаты, с мягкой улыбкой на губах.       И ничего, что на место любви и наивной ненависти уже давно пришла горькая обида.       Лань Цижэнь был не прочь подождать.       Времени, в конце концов, было достаточно.