По мере поступления

Мерзкое жужжание сквозь сон въедается в мозг. Этот звук откуда-то издалека – бесит жутко. Джисон страдальчески мычит, глаза открывать не торопится, он так сладко спал, он поспал бы ещё, но что-то жужжит и бесит. Он пытается игнорировать этот звук, лежит с закрытыми глазами и надеется уснуть обратно, но не выходит. Вместо этого он вынужден потихоньку просыпаться. Вставать отчаянно не хочется. Открывать глаза не хочется. Хочется поудобнее устроиться в мягкой постели и ощущать дальше приятную тяжесть на своей талии, тепло позади себя, хочется прижиматься к этому теплу и вздрагивать от размеренного дыхания в шею. Джисон кладёт руку поверх руки на своей талии, переплетает пальцы и жмётся спиной, притягивая сцепленные руки к груди. Уютно. Минхо рефлекторно прижимает Джисона к себе сильнее, выдыхая в шею так, что Джисон мелко вздрагивает. Жужжание как-то незаметно прекратилось. Джисон упустил этот момент, фокус его внимания сместился на Минхо, обнимающего его со спины. И вроде лежать удобно, вроде так хорошо и спокойно должно быть, но Джисон, всё ещё сцепившись пальцами с Минхо, открывает глаза, моргает и хмурится. Минхо позади него. Джисон кожей чувствует его кожу, он своим голым телом чувствует его голое тело. Так откровенно и открыто. Впервые в жизни Джисон просыпается голым в одной кровати с кем-то тоже голым, и этот кто-то не просто «кто-то». Это Минхо. Это, чёрт возьми, Минхо. Когда эта мысль окончательно формируется в голове, где-то между грудной клеткой и желудком запутывается клубок из стыда, неловкости, восторга, страха и возбуждения. И всё за несколько секунд. За несколько секунд сон снимает как рукой. Джисон убирает руку Минхо с себя и осторожно отодвигается от него, лишь бы не разбудить. Садится аккуратно, морщится от ноющих ощущений по всему телу, особенно в бёдрах и ягодицах; в плечах и руках меньше, но и в них слабость. В целом, ощущения как после тренировки – терпимо. Джисон мысленно объясняет себе эти ощущения, списывает всё на танцы этой ночью, немного на алкоголь, а о причине того, почему он лежит тут с Минхо голый, он старается сильно сейчас не думать. Но не думать об этом сложно. Поясницу жутко тянет, когда Джисон потягивается, да и сидеть как-то… неудобно, что ли. Хотя кровать у Минхо мягкая. Джисон упирается на вытянутую правую руку, переносит на неё часть веса тела, и вроде, если не сидеть на заднице полностью, становится комфортно. Относительно. Не так комфортно, конечно, как после ночей, когда он не занимался анальным сексом с лучшим другом, но… Джисон вздрагивает, закрывает глаза и сжимает челюсти. Мысли творят какой-то беспредел, память любезно воспроизводит особо интригующие эпизоды их совместных активностей, тело отвечает на это какими-то жаркими и неуместными позывами, а щёки стремительно краснеют. Хочется провалиться сквозь кровать, пол, потолок соседей, этажи под ними и, наконец, сквозь землю. Джисон вздыхает и открывает глаза. Смотрит на Минхо. Он спит себе, на лице ни единой эмоции, только безмятежность, которой даже немного завидно. Джисон хоть и старается дышать размеренно и не накручивать себя, но процесс неизбежно запускается. И вид Минхо не помогает. Джисон нервно сглатывает, пока смотрит на его лицо, на его беспорядок на голове, на его закрытые глаза, его скулы и челюсть, на его прямой нос и очерченные губы. Хочется убрать со лба волосы, чтобы не лезли в глаза, но Джисон будто боится пошевелиться. Он, стыдливо закусив губу, смотрит на шею Минхо и его ключицы, смотрит на созвездия из синячков – они не слишком тёмные и не слишком глубокие, но стыд всё равно горячей лавой обжигает грудину. Потому что это не какие-то там синячки, это засосы, которые понаставил Джисон, пока целовал и кусал, как оголодавший. Джисон смотрит на Минхо, а в голове красным горит вопрос: что, чёрт возьми, мы наделали? А что наделал Джисон? А, ну да, он с какого-то перепугу предложил Минхо поцеловаться, а потом… а зачем он вообще предложил это? Что хотел проверить? Захочется ли трахнуть лучшего друга? К слову, не захотелось. Захотелось, чтобы лучший друг его трахнул. Джисон со стыда ёжится. Он кривит губы, мысленно покрывая себя матом, и пятернёй проходится по своим лохматым волосам. Хочется исчезнуть. Хочется сбежать и спрятаться где-нибудь, где не надо разбираться с последствиями своего «а что, если?». А что будет, если мы поцелуемся? Вот что будет: будет новый день, будут тянущие мышцы, будет смешанное чувство стыда и возбуждения, от которого ещё больше стыдно. Будет ощущение неопределённости и вопрос «а дальше что?». А дальше разговор на тему того, что, чёрт возьми, они наделали. Или, что наделал Джисон. Ясное дело, что продолжать общение в том виде, в каком оно существовало до этой ночи, у них не выйдет. У Джисона точно не получится, для него это значит слишком много, чтобы делать вид, что всё как обычно. Делать вид, что ничего не произошло, глупо и незрело, разговор между ними будет хотя бы потому, что оба они не терпят неопределённости. Но Джисон к разговору не готов. Ещё неделю назад, если бы ему сказали, что его первый секс будет с Минхо, он покрутил бы у виска пальцем, рассмеялся и ответил бы «ха, теперь скажите это Минхо, только осторожно, он может испепелить взглядом». А теперь как-то не до смеха совсем. Теперь Джисон смотрит на Минхо, на своего близкого друга, на своего лучшего друга, и не понимает, как с ним взаимодействовать после его пробуждения. Как с ним теперь разговаривать? Как обниматься с ним, как его касаться? Как приходить к нему с ночёвкой? Минхо выглядит как обычно – не считая засосов, – но в глазах Джисона он теперь другой. Что-то внутри самого Джисона поменялось, точнее, вскрылось. Его чувства, за которыми он всегда следил, будто вышли из-под контроля. Они как вода под крышкой, которая кипела, кипела и выкипела – теперь этот кипяток повсюду, повсюду явный беспорядок, но убирать его опасно, ведь можно обжечься, и оставлять надолго так тоже не вариант. И что делать – непонятно. Ждать, пока остынет? Всегда остывало, всегда кипело снова, никогда не выкипая, но вот где он сейчас. Джисон вздыхает, взъерошивая волосы, и слышит то самое жужжание опять. Вроде, со стороны комода. Джисон прищуривается, фокусирует зрение, картинка перед глазами хоть и нечёткая, но свечение телефона Минхо на комоде он различает. Сползает с кровати, делает шаг, второй, морщится от неприятных ощущений в пояснице, но к телефону ковыляет уверенно. На комоде рядом с телефоном Минхо очки Джисона – перед сном они остались на матрасе на полу, но Минхо, как всегда, обо всём позаботился. Джисон сначала напяливает их на себя, чтобы видеть чётче, затем смотрит на экран телефона и видит фото улыбающейся мамы Минхо со входящим вызовом. Минхо нужно ответить, она ведь звонит ему редко. И не потому, что забила, а потому что расписания у них никогда, кроме воскресений, не сходятся. Когда у неё начинается рабочий день, у Минхо подходит к концу учебный; когда её рабочий день заканчивается, Минхо уже спит. Между ними разница в восемь часов и десять тысяч километров, разговаривают они где-то пару раз в месяц, поэтому Минхо нужно ответить. Минхо, для начала, надо разбудить. Тем более, уже четыре часа дня – так поздно они просыпаются крайне редко, только если на каникулах. Джисон ковыляет к Минхо, садится на кровать и собирается потормошить его плечо. Поднимает руку и останавливается: сделать это простое прикосновение неожиданно непросто. Джисон останавливается у самого плеча, сглатывает. Сейчас он разбудит Минхо, тот поговорит с мамой, а потом что, будет говорить с Джисоном? Джисон к этому не готов. Но Минхо надо ответить. — Минхо... — Джисон тормошит его плечо, голос у него хриплый, тихий, он прокашливается и говорит уже громче: — Минхо, мама звонит. Минхо мычит сквозь сон, не пошевелившись. Джисон сжимает его плечо мягко, но с силой. — Просыпайся, тебе надо ответить. Минхо просыпается нехотя, еле-еле. Даже не совсем просыпается, лишь шевелится ответной реакцией на внешнее воздействие, вяло мычит и забавно морщится. — Минхо! Мама твоя звонит, вставай давай, — Джисон тормошит плечо ещё сильнее, Минхо сонно хнычет: — Хани, не ругайся… — и, не глядя, тянет руку в его сторону. Джисон вздрагивает от прикосновения к своим рукам и съёживается, когда Минхо обнимает его пояс и тянет на себя. Часть Джисона шепчет о том, что ну его, этот телефон. Кинуть бы его куда-нибудь в сторону, кинуться на Минхо, и гори оно всё… Но другая часть кричит, что надо бы пулей кинуться с кровати, кинув в Минхо телефон, и бежать. И гори оно всё! Джисон неуклюже выскальзывает из объятий Минхо и, сунув телефон в его руки, ворчит: — Не буду ругаться, если ты ответишь на звонок, — затем тормошит его снова. Минхо наконец-то открывает глаза и, сощурившись, смотрит на экран. Вздыхает и прочищает горло, принимая вызов. — Привет, мам, — его голос тихий, мягкий, какой-то даже нежный. Джисон смотрит на его безмятежное лицо, смотрит, как он расслабленно усмехается, не открывая глаз. — Спал. Джисон слышит голос из телефона, но слов разобрать не может. И не надо, подслушивать – неприлично. Сидеть и внаглую пялиться, как кто-то говорит по телефону, тоже. — Уже четыре? Подожди, — Минхо открывает глаза, смотрит в телефон, щурясь, моргает и его брови подлетают вверх. Он возвращает телефон к уху. — Кошмар. Уже четыре. Мы просто уснули утром где-то… в шесть? Да? Он смотрит на Джисона вопросительно, а Джисон теряется. Его сердце вдруг стучит быстрее, будто его подловили на чём-то непристойном, он опускает взгляд, кивая: — Ага. — Да, с Хани. Он у меня, — с улыбкой в голосе говорит Минхо. Джисон смотрит на него украдкой, Минхо улыбается, глядя на Джисона так, что к щекам приливает тепло. — Нет, мам, мы не сидели за компом. Нет, не сериалы, мы… гуляли. Нет, мам, много не пили. Что за допрос? Минхо тихо смеётся, а Джисон решает встать уже с кровати и не подслушивать. Садится на край, потягивается. — У друга был день рождения. У Хёнджина. Который парень Феликса, ага. Джисон встаёт, понимая, что Минхо на него, скорее всего, смотрит. Он ковыляет из комнаты, идёт сначала в туалет, потом в ванную. Непривычно ходить по квартире Минхо голым. Непривычно и стыдно. Джисон смотрит на своё отражение в зеркале ванной, пытается уложить хаос на голове – уснул с мокрыми волосами, и вот результат. Он умывается холодной водой, жар на щеках убавляется, но ненадолго: он замечает несколько небольших засосов у себя на шее тоже, и новая волна стыда окатывает с головы до пальцев ног. И снова память подбрасывает картинок, а тело в ответ вспоминает ощущения губ на коже, и Джисон вздрагивает уже от злости. И что, теперь всегда так будет? Он теперь до конца жизни будет вспоминать секс со своим лучшим другом? Ну конечно, такое-то событие свершилось! Какой же отстой. И стыдоба какая. Просто жуть. Джисон агрессивно чистит зубы своей щёткой, хмурится, прикидывая, что на его полке в шкафу Минхо в общем клубке одежды может затесаться его чёрная водолазка. Давно он не видел её на полках в своём общежитском комоде, значит, надо поискать тут. Поискать, одеться и свалить. Джисон ополаскивает рот, щётку кладёт на место в пластиковый стаканчик. Там их всего две: его и Минхо, даже не его мамы. Только их. Они как будто живут вместе – что ж, не привыкать. Они всегда спят в одной комнате – это, опять же, по привычке. Хотя есть ещё одна с кроватью, есть удобный диван в гостиной, но они с Минхо всё равно спят всегда рядом. Минхо на полу, Джисон на кровати, иногда наоборот, но чаще Минхо уступает ему кровать, просто потому что ему не жалко. Так он выражает свою заботу. Ещё он готовит им завтраки. И обеды, если надо, и ужины. Он часто спрашивает, что Джисон хотел бы поесть, но в основном выбирает меню сам, потому что знает, что любит Джисон. А вкусы в еде у них плюс-минус одинаковые. И что бы Минхо ни приготовил, Джисон будет есть и хвалить. Ещё Минхо никогда не навязывается. Джисону раньше казалось, что это он навязывается, но Минхо ещё лет в пятнадцать дал понять, что ему с Джисоном хорошо. С ним спокойно, с ним весело и интересно, а Джисону спокойно, весело и интересно с ним. Ещё Минхо очень хороший друг. Лучший. Для Джисона, по крайней мере. И потеря его в качестве друга будет невосполнимой. Да, жить без него Джисон сможет, даже неплохо, но думать о жизни без такого друга, – без этого человека в целом, – не хочется. Если из-за какого-то секса он потеряет лучшего друга, то он себе этого не простит. Хотя, почему сразу потеряет? Вряд ли Минхо так просто его кинет, не кинул же за столько лет. И почему это из-за «какого-то» секса? Лучшего. Джисону сравнивать, конечно, не с чем, но думать о сексе с кем-то другим даже не хочется. Ему было так хорошо. Даже лучше. Он и подумать не мог, что так в принципе бывает: так осторожно, нежно, но в то же время с силой, даже грубовато. Да, неуклюже в какой-то степени и неловко, но так… доверительно? Минхо узнал его грязные секретики, он не осуждал, более того, ему как будто понравилось? Он будто на одной волне с Джисоном даже в этом смысле. Было так хорошо, что Джисон вспоминает об этом и тихонечко скулит. А потом морщится, глядя на себя в зеркало. Докатился. Как же он жалок сейчас, боже. Запал на лучшего друга после одной совместной ночи, ну не дурак ли? Не то чтобы запал впервые, но каждый раз всё равно неприятно. И немного больно. Только он подумает, что всё прошло, так нет же! Каждый раз обманывается. — Идиот, — сам себя ругает Джисон. Чувствует себя отвратительно. Хочется изолироваться от всего мира, закопаться под ближайшим деревом, повесив табличку «тут лежит самый безнадёжный и жалкий дурила, просьба не откапывать». Надо валить. Придумать отмазку и валить. Потянуть время, взять перерыв на подумать. Джисон не готов смотреть Минхо в глаза и отвечать на его вопросы. Не готов слышать его «надо всё обсудить». Если честно, Джисон на девяносто процентов уверен, что Минхо не будет злиться или драматизировать. Не будет убеждать обоих, что между ними больше ничего не будет, не будет сваливать всё на минутную слабость, на какой-то магический момент, он не будет клясться, что это было ошибкой. На десять процентов Джисон допускает всё это, но он уверен: Минхо захочет обсудить, по какой причине произошло то, что произошло. Почему Джисону приспичило поцеловать его, почему он вдруг накинулся на него и практически умолял себя трахнуть. Джисон не готов отвечать на эти вопросы. Не готов отвечать ни Минхо, ни себе, потому что так жутко стыдно, он такой идиот. Такой жалкий дурила, который западает на своего лучшего друга снова и снова, который всё вечно отрицает и оправдывает сам себя по-идиотски нелепо, который никак не разберётся с собой, со своими противоречивыми чувствами. Ответ на все вопросы один: у него съехала крыша. Кукушка полетела. Чердак потёк. Как там ещё говорят? И всё это о Джисоне. Потому что невозможно вечно игнорировать очевидное. Джисон не готов ничего обсуждать с Минхо. Ему бы сперва с самим собой всё как следует обсудить. Но для начала надо выйти из ванной. Голым идти стрёмно, благо, вчера он оставил на крючке в ванной сушиться своё полотенце, поэтому оборачивает его вокруг бёдер и, выдохнув, выходит. Минхо всё ещё лежит на кровати с телефоном у уха и мычит что-то маме в ответ. Джисон на него старается не смотреть. Он подходит к кровати, наклоняется к полу за своими боксерами, залетает в них пулей, дико смущаясь, и только тогда снимает полотенце. И всё ещё дико смущается. Выглядит всё это наверняка нелепо, но как уж есть. Джисону не привыкать так выглядеть, разом больше, разом меньше. Он складывает полотенце, идёт к шкафу и суёт его в свою полку. Идти за своими вещами до корзины для белья он не собирается, времени терять нельзя, поэтому вытаскивает из полки джинсы, находит ту самую чёрную водолазку, но пока не достаёт. Ныряет в джинсы, застёгивает пуговицу, ширинку, слышит: — Мам, повиси секунду. Что? Ладно. Хани? Джисон понимает, что некрасиво не отзываться на своё имя. Некрасиво и подозрительно, поэтому он всё-таки смотрит на Минхо и понимает, что смотреть на него сегодня рискованно. Минхо на кровати, нижнюю часть его тела закрывает одеяло – и слава всем богам, иначе вероятность того, что Джисон полез бы из джинсов обратно, резко возросла бы. Учитывая, что взгляд у Минхо… странный. Он немного в замешательстве, и это Джисону знакомо, но есть ещё что-то, опасное такое, скрывающееся в темноте его глаз. Что-то вроде новое, а вроде и нет. Этот тёмный взгляд скользит по Джисону с головы до ног и обратно. По спине Джисона бегут мурашки. — Что? — резковато отвечает он, дёргая плечом, будто от этого мурашки разбегутся. — Мама передаёт тебе привет, — уголок рта Минхо ползёт вверх. — Спрашивает, как у тебя дела. — Нормально, — Джисон отворачивается к шкафу, достаёт водолазку и тут же надевает. Выдыхает. — Ей тоже привет. Замечает чёрную панамку, которую считал без вести пропавшей, напяливает на волосы в надежде, что хаос немного поуляжется. Осталось надеть чистые носки и можно валить. — Ты уходишь? Джисон кивает. — Не поешь перед уходом? — Нет, — звучит как трусливый дурак, но да ладно. А Минхо звучит как… — Всё в порядке? — звучит слишком ласково. — Выглядишь тревожно. Джисон поправляет очки, садится на кровать спиной к Минхо и надевает носки, в уме прикидывая, чего бы такого сказать, чтобы сбежать и не задеть при этом Минхо. — Всё хорошо. Я просто… Мне надо идти. Он встаёт, а Минхо, между тем, говорит в трубку: — Мам, у Хани всё нормально, он тоже передаёт привет. Он сейчас уходит, я провожу его и перезвоню, хорошо? Ага. Давай. Минхо откладывает телефон и тянется через кровать за одеждой на полу. Джисон отводит взгляд и, лишь бы не подглядеть ничего лишнего, выходит из комнаты прочь. В куртке у входа проверяет карманы: в правом лежит телефон, разряженный ещё с ночи, в левом – кошелёк и ключи от комнаты в общаге. Всё на месте, единственное, жаль, что телефон не зарядил. Но было как-то не до этого. Минхо появляется в прихожей, когда Джисон шнурует уже второй ботинок. — Ты куда-то торопишься? — звучит он спокойно. Джисон поднимается. Смотреть в глаза Минхо как-то тяжеловато, поэтому он смотрит на его футболку. Легче не становится: перед глазами мелькает момент, когда он эту футболку с него снял. Джисон опускает взгляд ниже, на пижамные штаны, и невольно вспоминает, как сидел на Минхо верхом, вцепившись в резинку этих самых штанов, и отчаянно хотел их с него стянуть. Но Минхо сам перед ним разделся, и от этих воспоминаний внизу живота начинается какая-то нежелательная активность. Джисон суетливо тянется к куртке. — Да, тороплюсь кое-куда. Тороплюсь уйти отсюда побыстрее и начать охреневать от того, что происходит. — Что-то случилось? Действительно. — Ну… — Джисон мог бы сказать всё, как есть. В конце концов, это всё ещё Минхо, он поймёт. Но сказать правду сейчас означает сделать первый шаг на пути к обсуждению скользкой темы их дальнейших отношений, а там и до обсуждений дурацких чувств Джисона недалеко. Джисон пока не готов. — Мне Чан написал. Там что-то… надо что-то сделать. Я так толком и не понял, сейчас поеду и узнаю. — Так… у тебя телефон разве вчера не сел? — хмурится Минхо. — Эм, — Джисон чешет затылок, скривив губы. Обычно он думает быстро, говорит быстро, фристайлит на раз-два, лишь бы отмазаться от чего-то. Но сейчас, когда Минхо смотрит на него внимательно, думать не получается никак. — Я ставил его на зарядку. Джисон смотрит на Минхо осторожно, будто тот начнёт сейчас просить его показать телефон, показать сообщения Чана, будто потребует доказать что-то и сознаться в наглой лжи, но Джисон знает, что Минхо так делать не будет. Минхо лишь неопределённо качнёт головой, вздохнёт и подожмёт губы. Минхо неопределённо качает головой, вздыхает и поджимает губы. Затем говорит ровно: — Я так понимаю, поговорить со мной ты не хочешь? Джисону стыдно. Стыдно, что он так тупо сбегает, но ему это правда нужно. Нужно собраться с мыслями, привести в порядок то, что в голове путалось годами и теперь запуталось окончательно. Ему нужно поговорить сначала с самим собой. — Позже, — сухо отвечает Джисон. — Мне пора. Минхо кивает. — Ладно. Опустив взгляд, Джисон поворачивается к двери, открывает её и выходит. Идёт к лифту, ощущая на себе взгляд Минхо. Нажимает на кнопку вызова, поправляет очки, поправляет панамку. Руки по карманам куртки, он жуёт нижнюю губу. Внутри всё будто вибрирует от того, что хочется вернуться к Минхо и обняться с ним на прощание, как они всегда делают. Но касаться его пока рано. Джисон всё ещё не понимает, как теперь ему с ним взаимодействовать. Лифт наконец-то приезжает. Джисон поворачивается в сторону Минхо, тот стоит, привалившись к косяку двери и скрестив руки на груди, хмурится. Джисон неловко машет ему на прощание, Минхо рассеянно машет ему в ответ. И всё. Вот так и разошлись. Джисон уже по пути на остановку подумал, что надо было хотя бы сказать «пока» или «до завтра», но как-то не сложилось. Джисон смотрит в окно из автобуса и думает, что ехать от Минхо в общагу, когда ещё так светло, непривычно. В воскресенье он всегда возвращается поздно, прямо перед полуночью – правила общежития не нарушает, и ладно. Весь день он зависает у Минхо. Они еле просыпаются к обеду (в основном Джисон), готовят (в основном Минхо), едят, валяются, тискаются с кошками, ржут, болтают, залипают в тикток, в ютуб, в сериалы, идут в магазин за продуктами, играют во что-нибудь, если Джисон пришёл со своим ноутбуком, готовятся к занятиям – в общем, занимаются обычными делами, какими занимались бы и поодиночке. Джисон никогда не оставался с какой-то целью, он всегда оставался просто так, потому что им комфортно вместе, потому что идти ему никуда не надо, только к полуночи в общежитие, если он заранее не отмечался. А если отмечался, то он оставался ещё на одну ночь, и на следующий день они вместе шли на пары. А сейчас Джисон идёт в общагу, когда еле-еле случилось пять вечера. Хвала небесам, его соседа по комнате не будет до завтрашнего дня, так что сегодняшние вечер и ночь Джисон проведёт в желанном одиночестве и, может быть, в самобичевании. Но это не точно. Первым делом Джисон топает в душ: скорее, просто отмокнуть, чем мыться. На этаже тихо, в коридорах пусто, очереди к душевым нет. Многие на выходные уехали кто куда – март, всё-таки, и погода хорошая, и начало семестра не предполагает адовых нагрузок. Вот народ и отдыхает, пока может. Джисону стоять бы под душем и стоять, раз никто не торопит, но он выходит быстро: вдруг вспомнил, как вчера нечаянно залип на Минхо, пока тот мылся. Стало жутко от самого себя и некомфортно, поэтому из душа Джисон вылетает. Наспех обернувшись полотенцем, он подходит к шкафчикам и замечает своё отражение в зеркале около них. Тяжко вздыхает. Отворачивается, быстро одевается в чистое, прикрывая свой срам на шее и ключицах широкой футболкой, и чешет затылок. В голову не к месту лезет мысль: и с какого хрена Минхо так хорошо целуется, – не говоря уже об остальном, – у него же опыта ноль! Не сказать, что идеально, но что есть это «идеально» в поцелуях? А в сексе? И для первого, и для второго главное, чтобы было по обоюдному желанию, по согласию и безболезненно, плюс безопасно. А если это происходит с человеком, от которого внутри всё сжимается от нежности и восторга, тогда вообще замечательно. Сжимается ли у Джисона? Хороший вопрос. Он тупо стоит у шкафчика с закрытыми глазами, думает о Минхо, прислушивается к своим ощущениям, затем выдыхает тихое: — Сука. Что ж, его внутренности снова перекручиваются. Такого не было уже сколько, лет пять? Наверно меньше. Три? Или два? Если начистоту, похожие ощущения возникали у него да хоть на той неделе, но их Джисон либо игнорировал, либо успешно себе объяснял: это у них с Минхо просто такая дружба. У них своя норма. Кто эту норму установил? Хан Джисон, конечно! Ещё лет в семнадцать придумал себе систему их с Минхо взаимоотношений, о которой Минхо, ясное дело, в душе не чает. Так вот: смотреть на своего лучшего друга и хотеть его обнять – в норме, это хорошо, это можно. Смотреть на своего лучшего друга и хотеть его чмокнуть в щёку – немного на грани, но всё ещё в норме. Смотреть на своего лучшего друга и хотеть поцеловать его в губы – тревожный звоночек, надо быть осторожнее. Смотреть на своего лучшего друга и хотеть его – ну, тут всё ясно. Последнего, к слову, до вчерашнего дня не было давно. Настолько давно, что Джисон и забыл уже, что это вообще когда-то было. А всё началось с малого. Джисону было пятнадцать. К тому времени они с Минхо уже пару лет общались чуть ближе, чем просто одноклассники. Они сидели вместе на уроках, ходили на одни и те же дополнительные занятия, периодически виделись после школы, любили одни и те же штуки в кино и музыке, да и в целом имели много общего, будучи при этом с виду совершенно разными. Но они были друзьями. Джисон иногда ходил в гости к Минхо, а Минхо – к Джисону. Родителям Джисона никто из его приятелей никогда особо не нравился, но Минхо был исключением: приличный же мальчик, спокойный и воспитанный, а их громкий непоседливый сынуля, подружившись с ним, и учиться стал лучше, и хулиганить стал меньше. А Джисон нравился маме Минхо и его бабушке просто потому, что он, такой вот громкий, непоседливый и хулиганистый, есть. Они его как своего приняли, стоило Минхо сказать, что он его друг. За те пару лет мальчишки сдружились так, что в какой-то момент Джисон предложил Минхо: — А давай ты поживёшь у нас? В то время мама Минхо должна была в очередной раз уехать по работе, и Минхо предстояло жить у бабушки несколько недель. Его бабушка жила (да и сейчас живёт) за городом. Когда Минхо жил у неё, она каждое утро вставала рано-рано, возила его в школу на своём стареньком хёндэ чуть ли не в самый центр города, потом ехала обратно в пригород в парикмахерскую на работу, затем забирала его со школы в свой перерыв и ехала на работу снова. Делала огромный крюк и туда, и обратно, тратила время и бензин, но что делать? Любимый внук всегда был дороже любых затрат. — В смысле? — Минхо проморгался тогда забавно. Он всегда так делает, когда что-то вроде понимает, а вроде нихрена – Джисон заметил это ещё на уроках английского. — В прямом. Когда твоя мама уедет, ты не хочешь пожить у нас? Со мной. Ты ж знаешь, мой брат уехал учиться, в комнате теперь свободная кровать. И я живу ближе к школе. Твоей бабушке не надо будет подниматься так рано и мотаться по городу. И потом, мы можем вместе делать уроки, смотреть фильмы, ты можешь готовить у нас, если захочешь. Ты же любишь готовить, — да, Джисон подготовил аргументы. Железные. — А твои родители не против? — Минхо звучал недоверчиво, даже с опаской. У Джисона довольно строгие родители, и хоть они относились к Минхо хорошо, он их строгости немного побаивался. Мама Джисона строила своих сыновей так, как ни мама, ни бабушка Минхо вместе взятые никогда его не строили. Джисон даже немного завидовал. — Они не против. Я думал, придётся их уговаривать, но мама согласилась при условии, что в нашей комнате будет чисто и мы будем вовремя делать уроки, а не только балду гонять. А батя сказал, чтобы мы сильно не шумели. И всё. Минхо тогда начал кусать щёки изнутри, подтянул рукава свитера на пальцы и нечитаемым взглядом смотрел вбок от Джисона. Обдумывал всё. Наверняка думал про маму, про бабушку, про то, согласятся ли они. Но Джисон был уверен: если правильно подать это предложение, привести аргументы и состроить жалобную милую моську, то и мама, и бабушка Минхо согласятся точно. Нужно только, чтобы согласился сам Минхо. — Ну… в принципе… — тихо сказал он. — Я могу ездить к бабушке на выходные. Или иногда ночевать у неё. — Конечно, можешь. Но согласись, муторно ездить из пригорода в школу. И тебе, и ей. — Да, муторно, — Минхо улыбнулся краем рта. — И у бабушки скучно. — Со мной точно не соскучишься. У нас уроков всегда дохера, не до скуки. А ещё сериалы сами себя не посмотрят. Минхо рассмеялся тогда мягко и с теплом, и в тот момент Джисон уже ощущал внутри что-то мягкое и тёплое, но был без понятия, что это. — А что делать с Суни? — грустно протянул Минхо. Джисон поджал губы: он честно не подумал о кошке Минхо, он и маме про неё не говорил. Вряд ли она согласится принять в доме на несколько недель ещё и кошку. — Блин, — вздыхает Джисон. — Вряд ли мама будет «за». Она кошек не любит. Минхо молчал тогда где-то с минуту, в течение которой Джисон сидел и судорожно соображал, какие ещё аргументы можно привести. Он понимал прекрасно, что если любимая кошка будет жить у бабушки, то и Минхо скорее всего тоже. А так хотелось, чтобы он согласился пожить у них. Потому что это обещало веселье каждый день, потому что Джисону нравилось проводить время с Минхо и ему всегда было как будто мало. Потому что у Джисона ещё не было таких друзей, как Минхо. Он уже тогда был для него особенным, но Джисон даже не размышлял на тему того, что такого особенного в Минхо. Вроде обычный пацан, неловкий и нескладный, как и сам Джисон, но в отличие от него по-взрослому спокойный и рассудительный, хоть и временами дурашливый. Может, именно это Джисона в нём и привлекало: они во многом похожи, но вместе с тем разные. — Ладно, — наконец выдохнул Минхо. Джисон смотрел на него большими круглыми глазами, ожидая его решения. — Суни немного поживёт без меня у бабушки. Это же ненадолго. Я могу ездить к ним на выходные. — Да, да, да! — Джисон активно закивал. — И ночевать у них иногда. — А если заскучаю, то всегда могу уехать к ним, правда? — Конечно, — Джисон улыбнулся тогда, но как же ему не хотелось, чтобы Минхо уезжал. И Минхо не уехал. Минхо жил в семье Джисона почти семь недель. Почти семь недель они засыпали в одной комнате, просыпались, чистили зубы, толкая друг друга, спорили на тему того, кто займёт душ первым. Минхо занимал первым, потому что «Хан, пока я буду мыться, ты можешь ещё поспать». На тему того, кто первым займёт душ они спорили крайне редко. Но они часто спорили из-за чего-нибудь другого – из-за чего угодно, из-за всякой ерунды. Несколько раз они даже ссорились, причём крупно. Ссорились так, что Джисону хотелось выгнать Минхо из их комнаты нахер, и пусть он спит на диване в гостиной. А всё потому, что у Минхо была отвратительная манера вести диалог. Точнее, не вести. Когда ситуация накалялась, Минхо предпочитал молчать. Сначала накалить эту ситуацию своим сарказмом и едкими замечаниями, а потом молчать. Джисон же предпочитал бурно жестикулировать и накалять ситуацию ещё сильнее, с жаром выясняя, кто прав, а кто виноват. Либо наоборот: Джисон замалчивал мелкие обиды, которые потом разрастались до жутких масштабов, а Минхо пытался в них разобраться, но не мог. Поэтому раздражался, а Джисон дулся, потом они кричали друг на друга шёпотом – папа же просил быть тише. После такого дружба обычно заканчивается, но их, наоборот, становилась крепче. Они всегда каким-то непонятным образом мирились. Джисон остывал, и Минхо наконец-то начинал говорить; либо Джисон наконец собирался с духом и выкладывал Минхо свои обиды максимально без наезда. Удивительно, но даже в их не самом спокойном возрасте они как-то договаривались. Минхо жил в семье Джисона почти семь недель, и за то время они сблизились так, как не сблизились за предыдущие два года общения. Джисону нравилось жить с Минхо, несмотря на стычки и ссоры, нравилось, что он рядом, что не надо никуда ехать и звонить, что можно в любой момент сказать: — Может, ужастики посмотрим? — Эм… Ты до усрачки боишься ужастиков, Хан. — С тобой не боюсь. Или: — Эх… я скучаю по Суни. Так хочется её потискать. — Собирайся. — В смысле? Куда? — К бабушке твоей. Мы едем тискать Суни. Или: — Блять, Минхо! Да убери ты эти свои мешки с пола, ну ёбана… я чуть не уебался! — А ты попробуй под ноги смотреть, говорят, помогает не уебаться. — Эй, слышь! Ну или: — Хан, твою ж… приберись уже на своей половине комнаты, смотреть стыдно! — А ты не смотри! — А я посмотрю. Посмотрю, как твоя мама тебе за этот срач люлей пропишет. — Да я с тобой живу почти месяц, меня моей мамой уже не напугаешь! За те почти два месяца было всякое. На второй неделе совместного проживания Джисон впервые уснул в кровати Минхо – не было стыдно или неловко, было просто «ой, а что я тут делаю» с утра и «лежишь, очевидно» в ответ. Спать в одной кровати было тесно, но не странно. Было тепло и уютно, было хорошо. На четвёртой неделе к ним пришла их школьная подружка делать проект и, застав их перепалку, пошутила, что они ругаются как женатики. К слову, после этого оба начали следить за собой и ссориться стали реже. В конце шестой недели они пошли на вечеринку старшеклассников, куда Джисона позвали его знакомые. Он тогда почти не пил, вкус алкоголя вызывал только отвращение, а вот Минхо с непривычки как-то незаметно напился. Ну а что? Бывает. Тем более, что жил он не у бабушки, мамы в городе не было, зато были у них ключи от пустой квартиры Минхо и эксклюзивное разрешение мамы Джисона переночевать разок там. Они туда и шли еле-еле. Пешком. На дворе стоял тёплый июнь, сезон ливней ещё не начался, и они плелись посреди ночи домой к Минхо, совершенно не переживая, что с ними может что-то случиться по пути. Благо, обошлось без приключений. По дороге Минхо, почти повиснув на тощих плечах Джисона, коряво пел всякую попсу ему прямо в ухо. Джисон тащил его и думал, что надо бы начать ходить в качалку. А то поступят они в универ, там начнётся веселье явно похлеще этого, и таскать на себе Минхо придётся чаще. И да, в свои пятнадцать-шестнадцать лет они уже решили, что поступят в один университет, хотя до выпускного было ещё учиться и учиться. Когда Джисон сказал маме, что уедет поступать в Сеул с Минхо, она усмехнулась и сказала что-то вроде «если вы всё ещё будете дружить к тому моменту, то ладно». Джисон тащил на себе Минхо в ту ночь, слушал его пьяное негромкое пение, ощущал его тёплые руки на себе и не понимал, что такого должно случиться, чтобы они перестали дружить. Позади было шесть недель их совместной жизни, шесть самых насыщенных и непонятных, но крутых недель, после которых у Джисона язык не повернётся назвать Минхо просто другом. Он лучший. Самый лучший. — Пой со мной, — ласковый шёпот в ухо и мурашки по спине и рукам – Джисона тогда словно током прошибло. Он усмехнулся криво, сжимая талию Минхо, и начал подпевать мелодию, потому что слов наизусть не знал, зато их знал Минхо. Довольный и до ужаса милый Минхо. — Ты такой милый, когда пьяный, — хихикнул Джисон, когда Минхо перешёл на фальцет в самый разгар припева. В самый разгар припева голос Минхо сорвался, он засмеялся и пьяно протянул: — А ты… а ты красивый. — Я красивый, когда ты пьяный? Минхо глупо захихикал Джисону в плечо, споткнулся о свои ноги, и они оба чуть не упали. Джисон успел ухватить его за пояс покрепче и притянуть к себе, а Минхо успел на нём окончательно повиснуть с нелепым: — Упс… я падаю… — Не падаешь, — Джисон, с усмешкой глядя на его лицо, поправил его отросшую чёлку, погладил его слегка липкий лоб. Картина складывалась занимательная: два мальчика-подростка после ночной пьянки плетутся в каких-то дворах, мимо них не мелькают фары автомобилей, на них не падает свет фонарей – они где-то между, в полумраке. Вокруг них дома с тёмными окнами и машины на парковке, пустая детская площадка и тёплый июньский ветер. Минхо с поплывшей улыбкой смотрел своими глазами-искорками на Джисона, а Джисон смотрел на него и в шутку думал, что их расположение относительно друг друга вполне потянуло бы на сцену из фильма. Фильма, где фоном играет романтичная музыка, пока двое главных героев смотрят друг на друга и внезапно осознают, что между ними большое и светлое. Где они хотят друг другу что-то сказать, но не находят слов, однако слова им не нужны, и по итогу они пылко целуются. Ну или тот, что попьянее, начинает самозабвенно блевать в кусты – это зависит от жанра фильма. К счастью, не произошло ни того, ни другого. Они похихикали, глядя друг на друга, и просто пошли дальше. Ничего необычного. Но Джисон этот момент запомнил хорошо. Запомнил отросшую чёлку, липкий лоб, глаза-искорки. Поплывшую улыбку Джисон тоже запомнил, и в шутку потом дразнил Минхо, ведь пьяненьким он был самым милым и тактильным парнем на свете. Минхо ему тогда с каменным лицом поклялся, что никогда в жизни больше до такой степени не напьётся. А Джисон поклялся сам себе, что никогда в жизни не признается, что обожает пьяненького Минхо. С тех пор Минхо оставался жить в семье Джисона каждый раз, когда мама уезжала. Джисон с тех пор начал коллекционировать в воспоминаниях всякие их моменты. Например моменты, когда Джисон показывал свои стихи, а Минхо с восторгом читал их вслух. Или, когда Минхо учился готовить всякие сложные блюда, а Джисон с удовольствием их пробовал. Или, когда они вместе пошли в приют за второй кошкой Минхо и вместе назвали её Дуни – чтобы было созвучно с Суни, конечно же. Джисон коллекционировал моменты, в которых Минхо улыбается – по-всякому, от натянутой саркастичной лыбы до широкой искренней улыбки, когда губы становятся тонкими настолько, что их почти не видно, зато видно очаровательные зубы как у кролика. Джисон ловил каждую улыбку Минхо. Его коллекция пополнялась воспоминаниями о ночах, когда они сидели на полу между кроватями с чипсами и колой, болтали, играли в карты или настолки, а из источников света был только еле-еле освещающий что-либо ночник. О ночах, когда они засыпали на плече друг у друга, пока смотрели фильм, засыпали под утро в одной кровати, и мама за завтраком ворчала на них обоих, потому что «ночью, мальчики, надо спать». В жизни Джисона постепенно стало так много Минхо, что думать о ком-то и чём-то другом становилось проблематично. Места не хватало. Его мысли всё чаще крутились вокруг лучшего друга, и это начинало настораживать. Джисон заметил неладное в свой день рождения. Они с Минхо тогда снова жили вместе, и, раз одному исполнялось шестнадцать, а другому было почти семнадцать, им разрешили-таки иногда ночевать в квартире Минхо вдвоём. Условия: никаких шумных тусовок и никаких девчонок в доме. Они и не собирались. Им и вдвоём хорошо, какие там тусовки? Но насчёт девчонок Джисон у Минхо именно тогда, в свой день рождения, и спросил. Спросил осторожно, когда в голове уже забродила шальная мысль, что, может, Минхо как Джисон? Может, ему тоже помимо девочек ещё и мальчики нравятся? Или, может, ему нравятся только мальчики? Ему сейчас нравится кто-нибудь? — Нет, — ответил тогда Минхо, слегка сморщившись. — Мне никто не нравится и не нравился. Было видно, что ему немного неприятно говорить на эту тему, но он, тем не менее, не попросил прекратить. Поэтому Джисон спросил вдогонку: — В смысле, вообще никто? — и отпил из банки безалкогольный сидр. Минхо, обхватив ноги в кольцо рук, вздохнул. — Никто и никогда, — и неловко улыбнулся Джисону. — М, кстати. Тут мама мне перед отъездом на уши присела. Примерно на эту же тему. — Что сказала? — Спросила, есть ли у меня девушка. Думаю, чтобы понять, буду я водить сюда кого-то или нет. — А ты чё? — А я чё, я говорю: нет у меня девушки. Так она мне такая: а парня? — Ха! — Джисон такого поворота в диалоге Минхо с мамой не ожидал, даже на месте от неожиданности заёрзал. — Хрена себе… — Мгм… А ещё сказала, что если вдруг мне есть, что сказать, то она выслушает, поймёт и примет меня любым. Я ей и говорю: мам, пойми и прими, что я у тебя задрот. Минхо картинно закатил глаза, а Джисон засмеялся так, что головой упал на плечо Минхо и хлопнул его по коленке, чуть не разлив остатки сидра по полу гостиной. Какое-то дурацкое шоу по телевизору они к тому времени перестали смотреть окончательно. Отсмеявшись, Джисон глянул на Минхо и вздохнул: — Твоя мама прикольная. Ещё и не гомофобка. — Она всю жизнь с творческими крутится, откуда ей? — хмыкнул Минхо и отпил свою газировку. — Хм… Надо будет написать ей завтра. — А ты? — М? — А ты гомофоб? — М… думаю, нет. Во всяком случае, я не против. Кто я такой, чтобы быть против отношений людей, если там всё обоюдно, так ведь? — Ну да, — Джисон, глядя на задумчивое лицо Минхо, спросил негромко, особо не думая: — А ты смог бы встречаться с парнем? Гипотетически. Прозвучало так, будто Джисон спросил его, верит ли он в инопланетян. Минхо только бровями двинул разок, прежде чем ответить, и усмехнулся вяло: — Сомневаюсь, что я в принципе стал бы с кем-то встречаться. Даже гипотетически. — Почему? — Не знаю. Не моё это всё, — он нервно повёл плечом и выдохнул. — Мне это неинтересно. — И тебе прям совсем не хочется? — Не-а. Не исключаю, конечно, что захочется когда-нибудь… Но точно не сейчас, — Минхо проморгался и посмотрел на Джисона с ехидным прищуром. — А что? Неужели ты подкатить хотел? — Я?! — у Джисона тогда глаза на лоб полезли. — Нет! Ты чего! Как ты… Ты ж мне как… ты ж мой друг! Минхо в ответ сначала улыбнулся одним уголком рта, потом вторым, затем начал смеяться тихо, а там и от всей души. Он смеялся искренне и так мелодично, что Джисон невольно заслушался. Его щёки потеплели, уши загорелись, а бедро, которое сжал Минхо, жгло. Джисон смотрел на друга, на его лицо, слушал его смех, улыбался, глядя на забавные кроличьи зубы, и говорил: — Дурак, что ли, как тебе такое в башку прилетело… А сам понимал, что теперь из его собственной башки это не вылетит. Глядя на Минхо, Джисон мимоходом подумал, что в общем-то подкатить к нему было бы неплохо. Только вот к друзьям подкатывать как-то не круто, к тому же Минхо аромантичен до мозга костей и, скорее всего, асексуален. Джисон в тот вечер вообще сделал вывод, что тему личной жизни с Минхо лучше не поднимать, ведь и Минхо был будто бы напряжён во время разговора, и Джисон будто бы напрягся после. Казалось бы, чего напрягаться? Джисона в принципе не должно задевать то, как и с кем его друг предпочитает встречаться или не предпочитает вовсе. Главное ведь что? Чтобы он счастлив был и доволен. А Минхо счастлив и доволен, когда к нему не лезут. Джисон и не лез. Однако, с тех пор Джисон какое-то время ощущал себя последним извращенцем. Он поглядывал на Минхо во время уроков, когда тот сидел себе спокойно и писал в тетради. Он просил Минхо научить его танцевать, лишь бы понаблюдать за ним во время танцев. Когда они смотрели фильмы и сериалы, Джисон отвлекался на разглядывание Минхо и стыдливо отворачивался, когда тот замечал на себе его взгляд. Иногда Джисон пялился на него, пока тот спал, и чувствовал себя ужасно, но всё равно пялился, потому что только во сне Минхо не мог его взгляд заметить. То было странное время. То был пубертат, который предательски ударил по Джисону с самой неожиданной стороны. И непонятно, как бы он со всем этим справился, если бы Минхо не уехал на каникулы с мамой в Европу. Джисон не видел его больше двух месяцев. Они не разговаривали по телефону, редко переписывались, они почти не общались из-за разницы в часовых поясах. Джисон старался реже залипать в телефон и как можно чаще тусить с новыми друзьями, с которыми он познакомился на подработке. У него даже появилась девушка. Не то чтобы он забыл о Минхо или о том, как вздыхал по нему, нет, не забыл. Но дышать стало легче. Через месяц его отсутствия Джисон перестал по нему вздыхать. Ещё через месяц Джисону казалось смешным и нелепым то, как он когда-то по Минхо вздыхал. Хотя поговорить с ним в его отсутствие хотелось; не перекинуться парой сообщений, а поговорить так, будто он рядом. Джисон соврёт, если скажет, что не ждал возвращения Минхо. Минхо вернулся почти не изменившимся. Единственное, его плечи, руки и ноги стали крепче, потому что, как оказалось, они с мамой время даром не теряли: то по горам лазили, то по лесам, то танцами занимались, то плаванием – мама с ним будто время наверстать пыталась, а Минхо и не был против. Он с горящими глазами рассказывал Джисону, где был, что видел, он показывал фото и видео, пересказывал всякие истории и смеялся над своими же шутками. Он спрашивал, как у Джисона прошли каникулы, а Джисону ответить было нечего. Он и не хотел отвечать, ведь ничего интересного у него не происходило: он работал, тусил в новой компании, ругался с родителями и несколько раз уходил из дома. Смешно сказать, но ночевал он не у новых друзей и не у своей девушки, а у бабушки Минхо в пригороде вместе с Суни и Дуни. Минхо знал об этом от бабушки, но тему родителей они опустили. Отношения с ними были сложными, разбираться в них не хотелось, поэтому он не рассказал Минхо о ссорах, не стал болтать о подработке, не упомянул о временных друзьях. Сказал только, что начал встречаться с их одноклассницей. Минхо в ответ лишь неопределённо промычал. Поставить его в тупик было проще простого – сказать что-то, что касается романтики, и вот, Минхо уже сидит и будто перезагружается. Отношения Джисона, к слову, закончились, как только более-менее началась учёба. Ну, как закончились… его бросили. Она сказала, что на каникулах с ним было весело, но с ним только и делать, что веселиться. Он несерьёзный, взбалмошный, шумный. Она не хочет отвлекаться на него, не хочет, чтобы из-за него у неё испортились оценки, поэтому «извини, Джисон, но ты должен меня понять». И Джисон понимал. Он также понимал, что эти отношения не были близкими и ничего ужасного в их окончании не было, но в груди ныло, когда она заходила в класс, ещё какое-то время внутри всё болело от какой-то глупой обиды, но он никому этого не показывал, даже Минхо. Джисон в принципе начал отдаляться от него. Он закрывался, а Минхо не лез к нему, думая, видимо, что он сам ему всё расскажет, если захочет. Но Джисон молчал. А Минхо, будто пытаясь сохранить былой баланс, заполнял тишину болтовнёй. Он несколько недель раздражающе часто вспоминал, как там в Европе всё устроено, он мечтательно вздыхал о том, какие там вкусные круассаны и какая там незабываемая паста. Он говорил с придыханием: — Эх, Хани, хотел бы я, чтобы ты тоже это всё увидел. Там вообще всё по-другому. Джисон завидовал? Возможно. Ему казалось, что не видать ему всего этого, его максимум – в лучшем случае столица. Его родители простые рабочие, он простой пацан, его потолок – закончить школу, поступить в какой-нибудь университет, найти работу и жениться на девушке, которая понравится ему и его родителям. А дальше дети, ипотека, кредиты и смерть от сердечного приступа лет в семьдесят. Джисону не было ещё и семнадцати, а он уже задолбался. Во время своих честно заслуженных каникул он работал, лишь бы родители на него лишний раз не тратились, лишь бы не слышать их постоянных криков и упрёков, лишь бы не быть дома. Он зачем-то влез в какое-то подобие отношений, он тусил с какими-то левыми чуваками, прикидываясь перед ними тем, кем не является, он громко смеялся и шумел, он шёл домой один в тишине, он уходил из дома под крики мамы, ехал на последнем автобусе через весь город и плакал ночью в кровати Минхо, обнимая его кошек. Было так тоскливо. А Минхо, его единственный лучший друг, исчез на два с половиной месяца и прикатил из заграницы весь из себя красивый и вдохновлённый, рассуждающий о том, какие вкусные во Франции круассаны и какая незабываемая в Италии паста. Минхо не скучал по Джисону, ему некогда было скучать, и это бесило, это так, чёрт возьми, бесило, потому что Джисон-то скучал. Он так сильно по Минхо скучал, сам того не понимая, и это злило, это так его злило, что хотелось наговорить гадостей, хотелось кричать, хотелось сделать что-то глупое. Минхо после каникул почти не изменился, зато изменился Джисон. Он стал злее, он задолбался, он на эмоциях наговорил Минхо всякого, за что потом было стыдно. Они сцепились тогда так, как никогда до этого, и Джисон кричал: — Как же ты заебал меня со своей сраной Европой! Пиздуй обратно жрать эти ёбаные макароны, чё ты мне мозги ебёшь?! — Ты чего ругаешься?.. — Потому что ты заебал! — Я? — Ты! — А ты задрал смотреть на меня так! Что я тебе сделал? Я виноват, что ты все каникулы торчал тут? — Я, блять, делом был занят, а ты? Что ты делал? Жрал? Катался по отелям туда-сюда? — Я с мамой время проводил. Я её полгода нормально не видел, и ты теперь хочешь, чтобы я чувствовал вину? За то, что отдыхал с ней, а не страдал тут с тобой? — Чего? Нет! Иди ты нахуй, Минхо! С тобой разговаривать невозможно, всё извертишь как тебе удобно! — Сам ты иди нахуй! Ты чё злой такой? — Потому что ты заебал постоянно пиздеть! «Я делал то, я делал сё, а я был там, сям», надоело! — А что мне делать, если ты молчишь? Я тебя спрашивал, как у тебя каникулы прошли, ты мне что сказал? «Норм». А почему не говоришь, что у тебя с родителями проблемы? Почему про расставание ничего не говорил? Почему я должен сам гадать, что у тебя в голове, а? Я не умею читать мысли, Хан! — А какая тебе разница? У тебя вон, всё заебись, нахера тебе мои проблемы? — Ну, может, потому что ты мой друг? Лучший, вроде как, нет? Джисону так хотелось из вредности крикнуть «нет!», но язык не поворачивался, потому что враньё. Потому что как бы они ни молчали, как бы ни кричали, как бы ни посылали друг друга, а всё равно Джисон считал Минхо лучшим. Просто период был странный. Просто было сложно. Они, вскочив с мест, стояли друг напротив друга посреди кухни в квартире Минхо. Он вернулся домой один, мама осталась в Италии, но теперь он жил не у бабушки, не у Джисона, а полноценно сам. Сам себе готовил, сам стирал и убирался, ему было чуть больше семнадцати, а он жил сам по себе, окружённый двумя кошками и взъерошенным Джисоном. Взъерошенным, потерянным и грустным. — Иди ко мне, — спокойно сказал Минхо и протянул руку. Джисон нервно жевал губу, пока злость в нём докипала, и ругаться больше не хотелось. Он вздохнул, сделал пару шагов в сторону Минхо и лбом уткнулся в его плечо. На спину тут же легла тёплая ладонь, потом вторая. Минхо гладил Джисона по спине, пока тот успокаивался. И, успокоившись достаточно, всё ещё не поднимая головы, он сказал: — Извини, что послал тебя нахуй. — Да ладно. Я же тоже тебя послал. Так что, мы квиты. — И я не хотел, чтобы ты это… эм… чувствовал вину за то, что ну… ты понял. — Понял. — Я не должен был так говорить. — Не должен был. — Это тупо и… просто как-то всё пошло через жопу без тебя, — Джисон поднял голову и посмотрел в глаза Минхо, тот был, как всегда, спокоен. — Но я тебя не виню, не подумай. Это хорошо, что вы с мамой провели время вместе, это круто, что вы так близко общаетесь, и… Я… наверно, я немного завидую вашим отношениям. По-хорошему. Просто у меня не так. И вообще… я скучал. По тебе. Ну… эм… не подумай чего странного, я тут не сходил с ума, пока тебя нет, или что-то такое, просто… — Хани, выдыхай. Я понял, — Минхо улыбнулся тогда, и Джисон действительно выдохнул. — И я тоже по тебе скучал. Так хотелось, чтобы ты был рядом. Джисон хотел ещё что-то сказать, но вместо этого положил ладони на грудь Минхо, провёл вверх к плечам и притянул его к себе за шею. Обнял. Крепко прижал к себе, закрыл глаза. Этот момент он на автомате добавил в свою коллекцию воспоминаний, поставил звёздочку, пометил как важное. Он улыбнулся, когда Минхо крепко сжал его талию и пробубнил в ухо: — Ты вообще что-нибудь ешь? Какой-то ты слишком тощий. — Ну да, я ж круассанами и пастой столько недель не питался, — с улыбкой проворчал Джисон в шею Минхо и услышал мягкий смех в ответ, а следом ласковое: — Расскажешь мне всё? Хочу знать, что ты тут без меня творил. И Джисон рассказал. Он тем вечером выложил всё практически по дням, а Минхо внимательно слушал, иногда улыбался, иногда хмурился, периодически качал головой и закатывал глаза. А ещё он обнимал. Он положил Джисона в свою кровать и обнимал его, гладил, в тот вечер Минхо первый раз поцеловал его в макушку – Джисон и это добавил в свою коллекцию, он весь тот вечер туда добавил. Тогда всё и встало на свои места. Но они могли бы забить. Могли бы сделать вид, что ничего не происходит, и тогда они точно отдалились бы окончательно, но в итоге что? Они ещё больше сблизились. Как ни странно, но трудности и критические моменты их всегда только сближали. И что делать с тем критическим моментом, который произошёл между ними сейчас? Джисон не знает. Джисон знает только, что переспать с Минхо – это действительно критично. Джисон лежит в комнате общежития, на дворе глубокая ночь, он никак не может уснуть. Потому что, во-первых, дрых с Минхо до четырёх дня, а во-вторых, приспичило же ему вспомнить былое. Вспомнить, откуда ноги растут у его тупой въевшейся влюблённости в лучшего, на минуточку, друга. Это даже смешно. Ещё неделю назад он и не думал о том, что эта его забытая беда даст о себе знать, а тут пожалуйста. Стоило Минхо посидеть у него на коленях, стоило потанцевать вплотную, и вот Джисону в голову приходит гениальная мысль «а что будет, если мы поцелуемся?» и следом «а не проверить ли мне, влюблён я в него или нет?». Джисон не смог уснуть до самого утра. То думал о всяком, то делал домашку, то убивал время, залипая на ютуб и тикток. Смотрел на внушительное количество уведомлений из чатов, но сообщения не открывал. Потом, всё потом. Всё завтра. Завтра он увидит ребят в универе, завтра поговорит, завтра встретится с Минхо, а там будь что будет. Скорее всего, будет сложно смотреть друг другу в глаза, будет трудно сохранять спокойствие. Но, в конце концов, трудности ведь их всегда только сближали, ведь так? Джисон надеется только на это.