По раскалённому льду

Минуты успокоения дарят немного сил, Женя поднимает свой подбородок с головы Ани, на которой очень удобно устроился, и говорит куда-то в пустоту: — Не боишься, что увидят? Долго ведь стоим… — интересуется. Она мычит что-то отрицательно, а он смеётся, но все же отстраняет ее от себя. Аня выглядит буквально как разочарованный котёнок: глаза блестят, щеки красные, волосы растрепанные, а вся она такая потерянная, что хочется и правда обнять крепко и не отпускать. — Ну вижу же, что боишься, — слепит улыбкой, а Аня смотрит непонимающе. С чего ему вообще улыбаться в такой ситуации. — А ты куда сейчас? — дрожащим голосом спрашивает. — Я посижу под прицелом камер в КиКе и подожду, пока меня сместят с третьего места, — все равно улыбается, а она так же не понимает. Он чувствует, что нужен ей сейчас, но не может ничего сделать в данной ситуации, чтобы обезопасить их. — Слушай, я как освобожусь, мы можем встретиться, хорошо? — хлопает по плечу, заглядывает в глаза, понимает, что она справится, и уходит.

***

Уже поздний вечер, а она шатается где-то по Таллину около гостиницы. Так нельзя, наверное, антиковидные меры, но она по-другому не может. Все давно спят, отбой, по нормальным меркам, был ещё час назад. Если спохватятся, то по шапке завтра тренеры точно надают. На телефон приходило несколько сообщений, и те от родственников, некоторые из общей группы хрустального, а важного ничего. Она в последний раз полной грудью вдыхает свежий морозный воздух и направляется обратно к отелю. Свет вокруг уже приглушённый, никого явно больше не ждут, она в полной тишине топает с громким звуком по кафелю и думает. Думает, что сейчас одна в номере не вывезет, думает, что ей поговорить с Сашкой нужно, прямо сейчас, потому что завтра можно не успеть. Проходит свой номер, идёт дальше, в глубь коридоров, исследует, и наконец натыкается на нужный номер. Прерывисто стучит, выбивает дробь. Понимает, что рушит ее сон, но иначе не может. Вскоре замок в двери щёлкает и из темноты высовывается растрёпанная и заспанная рыжеволосая. Даже вопросов не задаёт, открывает дверь шире, пуская Аню, а она пользуется моментом и проскакивает вглубь. Саша закрывает дверь, включает небольшой светильник, который помогает только разглядеть очертания Трусовой, не больше. Подруга ложится на кровать, похлопывая рядом с собой рукой, как бы приглашая, и Щербакова осторожно присаживается на край. — Чего пришла? — мягко спрашивает с заспанными нотками в голосе. — Я это… ну, — замолкает, обдумывает в голове, закусывает губу, — в общем, я хотела попросить прощения. Ты права была во всем, — на Сашу даже не смотрит, пялится куда-то в стенку напротив кровати, сидит спиной к подруге. — Я слишком переборщила с высказываниями, прости, прости, — слишком чувствует все эмоции, она не готова снова отламывать от себя кусочки, поэтому слезинка скатывается, но она ее быстро смахивает. Трусова сразу же ретируется. Она не злится даже, знает ведь Аньку. Берет за плечи и тащит к себе в кровать, Щербакова устраивается рядом, продолжая плакать, только уже интенсивней, а Саша только гладит ее по голове, перебирая пряди волос. — Я простила тебя, Ань, не глупи, — последнее, что она говорит перед тем, как подруга проваливается в сон. Семененко 01:23 Она вернулась?

01:24

Отставить панику, Ромео, вот, со мной валяется.

01:24 Фух, а почему не отвечала мне? Я что-то не так сделал? Вы говорили?

01:25

Она пришла жутко уставшая, поэтому, Жень, никто ничего не говорил. Уверена, что там просто стечение обстоятельств, ты же говоришь, что вы нормально пообщались. Вот и не паникуй.

01:25 Хорошо, если что, ты хотя бы мне пиши. Я волнуюсь Сашка усмехается и блокирует телефон, ещё раз смотрит на макушку Ани, тянется к светильнику и выключает свет.

***

— Ты так и будешь пялиться на него? Или доешь наконец, и мы пойдём на тренировку? Или до ПП всего несколько часов, и это вагон времени? — испепеляет взглядом Аню, которая всматривается в Женю. — Он обещал написать вчера. — И? — Не написал, — разочарованно вздыхает и неохотно ковыряется в тарелке с брокколи. — Чего? Что значит не написал? — вытаращивает глаза на подругу, мол, вчера даже Трусовой написал. — Ну… не писал он мне, — непонимающе поднимает глаза с тарелки на Сашу. — Слушай, я ничего сейчас не поняла, но лучше тебе с ним поговорить самолично, один на один, так сказать… — Аня поворачивает голову обратно на стол Семененко. «Отличный предлог не сидеть здесь и не давиться едой, » — думает она, видит, что тот что-то шепчет Кондратюку и уходит. Её шанс. Она встаёт, поглядывает на немного злую Трусову, улыбается уголками губ, а потом направляется прямо за Женей. Потеряв его из поля зрения, она немного теряется, но решает довериться интуиции, поэтому идёт на улицу, предварительно застегнув кофту, хотя едва ли это поможет. Прохладный воздух ударяет в нос, и она поёживается, но все равно выходит. Чувствует, что он-то рядом. Оглядывается, вдалеке видит знакомую фигуру и уверенно направляется к нему. Тот стоит, облокотившись о стенку, и… курит. — Не знала, что ты куришь, — первая подаёт голос, и тот дёргается и разлепляет глаза. — Я? — смеётся, — недавно начал, помогает хорошо. — Враньё это все, ничего это не помогает, вредит только, — ещё тише, чем раньше, бурчит. — Для физического здоровья — безусловно, но для ментального. Знаю я о вреде, Ань, не маленький, да и вроде на медика учусь, — слепит своей улыбкой, ненастоящей, и она это замечает. — Ненавижу запах сигарет, — встаёт на носочки, тянется к предмету и отбирает. Женя внимательно смотрит, но не противится даже. Она кидает её и втаптывает в асфальт, недолго рассматривая догорающий фильтр, а потом поднимая взгляд на Семененко. Он так нежно смотрит, что хочется плакать. — Не смотри на меня так. — Так — это как? — продолжает смотреть. Дурень. — Слишком… — не может договорить. — Слишком? — Да, просто слишком. — Женя смеётся, наконец прерывая зрительный контакт, и на этот раз смеётся искренне. — Почему не написал мне вчера? — спрашивает после долгой паузы. — Не написал? — в недоумении спрашивает, резко поворачивая голову в ее сторону. — Я писал тебе, раз двадцать, Ань, это ты почему не отвечала? — Щербакова хмурится, достаёт телефон из заднего кармана и просматривает переписки. Кое-как находит Семененко и вспоминает, что уведомления на него выключены с того самого раза, и она просто облажалась. Сообщений куча. Чуть ли не тысяча. Она неловко поднимает голову, закусив губу, и смотрит прямо в зелень его глаз. Ну конечно он видел это всё. Смотрит в ответ. В глазах полное опустошение. Ничего нет. «Ну давай, заплачь ещё, сама все испортила и страдай», — думает она. Переводит взгляд на телефон, включает значок уведомлений и пролистывает всё. Столько всего, столько боли, столько отчаяния, столько мольбы. Ей больно, её изнутри разрывает. Это отвратительно. То, что она сделала, эгоистично и отвратительно. Пробегается глазами, вычитывая старые непрочитанные сообщения, и ей хочется просто пристрелить себя. Убить, покалечить, просто сделать так, чтобы ее не было. Чтобы она ответила за свою глупость. Снова поднимает взгляд на него. — Не смотри так, — подал голос Женя. — Как? — Слишком. Читает сообщения дальше, доходит до вчерашнего дня. И правда сообщений двадцать, с вопросами о том, где она, с предложением встретится. Черт. — Я очень виновата, прости, — за эти покрасневшие щеки и искрящиеся глаза он готов простить всё. Он совершенно не держит зла. Только где-то в грудной клетке что-то щемит, болит, что-то постепенно рушится. — Я не злюсь, всё хорошо, — «Он невероятный, таких не бывает…» — думает Аня. Но ведь он тут, живой, стоит и говорит с ней. Хочется бросится к нему и обнять крепко так, чтобы почувствовать то тепло, которое он отдаёт людям, но нельзя. Лучше держаться на расстоянии. Женя прикрывает глаза, дышит загнанно, внутри боль нарастает. Он бы обнял ее. Но чувствует, что ему что-то мешает. Стена, которая была выстроена за время их разлуки. Не может больше в таком состоянии пребывать, тянется опять за сигаретой. Снова. Он корит себя за это, но не может иначе. Привык. Зажимает ее между губами, тянется за зажигалкой, и смотрит на Аню. Боль. «Из-за меня же, да? Просто так же не начинают курить. Это я до такого довела?» — думает. Ждёт несколько секунд, потом легко касается его плеча, настолько легко, словно пушинка, но его всего пробирает от этого прикосновения. Словно мощнейший разряд тока пустили. — Пожалуйста, не надо. — Ненавидишь запах сигарет? — Ненавижу, когда близкие люди у меня на глазах губят себя, — Женя останавливается, смотрит на зажигалку, а потом и вовсе вытаскивает сигарету, выкидывая в мусорку. Щербакова все так же испепеляет его взглядом. Он думает, долго размышляет, а потом легко берет ее ладонь, разворачивает кверху и вкладывает в неё пачку с зажигалкой. — Отдаю тебе на хранение, все в твоих руках, — эти лучезарные морщинки возле его глаз во время улыбки скоро её расплавят, словно сливочный сыр. — Надо будет, к тебе заявляюсь. Мне так легче, — она понимает, что ему это нужно, поэтому откладывает. Несмотря на то, что тренеры могут увидеть, могут узнать, могут забрать, могут наказать, могут влупить по самое не хочу. Но она все равно забирает, кладёт во внутренний карман кофты и верит, что все будет хорошо. — Тебя, по-моему, ждут, — указывает взглядом на дверь, возле которой маячит Трусова. Аня метает взгляд на Женю, сомневается, но все равно быстро приобнимает, отстраняется и слышит — Удачи в произвольной, Анют, буду держать за тебя кулачки. И это «Анют» звучит лучше всех слов на свете.

***

Она сидит в раздевалке, уже полностью готовая к произвольной, листая инстаграмм. Обычный пост журналистов про ее короткую. Ничего нового, просто отчёт, баллы, да фотография с проката. Но Ане же мало. Лезет в комментарии. «Уберите её, что за позор, 69 баллов? И это едет на олимпиаду?» «Жесть, подменяйте на Лизу, та опытней, ответственность есть, не сломается, а то это уже на утиль сдавать». «Эх, на неё надеялись, а она… Ладно, ещё Сашка с Камилой есть, вывезем!» «Мда… грибочки в этот раз, что, не помогли?» «Хахахаха ну и где тут фанаты щербы? Что, их нет?! Не удивительно». Каждый глупый комментарий отзывается уколом в сердце. Каждый, каждый. Листает дальше, в самые дебри, да там и нецензурного полно, но все равно читает. В итоге просто колющий и ноющий ком в грудной клетке образуется, не дающий ей вздохнуть. Ну нет, только не слёзы, мейкап перед произвольной ещё испортит. А слёзы все ближе, яснее вырисовываются на глазах. «Слабачка, опять ноешь, ты что-то кроме этого делать умеешь?» — спрашивает у самой себя. Она откладывает телефон, просверливая дыру в стене напротив. Но не может же быть все настолько ужасно… Утыкается лицом в ладони, видит только кромешную тьму, и это гораздо спокойней, чем читать эти разносортные мнения. И ведь понимает, что это диванные критики, даже не имеющие представления о том, что происходит за пределами соревнований, сколько она пашет. Их не волнует. Им нужен только результат. Обычный результат. Который она дать не может. Наконец пытается продохнуть, делает глубокий вдох, и между рёбрами будто что-то разрезают. Она хватается за то место, стараясь не двигаться, и не дышит. С неимоверным страхом в глазах смотрит перед собой, стараясь понять, что ей делать. Аккуратно выдыхает, все ещё держась за грудь. Боль немного сходит, но при вдохе снова усиливается. Так, ладно, и не такое проходили, справимся. Встаёт, начинает разминаться, тянуть спину, разогревать связки. Колени ноют так же, как и грудная клетка, буквально режут нервные окончания. Хочется просто выть. От безысходности, от мнений вокруг, просто от жизни, потому что она несправедлива, отвратительна. Самая стабильная девушка в фигурном катании распустилась и занимает последнее место пьедестала, роняя прыжок за прыжком. Судорожно ходит по кругу, старается собраться, но внутри снова вакуум образуется из негатива, в который втягивается вся ее уверенность. Последний вдох-выдох, расправленные плечи, полное игнорирование боли во всех конечностях. За дверьми, на удивление, не так много людей, как было раньше. Скорее всего из-за того, что раздевалка в противоположной стороне от главного выхода на каток. Щербакова наворачивает круги уже просто по коридорам, пытаясь хоть дыхание восстановить. Пытается сосредоточиться, услышать, что говорят на стадионе, но не получается. Слышит, но не слушает. Хватается руками за голову, а потом ее кто-то легонько оттягивает обратно в раздевалку. Она не думает, кто это, даже не сопротивляется, голова другим забита. — Действующая чемпионка мира решила опустить руки? Посмотри на меня, — просит Женя. Смотрит, правда заторможенно. Тонет в стеклянных глазах. Семененко осторожно руками обхватывает её голову, стараясь не сломать эту хрупкую девочку со стальным стержнем, смотрит прямо в глаза и говорит, — Маргарита Николаевна, где ваша веточка акации, где же ваш шарм и ваша непоколебимая уверенность? — ему хочется разбиться, смотря на такую Аню. — Она… вот тут, — дрожащими руками проводит по грудине. Сегодня эта акация не цветёт, а растёт, царапая ветками все внутренности. Раздирает. Он видит, как сильно трясутся её руки, берет их в свои ладони, сдерживаю крепко, а потом просто прижимает девушку к себе, обнимая. Какое там недопонимание, ссоры, когда она такая. Сломленная и потерянная. — Ну, давай вместе, вдох, выдох, — Щербакова вряд ли думала когда-нибудь, что фраза «дышать в унисон» будет в ее жизни воспроизведена дословно. Но она дышит, вместе с ним, разделяя свои эмоции, и успокаивается, даже смеётся от глупости ситуации, вжимаясь сильнее в родное тело, крепче сцепляя руки. — Ну, полегчало? Аня кивает, отстраняется, снова разминает конечности, стучит по ляжкам руками. Женя видит тейпы. Женя всё видит. Разочарованно проводит рукой по лицу. «Почему, почему так тяжело…» — выдыхает. Видит, что она недостаточно уверена, даже ходит немного сгорбившись, аккуратно подходит со спины и нежно кладёт руки на плечи. Помнит, где у неё болит, старается не задевать это место. Расправляет плечи, проводит ладонью по позвоночнику, тоже легко, знает ведь, что и с этим проблемы. Аня судорожно вдыхает. Он пересчитывает позвонки, а она постепенно выпрямляется. — На тебе хоть анатомию учи, я так точно зачёты все сдам, — посмеивается, продолжая свои действия. Вдруг дверь с громким звуком открывается, чуть ли не слетая с петель, и в помещение влетает напуганный Даниил Маркович. Страх в глаз сменяется на злобу, когда он видит картину перед собой. — Твою мать, Аня, тебя на льду через минуту ждут для раскатки, чем ты занята! — грубо хватает за руку, тащит, что сразу отзывается болью во всей руке, и Аня негромко стонет от боли. Семененко с ужасом смотрит на эти действия, нахмурив брови. — С вами я потом разберусь, молодой человек, — буквально выплевывает это предложение Глейхенгауз.

***

— Какого черта, Аня?! Мы же обговорили все, что опять за детский сад? — Аня бежит впереди, но тренер все равно толкает ее в поясницу, заставляя двигаться быстрее. В конце концов сам обгоняет её, хватает за шею и тащит за собой. Щербакова старается справиться с отвратительным ощущением, зажмуриваясь. — Ещё раз, Аня, ещё раз я увижу, ты вылетишь. Это халатное отношение в штабе не приветствуется. Разберись с этим сама, как потаскуха не веди себя. Просто впихивает ее за дверь на каток, где она еле выпрыгивает из мертвой хватки тренера. Осматривается, в темноте зала относительно болельщиков не видно, зато слышно. Старается незаметно потереть шею, избавляясь от ноющего ощущения. Это первый прокат, когда она ничего не чувствует. Не думает, не живет, не дышит. Только ощущает боль. Больше ничего. Она не здесь, не на льду, она где-то в неземном пространстве. Когда включается музыка, разум сразу отключается. Она катит по наитию, уповая на телесную память. Вообще ничего не слышит, не видит, вокруг все смазано, не лиц, ничего нет, только непонятные размытые пятна. Её это не беспокоит. Она не на льду, она далеко за его пределами. Отмирает только в самом конце, когда понимает, что не навернулась ни разу, ни разу не почувствовала холод льда, не коснулась его, рассматривает себя и убеждается в этом. Неужели она сделала всё чисто? Дышит загнанно, кланяется, выезжает со льда, вроде улыбается, но снова через боль улыбается. Видит Даниила Марковича, опять радостного и ждущего ее. Только тогда, когда катает нормально. А она перед глазами только момент видит, как он ее за шкирку тащит, словно маленького котёнка. Он сам тянется, обнимает, даже не спрашивает, будто само собой разумеющееся. Ане ничего не остаётся делать. Только похлопать по спине и продолжить смотреть в пустоту. В пустоту первой чисто откатанной произвольной.