По раскалённому льду

С самого утра голова не варит, зато, как назло, день произвольной программы, которая никогда не получается. Он гоняет себя уже два часа по тренировочному залу, но все ещё не может полностью понять, готов он или нет. Семененко делает скручивания уже минут двадцать без перерыва, вообще не чувствуя усталости, витая где-то в неземном пространстве. Перед глазами тот её искрящийся взгляд, тот взгляд, в котором утонуть можно, тот взгляд, полный слез, в котором прочитать можно все ее душевное состояние. Женя забывается, ничего не видит, кроме этой картины, сбивается и резинка с громким треском ударяет того по руке, оставляя ярко-красный отпечаток. Это слишком отрезвляет парня, он хватается за руку, злится, потому что чувствует боль, злится, потому что опять что-то сделал не так, злится на все в этом мире: на себя, на Аню, на фигурное катание, на судьбу, на жизнь в целом. Глаза горят от злости, рука горит от боли, ему надо хорошенько треснуть по чему-нибудь. Он со всей силы замахивается и дубасит кулаком в стенку, потому что ничего другого не находит. Костяшки сразу отдают болью, он злится сильнее, замахивается второй раз, но крепкая рука его останавливает. — Жень, ты совсем рехнулся?! — громко и с возмущением спрашивает Кондратюк. Женя будто мимо смотрит, не видит его. — Да очнись ты наконец, что с тобой, — не находит ничего лучше, чем начать трясти, взяв крепко за плечи, и это даже помогает, потому что Женя моргает часто и теперь смотрит прямо в глаза. — Успокоился? Прекрасно, теперь посмотри, что с собой сделал. Он смотрит. Костяшки и не в таком уж плохом состоянии. Пару царапин, через неделю пройдёт. А вот на руке след дольше продержится, причём выглядит внушительно. — Что-нибудь в оправдание скажешь? — интересуется Марк. — Я не… — голос предательски хрипит, а Женя улыбается от этого, — я не могу уже… — в отчаянии говорит и утыкается в плечо друга, качая головой, — не могу, — ещё тише повторяет. Как бы не заплакать ещё. «Какой позор, какой позор, Женя, » — сам про себя думает. — Эй… ты чего? Совсем раскис. Эээй, — поднимает его и заглядывает в лицо, — совсем очумел? Тебе сегодня катать своего Воланда, ты спятил? На тебе лица нет, боже, Женька, что с тобой. Где тот бойкий и веселый друг, — стучит по плечу. — Неет, так не пойдёт, давай за мной, — вытаскивает его из зала, предварительно смотрит на Мишина, тот одобряющие кивает, и тут Марк понимает, что может делать с его подопечным все что угодно, чтобы из ямы вытащить.

***

Он не находит ничего лучше, чем вывести его на улицу, разговорив там. Стены их номера будут только давить, хоть тут пространство есть. — Ну, рассказывай, — облокачивается на поручни возле лестницы у входа и смотрит прямо в лицо. — Да мне… мне нечего рассказывать, — говорит, опуская голову. Потом думает, лезет в карман за чем-то. Поджигает сигарету и затягивается. Смотрит на Марка, видит его округлившиеся глаза и смеётся. Не весело, обреченно. — Ты, сука, совсем ахуел? — приближается, вырывает сигарету и втаптывает в асфальт. — Ты херачил двенадцать лет ради этого? Ради того, чтобы прокурить свои возможности? Евгений Ебланович Семененко?! — кричит в лицо, а Женя спокойно смотрит, будто его вообще не волнует. Пустой, пустой взгляд совершенно. — Да очнись ты, очнись ты уже! — снова трясёт его, — скажи мне, скажи мне все, почему ты вечно закрываешься, зачем ты прибегаешь к крайним мерам, упуская самый простые. Блять, просто выскажи мне все, для чего ты как мумия уже месяц ходишь, задрал, ничего из тебя не вытянуть! Для кого этот цирк, для кого ты душу свою закрываешь? Для лучшего друга? Спасибо! — выплевывает просто, а Семененко всё так же смотрит, только более обреченно. — Я не хочу погружать тебя в это, у тебя проблем и без меня куча. — Главная проблема — это твоё молчание, как ты не понимаешь, я хочу, чтоб ты погрузил меня в это, да топи просто, но рассказывай, Женя! Я не хочу видеть, как близкие мне люди потухают у меня на глазах! — молчание, долгое, затяжное, Марк только макушку друга видит, ибо тот глаза в пол опустил и камушки на асфальте рассматривает. — Я Аню люблю… — максимально тихо, но до Марка долетает. — Я так вляпался, я не могу уже это выносить. — Что? Любовь выносить не можешь? Ты прикалываешься? Она сущий ангел, что ты не выносишь? — Ангел… — ухмыляется, — она просто… знаешь, ну… игнорирует меня месяц. Без повода. Вчера сказала, что нам не стоит продолжать общение, — смеётся, утыкается лицом в свои руки, — просто так. Просто так. Марк изучающе смотрит, даёт возможность Жене подумать, ждёт чего-то ещё. — Да ты по уши втюрился, мужик… Аня не может просто так. У неё просто так не бывает, — успокаивает. Слева раздаются чьи-то шаги, они оба поворачивают головы. Саша. — Я помешала? — ужасается она, смотрит на ребят, получает от Жени отрицательный ответ и подходит ближе. — Она, она прочитала. Но не ответила. А на тренировке только посмеялась, — говорит Марку, подходя ещё ближе. Дрожащим голосом говорит. Трусова такой слабой и уязвимой ещё никогда не была. — А ещё заблокировала, и я теперь вообще не знаю, как… — Марк понимает, поэтому только крепко прижимает к себе, гладит по голове. — А вы это, замутили наконец? — искренне интересуется, заставляет обоих оторваться от лобызаний и посмотреть на него. — Он курит?! — удивленно спрашивает Трусова. — Неугомонная сволочь, дай сюда! — уверенно направляется на Семененко, а тот смеётся и просто поднимает руку с новой сигаретой вверх. — Десять сантиметров разницы в росте играют хорошую роль, — улыбается шире.Он смотрит на прыгающего за сигаретой друга и не может остановиться смеяться. Но сигарета все же оказывается у чужого человека в руках. — Умение прыгать тоже играет хорошую роль, — хвастается предметом в руках Трусова, непонятно как переместившаяся за спину Жени. — Пачку мне всю отдай, — злобно и уверенно так говорит Марк, что Женя ведётся. Все равно новую купит. — И если новую купишь, то Мишин первым об этом узнает, и тогда тебе точно в жопу всю пачку засунут, — Смотрит на Марка, потом на Сашу, та одобрительно кивает, а Женя хмурится. — Погоди, а кто тебе там не отвечает? — спрашивает у Трусовой, вспоминая разговор. Та смотрит на Марка, будто ответ какой-то в нем ищет, тот лишь плечами пожимает. — Щербакова мне не отвечает, — на выдохе, да так грустно. А у Жени в глазах стеклышки. — Вот видишь, у меня точно шансов нет! — бьет руками о перила, а следом запускает руку в волосы, отходя от друзей. Но разворачивается и кричит. — Если даже Трусову она кинула, так я ей зачем?! — снова злится. Пинает какой-то камень, попавшийся по дороге. Проводит ладонью по лицу. — Может не ангел она ни какой, а демон?! — резко разворачивается, идёт на Кондратюка уверенно. — Сигареты верни. — Не верну я тебе их, обдолбанный совсем? — так же грубо отвечает. Друг только разъярённо смотрит на него, пытаясь злость унять хотя бы чуть-чуть, но это очень плохо получается. Трусова вовремя хватает его за шкирку и отводит в сторону. — Женя, соберись уже наконец, че ты как тряпка себя ведёшь?! Любит она тебя, веришь, нет? До чертиков любит, Женя, а ты готов раскиснуть из-за херни какой-то? Будто сам не видишь, у неё на лбу все написано. Ее судьба только в твоих руках, и если ты ссать будешь, то она сдохнет в этом своём вымышленном мирке, отгородившись от всех на пути к цели. Женя, спаси её, пожалуйста. Только с себя начни! — выкрикивает все на одном дыхании и тыкает его в грудь больно, глаза горят, она убить готова. В последний раз на него смотрит и уходит, быстро и уверенно, а за ней и Марк. А Женя опять остаётся один.

***

Аня теряет вообще все, что можно: силу, верю, людей, самообладание. Хочется реветь навзрыд, душевную пустоту нечем заполнять. Она заперта в номере, в себе, во всем. Она так больше не может. Выскакивает из номера так, как есть, несётся по коридорам, надеется, что она там. Стучит. Стучит отчаянно, громко, молит о том, чтобы ей открыли. А Саша не открывает. Аня в замешательстве, думает, что делать, за голову хватается. Вспоминает, какое сегодня число, смотрит на время. Ну конечно. ПП у мужчин. Она точно там. Значит побежит в домашних вещах прямо туда. Саша выпиливает глазами лёд, смотрит на разминку, думает, что у них должно получится. Взволнованно переводит взгляд на Женю, и тут ее шею обдаёт холодом, кто-то сзади касается неловко. Она оборачивается резко и видит Щербакову, которая вздрагивает от неожиданности. — Привет? — тихо говорит и улыбается, Трусова непонимающе смотрит на неё, а потом Женя катать начинает, и она совсем отворачивается. «Вот и поговорили, » — думает Аня. В голове вообще полная пустота. Он ничего не видит, ног не чувствует. На лёд как в тумане выезжает. Хоть бы просто сориентироваться. Ноги не свои совершенно, не слушаются. Прыжки вроде нормальные, но выезды такие смазанные, бабочек полно. Ситуацию руками спасти пытается, опять рисует все в воздухе, но и это не помогает. Сваливается на элементарном тулупе. Ничего не чувствует в этот раз, не может. По Ане будто коньком проезжаются. Он такой сломленный, она чувствует. Это больнее делает. Не хотела ведь смотреть, зачем вообще сюда пришла. Для кого сломалась. Сидит тут ещё как шут гороховый, в домашней одежде и в куртке сверху. Заканчивает этот безумный и совершенно неудачный прокат, уставший и вымотанный, он смотрит на зрителей, поклоняется, видит игрушку и улыбается. Хоть что-то хорошее. Машет болельщикам, искренне благодарит их всех. Сидит в КиКе и понимает, что нет, снова нет, снова налажал. Смотрит на баллы. Третий. Зато Грассль первый. Он всегда первый. И для Ани первый. Обреченно мотает головой. Не удержит позицию. Снова ничего не чувствует. — Ты ему нужна. Сейчас ты ему нужна, — Саша даже не оборачивается. Аня непонимающе смотрит на её затылок. Думает, а потом уходит. Эта боль сейчас разъест ее, она так не может уже. Толкает дверь, оглядывается по сторонам. — Жень, — кричит сильно, — Женя… — если не найдёт, она умрет внутри. Завянет, веточка завянет, и Щербакова больше не возродится. Летит по коридору, находит. Она находит! — Женя! — он останавливается. Стоит, думает, что ему мерещится. Она не придёт, никогда она не придёт, сама никогда не позовёт. Только вот руки чьи-то его нежно по-настоящему касаются. Он оборачивается. Неужели? — Женя, Женя… — она плачет. «Она плачет?!» — набатом в голове звучит. Легко касается его лица. — Женя, прости меня, я… — шмыгает, рыдает сильнее. У Семененко внутри все рушится от этой картины, но в то же время все трепещет, он волнуется сильно, эти лёгкие касания скоро просто загубят его, — я такая глупая… Женя, я не могу так, Женя, — так часто и искренне звучит это «Женя», и Женя тает, смотрит измученно, обречённо. — Я жить без тебя не могу, пожалуйста, прости меня, прости, я идиотка, я, я… — да у неё истерика. Он поднимает дрожащие руки и хочет обнять, но сдерживается. — Опять? Как обычно? А потом опять бросишь на произвол судьбы? — надломленно спрашивает, улыбается, а сердце внутри трескается. Он снова не выдержит. — Нет, нет, Женя, пожалуйста, клянусь тебе. Я не могу без тебя, честно, не брошу больше, Женя, посмотри на меня, — все лицо в слезах, щеки красные, в глазах столько всего читается. Он верит, он не может не верить. Снова поднимает дрожащие руки, боится коснуться, будто всё это иллюзия, будто он сейчас дотронется до неё, и она растворится, улетучится. Но он все равно касается, и никуда она не пропадает. Он ещё больше удивляется, смелеет, крепче обхватывает, прижимает к себе, к самому сердцу, снова верит, снова отдаёт все, что может, потому что не может смотреть на такую Аню, на такую сломанную Аннушку. Кладёт подбородок на ее голову, вдыхает знакомый запах и растворяется. Растворяется в тепле.