По раскалённому льду

День коротких программ у одиночниц подкрадывается очень быстро к Ане, учитывая то, что время на тренировках пролетает моментально. С самого утра наушники в ушах, полная изоляция от всего остального мира и снова чистый разум. Не забитый совершенно ничем и никем. Её проблемы вне льда не имеют смысла, пока она не достигнет совершенства в своём проблемном лутце. Каждый день — мучение, и все только из-за одного прыжка. С остальными то более-менее справилась. Она не слышит ничего и никого, боковым зрением замечает Трусову, испепеляющую подругу взглядом, но только ухмыляется в ответ. Не до неё сейчас совершенно. Щербакова успокаивает себя прыжками на скакалке, пока не раздаётся весьма громкая реплика, которую Аня слышит даже через музыку. — Щербакова, сюда подойди, — четко и понятно. Она даже не боится, потому что знает, что ничего такого не сделала, чтобы ее пугать, поэтому спокойно откладывает скакалку, вытаскивает наушники и направляется к тренеру. — Я вас слушаю, — отзывается Щербакова, убирая со лба мокрую прядь волос. — Отойдём, — требовательно и жестко. Ну отойдём. — Я очень рада, Аня, что ты исключила раздражающие факторы из своей жизни и нацелена только на спорт, мне это даже на руку, сама видишь, что результат у тебя весьма улучшился, но результат кое-кого снизился. Я не знаю, что у вас там произошло, но вечно недовольная мина Трусовой меня не устраивает. — Это не мои проблемы, Этери Георгиевна, говорите с ней, а не со мной, я ей настрой поменять не могу, — смотрит прямо в глаза, точно осмелела. — Щербакова, я когда-нибудь выбью из тебя эту дурь, — снова по плечу ударяет, сжимает. Знает, куда давить. — Отказ от всего это прекрасно, но долго ты не протянешь, уж я тебя знаю, — вот те самые чертики пляшут, в огне горят, хрен потушишь. — Твоя целеустремленность поражает, но твоя упёртость к добру не приведёт. Я поговорю с Сашей, и тогда… — Этери Георгиевна, правда, меня это не касается. Я во всем послушала вас, отказалась от всего, от чего вы хотели. Я не хочу сейчас забивать себе голову этой ерундой, потому что через два часа я должна быть на льду, — она собирается уходить, но тренер перехватывает ее и намертво цепляется к шее. — Если Трусова сейчас всю короткую проваляется на льду, я повешу это все на тебя, и, поверь мне, мало не покажется, — «неужели это слёзы, Аня?» — с насмешкой спрашивает девушка у самой себя. Дышать трудно, как бы синяки на шее не остались. Боль-то перетерпит, только внешний вид на льду важнее. — Слёзы утёрла и иди готовься, опять нюни распускаешь, — Тутберидзе наконец оставляет девушку в покое и возвращается в тренировочный зал. Аня откашливается, потирает шею, чтобы хоть немного избавится от боли, старается продышаться нормально, чтобы ком в горле пропал, чтобы прямо сейчас не начать рыдать как маленькая девочка, чтобы её никто не увидел, чтобы не подумали, что она снова раскисла и распустила себя.

***

Аня снова сидит перед зеркалом и смотрит на себя. Снова не видит ту Аню, которую любит весь мир. Она опять сломалась, развалилась, рассорилась со всеми, кто был ей дорог, провалила главные старты, и теперь весь мир её не любит, он ее ненавидит. Она не умеет нормально прыгать, ей вечно завышают оценки, она поехала на соревнования по блату, не она должна сейчас сидеть тут и размазывать тени слезами. Не она. Вся эта холодность и отдаленность напускная, она больше не может делать вид, что она в норме. Что у неё нормальные отношения со всеми вокруг, что все нормально. Нихрена оно всё не нормально. Её окатывает новой волной паники, она смотрит на все ещё покрасневшую шею, проводит пальцами по ней, спускается ниже, нащупывает гематому на плече и давит. Давит так же, как она делала. Сильнее, чтобы заполнить пустоту. Сильнее, чтобы забыть. Сильнее, чтобы протрезветь. И это помогает. Плечо начинает пульсировать, а слёзы останавливаются. Аня вытирает их салфеткой, налаживает дыхание, успокаивается и старается дальше приводить себя в порядок, старается хоть что-то сделать идеально, хотя бы макияж нормально нанести.

***

Когда она выходит на лёд, то вся рассеянность и неопределенность пропадают. Снова. И Аня надеется, что на этот раз надолго. Раскатка перед разминкой получилась отличной и продуктивной. Лутц Аня все же поборола, чисто прыгнула его несколько раз и даже стала немного уверенней. Спустя время она выезжает на лёд, слышит овации и поддержку, старается улыбнуться каждому, старается сделать это искренне, и вроде бы даже получается. Она в последний раз смотрит на тренеров, собирается и встаёт в стартовую позу, испепеляя взглядом жюри. Музыка начинается, резкое движение, и Аня мастерски скользит по льду, натягивая воображаемую нить. В глазах полный холод, в мыслях тоже. Но ненадолго. В какой-то момент что-то щёлкает, а внутри начинается буря. В голове копошится тысяча мыслей. Аня старательно отгоняет их, она не может так взять и обнулить все результаты своих упорных стараний и страданий за последние две недели. Дупель. Щербакова справляется с потоком мыслей и прыгает. Чисто. Выезд даже четким получается. Вроде успокаивается. Катит дальше, тройной флип тоже выходит неплохим, сомнения уходят. Но музыка сменяется, а с ней и состояние Ани. Что-то сильно бьет по эмоциям. Воображаемая нить все больше натягивается, и Щербаковой кажется, что это ее собственные нервы, которые просто возьмут сейчас и сдадут. Она смотрит в пустоту, пытается сконцентрироваться на какой-то одной точке за те скоротечные секунды, пока она стоит, но натыкается на его взгляд. «Черт, да почему он, » — буквально стонет Аня, начиная скользить по льду. От вида Жени ее просто прошибает новой волной, вот тут она точно уже себя не контролирует. Заход на важнейший каскад в программе, вкупе с лутцем. Она совершенно не может собраться, она чувствует этот прожигающий взгляд. Лутц прыгает, да только торопится и уже начинает готовиться к другому прыжку, как назло ее сбивают глупые воспоминания о былых чувствах и нежности, и она глупо сваливается с тройного, но быстро вскакивает, стараясь спасти ситуацию вращениями. Но и те особо не помогают, она снова теряет центровку, снова не может собраться. Снова чувствует дыру от его взгляда. Докатывает, выжимает из себя все, что может, старается набрать больше хотя бы за компоненты, понимает, что сейчас каждый мелочь важна, выкатывает душу в лёд, замуровывает ее там и заканчивает прокат. Грязно. Очень грязно. Некрасиво. Она расстроена, разочарована. А он, наверняка, совсем не расстроен, он, наверняка, очень верит в неё. Верит так, как она в себя не верит. Снова улыбается всем через боль, снова обычное дело. Она очень устала, ей точно нужно выпасть из жизни примерно на год, чтобы восстановиться во всех смыслах. Но впереди ещё произвольная, а потом олимпиада. Кто ей даст выпасть на год, если только не кома какая-нибудь?

***

Она выходит с катка в не очень хорошем расположении духа, хоть и старается не позволять себе думать, что она могла сделать лучше, она все равно думает, что могла сделать лучше. Вокруг народу куча, ей легко затеряться между людьми, поэтому она особо не паникует, что её недовольство кто-то может увидеть. — Hey, Anna, — слышит Щербакова и тут же останавливается. Оборачивается, ищет источник звука и находит. Даниэль Грассль собственной персоной. Они давно пересекались на соревнованиях, Аня читала его высказывания о себе и была приятно удивлена. Искренне улыбнувшись впервые за месяц она разворачивается и идёт по направлению к нему. — You were beautiful today, — он улыбается, а Аня смущается. Ну что за прелесть! — Oh, thank you, but it’s not true… The performance were not clean so… — Are you kidding me?! — ох уж эти искренние нотки испанского в его английской речи. — Your artistry was incredible…that’s all that matters! Oh, shit, I almost forgot, this is for you, — он протягивает ей мишку-рилаккуму, её своеобразный талисман, и тут она буквально расплывается в счастье. — It’s so nice! Thank you, thank you so much! Any support is important to me right now, — говорит последнюю фразу тихо, почти не слышно. Но Грассль слышит и протягивает к ней руки, чтобы обнять, грустно улыбаясь. Она неловко обнимает его, искренне благодаря за все то, что было сказано и сделано. Если бы Семененко имел на это право, то сейчас бы потребовал от неё объяснений. Он не был таким ревнивцем, нет. Просто после долгого тотального игнорирования видеть, как твой любимый человек обнимается с кем-то другим, а тебе не уделяет ни капли внимания, оказывается очень больно. И это заставляет не только что-то внутри болеть, но и в разуме агрессия появляется. Это невыносимо, такое поведение невыносимо. — Listen, that man has been waiting for you for a long time, and it seems that he is a little bit angry… — Даниэль непонимающее поворачивает голову в сторону Жени, хмуря брови. — Of course… — вздыхает Аня, — ну конечно, кто, если не он… Thanks again, but I don’t think that I need to talk to him. Buy! — она разворачивается и пулей пускается по коридору. — Щербакова! Я тебя так просто не оставлю! Остановись, я же тоже не хило бегаю, все равно догоню, — кричит Женя сзади, маневрируя между людьми и стараясь никого не задеть. Она прекрасно понимает, что ведёт себя как ребёнок, как типичный пятилетний ребёнок, который боится проблем и их избегает. Поэтому она останавливается. Может будет лучше, если Аня в лицо скажет, что общение стоит прекратить. А вот когда поворачивается, то очень сомневается, что сможет это сказать. Весь этот его запыхавшийся вид заставляет её снова почувствовать то глупое ощущение бабочек в животе. — Господи, ну наконец-то, — вздыхает он. Слишком красивый. На голове гнездо какое-то, но он от этого не хуже, даже лучше. Аня понимает, что это было очень плохим решением, и начинает давать заднюю, в прямом смысле разворачиваясь и готовясь к новому забегу. Но Семененко, видимо, не собирается отпускать ее снова, поэтому ловит за предплечье, разворачивает и фиксирует свои руки у неё на плечах. — Объясни мне, мать твою, что происходит, пожалуйста, — смотрит прямо в глаза, чувствует. Если бы не ощущал, что нужен ей, не подошёл бы вообще. Аня тонет в этом взгляде. Он слишком искренний, слишком полный надежд. Она опускает голову, стараясь не смотреть в них. — Я думаю, что наше общение свелось к минимуму, поэтому нам не нужно его продолжать. — В глаза мне посмотри, — четко, понятно, ясно. Смотрит, — и скажи то же самое, — Аня вздыхает от разочарования. — Женя, пожалуйста, — она снова старается уйти, но он крепче держит её, а у плечевого сустава другие планы, и часть тела снова простреливает неимоверной болью. Она старается не подавать виду, но он сразу замечает перемену в её настроении и отпускает её. Он единственный замечает, что ей больно. — Травма? Серьезная? — сразу обеспокоено спрашивает он, пробегаясь взглядом по всей девушке. — У спортсменов штаба Тутберидзе не бывает серьезных травм, — заученным текстом отвечает она, в последний раз смотрит на Женю и пользуется шансом сбежать, пока это возможно. Она разворачивается, пока он думает, и быстро ретируется за дверь на лестничную клетку. Она снова оставила его одного, сбежала, прямо как дитё.