По раскалённому льду

Аня сидит в ванной и уже полчаса наблюдает, как с ее длинных каштановых волос стекает прохладная вода. Она думает о том, почему от неё отказались в команднике. Она думает о том, что недостаточно хороша, что ее лутц и флип едва различимы. Думает, что надо худеть, быть ещё стройнее, ведь тренер так говорит, а Тутберидзе никогда не бывает опрометчива и советует исключительно по делу. Девушка смотрит на свои руки, проводит по ним своими тонкими изящными пальцами, старается убедить себя, что в принципе жира и не так много. Ведёт дальше, касается живота, видит выступающие мышцы на нем, но едва заметные складки при любом движении все равно пугают её, заставляя думать всё чаще о своей фигуре и своём весе. Когда рука касается ляжки, Щербакова совсем отчаивается, прикрывает глаза и старается выровнять своё дыхание, взять себя в руки, держать ситуацию под контролем, но удаётся это очень плохо, потому что из-под закрытого века все равно прорывается злополучная капля боли и отчаяния. Аня винит себя за съеденный утром йогурт, потому что поддалась искушению и не сдержалась, дала слабину, не пересилила тот голод, получаемый от сквизи. Девушка шмыгает носом, а слёзы текут ещё сильнее. Она обещает себе, что с завтрашнего дня отработает эту злополучную банку йогурта, точно отработает, попросит дополнительную нагрузку, заставит себя выдавить все силы, которые у неё есть. И тогда ее может быть начнут ценить, может быть ей станет легче, и Этери наконец заметит в ней потенциал и будет с надеждой во взгляде смотреть каждый её прокат, будет полагаться на неё, разрешит откатывать сложные программы. Ане скоро восемнадцать, и она прекрасно понимает это. Она понимает, что с каждым годом высота ее прыжков снижается, она теряет хватку, и тренеру достаточно одного пинка, чтобы карьера фигуристки закончилась. Аня знает, что губит себя, но обратной дороги нет. Нужно идти только вперёд. И, возможно, где-то там, не скоро, но кто-то ее спасёт. Девушка пытается остановить поток слез руками, немного надавливая на глаза, применяя разные техники успокоения, но все валится из рук так же, как и ее четверные прыжки на последних тренировках. Она рассматривает синяки на коленках, выпирающую больше чем надо и стертую лодыжку, надавливая на неё немного, что сразу отзывается острой болью во всей ноге. Ничего страшного, она справится. И не раз такое бывало. Нужно просто немного потерпеть. Аня наконец успокаивается и вылезает из ванной. Смотрит на себя в зеркало и пытается улыбнуться, получается не очень искренне, но вполне сойдёт. Опухлость и краснота с глаз постепенно спадают, она спокойно высушивает волосы, не думая уже ни о чем, потому что табун мыслей уже пробежался, оставив после себя только тишину. Теперь Аня абсолютно спокойна и уравновешена. Для неё важно выпускать эмоции, но только так, чтобы их никто не видел. Девушка глубоко вздыхает и, наконец, выходит из ванной комнаты. — Ань, ты долго сегодня, — оповещает ее Трусова, резко встав с кровати. — У тебя все в порядке? — Саша внимательно вглядывается в лицо своей подруги, пытаясь уловить хоть единую эмоцию, хотя при тусклом освещении, особенно вечером, в комнатушках олимпийской деревни это сделать трудновато. — Все хорошо, Саш, не глупи, — Аня изо всех сил старается взбодрить её той самой миловидной и искренней улыбкой, при этом мысленно благодаря подругу за беспокойство. Щербакова заходит в свою комнату и откидывает покрывало, чтобы наконец приземлиться на мягкую поверхность. Аня уже почти засыпает, когда Саша тихо говорит из соседней комнаты: «Ты всегда можешь мне выговориться…»