Следы твоего сраженья

      Когда-то не так давно, когда ещё хлестали сильные весенние дожди, а небо чаще закрывало синеву собственную серостью, когда солнце светило тусклее из-за непогоды и влага била по лицу тяжёлыми каплями, двое друзей встретились на мосту.       Гроза вторила их ссоре.       — Сколько раз мне нужно сказать «хватит», чтобы ты прекратил? — Чуньюнь сорвал голос, пытаясь перекричать бушующую природу, и теперь хрипел. — Как дать понять, что пора остановиться?       — Прежде ты и не думал молвить мне «стоп»! — закричал в ответ Синцю. — Коль так горел желанием прекратить подобное, мог бы сказать напрямую!       — Разве не было очевидно? Разве я не просил тебя и до этого случая? Тебе проще сделать вид, что ты не услышал или не воспринял всерьёз! — Чуньюнь зажмурился и замотал головой, будто сдерживал целый поток слёз. — Я устал, Синцю, от всех твоих выходок и глупых розыгрышей! Я устал от тебя!       Синцю всего передёрнуло.       — Ты ведь… тоже не всегда прислушивался к моим словам!.. Можешь ли ты вообще…       — А смысл? Если ты в итоге поворачиваешь всё так, что я остаюсь в дураках, — Чуньюнь подошёл и — о архонт — схватил Синцю за воротник, так, что тот привстал на цыпочки, ахнув; так было бы проще плевать ядом прямо в лицо. — Ты дурак, Синцю. И все твои провокации дурацкие.       — Чуньюнь!       — К чему всё это? Тебя так веселят мои внезапные всплески? Ты, вроде как, другом меня называешь!       — Именно поэтому я и делаю это!       — О, то есть, по-твоему, подкладывать мне горячее в еду это проявление дружеской заботы?       — Ты… ты сам дурак, Чуньюнь! — Синцю нашёл в себе силы отпихнуть Чуньюня, и голос его надломился с такой болью, что даже небеса содрогнулись. Сверкнула очередная молния. — Твою энергию Ян нельзя сдерживать, понимаешь? Рано или поздно она проступит наружу, и всплеск будет гораздо более разрушительным, чудовищным! Никому это не нужно! Я старался как мог дать твоим силам волю, как можно более безболезненно, чтобы ты постепенно понял! Но нет же, Чуньюнь предпочтёт разрушение изнутри! Этому ли тебя учила твоя семья?       — Что ты вообще понимаешь!..       — Я знаю, я вижу, что ты не воспринимаешь меня всерьёз, из-за моих «выходок» или чего угодно ещё, — у Синцю затряслись колени, он пошатнулся и, чтобы не упасть, поникнув головой, опёрся о деревянный бортик моста. Его волосы из-за влаги совсем потемнели и стали почти чёрными. — Мне правда хотелось тебе помочь, я перегибал палку, я поступал опрометчиво, но я правда хотел помочь!       Он всхлипнул так, что у Чуньюня по спине пробежали мурашки.       Подошёл и с нажимом упёрся в грудь друга руками, оставляя ему свой подарок.       — Плевать! Поздравляю с получением крио глаза бога, дражайший друг! — Синцю разрыдался. — Надеюсь, ты будешь счастлив!       И убежал, чуть не поскользнувшись в лужах, гремя каблуками позолоченными.       Чуньюнь, задержав дыхание, посмотрел на раскрытую ладонь: голубая шнуровка с небольшим камнем, украшение аккурат к полученному от богов дару невиданной силы. Чуньюнь собирался обрадовать друга новостью о подарке от самих небес, но разговор повернул в другом направлении, в невероятно опасном, оба затронули те струны, которые задевать нельзя было ни в коем случае во избежание скандала. Чуньюнь, обычно скупой на метафоры, вспылил, наговорил лишнего, Синцю, обычно сдержанный в выражениях, не удержался в ответ. Счастливое известие окрасилось бурей настоящей конфликта.       Когда Чуньюнь поднял голову, Синцю уже не было видно вдалеке.       Разлука длилась несколько дней, пока Чуньюнь не подловил Синцю в книжной лавке — тот тёр ладонью о ладонь, пытаясь согреться. Возвращаться домой, чтобы листать страницы книг излюбленных у тёплого камина, Синцю не позволяла гордость и запрет на прочтение литературы какой-либо об искусствах боя, поэтому чаще всего он предпочитал мёрзнуть, зато без страха быть пойманным с поличным за чтением того, чего отец явно не одобрил бы.       Чуньюнь сел напротив и сложил руки в замок — Синцю старательно изображал невозмутимость, не отрываясь от книги.       — Синцю, мне очень жаль, что так вышло. Я самому себе давал обет, что не стану участвовать в горячих спорах и конфликтах, не стану поддаваться порывам жестокости… И я так сильно ошибся в тот вечер, — Чуньюнь говорил искренне, но заикался, хоть и, очевидно, выучил свою подготовленную для такого случая речь, чтобы не подбирать слова при встрече. — Я наговорил очень много несправедливого по отношению к тебе, я… я правда очень сожалею. Прости меня.       Синцю поднял на него глаза, затем посмотрел в окно. Дождь хлестал не переставая, и среди аккуратных книжных полок было очень холодно. Хорошая среда для контроля Ян у Чуньюня.       — Синцю?       — Безлюдной ночью, под полною луной герой вошёл в пристанище дракона злого. Его вели не намерения пустые славы сыскать или же предать неге самолюбие собственное, его пленила любовь, бесконечная, необузданная, вселяющая страх…       Синцю дрожал всем телом.       — Синцю, — Чуньюнь глядел растерянно, пока Синцю зачитывал вслух отрывок из книги в своих руках.       — …И не было ему покоя на земле обетованной, пока не отыскал бы он средства то чувство усмирить. Да, то была любовь, высокая, непорочная. То было Правосудие, — Синцю наконец поднял глаза на друга и улыбнулся ослепительно, так, что у Чуньюня дыхание перехватило. — Как думаешь, победил ли герой дракона?       Чуньюнь неуверенно пожал плечами. Синцю лукаво прищурился и усмехнулся.       — Пойдём прогуляемся.       Под стихающим ливнем без грозы, без страшных чёрных облаков, они брели, и Синцю снял свой расшитый золотом камзол, чтобы накрыть их головы за неимением зонта. Чуньюнь помнил: однажды Синцю проводил незнакомую пожилую леди до её дома точно таким же образом.       На следующий день отец его наказал за промокшую насквозь одежду.       — Я задумался недавно, сумеешь ли ты теперь замораживать дождевые капли, с помощью своих новых способностей, — мягко начал Синцю. — Это было бы поистине замечательно.       Разве он не боится, что отец накажет и в этот раз? Что однажды перейдёт границы? Чуньюню страшно представить.       — Честно, ещё не пробовал ни разу.       — Напрасно, мой друг, напрасно совершенно. Будь глаз бога у меня, я бы… — Синцю запнулся и замер. — Впрочем, полно обо мне. Верно, я абсолютно в тупик завёл тебя нынешними речами, милый? Не правда ли?       — Есть немного. Но я, признаться, и не надеялся, что ты заговоришь со мной после такого…       — А как цветы распустятся после такого-то дождя! Дражайший друг, мы обязаны сходить с тобой в те сады, что от города свободы недалеко, они подобны самому Эдему! — Синцю грациозно жестикулировал в своей обычной манере, намеренно вводя в заблуждение, что ничего не поменялось.       — Ну если ты так хочешь, то конечно, сходим.       — Драгоценный, разве не услада сердцу и уму вслушиваться в напевы потоков чистых с небес? Я намерен написать стих об этом и рассчитываю на твоё внимание, когда зачту вслух.       — Синцю.       Чуньюнь остановился и мягко, но настойчиво потянул за руку. Синцю прервал свой бессвязный монолог.       Звуки влажные природы, что утоляла свою жажду, впитывала каждой клеткой земли, и правда были усладой сердцу и уму. Синцю порой ловил себя на мысли, что желает остервенело слиться с чем-то подобным. С тихим потоком воды, который вечно-бесконечно несётся куда-то вдаль, за горизонт.       Синцю хотел бы стать разрушительной силы водопадом.       — Я не держу на тебя зла, Чуньюнь. Право, остался след и моей вины с того дня, и мы оба сказали то, чего, должно быть, не стоило.       — Точно не стоило, — Чуньюнь кивнул.       — Впрочем, порывы мои без внимания остаться не должны, как и твои, — Синцю выдавил из себя улыбку, чтобы губы не дрожали. — А потому прошу тебя об одолжении. Впредь, чтобы не случалось споров столь горячих, которые в состоянии тебя увлечь и подчинить, впредь рассказывай мне о трудностях заранее. Дабы я смог предупредить и действия свои.       — Да, конечно…       — Я понимаю, что слова твои, пусть и произнесены были в сердцах, имеют смысл и… вполне оправданы. Поэтому я также готов попросить прощения, — Синцю посмотрел прямо в глаза, и Чуньюнь разглядел в них, помимо своего отражения, целый бурлящий поток эмоций, кричащих об отчаянии. — Ты мне очень дорог, мой друг.       — И ты мне очень дорог, Синцю!       — Я…       Чуньюнь вытянул губы максимально широко. И, шмыгнув в тон ливню, протянул руки и крепко обнял Синцю. Тот, наученный этикетом и сдержанностью, знающий о холодности Чуньюня, тихо охнул.       И аккуратно обнял в ответ, бросив и без того мокрый камзол прямо на землю.       — Мне было так грустно без тебя, — прошептал Синцю, прижимаясь сильнее. — Хорошо, что ты вернулся.       — Тебя отец опять наругает. За одежду-то.       — Ничего непоправимого, друг мой.       — Не боишься, что он… примет меры?       — Да что он может сделать? Запрёт меня дома под замок? — Синцю усмехнулся с еле различимыми нотками горечи. — Всё сказки, милый, лишь сказки. Про непобедимого дракона.       Чуньюнь надеялся на благоразумие, присущее Синцю, не в силах не доверять ему, своему доброму и честному другу. Да, случившийся конфликт оставил терпкий след в душе, но поспособствовал рождению искренности запредельной между ними. Постепенно, усилиями обоих, прежние тёплые отношения вернулись в привычное русло, зацвели цветами, действительно похожими на Эдемские. О произошедшем юноши не стремились напоминать, дабы не бередить раны, но и забывать не смели. Честность искрилась в каждом оброненном слове.       Синцю восхищался бескорыстно даром архонта Чуньюня, тот же, замечая долю печали во взоре, старался усмирить порывы прикоснуться. Обоим только предстояло стать честнее и со своими чувствами, с самими собой.

***

      Поборов смущение и непреодолимое желание закрыться от всего Тейвата под одеялом и гнётом навязчивых мыслей, Синцю и Чуньюнь назначили новую встречу — спустя несколько дней после первого поцелуя.       Шэн и Юн любезно согласились провести день в одной из любимейших чайных Синцю, пока сам Синцю и Чуньюнь разделили время свободное на двоих, свободно передвигаясь по городу, главное — подальше от имения семьи Синцю.       Внезапно Синцю предложил забраться на склон ледяной горы, чтобы поглядеть на город с большой высоты. Чуньюнь смутился, но последовал за ним, надеясь, что на полпути друг передумает и спустится вниз — подходящей одежды ни один из них не прихватил.       Очередная ли это забава Синцю? Что он задумал?       — Здесь вьюга совсем не летняя, — перекрывая голосом гул ветра, Синцю шёл впереди, ёжился, обхватив себя за локти. В лёгких шортах ему было совсем несладко посреди бушевания стихии. — А тебе всё нипочём, верно, милый?       — Давай вернёмся в город, — Чуньюнь выглядел действительно встревоженным: если сам путём длительных упорных тренировок и привык к холоду, Синцю, похоже, совсем не был готов к такой резкой смене погоды. — Пока совсем поздно не стало.       — Ну что ты, погляди, как здесь красиво! Город на ладони, Свобода, и только она, в своей ипостаси! Загляденье!       Синцю вскинул руки, и это было его ошибкой: снежный вихрь захлестнул и заставил дрожь пройтись по всему телу; юноша не сдержался и вскрикнул.       — Так, ну всё, мы уходим греться, — Чуньюнь подошёл ближе с хмурым видом; не понимал, к чему всё это. — Синцю, спускайся, слышишь?       — Но ведь ты — тот, кто заставил меня парить, парить подобно птице над странами, под дуновениями чувства неизмеримого, а теперь просишь спуститься? — Синцю засмеялся, и зубы его слышимо застучали. — Любовь моя, так делать нельзя, пожалей моё сердце!       У Чуньюня же сердце внутри сделало кувырок от нового обращения. Синцю задрожал ещё сильнее, Чуньюнь от волнения затряс его что было сил.       — Ты не в себе, давай вернёмся! Замёрзнешь же!       — Чуньюнь, я так должным образом и не признался тебе, в своих чувствах, во всём! Всё время, которое я проводил с тобой, не покидало ощущение, что ты знаешь меня всего, как облупленного, как книгу самую простую, как будто для тебя это естественно, подобно дыханию! Ты знаешь и понимаешь натуру мою лучше всех, и меня, если честно, такое очень часто пугало…       — Меня пугает, что ты сейчас совсем простынешь!       — Ты ведь понял, что со мной произошло в ту ночь, догадался сам, без единой подсказки, — Синцю посмотрел на Чуньюня глазами, полными слёз, которые застывали быстро снежными хрусталиками на ресницах пышных. — Потому и подготовил мне тот подарок, янтарный камень с подвеской и письмом. Верно ведь?       Чуньюнь наконец осознал, что нет более смысла скрываться, не хватит смелости как-то обмануть этот чистый взгляд, блестящий надеждой на принятие и близость. Нет, Чуньюнь самому себе не сумеет противиться, ему так хочется обо всём поговорить с Синцю, пылко, горячо, не впервые наплевав на свои железные принципы.       Только ради него.       — Да, Синцю, я догадался о том, что случилось с тобой. По крайней мере, о том, что ты… получил в итоге, до того, как тебя отыскали и вернули домой. Мне так хотелось позаботиться о тебе сразу же, но твой отец помешал. Прости, что не сказал сразу, не хотелось, м, тебя смущать и отягощать ещё большими переживаниями.       Синцю так радостно всхлипнул, что у Чуньюня с плеч спал нечеловеческий груз. Их дыхания перемешивались, становясь единым морозным паром.       — Ты мне нравишься, Чуньюнь. Я не уверен, любовь ли это, о которой пишут в книгах, — Синцю зарделся, совсем как при цветении сакуры когда-то, — но, честно говоря, очень и очень похоже. Нет, даже не так. Я чувствую себя гораздо лучше, чем это описывают в романах.       И это абсолютная правда.       — Ты мне тоже нравишься, Синцю, очень сильно. Несмотря на то, каким порой несносным бываешь.       Синцю счастливо хихикнул, и его проняло новой волной дрожи. Спохватившись, Чуньюнь сжал его руки покрепче и помчался к подножию склона, где вихри не сметали на пути всё живое, всё человеческое.       Вопреки сомнениям и отрицаниям Синцю, Чуньюнь решил привести его в свой дом.       Накрывшись несколькими одеялами, держа в руках кружку с чем-то тёплым (!), Синцю сидел на крыльце, вслушиваясь в перешёптывания Чуньюня с его матерью. Забраться на заснеженную гору — идея, разумеется, безумная, но Синцю впал в такую безысходность тупую, ему так хотелось излить все свои эмоции накопившиеся, что лучше способа он не отыскал.       И хорошо: похоже, всё завершилось благополучно. Похоже, Чуньюнь наконец набрался упрямства привести его к себе домой, на что долгое время не решался, но предлагал невпопад. Похоже, Чуньюнь принял его и остался рядом даже после такого взрыва, даже после всех приключений.       Похоже, они теперь пара.       Синцю фыркнул довольно, вспомнив, как всего несколько месяцев назад они претерпели серьёзный конфликт, грозящий свести на нет всё взаимопонимание. И вот где они сейчас. Потрясающе.       — Говорил же, спуститься надо, — Чуньюнь вернулся и сел рядом. Насупился. — Что это было такое, м? Дурной.       Синцю откровенно любовался им. Не боясь осуждения, не боясь смущения, не опасаясь румянца на бледных щеках. Чуньюнь был замечательным во всех проявлениях.       — Кто бы знал, любимый, кто бы знал.       — Смущаешь меня… — Чуньюнь прикрыл рот ладонью. Синцю засмеялся и положил голову ему на плечо.       — Так и задумано!       Чуньюнь был таким для Синцю.

***

      Рука об руку, они направлялись к дому Синцю, болтая о чём угодно, обо всём, что только в голову приходило — им было комфортно, им было прекрасно в компании друг друга. Действительно, чувство Свободы и полёта, переплетая пальцы, вслушиваясь в каждый оттенок голоса друг друга, с трепетом внимая и благодарно.       До ворот оставалось ещё несколько сотен шагов, как Синцю, вздрогнув, убрал руку из потеплевшей ладони Чуньюня, что удивительным образом грела. Тот посмотрел озадаченно.       — Отсюда, на таком расстоянии, уже можно будет разглядеть, что мы держимся за руки, — Синцю несмело повёл плечами и вздохнул. — Я понимаю, что навряд ли отец выглянет в окно, но… всё же мне бы…       — Всё в порядке.       — Не представляю, какой будет его реакция. Прости.       Чуньюнь бросил взгляд на телохранителей, что неторопливо следовали за спинами и болтали о своём. Недолго думая, он крикнул:       — Эй, вы двое! Будьте так добры, встаньте впереди нас, чтобы невозможно было углядеть. У нас безумно срочное дело.       — К-как будет угодно! — Юн кивнул Шэну, и они проследовали вперёд. Вкупе с ростом и крупным телосложением, оба полностью загораживали юношей от любых взглядов со стороны имения.       — Неужель злоупотребление своей властью? — съехидничал Синцю, но замер, стоило Чуньюню обхватить его запястья, как тогда, на склоне заснеженном.       — Кто бы говорил о злоупотреблении, Синцю, — смешливо фыркнул Чуньюнь в ответ, но в меру строго. — Не тебе ведь одному хитрить и увиливать.       — С кем повёлся, от того и набрался, да, любовь?       — Не смею возражать.       Оба тихонько засмеялись, принимая всю неловкость, неуклюжесть момента: Чуньюнь остановил их обоих на месте, сжал чужие руки с усилием и сглотнул. Синцю поджал губы, копируя привычку Чуньюня: лица их находились очень-очень близко друг к другу.       Вау. Уже не так страшно.       — С этого дня, мы с тобой будем побеждать дракона вместе. Я наколдую защиту, ты станешь стратегом. Спустя не один день и не десять, но рано или поздно он падёт, веришь?       Синцю улыбнулся. А Чуньюнь научился в метафоры.       — Тебе не нужно атаковать в одиночку, понимаешь.       — Верю.       — Я рядом в этом сражении.       Чуньюнь пытался унять румянец, чтобы не наговорить чего-нибудь лишнего, пылко и с чувством — Синцю хихикнул на его попытки. И, поправив серёжку в правом ухе, позволил обхватить своё лицо двумя руками.       Игнорируя смущение охраны, которая поспешно отвернулась, игнорируя позыв внутренний закричать, вспоминая и о запретах, и о конфликте весны, и о стремлении каждого завершить свой путь самостоятельно, и о потоках крови плоти порванной, игнорируя, казалось, целый мир и всю боль, без остатка, без единой капли, они поцеловались ещё раз, и ещё, и ещё один. Пока позволяли сердца трепещущие, пока кончики пальцев не загорелись подобно желаниям — не порочным, но чистым, не окроплённым грязи каплями.       Никто, право, не мог их увидать.