Следы твоего сраженья

      Происшествия той самой ночи, после которой главе гильдии Фэйюнь пришлось принять меры, после которой Синцю долгое время тревожили кошмарные сны — проносились вереницей ощущений и красок потускневших. Вероятно, пришло время рассказать и о них.       Солнце давно скрылось за горизонтом, но в воздухе всё ещё блестело присутствие — Синцю понёсся по мокрой траве вниз по склону и с улыбкой скрылся в стволах знакомой до единого куста рощи; находясь совсем близко с Запретной Зоной глубокого тёмного леса, она привлекала извилистыми тропками, густотой листвы и гулкостью каждого шороха. Синцю прятался здесь, чтобы потренироваться, вслушиваясь в звуки природы и собственного сердцебиения, не прерываемого ничем более. Чтобы получить свою столь желанную минутку одиночества.       Меч, тщательно скрываемый в складках камзола, теперь сверкал приветливо начищенным лезвием — тоже очень долго ждал, когда сможет почувствовать себя свободным. Синцю, с блаженством сняв каблуки и оставшись босым, стянув с себя дорожный плащ и камзол, сжал рукоять, заложил одну руку за спину и поклонился в пустоту: своеобразный ритуал, который он проводил перед каждой тренировкой. И тут же, резко вскинув ладонь с мечом, принялся повторять движения из недавно прочитанной книги по боевым искусствам.       Тренировку прервал неведомый зверёк, пронёсшийся в опасной близости с ногами и скрывшийся в зелени — Синцю не успел разглядеть, кто это был точно. Оставив оружие, он тихо, насколько мог, приблизился к кустам и раздвинул ветки. Вдалеке шумел порог небольшой реки, нёсшейся с самих гор; склонив маленькую головку, решил испить чистейшей воды маленький оленёнок, с тёмно-коричневой шёрсткой и несколькими белыми пятнами на спинке.       Синцю замер, любуясь, чувствуя прелесть хрупкости момента. Неосторожный вдох, хруст ветки, и олень, встрепенувшись, ринулся дальше и совсем потерялся в чаще. Синцю вздохнул.       Вода казалась ледяной из-за прохлады вечера, Синцю осторожно потянулся и с наслаждением намочил ладонь, встретив мурашки по всему телу. Водная стихия всегда привлекала его более огненной или ветреной. И пусть вместе с морозом часто приходили болезни и озноб, юноша был рад таким коротким слияниям с природой, будь это купание в ручьях, танцы под ливнями или прогулки утрами по влажной траве. Ему желание свербело в носу слиться с чем-то подобным.       Идиллия и покой не длились вечно: тихий стрекот прервал вскрик всё того же животного, но гораздо более жалобный. А ещё свист, как от стрелы.       Синцю нахмурился и стремглав бросился вперёд, как был, в одних шортах и рубашке — меч остался позади, у кромки рощи, а возвращаться за ним было слишком поздно.       В Запретной Зоне, скалясь и глумясь, несколько охотников склонилось над телом раненого животного. Белые пятнышки на шерсти окрасились кровью.       — Полагаю, вы в курсе, почтенные господа, что на этой территории запрещены любые проявления агрессии и зла человеческого, — Синцю принял изящную позу, как если бы присутствовал на важных переговорах торговой гильдии. Как отец учил. — В том числе браконьерство. Не гневите демонов.       — Богатенький сынок Лиюэ станет учить взрослых, как себя вести? — «господа» обернулись и засмеялись чуть ли не в унисон. Синцю с горечью подумал о своей плохой памяти на лица. Найти их после будет непросто. — Ступай, пока не расшибся. Ноги в крапиве, гляди, обожжёшь.       Игнорируя очевидную издёвку, принимая факт непризнания себя как наследника знатного рода, Синцю глубоко вдохнул-выдохнул и принял стойку. Приготовился к схватке.       Снова раздался дружный смех. Фигуры неспешно двинулись в сторону юноши, тот в последний момент выхватил короткий клинок из тонкой повязки-украшения на ноге. И принялся дышать размеренно, в такт сердцу, чтобы не успеть испугаться, чтобы применить на практике всё, чему научился в Гухуа.       Синцю не гнушался ввязаться в подобного рода происшествия — хоть фамилия и могла запятнаться, узнай кто-либо о подобном, он не терзал себя сожалениями, тем более, помыслы его всегда были чисты, непорочны. Синцю точно знал, что делает всё правильно. И когда кто-либо слабый оказывался в беде, считал своим долгом вступиться и защитить. Даже если в некоторых случаях это не могло восполнить потерь.       Схватка не длилась долго. Синцю рассчитал риски: сами духи этого места не смели терпеть вторжения на свою территорию, и потому обратили всю свою мощь против нарушителей. Наскоро раскидав браконьеров движениями отточенными, Синцю хотел было галантно поправить выбившиеся из причёски локоны, как ощутил присутствие неведомой силы.       Надвигался сильный ветер.       Торопливо спускаясь с пригорка, чуть ли не успев подхватить свои вещи, Синцю понёсся вниз, обратно в город, но стихия настигла его прежде, чем он покинул лес: потоки воздушные с силой били по лицу и то в грудь, то в спину, деревья скрипели, собираясь вырваться из земли с корнями; бунт напоминал настоящий оползень. Синцю бежал без оглядки, уже не думая об оставшихся позади жертвах, мчался к спасительному свету, а его подгоняли-тормозили, грозились раскрошить-разбить-изувечить непокорные разуму человеческому силы всевышние.       У самой кромки рощи юноша рухнул, и его придавило большим валуном.       Старший брат, Синвэй, едва ли не чудом нашёл его, изувеченного, всего в крови, с изорванными рюшами некогда белоснежной рубашки, охладевшего, словно труп; взял на руки и, отправив за подмогой, ринулся в сторону дома, встревоженный-измученный одним только видом младшего брата с дрожащими губами, с ободранными коленями до мяса и совсем синей кожей. Паника жрала Синвэя живьём, остервенело.       Врач прибыл быстро: после долгих уговоров отца семейства было принято решение не рассказывать в городе о случившемся — никто бы не обрадовался новости об очередном гневе богов. Синцю, к счастью, пострадал не так сильно, как могло показаться — возможно, небеса и правда смилостивились над ним.       Синвэй силился не показывать своих слёз волнения, силился сдерживать дрожь в пальцах. И очень старался не задумываться о том, что могло так сверкать в зажатой ладони Синцю, когда он нёс его, казалось, полумёртвого, домой.       После того, как Синцю очнулся и пришёл в себя, отец вынес свой приговор.       Так и началась эта история.       Каков же у неё финал?

***

      Синцю читал, удобно устроившись на кровати — спать пока что не хотелось, и пусть час отбоя давно прошёл, юноша предпочёл раствориться в истории книги с позолотой на обложке, почему-то казавшейся знакомой и до боли родной. Дул приятный тёплый эфир, окно было распахнуто.       С его стороны внезапно раздался крик.       — Синцю! Синцю, я тут!       Синцю живо вскочил с кровати и опёрся руками об оконную раму: двумя этажами ниже, в своей узнаваемой белой куртке с капюшоном, стоял и приветливо махал рукой Чуньюнь, искренне обрадованный тем, что видит Синцю.       Тот изумился такой дерзости. Ночь ведь на дворе!       — Привет, Синцю!       — Привет, милый, — Синцю не хотел кричать и говорил вполголоса, чтобы не поднять суматоху, но в таком случае Чуньюнь слышал его через раз. — Что ты тут делаешь в столь поздний час?       — Не знаю, тебя хотел увидеть, вот и пришёл!       Сердце внутри сделало кувырок. Синцю зарделся.       — Вдруг кто заметит?       — Так я могу к тебе залезть, наверное, — Чуньюнь неловко почесал голову и стал оглядывать землю.       — Каким образом? — Синцю хлопнул ресницами. Чуньюнь покружил по траве, почесал голову, удивился отсутствию таких необходимых в такой момент деревьев и смешно выругался по-экзорцистски.       — Отойди от окна.       Синцю едва успел отпрянуть, выпрямившись — послышался морозный треск, устремилась вверх ледяная стена, а на самой её верхушке взлетел Чуньюнь, сложив пальцами волшебный знак; Синцю выдохнул, широко раскрыл глаза на настоящей красоты картину прямо в своём окне, не в состоянии вымолвить хоть слово. Чуньюнь, спустя мгновение, мягко улыбнулся на его восхищение.       И чуть не свалился, зацепившись в последний момент за оконную раму.       Синцю выпал из оцепенения моментально и схватил Чуньюня за руку, аккуратно втаскивая внутрь. Тот с кряхтением наконец очутился в комнате, отряхнулся и встал перед ним.       Синцю хотел засмеяться, но, вспомнив про поздний час, хихикнул в кулак. Чуньюнь не впервые напоминал ему героев тех самых сказочных романов, которыми Синцю зачитывался втайне ото всех — а поводов думать образом подобным давал без счёта. Как, например, сейчас! Посреди ночи влез к Синцю в окно, без предупреждения, без какого-либо должного объяснения, без цели определённой!       Синцю ещё раз усмехнулся на то, как Чуньюнь, прежде осуждавший проказы наследника Фэйюнь, сам стал частым нарушителем всех возможных запретов. Всего-то стоило стать причиной рождения тёплых чувств в сердце Синцю.       — Привет, — неловко выдохнул Чуньюнь и подошёл поближе, — ещё раз.       — Привет, — Синцю не шелохнулся, позволив этому случиться. — Признаться, я совсем не ожидал тебя увидеть, поэтому не подготовился.       Его белая пижама с рюшами была помята тут и там.       — Да не обязательно, — Чуньюнь улыбнулся тепло, отчего на щеках появился непривычный для него румянец. — Обычно, когда ты готовишься к чему-либо, поднимается очередной переполох.       — Ой ли, драгоценный? Какая дерзкая клевета! — Синцю заулыбался ещё шире, будто это было соревнованием. — Например?       — Например, когда ты притащил меня на заснеженную гору, чтобы признаться во всём. Ты ведь помнил о моих… особенностях, и знал, что от больших чувств я могу буквально воспламениться, — Чуньюнь глубоко выдохнул, разгадывая выражение лица Синцю, — поэтому и отвёл в холодное место. Так ведь?       Тот свёл брови в искренности: никак от взора этих пронизывающе-голубых глаз не скрыться, никак мотивы свои не утаить. И о гидро архонт, Синцю солжёт, если скажет, что ему такое не по нраву.       Он восхищён.       — А когда ты то и дело вытворял что-нибудь, чтобы охрана осталась позади и не отыскала нас! Синцю, ты в курсе, что каждый раз следовать за тобой — то ещё рискованное дело?       — Знаю. Тем не менее, ты снова и снова делаешь это, — Синцю приблизился в ответ и наклонил голову, спрятав руки за спиной. — И продолжаешь безошибочно определять мои мотивы. Даже в тот самый раз, когда ни единая душа не догадалась.       Ресницы Чуньюня затрепетали. С минуту оба стояли молча, борясь со смущением.       — Покажешь мне своё? — робко попросил Чуньюнь. — Мне правда очень интересно.       Синцю кивнул с готовностью, подошёл к шкафу, отворил дверцы и сжал в ладони гидро глаз бога. Чуньюнь разглядывал его с восторгом, бережно перебирал пальцами, с благодарностью нестерпимой прикасаясь к золотому шнурку-украшению и драгоценному камню, которое подарил вместе с письмом, когда впервые выразил догадку о том, что Синцю был вручён дар с самих небес. Кусочки головоломки встали на свои места.       — Очень красивый, — выдохнул Чуньюнь наконец и посмотрел прямо в глаза Синцю. — Под цвет камня в серёжке, да? Ты специально так подбирал?       — Всё верно, я чувствовал… необходимость в том, чтобы они совпадали, — Синцю заправил прядь за белое ушко и указал на шнурок-подвеску на поясе Чуньюня, украшение к его крио глазу бога, которое сам ему подарил в дождливый день. — Теперь мы сочетаемся.       — Д-да, в этом… и была задумка.       — Очаровательно.       Синцю подумал про себя, до чего же внушительные конструкции изо льда Чуньюнь в силах возвести теперь со своими новыми способностями — к утру та глыба успеет растаять, благо, лето в самом цвету; Чуньюнь же подумал о том, как Синцю теперь в состоянии вызывать целые дожди и танцевать в них — Чуньюнь обязательно присоединится, иначе и быть не может, Чуньюнь захочет танцевать вместе с ним, рука об руку.       Ох, верно. Они держатся за руки сейчас.       У Синцю очень мозолистые пальцы.       — А знаешь, кажется, те двое не сумели держать язык за зубами и рассказывали о наших с тобой похождениях, не отцу, впрочем, но моему брату точно, — Синцю сощурился довольно. — А вот от него уже мог прознать мельком и отец. Не думаю, что ему известно всё до мелочей, скорее, в очень и очень общих чертах, но.       — О?       — Чувство такое, что охрану от меня уберут в ближайшее время, — Синцю дождался, как осознание радостью отразится на лице Чуньюня, и кивнул. — Полагаю, это не означает, что всем запретам конец, но это означает, что у меня есть шансы их нарушать.       — Сбегая из дома, чтобы половить очередных разбойников?       — Верно, верно!       — Позволяя мне залезать к тебе через окно в час сна?       — Бесспорно!       Это означает, что они смогут видеться ещё чаще.       Юноши рассмеялись, сильнее прижимаясь друг к другу, уже не боясь перемешивания дыханий. В самом деле, ничто не было им страшно боле: ни драконы, ни оползни, ни глаза вездесущие, готовые каждый вздох запечатлеть-разрушить одним существованием. Если в Тейвате и существовали силы, способные разлучить, Синцю и Чуньюнь были в состоянии одержать победу и покорить их себе.       Иначе не может быть, верно?       — Спасибо, что помог справиться с моей крупной неудачей, любовь, Юнь-юнь, — Синцю не мог насладиться тем, как Чуньюнь мнётся и рисует носком ботинка круги на полу; стесняется пламени на лице. — Обещаю вернуть долг в этом твоём сраженье.       — Ты не должен…       Чуньюнь не успел договорить — Синцю, воспользовавшись его замешательством, поцеловал в губы, прильнув сильнее, с чувством, до задержания дыхания. Опешив, Чуньюнь прикрыл глаза и ответил на поцелуй, обхватил его лицо ладонями, ощущая, как счастье клокочет уже у самого горла.       Свет полнил их тела, выплёскивался наружу, мерцал сцепленными вместе глазами бога, которые воссияли ярче при соприкосновении, и только звёзды были свидетелями ночного разговора. Впереди поджидало многое, но юноши не были одни. Крепко держась за руки, они шагали вперёд, оставляя золотистые следы в воздухе, не устрашённые ничем и никем.