Следы твоего сраженья

      Когда Синцю вернулся домой, его сразу окатило неприятной волной: ощущение, предчувствие нехорошего. Стремглав он поднялся на второй этаж, чтобы обнаружить распахнутые двери своей комнаты.       Множество служанок сновало туда-сюда, обчищая каждый угол, осматривая каждую вещь, каждый ящик и шкаф, всю мебель. Синцю зашёл, поражённо озираясь, обескураженный, с таким видом, будто его загнали в угол окончательно.       — Что вы делаете?.. — он выдохнул в ужасе и вскричал, увидев, что кровать отодвинули с её привычного места. — Архонт, не трогайте их!       Его книги!       Сколько бессонных ночей он провёл, завернувшись в одеяло и поглощая страницу за страницей, увлекаясь настолько, что даже переставал вслушиваться во внезапные шаги за дверью; ему нельзя было попасться, но также нельзя было не возвращать книги библиотеке в нужный срок. То были не сказочные истории о героях, которых следовало спасти, и прекрасных принцах, которые жертвовали собой во имя блага — их Синцю писал и сам, с упоением тратя драгоценные часы на придумывание образов, хитро закрученного сюжета, конфликтов и взаимоотношений, — нет, то была теория, инструкция на пользование, если угодно. То были книги по искусству боя и рыцарскому кодексу.       Юноша прятал их под кроватью, зная прекрасно, что служанки не имеют права без разрешения откровенно вламываться и рыться в его личных вещах. Что ж, не имели. До сегодняшнего дня. А ведь Синцю в своё время доверился словам брата о том, что к нему не будет заходить никто посторонний без его же ведома.       — Просим прощения, юный господин, ваш отец поручил нам обыскать вашу комнату на предмет чего-либо подозрительного или того, что не следует хранить, м, наследнику гильдии, — одна из служанок учтиво поклонилась и сразу вернулась к своему делу. — Мои соболезнования, но мы не в силах как-либо противостоять. Всего лишь выполняем работу.       — Прошу вас, при всём уважении… — Синцю тоже вежливо поклонился и тут же замахал протестующе руками в сторону других. — Только не убирайте ту книгу под шкафом, она его держит!       — При каких только обстоятельствах ваш шкаф потерял ножку, на которой должен стоять? — всё та же служанка удивилась. — Если что-то сломалось, неужели вы, молодой господин, не могли обратиться к кому-либо из нас? Мы бы заменили без проблем.       Он случайно разломал свой шкаф, когда замахнулся саблей и повалил содержимое полок на пол. Упс.       — Ки, я правда не мог рассказать… о святые, только не разламывайте! Оставьте в покое? Не открывайте! — Синцю кинулся запахивать обратно дверцы и грозно сверкнул глазами в пустоту. — Отец, должно быть, совсем перестал понимать границы разумного, я поговорю с ним об этом, не беспокойтесь.       Он заметил, как все дорогие его сердцу и уму книги, свёртки со схемой горных ущелий, скреплённые нитями красными ножны для клинков и — о Архонт, только не сшитое на скорую руку подобие лёгкой не то брони, не то кольчуги, какой стыд — складывают в большую кучу посреди комнаты. Часть из этого брали и относили куда-то дальше по коридору.       — Господин Синцю, ваш отец поручился избавить сие имение от… предметов подобного рода.       Синцю вскипел.       Стянул с себя камзол, оставшись в одной рубашке и шортах, вломился к брату в комнату и уселся за его рабочий стол — скрючился, спрятал голову в изгибе локтя.       — Он не понимает, что творит! — воскликнул раздражённо Синцю, снял все свои кольца и в сердцах швырнул их в стену; они отлетели со звоном куда-то в угол. — Нельзя разом лишить меня всего, что только у меня есть!       — Остынь, братишка, — Синвэй подошёл и легонько коснулся спины в попытке утешить. — И ради Лиюэ, не разбрасывайся тут своими побрякушками, мне потом собирать.       — Вэй, так нельзя всё оставлять. Отец не успокоится, пока не превратит мою жизнь в ад!       — Придержи при себе метафоры, — Синвэй нахмурился. — Ты знаешь, я не очень их понимаю, все эти твои словечки заковыристые. Успокойся, давай ты поговоришь с ним? Как только он вернётся домой, зайди ещё раз в кабинет и обсуди в спокойной обстановке. Ты его знаешь, всё меня учит дипломатии и переговорам.       Синцю пыхтел и фыркал от злости в рукав, пока до него не дошёл полный смысл сказанного.       — Постой, отец уехал? Когда успел?       — Почти сразу, как только ты ушёл.       Синцю сдвинул брови. Несмотря на конфликт с сыном, у главы торговой гильдии оставались всё те же обязанности и рабочий долг. Усталость от незавершённых дел также могла повлиять на поспешность решений. Впрочем, Синцю был уверен, что это не оправдание нисколько.       — Может, вернётся до того, как повозка отъедет, и он передумает, — Синвэй почесал подбородок.       — Какая повозка?       — Ну, эта самая… с твоими вещами…       Ржание лошади раздалось прямо со двора. Синцю вздрогнул.       — Если только она не отъедет прямо сейчас, ээ, — Синвэй совсем растерялся. — Братишка…       Синцю подорвался к распахнутому окну, и действительно: запряжённая двумя гнедыми, повозка собиралась отправляться в дальний путь — наверное, до самого города свободы.       Её-то Синцю никогда не видать, если он просто встанет и будет смотреть.       Синцю подскочил, издав какой-то звук нечеловеческий, и побежал к себе; в гардеробе где-то должна была быть дорожная накидка. Над имением собирались тучи, закрывая закатное солнце.       Юноша провозился слишком долго, и повозку успели отвезти достаточно далеко. Синцю помчался по узкой дорожке за ней, едва различая окружение из-за ветра и наскоро начавшего накрапывать дождя; небеса успели посереть, тьмой налиться, помрачнеть в тон клубку мыслей. Юноша не слышал ни крики в спину, ни завывание ветра в ушах при беге, только стук сердца бешеный отдавался в висках.       Он запрыгнул прямо на крышу, подобно зверю дикому, разорвал ткань и свалился прямо на сундук, ударившись животом. Извозчик затянул вожжи, сразу остановившись — Синцю от резкого торможения едва удержался на ногах. Один из каблуков благополучно отломался и увяз ещё по дороге, где-то в мокрой траве.       Извозчик закричал в знак протеста — негоже молодому господину заниматься подобным, гнаться за повозками, портить имущество, пачкаться в грязи, о гидро архонт, это что, кровь? — но Синцю не слышал его совсем. В голове у юноши звенело так, что он не слышал собственного не то рыка, не то визга, не то хрипа.       Он искал в груде бумаг, тканей и фолиантов маленький, слабо светившийся голубым шарик. Откопав его на самом дне сундука, Синцю истерично засмеялся и сжал в кулаке находку, так, что ногти кожу поцарапали.       Когда отец к вечеру вернулся домой, то встретился с двумя едко-жёлтыми глазами, полными злобы неприкрытой и о, развязности, распущенности, непристойности. Синцю действительно весьма непристойно размазывал кулаком по верхней губе кровь из носа, с его одежды капала дождевая вода, оставляя лужу, его колени потрясывало от холода и ярости.       Отец, признаться, поначалу имел слабость испугаться своего сына.

***

      Как и ожидалось, Синцю посадили на домашний арест.       Заперли в бетонных стенах, не давая возможности выйти в город, увидеться с друзьями, убедиться, что хотя бы библиотечные книги вернули в надлежащее место — хотя Синцю не сомневался никогда в надёжности слуг. Ему просто не оставили предлога снова сбежать куда-нибудь. Куда угодно — подальше от родного дома.       Не осталось желания общаться с кем-либо после того происшествия, он не обменивался ни словом даже со своими знакомыми служанками, хотя знал каждую в лицо и по имени. Одна заходила строго по расписанию, чтобы принести на подносе еду — Синцю отказывался спускаться в столовую и сталкиваться с кем-либо из родных.       Так прошло несколько дней — недель? знать бы точно. Честно говоря, Синцю успел потерять им счёт, почти ничего не принимая в пищу в знак протеста, проводя часы на подоконнике, озирая холмы, на которых раньше мог тренироваться в полдень, уверенный, что никто не следит, горы заснеженные, мельницы вдалеке, и вздыхая, о, вздыхая так горько, понимая, что, вероятно, ему более не разрешат когда-либо покидать эти стены, жизнь свободная завершилась, никакого рыцарства. Ничего.       Синцю поморщился. Да что ж такое творится. Кому молиться в поиске защиты?       — Молодой господин, с вами хотят увидеться, — протянула буднично Ки и поставила на кровать поднос с обедом, который Синцю, разумеется, оставит нетронутым.       — Если снова брат, пусть научится залезать через балкон, в конце концов, — фыркнул Синцю. — Или перестанет доставать меня.       Какое нелитературное выражение.       — Нет, это не господин Синвэй, это, м, простой мальчик, — Ки посмотрела озадаченно, — в светлой одежде и с растрёпанными волосами. Мне кажется, вы знакомы с ним?       Синцю заметно оживился, но поздно осёкся и постарался не подать виду. Ки на это только улыбнулась, про себя, конечно.       — Я встречу его.       Чуньюнь мялся у ворот, не зная, как бы подступиться; глаза выдавали все его мысли. Синцю ухмыльнулся: да, Чуньюнь точно уже подсчитывал, как бы перемахнуть через ограду.       Это… мило.       — Для случаев, подобных этому, следует облачаться во что-нибудь более тёмное, — мягко заметил Синцю вместо приветствия. — Господину экзорцисту неугодно ходить в запачканных одеяниях.       — Ты сам в пижаме, — заломил бровь Чуньюнь.       Синцю почувствовал, как уши резко загорелись.       — Чем обязан такому визиту от дражайшего друга, в такое неспокойное время? — он кашлянул и сложил руки на груди, чтобы спрятать смущение.       — Мы не виделись довольно долго, — Чуньюнь надулся, сжимая железные прутья, — я начал волноваться.       Это и вправду очень мило!       — Благодарю.       — Так, мне можно зайти? К тебе?       Синцю улыбнулся и взмахнул театрально руками, открывая наконец калитку.       — Так уж и быть, проходи в нашу обитель, коли хватает смелости! — И засмеялся коротко на то, как друг закатил глаза.       Чуньюнь не бывал прежде в его комнате — усердно старался не смущать Синцю, но не мог не оглядывать с любопытством убранство: расшитые нитями золотыми полотна, фрески с традиционными иллюстрациями легенд, витиеватые украшения на дорогом дереве. Заправленная кровать и явно пустующие полки заставили поёжиться.       Синцю шипел и ойкал, пока Чуньюнь обрабатывал его раны — не успели зажить ещё с первой их встречи после инцидента; Синцю дёргался от боли, но Чуньюнь был неумолим и не отпустил, пока не закончил.       — Получается, тебе нельзя выходить?       Синцю поджал колени и обхватил их руками. Чуньюнь неловко сел рядом.       — За пределы имения — никак.       — И как… долго тебя собираются здесь держать?       Синцю пожал плечами.       — Не знаю. Не удивлюсь, если это продлится до моего тридцатилетия.       — Не слишком оптимистично. Не похоже на тебя, — Чуньюнь нахмурился, но в его голосе проступала очевидно тревога. — Ты выглядишь… потрёпанно.       Синцю зажался ещё сильнее, пристыженно поправляя волосы, которые и правда выглядели очень неопрятно. Он не расчёсывался должным образом уже много дней. Чуньюнь осёкся.       — Я имею в виду, я просто… волновался, ты знаешь, — он сгорбился и взъерошил свои светлые волосы — от нервов, но Синцю понравилась мысль, что это для того, чтобы соответствовать ему. — Хотелось бы как-то тебе помочь.       Несколько минут прошли в тишине, пока Синцю не осенило.       — Чуньюнь, ты можешь помочь мне, — он знал, что простое обращение, без каких-либо «милый» или «дражайший» имеет большее влияние на друга, и пользовался этим, пользовался без зазрений совести. — Я понимаю, это довольно… необычно, просить о таком, но я буду весьма-весьма признателен, правда! Ты согласишься?       — Ээ, н-ну да? Да, конечно… А что нужно сделать?       Синцю достал из ящика какое-то маленькое украшение с голубым круглым камешком.       Чуньюнь озадаченно наклонил голову.       С иглой в руках он склонился над Синцю, тот поднял голову и смотрел в ожидании.       Он попросил проколоть ему ухо.       — Никогда ничего подобного не делал, — пробормотал он угрюмо. — Уверен?       — Всё пройдёт чудесно, милый, — просиял Синцю в ответ и ободряюще улыбнулся. — Я не смел обратиться к кому-либо другому.       — Это ведь очень больно?       — С помощью твоих способностей — отнюдь. С твоей помощью, — Синцю просиял. — Я доверяю тебе сегодня.       Больно не будет. Это ж Чуньюнь.       Синцю закрыл глаза, чтобы не видеть, как Чуньюнь поджимает растерянно губы; почувствовав прикосновение холодных пальцев к мочке уха, Синцю сильно задрожал, осознав, что назад пути нет, трусить нельзя. Чуньюнь очень боялся навредить одним своим дыханием, поэтому морозил кожу медленно и кропотливо, следя, чтобы иней не заполз узорами случайно Синцю на шею или за ухо до самой линии роста волос.       Синцю захотел прищуриться осторожно и поторопить друга право, пора, я скоро дрожать уже от холода начну, как Чуньюнь занёс руку с иглой.       Вдох-выдох.       Синцю резко распахнул глаза, и свет ударил в них невыносимый, смешавшись со вспышкой короткой боли.       Всё-таки больно.       Чуньюнь ахнул, испугавшись. Спеша, чуть не уронил платок, приложил к уху и закричал в панике:       — Очень-очень больно? Я так и знал, что не гожусь для такого! — юноша был на самой грани плача. — Синцю, как ты?       Синцю молчал, замерев, смотря куда-то в пустоту, сквозь друга. Медленно он протянул руку к уху и ощутил, казалось, только сейчас, как Чуньюнь держит его за щёку. Ох, там есть кровь.       Синцю, сдерживая новую волну дрожи, на этот раз беспричинной абсолютно, сжал пальцы Чуньюня своими и наконец поднял на него глаза — не догадывался, наверное, каким невероятным янтарным цветом они переливаются в свете лучей мягких из окна. Пальцы Чуньюня прокатились по щеке, оставив кровавые дорожки-отпечатки.       Юноши застыли на несколько мгновений, глядя друг на друга — и Синцю описал бы их теми, в которые заключают вечность.       — Ах, я в порядке, — протянул Синцю ещё спустя минуту, (с разочарованием) глядя, как пальцы Чуньюня ускользают от него, оставляя после себя лишь мёртвый воздух. — Больно совсем немного…       Кровь поползла по шее каплями и, кажется, запачкала ворот рубашки. Синцю всё ещё в пижаме.       Чуньюнь протянул ему второй платок и отошёл в сторону, совсем смятенный. Синцю кивнул, осторожно касаясь, теперь проколотой, мочки. Зато можно надеть серёжку.       — Благодарю, — тихо сказал юноша, и к нему постепенно стала возвращаться улыбка, привычная для Чуньюня, такая знакомая, тёплая. — Очень по-геройски.       Чуньюнь усмехнулся, сомневаясь, не шутит ли Синцю. А Синцю говорил искренне.       В правом ухе молодого наследника торговой гильдии Фэйюнь теперь блестел голубой камешек с золотой кисточкой.