Следы твоего сраженья

      Синцю не убирал головы, но было видно, как ему неприятно чувствовать прикосновения: мать поправляла косо остриженную чёлку своими длинными нежными пальцами, внезапно — вот неудача — подмечая с ужасом, как в одном месте вырван целый клок тёмных волос сына. Синцю уверял себя, сейчас мать думает только о том, как будет прикрывать эту заплешину остальными волосами.       Если только он не побреется налысо к тому моменту.       Отец старательно делал вид, что ищет какую-то книгу на полках вдоль стены. Синцю не решался произнести хоть одно слово, но из-за боли шипел сквозь зубы, время от времени расчёсывая-ковыряя-размазывая царапины на голых коленках. Иногда он жалел, что носит шорты — удивительно, но кожа имела свойство рваться и кровоточить при падениях.       Ах, да. Синцю сильно ударился сегодня, когда падал.       — Чтобы наследник торговой гильдии, лицо Фэйюнь, пример для всех детей Лиюэ, мой сын, — отец наконец повернулся, но Синцю не смел смотреть на него, — промышлял подобным прямо перед моим носом. Не передать словами, как я возмущён.       Синцю закатил бы глаза на пафос, и это усугубило бы всю ситуацию, и без того плачевную. Поэтому промолчал.       — Хотелось бы услышать хоть какие-нибудь оправдания, юноша, впрочем, амбиций ход твоих известен мне был давно, — мужчина поправил складки фрака и сел за стол, напротив Синцю. — И что же мы будем делать с тобой? Ты ведь понимаешь, что такое поведение неприемлемо для кого-то вроде тебя.       Синцю не шелохнулся на стуле. Мать положила ему руку на плечо и несильно сжала, будто бы подбадривая.       — Я всегда старался обеспечить тебя всем необходимым, ты это знаешь, Синцю. Чтобы ты и твой брат ни в чём не нуждались и жили в комфорте, — отец вздохнул и сцепил пальцы в замок перед собой. — Чего же тебе не хватает? Ты свободен делать всё, что заблагорассудится, в пределах разумного. Но ты пересёк черту. И, как оказалось, далеко не в первый раз.       — Никто не пострадал, — тихо сказал Синцю, отчаянно пялясь на носки своих туфлей; на них отпечатались пятна грязи и крови. Его крови, разумеется. — Я не сделал ничего плохого.       — Ты мог серьёзно ранить себя! Вдруг всё бы обошлось не ушибами, а чем-то хуже? — встревожилась мать. — Что тогда нам оставалось бы делать?       Синцю поборол желание выдохнуть что-то вроде «я бы справился, я бы не погиб» — понимал ведь, что такое только сильнее потревожит родителей. И старшего брата, который абсолютно точно стоял сейчас за дверью и подслушивал разговор. Собственно, именно он первым забил тревогу и привёл полуживого Синцю обратно домой. Если более точно, принёс на руках.       Падение было неудачным.       — Мне никогда не хотелось тебе запрещать что-либо, но, возможно, в качестве наказания за такую самонадеянность придётся, — отец устало потёр виски. — Придётся контролировать все твои перемещения по городу. Приставлю к тебе телохранителей, найду хороших людей, которые будут следовать за тобой, куда бы ни пошёл.       — Это явный перебор, нельзя так ограничивать мальчика! — мать ахнула возмущённо. — Ты сам пересекаешь черту!       — Пап!.. — Синцю, вспыхнув, встал со стула. Нижняя его губа предательски задрожала. — Зачем так…       — Это разумное решение, и я рассчитываю таким образом пресечь дальнейшие попытки на побег, — не так твёрдо, как ожидалось, сказал отец. Глаза его, впрочем, были сухи. — Конечно, это не навсегда. По крайней мере, до того времени, пока ты не повзрослеешь и не приступишь к своим обязанностям как наследника гильдии в полной мере.       У Синцю задрожали колени. Он отшатнулся и, всхлипнув, быстрым шагом покинул отцовский кабинет. Брата за дверьми уже не было; стоило их захлопнуть, и Синцю услышал, как мать отчитывает отца за излишнюю строгость.       «Он уже давно не ребёнок, чтобы настолько его опекать!»       Верно, Синцю не ребёнок. Но это не умаляло ни на долю желание разреветься на весь фамильный дом, рухнуть прямо на пол и прижать к себе коленки, ободранные до мяса. Мать позаботилась по его прибытии и лично оказала первую помощь, но сейчас Синцю больше всего на свете хотелось снова разорвать на себе кожу, на этот раз нарочно.       Этим он и занялся, усевшись на подоконник перед своим большим окном в комнате: обкусанные ногти впивались в потревоженную битвой плоть, бессильно царапали, оставляя белёсые следы — в таком потерянном заплаканном виде старший брат и застал Синцю.       Синвэй наскоро подбежал и крепко-крепко обнял; Синцю прижался к нему, уже не сдерживая слёз. Они не так часто проявляли родственную близость, не так, как хотелось бы, после взросления Синвэя, но, если это происходило, дело действительно было серьёзным.       — Почему он со мной так? — Синцю прижался лицом к груди брата, чтобы заглушить рыдания, и нервно собрал в горсть его длинные волосы. — Это слишком… слишком даже для него.       — Он и правда переборщил сегодня, — Синвэй вздохнул, поглаживая Синцю по голове в знак утешения. — Хотя и ты, конечно, тот ещё затейник, братишка. Додуматься только!       — Ты не помогаешь.       — Ну-ну, — Синвэй неловко усмехнулся и чуть ослабил хватку, чтобы посмотреть в глаза. — Давай успокоимся немного.       Он усадил Синцю и сел перед ним на корточки, аккуратно вытирая большими пальцами его мокрые щёки. Синцю морщился, но не отворачивался, хотя пальцы брата были несколько жёсткими и грубыми.       — Папа не желает тебе зла, ты помнишь? Он сам явно уже сожалеет о том, что погорячился.       — Мне обидно, что он так поступил со мной.       — Он беспокоится о тебе, как и мы с мамой. Не держи на него обиды.       Синцю всхлипнул. Ему просто было очень больно и досадно. Что его так поймали с поличным. Что он так оплошал. Что семья видела его в крови. Видела его поражение.       Святые архонты, лучше бы они поймали его с поличным, когда он действительно выглядел победителем, когда мог показать себя с лучшей стороны. Иначе — стыд и срам, стыд и срам.       Синвэй нахмурился, пытаясь разглядеть что-то ещё в лице брата, который, очевидно, не планировал признаваться во всём таким образом, из-за своей ошибки, просто обстоятельства сложились. Наконец собралась воедино головоломка образом правильным в голове: все эти недосказанности, долгие часы пропажи в библиотеке, книги, спрятанные под кроватью, и ещё тот маленький экзорцист, с которым Синцю вечно таскается, Чуньюнь, кажется?       — Ты злишься? — тихо спросил Синцю, не глядя в глаза.       Ох, ему стыдно.       Синвэй хотел возмущённо фыркнуть что за глупости, никто на тебя не злится, мы просто очень волнуемся, но понял, что такое только усилит давление стыда. Синцю выглядел совсем-совсем маленьким, хрупким, слабым даже.       Синвэй улыбнулся. И, усевшись рядом, похлопал по своим коленкам:       — Хочешь, как в детстве?       Синцю поморщился бы я уже не малыш, прекращай свои игры, брат, я думал, ты взрослее меня должен быть, но не сейчас, когда он был настолько разбит и оглушён своей беспомощностью. Синцю еле заметно кивнул и устроил голову на коленях брата, свернувшись калачиком. Синвэй положил ладонь ему на макушку и тихонько замычал одну из тех дурацких детских песен, которые так нравились Синцю ранее и которые так раздражали его ныне. В отличие от младшего брата, у Синвэя были очень приятные музыкальные данные, дарованные ему от матери, которые, без лукавства, очаровывали многих девушек в округе. Ещё с ранних лет Синцю старался повторять за старшим знакомые напевы, но у него никогда не получалось так же хорошо и складно, поэтому, в конечном итоге, он прекратил попытки и возвращался к пению только в особенных случаях, с особенными людьми.       Синвэй решил не будить Синцю, уснувшего у него на коленях, и всю ночь негромко напевал ему песни, охраняя его беспокойный сон, полный усталости и потрясений.

***

      Утром решение отца уже вступило в силу: у дверей столовой стояло двое рослых мужчин в традиционной одежде Лиюэ, которых Синцю прежде, кажется, совсем не видел; при них не было оружия, и выглядели они скорее растерянно, чем враждебно, но Синцю всё равно очень расстроило их присутствие. Значит, никакого прощения ему.       Отец избегал взгляда сына и выглядел несколько подавленным, но, по всей видимости, отказываться от своего поступка было слишком поздно, не оставалось ничего, кроме как угрюмо ковырять палочками еду в тарелке. Атмосфера за столом была гнетущей, сам воздух будто отяжелел. Синцю было неуютно от того, что незнакомые люди наблюдали за ним даже во время приёма пищи — очевидно, лишь по приказу отца.       Возможно, этот приказ восприняли слишком буквально.       В конце концов, Синцю не выдержал и, под удивлённые взоры родных, набрал две лишние тарелки еды, чтобы вручить лично в руки своим — теперь постоянным — телохранителям. И, похоже, такой поступок заставил отца ещё больше усомниться в своих методах.       Но назад пути не было.       Чуньюнь терпеливо ждал у одного из мостов: увидев Синцю вдалеке, он с удивлением подметил, что тот не опоздал сегодня ни на минуту, как обычно это бывало, даже наоборот, пришёл заранее. Синцю махал ему рукой, как всегда, вышагивал неспешно, как всегда, но что-то в его движениях сразу насторожило Чуньюня.       — Дражайший Чуньюнь, — мелодично произнёс Синцю, приблизившись, и заправил прядку за аккуратное ушко. Привычка. — Отрада какова лицезреть тебя ныне в этот день!       Чуньюнь молча помахал рукой в ответ, оглядел внимательно с головы до ног и наконец высунул мороженое изо рта, чтобы заговорить.       — Всё в порядке? — в его голосе сразу засквозила тревога, заставившая плечи затрястись от стыда. — Что случилось?       Ох, у Синцю плечи трясутся.       — Я для тебя совсем как открытая книга, не правда ли? — Синцю шумно вдохнул ноздрями, чтобы остановить накатывающую истерику и не расплакаться прямо сейчас. — Что же, без лишних предисловий, мой милый друг, боюсь, что наши прогулки перестанут быть такими частыми. И в принципе наши встречи, наше совместное времяпровождение.       Он сглотнул и — боже, теперь точно всхлипнул — окончательно убедил Чуньюня, что всё не в порядке.       — Ко мне приставили этих двоих, — Синцю махнул большим пальцем себе за спину. — Теперь каждый мой шаг контролируется, все передвижения мои наблюдаются.       Чуньюнь заглянул осторожно ему за спину — и действительно, увидел неподалёку двух необычных мужчин, которые отчаянно пытались не вызвать подозрений в толпе гражданских. Синцю задрожал всем телом, нарочно не глядя в сторону друга, его сковало позорное чувство, намереваясь залезть прямо под кожу и обглодать кости все.       Чуньюнь схватил Синцю за руку и коротко прошептал, приблизившись, чтобы было слышно с первого раза:       — Бежим.       И они побежали.       Синцю не успел отговорить, как-то достучаться — Чуньюнь нёсся, петляя, надеясь запутать, держал за руку крепко-крепко, пока Синцю оставалось только поспевать, передвигая ноги ватные, непослушные, и пытаться не заплакать, оглядываться по сторонам, чтобы угадать, куда же друг его ведёт. Глаза щипало нестерпимо. Чуньюнь был неумолим.       Они устроились под одним из деревьев, их излюбленное место, где всегда можно было найти спасительную тень под шелест листвы.       — Зря ты так, возможно, они и выглядят как простофили, но на самом деле полны опыта, — Синцю повертел в руках палочку ледяного мороженого, протянутого Чуньюнем и вздохнул. — Скоро найдут меня и здесь.       — Рассказывай.       Синцю сглотнул.       У него жидкое золото в зрачках струилось, несравнимое со всеми украшениями, в которые он облачался всякий раз — Чуньюнь слеп совсем, но это приятное чувство, щекочущее. На контрасте с тёмными узорами на рукавах и бёдрах, такой оттенок придавал Синцю какой-то особенный флёр, всё пространство заполняющий.       Сегодня все украшения померкли и обесценились.       — Отец узнал про мои рыцарские похождения. Вчера… много чего произошло, — Синцю спрятал ладони в рукавах, с каждым словом всё сильнее сжимаясь в комок. Чуньюнь не отводил от него глаз. — Боюсь, драгоценный друг… боюсь, наши прогулки перестанут быть такими частыми. Конец розыгрышам, совместным подвигам и неприятностям, конец… всему, что мы делили. Хотя, для тебя, осмелюсь полагать, это действительно доброе известие. Не смею винить.       — Синцю, — Чуньюнь не звучал холодно, напротив, так горячо и пылко, что кончики ногтей обжигало, но у Синцю всё равно пробежал холодок по спине, — пожалуйста.       — Я ошибся.       Чуньюнь вздрогнул от того, какой болью полнилась эта фраза. Синцю вжал голову в плечи и заговорил куда-то вниз, сгорбившись, будто к земле прижимала тяжесть невообразимая.       — Я ошибся, оплошал, я прокололся, облажался по-крупному! Даже не смог выдумать оправдание, не смог вообще как-то смягчить наказание, теперь всё будет по-другому, и я не в силах ничего с этим сделать! Мне закроют двери ко всему, что я любил, чем дорожил. Чуньюнь, — он почувствовал, как руки друга сжимают его за плечи, и наконец разрыдался в голос, — я не знаю, что мне остаётся. Я…       Чуньюнь прижал его к себе и позволил выплакаться, время от времени поглаживая по спине и наверняка оставляя на бархатной ткани камзола дорожки вытянутых ниточек из-за заусенцев. Спустя некоторое время Синцю снова заснул, он правда сильно устал, измученный и подавленный осознанием скорых лишений. Чуньюнь с ужасом обнаружил царапину на его лбу, ранее прикрытую чёлкой, и осторожно охладил её пальцами, чтобы умерить боль хоть немного. Ушибы и синяки нашлись и на коленках, и костяшки тоже были сбиты, но к ним Чуньюнь побоялся притронуться.       Синцю был прав: их действительно нашли, в корнях дерева, когда ветер успокоился и солнце перестало резать глаза. Чуньюнь нахмурился, оглядев мужчин, приметив их выправку, тяжёлую одежду, похожую на броню, прилизанные волосы, и обнял друга покрепче, аккуратно, чтобы не разбудить.       — Не забирайте его, — ледяным голосом сказал он, угрюмо, чуть ли не требуя, и загородил Синцю своим телом. — Ему нужен отдых, видите? Если так хотите, можете подождать, пока он проснётся.       Телохранители обменялись взглядами друг с другом, неловко кивнули и отошли чуть подальше, чтобы не смущать. Чуньюнь выдохнул еле слышно с облегчением: признаться, он боялся, что у Синцю появится только больше проблем, если он окажет отпор тем, кто, по сути, просто делал свою работу и не был виноват.       Но Синцю тоже не виноват — Чуньюнь был в этом уверен.       Они провели так весь день, в тени широкой крон — Синцю спал, наконец хоть ненадолго успокоившись, Чуньюнь берёг его сновидения, — пока не стемнело и не пришла пора прощаться. Синцю потянулся было, чтобы обняться, но вместо этого помахал рукой и медленно, растягивая момент тягостный, направился домой, слыша шаги телохранителей за спиной. Чуньюнь тоже хотел бы обняться, наплевав на взгляд со стороны, наплевав на предрассудки и боязнь откровенную, но всё-таки не решился, только подбадривающе кивнул.       Оба не знали, когда смогут встретиться ещё раз.