О рассветах и звёздах

— Ты зашиваешься. — И тебе привет, — через пару секунд отзывается Кавински, бесконечно впечатлённый уровнем его тактичности. — Я думаю, что закончил... основный этап планирования школьной программы в том виде, когда нужно переходить на более чёткую разработку практических и теоретических заданий, и математика меня убила. В знак подтверждения он перетягивает на голографическом экране что-то, напоминающее модульный график — это функции? Лололошка хочет забыть о том, что знает такие слова, уберите — и определённо не драматично прикладывает руку к сердцу. Как типично. Лололошка облокачивается на гермодверь — с одной стороны, он хочет спросить, зачем им в принципе что-то такое в конференц-зале, но Райя как-то раз напоминает ему, что он собирался показать штаб-квартиру Сияния Шангрину и остальным ребятам из культа, и что здесь раньше, так-то, был бункер HTI, и вау, теперь это всё имеет в разы больше смысла — и смотрит, как на настенном мониторе вместо стрелочки появляется улыбающийся смайлик. Спасибо, Рехя. — Меня бы тоже, — честно признаётся Лололошка, потому что всё его знание математики вроде как ограничиваются информацией о том, что в некоторых алгебраических структурах возможно делить на ноль, а это значит, что все учителя в школах врут. — Но работа это вроде как... не совсем повод сидеть тут в одиночестве. Кавински скептически приподнимает бровь. — С чего ты взял, что я в одиночестве, — отмахивается снисходительно он, поднимая полусонного Сильвестора на руки и морщит нос, когда тот задевает его хвостом Лололошка почти хочет их сфотографировать. — Мой кот очарователен, но он не является полноценным обществом. И Рехобоам тоже. Что-то в комнате тут же искрит, и свет мигает, словно они оказываются в сюжетном скрипте одного из игровых автоматов в Эмпориуме — как по шаблону, безусловно, об опасности несоблюдения должностных инструкций на фабрике по производству бытовой техники, потому что деструктивные и направленные на что-то, кроме самообучения игровые автоматы в таких местах, как Эмпориум, просто не размещают, — и Лололошка тут же делает виноватое лицо и поднимает руки. — Прости, Рехя, — искренне тянет он, и это правда звучит так, словно Лололошка очень сожалеет. — Но я знаю, что ты тоже хочешь, чтобы он больше бывал на свежем воздухе. Кавински оскорблённо ахает. — Ты сговорился с ними против меня, — осуждающе бросает он в сторону, наверное, Рехобоама, и получает на это изображение миролюбивого смайлика на экране прямо поверх модульных графиков и каких-то очень важных схем. — Сильвестр! У нас с тобой было столько планов на совместную жизнь, не позволяй этому, — Кавински быстро окидывает Лололошку оценивающим взглядом из-под очков и переходит на нарочито-громкий шёпот, — этому негодяю лишить нас и тебя тоже. Лишить нас всего, Сильвестр! Вместо ответа Сильвестр потягивается всеми четырьмя лапами — коты это жидкость, серьёзно, теперь Лололошка точно в этом уверен — и щёлкает Винса хвостом по носу, двигаясь к хозяину, чтобы легонько начать постукивать когтями по его руке. Лололошка позволяет ему забраться куда-то в район плеч и посвятить себя любимому занятию — уничтожению его шарфа — и воспринимает это как свою победу. — Вот и пожалуйста, — выдыхает Кавински, массируя виски, и что-то в его голосе кажется почти надломанно усталым. — Кажется, у меня больше нет друзей. Я обязательно поплачу об этом как-нибудь потом. ...Что же. Возможно, это проблема несколько глубже уровня «поднимайся наверх, поешь горячей еды, ляг поспать и выйди потрогать листву, потому что снег пойдёт типо через два дня, и всё, зима в октябре», и Лололошка тихо садится рядом, решив, что никогда не повредит попробовать. — Кейт и Радан собираются или накормить нас завтраком, или взорвать кухню, — почти непринуждённо комментирует он пару минут спустя, просто намереваясь говорить, пока это не заработает. — Калеб пошёл с ними, чтобы проследить, что они не сожгут весь штаб, если решат устроить величайшую битву четырёхсотлетия и втянуть в неё Райю, Кима, Ровоама и двух котов Кима, но он разбирается в разновидностях бокалов для шампанского — почему их вообще три? — и способах заваривания чая, а не в том, как разделывать мясо, а Хейли не приедет сегодня из-за дел в поселении, так что скоро мы все или умрём в попытке остановить катастрофу мирового масштаба, или всё будет в порядке. Ты вообще рассматриваешь второй вариант как возможный? — Я «вообще» тоже разбираюсь в зависимости формы бокалов от подаваемого напитка, — хмыкает Винс, и Лололошка прикрывает глаза, когда он запускает руку в его волосы. — Что, услышал про игристое вино и теперь тоже ждёшь-недождёшься девятнадцати? Он недоуменно замирает, приоткрывая один глаз в вопросительном жесте — выглядит, наверное, забавно — и Кавински фыркает, взлохмачивая его причёску резким движением напоследок (Лололошка уже готовится использовать это для жалоб в духе: «Винс опять делает меня лохматым и не несёт никакой ответственности за это», но на самом деле эти непродолжительные контакты заставляют его чувствовать себя лучше, и он определённо не собирается концентрироваться на этом, спасибо), и убирает руку. — Моя идея, — поясняет коротко Кавински, легко щёлкая Сильвестора по уху, когда тот начинает грызть военную форму. — Мы давно решили, что поднимем порог совершеннолетия, и хотя точная цифра пока находится в процессе обсуждения, мне нравится думать о том, что теперь это будет девятнадцать. А, ну да. Кажется, что-то такое мелькало в файлах, которые до сих пор хранятся у Лололошки на импланте. — Дополнительные пять лет — это не слишком много? — Недостаточно, чтобы все дети, успевшие поучаствовать в военных действиях, получили возможность для хотя бы относительно длительной реабилитации, — криво улыбается Винс и мягко похлопывает корпус одного из компьютеров рукой. — Вычислительных мощностей Рехобоама хватило, чтобы просчитать, что эффект подобного акта — и в целом некоторых штук, над которыми мы работаем в рамках социально-образовательной реформы — будет скорее положительным и позволит нам с большей вероятностью стабилизировать ситуацию, чем если бы мы оставили всё как есть — удивительно, и почему же — и сделает дальнейший труд более продуктивным, даже если у нас сейчас незначительно снизится количество рабочих рук. Рехобоам счастливо гудит. Рассуждения об этом кажутся Лололошке ещё более сложными, чем алгебра, так что он просто кивает головой. Он не планирует пускать это на самотёк — потому что, во-первых, даже составление конституции — это коллективный процесс, который будет официально закреплён на законодательном уровне лишь тогда, когда всех будет удовлетворять итоговый результат, а во-вторых, потому что доверяет Винсу и Райе достаточно, чтобы знать, что они никогда не сделают что-то неосмотрительное (ладно, Райя недавно послала какого-то премьер-министра нахуй, когда он сказал, что комиссар Дейв выглядит слишком молодо, чтобы понимать, что говорит, а Винс в целом человек, который утром может гладить кошку, а через два часа угнать вертолёт, так что ещё как сделают, но не на государственном уровне (ну пожалуйста)). И Лололошка вроде не является тем, кто будет отстаивать свою точку зрения в теме, в которой он понимает только то, что дети существуют и что им там... нужно в школу ходить? — просто ради того, чтобы удержать какую-то иллюзорную власть, как делают многие политики в большом мире. Сияние никогда не было про это. Хотя у него определённо присутствует ряд вопросов о том, когда это нововведение будет запущено и каким образом оно затронет тех, кто уже получил алгоритм в ходе распределения и работает типо... года четыре? Или немного больше, но всё равно будет считаться несовершеннолетним. И как именно оно будет регулировать образование тех, кто формально получил алгоритм, но почти не работал по-настоящему, потому что этот момент выпал на годы гражданской. И курсантов в регулярной армии, потому что их средний возраст это не двадцать, и... Так, погодите-ка. — Если что, мне почти четыреста девятнадцать, — с подозрением докладывает Лололошка, щекоча Сильвестору пузо. Кавински смотрит на него с выражением вроде «да ну, ты серьёзно?», и опыт Лололошки подсказывает, что это не сулит ничего хорошего. Вообще ничего. Может быть, ему не поздно сбежать в другую страну? — По Имперской ID-карте тебе просто девятнадцать только через семь с лишним месяцев, — едко комментирует Винс, и — ого, он помнит, когда его день рождения, вау — Лололошка щурится на него, почти порываясь сказать, что «семь месяцев и один день» это вообще далеко не «семь с лишним», но это, наверное, то, на чём стал настаивать бы ребёнок. — Просто шучу, ты особый случай, не забивай себе слишком сильно голову. Со стороны этики и морали это в любом случае пиздец неправильно. Лололошка откидывается на спинку кресла и крутится на нём, пока Сильвестр на его коленях пытается перегнать по громкости мурлыканья ядерный реактор. — Я не понимаю, — тихо говорит он, неловко запуская в серую шерсть пальцы. — Пункт с этикой и моралью. Просто, ну, какая разница? Да, я не похож на Ильстебана или Райю, конечно, но я не некомпетентен, и я прошёл программу всех предыдущих лет обучения за полгода, когда оказался в воспитательном центре, потому что в базе данных не было табеля с моими оценками, а без него до выпускного курса не допускали, и я знаю, как... — Лололошка ненадолго теряется и заправляет прядь отросших волос за ухо, — управлять поселением наиболее эффективно и разбираюсь в агрокультуре. Неплохо. Он замолкает — Кавински предполагает, что не в знак окончания диалога, а просто потому что аргументы вертятся с бешеной скоростью в его голове, подстёгиваясь нейростимуляцией П.Е.Р.С.И.К.-а, и терпеливо ждёт. — И это относится ко не мне, — продолжает Лололошка почти сразу. — Не только ко мне. В смысле, Скирсу двадцать два, половине нынешней армии — от четырнадцати и до семнадцати, мы с Тори одного возраста, а за время революции во всём этом так или иначе было задействовано куча детей, потому что ближе к концу за оружие держаться стало почти некому, и они хотели помочь, а теперь какие-то политики говорят нам, что вербовка подростков в состав вооруженных сил или их использование для участия в боевых действиях является военным преступлением, но их тут даже не было, они не видели, что имперцы делали, и- — Я знаю, — говорит Кавински, притягивая его на себя в импровизированные объятия, и Лололошка приоткрывает рот в попытке дышать, потому что его легкие, кажется, не работают. — Это была крайняя мера, и мы вынуждены были пойти на неё, потому что революция, — он делает на этом слове странный акцент, и Лололошка фыркает, — быстро перешла от рисования на заборах голубых треугольников до подрыва заводов, полноценных стычек и поджогов складов с провизией, и у нас не то чтобы был выбор в этом решении. Это не значит, что оно было стопроцентно правильным. Лололошка чуть отодвигается, переводя взгляд на кота на своих коленях. — Война это просто... никогда не хорошо, — устало произносит Винс, складывая на груди руки. — Вне зависимости от её причин и возраста тех, кто участвует в ней, ага? Поэтому люди извне склонны быть... очень драматичными вокруг этого, — он вбивает что-то на клавиатуре. — А если учитывать, что вторая мировая оказалась для внешнего мира настолько разрушительной, что значительная часть стран-участников в плане технологического прогресса откатилась после неё лет на сотню лет, если не больше, а мировое правительство заняло достаточно жёсткую анти-милитаризованную позицию, которой придерживается уже пару веков... ну, ты сам понимаешь, в какое это нас ставит положение. Ага. Так. Лололошка чуть двигается на стуле, слушая, как Кавински говорит, что Рехобоам может предоставить ему файлы с исторической справкой, если он захочет сам разобраться в этом вопросе получше, и просто ждёт, пока его мозг не будет снова готов воспринимать его слова. Возможно, ему всё-таки стоило попытаться чуть-чуть поспать. — Мне не нравится выглядеть просто... жертвой, — щурится Лололошка позже. — Как будто раньше они размещали мои размытые фотографии с камер видеонаблюдения где-то в сети с приписками типо «лидер повстанческого движения», «террорист» и «преступник» и статьями по этому поводу, — он отмахивается, словно это просто не имеет большого значения. — А потом мы уладили политические аспекты, и вместо какого-то извинения за свои слова они просто стали говорить, что я выгляжу чрезмерно молодо, будто одного этого достаточно, чтобы переиначить ситуацию. Что я не понимаю, что делаю. Что я не достаточно сознателен, чтобы принимать такие решения сам, и это обвинение вас, а не меня, и я- Он замирает ненадолго, когда Сильвестр лижет его в нос, словно собака — этот кот жил с енотами или почему он такой странный? — и его губы дрожат в жесте, почти напоминающем улыбку. — Я не совсем помню, с кем конкретно этот диалог был, но мы сидели с Калебом на онлайн-встрече, и кто-то спросил «сколько тому юноше позади вас» или что-то такое, — тихо замечает Лололошка. — А это было, наверное, в марте, мне ещё не успело исполнится восемнадцать, и люди пока не совсем знали, кто я и чем вообще занимаюсь, так что я не до конца смог сориентироваться и решить, стоит ли лгать, — он начинает говорить быстрее, почти проглатывая окончания слов. — И они восприняли заминку как подтверждение... чего-то там, я сам не до конца понял. — А теперь ты беспокоишься, что это как-то отразится на Райе, потому что сегодня вы собираетесь беседовать с представителями того движения за права молодёжи? Лололошка двигает плечом. — Да, — недовольно признаёт он. — Нет. Не знаю — в смысле, это звучит как глупость, но люди странные, и я не хочу слушать, как Райю — или кого-то ещё — обвиняют... в тех мерзких вещах просто потому что когда-то мне было на несколько месяцев меньше, чем в предельно допустимой нижней границе, и- — И они этого не сделают, — обманчиво-спокойно произносит Кавински. — Потому что никто из нас не собирается позволить им. Он тянется к Лололошке, чтобы мягко потрепать его по плечу — таким заниматься могут, наверное, только человек десять из ближнего круга, и Винс не собирается отказываться от своих привилегий, спасибо — и снимает очки, внимательно смотря в чужие тёмные глаза. — Бороться против всего мира, как бы, это не то, что ты должен делать только сам. Не лишай Калеба такого удовольствия. О Свет, это звучит так по-пафосному плохо. Лололошка отворачивается в сторону, решив, что наступило самое время для разглядывания едва заметных полосочек у  Сильвестора на спине — вы не знали, что они там есть, а они есть. Это очень интересное занятие на самом деле. И ему вовсе не хочется расплакаться сейчас, совсем нет. Когда он в последний раз делал так вообще? Кавински снисходительно фыркает, глядя — впервые за долгое время — сверху вниз на него, и коротко качает головой. — Почему мы в итоге рассуждаем о таких вещах каждый раз, когда оказываемся наедине, что ты делаешь с моей жизнью, — жалуется Лололошка, разминая кисти, и переводит взгляд на монитор, где всё ещё плавают графики и схемы. Математика и курс школьной программы, точно. — Провожу сеанс высококвалифицированной психотерапии, — насмешливо подмигивает Винс, приподнимая Сильвестора и целуя его в макушку. — Он кстати закончен, я забираю твоего кота в качестве оплаты своего труда. Лололошка очень по-взрослому показывает ему язык. — Пойдём, — Кавински выключает компьютер и снова надевает очки, перед этим торжественно вручив ему Сильвестора в руки. — Я хочу посмотреть, осталось ли что-нибудь от кухни за те двадцать восемь минут, что ты торчишь здесь, потому что нам придётся заказывать доставку, если нет. Ты идёшь? Лололошка трёт глаза и торопливо кивает, позволяя коту забраться себе на плечи. Что же. Если он собирался вытащить Кавински из конференц-зала, в котором тот сидел уже часов двадцать, без перерыва занимаясь работой, то любые методы были хороши.