The heart wants what it wants

…В день, когда Мо Жань впервые оказался в клубе Цзуйуй, там проходила вечеринка. Сюнь Фэнжо, подруга его матери, отправила его к себе в душную гримерку, прекрасно осознавая, что это место совершенно не подходит для ребенка его лет. Она забрала его прямо из больницы, где он до этого провёл несколько ночей прямо в коридоре, и оставила его одного, постелив ему на полу. Вот только, несмотря на усталость и истощение, в ту ночь Мо Жань так и не смог уснуть. Он не верил, что его мать могла заболеть так неожиданно — неужели такое возможно, чтобы абсолютно здоровая женщина внезапно угасла, словно свеча, впав в кому? Сюнь Фэнжо, как могла, утешила Мо Жаня, пообещав, что хозяйка клуба оплатит все больничные счета. Она поклялась, что присмотрит за Мо Жанем, и в первые месяцы под её опекой Мо Жань действительно не до конца понимал, куда попал. Осознание пришло позже, когда Мо Няньцзы, владелица клуба, потребовала от него отработать деньги, которые она тратила на содержание его матери. Мо Жань был готов браться за грязную работу, он никогда не брезговал трудом, а потому подумал, что Мо Няньцзы предложит ему мести полы и мыть посуду. Но нечистую на руку владелицу куда больше интересовала возможность использовать Мо Жаня для других целей. Первым заданием Мо Жаня было незаметно пробраться в гостиничный номер, куда должна была отправиться одна из “девочек” клуба с клиентом, чтобы украсть у него часы. Он был ребёнком, а потому легко мог бы спрятаться в шкафу или в корзине для белья в ванной, а затем улизнуть через окно. Вероятно, Мо Няньцзы думала, что Мо Жаня поймают с поличным, но… она ошиблась, и Мо Жань не попался. Со временем, задания становились всё сложнее и невыполнимей. Мо Няньцзы невзлюбила Мо Жаня за то, что тот был сыном Дуань Ихань, которая когда-то сорвалась с её крючка. Она использовала его в ситуациях, когда никто из её людей никогда бы не согласился выполнять работу, шантажируя его прикованной к постели матерью. Она отправляла его в полицейский участок, чтобы он передал копам поддельные улики против её конкурентов. Затем, зная, что он уже “засветился”, распоряжалась, чтобы он вернулся в тот же участок и передал задержанным преступникам запрещённые предметы. Использовала его как курьера, когда нужно было взаимодействовать с проблемными клиентами. Мо Жань научился превращаться в собственную тень, убедительно врать, придумывая “на ходу”, и изобретательно избегать подозрений. Днём он работал на Мо Няньцзы, выполняя поручения, связанные с её бизнесом, а ночью обыгрывал её клиентов в карты и собирал на них извращенный компромат, пока они делили постель с девушками. Чем старше он становился, тем чаще в нём просыпалась жестокость. Казалось, тщательно подавляемая ярость была тем единственным, что удерживало его в своём уме. Такая жизнь не могла продолжаться долго, а потому вместе с Сюнь Фэнжо он готовился к побегу. Они оба понемногу откладывали средства, которые им удавалось скрыть от владелицы. Выход был лишь один: заполучить поддельные документы, выкрасть мать Мо Жаня, чтобы устроить ее в пансионат в другом городе, и начать всё с чистого листа под новыми именами. К несчастью, владелица Мо заподозрила неладное, когда Сюнь Фэнжо стала всё чаще отлучаться из клуба и брать выходные дни за свой счёт. Она обыскала её комнату и обнаружила украденные деньги. Мо Жань точно не знал, что именно затем произошло, но он видел тело Фэнжо на следующий день, а вышибалы говорили, что она “получила по заслугам”. Он отмывал кровь с пола её гримёрки несколько часов, но так и не смог заставить себя хоть что-нибудь почувствовать. Казалось, его душа онемела. Спустя неделю ему удалось забрать мать, и под поддельными документами устроить её в безопасное место. Сам он поступил в университет, используя украденный и переделанный паспорт и аттестат. Так он стал Мо Жанем — по иронии судьбы, ему пришлось использовать фамилию женщины, которая взяла над ним и его матерью опеку, и которая превратила его жизнь в ад. Он скрывался на виду — так никуда и не уехал из города, потому что не чувствовал в этом необходимости. Его единственной целью в тот год стала месть. Однако расправиться с Мо Няньцзы было сложно. Она работала не одна и обладала огромными связями, будучи чиновницей. Она была всего лишь одним из камней на доске для вэйци, и ему предстояло распутать весь шипящий клубок, чтобы убедиться, что ни ему, ни его матери больше ничего не угрожает. Примерно тогда же Мо Жань познакомился с Ши Минцзином — светлым и невинным парнем, который понятия не имел, через что прошёл его новый знакомый, но при этом был готов поддерживать его, поверив в полуправду о больной матери и трудном положении. Мо Жань сам не понял, как и когда начал тянуться к нему, и почему в один момент признался ему в чувствах. Он знал, что ничего у них не получится — такие, как Мо Жань, были людьми без прошлого и будущего. Мо Жань вёл расследование, месть была смыслом его жизни, его единственной целью. Его первые чувства к Ши Мэю никогда не смогли бы заставить его отступить, и ему самому было гадко от того, что он использовал ничего не подозревающего студента-первокурсника. Но Ши Мэй, казалось, действительно любил его. Он понимал Мо Жаня, даже не зная его истории… или старался понять. Ши Мэй не выдержал лишь под Новый год, когда ему стали поступать первые угрозы. Мо Жань к тому времени всё ещё сохранял анонимность, и Мо Няньцзы не знала, что её противник — её же бывший воспитанник. Но партнёры госпожи Мо неожиданно столкнулись с тем, что кто-то отправил в полицию анонимные доносы, и вскоре вышли на адрес квартиры, арендованной Ши Мэем. Ши Мэй не был готов к тому, что его любимого человека будут разыскивать вышибалы. Он тут же расстался с Мо Жанем, разрывая с ним все отношения — а заодно уничтожил и все материалы, собранные Мо Жанем за полгода. Более того, он позаботился о том, чтобы Мо Жаня отчислили из университета, лишая его последнего прикрытия. Он не заговорил, раскрывая его личность, только потому, что Мо Жань никогда ему не рассказывал о своём прошлом. Мо Жань остался снова ни с чем, и он мог бы отступить, переехав в другой город, но желание мести не дало ему сделать единственный правильный выбор. Он не затаился — он остался в Линьцзяне, и продолжил собирать компромат на Мо Няньцзы и её партнёров, осознавая, что он на виду, и что личность его может раскрыть любой, кто вспомнит его по клубу Цзуйуй. Вышло так, что первым его узнал Мо Нань, родной сын владелицы Мо. В тот вечер он развлекался с дружками, запугивая прохожих и приставая к девушкам. Увидев Мо Жаня, он проследил за ним, а затем, напав на него вместе со своими подручными, вырубил его и отвёз в какой-то притон. Мо Жань хорошо запомнил ту ночь, потому что Мо Нань тогда впервые показал своё истинное лицо. Мать запрещала ему вредить девушкам, однако Мо Нань с самого детства имел извращённые наклонности. Он мучил и душил животных, и об этом знали все в клубе, считая его неполноценным. Поговаривали, он также был виновен в исчезновении нескольких детей, живших по соседству, но никто ничего не мог доказать. Мо Жань хорошо знал дочь местного торговца, а потому, едва увидев её, раздетую и мёртвую, понял, к чему всё идёт. Мо Нань избил и запер его в одной комнате с телом девушки, где его и нашла полиция, и, сколько бы Мо Жань ни кричал о том, что он не виноват, отец девочки опознал его как бывшего работника клуба, и косвенных доказательств было достаточно, чтобы он получил приговор. На заседание суда, ожидаемо, пришла Мо Няньцзы. Она смотрела Мо Жаню в глаза и молча улыбалась, когда судья зачитывал смертный приговор. В зале заседаний в тот момент было так тихо, что было слышно, как скребется под половицей крохотная бабочка, избавляющаяся от своего опостылевшего кокона. В тот момент солнце светило прямо на её слабые покрытые блеклыми прожилками крылья, и Мо Жань внезапно улыбнулся Мо Няньцзы в ответ, а на сердце его стало невыносимо легко. Возможно, всё должно было закончиться для них именно так. Правосудия больше не существовало. И Мо Няньцзы с её сыном не должно было существовать. Эта мысль вызвала в нём трепет, похожий на тот, что испытывал мотылёк под половицей — они оба заново родились в этот день. Мо Жань хорошо помнил, как сбежал из камеры той же ночью, и как вошёл в клуб Цзуйуй, удерживая в ладони найденного им случайно мотылька — или, может быть, это была зажигалка?.. …Он не помнил. События той ночи стёрлись. Всё, что он мог вспомнить — как позже той ночью он лежал на траве среди осколков стекла, весь покрытый копотью и кровью, задыхаясь. Позже ему предъявили обвинения в поджоге и умышленном убийстве. Убил ли он тогда Мо Няньцзы и её сына, или это сделал кто-то другой? Как мог он в одиночку расправиться со всей охраной? Действительно ли это были убийства с особой жестокостью, как о том было написано в деле, которое попало в руки Чу Ваньнину? Мо Жань знал, что способен убить человека, и он шёл в клуб, чтобы отнять жизни госпожи Мо и её сына. Это было единственной правдой, которую он знал о себе — и которую теперь открыл Чу Ваньнину, отлично понимая, какими могут оказаться последствия. Но Чу Ваньнин был единственным человеком, кому он мог осмелиться это рассказать. Даже Хуа Бинань не знал всей его истории, и постыдные тайны, всё это время истязавшие душу Мо Жаня, впервые оказались на свету. Ваньнин выслушивал Мо Жаня в полном молчании, не перебивая его, сидя так спокойно, словно история, которой тот с ним поделился, была пересказанным сюжетом кино, а вовсе не реальными событиями. Глядя на его затылок, Мо Жань неожиданно почувствовал непреодолимое желание прикоснуться к нему губами. Отложив гребень, он склонился ниже, вдыхая тонкий аромат напитанных влагой волос. — Как вышло, что расследование замяли? — наконец спросил Чу Ваньнин. Голос его казался чуть хриплым. — Ты упоминал, что проходил лечение, но затем ты оказался на свободе, и о тебе никто не вспомнил? — Именно так, — Мо Жань отстранился, так и не решившись на поцелуй. Он опасался этого вопроса, потому что Чу Ваньнин не был глуп. Он, вероятно, отлично понимал, что Мо Жаня никто бы не отпустил без внешнего вмешательства. — У госпожи Мо были враги, и они заинтересовались мной, поскольку знали, что у меня есть личные счёты с людьми, стоявшими за нею. — И случай на реке не был случайностью, — кивнул Чу Ваньнин, мрачнея. — Кто-то подослал отца той девушки, чтобы с тобой расправиться. Они следили за тобой всё это время. — Они следили за нами, — поправил Ваньнина Мо Жань. — Я дал тебе пистолет, потому что пришёл к тем же выводам. Ты должен быть в состоянии защитить себя от любой угрозы. Ты умеешь обращаться с огнестрельным оружием? Чу Ваньнин молча покачал головой, а затем неожиданно повернулся к Мо Жаню лицом, глядя на него широко распахнутыми глазами. — То, что ты мне рассказал, многое объясняет. Люди, пережившие длительную травму, винят в ней себя, а воспоминания их фрагментарны. Им легче отдалиться от событий прошлого, чем интегрировать их в общую канву воспоминаний. Ты жил в аду, делая всё ради своей больной матери. Ты был ребёнком, лишённым выбора. Ты видишь в себе преступника, но я вижу перед собой человека, который винит себя в обстоятельствах, повлиять на которые было невозможно. Мо Жань впервые опустил глаза, чувствуя, то ему нечего ответить. — Вода уже остыла. Я принесу тебе свежие полотенца. — Мо Жань… — окликнул его Чу Ваньнин, но даже звук его голоса причинял Мо Жаню боль, а потому он просто сбежал из ванной комнаты, чувствуя себя трусом. Чу Ваньнин продолжал доверять ему. Он видел в нём кого-то, кем Мо Жань на самом деле не являлся. А ещё он видел, как Мо Жаню больно — и что боль эта всё ещё была с ним спустя столько времени, скрытая за жестокостью. Он подошёл к шкафу с полотенцами, перебирая мягкий хлопок, чувствуя себя так, словно с каждой секундой проваливается всё глубже в бездонную кроличью нору. Чу Ваньнин был тем человеком, от которого Мо Жань был готов принять осуждение, и даже презрение. Он считал, что, услышав его историю, такой человек, как Ваньнин, осознает, с кем связался — но вместо этого на него обрушилось сочувствие, к которому сам Мо Жань оказался совсем не готов. — Мо Жань?.. — окликнул Чу Ваньнин его из ванной, а затем, не дожидаясь, пока Мо Жань вернётся, вышел к нему. В комнате было свежо, и холод этот должен был особенно остро ощущаться после ванной, особенно учитывая, что преподаватель Чу был раздет, и его кожа оставалась влажной. В то же время, Чу Ваньнин, казалось, игнорировал то, как с влажных волос его стекает вода. Он шёл к Мо Жаню, но в то же время нерешительно остановился на полпути, видимо, напоровшись на тёмное от недоверия и заново пережитой боли лицо. — Мо Жань… я не хочу отворачиваться, когда ты говоришь со мной о том, что с тобой происходило. И я не отвернусь от тебя теперь, когда знаю, через что тебе пришлось пройти. Я понимаю, что ты нарушал закон, и не представляю, каково было дойти до края человеку, не знавшему иной жизни. Каково было потерять себя, и совершить нечто настолько ужасное, что даже твоя память отказалась удерживать эти воспоминания. Я не знаю, чем тебе помочь, однако я принимаю тебя таким. Ты не виноват передо мной, и не виноват в том, что ты пережил, — голос Чу Ваньнина в полумраке холодной комнаты отдавался в Мо Жане гулом разрозненных мыслей, от которых у него самого стыла кровь в жилах. На мгновение он испугался, что Чу Ваньнин — лишь иллюзия, созданная его воображением, и он потянулся к нему, неосознанно смыкая руки на его холодных мокрых плечах. Чу Ваньнин застыл под его прикосновением, но в то же время он не пытался увернуться или уйти. — Ты говоришь всё это, чтобы меня успокоить, но ты не веришь, что я мог кого-то убить, — наконец, совладав с собой, откликнулся Мо Жань. — Твоя вера в меня погубит нас обоих. Тебе не следует защищать меня, Ваньнин. Он заставил себя сказать всё это, хотя каждое слово отдавалось горечью. Не мог молчать, тогда как в своём сердце прекрасно осознавал, кем он является на самом деле. Хуа Бинань был прав, Мо Жань был убийцей, и большие надежды Чу Ваньнина на его невиновность были ничем иным как досадным недоразумением. Они не должны были становиться у него на пути. В то же время, Мо Жань не мог себе позволить потерять Чу Ваньнина. Его пальцы сжались сильнее, вдавливаясь в нежную кожу. — В том, кого мне стоит защищать, я разберусь сам, Мо Жань, — Чу Ваньнин проигнорировал безотчётное предупреждением Мо Жаня. Глядя ему в лицо, Мо Жань видел его решимость бороться и безграничное доверие. Отчего-то всё это лишь злило его сильнее. — Я легко могу сломать тебе шею. Прямо сейчас. В квартире не будет следов взлома, и никто никогда ничего не узнает — а, если правда откроется, я уйду от ответственности. Тебе не страшно находиться со мной наедине? — Мо Жань намеренно выбирал слова, способные привести кого угодно в ужас. Он сам не понимал, зачем это делает — он ведь знал, что ни за что не позволит Ваньнину уйти, не отпустит его, и, если потребуется, отдаст за него жизнь. Он говорил об убийстве, угрожал ему, лаская его хрупкую шею. Он не Ваньнина сейчас обманывал — он обманывал самого себя. С ним Чу Ваньнин был в куда большей безопасности, чем с кем-либо. Чу Ваньнин склонил голову вбок, позволяя пальцам Мо Жаня скользить вдоль натянутого сухожилия вверх и вниз. Его глаза были полуприкрыты, и, казалось, он ничуть не сомневался в том, что с Мо Жанем ему ничего не угрожает. Он как будто вообще его не слушал. — Ваньнин. Я убивал до этого, — повторил Мо Жань тихо. — Что ты делаешь? Чу Ваньнин подался щекой к ладони Мо Жаня, и наконец их глаза снова встретились. — Я верю тебе, — он продолжал смотреть на Мо Жаня так пристально, что в какой-то момент его глаза показались бездонными, способными иссушить порочную кровь и испить всю тьму из чужой души до капли. Мо Жань тонул в этом взгляде, и сердце его билось гулко и хрипло, откликаясь на этот молчаливый вызов. Оно наполнялось жаром, замирало — и обрывалось от осознания, каким на самом деле был Чу Ваньнин. Мо Жань позволил себе подступить к Ваньнину вплотную, и ладонь его теперь скользила вниз по ледяной спине, опускаясь ниже к обнажённым пояснице и бёдрам. Этот человек перед ним обладал несгибаемой волей. Он не боялся ни того, что Мо Жань с ним мог бы сделать, ни его прошлого. Он игнорировал холод, и он не слушал угрозы, читая между строк всё, что должен был понять. Глаза Мо Жаня наполнились жаром, а зрение его на мгновение рассеялось, тогда как сам он обвил Ваньнина руками так крепко, как только мог, зарываясь лицом в его всё ещё мокрое плечо. В этот момент он знал, что больше никогда никого не полюбит так, как сейчас любил Чу Ваньнина. От сокрушающего осознания этой любви ему становилось страшно, и он впивался в податливые губы Ваньнина ртом, потому что не знал, как сказать ему о своих чувствах иначе. Ладони его шарили по подтянутым худым бёдрам, и Ваньнин отвечал на его поцелуи, обвивая Мо Жаня за спину так крепко, словно хотел вплестись в него навечно. — Я с тобой, — шептал он между поцелуями, когда они упали на простыни, задыхаясь, — я с тобой… я верю тебе. Он целовал разгорячённое лицо Мо Жаня, продолжая обнимать его, обвивая ногами его бёдра, подаваясь к нему, касаясь его возбуждённого естества. В темной спальне его взгляд был прикован к лицу Мо Жаня, когда тот вдавливал его в постель. Казалось, в этих глазах застыло столько любви, что Мо Жаню было больно выдерживать этот взгляд. Опьяненные чувствами, они оба задыхались от жара, и всё вокруг плыло, пока тела их пылали в огне. В какой-то момент преграды, выстроенные Мо Жанем окончательно рухнули, потому что, наконец излившись в Ваньнина, он обнаружил, что лицо его абсолютно мокрое от слёз. Впервые за столько лет Мо Жань ощутил себя настолько слабым и поверженным, но при этом тело его испытывало состояние, близкое к катарсису. В объятиях Чу Ваньнина он забывал о том, кем он был, и становился тем, кем должен был быть на самом деле. Чу Ваньнин продолжал гладить его голову, и крупные солёные капли чужих слёз падали ему на лоб и щёки, словно первые предвестники грозы, скатываясь куда-то на подушку. — Я с тобой, — повторил он тихо, снова целуя Мо Жаня мягкими прохладными губами, припухшими от ласк.