Саймон говорит

— Обожаю наш кинотеатр. Даже когда был в Лерарде, почти каждые выходные сюда приходил, — оглядывается в пустом вестибюле Сайрус и вздыхает, закатывая и затем закрывая глаза, будто пытается оценить до упора запах попкорна, кофе и горелого масла во фритюрницах. Если Саймону не мерещится, пахнет ещё немного салатом и нарезанными помидорами, и это добавляет чего-то в самом деле уютного типичному набору забегаловки. Сэндвичи всегда кажутся немного более здоровой едой, чем картошка и дакбургеры. — Никогда тебя не видел здесь. — Бросил делать это по ночам, когда заметил, что меня тоже кто-то заметил. — Да ладно, — глаза Саймона загораются, и он обгоняет его, шагая задом наперёд, пока они не выходят через вращающиеся двери на широкое крыльцо. — Представь себе, как-то так срослось, что пока я был прыщавым подростком в очках, на меня всем было похуй, даже если я приходил в час ночи и выходил около трёх. Но когда я чуть-чуть изменился, это уже мне показалось странным, что я начал узнавать одного и того же человека возле кинотеатра. Стабильно по выходным. — Может, он был просто сотрудником? Опиши мне его, я знаю всех здесь. — …он не был сотрудником, потому что я не настолько тупее тебя, насколько тебе кажется, и я об этом спрашивал у девчонок в кафе. — И он ничего не делал? — Я пробовал сменить типичный день, когда ходил в кино, но либо он торчал тут каждую ночь, либо он тоже его сменил вслед за мной. Типа сначала я ходил в пятницу, затем переключился на субботу, но он всегда был здесь, просто какое-то время шёл за мной, а потом останавливался, если я садился в такси. А если я шёл пешком, он садился в свою машину и ехал за мной. Ну то есть очень медленно полз в ней за мной на приличном расстоянии, но поскольку машин на улице ни фига не было, как бы это было очень заметно. Очень заметно, — давит он, понизив интонацию. — Да ты прямо выпрашиваешь, ходить одному пешком на край города, хотя уже знаешь, что за тобой бродит ёбаный маньяк-педофил. — Ты же ходишь ночами и ничего? — Так то я, а между мной и тобой, типа, пропасть, — Саймон кривится, спрыгивая с парапета кинотеатра, опоясывающего его летнюю террасу, пустующую в это время года. Сайрус обходил его по тротуару с наружной части парапета и думает, что прыгни он так, каблуки на казаках дали бы ему понять, что это ошибка. Армейские ботинки Саймона для этого подходят лучше. Они даже кажутся настоящими, а не «стилизованной подделкой». Вполне возможно, что он их нашёл в том же секонде, что куртку. Кто бы говорил о «папочкином комплексе». — Значит, ты бросил наш старый бордель для неимущих подростков? — спрашивает он, толкая плечом в плечо. — Нет, просто стал ходить примерно в то же время, что самая отбитая гопота начальной школы, — Сайрус вздыхает, вспоминая эти походы до того, как познакомился с Марлоном и снова смог ходить в кино по ночам. — …страшнее любого хоррора. — Даже не стану спорить. Неадекватные твари, и если кто-то из них реально боялся меня больше, чем я их, то я удивлюсь. Их много. И ты вряд ли себе представляешь, как далеко их поколение заходит в кино сейчас, когда свет гасят. Это просто отвратительно. — …говорит кто? — Иди на хуй. — Пошли, покатаемся, — предлагает Саймон, даже не подавая это, как вопрос толком, кивает в сторону парка с детской площадкой, которой, наверное, столько же, сколько самому Бьюриру. Сайрус косится на него, остановившись, потому что прямо перед ними — так себе освещённый тротуар через заднюю часть торгового центра и его парковку, но в принципе, если они вдвоём, то что им может показаться страшным? Ничего. Слева же, куда кивает за «спину» кинотеатра Саймон — почти глухая тьма с чудовищно редкими фонарями, свет от которых такой же тусклый и рыжий. Сайрус точно знает, как площадка в парке выглядит при дневном свете или хотя бы на закате, и там не то чтобы уютно, пусть большинство жителей города до сих пор и гуляет там с детьми и не видит в этом ничего странного. Но сейчас, в полной темноте, растворяемой только очень точечно этими фонарями под нависшими елями и вязами, эта площадка должна внушать абсолютный ужас куда сильнее, чем фильм, который они только что смотрели. Сайрус с Марлоном часто ходили мимо протоптанных в грязи и оббитых асфальтированных тропинок к центру парка, но никогда не заходили туда в темноте, потому что Марлон просто не воспринимает идиотских поступков. «Там даже отбитые укурки сейчас не сидят, даже малолетки с пивом», — говорил он, подразумевая, что если даже совершенно потерянной категории населения города там не нравится, то что там делать «порядочным людям», даже гратам, непонятно. И вот, они здесь. Почти у одной из тропинок, уводящей между еловых лап. Саймон встаёт как раз на ней, загораживая собой свет, доносящийся из глубины парка, так что контур его фигуры подсвечен оранжевым. — Не говори, что уссыкаешься от какого-то сраного парка со скрипучими качелями. За мной, в отличие от некоторых, педофилы не гонялись, я всю жизнь здесь живу, и поверь мне, в этом парке безопаснее, чем на парковке «Саркамоны», потому что грузчиков, у которых дома нет хорошей давалки, и которым только кинь повод, там нет. В принципе верно. Там вообще никого нет, если Марлон прав. Может, в этом есть какой-то смысл, Саймон же тут, выжил и прекрасно себя чувствует, будучи ребёнком и подростком, проведя там множество ночей? — И что мы там будем делать? — Сайрус на него щурится, думая, что почему бы и нет. Это их должны бояться. Они два нехерово долговязых, размалёванных грата, и если один из них чуток побаивается в глубине души, то второму, видимо, вообще хоть кол на голове теши. — Трахаться на морозе я не стану, — Саймон корчится и протягивает к нему руку, но не ладонью к небу, а согнув запястье под углом почти идеальных девяноста градусов, растопырив пальцы, как будто собрался ослепить его лучом смерти, — доверься мне, ничего с тобой там не случится. Всё самое страшное уже здесь. Сайрус морщит нос, как обычно смех через него выдыхая, и берёт его за руку, просовывая свои пальцы между его и согревая задубевшую ладонь о ткань беспалых перчаток. Серьёзно, есть что-нибудь «такое», чего он боится? Саймон на него долго смотрит, пальцы опустив и накрыв ими его руку, а затем дёргает на себя, разворачивая и обхватывая этой же рукой поперёк тела, поймав в ловушку. Сайрус вырывается со смехом уже вслух, распугав диких голубей в кустах, и отбегает вперёд. — Я не знаю, чего ещё ты ждал. — Чем ты занимался по ночам здесь, если был один? — Сайрус шагает задом-наперёд и игнорирует эти подъёбки. С Саймоном нельзя иначе, либо гнёшь свою линию, либо проиграешь. — Чем ещё здесь можно заниматься, кроме как сидеть на качелях, бухать, курить и смотреть хуйню на «Центрубе», пока батарея не сядет? — Я поражаюсь, как ты не успел спиться. — Я тоже, — Саймон перешагивает через сиденье качели и, не вынимая руки из карманов куртки, садится поперёк него, лицом к скрипучей цепи, чтобы не застрять. — Здесь обалденно красиво, — Сайрус оглядывается, толкнув разок перекошенную карусель, прежде чем взяться за перила одного из сидений руками и залезть в центр, сесть на вертящееся основание и осмотреть площадку, которая на самом деле не такая уж страшная даже в ночи. Рыжий свет, казавшийся тусклым и дающим волю маньякам, если смотреть на парк снаружи, внутри создаёт иллюзию уюта и даже немного интима. Романтика для нищих, почти что кабинка в итальянском ресторане с деревянными перегородками и электрическими свечками на столах с гранатовой скатертью. В голове Сайруса вертятся кадры из мультика про мадам и побирушку, пока карусель не поворачивается так, что перед ним оказывается ещё более старая часть парка. Он видит каменное основание колодца, два изрезанных перочинными ножами и ключами столба, покрытых признаниями в любви тех, кто давным-давно разбежался, почти сгнившую, скользкую по утрам и ночам и потрескавшуюся в полдень двускатную крышу. Рядом дырявая железная горка без перил, которые когда-то были, без части ступенек позади, прямо кричит своим видом: «Столбняк, без регистрации и смс». Про лошадку с мордой, похожей на разложившиеся останки бродячей собаки, которая скрипит от ветра на толстой пружине, прикрученной к платформе на асфальте, вообще говорить не хочется. Наверное, когда Бьюрир только построили, это было очень милое место, хотя колодец стоял ещё до этого, когда к нему действительно ходили за водой. Он кучу лет назад пересох, да к тому же не просто так. — Бля, ты реально веришь в это? — Сайрус слышит очередную подъёбку и слезает с карусели, отправляясь в ту сторону, тоже не вынимая руки из карманов и не без гордости за самого себя, ведь смог даже удержаться на ногах, не пошатнувшись. Если только не специально, чтобы пальто эффектнее развевалось. — Не то чтобы, просто если подумать, почему нет? — Если бы это было правдой, его бы давно достали, здравый смысл и элементарная логика, — доносится до него с качели. — А кто-то туда ползал, чтобы достать? — Сайрус достаёт телефон и включает фонарик, чтобы посветить вниз. Там даже не так уж глубоко. То есть, он не стал бы прыгать туда, разумеется, но если предположить, что человек прыгнет туда ногами вниз, а не головой вперёд, у него критически мало шансов даже ушибиться, не то что умереть. Стенки давно сухие, внизу хоть и очень темно, но даже нет битых бутылок, кажется, повсюду в парке урны, и местные сильно ревностно относятся к «охране родного дома», которым считают каждый квадратный метр города. Там, кажется, только песок, грязь в целом, какие-то фантики… На стене ближе к тому краю, на который опирается коленом, заглядывая внутрь Сайрус, торчат сомнительные скобы в роли ступенек. Они настолько смахивают на те, что позади дырявой горки, и такие же абсолютно коричневые цветом, что столбняк просто кричит из колодца громче, чем любое потенциальное привидение. — Хочешь, сползаем? — предлагает возникший рядом Саймон и вовремя хватает его поперёк живота, когда Сайрус дёргается и чуть не роняет телефон. Урони он его, и лезть бы точно пришлось. — Так ты уверен, что там ничего нет? — …если верить в эту ересь, достать калькулятор и, типа, довериться базовым биологии и математике, то даже если там были чьи-то останки, их давно раскрошило к бесовой бабке. Временем. В целом. — То есть ты допускаешь, что они там были, всё-таки, просто сейчас это уже не проверить, потому что они разложились с концами? — В принципе, если подумать, ты прав. Я не помню, чтобы кто-то снаряжал туда какую-то проверку, а это можно сделать за пару часов, если бы кто-то захотел. Боги, просто тот же дрон туда опустить и проверить, есть там что или нет. Но можно просто поискать, в хрониках города об этом нет ни хера. Ты же понимаешь, что в нашей жопе мира оно бы обязательно было новостью если не года, то месяца? — Тоже логично, — Сайрус кривит губы, кивая, но всё равно пытается что-нибудь разглядеть внизу помимо наплывшей на него парейдолии из-за пятен грязи на песке. — Ты всё равно ни хера не видишь даже в линзах, толку пялиться, — Саймон оттаскивает его от колодца и толкает обратно к карусели, так что Сайрус, зацепившись пяткой за её край, садится с размаху между двух перил, выехав за них локтями согнутых рук, как крыльями в своём пальто, и смеясь. Саймон ставит на облезлый диск сиденья ногу, чтобы карусель остановить, как раз между его поднятых и расставленных колен. — Как думаешь, кто из них был прав? — спрашивает он, качая ею туда-сюда, так что карусель чуть-чуть поворачивается соответственно движению. Сайрус откидывается назад, но положить голову на механизм не решается, логично опасаясь, что если волосы зажуёт в него, придётся отрезать клок под корень. — А как думает Марлон, кто из них прав? Вы стопудово обсуждали. Поэтому ты спрашиваешь. Саймон смотрит на него молча и щурится. — Нет, дай угадаю. Тебе не нравится, как он думает. Поэтому ты спрашиваешь, как думаю я. Саймон сдвигает ногу вперёд, упираясь круглым носом ботинка ему между ног. Сайрус улыбается, шатнув коленями друг к другу. — Смотря какую версию вы с ним слышали. Я слышал, что она ему отказала, он её убил, а потом утопился к бесам. — А я слышал, что она его любила, он ей отказал, но просто потому что не любил её так. Но не значит, что не хотел. Поэтому она без особых проблем его соблазнила, он повёлся, а она рассказала об этом его беременной невесте, и та от него ушла. Поэтому он убил её, а потом утопился. — Вау. Это гораздо пижже, чем наши страшилки. Почему у бедных всегда всё круче? — Потому что мы знаем толк в жести, — Саймон на мгновение делает большие глаза, насколько они могут в его случае быть большими, полыхнув восторгом от собственного происхождения, и Сайрус копирует его гримасу, мол, «да что ты». — Ну, тогда я думаю, что он ебанутый, потому что если он ей отказал, нехуй искать себе оправдания в том, что она его, видите ли, соблазнила. Во-первых, у него была невеста, во-вторых, аж беременная, типа, всё не просто серьёзно, а после «серьёзно» уже. Как можно искать себе оправдания, в такой ситуации приняв решение припихнуть собственной сестре? Ладно бы он ещё сказал, как в моей версии, что он любил её, а она его нет, и он изнасиловал её или пытался, например, и тогда понятно, что у него башня слетела, и он её убил. Кстати, как именно он её убил? — Кстати, не знаю. Кажется, задушил? — Саймон размышляет над этим, возведя глаза к верхушкам елей за колодцем. — Сексуально, — Сайрус хмыкает, — если честно, я всё меньше в эту ересь верю. Почему он не утопился в их колодце? Они же, вроде, были дофига обеспеченными, у них наверняка был свой колодец. Почему вот этот? — Ну, никто же не знает, что тут было раньше, далеко ли они жили, может, это был один из их колодцев. Или он решил сбежать, но не смог жить со всем этим стрессом и кинулся в ближайший? — И тут построили Бьюрир. Великолепно. — Так вроде бы это фамилия их потомков. — Каких потомков, если он выпилил и её, и себя? — Кто сказал, что у их бабки с дедом не было больше детей, а у них — тётки или дядьки, продолживших род? Кажется, были. Кажется, в муниципальной библиотеке даже написано, что город толком основал кто-то три поколения спустя всего этого. Даже у нас в учебной библиотеке есть. — Ты много знаешь про город, я вообще никогда этим не интересовался. — Я люблю знать, что теряют люди, которые бегут в большие города из нашего захолустья. Держит ближе к земле, мы всё равно все закончим в ней. Сайрус смотрит на него после этого какое-то время очень странно, Саймон смотрит на него в ответ, не особо представляя, как этот взгляд толковать. Он не сказал, кажется, ничего особенного. Он обычно говорит множество вещей и похуже, и провокационнее, а реакции такой почти не бывает, все привыкли. — Мне кажется, в большом городе не встретить такого человека, как ты, — бормочет Сайрус, и Саймон пялится, не сменив выражение лица ни на полтона, делает вид, что не чувствует, что одной рукой Сайрус ведёт по его ноге от края ботинка на уровне середины икры и вверх, под колено, которое обтянули джинсы. Какое-то время они занимаются ерундой молча, а потом он не выдерживает: — И спектакль этот для?.. — предлагает продолжить и как-то объясниться. — Почему ты всё принимаешь за спектакль? — Для чего он? — Я просто никогда не встречал людей, так… э-э-э… прочно стоящих там, где они находятся. Где бы ты ни находился. Людей, которым нравится быть там, где они есть, не мечтающим вечно сбежать куда-то, изменить что-то, добиться чего-то на условии, что «не здесь». Как ты этому научился? — Марлон такой же, — Саймон выдавливает, не моргая и подняв брови, потому что не верит ни слову, каждое делит на восемьсот. Сайрус морщится и подвигается ближе, расставляя колени шире, чтобы сесть на край карусели, и оказавшись лицом как раз на уровне колена Саймона. — Марлон всё определяет либо как чёрное, либо как белое. С ним иногда очень сложно договориться из-за этого, потому что если он считает, что это неправильно, то он тебе говорит, что это, конечно, только его личное мнение, и кто угодно имеет право на альтернативное, но какая на хуй разница, что он признаёт это право, если из-за своей позиции он будет относиться к тебе, как будто ты абсолютная мразь, если твоё мнение как раз не похоже на его? — Я такой же, — переворачивает Саймон аргумент, вынужденный сдвинуть ногу ближе к себе, разумеется, но не убирая её. — Ты думаешь, что такой же. Ты судишь очень резко и рубишь с плеча, а потом такой: «Ой, блядь, да кто я такой, чтобы запрещать себе быть сукой и падлой?!» И просто берёшь и делаешь то, что только что заклеймил поступком последнего аморального урода. Саймон смеётся сначала глухо, подавившись внезапностью порыва, а потом стонет, запрокинув голову. — С тобой весело. — Тебе не весело с Марлоном? — Саймон дёргает бровями с удивлением, потому что на самом деле всегда считал себя «тем самым другом, на фоне которого» Марлон звезда. Он краше внешне, ярче, симпатичнее, поэтому, как бы, к нему и полез препод три года назад, поэтому Саймон запросто шатается по ночам всю свою юность где ему вздумается и ни разу не натыкался на проблемы «такого» характера. В глубине души, очень-очень глубоко, он пусть и удивлён, но приятно. Ему чуть-чуть обидно, что Марлона с его миллионом положительных и неординарных качеств кто-то посмел не оценить… Но всё меняет тот факт, что его посмели не оценить в пользу самого Саймона, поставив выше. Интереснее. Приоритетнее. Может, это чувства паршивого друга. Но действительно, кто он такой, чтобы запрещать себе быть скотиной. — Марлон не стал бы являться ко мне в комнату дважды после того, как просто по пьяни поцеловал на адреналине в каком-то поле. — Один раз. Я хотел, чтобы ты держал язык за зубами. — И следующий после того, как якобы «принудил» что-то делать. Чтобы извиниться. — Это мы виноваты в том, что полезли в его вещи. — Если это повод выкинуть нас из круга своего общения и прекратить даже спрашивать, как дела, то ладно, пусть так будет в его мире. Ты бы так не поступил. — Ты не знаешь, как бы я поступил. — Мне кажется, нужно сильно проштрафиться, прямо натурально по пизде всё пустить, чтобы ты хотя бы включил бойкот. Ты спонтанный. Ты импульсивный. Ты слишком чувствительный, чтобы включать мороз и отрезать людей от своей жизни, типа, либо пусть сами приползут и умоляют о прощении, либо на хуй пошли, не нужны, и без них проживёшь. Ты с самого начала никогда не стал бы тратить время на людей, без которых запросто обойдёшься. — Я?! — Саймон снова смеётся в голос, потрясённый до глубины души. — Во мне, блядь, всё умерло, какая чувствительность? — Что и требовалось доказать. Тебя сильнее всего задело, что я назвал тебя чувствительным, и ты возмущён, — Сайрус бубнит сквозь улыбку верхними зубами, вроде блестящую между губ, а вроде просто кажущуюся, соскользнув с карусели и встав на колени, так что Саймону приходится отойти на шаг. Чужие руки тут же ловят его за ремень и не дают уйти далеко. Разговор становится как-то сложнее. — Тебя легко переубедить, а Марлона не хочется даже начинать. Пусть сидит и дуется, раз ему так нравится. Пусть дружит с кем-то получше нас, раз мы такие хуёвые, — Сайрус опять выгибает брови домиком и надувает губы, мямля. Такого Саймон ещё не видел или не помнит, поэтому застревает, прекратив процессировать всё, что творилось секунду назад в его голове. Просто смотрит, как чужие руки — белые пауки с чёрными туфельками на лапках в темноте вместо ногтей — распутывают сначала ремень, а потом расстёгивают его же ширинку. — Меня не легко переубедить, — он заявляет как бы для протокола, но с места — само собой — не двигается, — ты просто хочешь в это верить. Если тебе нравится сосать на улице в мороз и думать, что ты меня контролируешь, то богов ради, но это далеко от правды. — Как скажешь, — заверяет его Сайрус и прекращает пререкаться, заправляя волосы за ухо и направляя член себе в рот, закрывает глаза. Может, он наивный, но ему всегда казалось чушью смотреть вверх при этом, сколько бы это ни нахваливали, но в порнухе всегда выглядит, как полный идиотизм куда сильнее, чем как соблазн. Есть миллионы способов показать подчинение, и это — не один из них. Практически в тишине, не считая шума ветра в деревьях и чмоканья пополам со спазмами от удушья и стонами, они оба слышат, как кому-то из них приходит сообщение на телефон. Кажется, Саймону, и он какое-то время держится, но не может устоять перед искушением. Обычно ему никто не пишет. Поэтому одну руку он кладёт Сайрусу на затылок, а второй достаёт телефон и разблокирует его. — Блядь, это как раз он. Сайрус давится от смеха и, очевидно, не только, но решает, что Марлон не испортит ему момент и тем более не заставит переключить кого-то внимание с него на себя, если сам Сайрус этого не захочет. Саймон жмурится, чужие руки ползут ему под кофту, ногти впиваются в кожу, а стоны становятся громче вслед за хлюпающими звуками, с которыми обычно вода возвращается в трубы после профилактических работ. Он нажимает, не глядя, на правый нижний кран экрана, подносит телефон к лицу и почти без интервалов произносит: — Язанятпотомотвечу. Решает не добавлять никаких извинений, потому что сходил-ка бы Марлон на хуй после своих выкрутасов а-ля «у меня есть и другие друзья». Собственно, хуй обжигает холодом, стоит ему покинуть чужой рот, и чужие губы с громким чмоком обхватывают и обсасывают нижнюю часть, так что плакать хочется, как хорошо, и Саймон чуть не до крови прикусывает запястье собственной руки, в которой продолжает телефон держать. — Бля, скажи уже, чего ты хотел! — просит он, сжав второй рукой чужие волосы и пытаясь натянуть обратно носом до щетины на лобке. Сайрус не сопротивляется и философски возвращается к процессу дыхания, только когда валится обратно на карусель, стукнувшись о неё одним локтем и лёжа на собственных пятках. Каблуки впиваются в поясницу, ноги уже наполняются «колючками», но ему, судя по лицу, весело. — А что ты можешь мне предложить? — спрашивает он, решив, что когда ноги отойдут, тогда он и встанет, а пока и так вполне неплохо. Саймон это воспринимает, как вызов, и, застегнув штаны, за ним нагибается, чтобы за лацкан пальто поставить перед собой. Лучше бы не ставил. Вблизи видно даже в тусклом рыжем свете парка, что тушь размазалась, губы слишком яркие, по подбородку стекает слюна и возможно не только она, но она же размазана вокруг рта по щекам. — Не знаю, — Саймон честно признаётся, — не то чтобы сильно впечатляет. Банку сидра? Бутылку той синей хрени? Тебе она зашла. — Ммм, ещё варианты, — Сайрус воздевает взгляд в фальшивых раздумьях. — У меня были планы на Марлона, но хочешь пойти вместо него в «Хоррорлэнд» в выходные? — …тот, который возит по кольцу чел, которого периодически сажают за нарушение политики безопасности во время открытия? — Ага, — Саймон в полном восторге, сверкая глазами, кивает, и Сайрус морщит нос. — Абсолютно хочу. Особенно если за твой счёт. — У тебя есть деньги, не понимаю эту любовь корчить из себя проститутку. — Пока за это готовы платить, называй меня как хочешь, вот когда перестанут, я тоже резко стану моралистом, — он пожимает плечами, и Саймон не может отрицать — ему это идёт в принципе. Поэтому он поддаётся соблазну и кусает этот рот, который сильнее всего убеждает, что если даже он позёр и фальшивка, но играет свои роли он вовсю. Он даже не улавливает момент, когда всё становится настолько глубже, что уже он обнаруживает себя со склонённой вбок головой. Обычно он так не целуется. Он себя держит под контролем и тем более не сходит с ума, когда его трогают за лицо, щекочут край ушной раковины, дёргают за серёжки, заправляют длинную прядь чёлки за ухо пятьсот раз, потому что она вылезает. Очень душно, дико жарко, хотя лицо морозит ветром, и хоть из ведра водой его сейчас облей — не стал бы расцепляться. С Саймоном что-то творится, и он бы решил, что название этому стандартное: эрекция, но вряд ли это снова дело в ней, так что он понятия не имеет, почему внутри у него закручивается просто смерч с лесным пожаром, опускаясь из горла вниз, до паха, а затем воспламеняя всё туловище в обратном направлении до головы. Глаза застилает красным, так что нет смысла их открывать, и он то ли стонет, то ли рычит, вцепляясь в Сайруса руками, сначала сжимая поверх пальто, затем просовывает их под него, стискивает бока, сдавливает так, что средние пальцы почти смыкаются на чужом позвоночнике при том, что большие касаются друг друга спереди на животе. Сайрус стонет тоже, роняет голову лбом ему на плечо и подставляет шею, сползая руками по плечам. Саймон чувствует одну из его рук у себя на шее сзади, обалдевает от такой фамильярности, шлёпает обеими руками по чужой заднице, прежде чем сжать её изо всех сил и укусить подставленную шею, тут же к ней присасываясь. — Реплика из репертуара твоих предыдущих, но… как я хочу тебе вставить, натолкать тебе по самое «помогите», — смеётся он, приподняв верхнюю губу и выдыхая в ухо, прежде чем за него укусить тоже. Сайрус всхлипывает и ахает, толкнувшись пахом о его бедро, к которому Саймон и прижимает его, вдавив в себя до упора, так что дышать тяжело, и негде раздуться грудной клетке, чтобы набрать воздуха. Он просовывает одну из рук спереди, схватив его за промежность и выбив этим очередной громкий вздох. На вид Сайрус вообще на здраво соображающего не похож, и подозрения о том, реально ли это всё спектакли, снова закрадываются, но Саймон не даёт им толком развиться. Он оглядывается по сторонам, но парк по-прежнему пуст, так что рывком опускается, постаравшись поставить чужое тело устойчивее. Устойчивым Сайрус тоже не выглядит, поэтому он сопровождает это комментарием: — Уж постарайся как-то не упасть, — а затем хватает ртом чужой член, штаны просто оттянув рывком и сдёрнув, не расстёгивая, так что он упирается в щёку изнутри. Вырывающийся набор громкого нечленораздельного мата на полплощадки заставляет почти подавиться от смеха, но от неожиданности Сайрус долго и не возится, кончает, а Саймон делает три глотка и встаёт, вытирая рот вязаной резинкой куртки, разболтавшейся от времени и видавшей на своём веку тысячи видов жидкостей. Скорее всего и эту тоже. Он вынимает из кармана телефон и снова открывает диалог с Марлоном, пока за спиной Сайрус всё-таки опускается на колени, а затем на четвереньки, прежде чем начать поправлять одежду. На мгновение ему кажется, что у него снова будет приступ, но хотя бы ингалятор в кармане на этот случай. — Эм. Печалька, — вдруг чуть-чуть помрачневшим голосом транслирует Саймон. Сайрус молчит, пытаясь собрать части себя воедино. — Саванна удавилась. В раздевалке во время матча, прикинь? — Саймон поворачивается и морщится, поводя плечами. — Что за нахуй происходит с людьми? Ебанулись все, что ли? — …типа насмерть? — Э, «типа насмерть», — передразнивает его Саймон, поворачивая телефон, и Сайрус нехотя читает сообщения от Марлона. Хуже того, там есть смазанные фото, и он почти шарахается, чтобы их не разглядывать, но потом понимает, что там просто спины полицейских, столпившихся в выложенном кафелем коридоре мужской раздевалки. — Он пишет, что всех разогнали, хотя игра и так уже кончилась, её нашли вот только что почти. Всех послали домой, не переодеваясь, типа, хоть на улице свои потные джоки в джинсы затягивай и в шлеме пиздуй по городу. Зрителей тем более всех разослали, но видимо у неё нашли какую-то записку. Прикинь, если опять о твоём любимом? — Даже не знаю, как с этим буду жить, мне же с ним ещё детей растить, бля, — ужасается, сделав огромные страшные глаза, Сайрус, и Саймон фыркает. С правильной дрессировкой от него даже камни будут отскакивать, не долетая. — Короче, да, казалось бы, но нет. Это не попытка помириться, он просто сказал мне двигать подальше от улиц, если будут патрулировать и ловить загулявшихся, потому что предполагается, что все сегодня были на игре, и всех предупредили, чтобы шли домой до выяснения обстоятельств. Мало ли она не сама. И если я с тобой, чтобы предупредил, что тоже не шатайся, чтобы не искать себе проблем на жопу. Но в твоём случае уже слишком поздно. Пошли? — Вызовем такси? — предлагает Сайрус, догоняя его, хотя отставал буквально на пару шагов, стоя чуть позади. — Пф-ф, на хуй. Я знаю, куда иду. А ты давай, двигай. И лучше вызови. Или тебя проводить? — Саймон морщится, и это явно сарказм. — Эм, если это отсылка к тому, что по улицам может бегать полтергейст Саванны, то нет, спасибо, я в эту хуйню не верю. Саймон фыркает, они не говорят до самого края парка, хотя тропинку Сайрус в упор не узнаёт, и она явно не та же, по которой они пришли. Он борется с искушением оглянуться хоть раз и проигрывает. Обернувшись, поражается работе психики. Они только что были в самом сердце парка, и ему было как угодно, но только не страшно. Сейчас же площадка выглядит настолько жуткой, что на полном серьёзе мерещится, будто из колодца торчит чья-то рука, перекинутая предплечьем через край, как в эполанетууанском «Дозвоне». — Ты реально пойдёшь до дома пешком? — не верит он, когда видит, что им уже пора расходиться. До нового поместья Дривасов пешком, как до центрального вокзала на велосипеде. — Не грузись за меня, папочка, — Саймон закатывает глаза, отвлёкшись от телефона, в котором непонятно что делает, потому что насколько Сайрус успел подглядеть по пути из парка, явно не переписывается с Марлоном. — Ладно, тогда давай, постарайся не угрызнуться муками совести по дороге и не броситься под патрульную тачку, — огрызается Сайрус, показав ему напоследок язык и наморщив нос, пока уже начинает отходить. Так реально легче расставаться. Ему начинает нравиться всё в этой манере. Как он раньше не замечал, что так проще жить? — Э, — Саймон останавливает его, поймав за рукав и потянув обратно. — Чё? — Сайрус упирается каблуками в землю, сопротивляясь. — Я тебя кислотой оболью, если кто-то узнает. — О чём? — Прекрасно, — Саймон хмыкает и отпускает его. Сайрус хмыкает точно так же в ответ, делает шаг назад, ещё один, крест-накрест за вторую ногу, а потом разворачивается, взмахнув полами пальто, и больше не оглядывается, вынимая телефон на ходу. У него тоже есть во что уткнуться, и это тоже не Марлон. Немного он всё же ожидает в глубине души, что Саймон ещё зачем-нибудь его окликнет, но ничего подобного. Он не пишет ему три улицы, что Сайрус шмыгает по пустому городу, поражаясь, как давно он не бродил по улицам в одиночестве. Действительно, он в последний раз делал это в четырнадцать лет, затем завязал, а после вернулся к прогулкам в такое время уже с Марлоном пару лет назад. Он давно не ощущал такой элементарной свободы смотреть куда захочется, думать о чём захочется, не продумывать ответы ни на что и никому, не переживать о своём выражении лица или о том, что вообще отвечает, и правильно ли было это говорить. Выгодно ли было это говорить. Саймон живёт так всю жизнь, и он начинает ему не то всерьёз завидовать, не то ощущать благодарность за то, что снова может это делать. Как будто до этого кто-то запрещал, а этот тип напомнил ему, что он может делать, что и когда захочет, если речь о такой ерунде, как прогулки по ночам. Даже когда по улицам ездит патруль, а в академии кто-то вешается, и всех подозревают «до выяснения обстоятельств». Впереди видно розовую неоновую вывеску «24 часа», район превращается в абсолютно безопасный, хотя и предыдущие пугали разве что очень странными домами с тёмными окнами без занавесок, из-за которых в воображении кто-то норовил выглянуть и поймать его взгляд. Личный страх подростка-Сайруса когда-то. Он одновременно обожает и ненавидит этот перекрёсток, потому что по пути из кинотеатра всегда приходится его миновать, и с течением времени восприятие улиц менялось неизбежно. Не меняется только это огромное открытое пространство, за которым начинаются леса, не считая первой полосы домов, задние дворы которых часто даже от леса не огорожены. Если следовать правой стороне, достаточно пересечь улицу и дойти до конца, так что последним домом справа будет дом его родителей. Как раз там, где ему нужно дорогу переходить, чего-то ждёт, не реагируя на зелёный свет для автомобилей, чудовищно знакомый внедорожник. Совершенно дикого вида монстр грязно-болотного цвета, который непонятно как Райли достался и от кого, потому что этот отрезок его жизни Сайрус — к сожалению ли — не застал. Но ему всегда было интересно, как оно может выглядеть изнутри. Если вдуматься, тяжело представить Райли за рулём чего-то, кроме этого уродства, потому что стоит начать перебирать модели в голове, и ни одна из них не клеится, как «найди лишнюю картинку в ряду», с его видом. Они отдалённо с Саймоном похожи. Страшно отдалённо, конечно, но что-то общее однозначно прослеживается. Они оба всегда щурятся, у них обоих овальные угловатые лица, характерные носы, оба от природы рыжие. Только Райли прямо огненно-рыжий, с веснушками и прочим, а с Саймоном как будто генетика что-то напутала, потому что рыжина граничит с галлюцинациями, порой напоминая цвет пшеницы, а веснушки нет ни единой. Более того, кожа сомнительного оттенка в отличие от белой до розоватости кожи Райли. Ему стоит просто быстро пройтись или пару раз подпрыгнуть у баскетбольного кольца, и он весь краснеет под стать волосам. Сайрус не выдерживает и стучит в окно, потому что ему скучно ждать свой зелёный свет. Райли даже реагирует не сразу, но когда реагирует, то так спокойно, будто его невозможно напугать, или он просто ожидал, что кто-то сообщит ему, что светофор уже давно зажёгся. Он опускает стекло пассажирского окна. Вот теперь он выглядит удивлённым. — Ты в курсе, что на зелёный можно ехать, да? А то уже долго стоишь, мне показалось, тебе нужна помощь. Саймон бы сказал на это, что если стучать в окна внедорожников на пустынных перекрёстках, помощь может понадобиться тому, кто стучит. Мало ли что там, в глубине этой огромной дуры? Мало ли кто там. Паранойя предаётся половым путём? Наверное, нет, иначе Сайрус бы испугался заранее и просто прошёл мимо. — В курсе, — отвечает его когда-то друг, и кажется, больше ничего не собирается добавлять. Сайрус ловит себя на небольшом потрясении, потому что ожидал как минимум тираду, из которой подтекает сарказм. …серьёзно, этот малиновый хер плохо влияет на его рассудок. Он начинает терять представление о здоровом общении с людьми. С другой стороны, давно ли Райли и общение с ним стали образцом здоровья? Сайрус дёргает дверную ручку чисто проверить, откроется ли. И она внезапно поддаётся. Райли почему-то не возражает, скорее всего просто в шоке. Сайрус залезает на пассажирское место и смотрит на него, как на идиота. — Подвези меня, не? Раз ты, видимо, никуда не торопишься, про зелёный свет в курсе и тупо стоишь тут, штрафа дожидаешься? — Тут идти триста метров, — Райли округляет глаза. Ещё одно отличие. Пусть они и оба щурятся, но у Райли глаза большие и тускло-зелёные, со сплошным молочным подтоном, так что глядя в них, Сайрус с детства ловит ассоциации с мёртвой рыбой на прилавке. Глаза Саймона цвета загнившей грязной лужи. Вроде бы карие, вроде бы не очень, порой отдают зеленью, но это не точно. — Тут и ехать те же триста метров, если тебя это не сильно надорвёт, — Сайрус корчится и снова на себя раздражается. Эта хуйня заразна. — Конечно, — Райли вдруг будто приходит в себя, часто моргает, отвернувшись к рулю, и нажимает на газ. «Воистину», — думает Сайрус не без ехидства. Они едут как-то слишком быстро для того, на что он рассчитывал, и тут он вдруг отдаёт себе отчёт в том, что вообще на что-то рассчитывал. — Поправь меня, если это не так, но ты тут торчишь не из-за того, что случилось? Ну, типа, пару часов назад. — В моей убогой жизни больше нет ни хуя, что бы заставило меня торчать посреди улицы в машине и не хотеть ехать домой. Грубо. Но зато откровенно. — Тебя же уже признали невиновным, какая на хуй разница, что там она с собой делает? — Сайрус ковыряет лак на ногтях с непроницаемым лицом, пытаясь смотреть прямо перед собой через идеально чистое стекло. — …то есть тебя вообще не волнует, что кто-то такое делает? Прямо там? — …ну я не играю за команду академии, физ-ра не обязательна в нашем возрасте, так что я типа не ступал на кафель ваших раздевалок и не собираюсь. Мне безразлично, кто и что там делает. Но я так понимаю, тебя будет нервировать, что тебе там надо появляться, а она там висела? Ну или до сих пор висит. — Она умерла там, ты улавливаешь или нет, я не пойму? — Райли останавливается у его дома, впереди и слева от них — глухая тьма, но они оба знают, что дальше, в темноте, спуск к ферме Трюдо. — Если честно, мне кажется, сейчас половина академии будет нагло врать психологу, что им это так поранило психику, что нужен мотивированный отгул от занятий без ущерба для посещаемости, а вторая половина её и так знала, но на самом деле не дружила, а теперь вдруг возомнит себя скорбящими соулмейтами, — признаётся Сайрус. — Ты, блядь, всегда был асоциальным. Спасибо, что напомнил. — Я всегда видел со стороны ваши убогие игры в социальную группу, а со стороны, поверь мне, гораздо лучше видно, что все вы без конца врёте, причём довольно бездарно. Ты разве не помнишь, что когда она начала всё это говно, от тебя мгновенно отреклись все, включая твоего любимого лучшего друга? Ай, прости. Нового лучшего друга. — Ты сел, чтобы натыкать меня носом в ссаную лужу? Если да, то выметайся на хуй, вон твой дом, крыльцо сам найдёшь? — Не хочу, — Сайрус пожимает плечами. — Не понял, — Райли поворачивается к нему, оперевшись локтем на спинку своего кресла. — Всё ты понял, я не собираюсь вылезать, пока не договорил. Заставь меня, если так надо. Саймон бы ржал в этот момент до сердечного приступа, и Сайрус, думая об этом, улыбается. Он бы тут уже, как минимум, из монтажного пистолета словил в печень двенадцатисантиметровый гвоздь. Хорошо, что у Саймона нет машины. Но в принципе, к нему бы Сайрус и не сел и с ним бы не пререкался. — Чё ты хочешь от меня? Чтобы я извинился? — Райли, прищурившись и долго посмотрев на него, но так и не добившись, чтобы Сайрус посмотрел в ответ, выдаёт главную гипотезу. Она витает в воздухе уже месяца три с лишним, так что пожалуй время настало. — Фу, нет. Мне не нужны твои извинения. — Ну так, блядь, мне очень жаль, что они тебе не нужны, хотя на самом деле нет, мне насрать. Извини, что я повёл себя, как свинья, в восьмом классе. — Мне не нужны твои извинения, — повторяет Сайрус, улыбаясь, но всё ещё глядя вперёд и доковыривая следующий ноготь. — Ну так выметайся, раз не хочешь слушать. Сайрус притворяется, что собирается выйти, поворачиваясь корпусом к двери сначала, и Райли блокирует её. Идиот. Саймон бы просто смотрел, как он притворяется, заметив, что чтобы открыть дверь, поворачиваться к ней вообще не обязательно, и он не верит. — Нихуя. Ты дослушаешь. — Ты мне поугрожай тут ещё. Что ты сделаешь, доведёшь меня до суицида, как свою типа подружку? — Сайрус улыбается, скорчив фальшиво-жалобное лицо, которым побеждает каждый раз Саймона. Судя по лицу Райли, с ним это вот-вот закончится переломом носа, если не челюсти. Сайрус на мгновение жалеет, что открыл рот. — У меня гораздо лучше с самоконтролем, чем ты считаешь, — в итоге прищурившись до того, что цвет глаз становится неразличим, информирует его Райли, — так что чтобы ты знал. Я не оправдываю себя за то, что повёл себя, как мудак, но в этом есть и твоя вина. — …э-э-э, по-моему, виктимблейминг — это как раз один из способов найти себе оправдание за то, что ты повёл себя, как мудак. Если ты хочешь, чтобы я выслушивал, что это я виноват в том, что ты обосрал всю нашу дружбу и все воспоминания о детстве, то тебе надо было выбрать какое-то другое место, а не крыльцо моего дома. Потому что если я сейчас заору, кто-нибудь услышит. Это тебе не твоя ферма, где можно тридцать трупов закопать и не париться, что кто-то заметил вообще. — Это тебя твой новый лучший друг научил так разговаривать? — Райли хмыкает, как будто его ни единое слово не задело. Жаль, конечно. — Какой друг? Марлон? Мы с ним временно на паузе. — Второй, блядь, друг, хуйло это крашеное. — А, Саймон, что ли? Не, мы не друзья. — Да что ты? — Ну, если у тебя такие затруднения в том, чтобы отличить, когда люди ебутся, а когда дружат, то я прямо начинаю понимать, почему тебя оправдали по дельцу, которая Саванна завела. У тебя вообще-то с кем-нибудь были отношения? А то один спорт на уме, ты ведь максимум с кем-то из команды бы перепихнулся, но они там все подчёркнуто образцы для подражания, так что вроде как пытаются играть в образ «будущих отцов»? — А у тебя, смотрю, были, что ли, раз такой опыт, и с этим чучелом ты с полпинка спутался? — Э, да, меня успело помотать в старшей школе. А тебе казалось, я всегда, что ли, буду дрочить на комиксы и фэнтези? Райли какое-то время молчит, растеряв даже тень улыбки. Даже ухмылку больше не может натянуть, хотя как будто пытается. — Я тебя не узнаю, реально. — Потому что, видимо, ты меня никогда не знал? Или ты правда думаешь, что тебе достаточно тупо извиниться, а потом кинуть мне претензию, что это я во всём виноват, а я это проглочу и скажу «Окей, так и было»? Нет. Ты не знаешь, что у меня было на уме, ты не интересовался шесть лет, как и что со мной, а теперь вдруг «не узнаёшь меня»? Извини ты уже тогда, но если твой любимый Адам тебе когда-то нассал в уши, что я — позорище, а не компания, для такой элиты, как вы, доедающей последнюю репу с чаем из пакетика, который уже трижды заваривали, то это не значит, что так всё и было. Ты просто не хотел продолжать со мной общаться, вот и всё. Не ищи себе оправданий за это, я хуй знает, собери яйца в горсть и просто признайся в этом хотя бы себе? Мне не нужно, чтобы ты признавался, я это и так знаю. Будь искреннее, не? А то мне кажется, ты в основном страдаешь изо дня в день, потому что пытаешься соответствовать чьим-то ожиданиям. Знаешь, чем Саймон лучше тебя, хотя он типа «крашеное хуйло» и «чучело»? Тем, что ему вообще похуй, что о нём скажут и тем более подумают. Он не пытается влиться в группу друзей «получше» и не избавляется от друзей «похуже», когда понимает, что они не вписываются к новым, а притворяться, как он, не хотят, — Сайрус себя за это ненавидит, но не может остановиться, потому что как понесло, так вместе с потоком слов он вспахал заново собственные эмоции, которые ему абсолютно не нужны давным-давно, и из-за них потекли слёзы. И к сожалению, он в курсе, как это ужасно выглядит с обведёнными карандашом глазами. Та ещё, блядь, шалава на обочине с чёрными потёками на напудренном лице. — Чтоб ты знал, это тупо от злости, — проведя колючим рукавом пальто по щеке, он шмыгает носом и отворачивается к окну справа от себя. — …то, что у тебя к этому чучелу что-то там есть, я вижу, но у меня просто сам по себе… возник вопрос. Я тебе когда-нибудь нравился? — Райли щурится, сверля его взглядом, и Сайрус выясняет это, потому что поворачивает голову чуть не со ржавым скрипом, настолько тяжело это даётся от услышанной дичи. — Боги, что? — Не прикидывайся. Почему тебя так задело, что я не хотел с тобой дружить? Тем более, я даже не говорил такого. Я просто сказал, что ты утомил меня, что мне не интересно то, что было интересно тогда тебе. Что ты, блядь, заебал меня до упора и все мозги мне вынес одним и тем же, у тебя никогда не было ничего нового. У них было. То, что они были интереснее, чем ты, не делает их хуже, а тебя избранным и недооценённым. Это ты потом перестал со мной общаться. — Ты больной, что ли? Или сейчас мода такая — допускать, что в двенадцать лет кто-то кому-то нравится в этом смысле? — Много кому нравятся другие люди в двенадцать, — Райли парирует, не моргая. — Тебе виднее, а у меня в двенадцать были мысли о хуйне, которая тебя заебала до упора, видишь ли. Извини, что не мечтал ни с кем перепихнуться. Но ты не забывай, что при этом я тебя обогнал в итоге. Ты так и не ответил, с кем и что у тебя было на самом деле. И было ли вообще хоть раз. Все были уверены, что Саванна просто пиздит, потому что ты просто не похож на насильника. То есть, блядь, ты настолько на него похож на фоне своей шайки, что это абсурдно — допускать, что ты реально это сделал. Ты бы вёл себя совсем иначе, будь это правдой. А так все думали, что ты отшил её или не смог просто, ну, понимаешь, она не была красавицей, а она решила тебе отомстить. Но она вряд ли стала бы так мстить, чтобы прямо вешаться, когда не получилось. — Что, если я правда виноват? — И тебя отпустили? Невозможно, — Сайрус фыркает, вытирая рукавом и каплю с носа, с которого стало капать, видимо, просто от холода. Они оба знают, что невозможно совершить преступление и остаться безнаказанным, если тебя уже поймали и решили проверить. Нельзя солгать, это просто не сработает. — Ты не веришь только потому, что меня проверяли? — Есть ещё какие-то причины? — А если твоего этого обвинят, то ты сразу поверишь, что он не виноват, или подождёшь, пока его проверят, чтобы знать наверняка? — Боги, кого? — Дриваса, — цедит Райли, закрывая глаза и терпеливо втягивая воздух через нос, отворачивается к рулю опять, чтобы на него не смотреть. — Пф-ф-ф, — Сайруса вдруг прорывает. Райли вынужден снова повернуться в недоумении. — Ой, блядь. Серьёзно. Если кто-то мне скажет, что он кого-то изнасиловал, я скажу: «Э, да. И чё». — …ты даже не допустишь, что он этого не делал? — Я удивлюсь, если его проверят и докажут, что он этого не делал. — Нахуя ты с ним путаешься, раз он такой? — Поэтому, как бы, я с ним и путаюсь. Я не знаю, что у вас произошло, мне прямо тупо неясно, в какой момент вы где-то пересеклись даже, кроме коридора, но вы абсолютно разные. — И ты хочешь сказать, я хуже? — Я хочу сказать, вы разные. — От тебя немного пасёт промытыми мозгами. — От тебя после игры собакой мокрой пасёт, но я же не критикую тебя. Он никогда не говорил мне, что я заебал его, и у меня нет ничего нового, и что со мной скучно. Он никогда не просил меня вести себя по-другому, чтобы вписаться в круг его общения. — Ты и так не вписываешься в их круг общения. Все это замечают, как бы ты ни одевался. Ты даже выглядишь слишком правильным этим самым, как вас там, а они выглядят хоть и как пугала, но настоящие. Они рано или поздно это просекут. — Он мне это в лицо сказал в первый же день, как меня увидел, — Сайрус ответ выплёвывает со злорадным торжеством. — Он нравится тебе просто потому, что пустил с ними «дружить»? Я тебе, видать, сильно планку сбил тогда, что тебе стало достаточно такой хуйни, чтобы ошибаться в людях. — Я вроде доступно сказал, что мы не друзья с ним. — Так у вас, что ли, роман? — Райли хмыкает. — Всё серьёзно, все дела? И этого своего полубритого вы выкинули, потому что портит вам романтику? — Я в третий раз для очень долгих повторяю: мы просто трахаемся. Знаешь ты такое явление или нет, я не могу понять? Это не дружба. Друзья не ебутся. И не отношения. И не роман. Это ебля. Потому что нам нравится трахаться. — Пиздец какой-то слушать такое от тебя. — Потому что я гораздо скучнее твоих офигенно продвинутых друзей? Ой, позволь, а Адам-то хоть что-нибудь когда-нибудь с кем-нибудь? Или так, чисто посмотреть порнуху в лагере с фонариком и покудахтать, кто там кому бы присунул из класса, а на деле пшик, потому что после тренировок не стоит? — Что скажет твой Саймон, если я скажу, что я очень жалел все шесть лет, что тебя обидел, и хуй знает, как у тебя в двенадцать лет, а у меня так лично вполне стоял и на тебя? И я не хотел, чтобы ты понял это, и когда заподозрил Адам, я решил, что лучше тебя обидеть, но послать подальше, чем спалиться, чтобы послал меня ты, и все узнали? Сайрус смотрит на него огромными глазами, так что они даже болят, вылезая из орбит, а затем поднимает только одну бровь и тянет: — Э-э-э… Думаю, Саймон бы сказал, что это просто пугающе точно совпадает с тем, что они с Марлоном о тебе думали всё время, что тебя знают. — А ты? — Райли будто пускает этот ответ побоку и чуть-чуть подвигается к нему, так что Сайрус внезапно спустя полчаса осознаёт, что в машине свет и изначально не горел, а теперь они сидят посреди неосвещаемого участка дороги в тёмной машине. Вряд ли это заметят даже его родители, угораздь их выглянуть в окно зачем-то почти в полночь. — Ты гонишь, что ли? Кто поверит в эту чушь? Ты читаешь эполанетууанские комиксы? Откуда этот сюжет? — Допустим, ты прав, и я просто издеваюсь. Но допустим, нет, ты понимаешь, каково человеку, твоему якобы лучшему другу когда-то, слушать такое отношение к его чувствам? Это же были детские чувства. Тебе было погано, когда я так с тобой поступил, а представь, каково было бы мне, будь всё это правдой, и ты бы мне сейчас не верил? — Бля, чел. Во-первых, у тебя на лбу написано, что это ересь. Во-вторых, я знаю, что несмотря на мнение Марлона и Саймона, ты любишь девок. И в-третьих, ну, очень грустно, но если бы это было правдой, я бы предупредил тебя, чтобы ты не откалывал никакой комиксовой хуйни тут с зажиманием меня в углу, потому что таким образом ты случайно ненароком косвенно возьмёшь в рот у Саймона. А ты его не очень любишь. Райли застывает, хотя ему, казалось бы, уже почти понравилась идея попробовать. — Чего?.. — Я час назад вышел из кино с ним, и так уж сложились обстоятельства, что сосал ему в парке. Если тебе очень хотелось попробовать на вкус его член, ты бы ему так и сказал, зачем такие сложности? Райли перекашивает от рвотного позыва, и он снова отворачивается, прикрыв предплечьем рот и закрыв глаза. — Если ты закончил фантазировать и рефлексировать об этом образе, то может, вернёмся к вопросу? Чё ты торчал на перекрёстке просто так? У тебя и дома что-то случилось? Они мне не чужие, мне не плевать. На тебя — в основном да, но на них — нет. — Я ебал общаться сейчас с Анной и тем более Беккой. Одна зануда, другая дура — пиздец. Я не хочу слушать ничего о Саванне и прочем. Вообще не хочу, чтобы это когда-нибудь ещё кто-то обсуждал, а завтра опять возвращаться и делать вид, что я не вижу, что все смотрят на меня, что не слышу, как все об этом говорят. Хотя ты прав, если бы я имел к этому отношение, меня бы давно уже закрыли. Я не имею. Но сейчас все будут обсуждать её, как будто то, что я даже не виноват, довело её, потому что у неё были там какие-то чувства ко мне, а я такая мразь, что вместо того, чтобы «правильно поступить», сначала послал её, а потом — подумать только — оказался такой мразью, что не насиловал её и отказался признать себя виновным в том, что это делал. Теперь мне даже не доказать, что я вообще ничего не делал, потому что она в любом случае скоро в гробу будет лежать, а значит, как бы по умолчанию правее меня, ведь я-то себя не убивал. — На самом деле, без шуток, если бы у вас не было друг к другу необоснованных тупых претензий по типу «он ебучее страшное чмо», тебе бы очень полезно было пообщаться с Саймоном. — Ещё круче, блядь, этого мне не хватало. — Нет, серьёзно. Достаточно нескольких дней с ним, и тебе становится начхать на всё, что раньше волновало. — Ну раз ты такой эксперт в нём, объясни алгоритм, я применю его и без общения с ним. Предложение Сайрусу кажется справедливым, и он какое-то время думает, кусая губу, а затем кривляется, стараясь показать как можно правдоподобнее: — О, боги, шобла деградантов, которые через пять лет сопьются и понарожают никому на хуй не упавших детей, а потом будут ненавидеть друг друга до пенсии, считает, что я виноват, что какая-то конченая дебилка потекла от меня, не стерпела отказа и повесилась к бесовой бабушке, да не где-то там, а прям в мужской раздевалке, поближе к крепким кубикам пресса и хуям, у-у-у. Горе-то какое, как не утонуть в собственных слезах. Райли хочется плакать от того, как это плохо и неправильно, но почему-то он против воли смеётся, неопределённо кривя губы, которые норовят опустить уголки и превратиться в гримасу рыданий. — Работает? — Сайрус делает нормальное лицо. — Попробуй он такое сказать вслух при людях, его бы закидали помидорами, ты знаешь? — Он бы сказал, что любит томатный суп, тем более бесплатный. И ещё он, в отличие от них, включая твоего Адама, может купить себе, если захочет, прямо завтра золотой «Дорше». И знаешь, что в нём лучше всего? Ему будет в падлу проехаться на этом «Дорше» по кампусу, чтобы кому-то что-то доказать, потому что он реально не считает их за людей, и ему похуй. — Если бы я рисовал картинки и не метил в команду кольца, то я бы тоже так мог. — Нет, не мог бы, — Сайрус мотает головой, хмыкая, — извини. Но нет, не мог бы. Ты даже когда ещё не думал о футболе, ещё до того, как тебе вообще сказали, что тебе стоит попробоваться в команду, хотел всё время угодить кому-то. Это просто твоё. В нём этого нет. — Хватит нахваливать его в моей машине. — Пошли ко мне, я буду нахваливать его в своей комнате. Райли смотрит на него в недоумении, почти решив, что ослышался. Сайрус выжидающе смотрит на него, решив, что не станет повторять. — В смысле «к тебе»? Домой? — Ты, блядь, никогда не был там, что ли? Ты у нас практически жил одно время. Чё такой удивлённый? Думаешь, что-то сильно изменилось? Ну, предки делали ремонт, в моей комнате тоже немного не так, ну и чё? Ещё собака новая. — Оливка умерла?.. — Райли вдруг расстраивается от этого сильнее, чем от чего-либо, обсуждённого ранее. — …все собаки умирают, когда стареют, — Сайрус пожимает плечами. — …то есть, ты не пытаешься сейчас подъебать меня тем, что я у вас жил, а реально хочешь, чтобы я пошёл туда? — Да. Ты стал очень тугим. Полагаю, из-за систематических ударов по голове во время тренировок. Так что я сделаю скидку на твой интеллект. Да, зайди к нам. Если ты не хочешь обсуждать с Анной и Беккой Саванну, переночуй у меня, а завтра сразу поедешь на учёбу. Тебе не впервой два дня в одном и том же ходить. — У меня тут полно барахла, не надо тут, блядь, миллионера из себя строить, — Райли включает свет в задней части внедорожника, и Сайрус, оглянувшись, роняет челюсть. Там можно жить. В принципе, даже примерно год, если хорошо утеплиться. Становится яснее, для чего ему это уродство. Возможно ли, что он и собирался ночевать в машине за неимением другого варианта, чтобы не ехать домой? Просто думал, что купить перед этим, потому что тот перекрёсток как раз был рядом с круглосуточным супермаркетом? А Сайрус-то решил, что что-то случилось… — Если ты предпочитаешь спать здесь, то я отзываю предложение. Я просто так сказал. Если не хочешь и боишься, что я опять вынесу тебе мозги какой-то скукотой, то так мне и скажи. Сразу. Не через несколько лет, когда у тебя терпение треснет слушать мой бубнёж, — уточняет он, снова вернув себе самообладание. — Твои предки не швырнут в меня гнилыми помидорами по пути наверх? — Моим предкам безразлично, с кем я общаюсь, пока я не нарушаю закон, и ещё они вообще не в курсе, почему мы поругались. Ты просто прекратил приходить, потому что это я такой плохой асоциальный задрот, и их это не удивило. Но мама иногда спрашивает, как ты там учишься. Тупо потому, что я перешёл во Фрильфар. — И что ты отвечаешь? — Что ты пока, вроде бы, не сдох, насколько я наслышан. Райли молчит, двинув бровями и глядя вниз, никуда конкретно. Сайрус сглатывает. Может, это и не лучшая идея. — Ладно. Но если честно, правда, давай без бубнежа. Можем посмотреть какую-нибудь херню и спать. Я сдохну, если не посплю, я с шести утра на ногах. — Мне есть с кем поговорить и без тебя, — заверяет Сайрус сквозь зубы, но выдавливает улыбку, прежде чем открыть дверь, которую наконец разблокировали.