Саймон говорит

Ещё один признак фальшивости Сайруса: он удивляется банальным вещам, вроде заброшек, в которые легко попасть.  В его голове это что-то, оцепленное рабицей, с колючей проволокой поверху и спасибо, если не под напряжением. И на территории обязательно собаки бойцовских пород. Защищают разваленную временем и погодой деревянную хибару, которая, можно поспорить, всё же в лучшем состоянии, чем ферма Трюдо. В общем, всё с ним и его воспитанием понятно. Наверняка мама наплела кучу всякого, чтобы дитятко не полезло никуда и не порезалось битым стеклом, пробираясь через окно. А дитятко в результате прошибает собой пол на фабрике кукол и через час уже трескает дакбургеры за обе щеки. И при всём этом его всё равно потрясло, как легко было просто пересечь кукурузное поле, свернув у пугала, что в центре, направо и дойдя до конца. Они вышли ровно к перекошенному крыльцу, через которое проще переступить, чем доверять ступенькам. — Понятия не имел, что сюда так легко можно просто взять и зайти, — подтверждая догадки, бормочет Сайрус, топчась в прихожей и включая фонарик на телефоне, — а что, если мы не одни такие умные, и тут уже кто-то есть? Наверху, например? Знаешь, сколько таких случаев вооружённых сквоттеров уже было в нашей четверти? Саймон стонет с закрытым ртом, изо всех сил сдерживаясь. Он бы многое сказал, у него реально богатый словарный запас, не беднее, чем у этого задрота, косящего под неформала, но что-то заставляет держать рот закрытым. То, что он бы запросто сказал Марлону, вот этому типу сказать он себе не позволяет. Он просто примет слишком близко к сердцу по-любому, а Саймон говорит все эти вещи не для того, чтобы действительно обидеть. Так для чего затевать целую эпопею с недопониманием и обидами, загоняя себя в угол и вынуждая потом объясняться и извиняться, если можно просто вовремя прикусить язык. — Если тебе не хватило фабрики, попробуй залезть наверх по сгнившей лестнице. Только не обижайся, что я буду снимать это и выложу сразу же, как поймаю сигнал. Сайрус пыхтит и закатывает глаза. — Тут по-любому есть чёрная плесень, — заглянув в гостиную, совмещённую с обеденной, заявляет он. Саймон уже готов на всё плюнуть, потому что это невыносимо, не стоило давать ему шанса и тащить с собой в такое крутое место. Он открывает было рот, чтобы сказать, что «Волшебный лес» для детей до двенадцати они проехали по дороге сюда, оставив сильно позади, но тут Сайрус пожимает плечами и плюхается на диван, не пожалев пальто.  Пальто конец, если только он потом не собирается отнести его в химчистку, но Саймон впечатлён донельзя, и чтобы скрыть это, вынимает из поросших паутиной шкафчиков буфета толстые оплывшие свечи, прилипшие к старым крышкам от банок майонеза вместо подсвечников. — Да ладно, тут и свечи есть, какая романтика, — Сайрус достаёт сигареты и прежде чем закурить, жертвует зажигалку в протянутую к его лицу руку. У Саймона вечно нет своей, зато чужие у него теряются мгновенно, исчезая в карманах и рукавах. Он не нарочно, просто машинально. Так что в этот раз Сайрус следит за зажигалкой неотрывно, на ней невероятно графического содержания рисунок, чтобы так легко профукать, как пятьдесят с лишним предыдущих, что Саймон у него отжал. — Да на, держи, не нервничай. И вообще, это не у тебя в другом кармане ингалятор? Вообще, они у него повсюду, по четыре моры за штуку в любом супермаркете, в отделе с бинтами, спиртом и пластырем. Хватает вдохов на десять, и то если сильно потрясти, но он теряет их с таким же постоянством, как Саймон зажигалки, поэтому покупает при каждом визите в магазин. — А ты кто мне, мать? — огрызается он и убирает руки в карманы на несколько секунд, упираясь кулаками в их дно и ёжась, чтобы согреться. Одну руку всё равно тут же приходится достать, чтобы вынуть сигарету изо рта, выдохнуть и не уронить пепел на чёрное. — Бля, ну, ладно, как хочешь, только не надо потом синеть и смотреть на меня с укоризной. Я не медик. — Даже если был бы, то тебя бы я попросил о помощи последним, — открывая банку и думая, что зря взял её из холодильника, а не с полки, бормочет Сайрус. Саймон почти готов обидеться, но потом думает, что так даже лучше. Он терпеть не может, когда на него без спроса взваливают любого вида ответственность, тем более за кого-то живого. Он открывает свою тоже, и после прогулки через поле мучает такая жажда, что в банке остаётся на палец.  Сайрус ждал этого момента, ещё с тех пор как увидел дружка Марлона у витрины с бутылками подороже. Эполанетууанская настойка синего цвета из диких ягод в плоской маленькой бутылке, на которой указано семьдесят процентов. Что может пойти не так? Ничего. — Ты так смотришь, что я не могу. Да, я поделюсь, не психуй. — Спасибо, но в основном меня интересует, не откинешь ли ты копыта после капли. — Ты такой наивный. — Я вообще отличник, — соглашается Сайрус, красиво дёрнув левой бровью. Бровь подкрашена, контуры чётче, чем в фотоальбомах варуворцев, которыми болеет Марлон. В бликах от свечных огоньков совсем чарующе.  «Чё?» — мысленно переспрашивает Саймон сам себя в ответ на эти рассуждения, сдирает этикетку и сворачивает крышку, прежде чем с непроницаемым выражением лица понтов ради перевернуть бутылку над собой и всосать через пластмассовый дозатор глоток, который даже просто во рту сдирает ему по ощущениям всю слизистую. — Норм, — сообщает он, вытаскивая из кармана предусмотрительно свистнутые сырные рожки и высыпая их в рот вдогонку. — У тебя глаза слезятся, ты в курсе? — Я сентиментальный. Сайрус прыскает, взяв протянутую бутылку. Подавляет желание помолиться. Он понятия не имеет, почему, но уже чувствует, что страшно об этом пожалеет. С другой стороны, завтра выходной, поэтому все и собрались к Лесли, а они, вот, к Марлону, но не срослось. Да ладно, они его недооценивают. Может, Марлон и нет, но этот хер точно постоянно смотрит свысока. А Лерард, между прочим, то ещё злачное место на каникулах, когда все домашние детки разъезжаются к родителям под крылышко. То есть, он тоже уезжал в восьмидесяти процентах случаев, но оставшиеся двадцать участвовал во всяком и хотя на тот момент жалел об этом, потеряв многое от репутации и переживая за слухи, которые могли добраться до родителей, то во Фрильфаре оказалось, что чем хуже, тем лучше. Он заталкивает из цветного пакета с клубничной лакрицей, которую захватил со своим сидром, в рот целую горсть и чувствует, как из глаз текут слёзы. Зато вот собственного рта, даже губ вообще не ощущает. — Уже не холодно? — молодецки восклицает Саймон, хлопнув в ладоши и потирая их не без садизма над свечами друг о друга. — В самый раз! — таким же тоном отвечает Сайрус, повергая его в хохот, которого от Саймона вообще обычно не услышать даже в кино на комедии. — Пойдём в обратном порядке, не по очереди, — решает он за обоих и прежде чем отдать бутылку, делает ещё глоток. Набирает столько, что надувает щёки, прежде чем проглотить, а потом пережимает запястьем середину носа, чтобы не чувствовать испарения почти чистого спирта. Саймон смотрит на него, хоть и взяв протянутую бутылку, но открыв рот и выкатив глаза. Сайрус готов поклясться, что в этом взгляде смешались шок и уважение. В кои-то веки, неужели. Саймон смотрит на него противоестественно долго, а потом щурится, наклонив голову вбок. — Что? — Сайрус не выдерживает. — Блевать не тянет?  — А тебя? Ты только раз глотнул, — Сайрус щурится точно так же. — Просто так нажираться — переводить продукт. Пьёшь без очереди — с тебя вопрос. Ответ, точнее. Ты понял меня. — Не было таких условий. — Бутылка моя. — Я тебе за неё отдам, боги, вот жлоб. — Я не принимаю кредитки, а отсюда ты бесплатно не уйдёшь. — Ты поугрожай мне ещё, — Сайрус собирается встать, чтобы показать ему, как легко он возьмёт и уйдёт, но ноги подводят, да и вообще в развалине стало довольно тепло и уютно, а на улице мороз и темень… — Я остаюсь, потому что я так хочу. Можешь глотнуть три раза, и начнём с тебя тогда. — А ты что-то так хочешь узнать обо мне? — Саймон удивляется с таким лицом, что даже заметно, насколько искренне. Внезапно, потому что Сайрус подозревал у него запущенный нарциссизм. — А ты что-то так хочешь узнать обо мне? — решает он, что лучшая защита — это нападение. — Стрелочник, — презрительно ворчит Саймон, делая крошечный глоток. Сайруса гравитация заваливает боком на диван с вывороченным из подушек жёлтым поролоном так, что он начинает понимать чужую осторожность. Зря он погорячился. — Ладно, валяй свой вопрос, только не нуди… — просит он, закрывая глаза, но вдруг понимает, что и это зря, потому что голову сворачивает мгновенный вертолёт, за опущенными веками потолок и пол меняются местами несколько раз, а лакрица, сидр и настойка поднимаются из желудка по пищеводу. Глаза он мгновенно открывает и садится, подняв на всякий случай рукав к лицу, будто это чем-то ему поможет. Саймон снова долго пялится на него, как будто не может выбрать, что спросить. Вряд ли это так, в нём нет ничего интересного, чтобы прямо не знать, что важнее. Саймон делает ещё крошечный глоток. Сайрус и ткнул бы в это, как в нарушение правил, которые тот сам только что придумал, но тогда вполне возможно, что он сунет бутылку ему, а Сайрус больше просто не сможет. Он тут умрёт на этом диване. И повезёт ещё, если не в луже рвоты. — Ты плакал, когда вы поссорились? — Саймон цедит каким-то образом, почти не разжимая для этого губ, будто подавляя, как всегда, гнусную улыбку. Сайрус не уверен, что соврал бы, скажи, что половину опьянения с него сдуло вопросом на раз. Вряд ли это коснулось его неслушающихся ног, но через голову, влетев в одно ухо и вылетев в другое, будто пронёсся сквозняк. — Как и любой другой человек на моём месте, я думаю, — отвечает он так же, не представляя каким образом, но почти не разжимая губы, а затем поднимая и опуская брови, чтобы блеснуть победным взглядом. Его не так легко пронять такими вопросами. — Окей. Твоя очередь, — Саймон пожимает плечами, вдруг прекратив сверлить его взглядом и обводя им вместо этого помещение, потеряв как будто весь интерес. — Ты вообще когда-нибудь плачешь? — Только от этого, — Саймон поднимает бутылку и булькает синей жидкостью в ней. — И никогда не хочется? — Во мне этого просто нет, — он откидывается на свой диван, минуя торчащую из его спинки пружину, и Сайрус может понять, почему ему не жалко свою куртку. Она и так знавала лучшие времена, когда принадлежала ещё оригинальному владельцу. Лет, может, сорок с лишним назад, судя по облупившейся на локтях коже. — Если он попросит у тебя прощения… Предположим, наедине. Как думаешь, что произойдёт? — Саймон всё не оставляет свою, видимо, любимую тему. Сайрус долго смотрит на него в ответ с такой мрачной миной, что когда растягивает губы в несочетающейся с ней улыбке, от них невозможно оторвать взгляд. Саймон умеет невозможное, замечая это только периферийным зрением, не спуская взгляда с его зрачков, хотя вот теперь глаза действительно слезятся. Может, он просто слишком долго не моргал. — Тебе нравится Райли, что ли? Огромный интерес к нему. — Без ума от него, в шкафу слепил его идол из жвачки и маминых прокладок, отвечай на вопрос. — Если вдруг его интеллект разовьётся настолько, чтобы попросить у меня прощения, я скажу ему, что на самом деле ему не за что его просить. Он ни в чём не виноват. Я сам виноват в том, что ожидал от него слишком многого. — Какое благородство. Фу, — Саймона снова перекашивает, он делает глоток, а потом протягивает ему бутылку. — А что мне нужно сделать, плюнуть ему в морду и сказать, что не прощу никогда? — Сайрус огрызается в ответ, решив, что раз уже немного отпустило, можно рискнуть и выпить ещё. Бутылка всё равно скоро опустеет. Подумаешь, великое дело. — Тебе не жалко себя? Такого, каким ты был, когда вы поругались? — Тебе жалко меня? Такого, каким я был, когда мы поругались? — Сайрус снова неправдоподобно и зло улыбается, но сглатывает с огромным трудом, и глаза у него вдруг начинают блестеть, а он их округляет, стараясь… Он поднимает взгляд к потолку, и губы перекашивает на секунду, пока он их не кусает, втянув воздух через нос. — Ты меня даже не видел никогда такого, каким я тогда был. Так что о какой жалости вообще речь? Во мне нет ничего жалкого. Во мне точно нет, — цедит он, щелчками отправляя со столика между ними лакричные конфеты одну за другой в угол на полу, делая вид, что безумно этим увлечён. Бутылку отодвигает от себя подальше. Саймон не представляет, почему с ним наедине это чувство усиливается. Оно бывает у него с Марлоном, бывало всегда с тех пор, как они познакомились, но не так уж часто теперь. Чем дольше они друг друга знали, чем ближе общались, тем меньше он чувствовал себя… «Тогда какого хуя ты хочешь добиться от него, поддаваясь на провокации Марлона и устраивая спектакли перед Трюдо и его вонючей шоблой», — почти вырывается у него, как вдруг край глаза ловит какое-то из ряда вон выбивающееся движение над диваном, на котором Сайрус сидит. Над его головой. За окном. Саймон не верит в призраков и прочее дерьмо, поэтому вскакивает мгновенно, вытаращив глаза и толкнув стол. Упавшую бутылку Сайрус не успевает поднять, как тоже вскакивает, сначала решив было, что этот полоумный отчего-то взбесился и собрался на него кинуться, но затем увидев, что он на него даже не смотрит. И как ни странно, это оказалось хуже, чем быть готовым получить по зубам непонятно за что. — Чё случилось? Что там? — он в полном восторге от самоконтроля, который появился, как побочный эффект от заторможенной реакции. Спирт рулит. Запинаясь за подлокотник дивана и край столика, он выбирается из узкого прохода между ними и тоже поворачивается лицом к разбитому окну, частично заделанному картоном. — Там кто-то был. — …кто тут, блядь, может в такое время быть вообще? — Задаюсь, блядь, тем же вопросом, представляешь? — Саймон снова корчится, воздевая глаза к потолку, будто его этот градус тупости просто убивает медленно внутри. — …допустим, тебе показалось? — Допустим, я ещё не в слюни, как некоторые? — Саймон задувает свечи и снова замирает. Пахнет в комнате просто потрясающе, оба невольно водят носами, улавливая дым, и не сразу его снова забивает запах пыли, плесени и пролившейся настойки. Им ещё повезло, что падая, она не выплеснулась на свечи, а то бы вся деревянная развалюха вспыхнула к бесовой бабке, и им бы просто нечем было всё потушить. Если бы у них было время самим убежать вообще. — А если это патруль? — спрашивает Саймон вдруг. Не то чтобы им обоим было чего бояться, кроме небольшого выговора, потому что ферма никому не принадлежит, да и ничего противозаконного, кроме нахождения в ней, они не делали, но тем не менее. — …какого хера патруль забыл тут посреди ничего? Кто о нас сообщил? Пугало? Если это просто проверка, это был бы дрон, и он бы не заглядывал в окна. Они не умеют, вроде, заглядывать в окна?.. — Просто если это был человек, а о нас никто не сообщал, то это ни фига не патруль, подумай над этим. — …и кто это по-твоему? — Я не думаю о том, кто, я думаю о том, что мы оба настолько одарённые, что у нас с собой на двоих только крошки от сырных рожков и пара нерабочих посреди нихуя телефонов. Что мы будем делать, если у них есть что-то получше? А у них скорее всего есть. — …как стремительно «он» превратился в «них». — А ты думаешь, если это человек, то он один? Зачем он вообще припёрся в такую даль посреди ничего? — Я же говорил, в последнее время дохрена сквоттеров, вдруг это кто-то, кто тут постоянно ночует, а мы мешаем ему? Вломились тут… — Сайрус окидывает жестом руки, в рукаве пальто будто крылом, помещение. — Тебе кажется, оно выглядит жилым? Типа, он такой чистоплюй и всё за собой подчищает, или это мы такие тупорылые, что не видим ни обёрток от еды, ни там, не знаю, сраной банки из-под пива? Тут дикий холод, а у него здесь не припрятано даже спального мешка или одеяла? Мы тут просидели в лучшем случае полчаса, и от нас уже полно мусора, а от него ничего? Сайрус молчит. Саймон тоже, потому что с ним не спорят, а больше ему сказать нечего. — Когда ты так говоришь, мне начинает казаться, что у нас прямо реально огромные проблемы. — Ну, знаешь, в «Одихтанской резне бензопилой» всё точно так же начиналось. И в «Понедельнике, пятнадцатом». И ещё в «Перекрёстке нигде». — Бля, я тебя умоляю… — Я обойдусь без твоих молебен, и вообще, ты как хочешь, а я пошёл. Мне тут как-то разонравилось. — Это ты меня сюда привёл! — удивляется, возмущается и одновременно невольно прыскает от смеха Сайрус, отмечая по ходу дела, что точно пьян и не думал трезветь. Он-то себе уже почти казался прозрачным, как стёклышко. — Действительно. Тогда чтобы на меня потом не бубнили мистер и миссис совершенство, как там тебя по фамилии, я тебя отсюда и уведу. Шевели поршнями, чё ты встал, как шлюха на трассе? — Я не думаю, что шлюхи на трассе так стоят… — Сайрус тоже воздевает взгляд в угол комнаты в фальшивой задумчивости и корчит рожу. Это заразно. Достаточно провести в компании Саймона неделю, и от этой тупой привычки гримасничать в шоу имени самого себя уже не отделаться. Довыделываться он не успевает, Саймон буквально вытаскивает его на улицу через заднюю дверь на кухне, вцепившись в рукав пальто и не давая толком опомниться, не оглядываясь на него ни разу. — Я даже не понимаю, где мы. И ни хуя не вижу, — признаётся Сайрус, и не совсем понятно, то ли ему смешно от этого, то ли он жалуется, но Саймон вдруг вспоминает, что это правда, он притащился к Марлону без своих типичных линз а-ля Рэнди Рэнсом, белой и чёрной, только подчёркивающими, какой фальшивый он грат. Он был в очках. И очки он забыл в подвале Марлона. — Да насрать, тебе и не нужно ничего видеть, — заверяет он, оглядываясь и думая, что если вот сейчас он заметит выглядывающую из-за угла дома человеческую фигуру, он умрёт от сердечного приступа, и выбираться этому слепому ослу придётся как-нибудь самому. Марлон убьёт его, если с этим пугалом что-нибудь случится. Пугало. Саймона осеняет. Пусть они и вышли по другую сторону дома, но пугало в этом поле только одно, и ориентироваться нужно по нему, пусть у них и не ловят телефоны, и вокруг нет ни одного фонаря. Как его угораздило притащиться сюда самому, да ещё притащить кого-то в такой холод и такую темень, он сейчас даже не понимает. Как его угораздило нажраться и накачать самого фальшивого «крутого парня» в городе, он вообще гадать не хочет. — Пошли, — он дёргает Сайруса между стеблей, где совершенно ни беса не видно, и буквально ощущает, как тот тормозит пятками, зарывая каблуки казаков в землю. — Бля, может, обойдём его просто? — Ага, тут километра три, «обойдём» мы его, как же. И на виду у хер знает кого, кто просто молча шарахается по ночам в темноте у заброшек, заглядывая в окна. Знаешь, если бы это был такой же дебил, как мы, он бы хоть заржал или швырнул в нас чем-нибудь, или как-то выдал себя. — Ты думаешь, это кто-то взрослый? — Ты себя, что ли, ребёнком до сих пор считаешь? — Блядь, ну, я имею в виду, сильно старше нас, чё ты прицепился?! — Ну, Марк Байерс тоже не был школьником. Ну то есть он был им не всегда. В общем, он резал людей и много лет спустя после школы. — Боги, ты можешь просто прекратить вспоминать всех злодеев из кино сейчас? — Нет. Потому что мы посреди ёбаного кукурузного поля ночью в ноябре. Вдвоём. И ты в жопу набуханный. И не видишь ни зги без своих очков. И ещё ты астматик. А я — просто плохой человек. Как тебе по описанию кажется, мы умрём здесь сегодня? Сайрус вдруг начинает всхлипывать, и Саймон почти пугается, что зря его накрутил, прежде чем понимает, что он смеётся и плачет одновременно, и поэтому не может толком идти, цепляясь обеими руками за его руку, которая его как бы тащит, и то и дело останавливаясь. — Заткнись! — шипит Саймон, пытаясь хотя бы уменьшить его громкость. Не срабатывает, он начинает икать и издавать звуки, похожие на крики косатки. Почему Саймон думал в какой-то момент этого вечера, что напоить его — хорошая мысль? Почему? Он наконец видит пугало и втаскивает свою непосильную ношу на протоптанный участок, где вбит шест с совершенно отвратительной, но очень правдоподобной фигурой. Это успех. Провал то, что помимо шелеста стеблей и листьев, и икоты придурочного однокурсника он слышит что-то ещё. Может, конечно, ему по пьяни и мерещится, но что, если нет?.. Как будто шелест обрывается чуть-чуть позднее, чем они останавливаются. И это не просто фоновый шум ветра, шевелящего поле. Будто кто-то идёт прямо за ними. «Хорошо, что не навстречу», — думает Саймон невольно, но потом оглядывается и пытается в темноте всмотреться в листья. Не видно ни беса, но становится страшнее, потому что точно такие же сцены были в сотнях фильмов, которые он видел. Никто обычно не выживал в радиусе ближайших пяти минут. Даже меньше. — Заткнись! — повторяет он и делает страшные глаза, сомневаясь, что Сайрус вообще видит его лицо даже на близком расстоянии в такой темноте. — Не ори на меня! — шепчет тот так громко, что внезапно шелест в отдалении обрывается, и лицо Саймона вытягивается от сомнительной эмоции. Вряд ли это страх или ужас. Скорее шок. Не может же человек, будучи напуганным, зажимать кому-то рот и придавливать к основанию пугала, пытаясь параллельно поймать хотя бы одну из отбивающихся от него рук. — Заткнись, ёб твою мать, или это я тебя тут прибью, я клянусь, — цедит он, скорчив такую рожу, что маска паники исчезает даже из памяти у Сайруса, настолько нелепым ему теперь кажется, что этот дебил мог чего-то испугаться. В принципе, то, что он говорит, имеет некий смысл. Поэтому Сайрус замирает, задумавшись над этим, пытаясь вглядеться в глухую тёмную даль, туда же, куда смотрит, отвернувшись от него, но не отпуская, Саймон. Тот тоже ни беса не видит, но что хуже — не слышит тоже. Зато ладонью ощущает чужую половину лица, и это начинает вкрадываться ему в мозг. Это так неловко, что вытесняет искренний дискомфорт от факта, что за ними кто-то следил и возможно вооружён, иначе не пытался бы преследовать. Он снова поворачивается к Сайрусу и смотрит на него с мгновение, зацепившись взглядом за блестящие в свете звёзд зрачки, а потом резко широко улыбается, хмыкая. — Обычно в этом месте я что-нибудь говорю, но не успеваю договорить, потому что меня со спины распополамливает вилами. Он убирает руку от лица, и губы того растягиваются медленно и асимметрично, один угол рта выше другого, глаза смотрят туманно, подхватив образ. — Не хватает контента шестнадцать плюс, для урока школьникам обычно должен быть какой-то элемент разнузданности, а уже потом вилы. Саймон двигает бровями, оценив поправку, зубы блестят, ловя свет от тех же звёзд, что глаза Сайруса, а потом он оборачивается ещё раз. Сайрус ловит себя на том, что не уверен, насколько он сам в это верит. Он начинает верить всерьёз. — Тогда у меня просто нет выбора, потому что он нас точно слышал, и мне вот-вот хана, — Саймон поворачивается обратно и затыкает ему рот своим, поймав ответ в ловушку и сомкнув их губы. Сайрус выдыхает смех через нос и со вдохом через мгновение ощущает настоящий страх захлебнуться чужой кровью, если пропустит момент, когда кто-то в маске из холстины насадит тощую спину Саймона на три штыря. Сам Саймон об этом не думает. Для него это самый близкий к прыжку с парашютом момент. И самый незапоминающийся из поцелуев в жизни. Рот Сайруса сладкий, а губы мягкие, и он не шевелится абсолютно, от слова совсем. Саймон только сжимает его руку, поднырнув чуть снизу из-за разницы в росте ровно в голову, вбок наклонив свою и задержав дыхание от волнения. Он всё равно спишет это на пьянку потом, он себе может позволить. Это другие себе позволить не посмеют. Проблема в том, что он ничего не чувствует. От вида порнухи на чужом ноутбуке в подвале Марлона он ощущал в миллиард раз больше, острее и жарче, чем сейчас, хотя казалось бы, только что адреналин от страха быть пришибленными кем-то в поле посреди ночи зашкаливал. Как так получилось, что эмоции будто обрубило с концами. — Мне кажется, я ещё жив, — сообщает он, оторвавшись и тут же оглянувшись, подавляя желание вытереть рот. Плохая была идея. Тупая даже скорее. Он вынужден повернуться обратно и наткнуться на чужие волосы, завесившие профиль, потому что смотрит себе за спину уже Сайрус. Ни беса не видит, но пытается разглядеть, потому что оба они услышали шелест с той стороны. И тут Саймон видит то, что невозможно не увидеть, потому что это видит даже Сайрус. Мужика, стоящего буквально за первым рядом стеблей и просто смотрящего на них. И на нём нет никакого мешка из холстины, и выглядит он вполне прозаично и реально, а не как персонаж ужастика, что делает его ужаснее. — Блядь, ёбаный стыд!!! — голосит Саймон первым, не веря, что это его визг, а затем дёргает дурацкого позёра за рукав пальто и срывает с места против воли, потому что тот будто примёрз от шока. Он знает, что может показаться гениальной идеей спрятаться между стеблей, но осознаёт и то, что стоит только уйти с тропинки между рядами, как они потеряются в пространстве, тем более в темноте, тем более не до конца трезвые и с полуслепым, шумным балластом в виде Сайруса. И если он вооружён чем-то большим, чем просто вываленный из ширинки хуй, на который Саймон к своему счастью не успел даже обратить внимания, он поймает их и покромсает быстрее, чем в любом кино. От пугала до края поля, граничащего с дорогой — всего ничего, её почти видно между рядами, нужно всего лишь быть достаточно быстрыми. Скорость — это не про Сайруса, но зато Саймон натренирован бегать — ай-яй-яй, были в его жизни эпизоды. Он даже не знает, что именно у него так шумит в ушах — ветер, хлещущие листья или собственная кровь, будто вскипевшая от подскочившего пульса, но в какой-то момент вдруг рывок вперёд обрывается на половине, и его тащит назад, а развернувшись, он не успевает вообще ничего, лишь чувствует удар по всему телу и падает на спину. Не может вдохнуть несколько долгих секунд, что напуган, что не чувствует тела, и сбылся его главный страх — повредить себе что-то достаточно, чтобы не ощущать ничего, но всё понимать. Затем боль приходит, а с ней и сомнения, что стоило её так ждать, и он стонет, зажмурившись и кашляя. Сайрус, сбивший его с ног в полёте, кашляет тоже, стоя на четвереньках над ним и то и дело тыкаясь лбом в грудь. — Блядь, ну только не это, давай не сейчас?! — то ли ругает его, то ли умоляет Саймон, выползая, как паук, перебирая всеми конечностями сразу и пытаясь его поднять. Как эта тщедушная собака может внезапно стать такой тяжёлой, он просто не понимает, да и пальто кажется скользким, ладони с него просто соскакивают, и он не может взять Сайруса толком за плечи, чтобы поставить на ноги. При этом он что-то пытается сказать, но потом бросает это и просто смеётся пополам с кашлем, зарываясь пальцами в землю. — Если ты пытаешься выдать мне тут хуйню типа «брось меня, спасайся сам», то я бы с удовольствием, но Марлон мне башку проломит, давай, вставай, хер ли ты разлёгся! — Саймон тараторит, сам отдавая себе отчёт в том, что делает это в качестве терапии, даже на самом деле к Сайрусу не обращаясь, пока параллельно шарит у него по карманам. Это не так уж сложно, если взять себя в руки, он посмотрел им за спину и прекрасно видит, что по крайней мере по траншее между рядов никто за ними не несётся с серпом наперевес и безумной улыбкой. Он мог упасть от чего угодно, даже просто потому что шнурок развязался, или приступ начался на ходу, от самого бега. Так же бывает? Бесы, на нём же нет шнурков, на нём казаки. Зацепился носком? Они острые, всё возможно, он не такая уж грациозная лань, чтобы не спотыкаться хотя бы иногда. Пока Сайрус с хрипом вдыхает, обхватив изогнутый аппликатор губами и зажмурившись, Саймон находит в темноте сначала следы, которые оборвались реально далеко от места, где они упали, а затем и то, почему. Если до этого было хоть немного смешно, то лично ему становится совсем нет. Сайрус, конечно, не лань, но вряд ли пролетел бы несколько метров, споткнувшись на ровном месте, даже начнись у него приступ на ходу. Скорее, по логике, он бы ведь сначала замедлился, а потом стал бы садиться на землю, как обычно, правда же? «Правда же», — повторяет Саймон про себя, пытаясь телефоном, экран которого и высветил её в темноте, потрогать проволоку, натянутую между рядами кукурузы на уровне щиколоток. — Бля. Бля, давай, пошли, если он не отстал, то он давно бы нас догнал. Он просто стоит и где-то дёргает на нас, и непонятно, чё вообще ему надо. Вставай! — командует Саймон и снова больше для себя, чтобы взбодриться, чем чтобы заставить Сайруса встать, потому что тот и не сопротивляется, собирая ноги вместе и поднимаясь на удивление быстро. И хотя он молчит, ему точно лучше. Может, хотя бы от Марлона Саймон не получит? Он видит дорогу, что уже успех, а сзади нет никакого подозрительного шума и тем более голосов, как были бы в кино. — Почему тут нет хотя бы ёбаной остановки, я не знаю, хоть одного фонаря?.. — севшим от кашля голосом выдыхает Сайрус, дохромав до дороги и снова опускаясь на четвереньки уже на асфальте, трогая его руками и будто не веря, что поле и заброшенный дом остались позади. Ему не верится даже, что он вообще был там какие-то минуты назад. Ему не верится в то, что им хватило мозгов ночью вдвоём сунуться на чужие владения, пусть даже как бы «ничьи», а потом через поле, поленившись обойти его, мчаться по темноте, хотя там кто-то точно был и неизвестно с какими целями. Ему настолько хочется не верить даже в то, что он стоит на четвереньках на проезжей части за городом, что он даже не вспоминает о том, что было в промежутке между гостиной заброшки и мертвенно пустой дорогой между лесом и полем. Саймон рядом пытается поймать сигнал, чтобы у такси были хоть какие-то координаты, потому что объяснить, где они, не представляется возможным. Таких ферм и домов в округе полным-полно. Как их угораздило?