Стихи о полных девушках

Старшекурсница Широконькая и ладная, ты в чёрной шубке мутоновой снегурочкой шоколадною в морозное утро тёмное идёшь - и спелее колоса под сливочно-белой шапкою манят меня твои волосы рыжинкой медовой сладкою, глаза - колдовскою зеленью шартреза двадцатилетнего, а сочные губы - спелостью клубничного рая летнего. Идёшь ты Москвою утренней: кольцо, лабиринты-улочки. и щёки твои припудрены румяною, нежной булочкой. Ты вносишь в аудиторию дыхание марта свежее, процокав дорожкой торною, на вешалку шубку вешаешь. Паркет только скрипнет жалобно (весок у тебя, красавица!) под гнётом сапожек. Мало ли что скажут, а мне вот нравится, как тыл твой округлый джинсами охвачен, как тянешь кофточку смущённо под грудью. Мон ами, любуемся не на фоточки – на хлеб человеческий. Жизнь – одна копеечная подёнщина. За партой богиня – свежа, сдобна, и мягким уже подёрнулась. * * * Сгустившийся воздух – питьё ледяное, топорщится иней кокосовой стружкой. Дома-двухэтажки неровной стеною сомкнулись, нахохлились, жмутся друг к дружке. Не чувствует камень, а дерево живо, приветливо, неприхотливо, степенно. И дверь, узнавая, скрипит под нажимом, и жалуется на погоду ступенька. Ты встретишь продрогшего, радость не пряча. Я сяду у дверцы печной раскалённой. Хрусталь отзвенит за любовь и удачу, заплачет гитара балладой Вийона. Потом, в полутьме, ты открыто и смело без слов позовёшь на ночные качели, пройдёшься нагая – крупна, полнотела, легка, словно грация у Боттичелли. Убогая комната – нет её проще, стук огненной крови, горячие всплески. Тосканский эдем апельсиновой рощи, и войлок цветущий, и ветер апрельский. Моей бывшей девушке Когда-то мы, ликуя глубоко, могли полночи до изнеможенья. Сплетались беззаботно и легко, и на ходу меняли положенья. Ты и тогда худою не была: округлости, изгибы и овалы, но за двоих горела и жила, и угасать порывам не давала. Сегодня ты для мужа из одежд освободишь обилье мягкой плоти. Так не разочаруй его надежд, и унеситесь в затяжном полёте! Душа девчонки, видевшей Париж, округлое, тучнеющее тело. Но если помнишь небо – ты взлетишь, ты изойдёшь восторгом, как хотела. * * * Ах, школьные подруги в тридцать пять! В усталой тётке сразу не узнать соседку, а фигуристая львица, которую мучительно желал, растолстевает, дышит тяжело, и снять сапог ей трудно наклониться. Кого ты видишь в зеркале сейчас? Кто мы, и почему так мало нас, с «Титаника» мечты успевших в шлюпку? – Смеётся Таня тонким, бледным ртом, Светлана задевает животом, пройдя меж кресел, поправляет юбку. Сбежим-ка после чая в сонный сад, как в заповедный угол без утрат, дурачась и целуясь то и дело – туда, где буквы снова на трубе, где жизнь не замотала Таню Б., где Света М. впервые потолстела.