Греческие полубоги и где они обитают

      

XXXIX. АНТОН

      В жизни бывают моменты, когда тебе кажется, что ты уже на грани, что малейшая трещина точно доломает окончательно, и ты рассыплешься на кусочки, которые еще не факт, что сможешь когда-нибудь собрать. Но потом в тебя прилетает не камешек, а кувалда, а ты, по какой-то неведомой причине, остаешься стоять, как ни в чём ни бывало.       День, когда Арсений его забыл, Антон успел занести в список худших в своей жизни, но даже подумать не мог, что совсем скоро настанет еще один, который уверенно сместит тот с золотого пьедестала. И уж точно он не ожидал от себя такого титанического спокойствия, стремительно и неумолимо перерастающего в нечто пока не понятное.       Они даже не сразу поняли, что произошло. Только что они оставались в центре гребаного ада, из которого невозможно было убежать; только что во все стороны брызгала кровь от когтей чудовища и всё полыхало от его огненного дыхания. И тут — тишина, от которой ненадолго заложило уши. Теплый воздух, ясное звездное небо, шум волн, наконец-то человеческая одежда и починенная белая яхта у причала.       Еще с минуту они в панике размахивали кто мечами, кто любым попавшимся предметом, но постепенно все осознали, что оказались в безопасности.       Вот только всё было чертовски плохо.       Никто ничего не говорил. Антон видел краем глаза, что ребята переглядываются, что до них в полной мере доходит, но сам не смотрел ни на кого — пялился в воздух прямо перед собой и чувствовал, как все эмоции куда-то исчезают и сменяются липкой пустотой.       Потом Сережа громко всхлипнул, его ноги подкосились, и он сел на землю, прикрыв лицо рукой и сотрясаясь от рыданий. Марго тут же подбрела к нему, упала рядом, обняла за плечи и молча уткнулась лбом в его плечо.       А Дима медленно поднял к глазам запястье со смарт-часами, тапнул по экрану — Антон даже в темноте видел, как крупно дрожали его руки, — а потом так же медленно их опустил. Спрашивать не было необходимости.       Они не успели. Время закончилось, а пророчество не исполнено. Они потеряли один из артефактов, а еще они потеряли уже второго человека. Полубога.       Проебаться сильнее, кажется, физически невозможно. Все молчали, придавленные к земле и не находящие друг для друга ни единого слова.       Теперь же Антон стоит на кухне, быстрыми движениями запихивая в открытый рюкзак всю готовую еду, которую только видит. Его совсем немного тревожит полное отсутствие эмоций внутри, но думать об этом он не собирается — у него есть мысли поважнее. Например, сколько взять с собой денег, с учетом того, что часть пути придется проделать ночью, неизвестно, на какой машине, и достаточно ли он прокачал свой английский, чтобы хотя бы не уехать в неправильном направлении.       С другой стороны, думает Антон с невеселым смешком, слова в принципе не нужны: достаточно ткнуть в карту, а потом на пальцах договориться о цене.       Антон вспоминает, что телефон и павербанк остались в каюте Арсения — ну, той, которая вообще-то изначально принадлежала им обоим, — и, чертыхнувшись, быстрым шагом идет туда, надеясь никого по пути не встретить. К разговорам он точно не готов.       Все ожидаемо разбрелись по яхте. Тишина стоит такая, что это немного напрягает: как будто на ней вовсе никого не осталось. Но нет, Антон, поднимаясь на палубу выше, замечает, что за общим столом кто-то сидит — слышно усталое, разбитое бормотание.       В каюте пусто, но из душевой доносится шум воды. И отлично, еще не хватало пересечься с Арсением. Антон, мотнув головой, решительно идет к тумбочке за своим телефоном, вот только почему-то не сразу может его найти. А потом обнаруживает рядом с Арсовым, причем заряженный на семьдесят процентов.       От удивления Антон подвисает, но быстро собирается с мыслями и, захватив заодно павербанк — ему нужнее, а кое-кто перебьется, — поспешно ретируется из каюты.       Он быстрым шагом сбегает по ступенькам, закидывая рюкзак на плечо, но внизу нос к носу сталкивается с Позом. Тот стоит посреди коридора, прожигает его взглядом и не пропускает, когда Антон пытается молча его обойти.       — Куда ты намылился? — устало спрашивает Дима.       Антон обреченно вздыхает и смотрит ему в глаза.       — Как будто ты не знаешь.       — Антон, в этом нет смысла, — говорит Дима отчаянным тоном, явно не надеясь его переубедить. И правильно делает. — Даже если сможешь найти вход, тебя просто не пропустят дальше! А если и пропустят, что ты скажешь?       Можно подумать, у него в принципе есть выбор. Можно подумать, что этот риск того не стоит — теперь-то, когда терять уже нечего.       — Этот монстр был из Преисподней, — твердо говорит Антон и непроизвольно ежится. — Я никогда в жизни такого не чувствовал… Короче, я точно уверен, что вход туда где-то недалеко от Олимпа. Я пойду и… блять, попробую хоть что-то исправить! Хуже уже не будет.       Он решительно давит в плечо Поза, отодвигая его в сторону, но тот, конечно, и не думает так легко отступать. Перехватывает под локоть, снова разворачивает к себе.       — Тебе напомнить, что случалось в мифах с людьми, которые пытались вернуть близких с того света? — Дима крепко, до боли сжимает пальцы на его плече. — Антон, одумайся, пожалуйста! Даже если — блять, повторю еще раз, если — это возможно, какую плату с тебя потребуют за такие приколы? Что, сам там останешься?       — Нет, — отрезает Антон. — Просто поговорю с отцом. Я его никогда ни о чём не просил, а раз в жизни можно и воспользоваться родственными связями… Не знаю я, что ему скажу, Поз, это не важно! Я просто… просто, блять, хочу попробовать.       И он уверен, что Дима продолжит спорить и вдалбливать ему в голову абсолютно правильную, в общем-то, мысль, что воскрешение — это выдумка, и нужно быть последним идиотом, чтобы на полном серьезе надеяться на этот вариант.       Но Антон не может забыть тот ужас на лицах ребят, когда они узнали о смерти своего друга Димы Дубина, а теперь перед глазами навсегда отпечаталась картинка того, как огнедышащее чудовище дотла сжигает Олега. Антон ведь знал, что это произойдет, чувствовал с самого начала, но никому не сказал и ничего не сделал, а теперь он и вовсе не простит себе, если хотя бы не попытается вернуть кого-то из них или обоих.       «Обоих, — мрачно думает он. — Еще не хватало торговаться с отцом жизнями друзей».       А Дима вдруг говорит то, чего Антон вообще не ожидал услышать:       — Да я так и думал, на самом деле. Так что тоже вещи собрал, подожди буквально две минуты. Вместе пойдем.       — Дим, — вкрадчиво начинает Антон, в шоке пялясь на него, — у тебя семья. Ты сдурел так рисковать?       — А ты?       — А я… — Антон осекается. Говорить честно он не хочет, прозвучит слишком депрессивно, поэтому пожимает плечами с деланной уверенностью. — Я сын Аида. Максимум, что он сможет сделать, это оставит меня у себя, как давным-давно хотел.       Ответа не следует. Дима еще пару секунд пристально смотрит на него, а потом шумно вздыхает, напоминает предупредить хотя бы Эда и уходит за вещами. Мелькает предательская мысль не дожидаться его и уйти одному, как планировал, но Антон нехотя признаётся самому себе: ему очень нужна помощь. От сына Гермеса — проводника душ в царство мертвых, чтобы не потратить лишнее время. От Димки Позова — человека, который умеет думать и находить решения в любой ситуации. От лучшего друга — чтобы не сойти с ума.       Найти Эда оказывается куда сложнее, чем всегда. Тот обитает в каюте персонала и обычно либо спит там, либо крутится на кухне у холодильника, либо тусит на основной палубе и с кем-нибудь о чём-то спорит. Теперь он заныкался аж в карцер и сосредоточенно перебирает оружие, а может, просто делает вид.       — Эд, — тихо зовет Антон. Тот даже головы не поднимает, и Антон решает не спрашивать, как у него дела. — Мы, это, с Димкой хотим сгонять кое-куда. Где потом встретимся?       — Да похуй вообще, — отзывается тот еще более хриплым голосом, чем всегда.       Антон медлит, потом осторожно уточняет:       — Ну вы куда сейчас пойдете?       Эд всё-таки вскидывает голову, и лучше бы Антон не смотрел ему в глаза, потому что даже в полумраке видно, как сильно они покраснели; в правом, кажется, лопнул капилляр.       — Нам некуда, Шаст, некуда и незачем! Поедем домой, хули... Я не знаю, блять, не хочу об этом думать, мне уже просто похуй, понятно?! Похуй!       Он снова опускает взгляд и горбится так сильно, что футболка натягивается на лопатках, как если бы он разом похудел килограммов на двадцать. Антон прикусывает язык — никакие слова тут не помогут, всем просто нужно время — и уходит обратно наверх.       Там его уже поджидает — внезапно — Игорь. Курит с максимально кислым лицом, а стоит Антону показаться в дверном проеме, умудряется стать еще угрюмее. Сигарету он тушит о металлический поручень ступенек, ведущих к открытой части нижней палубы, выкидывает окурок в воду, а потом резко шагает к Антону и говорит чуть ли не угрожающе:       — Глупости не твори, а.       Антон непонимающе вскидывает брови, но тот упрямо молчит, сжав челюсти до напряженного кадыка. Приходится ответить без всяких лишних уточнений:       — Решу как-нибудь, не волнуйся.       Но майор Гром не зря славится своим бараньим упрямством и нестандартными методами дознания, потому что мигом делает еще один шаг вперед, хватает Антона за шиворот и слегка встряхивает, чуть ли не рыча в лицо:       — Люди с того света не возвращаются. Пойдешь туда — и сам больше не вернешься, неужели не ясно?       Антон дергается, но тот держит крепко. Тогда приходится действовать решительно. Антон, сердито сопя, проворачивает кольцо на пальце, тут же чувствуя, как всё тело окружает могильный холод. Удивительно, но это ощущение понемногу становится привычным и не таким уж неприятным.       Он с силой отталкивает Игоря от себя, не забыв приложить вместе с ладонью ту неосязаемую, необъяснимую темную материю, и с мрачным удовлетворением наблюдает, как тот крупно вздрагивает и на секунду расширяет глаза в испуге. Правда, уже в следующий миг непонимающе морщит лоб, явно растерянный тем фактом, что почувствовал страх без всякой причины.       Дождавшись, когда Игорь выдохнет, а темный туман вокруг рассеется, Антон негромко, но твердо говорит:       — Я не идиот. Я осознаю все риски и объективно оцениваю шансы, но я же знаю, что никогда в жизни себе не прощу, если хотя бы не попытаюсь. Пошлют нахер — окей. Но я буду знать, что сделал всё возможное. — Помедлив, он добавляет мягче: — И если что, я не только за Олегом туда иду.       Он видит, как смирение на лице Игоря стремительно сменяется осознанием и недоверием, и неловко хлопает его по плечу.       — Бля, всё, не делай такое сложное ебало, а? Можешь просто удачи пожелать.       — Ни пуха ни пера, — буркает Игорь, всё ещё погруженный в свои мысли.       — К черту, — хмыкает Антон и, обогнув его, быстро сбегает по ступенькам вниз. Чем скорее отправится, тем лучше. Покурит на берегу, пока Димку ждет, заодно погуглит ближайший каршеринг.       Но, видимо, уйти незаметно ему не судьба. Он уже заносит ногу над причалом, когда позади раздается громкий оклик. Тем самым голосом, от которого всё внутри сводит, и на миг Антон снова чувствует себя живым человеком — потому что ему снова чертовски больно. Он морщится, усилием воли натягивает на лицо маску и медленно оборачивается.       Арсений стоит на том же месте, где они только что говорили с Игорем. В темноте отсюда не видно, куда он смотрит, но Антон чувствует этот взгляд физически — прожигающий, будоражащий, магнетически внимательный.       На мгновение — всего одно короткое мгновение! — мелькает мысль: а вдруг… Но Антон быстро душит ее в себе и правильно делает, судя по тому, как медленно и напряженно Арсений спускается вниз.       Антон весь подбирается. Думает развернуться и молча уйти — не побежит же за ним, шибко гордый, — но перебарывает это почти детское желание и через силу делает шаг с трапа обратно на палубу. Стоит молча, сам не идет навстречу, а Арсений с каждым шагом замедляется, как будто сам не понимает, зачем делает то, что делает, и в итоге замирает в метре от Антона.       Всё ещё слишком темно, но Антон отчетливо видит сомнение в его глазах.       Быстрее, чем мозг осознаёт что-либо, с губ срывается нарочито равнодушное:       — Если пришел попросить, чтобы я не возвращался, лучше промолчи, окей?       С легким удивлением Антон наблюдает, как Арсений дергается и морщится, мотает головой, бегает взглядом у себя под ногами, нервно сжимает и разжимает кулаки, а потом вскидывает подбородок и снова смотрит Антону в глаза, теперь — со странной решимостью.       И когда Антон глупо думает, что Арсений сейчас его поцелует и, как в сказке, сразу всё вспомнит, тот умудряется одновременно разочаровать его и удивить.       — Прости меня, — проговаривает Арсений чуть ли не по слогам, вдумчиво и с полной самоотдачей. Не номинально, из вежливости, как он обычно извиняется, а искренне и действительно имея это в виду.       Антону определенно нужно закурить.       Он, стараясь не показать своего удивления, спокойно пожимает плечами.       — Ты не виноват, не за что извиняться. Правда, Арс… с-сений, — исправляется на всякий случай, — я же всё понимаю.       Но Арсений удивляет еще сильнее, игнорируя закинутую ему удочку и повторяя тверже:       — Прости. Я… — Он осекается, облизывает губы, явно потерянный в словах и мыслях, но потом всё-таки собирает их в кучу и поясняет: — Я же не дурак, я знаю, что вел себя, как мразь. Ты не заслужил тех вещей, которые я тебе сказал, потому что…       — Всё, всё, Арс, не надо, — перебивает Антон, потому что слушать всё это еще больнее, чем отмахиваться от очередной грубости.       — Надо! Антон… — Кажется, оба дергаются от звука имени, и Антон даже замолкает, пришибленный этим прямым обращением, которого чертовски давно не слышал. Или так только кажется?.. Как будто вечность прошла с их последнего поцелуя. — Я посмотрел Контакты. Наши.       Арсений выпаливает это еще резче, как прыжок в холодную воду, а Антон окончательно надламывается этим «наши», таким до боли сокровенным и настоящим, правильным. И всё-таки… Он шумно выдыхает, прикрывает глаза и трет руками виски.       А Арсений продолжает, совершенно его не щадя:       — И твой телефон. Только галерею и переписку со мной, больше ничего не открывал, не волнуйся… — тараторит всё быстрее. — И мой отпечаток подошел. Уже этого было… ну, знаешь. Достаточно, чтобы понять.       «А до этого не понимал?» — очень хочется спросить, но Антон прикусывает язык. Не понимал, конечно. У него в буквальном смысле не укладывалось в голове. А теперь, вот, уложилось.       — Я особо ничего не гуглил, это всё ещё слишком… слишком. Но я, наверное, смогу понемногу привыкнуть. Короче, — тушуется Арсений, снова отводя взгляд, — я правда не хотел тебя обидеть. Мне жаль. И за всю эту ситуацию тоже.       Антон так легко читает его — смущен своей откровенностью, боится получить удар по доверчиво подставленному брюху, — что это даже страшно. Горло сжимается, и следующие слова выходят слишком хриплыми:       — Я тебя прощаю. И ты тоже прости, ладно?       — За что? — удивленно моргает Арсений.       — Я должен был поддержать тебя, а я думал только о себе.       Арсений выдыхает как-то рвано, но ничего не отрицает. Понимает, что разговор тогда продлится непозволительно долго. Вместо этого он говорит тише:       — Я всё это к тому, что тебе совсем не обязательно рисковать жизнью, чтобы что-то доказать. Ну, если это вдруг было решающим фактором.       Антон, по правде говоря, вообще об этом не думал. Он грустно улыбается уголком губ и, не отрывая взгляда от Арсения, медленно качает головой.       — Нет, Арс. Как бы я тебя ни любил, — тот вздрагивает, — сейчас дело не в этом. Это то, что намного важнее нас с тобой, понимаешь? Я должен с этим разобраться. Вернусь максимум через неделю, обещаю.       Он думает, что за этим последует скомканное завершение диалога, но никак не ожидает, что к его руке прикоснется робкое тепло чужой ладони. Сердце пропускает удар, а потом принимается нестись галопом от каких-то совершенно невозможных, ярких чувств, совсем как в самом начале. Как в тот раз, когда Арсений впервые взял его за руку не в рамках импровизации и не по необходимости.       Тогда тоже было темно, только значительно холоднее, и ночь была не такая звездная. Они тогда впервые поговорили, скурив на двоих почти целую пачку сигарет, и, так ни к чему и не придя, совершенно разбитые и раскрытые друг перед другом душами, они стояли на балконе в квартире Арсения в Питере. Два потерянных сердца, которые, кажется, нашли свои новые пути.       А потом Арсений робко, вот как сейчас, не уверенный совершенно ни в чём и ничего не понимающий, коснулся его руки.       — Если бы здесь был тот я, которого ты знаешь, — шепчет Арсений, подходя на полвдоха ближе, — он бы сказал, что в тебя верит. Ты всё сможешь, Антон… Блин, есть у нас какие-нибудь символические слова на прощание?       Антон настолько заворожен его проникновенным шепотом, что не сразу осознает резкую смену темы. А потом растерянно моргает.       — Чего?..       — Ну как у Эда с Егором! Или ты не в курсе?.. Короче, давай сейчас придумаем. — Арсений широко улыбается, явно довольный своей затеей, и Антону ничего не остается, кроме как с готовностью кивнуть. — Может что-то типа «Шоу маст гоу он»?       И это звучит настолько по-идиотски, что оба громко прыскают и синхронно мотают головами. Нет, определенно нет.       У Антона мелькает вдруг одна мысль, которая кажется гениальной, но вместе с тем — еще более идиотской. Слишком слащавая, слишком пафосно романтичная, но, может, им такое бы и подошло? Но он не успевает ее предложить, потому что Арсений выпаливает:       — Давай просто: «Я перестал волноваться»?       И по хитрому блеску в его глазах Антон вдруг понимает — да нихера не одни только Контакты Арсений успел посмотреть. И без всяких сомнений отвечает заговорщическим подмигом:       — И это будет наш тайный шифр: «Я люблю тебя».       Он пристально смотрит в темно-синие сейчас глаза, по-мазохистски и почти маниакально высматривает в них испуг и сомнение, но Арсений только шире улыбается и кивает.       — Договорились. — И добавляет: — Но чтобы услышать это от меня, тебе придется вернуться живым и целым.       И, сжав напоследок его руку, уходит, ничего больше не добавляя. Антон, впрочем, не сомневался. И, может, всё продолжает оставаться неясным и болезненным, но после этого разговора на душе становится в разы легче.       Его будут ждать, и нет в мире ничего, что придавало бы больше сил.

XL. СЕРЕЖА

      Тихо. Так тихо, как будто заложило в ушах. Или он просто оглох?..       «Тихо», — мысленно повторяет Сережа, когда к легким подкатывает новая волна судорожных всхлипов, и усилием воли задавливает их внутри.       Сколько можно плакать, а главное — зачем, когда легче от этого не становится?       Тихо, даже мотор яхты крепко спит, а волн из каюты не слышно. Не слышно и чужих голосов — дверь плотно закрыта. Может быть, никто и не разговаривает.       В голове тоже тихо, а внутри — выжжено дотла, болезненно пусто. Сережа никогда еще не сталкивался с такой тишиной и потерян сейчас, как будто снова оказался в лабиринте, вот только нет сил искать нить Ариадны, нет даже понимания, зачем это нужно.       Под пальцами теплое и шершавое — деревянная поверхность шкатулки. Единственное, что не пропало, когда вместо божественно прекрасных костюмов на них снова появилась обычная одежда. Сережа заметил не сразу — почувствовал в кармане, уже когда сел на краю кровати.       Когда это было?.. Пять минут назад? Полчаса? Пять часов?..       Тихо, темно, и время как будто остановилось.       Сережа с трудом моргает — ресницы слиплись, а глаза опухли так, что больно переводить взгляд. Но он всё-таки смотрит вниз, на свои ладони, которые крепко сжимают маленькую шкатулку. Простую, без узоров и декора, сперва ее можно принять за обычный брусок дерева.       «Открой, когда останешься один». Неужели Гера — и мама — знала, что ему так скоро предстоит остаться настолько одному? Не просто в комнате, а наедине с тишиной. Как будто, и правда, слух пропал. Ведь зачем он нужен, если самый важный в мире голос Сережа больше не услышит?..       В горле снова заклокотал воздух, послышались жутковатые хрипы — так, наверное, задыхаются птицы. Сережа отстраненно думает, что лучше бы ему, и правда, перестать дышать, потому что вслед за этим непременно остановится сердце. И тогда ему перестанет быть больно. Тогда замершее в этой пустоте и тишине время… нет, не пойдет, конечно. А просто перестанет существовать.       Сережа так крепко сжимает пальцы, что они белеют, и поднимает взгляд в окно. Каюта погружена в темноту, и поэтому он может видеть отблески звездного света и береговых фонарей на иссиня-черной поверхности воды. Небоскребов, с которых можно было бы шагнуть в пустоту, поблизости не найдешь. Зато есть море. А море ведь тоже убивает.       Шкатулка под онемевшими пальцами продолжает греть, и Сережа сипло выдыхает. Что бы там ни было, сейчас он должен открыть подарок матери, — это ведь наверняка важно. Уж точно достаточно важно, чтобы увидеть напоследок, верно?       Крышка поддается после небольшого усилия…       Сережа, как по щелчку, проваливается в сон.

XLI. ИГОРЬ

      Плохие дни бывают у всех. Дни, когда хочется взять у друга табельное и выстрелить себе в голову, случаются немного реже. У Игоря с незавидной регулярностью бывали и те, и другие, так что, если бы он когда-нибудь решил сменить работу и принялся писать резюме, пункт «стрессоустойчивость» шел бы первым.       Сегодняшний проклятый день — точнее, ночь — Игорь может вписать, откровенно говоря, где-то посередине. Жизнь приучила его относиться ко всему цинично, и теперь он не то чтобы расстроен — скорее, в смятении.       Разочарование? Его нет, потому что Игорь с самого начала не слишком верил в успех. Скорбь по еще одному погибшему другу? Они с Волковым не были достаточно близки, чтобы эта потеря стала значимой, хотя под ребрами, конечно, болезненно свербит. Как минимум, Олег был отличным напарником, которому легко можно было довериться, а такие всегда на вес золота.       Игорь слишком устал и, кажется, впервые в жизни готов сдаться, потому что продолжать бороться вслепую было бы верхом глупости. Да и как, если им прямым текстом сказано, что они не успели? Всё, время вышло. На вас зря понадеялись, а вы зря повелись на провокации.       На маленькой яхте, заполненной людьми, довольно сложно затеряться. Игорь и не пытался — там и сел, на ступеньках нижней палубы, практически на уровне воды. Туда обычно никто не ходит, но дело даже не в этом; сейчас каждый очень сильно хочет побыть один, а когда прячешься, априори не будешь никого искать.       Прошло, наверное, около часа после того, как Игорь проводил взглядом Антона и Дмитрия, про себя желая им вернуться живыми. Он даже мысли не допускал, что их безумная затея может выгореть, потому что даже в их мифическом мире таких чудес не случается, но уже одно то, что они приняли решение попытаться, заслуживало уважения.       Слышатся легкие шаги. Игорь предполагает, что кто-то просто хотел устроиться на этом месте и, поняв, что оно занято, молча развернется и поищет себе другое убежище. Но шаги не стихают, перемещаются на ступеньки, и Игорь неожиданно узнаёт их за пару секунд до того, как Петя без лишних вопросов опускается рядом.       — Неплохо заныкался, дядь, — вздыхает тот почти ласково.       Игорь аккуратно поворачивает к нему голову. Петя не смотрит на него — бездумно вглядывается куда-то в темную линию берега. На причале блекло светит единственный фонарь, и он позволяет хоть немного рассмотреть уставшее бледное лицо. В ночи светлая кожа кажется совсем белой, как лунный свет.       В одной руке Петя держит бутылку то ли коньяка, то ли бренди, а во второй — еще что-то, что кладет пока у себя за спиной.       — Как голова? — неловко спрашивает Игорь и наконец смотрит прицельно на его лоб. Прямо над виском приклеен пластырь. — Почему не перевязали-то нормально?       Петя равнодушно пожимает плечами и отвинчивает крышку бутылки.       — Да там даже без сотряса, не боись. Завтра буду как новенький.       Напомнить бы ему, что алкоголь плохо мешается с лекарствами… Или он выжрал амброзию, потому и храбрится? Игорь прикусывает язык. Это не его дело.       Петя молча делает глоток, даже не морщась, и так же молча протягивает бутылку в его сторону. Игорь, подумав секунду, обхватывает ее прямо поверх Петиных пальцев, подтягивает к себе, отхлебывает — всё-таки коньяк — и отпускает, на всякий случай отодвигаясь на пару сантиметров. Петя тупо замирает с бутылкой в руке, потом что-то невнятно хмыкает и отставляет ее на ступеньку ниже.       — Спасибо, кстати, — вдруг выпаливает он.       Игорь моргает.       — За что?       Петя наконец-то смотрит на него, причем так, будто Игорь задал максимально глупый вопрос с очевидным ответом.       — Ты меня спас, забыл? Когда меня по башке приложили. — Видя очевидное непонимание, он настойчиво продолжает: — Серьезно? Гром… Игорь, ты не должен был меня вытаскивать, я сам виноват — нарвался, поверил, что справлюсь, хотя понятно уже было, что нихуя…       — Всё, всё, Петь, замолчи, — перебил Игорь, совершенно обалдевший и немного пришибленный этим негромким, хрипловатым «Игорь». Ассоциации, которые мгновенно возникли в голове, приходится гнать поганой метлой. — Ты тоже меня спас в отеле, забыл? А я ж, кажется, и спасибо не сказал.       Петя мигом тушуется.       — Это не…       — Это то же самое, — отрезает Игорь и теперь уже сам тянется за бутылкой. — Можешь считать, что мы теперь квиты, раз тебе так легче. — Не сдержавшись, он добавляет обиженно: — Я вообще об этом не думал. Просто помочь хотел.       «Просто не хотел, чтобы ты умер. В бою-то можешь, забыл?»       Он делает глоток, на этот раз чуть лучше чувствуя крепкий, обжигающий вкус, и совсем не удивляется, когда Петя зеркалит его жест и накрывает прохладной ладонью его руку. Игорь подвисает, глядя на его трепещущие ресницы и тонкие губы, обхватывающие горлышко бутылки.       Совершенно не к месту вспоминаются жесткие слова Арсения, и запал мгновенно остужается. Игорь отводит взгляд, чувствуя себя распоследним мудаком. Даже вчера, заглядываясь на неожиданно тонкие изящные ноги, он не казался себе такой мразью, как сейчас. Хотя бы потому, что там все друг на друга косо поглядывали, очень уж интригующими оказались древнегреческие наряды, а еще потому, что Петя, придя к нему сейчас, показывает такое доверие!.. Игорь не имеет права даже в мыслях как-то не так к нему прикасаться.       — Что там у тебя? — решает он сменить тему, пока не поздно, и вопросительно кивает куда-то Пете за спину.       Тот странно напрягается, замирает на вдохе, будто бы решаясь, а потом вдруг улыбается уголком губ и, глянув на Игоря исподлобья, достаёт… какую-то картонку.       — Обычно я не склонен к ностальгии, — начинает он издалека, — но сегодня Юля могла погибнуть. Мне… рассказали. И я вспомнил про это, нашел у себя в вещах.       Он рвано выдыхает и протягивает Игорю то, что оказывается старой черно-белой фотографией в почти такой же старой рамке.       — Ого, — удивляется Игорь, потому что, даже зная всю специфику охотниц, привыкнуть к их особенностям весьма непросто. — Это какой год?       — Шестьдесят второй, — странно сиплым голосом отзывается Петя и прочищает горло, но больше ничего не говорит, только внимательно следит за реакцией Игоря.       На фото запечатлена довольно большая группа девушек, и то наверняка не все. Игорь точно не знает, сколько у Артемиды всего охотниц, но явно не двадцать человек. Непонятно, что это за место, задний план полностью обрезан, но похоже на обычный городской парк. Судя по тому, что все одеты в самых разных оттенков и фасонов пальто, там либо осень, либо ранняя весна.       Юлю узнать легко, хотя с крупными темными кудрями она не похожа на саму себя. А вот чего Игорь точно не ожидает, так это того, что узнает одну из девушек, стоящих рядом с ней. По правде говоря, именно на нее взгляд упал в первую очередь, но от неожиданности Игорь не сразу осознал, кого увидел.       — Погоди, я же ее знаю! — говорит он и не может сдержать улыбку. Он тоже обычно не склонен к ностальгии, а тут такие внезапные теплые воспоминания. — Я лет в пятнадцать одно время провел с командой ваших, не помню уже даже, кого мы там искали… А ее помню. Моя первая любовь, прикинь?       Игорь смеется без всякого смущения, потому что теперь совсем не стыдно вспоминать, как по-детски заглядывался на красивую девчонку постарше и как не мог связать двух слов, когда она о чем-то его спрашивала. А потом она его спасла — одним выстрелом уничтожила монстра, который уже был готов перегрызть ему горло, и тогда Игорь влюбился окончательно. И как же он страдал, когда другая девушка, со строгим презрительным взглядом и явно младше него самого, доходчиво объяснила, что охотницы не связываются с мужчинами.       Забавно, как Игорь умудрился во второй раз пройтись по тем же граблям.       Петя почему-то не улыбается в ответ, а, уставившись на фото, без голоса уточняет:       — Погоди, ты про кого?..       Тут только Игорь понимает, что имя он умудрился забыть. Не то чтобы это удивительно — сколько лет-то прошло! А знакомы они были всего ничего, так что всё логично. Более того, он до этого дня вообще ни разу про нее не вспоминал — слишком уж далеко в глубины памяти были запрятаны это знакомство и эти первые яркие чувства.       — Рядом с Юлей, — кивает он и двумя пальцами еле-еле касается снимка. — Имя я не…       Щёлк.       Осознание простреливает в голову посильнее разряда молнии.       Игорь медленно переводит взгляд на Петю — тот смотрит на него широко распахнутыми глазами и, кажется, даже не дышит. Потом снова смотрит на фотографию.       Те же высокие, острые скулы, тот же аккуратный нос с перебитой переносицей, те же тонкие губы, тот же разрез глаз. И даже цвет волос такой же, только на фото они спускаются до плеч и завиваются на концах в забавные колечки — так все тогда носили. Девушка одета в светлое пальто, ее ладонь лежит у Юли на плече, и она улыбается чертовски знакомо. Не по тем далеким временам, а по этой самой неделе.       — …не помню.       Ну да. Перепутать довольно сложно, и вряд ли у Пети есть сестра-близнец, которая тоже была бы охотницей. Он бы сказал. И он бы не смотрел тогда так напуганно и обреченно, как будто ждет приговора.       Игорю больше нет дела до фотографии — он не может отвести глаз от Пети. Осознание ложится в голову правильно и без всяких проблем, как если бы с самого начала всё должно было сложиться именно так.       Может, действительно должно было. Может, Игорю стоит чуточку больше верить в судьбу.       Петя, поняв, что в него не летят обвинения и неудобные вопросы, громко сглатывает и шепчет, потому что на голос явно не хватает сил:       — Ирина Янковская. — А потом, решаясь, добавляет, чтобы наверняка не осталось никаких сомнений: — Если бы тогда, в Акрополе, мне пришлось идти дальше, я бы назвал это имя.       Кто бы подумал, что это настолько те же грабли.       Игорь машинально кивает, запоминая, но даже не пытается примерить имя на Петю, потому что это имя больше не его. Он тогда еще четко сказал: его зовут Петр Хазин и никак иначе. Знать имя, с которым он родился, — это, пожалуй, честь, но не более того.       Тут Игоря осеняет во второй раз.       — Погоди, Янковская — это…       Петя несколько раз кивает с заметным облегчением.       — Да-да, из тех самых Янковских. Почти самых первых, выходит. Ян был моим дедушкой.       — А Дима ведь говорил, что ты на какого-то актера похож, — брякает Игорь и тут же чувствует болезненный укол в груди. Вспоминает долгие взгляды Димы и последние слова, которые сказал ему. — А оказывается, это актер похож на тебя…       — Ваня-то? Да, наверное… — рассеянно отвечает Петя, тоже мрачнея. А потом решительно берет бутылку и говорит: — За Диму.       У Игоря в горле сжимается ком, и, когда Петя отпивает и на этот раз нормально передает бутылку, он отзывается:       — За Диму.       Еще несколько минут проходят в тишине, которая теперь совсем не кажется неловкой. Уютной, впрочем, ее тоже сложно назвать. Лично Игорю не дают покоя это несколько сантиметров между ними, очень хочется прижаться хотя бы плечом, но сделать это незаметно уже не представляется возможным.       Петя истолковывает его молчание по-своему и, шумно вздохнув, бодро заявляет:       — Ну что, давай, жги. Задавай свои вопросы — я же вижу, что не терпится.       Игорь растерянно смотрит на него. Вопросы, конечно, есть, но он вполне мог бы пережить отсутствие ответов.       — Как ты познакомился с Юлей? — выпаливает он то единственное, что кажется наиболее… нейтральным.       Петя прыскает.       — Да брось, чего стесняться? Спрашивай нормально: «Петя, а почему ты Петя и есть ли у тебя хуй?»       Игорь мгновенно краснеет.       — Как будто это меня касается, — бормочет он. Развивать эту тему дальше не хочется, поэтому он сразу продолжает: — Ладно, тогда расскажи, как встретил охотниц.       — Какой ты скучный! — тянет Петя, но по голосу и горящим глазам Игорь видит, что он доволен такими вопросами и даже, пожалуй, благодарен. — Ладно, если честно, я всё равно хотел это рассказать, просто надеялся, что ты спросишь сам, и я тогда буду как бы не при чём… Короче! — Он совсем теряется в словах и нервно теребит рукава черного бадлона. — Ты уже понял, я не люблю эту тему и всю эту историю, но хочу просто… чтобы ты знал, окей? Просто так. Чтобы, может… какие-то вещи были понятнее.       И тут Игорь потихоньку начинает догонять, что Петя не просто так решил пускаться в откровения. Он в принципе пришел сюда, чтобы поговорить обо всём этом, потому и коньяк принес, и фотку. А раз так, значит он давно уже об этом думал.       Игорь не представляет, почему вдруг Пете стало важно быть с ним настолько честным, но раз он так решил, нельзя его отталкивать.       В разговоры и слова Игорь совершенно не умеет, так что всё, на что его хватает, это осторожное прикосновение к Петиному плечу.       Тот не вздрагивает, не отстраняется, но и не смотрит на Игоря.       — Моя семья безмерно дорожила своим новообретенным статусом, — начинает он с горькой улыбкой. — Каждый день все мы должны были доказывать, что достойны называться семьей дворянина, офицера. И для… девушек… тогда самым главным было удачно выйти замуж. У сестры не было с этим проблем, а я уже тогда понимал, что всё это как-то неправильно, не для меня.       Игорь молчит, не перебивая, а еще безумно сильно хочет взять его за руку. И, рассудив, что думать тут нечего, скользит ладонью к его сжатому кулаку, накрывает осторожно, как бы вопросительно. Дыхание сбивается, когда Петя без лишних слов раскрывает ладонь и так же молча переплетает с ним пальцы, сжимая намертво в крепкий замок.       — Я ничего тогда не понимал, о таком ведь не говорили, а если бы я попытался хотя бы заикнуться, то… даже представить боюсь, что бы со мной сделали! — Он качает головой, пряча глаза длинной челкой. — Еще и в стране творилось хуй пойми что. Мне ничего, конечно, толком не рассказывали и не позволяли ни с кем говорить, я всё узнал, уже когда восстание началось. Примерно тогда же в город приехали охотницы и…       — Погоди, — осторожно перебивает Игорь. — Которое восстание?       Петя замирает.       — Декабристов, — говорит ему в тон.       — А, — так же ровно отзывается Игорь. — Понятно.       Петя тихонько смеется, утыкаясь лбом ему в плечо. Правда, поднимает голову до обидного быстро, зато больше не отодвигается и греет теплом его бедро.       — Так вот, в город приехали охотницы, но я тогда еще не знал, кто они. Познакомился с одной, мы стали много общаться, хоть матушке это и не нравилось. Чувствовала она, что ли… Моя младшая сестра к тому моменту уже была обвенчана, и вот мне сказали, что и за меня уже договорились. Типа, так продолжаться не может, еще немного, и никто меня не возьмет.       Его ладонь сжимается еще сильнее.       — Я не знал и до сих пор не знаю, кто это был. Помню только, отец сказал: «Это достойный человек, преданный государю и отечеству, а не наивный щенок с этой площади».       Игорь прикрывает глаза и, не сдержавшись, прижимается щекой к Петиной макушке. Пояснения тут не нужны — и без них понятно, что свободолюбивый, отвергающий традиции Петя не смог бы сойтись с таким человеком. И кто знает, чем бы всё закончилось, если бы не охотницы.       — Изо дня в день что-то происходило, и в суматохе несложно было найти возможность сбежать. Я ушел из дома, пока еще продолжались суды и казни, родителей часто не было дома, их… приглашали… В общем, как-то так, — скомкано заканчивает он. — Мне всё рассказали, объяснили, что я буду делать и как жить. Сука, эта клятва ведь была для меня спасением! Только что мне вбивали в голову, что без мужа я никто и никому не нужен, а теперь наоборот — взяли с меня обет безбрачия и сказали, что я сам по себе охуенный. Вот такие дела.       И несмотря на то, что это определенно было для Пети лучшим решением в жизни, в его голосе Игорь отчетливо слышит затаенную печаль.       — Сколько тебе было? — спрашивает он, уже опасаясь услышать ответ.       Какой возраст для девушек в тысяча восемьсот двадцать пятом считался поздним для брака?..       Петя медлит, прежде чем напряженным тоном выдать:       — Восемнадцать.       Ответ однозначно расходится с ожидаемым. Игорь не уверен, насколько вообще вежливо спрашивать охотниц — и охотников — о возрасте, так что изворачивается максимально деликатно:       — Так ты еще лет пять мог спокойно сидеть на родителях, нет?       Петя пожимает плечами, задумчиво водит большим пальцем по тыльной стороне Игоревой ладони. Только сейчас Игорь замечает, что руки у него чуть более изящные и тонкие, чем обычно бывают даже у худых парней.       — Я же говорю, они слишком заботились о своей репутации. — Помедлив, он добавляет нарочито равнодушно: — Поэтому про меня никакой информации не найдешь, они всё уничтожили. Знакомым сказали, что их дочь уехала на юг лечиться, но не справилась с болезнью и умерла, а сами сделали вид, что ее никогда не существовало. Ну, мне так даже спокойнее.       Игорь шумно выдыхает и обнимает его за плечи свободной рукой. И малодушно радуется, что у них случился такой разговор, потому что когда еще будет возможность вот так обнимать Петю и чувствовать, как тот жмется ближе в поисках тепла?       Будет ли вообще?       Думать об этом не хочется, и Игорь честно старается сконцентрироваться на том, что по-настоящему важно: на Пете и его спокойствии. Отчаянно хочется забрать всю его боль себе. Он, конечно, сильный и всё выдержит, но если бы у Игоря была возможность оградить его от этого, он бы с радостью ею воспользовался.       — А Юля? — аккуратно спрашивает он, надеясь сменить тему.       Петя хмыкает и ощутимо расслабляется, спокойно укладывает голову у него на груди. Продолжает тише, спокойнее, как будто разморен и скоро уснет:       — С Юлей мы встретились спустя почти столетие. Ну, ты сам знаешь, революция… Она стала моей первой близкой подругой. И она же помогла мне всё про себя понять — так уж вышло, что до нее поговорить об этом было не с кем. Ты бы знал, как я испугался, когда понял, что…       — Что Артемида?..       — Да. Но она очень мудрая богиня. — В его голосе слышатся неприкрытые уважение и благодарность. — Она как-то узнала обо всём и сама вызвала меня на разговор. Я уж думал — всё, выгонят нахуй или просто убьют, и еще неясно, что было бы хуже! Но нет. Она как-то издалека начала разговор, рассказала про Ориона. Спросила, точно ли я уверен, и я сказал… Блин, так пафосно спизданул, конечно!.. Что, типа, в каком бы теле я ни был рожден, я сам точно знаю, кто я. И Артемида не только позволила остаться, но и сама благословила мое новое имя. Выбрал, кстати, в честь — не поверишь — Петра Первого.       Игорь тихонько смеется, стараясь его не потревожить.       — Юля была рядом с самого начала, но в девяностых, когда началась вся эта хуйня, да еще погибла… — Он резко замолкает. — Неважно. В общем, Юля потом ушла из команды, а потом и я тоже. Как-то, знаешь, резко потерял смысл всего, что мы делали.       Он снова задумчиво ведет большим пальцем по ладони Игоря, и от этого трогательного — во всех смыслах — жеста затапливает вдруг какой-то совершенно не контролируемой, непрошеной нежностью. Игорь выдыхает Пете в макушку и тут же снова вдыхает, чувствуя его теплый, чуть сладковатый от смеси шампуня и пота запах.       А Петя шепчет:       — Я всего десять лет, как смог стать самим собой, прикинь? Хотя врачи появились давным-давно. Я бы давно психанул и пошел, но меня Юля отговаривала: всё обещала, что однажды медицина дойдет до нужного уровня, что у меня есть всё время мира и я могу подождать, когда станет безопаснее… Так и вышло. Я старше на восемьдесят семь лет, но так и не смог стать умнее нее.       Он вдруг начинает отстраняться, и Игорь чуть ли не скулит, машинально тянется за ним, но Петя чуть поворачивается, не выпутываясь из объятий — когда они успели так крепко сплестись?.. — и поднимает на него взгляд. Мерцающий в полумраке и какой-то совершенно отчаянный.       — Знаешь, а ты ведь первый, кому я всё это рассказываю, — выдыхает он и нервно облизывает губы. — Вот и вырвалось так много всего, и лишнего, может, тоже. Даже Олег не знал, а мы ведь столько лет вместе служили. Но я не жалею, знаешь.       У Игоря нехорошо екает сердце.       — Петь… Для меня, правда, очень ценно, что ты мне так доверился, и спасибо за это. — Словами через рот, всё, как Юля учила. Она и правда чертовски умная женщина. — Но я не понимаю… почему? Вернее, зачем? Зачем ты решил всё мне рассказать?       — Затем, что… — выпаливает Петя быстрее, чем успевает придумать, что пытается сказать, и несвязно бормочет: — Что я не хочу, чтобы ты думал, что я специально. Игорь… я не играю с тобой и никогда не играл. Я не хочу, чтобы ты…       — Я так не думал.       — Значит скоро подумал бы! Потому что охотницам нельзя встречаться с мужчинами, нельзя заводить семьи, ничего нельзя, поэтому у нас с тобой никогда ничего не будет, и я не хочу, чтобы ты думал, что тебе одному из-за этого тяжело!..       Петя совсем задыхается словами, его слегка потряхивает, и Игорь бездумно ведет ладонью от его плеч по спине и обратно. Пытается вслушаться, но магнетические немигающие глаза не дают сосредоточиться.       А Петя продолжает бормотать, сбиваясь на тихие, несдержанные всхлипы:       — Игорь, я… я никогда ни о чём не жалел, да и сейчас не жалею, потому что, сложись всё иначе, мы бы вообще не встретились, но сука… Если бы я мог что-то поменять… Если бы… Игорь…       Игорь не улавливает момент, когда подаётся вперед, не осознаёт, что и зачем делает. Самому себе он позже будет клясться, что хотел прижаться лбом к Петиному лбу, только и всего.       Но Петя, такой потерянный и расстроенный, так отчаянно ищущий тепла и нежности, просто не дал ему никаких шансов. И несколько долгих секунд — а может, и минут — Игорь не осознаёт ничего: ни себя, ни этот мир, ни панический вой сирены в голове.       Несколько бесконечных мгновений существует только Петя: его запах, его дрожащие плечи под рукой, его прохладная щека под ладонью, его теплые губы с горьким привкусом коньяка и солёным от слёз послевкусием.       Петя его не отталкивает. Наоборот — прижимается ближе и, кажется, не дышит, жмурится так, что ресницы трепещут и щекочут кожу, целует неумело — конечно, черт возьми, неумело, потому что, вероятно, чуть ли не впервые в жизни… Но очень откровенно и чувственно, как будто на эти несколько секунд-минут отдает Игорю всего себя.       Душа? Нараспашку. Сердце? Всё твое.       Но ровно до момента, когда одному из них приходится очнуться.       Игорю кажется, что он не разрывает поцелуй, а отрывает от себя кусок кожи вместе с половиной жизненно важных органов, — так больно, что выть хочется. Не от того, что приходится отталкивать от себя того, кого хочется обнять и никогда не отпускать. А от того, что он в принципе не имел права целовать его.       И что это был первый и последний их поцелуй.       — Прости, — выдавливают они в один голос.       Пальцы Пети впиваются в его плечи, цепляются за ткань футболки так, как будто пытаются ее порвать, но Петя на него больше не смотрит. Игорь тоже отворачивается, крепко сжимая зубы, чтобы ничего не сказать, пытается хоть на чем-то сфокусироваться, но в глазах всё плывет. Тогда он молча накрывает ладонью одну руку Пети на своём плече и сжимает изо всех сил.       Удар сердца, еще один, и вот Петя рывком поднимается, делает шаг по ступенькам и легонько, явно нехотя пытается вырвать руку. Игорь, зажмурившись, не сразу его отпускает, но потом мысленно ударяет себя по башке и усилием воли разжимает пальцы. Ладонь Пети выскальзывает из них так медленно, как будто тот даёт возможность передумать, снова схватить его, рвануть к себе… Но это лишь иллюзия выбора — оба ведь знают, что его нет.       Петя уходит так же быстро и незаметно, как пришел, а Игорь зажмуривается и прижимает ко лбу кулак, в котором еще хранится чужое тепло.       «Что ж ты натворил, а?»       Кто-то сказал бы, что единственный поцелуй — лучше, чем никакого. Но именно он стал теперь точкой невозврата. Потому что влечение и влюбленность можно побороть и пережить, но то, что произошло сейчас, ни Игорь, ни Петя забыть не смогут, наверное, никогда.       И лучше было бы им вовсе друг друга не встречать. Лучше было бы не знать, каково это — целовать друг друга, чувствовать в своих руках и не думать о том, что их «навсегда» никогда не станет возможным.