Привет. Меня зовут Оля. Мне 17. Я проститутка.

Я только осматриваюсь, чёрт, я даже примерно не понимаю, по-моему это вообще чёртово Подмосковье. Он только смотрит на из окна. Я невольно отхожу назад, чёрт, что вообще делать? Я вижу, как он исчезает из окна. Твою мать! Нет! Я не хочу всего этого снова! Не хочу! Я слышу шум машин, чёрт, если это его извращенцы?! Меня же прямо здесь порешают! Я всё ещё аккуратно отхожу назад. Стоп, это машина Артура? А, как он… Да уже не важно! Главное, что меня заберут отсюда. Он не один? Так, я вообще ничего не врубаю. Артур выходит из машины с битой в руках, вместе с Женей и Витей. Это ещё два сутенера, друганы Артура, я порой тусила с ними. Не так, как вы подумали. Не с кем не из них спала, это были просто разговоры, короче, классно я с ними коннекчу! Я вообще не понимаю, почему у них троих бита в руках. — Оль, иди в машину, — говорит Артур, я только осторожно ухожу за их спины. Этот хрен выходит из дома. Они резко скручивают его, а дальше я видела, как и без того не симпатичное тело превращается во что-то месево. — Какого хуя, блять?! Ты решил, что это классно изнасиловать трёх девочек из разных борделей в один день?! Ты думал, что мы тупые? Ты долбаёб?! Отвечай! — кричал Витя. Он только что-то мычал, они резко останавливаются, когда кажется понимают, что ещё немного и будет труп. А потом просто кидают зажигалку в его дом и всё резко вспыхивает, я только непонимающе смотрю на них. — По-моему ему мало, — рычит Артур. — Успокойся, итак за месяц дохуя людей порешали, я десятерых только в месяц замочил. Нехуй говорить, что один, а по итогу все десять. Ща, ментам позвоним, пусть всё привязывают к этим ОПГ, зря крышуют, что ли? — говорит Женя, Артур только шумно выдыхает. — Ты, как, Оль? — тихо спрашивает он, хотя дорожка, крови, которую я оставила за собой, говорила о многом. — Бывало и лучше, — из моих глаз до сих пор катятся слёзы, которы я не замечаю. — Поехали ко мне, Оль, поехали, — он помогает мне усесться в машину, я только машу ребятам и мы уезжаем отсюда. Только у него дома, сажусь на пуфик и тяжело вздыхаю, чувствую, как боль отдаётся во всём теле. Слезы продолжают течь, от психологической боли, то ли от физической. — Как вы узнали? — только спрашиваю я, когда он помогает мне раздеться. — Витя позвонил мне и рассказал о нём, а потом Женя, у него водитель сам отвозил туда девочку, мы адрес и узнали, ну и потом приехали на место. Старый ублюдок, — шипит он. — Олюш, давай сейчас в ванну сходишь, хорошо? — я только киваю, всхлипывая. — Ну тише, тише, всё, всё уже хорошо, маленькая, хорошо, не плачь. Захожу в ванну. Опять. Как я отвыкла от этих клиентов извращенцов. Хотя, как отвыкла? По-моему про такое никогда не забудешь, вечно будешь помнить их. Я лично не помню ничьи лица, они для меня, как ребь по телику. Я помню, что со мной творили, но если я условно пройду с ним по улице в расстоянии в пять сантиметров, то никогда не узнаю его. Вот блин, прямое доказательство, что статус не делает человека хорошим. Какого фига он вообще со мной так обращается? Кто ему дал право? Это же вообще в корне неправильно. Ну блин, по-моему это полное искажение веры какой-то, что ли и религии. Я хоть во всю эту хрень не верю, но по рассказам из началки я помню, что это про что-то доброе и светлое. У него вообще нет права так обращаться со мной, честно, я бы других поняла, но не его. Это ведь не правильно так обращаться с девушкой. И вообще в Библии проститутки никогда не были грязными, наоборот Иисус говорил, что они несчастны, а они сама ему помогали. Я знаю, я читала. Так, что пусть сначала ознакомиться с этой неинтересной книжкой. И вообще он меня боготворить должен, я же типа помогала ему. Не знаю, мне почему-то проще это было бы стерпеть от другого мужчины, чем от него. Вот я вам говорю, что в этой религии и вашей вере ничего святого нет. Только угнетение одно. Чувак, то что ты служишь в церкви, а я не трассе, не делает тебя охуеть, каким крутым. Только и знаю, что говорить, что они верят во всё, им уготована дорога в Рай, а нам мерзким животным, дорога в Ад, ибо не чтим Господа Бога, не молимся, и кучи всякой хрени не делаем. Ну реально, если они все такие офигеть, какие блаженные, то почему у него такая же крутая тачка, как Артура? Э! Какого фига?! Разве он должен быть, не прикосклонным к тем предметам, которые застилают ему лицо, или как там пишут? А то только и знают, везде свой патриархат двигать, женщина должны сдохнуть, но родить тебе десятку, а ты будешь спрашивать изредка, а не сдохли ли они. Ведь его дело намного выше, чем это низость, как забота с детьми. Короче, нет ничего святого в вашей религии. Я в этом уже, который раз убеждаюсь. Тьфу на этого ублюдка. Выхожу из ванны и устало валюсь на кровать, как-то привычно прижимаясь к Артуру. Блин, как я скучала по таким ночам. С ним так хорошо и уютно, сразу все страхи забываются. Чувствуешь себя спокойно, что ли? — Засыпай, Оленька, всё, всё уже хорошо. Может всё-таки обезбола дать? — в его глазах я вижу тревогу и страх, чего теперь больше не видела в глазах Олега, и на душе становится резко горько и радостно одновременно. Горько от того, что я связываю жизнь с ТАКИМ человеком и радостно от того, что у меня есть такой, как Артур. — Всё нормально правда, — заверяю я его. — Со мной были ситухи и похуже. — Похуже, — он многозначительно вздыхает, но потом словно понимает, что обсуждать это я сейчас не хочу. — Хорошо, засыпай, Оленька, засыпай, — от его ласковых поглаживаний я проваливаюсь в сон. Просыпаюсь от мерзкого звона будильника. Да чёрт, да опять! Блин, ещё и к матери идти за подписью, двойное удовольствие с утра, просто класс. Блин, и ещё что-то надо Артуру соврать про мать, а ладно, чё-нибудь придумаю, я на это мастер! Даже без его зова и уговора поднимаюсь и иду на кухню. М, кайф. Теперь вместо блинчиков, оладьи, блин, можно мне каждый день такой завтрак? — Привет, — говорю я тихим голосом, если честно, я сама толком не знаю, как его уломать довести меня до матери, и под, каким предлогом, и я резко чувствую стыд, от того, что так крупно ему соврала. — можешь меня сегодня до матери подкинуть? Я у неё заначку оставила, забрать хочу. — А ты не боишься, что мать могла найти? — Она в пачке от томпонов лежала. Ну так, что сможешь? — Оль, настолько всё плохо? — в глазах снова тревога, единственный человек, кто заботится об мне из мужчин, не считая Стёпы. — Нет, ты что, всё путём, — тут же пытаюсь его успокоить. — Просто лишние деньги никогда не помешают, — поджимаю губы и опускаю глаза. — Хорошо подброшу, — улыбается он. — Давай заканчивай завтракать, да поедим, — и легонько целует меня в макушку, ох блин, как бы я хотела, чтобы Олег ко мне относился также, как он, но этого теперь наверно не будет никогда. Едим на его машине, ко мне в общагу. Вместе идём к моей комнате, видимо он хочет, чтобы всё прошло относительно спокойно. Захожу в комнату. Ёпт твою мать. Какого чёрта тут творится? Да, стоило только съехать, а тут уже притон. Получается я всё ещё держала типа в нормальном состоянии. Блин, где среди этой груды тел моя мать-то? Перешагиваю через всё это. О, наконец-то, нашли пропажу. Лежит, в своём отвратительном чёрно-розовом боди. Фу! Пошлячка! Ой, опять напилась, тяну её на себя в попытках усадить на кровать, и только сейчас понимаю, что она холодная. Что, в смысле? Да этого быть не может! Очень осторожно дотрагиваюсь до руки, но пульса не было. Чёрт. Резко выбегаю. — Артур, Артур, там-там, — только заплетающимся языком говорю я, тыча на дверь. — Оль, Оль, что произошло? — крепко обнимает меня и мы заходим, я только указываю на свою мать. — Она мертва, — тихо произношу я. Артур только смотрит на эти тела, а потом резко выбрасывает их за дверь. — Какого хуя, вы не заметили, что она сдохла? — срывается на крик он. — Наверно похороны организовывать, там машину заказывать, цветы покупать, с кладбищем договариваться, с гробом тоже, — тараторю я, чувствуя, как ноги подкашиваются. — Оль, Оль, тихо-тихо, успокойся пожалуйста, тише, тише, я всё организую слышишь? Я помогу тебе во всём, только успокойся пожалуйста, Олюш, — он подхватывает меня за талию и осторожно сажает меня к себе на колени. Я даже сейчас толком не знаю, как реагировать. У меня какой-то шок, что ли. И надо ли говорить, что у нас никакие отношения были. Даже не так, я её просто ненавидела всю жизнь, а она клала на меня болт. Я, столько раз говорила, что я хочу, чтобы она сдохла, я честно в десять лет сама пыталась убить себя, а потом её. Это, как надо довести меня было, чтобы у ребенка десяти лет были такие мысли. Это же просто треш. А сейчас, я честно ничего не ощущаю, мне не больно, не круто, мне просто никак. Может потому что с ней всю жизнь было просто никак. Я к ней ничего не испытывала, как и она ко мне. Я прекрасно знаю, что, если бы она также нашла моё тело, то ничего бы с ней не случилось. Да и ей было откровенно похуй на меня, как я тогда съехала, она даже не волновалась, ну была у неё дочь и была, подумаешь пропала куда-то, ну так это уже не её проблемы. Она в принципе так всю жизнь жила, мои потребности, интересы, желания, защита, всё это было на втором плане. Ей было главное она сама, её удовольствие и кайф. Она просто была чёртовой эгоисткой, и думала только о себе. О том, что десятилетняя девочка смотрит на соитие пофиг, о том что её лапают, пофиг. Вообще всё пофиг. Как там жить-то можно. Знаете я сейчас наверно испытываю только жгучую обиду на неё. За то что она, столько всего мне не дала, хотя я в этом так нуждалась всю жизнь. Она не дала мне самого базового любви, что должна делать каждая мать. И сейчас я наверно только её и испытываю. Потому что знаете я в глубине души ещё где-то верила, что она возьмётся за ум, что она начнёт побороться с зависимостью, что она банально окажется сильнее её. Что она вспомнит, что у неё есть Я в конце-концов. Разве ребёнок это не самая огромная мотивация, чтобы не скатываться в это болота разврата и алкоголя? Видимо для неё нет. Меня для неё никогда не было. И это бесит. Потому что честно я до сих пор до этого момента представляла, как в один день она проснётся, схватится за голову и побежит искать меня по городу, а потом упадёт в ноги, и начнёт слезно молить прощения о том, что совершила, и скажет, что всё осознала, что бросит, что теперь мы будем идеальной семьёй. Но этого не произошло, да и при её жизни бы такого не было. Она слишком любит себя, чтобы начать меняться, РАДИ МЕНЯ. Никогда бы она так не поступила, потому что я ей откровенно не нужна всю жизнь. Может так и лучше, что произошло. Хорошо, что сдохла! — Оль, давай так сейчас. Я вызываю службу, и после школы встретимся, я помогу тебе всё оформить, — говорит он, осторожно прижимая меня к себе. — Хорошо, — говорю я, севшим голосом. — А я пока все ещё вещи соберу. Потом приезжают в белых халатах, её куда-то увозят. Точнее не куда-то, а в морг. А я только собираю все вещи. Их было немного, все свои шмотки я перевезла, когда съезжала. Так, что теперь максимум, что меня ждал, это неожиданно забытые мелочи. Коробка собралась небольшая. Знаете, похожая на те, которые в американских фильмах таскают, когда переезжают. В основном это был какой-то старый хлам, который хранился в материных коробках, на самом шкафу. Единственное, что здесь было более менее интересно это альбом, но я его никогда не открывала, но заберу с собой. Только каким-то опустошенным взглядом осматриваю эту маленькую комнатку с стенами, покрашенными в голубую краску. Теперь она была очень пустой. Артур, крепко берет меня за руку и выводит из мерзкой общаги. Я только киваю ему на прощанье и иду к Олегу, как дибилка, с этой коробкой блин. Стёпа, чуть не сбивает меня с ног, но с интересом заглядывает в коробку, но я почему-то ему не даю, мне кажется мы потом посмотрим этот хлам вместе. Чего кривить душой, люблю я хлам разглядывать. Вот такая я барахольщица. Молча ставлю коробку и прохожу на кухню, где уже вовсю завтракает Олег, своей отвратительной овсянкой, спасибо Артуру, который накормил. — Мама умерла, — только тихо говорю я, без каких-либо предисловий и воды, а чё, такие вещи надо сообщать сразу! — То есть нам будет проблематично с твоим согласием? — спрашивает он, поворачивая голову, да он чё совсем охренел? — Типа того, — запинаюсь я. — Ты вообще понял, что я сказала? — Да, что у тебя умерла мать, — он ответил также флегматично, флегматик хренов. — Обычно в таких случах не знаю говорят какую-то хрень по типу мне жаль. — Оль, ты же была с ней в не лучших отношениях. — Да, но это не отменят того факта, что я хочу хоть какой-то поддержки, — блин, пусть он уже расчехлиться. — Оль. — Да пошёл ты! Чёртов ублюдок! — резко срываюсь я, и прежде, чем он успевает подскочить, хватаю Стёпу и сумку и выбегаю в подъезд, заебал уже! В школу прихожу самая первая, задрал уже! Неужели так сложно даже иллюзорно хоть поддержать. Да я не любила её, но это не повод вести себя, как конченная тварь. Блиин, к нам же сегодня кто-то из церкви должен прийти на урок общаги. Наверняка говорить о добром и светлом. Или говорить, что шлюхами быть плохо, надо рожать в шестнадцать, варить борщи, и вылизывать ноги мужчинам, ведь мы женщины. Хотя, это наверно даже… Нет это всё-таки хуже урока общаги, пусть не приходит, может он заболеет? А чё, я всегда так делаю, когда мне лень куда-то идти. Нормальная схема. Начинаем заполнять кабинет и тут заходит. Заходит! Нихрена себе, заходит! Это же он! Клиент мой ночной! Как он вообще дошел до нас?! Как он жив блин остался?! — Итак класс, к сожалению с Валентином Игоревичем, случилась большая неприятность, если так мягко можно выразиться, но он всё равно смог сюда прийти, чтобы поговорить с вами. Давайте поаплодируем только за это, — но была тишина, он даже нас своим грозным взглядом не смог уломать на хлопки. — Давайте я буду говорить за него, он мне написал, что он хотел бы сказать, представляете смог написать, это очень мужественно. Итак, религия это очень светлое и… — Можно я вас прерву? Просто я с ним знакома, ночью познакомились, кстати клиент он отвратительный. Во, смотрите, чё творит, — и показываю запись с камеры, и только ловлю его шокированный взгляд, а вот нефиг, сам виноват, ща ему скажут. — И, что в этом такого Ольга Шнурова? — надменно спрашивает он. — С тобой так и надо, ты ведь не заслуживаешь к себе нормально обращения. Ты проститутка. Чего ты хотела? Ты знала, на что ты идёшь, когда шла на эту работу. И теперь ты жалуешься на клиентов? А может кто-то не может обслужить нормально? Ты сейчас, чего хочешь жалости? Нет. Её не будет. Ты сама виновата. Ты знала, куда шла. И зачем ещё эту камеру принесла? — я только закусываю губу, а потом со всей хилы хреначу камеру об пол, и она разлетается на куски, одним запускаюсь в него, но эта падла уворачивается. Только резко вскакиваю и нафиг убегаю из класса. Вот вам и справедливость, называется. Когда искренни надеялась, что его зачморят, но ему по итогу ничего даже не сказали. Виновата всегда я. Клиента я блин убслужить не могу, если он не кончил, то пусть пойдёт провериться на импотенцию, моя сфера услуг на этом заканчивается. Знала, на что иду. Да я понятия не имела в свои тринадцать лет, на что иду. Мне есть хочется, и работу нашла. Мне тогда было главное просто поесть и прокладки купить, прикиньте, как для счастья мало было, а ну ещё, чтоб свет был. Это только потом открылись все эти извращенцы, которых бы на бутылку посадить по-хорошему пусть испытают то, что я испытываю. И вообще, я такие услуги не оказываю, если на то пошло. У нас вам есть Миранда, которая тебя в любую дырку примет, если ты ей хорошо заплатишь конечно, это дура и без резинки соглашается. Идиотка! А я блин, извините, но такую сферу услуг не предоставляю. Хочешь экзотику, беру экзотику. Всё! Схема проста! Меня бы так не бомбило, если бы клиенты не заходили за рамки моих прав. Я спокойно отношусь к тем, кто просто спит со мной и платит. Вот он адекватный. Я не испытываю к нему никакого омерзения, но никогда они начинают делать то, что не могут делать. Я не дам тебе в другие места, смирись ты с этим, неужели так сложно просто взять ту, которая тебе все сама сделает? Хотя нет, так не интересно, надо же показать, кто тут хозяин, что я не могу даже пикнуть, что я всего лишь грязная шлюха, которой он ещё делает ОДОЛЖЕНИЕ, что заказывает меня, и платит деньги. Знаете, мне такие одолжение нахуй не нежны! Я бы работала без них, я бы может могла в идеальном мире филтровать клиентов и катать заявы. Но у нас в России так не пройдёт. Ты проститутка, которую изнасиловали, потом она залетела от клиента, я ещё у тебя тридцать ножевых. А так, ты ещё аборт собираешься делать? Так ты сама, сука тупая, виновата. Нефиг в проститутки идти! Ты знала, куда идёшь? А почему ты туда пошла, есть дворник! Что, ты мать одиночка, и тебе кормить ребенка не на что, ах ты шлюха подзаборная, ты же даже легально работать не хочешь, только на хуях скакать хочешь. А теперь ещё жалуешься, падаль вонючая. Что? Нет, клиент не виноват. Он мужчина, ему можно, ты сама его обслуживала, и вообще вас изнасиловать не могут, вы все нимфоманки, вам секс нравится. И нет заяву катать не будем, а вот ты пойдешь под статьёй 6.11 потому что проститутка, а он не виноват, а то что залетела, так рожать надо, а вообще попробуй с ним сойтись, он хороший, он тебе денег заплатил. Что, не хочешь? Ну и шлюха ты тупая! Вот, как у нас мыслит общество в отношении нас. А я скажу одно, мы выбирали профессию. Но я не выбирала ехать на верную смерть каждый раз. Стёпа только ласково гладит меня и вытирает слёзы мой котенок, только он меня понимает, в этой дерьмовой школе. Школьный день подходит к концу, когда я подхожу к кабинету Олега, надеясь, что сейчас уйдем вместе, с утра мы с ним так и не поговорили, о чём я сейчас очень жалею. Открываю кабинет, и тут же отшатываюсь. Олег был с Любкой, трахал её на парте. — Какого чёрта? — только спрашиваю я, чувствуя, как на глаза накатывают слёзы. — Ты чего сюда зашла? — Я?! Может объяснишь, почему ты эту шлюху трахаешь?! — Да может, потому что она хоть секс может нормальный дать, в отличии от тебя проститутки, которая ничего не чувствует! Он резко хватает меня за волосы, а я только всхлипываю и чувствую, как он ударяет меня головой о зеркало, которое вмиг трещит. Из глаз начинают только сильнее идти слёзы, я всхлипываю. А Стёпа только резко хватает осколок, и угрожающе двигается на Олега. Я через какую-то пелену вижу, как Любка хватает одежду и начинает собираться. — Стой, подожди, — он хватает её за руку. — Да пошли вы! Я не хочу также получить! Только выползаю из кабинета, именно выползаю. Из глаз льются слёзы то ли от боли, то ли от обиды. Класс, мне уже изменят. Хотя, Олег ведь прав, я сама в этом виновата. У нормальных девушек ведь не изменяют. Да и вообще секс изменой наверно считать нельзя. Измена, это когда уже долго встречаются, какие-то отношения, всё такое. А тут всего лишь секс. Кажется теперь я начинаю понимать дамочек, которые говорили, что секс с проституткой это не измена, типа это всего лишь обычный секс, и вообще жена сама виновата, не даёт, как он хочет. Кажется теперь я сама стала той самой «женой». Да блин, чё мне с собой-то сделать?! Ну не чувствую я к нему, во время секса ничего. Не ну чувствую! Что в этом моя вина? А стоп, наверно да. Хорошо, и как развить в себе это чувство? Я блин четыре года живу без всех этих «чувств» мне вообще слабо представляется, как при сексе можно что-то испытывать. Это же ничего такого по сути, просто физиологическая потребность. Блин, думаю, как ханжа. И как мне разбудить эти чувства к Олегу? Я по-моему сейчас на худой конец согласна таблетки возбуждающие глотать. А чё, говорят заводит. Знаете, это всяко лучше, чем идти к врачу и спрашивать, а не фригидна ли я случаем. Ещё деньги на это тратить, а потом на лечение. Да ну нафиг, а может просто вести себя, как на работе? Тупо, стонать, мужики всегда такому верят. Они почему-то всегда такой хрени верят, это повышает их самооценку, проверено опытом. Просто так обидно, что ты по итогу стало той, кому изменяют. Ты понимаешь, что проблема только в тебе. Потому что хорошим девушкам парни не изменяют. Выходим из школы, где уже стоит Артур, я распускаю волосы в надежде, что он не заметит, и то, что Стёпа промолчит, но это вряд ли. Хотя… В нашем мире все возможно. — Привет, — тихо говорю я. — Поехали надо заняться всем этим, — честно никогда бы не подумала, что в семнадцать лет буду кого-то хоронить. В морге встречаемся с врачом. — Цирроз печени, ваша мама очень сильно злоупотребляла алкоголем, и отсюда начала развиваться болезнь. Это была к сожалению последняя стадия и тут уже ничего нельзя было сделать. — Как это банально для алкоголика, — тихо произношу я. Дальше какие-то бумажки, в основном говорит Артур, я только документы всем показываю. Мы приезжаем домой только под вечер и мозг че-то совсем не осознает, что только что были. Документы, документы, документы. Я остаюсь у Артура забираю коробку с хламом с собой, не знаю, почему я хочу рассматривать всё это у него. Стёпа сидит рядом с нами. Первым делом вытаскиваю старинный и коричневый альбом. С этими фотками в черно-белом цвете. Но фоток в нём откровенно не много. Всё начиналась с бабушки и дедушки. Знаете, я по-моему этот альбом смотрела от силы три раза в свое жизни. И всегда мысленно делила его на три раздела. Детство матери, и моё. Ну чё, фоток, капец, как мало. Сколько фоток, столько и разделов! Я тут не виновата, вот! Сначала бабушка и дедушка. Честно даже в свои тридцать выглядели стремно. Не знаю, может я как-то с предубеждениями к ним отношусь, но по-моему по глазам видно. Психи! А может это всё из-за Анечки, которую они мачкнули. Потом шла фотка матери. Ей было наверно лет пять может. Кстати в детстве была красивой. Не знаю в этих глазах что-то было. Она сидела с этой неваляшкой. Дальше фоток не было, мать кажется что-то говорила про коробку с фотками, но уже из детского дома. Да кстати и не факт, что они были. Потому что мать порой говорила, что и потерять могла. Типа, детство срань полная, зачем фотки оттуда ещё хранить? Потом шла я. Ну, тут уже было целых пять фото! Моя мать с отцом, кстати он выглядит как додик дискотечный. Потом я в года три, с какими-то дешманскими игрушками. Потом я у ёлки. Я с со своим отчимом, из-за которого всё началось. Так, стоямба. Чё за лист? Его здесь раньше не было. Достаю и разворачиваю. Это почерк матери. И дата новая. Ну месяц назад. И, и что тут? «Оля. Пишу тебя я, твоя мама. Точнее, ты меня этим словом никогда не назовёшь. И правильно сделаешь на самом деле. Я не виню тебя в этом, Олечка. Как я давно тебя так не называла, наверно лет с пяти, как раз. Сейчас я не пьяная, знаешь специально три дня не пила, чтобы быть полностью трезвой. Кажется у меня это вышло. Ну руки все равно трясутся, волнуюсь наверно. Ты знаешь, я сейчас скажу тебе одну вещь, хотя ты наверно уже все поняла, потому что ты читаешь это, и знаешь, что я умерла. Я заболела чем-то. Очень сильно. Нет-нет, ты не подумай, я не собираюсь тебя упрекать и говорить, что настоящая дочь будет с сукой-матерью всегда. Я же все осознаю, когда трезвая. Так, к чему я это длинное вступление? Я прощение хотела попросить. Хотя, я не прошу его. Потому что понимаю, что такие вещи нельзя простить. Я проебала все твоё детство, начиная с пяти лет. Тот случай в десять, чёрт возьми, Олюш, я знаю, что такое не прощают. И я не хочу оправдываться, полная сука я. Ты съехала от меня. Я рада за тебя, что денег хватило на это, жить со мной невозможно. Я знаю, что на панели стоишь. И это всё из-за меня. Я не устану это повторять про себя, что я полная сука. Я, я очень сожалею, что из-за меня твоя жизнь пошла по пизде. Знаешь, я бы хотела сказать, что твои бабушка и дедушка полные говнари, и я живу, как они. Но нет. У меня был выбор. И его просрала. Встретила мужика, а потом забыла, что ты у меня есть. Я не виню тебя в том, что ты говоришь, что не ненавидишь мня. Чего греха таить, ты жила, ещё хуже, чем я. Я постоянно в не адеквате. Из-за меня все дерьмо, Олюш, я осознаю от только в периоды трезвости. Может из-за этого потом снова пью, чтобы не чувствовать это бесконечное чувство вины из-за этого? Я хотя, чего я оправдываюсь. Я слабая не на что не способная сучка. Знаешь, я не требую от тебя прощения. Просто знай, что мне очень жаль, что я превратила твою жизнь в ад. Ты только, Олюш, не повторяй моих ошибок. Хотя, я знаю, не повторишь. Ты у меня умненькая девочка. Просто знай, что я люблю тебя. И просто ещё раз прости». Я только молча смотрю на это письмо. А потом разрываю его в клочья. Нет, я не верю ей. И никогда не поверю. Потому что такое нельзя простить. Нельзя простить то, что было все семнадцать. Нельзя простить за мои десять лет, такое не прощают. От этого письма теперь становится только ещё более мерзко. За свою мать. Я и понимаю, что не зря я её не любила и не люблю. Потому что, если она могла не пить три дня, то, какого хуя, не пила и больше? Что, чувство вины так гложило? Нет, ей просто хотелось дальше пить. Она просто слабая безвольная личность, которая надеялась, что сможет надавить на жалость. Лучше бы вообще ничего не писала. Так лучше бы было! А то получается, мы всё осознанием, но нам так стыдно, что мы дальше пьём. Лучше бы я вообще это не читала. Она получается всё понимала. Что я проституткой из-за неё стала. Мне было проще жить со осознанием того, что алкоголь, настолько съел её мозг, что она тупо не понимает происходящего. Но она понимала. Понимала тогда, и понимает сейчас. Что это полная тварь. Я не могу простить её за своё детство. Такое не прощают! Даже у неё оно было лучше! Так, какого чёрта она решила превратить мою жизнь в ад?! Такие вещи не прощают! Она ничего не сделала для моего будущего. Нормальная мать бы не пила, не сделала то, что сделала, он бы работала, думала, как прокормить ребенка. О моём будущем в конце концов! Не отправила бы меня в проститутки! Я не хочу жалеть, эту больную социопатку, она этого не заслуживаем. У неё вышло надавить на жалось, она сделала только больнее, она творила эти вещи осознано. А от этого ещё противнее. В десять лет она понимала, поливая Стёпу кипятком она понимала, она все понимала. Она просто была ужасной мразью. Знаете, я думала тут будет раскаяние, но я его не увидела, только попытки надавить на то, что не давится. Это мерзко! Просто мерзко! Знаете, я не собираюсь перед вами выступать матерью Терезой, которая говорила, чтобы любит своих родителей алкашей любыми. Я не люблю. Совсем не люблю. И никогда не полюблю. Те вещи не прощают, зря я не убила ее тогда. Я не верю ей. И все мои утренние мысли верны. Хорошо, что её больше нет. Лучше никакой матери, чем такая. Ненавижу эту суку! Артур только крепко обнимает меня и прижимает к себе.