ничего святого

– Красив ли Петербург в огне?

– Бесспорно.

      Горка пепла рассыпалась под грубой наступью девушки в красной маске, скрывающей все лицо. Черные ботинки из-за этой золы быстро приобрели сероватый оттенок. А маска… Она, пожалуй, имела нечто схожее с дьяволом: рога. Три пары острых рогов разной длинны устремлялись вверх, к небу. Ни одна часть лица не была показана свету, даже глаза были скрыты за черной сеткой в полукруглых отверстиях. Дышать позволяли лишь вертикальные полосы, будто бы складывающиеся в улыбку, на нижней части маски, и отверстия в «носу», который словно и вовсе не являлся частью этого «аксессуара», а был будто просто надставлен сверху. В прочем, даже понять, что данный персонаж был представителем прекрасного пола, было трудновато.       Слышались звуки сирен, принадлежавшие приближающимся машинам пожарной и скорой служб.       Она стояла на втором этаже петербургского Гостиного Двора, прямо над главным входом. Из-за спины девушки вырывался огонь, все сильнее раздуваемый сильными порывами ветра, даже льющий стеной дождь был не в силах потушить этот пожар. Лишь по легкому движению головы, можно было догадаться, что она осмотрела столпившуюся практически у подножия здания толпу.       Чуть сбоку от предыдущей героини, стояла еще одна личность, так же в красной маске, однако, форма и количество рогов у нее все же отличалась. Одни, находившиеся ближе к середине лба, были такими же прямыми и острыми, как и у «коллеги», но вторые были больше похожи на бараньи. Она была в черном плаще, который делал ее присутствие еще более незаметным.       Сколько же еще было перед зданием таких «чертей»? Пожалуй, меньше, чем в аду, но все равно не мало. И все в таких же красных масках. Вот только рогов у них было всего по одной паре. «Демоны» заполонили весь торговый центр, перекрывая даже вход в метро.       – Еще чуть-чуть и здание будет не спасти, мы не хотим этого, помнишь? – прозвучал хриплый машинный голос.       Бросив короткий взгляд на сообщницу в бараньей маске, черноволосая девушка вышла вперед, чуть ли не свесившись с балкона, чтобы каждый мог хоть слегка рассмотреть ее в том количестве дыма, который источал Гостиный Двор.       – Я вижу, ваш любимый Виктор Константинович не спасает вас? – удивительно громко, каким-то механизированным, неестественным голосом, начала «дьяволица».       Многих могла бы удивить такая громкость, однако объяснить ее достаточно просто. Все дело в маске. С помощью динамика, встроенного в нее, можно было не только регулировать громкость своего голоса, но и его тембр и звучание.       В ответ на вопрос, толпа начала шуметь и выкрикивать что-то в защиту своего президента, но у стоявшей наверху девушки это не вызвало никаких эмоций.       – Передайте Маяковскому, что преступность будет жить все то время, пока жива я, – продолжала брюнетка, лишь повысив громкость, – А значит вечно. Дьявол вышел на охоту, а чертенок хочет поиграть…

***

      – «… Дьявол вышел на охоту, а чертенок хочет поиграть». Именно такие слова были произнесены главной виновницей вчерашнего вечера… – вещала симпатичная ведущая новостей.       – Ну, что говорят? – заходя на кухню, бросила мужчине, сидящему за обеденным столом, голубоглазая брюнетка, – Про вчерашнее?       – Ага, – не прожевав до конца свой бутерброд, слегка проглатывая слова, отвечал кудрявый шатен, – Говорят, что эта дамочка будто бы исчезла, ни следа за собой не оставив. Странное дело.       Взяв из старого жужжащего холодильника масло и колбасу, девушка подошла к столу и, не отрывая взгляда от телевизора, начала делать себе завтрак. На экране показался снимок той самой брюнетки в маске. В ответ на это голубоглазая фыркнула и поправила очки средним пальцем.       – Мы, вроде бы, живем в две тысячи сорок втором году, а фотография как будто из начала двухтысячных. Неужели не могли нормальную сделать? – стала возмущаться она, заправляя короткое каре за уши, – И что люди должны понять из этого снимка?       – Да брось, Жень, – немного небрежно отозвался мужчина, – Сама подумай: фото делалось в движении, среди дыма и кучи прочих помех, грех жаловаться.       В ответ на эти аргументы, Евгения еще раз фыркнула, прикусила губу и полушутливо-полусерьезно начала парировать:       – Ой, Петь, да ты ничего не понимаешь.       Усевшись, наконец, рядом с мужем, за крохотный стол с красной клетчатой клеенкой, девушка принялась за скромный завтрак в виде бутерброда с чаем, параллельно поглядывая новости. Разговор о событиях вчерашнего вечера уже закончился, теперь речь пошла о каких-то политических темах, которые Женю уже совсем не интересовали, в отличие от Пети, который вообще-то и работал в сфере международных отношений. Так что сколько раз брюнетка не пыталась переключить новостной канал на что-то более интересное, зеленоглазый тут же возвращал обратно. Первое время, конечно, девушка пыталась с этим бороться, однако, со временем поняла, что никаких результатов это не даст.       – У меня скоро командировка, – нарушил молчание глава семьи.       – Опять? – немного небрежно и с ноткой то ли разочарования, то ли раздражения бросила жена, отпив уже подостывший чай.       – Не делай вид будто тебе не все равно, – наклонив голову в сторону собеседницы произнес Фармаковский, – К тому же ты должна была бы быть готова к такому, когда шла замуж за дипломата.       – Когда я шла замуж за дипломата, я была готова к хорошей жизни, а не хрущевке на пятом этаже с ремонтом двадцатилетней давности и поездкам в Крым раз в два года, – съязвила Женя, надменно вздернув бровь, но мгновенно одумавшись, она извинилась.       Трещит ли их семейная жизнь по швам? Да, пожалуй. Как бы грустно это не звучало, но эту пару вряд ли уже было возможно спасти. Такие разочарованные в жизни, друг в друге, но в первую очередь в самих себе… Обозлившись на весь мир за свою «несправедливую» судьбу, они, пожалуй, не видели ничего кроме ошибок партнера, да и в собственных заблуждениях пара винила отнюдь не себя.       Как же они пришли к этому? Да проще простого. Раньше, когда чувства еще бушевали и у Жени, и у Пети, стоило одному оступиться, как другой, из своих альтруистичных побуждений, так же начинал тонуть за возлюбленным в тщетных попытках помочь. Вот и утопили друг друга.       – У Любы скоро День Рождения… Я надеялась, что ты будешь в городе… – уже не стервозно, а просто грустно говорила Женя, – Ты присутствовал, пожалуй, только на ее первом празднике, а в жизни подростка так или иначе должны присутствовать родители.       Кружка Петра со стуком опустилась на стол. Этот разговор несомненно его напрягал, но просто так закончить его, определенно не получится.       – Мы тринадцать лет практически не появлялись в ее жизни, а теперь ты вдруг решила, что пора ей заняться? – Фармаковский положил правую руку на щеку жены и повернул ее лицо на себя, – Ни себе, ни мне, ни Любе не ври, что ты можешь стать хорошей матерью. Прости, что звучу так грубо, но ты и сама, ведь, все понимаешь… – он погладил большим пальцев скулу девушки, касаясь маленькой черной родинки под ее глазом, – Ну, нет у нас каких-нибудь родительских инстинктов. Даже твоя сестра лучше справляется, чем мы с тобой вдвоем…       Брюнетка грустно улыбнулась. Она знала, что этот худощавый шатен прав. Но та толика любви, которую она испытывала к дочери, вынуждала ее испытывать вину за этот тринадцатилетний пробел в их отношениях.       Позавтракав, пара отправилась собираться на работу. Не то чтобы их сборы были чем-то важным, но они, пожалуй, показывали тот самый холод, который установился в их отношениях спустя все эти годы. Если когда-то, переодеваясь, женатики могли «поиграться» друг с другом, а то и вовсе разочек заняться сексом, то сейчас единственным их взаимодействием было завязывание Петиного галстука.       Так и сейчас. С каменным лицом Женя затянула галстук мужа, а после отряхнула его пиджак. Взглянув в зелено-карие глаза Пети, она как-то грустно вздохнула и отвела руки от Фармаковского.       – Удачи на работе, – произнесла девушка, отойдя от супруга.       – И тебе, – сухо ответил он и направился к входной двери.       – Удачи, пап! – донесся голос откуда-то из глубины квартиры, а спустя пару секунд в коридоре появилась низенькая шатенка.       Это была та самая Любовь Фармаковская. Она стояла, облокотившись одним плечом на дверной косяк, поправляя крупные кудри, которые то и дело сваливались ей на лицо. Удивительно гармонично в ней сочетались черты отца и матери: высокие миндалевидные зеленые глаза, доставшиеся от отца, были близко расположены к широкой материнской переносице, что создавало какой-то невинный образ, правильной формы губы были сейчас сложены бантиком, а одна бровь была вздернута чуть больше другой. В целом, она больше напоминала мать, даже по телосложению. Хотя Люба не раз ныла о том, что хотела бы иметь такую же худобу, как у отца, и что с радостью отдала бы за это то формистое тело, которое досталось ей от мамы.       – Ты поздновато встала, тебе так не кажется? – строго произнесла мать, но потом как-то резко оробела, будто бы вспомнив о том, что не имеет права так разговаривать с дочерью.       Слегка замявшись в начале, Женя быстро взяла себя в руки и решила продолжить свою «поучительную» речь:       – Знаешь, я в твоем возрасте себе такого не позволяла.       Люба бросила небрежный взгляд в сторону «учительницы» и обратилась к уходящему отцу:       – Папа, когда будешь возвращаться с работы, купи мне тетрадки, пожалуйста.       На этом присутствие дочери в коридоре закончилось, так как она отправилась завтракать. Брюнетка каким-то странным взглядом проводила свое чадо, а после переключилась на проводы главы семьи на работу: она легко чмокнула Петю в губы, сказала ему возвращаться к ужину и прикрыла за ним дверь.       Девушка вернулась на кухню, чтобы завершить подготовку к работе, а если точнее накраситься. Она бросила задумчивый взгляд на дочь, и после передвинула один из обеденных стульев ближе к окну. Сев напротив небольшого зеркальца, стоящего на подоконнике среди прочего хлама, Женя начала наводить марафет, но внезапный вопрос дочери застал ее врасплох:       – А как вы с папой познакомились?       Старшая Фармаковская повернулась на кудрявую шатенку, приподняв бровь:       – Чего?       Люба свела брови к переносице и сморщила нос:       – В сорок лет еще вроде не глохнут.       Повисло неловкое молчание, которое продлилось секунд десять. Первой его нарушила Женя:       – Я не думала, что ты когда-нибудь этим заинтересуешься, – как можно холоднее отвечала мать, чтобы у Любы не было поводов считать, что ее дерзость как-либо может задеть брюнетку.       Вдруг из коридора послышался басовитый женский смех:       – Как они познакомились?!       В кухню влетела среднего роста женщина, лет сорока, с выбритыми висками. На ней была массивная белая шуба, доходившая до колен, кожаные сапоги и обмотанный вокруг головы платок с цветастым узором. От этой шатенки так и веяло какой-то исконно-русской энергетикой. Ее глаза застыли в хитром прищуре, а рот расплылся в улыбке, демонстрирующей все тридцать два зуба.       Стоило ей оказаться в помещении, как сразу же привычная тишина и мрак куда-то исчезли.       – Я расскажу тебе историю их знакомства, малышка. Во всех грязных подробностях!       В этот момент гостья, наконец, обратила внимание на хозяйку дома. Лицо последней выражало отнюдь не положительные эмоции. А Зоя (новоприбывшая девушка), еле сдерживая смех и прикрывая рот рукой в черной перчатке, произнесла:       – Ты только… Не взорвись…       В этот момент Женя стала больше похожа на Медузу Горгону, чем на человека. Ох, если бы она могла, то Зоя уже давно бы была заточена в камень.       – Панфилова, ты какого хера тут забыла в уличной обуви?!       – Все-таки взорвалась, – шепнула шатенка Любе и побежала в коридор, подальше от гнева Евгении.       Спустя пару минут три девушки уже сидели на кухне как ни в чем не бывало. Зоя с Любой пили чай, а старшая Фармаковская продолжила краситься.       – Мы познакомились в лагере, – начала она, не отрываясь от своего дела, – Это лет двадцать назад было, на зимней смене.       – Стоит заметить, что у Жени уже был парень на тот момент, – не могла сдержаться от язвительных замечаний короткостриженая девушка, – Которому она так безбожно изменяла в этом самом лагере, – с напускной драмой, прислонив тыльную сторону ладони ко лбу и откинувшись назад, продолжала она.        – Ты все утрируешь…       – Я? Утрирую? Как человек со стороны тебе говорю, так все и было. Ты сама то вспомни, как тебя совесть мучала. А если не помнишь, то я сейчас все в красках расскажу.       Зоя повернулась к племяннице и начала свой рассказ:       – Это было порядка двадцати лет назад, может даже чуть больше. Как и сказала Женя, в лагере. Ей что-то около семнадцати было, а Петя был помоложе. Ему было пятнадцать. Если честно, я до сих пор задаюсь вопросом что же твоя мать в нем нашла, потому что на тот момент он был дрищавым спермотоксикозником, как и большинство парней в его возрасте, но Женю это не волновало от слова совсем. Сначала их объединял только общий проект, хотя, тогдашняя Распутина с самого начала не сомневалась, что покорит сердце твоего отца.       – Чего? Ты откуда это взяла? – краснея, возмутилась брюнетка.       – Не прикидывайся будто ты не при делах, – усмехнулась Панфилова, – Сама вспомни, как ты еще до смены была уверена, что он позовет тебя на «бал».       – Бал? – встряла в разговор Люба, – Там у вас был бал?       – Фактически, это была просто дискотека, – правила понятие старшая Фармаковская, – Просто лагерь был тематический и для должного вписания в тематику смены, дискотеку назвали балом. Хотя, нужно отдать должное, часть похожая на настоящий бал там была. В тот год, к сожалению, не для всех, а только для представителей своих отрядов, но все же…       – Вы с папой представляли свой отряд?       – Свои отряды, – сделала акцент на окончании слова Зоя, – Они были в разных отрядах. Я думаю, что, если бы не тот проект, они бы даже не познакомились, по крайней мере так тесно.       – Вальс мы действительно танцевали и даже стали лучшей парой вечера, – с гордостью произнесла Евгения, – Но это, конечно же, благодаря моей ослепительной красоте! – самовлюбленно воскликнула она, блаженно прикрыв глаза.       Зоя продолжительно свистнула, то ли подтверждая это, то ли опровергая сказанное сестрой.       – И где же здесь грязь? – хмыкнула маленькая шатенка, – Это все звучит мило и романтично.       – На первый взгляд, да. Однако, если углубляться… Как минимум, стоит вспомнить о том, что у твоей матери был парень, с которым они уже встречались на протяжении пяти месяцев. И хотя он уже поднадоел ей, Женя к нему привыкла. Да и после смены история Петра и Евгении привела только к нервным срывам и моральному упадку, – снова перейдя на наигранную драму говорила Зоя, – Сколько нытья я выслушала тогда… – но заметив недовольство на лице сестры, она продолжила в обычном тоне, – Чего только не происходило, на самом деле. С бывшим то она рассталась, но едва начала встречаться с твоим отцом, так почти тут же изменила ему с этим же самым бывшим.       На голубоглазой брюнетке уже лица не было. Казалось, что она вот-вот расплачется:       – Ты прекрасно знаешь, что мне до сих пор стыдно за это…       – Стыдно или нет, сделанного не воротишь, – отрезала Панфилова, а после снова обратилась к Любе, – Твой отец Женю бросил, хотя они не провстречались и неделю, но его можно было понять. Потом у них установились странные отношения из разряда «передрузья-недопара». И в отличие от Распутиной, Петю это не устраивало.       – Кстати, тот бывший еще долго мне не давал свободно вздохнуть, – добавила старшая Фармаковская, грустно вздохнув, – Даже к тому, что Петя меня бросил, он руку приложил…       Люба скривилась в отвращении:       – Насколько низко надо упасть, чтобы так портить жизнь человеку, с которым вы друг друга любили?       – Он пытался меня вернуть, – печально улыбнувшись, ответила бывшая Распутина, – Хотя я с тобой в этом плане солидарна. Если любишь, то действительно следует отпустить, как бы не хотелось присвоить человека себе.       – Именно этим, кстати, твоя мать и руководствовалась, когда ей Петя сказал, что эти недоотношения его не устраивают и что им лучше остаться друзьями. Сколькое же я выслушала тогда об этом всем, – пожаловалась короткостриженая, – У твоей матери тогда крышу то подсорвало. Чего только она не хотела сделать: от эмоциональных качелей до приворота.       – Да… Так и было, – подтвердила Женя, – Я так хотела вернуть его, заставить любить себя, но опускаться до уровня своего бывшего… Я сочла это неправильным, поэтому просто отпустила и сказала, что все хорошо, хотя чувства разрывали меня изнутри, – на лице девушки появилась какая-то непросветная грусть, – Холод твоего отца убивал во мне не чувства к нему, как хотелось бы, а скорее желание жить.       – И разве ты тогда так сильно его любила? – недоверчиво приподняла бровь Люба, покосившись на мать, – Вряд ли в подростковом возрасте могут возникнуть такие сильные чувства. Тем более, что вы были совсем мало знакомы…       – Возраст не определяет глубину чувств и их силу, – улыбнулась мать, – Но я не знаю любила ли я его тогда, возможно и нет, но в тот момент, когда он отверг меня, мое сердце разбилось второй раз.       – Пути твоих родителей тогда разошлись на многие годы, – продолжила историю Зоя, – И в следующий раз они встретились спустя более чем пять лет. Женя тогда только закончила свой «любимый» Химико-Фармацевтический и отправилась покорять Москву. Она и предположить не могла, что еще хоть раз в жизни повстречает Петю. А он, как оказалось, там учился. И еще ни где-нибудь в безызвестном институте, а в МГИМО. Они абсолютно случайно встретились на Тверской улице и сразу друг друга узнали. Их роман тогда закрутился с новой силой и, как видишь, продолжается до сих пор.       – Это так давно было… – пришло к старшей Фармаковской грустное осознание.       Девушка посмотрела на настенные часы, висящие справа от телевизора:       – Пора на работу, а то не успею. Люба, не опоздай в школу.       Она встала, попрощалась с родственницами и вышла в коридор. Накинув на себя серое пальто и надев сапоги чем-то похожие на берцы, Женя вышла на лестничную площадку и поняла, что забыла надеть линзы, вместо очков, но решила уже не возвращаться.       Еще один день на нелюбимой работе за гроши.       Выйдя на улицу, Фармаковская достала из кармана пальто пачку сигарет и зажигалку. Прикрываясь рукой от ветра, девушка взяла сигарету между губ и подожгла ее. Выдохнув дым куда-то вверх, она двинулась в сторону Софийской улицы, где и находилась аптека, в которой она работала.       Женя работала фармацевтом, что удивительно хорошо сочеталось с ее фамилий, ну, или, вернее, с фамилией ее мужа. Эта профессия была получена не от большого желания или мечты, а от безвыходности. Брюнетка раньше была из того разряда детей, что умеют многое, но недостаточно хорошо, чтобы связывать с чем-либо свою жизнь. А химия с биологией стали единственными предметами, которые девушка знала чуть лучше, чем все остальное. Да и, когда Женя определялась с профессией, ее мать активно убеждала дочь в перспективности такой профессии как фармацевт и в активной прогрессии сферы фармации в целом.       Но вот прошло двадцать с лишним лет, и Женя отучилась на эту «перспективную» профессию. И где она теперь? Девушка оказалась на социальном дне, выплыть из которого было бы невозможно.       Вдыхая апрельский воздух, смешанный с сигаретным смогом, она шла по дворам своего практически родного микрорайона. Почему практически? Ее родной находился по соседству, а в этом раньше жила Женина тетя, поэтому и тут она в детстве бывала довольно часто.

«– Тут родилась, тут я росла.

Но тут я не умру.

Никогда не умру.»