Я положил к твоей постели полузавядшие цветы.

За пределами мрачной коморки, мир казался чем-то отдельным и местами не совсем даже реальным. Да и солнце уж больно неожиданно появилось, так что даже оправдание в виде дождя не спасло бы от выхода в свет. Едва поспевая за Маяковским, Есенин хмуро уткнулся себе под ноги. «В конце-концов, разве может быть хуже?» — вдыхая влажный весенний воздух и кутаясь в пальто, мысленно рассуждал имажинист. Он не верил в то что прогулки способны спасти положение, однако это давало ненадолго отвлекаться. И, если сидя в душной комнате, Есенин ранее пытался забыться и скрыться от реальности, то сейчас он попал в нее же, просто немного в ином проявлении. Не сказать что она была ужасна, скорее имажинисту было это уже не столь важно. Когда ты измучен буквально до предела, в твоей голове уже редко звучат возможные решения проблемы, оставляя все место тупой обессиленности, разбитости и однозначному вопросу «когда это закончится?». Вопрос, куда они направлялись, тоже был риторическим. Ну а Маяковский еще не такой дурак, чтобы тащить бедного поэта в толпу в самый центр города. Ну и слова «доверься и следуй» также немного добавляли… спокойствия? Но следовал, за чуть выходящим вперед футуристом, вновь уходя в свои мысли. А ведь все было когда-то иначе. Пробираясь теми же узкими тропами вдоль старых заборов, наблюдая бездомных кошек, гуляя по тому же самому старенькому скверу, Сергей старался сосредоточиться на всем окружающем, поймать вдохновение в любом. Оно могло посетить совершенно внезапно — во время наблюдений за первыми ростками или вновь вернувшимися перелетными птицами, на шумной площади Ленинграда, или в уединении тени парка. Как в то весенее утро пару лет назад, Сергей снова будто увидел себя со стороны. Стояла примерно такая же солнечная погода, которая тогда радовала до чертиков. А вот и он сам, в мягком свитере и с растрепанными волосами, что-то старательно записывает, вычеркивая лишнее и подчеркивая удачные варианты описания. Легкие золотистые кудри ниспадали на лицо, заставляя поэта иногда улыбаться. Была ли эта улыбка от беззаботности, удачно написанной мысли, или же причиной тому была просто милая девушка, проходившая мимо, но он был по-настоящему счастлив. По-настоящему в прошлом. Полнейшая весенняя дереализация, усилие для каждого шага, кризис во всевозможных проявлениях и конечно же запой, последний из которых является виновником абсурдных мыслей в настоящем времени. Именно таковых, ведь уже трезвым взглядом окидывая непроницаемое лицо футуриста, Есенин едва сдерживал себя, чтобы не фыркнуть от накатывающего раздражения к этой невозмутимости. От прошлых мыслей и смутного желания Владимира рядом не осталось и следа, чему теперь можно было вздохнуть и с облегчением забыть. Вглядываясь вдаль, имажинист слышит голос Маяковского. — И все же, я всегда был убежден что все, кто любит литературу — один и тот же человек. Солнечный свет сквозь тонкие ветви скользнул на руку футуриста, привлекая внимание Есенина. Тот же бледный цвет, угловатость костяшек и слишком проступающие вены, оттеняющие и придающие коже такой же нездоровый оттенок, который имажинист отметил у себя еще давно. Смутные мысли «неужели он тоже болен» его посещают, но не задерживаются надолго. Смотря за игрой солнечных бликов, сталкивается взглядом со слегка потемневшими глазами Маяковского. Впервые Сергей видит на его лице столь легкую улыбку, однако не лишенную уверенности, в чем и был весь поэт. Саркастичность, граничащая с разумной долей всех этих изречений, на которые имажинист поморщился. — Вынужден не согласиться. У нас разные представления о жизни и творчестве. Хмыкнув, футурист однако не отводит взгляда. — Ну что-ж, Сергей, твои представления о том что жизнь можно смывать в унитаз, подобно вчерашнему пойлу — это мы уже поняли. И признаюсь, до эдакого уровня я еще не опустился. — Я не всегда был таким. — глухой ответ заставил Маяковского невольно кашлянуть. — Ну а что же по теме любви? Если конечно, тебе вообще знакомо такое понятие. Футурист незаметно вздыхает, зная на что сейчас пытается по глупости, а может быть упрямству или вовсе простому незнанию, надавить Есенин. В его принципах сейчас было не поддаваться на провокацию, однако вопреки… — Когда-то я думал, что никогда не напишу о любви. Но я считал, что она способна жить лишь в книгах. Для меня она всегда была не такой, неправильной и противоречивой. В течении нескольких лет она выражалась для меня лишь в шрамах. В той самой маниакальной улыбке. Все смотрели на меня с жалостью, а я думал, что это любовь. — на этих словах футурист сделал небольшую паузу, замирая и будто вслушиваясь в какие-то только ему одному слышные звуки. Есенин же слушал его, буквально затаив дыхание. Подобные речи были для него откровением, ведь слышать то, как Маяковский говорит о любви, да так хорошо, как в книгах, бывало, не пишут — большая редкость. Уж тем более когда тембр голоса приобретает пусть даже с нотками напряженности, эмоциональность. Он напрочь уже забыл, что произнес слова о любви изначально с ответным подколом. Наконец, Маяковский продолжает. — В последнее время любовь стала для меня вечным голодом до прикосновений, разговоров и ощущения одного человека, стоящих даже унижений. Чувства способны наполнить тело так, что невыносимо тошнит, продолжают биться внутри, а ты готов сделать что угодно, чтобы ничего больше не чувстовать. Каждое слово теперь стало буквально отдаваться пульсацией в голове Сергея. Он чувствовал укоры совести, за попытки уколоть футуриста, вперемешку с тем что находился в замешательстве. — Не думал что… когда-нибудь услышу от тебя что-то… подобное. — Цитирую. Не подозревал, что такая глыба как я способна чувстовать? — Ну вообще-то да! То есть… нет, конечно нет. —  запинается имажинист, тщетно подбирая нужные слова. — Ты просто… позиционируешь себя другим. Футурист пожимает плечами. Но Есенин не желает так быстро отпускать эту тему откровений. К тому же, изречения о прошлом из уст Владимира всегда звучали слишком размыто, пресно и поверхностно. Кроме этих. — Кто же делает это с тобой? Какая такая роковая красавица клином сошлась на твоей жизни и не ответила взаимностью? За паузой следует уже более раздраженный ответ. — Сергей, твою мать, какая разница? Я всего лишь сказал свои представления о любви, как отчасти и то, почему я о ней не пишу. А потом всякие невежды вроде тебя задают подобные неуместные вопросы. — Нет уж, постой. Ты ведь революционер от корки до корки, так? — Ну. — Я думал что таким как ты вообще чужда любовь и всякие там людские светлые чувства. И уж прости, но думаю что большинство из народа со мной согласятся. — имажинист разводит руками. — Ведь ты же по сути тогда чистейший антагонист. — А у тебя тогда должна быть однозначная религиозная травма. И если ты сейчас же не прекратишь эту тему, мне, увы, придется оправдать эти лживые убеждения. — в уже более грозной форме рыкнул футурист. — Однако, в ходе споров у тебя явно случается прилив жизненных сил, это я тоже отметил. Есенин в замешательстве опускает взгляд. — Я думаю что все образуется. В крайнем случае, за тобой всегда ходит толпа таких же красавиц. А может, даже лучше ее. Эти слова немного рассмешили Владимира, заставляя неопределенно хмыкнуть. — Почему ты так уверен что ей возможно будет найти замену? — А почему ты так уверен в обратном? Понимая, что разговор снова сейчас превратится в терку, футурист заламывает руки. — Мы так можем спорить хоть до следующего утра. Фыркнув, Есенин отворачивается. Не очень то и хотелось. «Впервые тут пытаешься помочь ему, а он…» Тем временем, Володя неожиданно приседает к Земле, так что Есенину приходится в буквальном смысле врезаться в землю на месте от неожиданности. — Ты хочешь преждевременно меня отправить на тот свет со вчерашнего дня? — насупившись, складывает руки накрест, и выжидающе смотрит на Маяковского, который поднимается уже с аккуратно сорванным цветком в руках, а в следующую секунду притягивает к себе за руку и касается его лица, закрепляя цветок в волосах. — Ну и что ты твори… Сергей вновь чувствует головокружение, а приходит в себя только, когда слышит громкий хохот футуриста рядом. — Хах, надо же, а из тебя вышла бы неплохая дама, да, Сережа? Но тебе и правда идет. — Иди к черту. — небрежно тряхнул головой Есенин, но цветка не убрал. «Хоть что-то пока еще живое на умирающем теле» — звучит слишком драматично даже для имажинистов. — подумал Сергей. Вслух разумеется, не сказал, получить еще одного смачного леща уж точно не хотелось. Замечает на себе внимательный и уже более серьёзный взгляд Маяковского, в котором определенно было что-то еще. Кидая наконец свой вопрошающий, имажинист получает совершенно неожиданное предложение. — Прекрасных юношей, вроде тебя, Сергей, рисую тоже. —