Я положил к твоей постели полузавядшие цветы.

Его пальто было насквозь мокрым, по волосам стекали дождевые капли. «Наверно, он достаточно долго стоял на крыльце, несмотря на ливень». — подумал Есенин, которого тут же кольнула совесть. Но взгляд карих глаз Володи был по-прежнему невозмутим. Слегка оторопев от вида футуриста, Есенин в ту же секунду сам замер в дверях. Спустя пару мгновений, раздается отрезвляющий голос Володи. Футурист обращался к Сергею так, словно и правда пришел к себе домой после тяжелого рабочего дня, еще и отчитывая за то что тот открывал дверь так долго. — Мог бы и не открывать. Но тогда бы я непременно осчастливил твоих соседей известием о скорейшей смерти их любимого алкаша. Впустишь, или так и будешь смотреть как меня дождем поливает? — с усмешкой произносит Володя, поймав взгляд имажиниста. Помолчав пару секунд, с губ Есенина срывается лишь горькая усмешка. — Можешь не волноваться, скоро я обеспечу тебе такую возможность. Тут же отворачивается, и, слегка пошатываясь, направляется по темному коридору на кухню. Уже на кухне он сбрасывает со стола на пол кучу бумажек с разными записями. То были и его очерки, старые письма и даже наставления врачей. С уст имажиниста срывается тяжелый выдох и он опускается на стул. Спустя минуту практически бесшумно вошел Володя. Окинув взглядом кухню и едва ли пробежавшись взглядом по Сереже, аккуратно поднимает с пола листки и замирает на месте. — Что это? Есенин поднимает усталый взгляд. — Это просто записи. Маяковский усмехается и кладет их на стол уже ровной стопкой. — Это просто срачельник, Есенин. Как давно ты убирался? — У меня не было времени. — Решил отдать все время и жизнь алкоголю? Похвально. — сарказм уже в полной мере полился из уст футуриста. Однако он говорил это настолько спокойно, что в груди у Есенина моментально что-то заныло. До чертиков ведь прав этот писатель, что сейчас стоит перед ним и буквально сам же уничтожает еще больше. — Тебе какое дело? Зачем ты пришел? Помнится мне, встреча только завтра. Минутное молчание. Есенин прикрывает глаза. — Ты звонил мне. Точно ведь, звонил же. Проклиная весь мир, самого Маяковского и вообще эту жизнь. Однако Есенин не хотел вот так просто давать слабину футуристу. — Я не просил приходить. — Я слышал в твоих словах обратное. Но сейчас я здесь. — замолчав на секунду, далее Володя уже принял свою обычную манеру.  — Мне еще на твоей могиле танцевать. Не могу же я упустить такую прекрасную возможность показать имажинистам мое реальное отношение к ним. Есенин вымученно улыбается. Через силу, но дарит эту улыбку писателю напротив него. А тот этого уже не видит, пожалуй к лучшему. Закатав рукава рубашки по локоть, Володя принимается мыть грязные чашки в раковине, осторожно подбирая и осколки разбитой посуды. Затем достает заварку, ставит чайник. Откидывается на стену и направляет взгляд на Есенина. От этого взгляда тело Есенина прожигает в момент. Холод это, или же жар? Писатель понять этого не может, лишь смотрит в ответ в эти строгие карие, ожидая очередной волны едкостей от футуриста. Однако, молчит Маяковский. Лишь взглядом теперь блуждает по кухне и читает нудную лекцию о том что порядок в комнате влияет на настроение человека и вообще нужно больше бывать на свежем воздухе… Есенин слышит тихий но строгий голос писателя отчетливо, но в смысл слов уже не вникает. Лишь чувствует что грудную клетку вновь начинает сводить, а в глаза бьет мелкая рябь. Все в комнате уже плывет, даже Маяковского он видит уже нечетким. Создается ощущение, что сейчас его силуэт растворится, словно во сне, а сам Есенин тут же проснется. Закрывает лицо руками, пытаясь сдержать новый приступ тревоги. В следущую секунду слышит голос футуриста прямо над собой, а затем чувствует обжигающее случайное прикосновение холодных пальцев Володи на своей шее и железную хватку за ворот рубашки. Чувствуя как земля буквально уходит из-под ног, Сергей охнул. Но ничего страшного не произошло. Володя резко поднял его за ворот со стула на ноги и удерживал в таком положении. Комната тут же обрела ясность, а Маяковский никуда не растаял. Теперь он стоял неумолимо близко к Есенину, но взгляд его был жестким и однозначным. Он встряхнул имажиниста, так что у того закружилась голова. — Есенин, мать твою, я тебя в последний раз спрашиваю. Клянусь, если ты не ответишь, я придушу тебя на месте. Писатель в руках Володи поморщился, пытаясь понять, что происходит. — Маяковский, ты… спятил… Если пришел убить меня, хотя бы не мучай и возьми револьер с полки. Вместо ответа, футурист с силой впечатывает имажиниста в стену, поднимая руки Есенина и указывая на многочисленные шрамы. — Зачем? Точно. Забыл ведь опустить рукава, когда умывался. Ну что же, сам виноват, теперь нужно выкручиваться. — Какое тебе дело… — не успевая закончить, Есенин чувствует как удар футуриста тут же оставляет буквально ожог на щеке. Маяковский никогда не позволял себе распускать рук, и Есенин даже предположить не мог, что этот аристократ способен на что-то подобное. Далее Володя сжимает шею иманижиста с такой силой, что становится трудно дышать. Есенин чувствует разгоряченное дыхание Маяковского. Настолько горячее, что у Сергея буквально замирает сердце. Похоже, ему удалось вывести поэта на что-то большее чем просто сарказм. — Да, мне есть дело, представь себе. Если ты так хотел умереть, так почему до сих пор жив? Ты бухаешь как свинья и медленно умираешь, пытаешься заглушить боль душевную физической, но какой в этом толк? Ты забросил творчество совсем. Ты положил хер на издательство. Но зато ты всегда звонишь мне и думаешь что я всегда буду рад слышать о твоих страданиях. Но пойми, я не хочу слушать то, как умирают имажинисты. Хоть я и буду ненавидеть их всей душой. Но молча смотреть на весь этот цирк я не собираюсь. — четко и ясно, слово за словом Маяковский распалялся и пытался донести до поэта такие очевидные истины. А Есенин уже и не пытается выбраться из крепкой хватки поэта. Покорно выслушивает все сквозь ком в горле, а у самого в глазах слёзы. Понимает, что прав этот футурист, в очередной раз прав. Есенин ждет окончания слов поэта, после которых он вряд-ли сможет что-то сказать. Страх того что Маяковский сейчас окончит свою тираду, оттолкнет его в сторону и уйдет, оставляя в фактически уничтоженном состоянии уже рвался наружу. Руками цепляется за рубашку Володи, отчаянно сжимая и порываясь притянуть к себе вплотную. Но не может сделать этого. Не хватет сил, а быть может и смелости. Есенин бледнеет, пытаясь сказать что-то, но лишь шепчет имя Маяковского, а у самого в мыслях проносится: «Я не хочу чтобы он убирал рук от моей шеи. Я не хочу чтобы он уходил. И пусть этот гребаный футурист хоть задушит меня сейчас, наплевать.» Маяковский же, читая по губам Есенина свое имя, и чувствуя что имажинист на грани, унимает свой гнев и ослабляет хватку. — Все хорошо, я рядом. Но Есенин, идиот ты конечно редкостный. Но этих слов Сергею уже достаточно. Чувствует, как Володя успокаивающе проводит по его волосам той же рукой, что ударил 5 минут назад. Поднимает взгляд на футуриста и тут же сталкивается с этими уже удивительно спокойными карими. Ни следа былой ярости. Строгости вот только взгляд не утратил, но Есенин своего уже отвести не может. Оба стояли и молчали. Спустя некоторое время, Сергей, восстанавливая дыхание, замечает, что Володя уже давно не держит его, и что это он до сих пор крепко сжимает рубашку футуриста. Смутившись, Есенин тут же убирает руки, но предательскую дрожь замечает Маяковский. Футурист заносит руку, и имажинист на мгновение жмурится, ожидая удара. Но его не последовало. Вместо этого он ощутил как рука поэта аккуратно скользит по его щеке, очерчивая линию скул. От прикосновения по телу Есенина пробежалась еще одна волна дрожи, а затем тот уже почувствовал что Маяковский отстранился совсем. В следующую секунду Сергей услышал уже привычный, ровный и настойчивый тон Володи. — Тебе стоит выпить чаю, а затем лечь спать незамедлительно. — Но…почему ты… — Есенин. — грубо обрывает футурист. — Ты все ещё пьян. И только через мой труп теперь я дам тебе прикоснуться к алкоголю, помяни моё слово. Показывая что разговор окончен, Маяковский ставит чашку перед Сергеем. А имажинисту ничего другого и не оставалось, как покориться. Будь он сейчас не так слаб и хотя-бы трезв, выставил бы футуриста за дверь, или на худой конец стал бы отчаянно возражать. Но сейчас сил не было, да и не хотелось. К тому же, теперь под вновь прожигающим взглядом Маяковского попробуй, возрази. Куча мыслей полезли в голову имажиниста с каждым обжигающим глотком. И все они, конечно на счет того, что это вообще такое было? И что все это значит? Сначала ударил, затем проявил несвойственную себе нежность и… сожаление? Маяковский не стал топить его в сарказме сегодня и добивать окончательно, он пожалел его и просто успокоил? А сейчас еще и проявляет заботу? Черт знает что это было, но у Володи явно получилось. Столько вопросов теперь к футуристу. Но не сейчас. Есенин понемногу даже успокоился, дрожь в его теле унялась, а самого начало клонить в сон. Допивая чай, он ставит кружку на стол и под пристальным взглядом Маяковского, направляется в спальню. Закрывая дверь спальни, Сергей тяжело опускается на пол. Нет, он вовсе не успокоился. Как только он потерял Маяковского из виду, по телу вновь пробежалась дрожь. Кожа на шее до сих пор горела от рук Володи, на щеке чувствовалась его рука, а горячее дыхание словно все еще ощущалось в полной мере. Черт, да что это с ним… Заставляя себя встать и перейти на кровать, закрывая глаза, он все равно видел взгляд Маяковского. Несмотря на то что он все еще был пьян, он запомнил те ощущения. Слишком отчётливо и точно. И сейчас они настойчиво всплыли перед ним, от чего по телу уже стал разливаться жар. Дыхание Есенина утяжелилось, видение того как Маяковский вновь сжимает его шею до удушья заставило его проделать это со своей шеей. Представляя его руки, он невольно выгибается. С губ срывается тяжелый глухой стон. Одни только мысли о том что сделал сегодня Володя, пусть в порыве ярости, опьяняли его еще больше. Есенин понял что хочет прочувствовать это еще раз. Он готов поклясться что если Маяковский сделает что-то подобное еще раз, то он не позволит ему отстраниться… Напротив, он позволил бы футуристу все и даже больше. Маяковский проделывал все с такой уверенностью, словно каждый день зажимал какую-нибудь девушку в переулке. Господи, о чем это он только думает? Это неправильно. Немыслимо и невозможно. Нужно определенно меньше пить. Наконец, мысли стали переплетаться, цепляясь одна за другой, и вскоре, измученный писатель уснул.