Парадокс

Жизнь шла своим чередом: он весь в работе, Изуми в домашних делах. Детям исполнилось три. Они немного выдохнули: бессонные ночи, постоянные крики и плач были позади. На его взгляд, теперь всё шло хорошо. Жизнь возвращалась в привычное русло, но он ошибался, закрывая глаза на растущий конфликт, точнее не замечая его вовсе. Это случилось на день рождения малышей, который они наконец-то отпраздновали месяц спустя (так как он вёл сложное дело, ночевал на работе, или был в разъездах, опрашивая свидетелей в поисках преступника). Дети рвали обёрточную бумагу на диване, открывая коробку за коробкой, рассматривали машинки, плюшевых зайцев с медведями. Гости разбежались по домам, оставив после себя гору посуды и выдвинутые стулья. Изуми весело щебеча, провожала мать с отцом, убеждая, что они справятся сами, и благодарила за помощь. Собирая тарелки со стола, счищая остатки пищи и выбрасывая в мусорный бак, он аккуратно укладывал всё в посудомоечную машину. Мальчики расшумелись, один ударил другого игрушкой в глаз, другой в долгу не остался и, схватив большого мишку, дал сдачи. Ещё чуть-чуть и всё переросло бы в драку со слезами, если бы не появилась Изуми. Дети тут же успокоились, завидев мать, более того, собрали весь мусор и весело схватив все мягкие игрушки в охапку, стали медленно карабкаться вверх по лестнице. Изуми села на стул и устало вздохнула. — Мне ужасно неловко перед твоей мамой. Она всегда так добра, да и твой отец столько помогает по дому. Не знаю, как бы я справилась без них. Мы должны купить им путёвку. Он не мог не отметить, что сегодня жена выглядела обворожительно в своём простом платье с рукавами воланами, распущенными уложенными волосами. Он уже и забыл, когда она в последний раз наряжалась и ходила без пучка на голове, красилась. — Можно отправить на горячие источники. Ты можешь поехать с ними? — С детьми? — усмехнулась она, притянув к себе салатницу и поковырявшись, отправила в рот зелёный лист. — Ты же не останешься с ними? — Ты же знаешь, я не могу взять сейчас отпуск. — Да, — прожевав и проглотив кусок курицы, она звякнула вилкой, бросив на тарелку и протерев губы салфеткой, стирая розовую помаду, продолжила, — я и забыла — вечная нехватка кадров. Тон её голоса был выше обычного, раздражение так и сочилось из неё, приподняв бровь, он сел напротив, ожидая последующей реплики, которая не последовала. Не выдержав, он спросил: — К чему ты клонишь? Пожав плечами, она встала из-за стола и начала задвигать стулья. — Лучше скажи сейчас, чем ты недовольна. Я что-то не то сделал? Тебя что-то не устраивает? — Меня всё не устраивает, — повысила она голос, вытаскивая пылесос из кладовой, — У тебя вечно работа…всегда работа. Даже день рождения детей нормально отметить не можем. — Не мне тебе объяснять, какая у меня работа. — Я понимаю Итачи, — утёрла она слёзы, отвернувшись от него, — но ты можешь хоть раз выбрать семью, а не чёртову работу! Я чувствую себя матерью-одиночкой. Я одна, понимаешь, со всеми проблемами. Я устала — не железная. Месяц назад у них появилась сыпь… — Сыпь? — Да, Итачи. У наших детей аллергия на куриные яйца, рыбу и пуховые изделия. Я оббегала всех врачей в округе, сменила все подушки и одеяла, пока ты гонялся за преступником. — Ты не говорила мне, что у них сыпь, — пробормотал он, почёсывая переносицу. — Говорила, но ты спешил на работу. Я подумала, справлюсь. Все справляются, и я справлюсь. И я справлялась, я, правда, справлялась, — захлебнулась она слезами, и он подошёл к ней, обнимая со спины, — но две недели назад их вырвало, прямо за столом. Я чуть с ума не сошла, не понимая, что с ними. Оказалось, пока я убирала комнаты, они залезли на кухонный шкаф и съели все конфеты с печеньем. Мы побежали к педиатру: у них перегиб желчного пузыря. — Почему ты только сейчас мне об этом говоришь? — возмутился он, разворачивая её к себе и начиная нервничать. Он не знал, что значит перегиб желчного пузыря и чем он опасен. — Потому что ты сегодня дома! — осуждающе взглянула она на него, ударив в грудь кулачком. — Это опасно? — Нет, — шмыгнула она носом, вытерла слёзы подолом своего длинного платья, — нельзя много сладкого, жирного, мучного. Возможно, врождённое, а может, всё пройдёт, когда они подрастут. Знаешь, пока я сидела в больнице, я изъела себя. Мне не с кем было поговорить об этом, не с кем было поделиться своими страхами. Я знаю, что Микото меня всегда выслушает и поможет, но я хочу, чтобы это был ты — Итачи. — Ты могла бы мне позвонить, — недоумевал он, не понимая её претензии к нему. Он же не телепат. Если бы знал, что с детьми что-то случилось, то тут же бы выехал. — Я звонила, — взвыла она и, сделав глубокий вдох, нагнулась и потянула шнур пылесоса, — ты был недоступен, а потом даже не перезвонил. Он тут же достал телефон и пролистал все входящие. Двадцать четверного числа, от Изуми поступило десять звонков. Почувствовав за собой вину, он приложил руку ко лбу, не понимая, как мог проигнорировать звонки от неё. Возможно, он так погрузился в дело, что поставил на беззвучный, а потом вовсе забыл просмотреть. — Извини, — прошептал он, положив руку на её худое плечо, — ты же знаешь, я не специально. Оставь ты этот пылесос, ради бога, я сам всё приберу, — сказал Итачи, видя, что жена не может попасть в розетку и шипит. — Я хочу выйти на работу, Итачи, — сказала Изуми, перешагнув через провод и подойдя к дивану, сбила подушки. — И выйдешь, — ответил он, засунув руки в карманы брюк, не понимая, к чему это говорит. Когда дети подрастут, она вольна вернуться на работу, и он надеялся уговорить её уйти в бюро. Там и график нормальный, и работа не пыльная. — Я имею в виду в ближайшее время, — прояснила жена, прямо и решительно смотря на него. Она не шутила. — Месяца через три. — Ты же понимаешь, что это невозможно, — сморгнул он, пытаясь переварить сказанное. — Почему? — У нас же дети, Изуми. Меня нет целый день дома, тебя могут в любой день выдернуть на работу. Мы, конечно, можем оставлять их на бабушку с дедушкой, но на сколько их хватит. — Мы можем взять няню или отдать в детский сад. — Няню?! Посторонний человек у нас дома, непонятно, что будет делать с нашими детьми. А с детским садом мы уже проходили. Они два дня походят, потом слягут с температурой, и здравствуй, бессонные ночи и больницы. — Я тупею, Итачи! Ты не знаешь, как порой с ними тяжело…я люблю их, безумно люблю, но я устала. Моя голова забита детским питанием, мультиками, играми, какашками. Это не выносимо. Я уже забыла, когда куда-то ходила для себя или что-то делала для себя. Я так больше не могу. Я хочу общаться с людьми не о детях, хочу почувствовать жизнь за пределами этой комнаты. Ты можешь меня понять. — Давай сделаем так, — опершись о спинку стула, он побарабанил пальцами, — я поговорю с начальством, и ты пойдёшь в бюро. Там нормированный график. Дети днём будут у родителей. — Я звонила, — потупив взор, ответила жена, — сейчас в бюро нет вакансий, но есть нехватка криминалистов. — Ты звонила, не сообщив мне?! — негодовал Итачи. Почему столь важные решения, она принимает в одиночку, не посоветовавшись с ним. — Я, просто узнавала. Можно же как-то чередоваться и брать разные смены. — И как ты себе это представляешь? — Я не знаю Итачи! У людей же как-то получается, возьмём, к примеру, Мэй. — Её муж перевёлся в другой отдел. — Ты тоже можешь. — Ты требуешь от меня невозможное. — На время, Итачи. Не навсегда. — Изуми, — обогнув стол, он подошёл к ней и, проведя по щеке, нежно поцеловал, — я люблю тебя, люблю детей, но ты требуешь от меня невозможного. Я долго к этому шёл, и я не могу свернуть с пути и заниматься пустяковыми делами. Пожалуйста, проси что хочешь, но не это. — Тогда можешь иногда выбирать нас, а не работу, — закусила она губу, обняв его, и он почувствовал, как задрожали её плечи, — Ведь я не так много прошу? Изуми подняла голову, и в её больших влажных глазах отразилась боль. Он поцеловал её в лоб, стёр солённые дорожки слёз и пообещал исправиться. Наверху что-то грохнулось и раздался детский плач, Изуми тут же вбежала на второй этаж и подняв с пола плачущего Кентаро, который рассёк себе бровь, ударившись об угол тумбочки. Пытаясь остановить кровь, она целовала залитое лицо, прижимая подол платья к ране. Кён смотрел на брата полными ужаса глазами, а затем заревел громче всех. С тех пор все углы дома были покрыты мягкими накладками. Год, когда всё покатилось в тартары — был непростым. На работе сменилось начальство, которое требовало лучших результатов и немедленного раскрытия дел. В округе произошла череда ограблений, и в ходе расследования были убиты три товарища, матёрые следователи, которые проработали с ним бок о бок пять лет. Отсутствие дома и проживание на работе, стало чем-то привычным, и вскоре, он перестал реагировать на недовольство жены. Возвращаясь под утро, Изуми демонстративно отодвигалась и молча натягивала одеяло до головы, давая понять, что говорить с ним не желает. Они почти не общались, но жена продолжала стирать и гладить его рубашки, готовить завтрак и сбивать его подушку. «Всё наладится, — успокаивал он себя, — как только он раскроет дело». Но ничего не менялось, круг подозреваемых не сужался, он топтался на месте, не имея ни малейшего представления о лицах, грабивших банки. Чтобы хоть как-то расслабиться, Итачи стал частенько захаживать в бар, пропуская один бокал крепкого виски. — Я вас здесь не видела, раньше, — протянула девушка, задумчиво потягивая коктейль. Он осушил бокал, попросив бармена долить, вытащил сигарету с зажигалкой, закурил и, сбрасывая пепел в стеклянную пепельницу, начал бесцеремонно разглядывать особу, у которой хватило наглости с ним заговорить. На ней было красное блестящее платье, с очень глубоким декольте, и его взгляд то и дело падал на пышную округлую грудь, не в силах подняться выше. — Странно, я часто здесь бываю, — выпустив дым, он всё же посмотрел на её миловидное лицо и поперхнулся от её взгляда. Она пожирала его, и это подкупало. У них с Изуми уже давно ничего не было, а если и было, то впопыхах, по-быстрому: пока дети спят или чем-то заняты. Она больше не смотрела на него как на желанного мужчину, а он на неё. Старая футболка и растянутые штаны, не возбуждали, — Я женат, — протянул он, показывая золотое кольцо на пальце. — Я ни на что не претендую, — улыбнулась она, показывав в ответ белый ровный ряд зубов. Дотронулась до руки, провела по сверкающему металлу, — это мало кого останавливает, — в её глазах заиграл огонёк, он, затушив сигарету, осушил второй бокал, попросив третий. — Может, у нас сейчас не всё хорошо, но я люблю свою жену, — потихоньку теряя рассудок, проговорил он, проведя пальцами по оголённым бёдрам. Она перехватила руку, с силой направила чуть дальше и когда он коснулся её голого лобка, наклонилась, облизнув мочку уха. — Я уже завидую… Всё произошло быстро, на капоте машины позади бара. Лишь когда, холодный ветер выбил всю дурь из головы, к нему пришло понимание, какую ошибку он совершил, и его стошнило на тротуар. В ту ночь он не вернулся домой. Сняв номер в захудалом отеле, стоял два часа под прохладным душем, пытаясь смыть с себя противную грязь. Ему не спалось ни в ту ночь, не в последующую. Совесть мучила его каждый раз, когда Изуми, приготовив завтрак, звала его, или порой обнимала, поправляя взлохмаченные волосы, затягивала галстук. — Я переспал с женщиной, — пробормотал он, как-то поздней ночью. Изуми долго молчала, а потом, включив светильник, зажмурилась от света, потёрла глаза. — Что ты сказал? — Это ничего не значит. Я люблю тебя, детей… Это была минутная слабость. — Зачем? — на её глазах навернулись слёзы, он хотел было их смахнуть, но она быстро спрыгнула с кровати и прижалась к стене, — Ты любишь её? — сглотнув, она посмотрела вниз, и крупные хрустальные капли упали на ковёр. — Нет. Изуми, это было лишь раз… Я люблю тебя. Это ничего не значит. — Тогда зачем ты это сделал это? Зачем сказал? — всхлипнув, жена зло сверкнула глазами, кусая губы. — Я не знаю… — Я тоже не знаю, Итачи… что мне с этим теперь делать! Кто она? Кто-то с работы? Я, имею право знать, с кем ты спал. — Изуми послушай…это не имеет значения, — поспешно проговорил он. Спрыгнув, схватил её за плечи, пытаясь обнять. Она вырвалась, залепила ему пощёчину. Щека горела так, словно налепили перцовый пластырь. — Не смей трогать меня. Кто она? Говори или проваливай! — Девушка из бара, я не знаю её имени. Это был просто… — У нас с тобой тоже вначале был просто секс. — Не сравнивай, это разные вещи! — разозлился он. Если бы в тот раз был просто секс, он не бежал бы за ней в аэропорт сломя голову. — Чего тебе не хватало, Итачи? — с вызовом спросила она, ожидая ответа. — Тебя, — прошептал он, почувствовав, как слеза скатилась по его щеке. — Будет лучше, если ты заночуешь на диване, — взяв себя в руки сказала Изуми отвернувшись. Так, на диване, он прожил полгода. Мальчики каждый раз спрашивали, почему он спит здесь, и не дожидаясь ответа, убегали играть. Изуми молчала, продолжая делать привычные ей действия, а он не знал, как к ней подступиться. Однажды она присела рядом и, положив руку на его колено, предложила развестись. Итачи, не имея права оспаривать её решение, согласился. У них была совместная опека, и теперь, как бы парадоксально это ни звучало, у него находилось время для встреч; он спокойно отпрашивался с работы, когда нужно; отвечал на звонки, присутствовал на всех днях рождениях и был в курсе всех домашних дел.