White R

***

— Ну? — Ну-у.       Доберман закатывает глаза, переворачивается на живот. — Что будем делать, Йен?       Кожа Добермана вся в шрамах: крупный рваный, как от укуса, на локте, зарубцевавшиеся швы на боках, темное звездчатое пятно на животе, на месте недавнего огнестрела. Светлые тонкие, как нити, аккуратные шрамы под лопатками и вдоль позвоночника — там, где хирурги два года назад ретрансплантировали перегруженные синхронизацией импланты.       Хайдигер неспешно поглаживает белый след на спине Добермана — от шейных позвонков и ниже, к пояснице, — аккуратно, едва касаясь пальцами. — Что же мы будем делать… Хочешь ещё? — Йен.       Иногда Хайдигеру кажется, он один научился управляться с диким и очень опасным зверем. Приручил, и теперь только ему дозволено гладить, касаться так, чтобы не потерять пальцы. — Так хочешь или нет?       Хайдигер берет Добермана за подбородок — Доберман послушно открывает рот. Вроде бы подыгрывает, а на деле ни разу не соблазнительно, как у стоматолога на осмотре. Доберман не говорит «нет». Он просто все портит молча.       Хайдигер невольно улыбается и принимает вызов: целует напористо, жарко, опрокидывает обратно на спину. Заглядывает в глаза и гладит по бедру. — Хочешь?       Доберман отзывается — там, где надо, но все равно недовольно шипит. Пытается вывернуться. Поцелуи он не любит. — Слезь. Жарко. Йен. Что нам делать?       Слишком резкий переход от крошечного мирка только на двоих к реальности. Как пощечина. Может, Доберман и не хотел бить навылет, но по другому уже не умеет. Размазывать сопли по тарелке точно не его стиль. Как и давать отсрочку. — Помнишь, когда ты… Хотя, да. Не ты…       Самое безнадежное занятие — объяснять с нуля все произошедшее. — В общем… Ты откопал, а отец как-то заполучил компромат на Фишборна. Теперь, когда он угрожает судами, полицией, КОКОНом, бог знает чем… Отец хочет дать этим бумажкам ход. Нанести упреждающий удар, понимаешь? Проблема, что если КОКОН сунет в них нос… Деньги, может, спасти и получится, а тебе все равно не жить. — Ясно. — Доберман спокоен. Не впервой ему прикидывать шансы на собственную смерть. — Есть другой расклад?       Генетики, лепившие Добермана, дали ему голубые глаза — со светлыми волосами и симпатичным лицом это стоило бы потенциальному хозяину лишнюю сотню тысяч энженов. Зрители на арене не любят уродов. Люксовые импланты — лишний миллион. Редкая специализация — «перо». Нет мышц, как у тяжей, зато отличная координация, пластика, скорость реакции — ещё пара миллионов. Стопроцентная синхронизация — конечно, как посмотреть. Есть свои плюсы и минусы. Сердце у Добермана больное, нагрузки не выдерживает. Бенни в свое время проговорился, мол, только поэтому ему удалось урвать редкий прототип почти задарма.       Но есть и те, для кого Доберман бесценен. И Фишборн точно один из этих людей.       Хайдигер глотает обреченный выдох. — Они хотят тебя и не успокоятся, пока не получат. И кого положат по пути — им плевать. — Так мне собираться? — Рано. Там, в столе. Возьмёшь. «Вольную».       Доберман думает. Сопоставляет, пытается связать услышанное воедино. — Ты меня… Прогоняешь? — А толку? Рори Фишборн приговорит из принципа, чтоб досадить в отместку. А тебя в городе, в первом же темном переулке затолкают в фургон, и никто не хватится. Даже КОКОН. Ты уже будешь не под их юрисдикцией. — Тогда зачем? — Там стоит дата. После открытия сезона.       Доберман снова задумывается. — Почему после? Думаешь, ребята открытие без меня не вытянут? — На открытии во время первого турнирного боя мы устраним Фишборна. — Устраним… Убьем, что ли? Йен?       Это просто и сложно — произнести и поверить. Кажется чем-то невозможным, тело тяжелеет, стоит об этом подумать. Становится душно и слюна густеет.       Хайдигер прикрывает глаза — берет паузу: взять самого себя в руки. Доберман таких тонких штук не понимает и ждать не любит. — Йен, ты о чем? Давай с самого начала и нормально.        Вместо этого Хайдигер наваливается сбоку на Добермана, закидывает сверху ему поперек живота свою руку и ногу, для верности. Лежать неудобно и дышать в шею трудно. Жарко, не хватает воздуха, но Хайдигер принимает это, как жертву, добровольно и отказывается шевелиться. На шее у Добермана, чуть выше ключиц, тоже шрам. — Йен?! — Если ослабить барьер… В нужной секции перед трибуной… Сильный выстрел сможет пробить его. Как было с Пэм. Помнишь? Ты пальнул в упор и пробил. А если ослабить, то и не в упор нормально получится. Из ЗРК «титана» там всех похоронить можно. И списать на несчастный случай. — И кто его ослабит? — удивляется Доберман. — Йен, это и есть твой план? Ты меня на титана посадишь? А «вольная» тогда зачем? Йен, я вспомнил. Кобальт в команде старика. Он рассказывал, хозяин никогда не ездит смотреть шоу. Йен?       Хайдигер спит. Он засыпает быстро, как по щелчку, ощущая волну облегчения и полного изнеможения, словно долго плакавший ребенок, которому наконец отдали любимую игрушку.