Ты заставляешь меня чувствовать себя как-то так

На следующее утро мир наполнился болью, которая не имела ничего общего с потерей, которую он пережил предыдущей ночью. Персиваль не жалел о том, что напился; нет, ему это было необходимо. Он жалел только о том, что заснул на полу — холодная, твердая поверхность напомнила ему в момент паники о его тюрьме. Он проснулся таким же разбитым, как и в первую ночь после своего спасения, и застонал в пустоту. Каким-то образом он добрался до кухни, чтобы поставить вариться кофе и налить себе воды. Вручную. С тех пор как его освободили, он еще не пытался использовать свою магию. Никто ничего не говорил о дрожи в его руках, и если они готовы были молчать об этом, он не видел причин привлекать к себе внимание неудавшимися заклинаниями. Он встал на слабые ноги перед стойкой рядом с раковиной и осторожно поднял правую руку к одному из шкафов, пальцами открыв дверцу. Он нацелился на одну из чашек, стоявших внутри, и потянул руку к ней. Чашка скользнула к краю и, вместо того чтобы плавно подлететь, с грохотом упала на стойку. Персиваль замер, а затем выдохнул, даже не осознавая, что задержал дыхание. Он сжал руку в дрожащий кулак, но затем снова разжал. Он снова потянулся за следующей чашкой. Эта чашка упала на бок и покатилась, пока ее движение не было остановлено ручкой. Персиваль зарычал от досады и схватил полный стакан воды с другой стороны раковины, осушив его одним глотком. Он слегка поперхнулся, и его уши зажглись от смущения, когда он закашлялся. Чтобы быть уверенным, он также принял зелье от похмелья. Успокоившись, он вернулся в исходное положение и попытался достать из шкафчика следующий предмет, который на секунду завис в воздухе, прежде чем присоединиться к предыдущим. И он продолжал делать это до тех пор, пока дрожь не усилилась, пока стекло и керамика не начали биться друг о друга. Пока одна тарелка не преодолела половину пути и не рухнула на пол с оглушительным грохотом, разбившись вдребезги. Один из осколков рассек ему щеку. Персиваль стоял, не поднимая глаз, бледный и дрожащий от волнения и усталости. Прошло некоторое время, прежде чем он, наконец, пошевелился, небрежно отталкивая осколки стекла босой ногой. Он схватил со стойки сколотую чашку и налил себе кофе, который уже давно остыл. Затем, не обращая внимания на острую боль в ногах, он прошел в столовую — просто стол напротив кухни, за которым могли разместиться шесть человек. Он сел на ближайший стул и сделал глоток кофе. Сколотый край чашки поранил его верхнюю губу. Ему потребовался час, чтобы допить кофе и унять дрожь. Он все вымыл вручную, продезинфицировал и перевязал свои раны сам. Больше он ничего не делал и не ел, а ночью заснул на диване. Следующие несколько дней прошли в том же духе. Персиваль в одиночку боролся за контроль над своей магией. Он так и не решился подняться наверх или зайти в какое-либо другое место, откуда не было бы немедленного отхода. Ему было противно, что Гриндевальд спал в его постели, оскверняя комнату своим запахом. Он продолжал принимать свои зелья для подавления, хотя и не знал, нужны ли они еще. Только когда начались кошмары, он решил выйти из дома на свежий воздух. Первый кошмар был таким: Персиваль снова в подвале, его мучает начинающийся жар, и тут в дверь входит Гриндевальд. Гриндевальд в облике самого Персиваля Грейвса. — Какая жалость, директор, — голос его был насмешливым, глаза сверкали злобой, когда он смотрел на него сверху вниз. — Такой красавчик, как вы, был бы прекрасным дополнением к моей армии, а точнее, к моим покоям. Он присел перед Персивалем и перевернул его на спину. Тыльной стороной ладони он провел по его пылающему лицу. Он касался Персиваля мозолистыми пальцами, пощипывал его за ухо и скользил по нему руками с уверенностью альфы, а Персиваль вяло тянулся за его прикосновениями. Он проснулся, когда рука обхватила его горло и начала душить, и соскочил с дивана, чтобы проблеваться на пол. Затем он свернулся калачиком рядом с этим местом, тяжело дыша и ощущая во рту неприятный привкус. Фантомное ощущение насилия над телом не покидало его слишком долго. Утром он привел себя в порядок и вымыл пол, сварив кофе без помощи магии. Допив чашку, он оделся соответствующим образом, прихватил свою палочку, которую чистил весь день, несмотря на то, что с нее уже были сняты все подозрения в том, что она была подделана, и вышел за пределы сомнительной безопасности своего дома. Было еще слишком рано, чтобы на улицах было много людей, по крайней мере за пару часов до открытия большинства магазинов. Солнце еще не взошло, но небо было мягкого серого оттенка и давало немного света. Персиваль шел медленно и осторожно; его мышцы еще не полностью восстановились. Он напоминал себе, что нужно больше двигаться, чтобы восстановить утраченные силы. Волосы развевались и щекотали лицо, пока он шел. Персиваль обратил внимание на их длину, ведь их не стригли с самого начала его заключения. Он даже не задумывался о них, поскольку во время добровольного домашнего ареста это не имело особого значения. Однако сейчас он почувствовал беспокойство. Персиваль поднял воротник пальто повыше. К тому времени, когда он добрался до ближайшего открытого пространства, не окруженного зданиями, — небольшого парка, расположенного примерно в двадцати минутах ходьбы, — он был измотан и готов упасть. Что он и сделал, немедленно опустившись на первую попавшуюся скамейку. Персиваль был благодарен за то, что парк был пуст, за то, что никто не мог видеть, как он дрожит, остывая от пота на холодном воздухе. Он пытался отдышаться, откинув голову назад и скрестив руки, одна из которых крепко держала его палочку в пальто. Как жалко. Успокоившись, он подался вперед и опустил голову, не желая, чтобы кто-то видел несчастного человека, ненавидящего себя на публике. Волосы упали ему на лицо, и он схватил несколько прядей, потянув за них. Подумал о том, чтобы вырвать их. Птицы громко щебетали. Ему потребовалось гораздо больше времени, чем ожидалось, чтобы почувствовать себя достаточно хорошо для обратного пути. Он ненадолго задумался о том, когда же он снова сможет аппарировать. Солнце уже начало подниматься, и когда он поднял голову, ему пришлось прикрыть глаза. Мимо уже проходили люди, ранние пташки на прогулке или по дороге на работу. Вздохнув, Персиваль откинул волосы назад и сморщил нос, когда они запутались в его пальцах. Он определенно должен избавиться от этого беспорядка. Пытаясь распутать волосы и укротить их, он всерьез подумывал о том, чтобы просто вырвать их. Внезапно рядом раздался кашель. Персиваль замер, затаив дыхание, и как никогда быстро вытащил свою палочку, направив её на незваного гостя. Он широко раскрыл глаза, остановившись на ещё более удивленной Порпентине Голдштейн. — Д-доброе утро, сэр, — заикаясь, пролепетала она, переводя взгляд с его лица на палочку. Её руки были подняты в защитном жесте перед ней, а при беглом взгляде обнаружилась упавшая коробка, лежащая у её ног. Персиваль почувствовал, что краснеет, и поспешно убрал палочку, радуясь, что, похоже, никто не был свидетелем этой сцены. Он кашлянул и отклонился назад, пытаясь успокоить бешеное сердцебиение. Он провел по лицу рукой. Голдштейн подняла коробку и встала, переминаясь с ноги на ногу. Персиваль отвел взгляд и извинился: — Простите меня, мисс Голдштейн, я не хотел направлять на Вас свою палочку. — О нет, сэр, — последовал немедленный ответ. — Я прошу прощения за то, что… напугала Вас. Застигли врасплох, а затем испугали. В полном смысле слова. Персиваль покачал головой от собственной глупости. — То есть, я не напугала Вас! Конечно, Вы не… Голдштейн замолчала, когда Персиваль снова повернулся к ней. Он лишь мельком видел отчёты о произошедшем, предпочитая избегать напоминаний о случившемся, но он запомнил, что Голдштейн была одним из важных участников, помогавших мистеру Скамандеру в поимке преступника и размещении сбежавших существ. Она была всё такой же сильной и яркой, как и в дни обучения. Её глаза были прикованы к нему с искренним вниманием, как будто она хотела убедиться, что он настоящий. Сердце Персиваля сжалось. Он хотел что-то сказать, успокоить ее, но проглотил слова. Он был ее начальником, а его авроры не считали его близким другом. Кроме того, Персиваль не чувствовал себя комфортно, открываясь им. Возможно, он никогда не будет чувствовать себя комфортно, не после всего этого. — Сэр, могу я присоединиться к Вам? — спросила Голдштейн. Вопрос озадачил его. Персиваль думал, что она захочет как можно скорее уйти и скрыться из виду, и, честно говоря, он предпочел бы не показывать больше своё состояние. Однако между дистанцией и грубостью есть разница. — Будьте моей гостьей, — предложил он, указывая на свободный край скамьи. Она села, и, конечно же, никто не нашел, что сказать. Персиваль смотрел прямо перед собой, лениво следя глазами за признаками жизни в парке, а Голдштейн то и дело бросала на него косые взгляды. Ей было явно не по себе, и он не понимал, почему она решила так себя мучить. Прошло еще несколько минут, и он уже собирался извиниться и уйти, когда услышал невнятное бормотание. — Простите, что? Голдштейн снова запнулась, но повторила громче: — Я рада, что с Вами все в порядке, сэр. Я рада, что мы смогли найти Вас. Персиваль просто уставился на нее, думая о том, как это неловко, и он действительно не умел вести эмоциональные разговоры, но… — Я тоже рад, что с Вами все в порядке, Голдштейн, — он осторожно ответил. — Спасибо, что нашли меня. В этот момент она резко обернулась к нему, ее глаза подозрительно блестели. Мерлин, он надеялся, что она не заплачет. — Когда Вы вернетесь, сэр? — спросила Голдштейн. Тут он заколебался. Он был далек от своей полной готовности и, по правде говоря, избегал любых контактов с МАКУСА. Но сейчас, возможно, самое время собраться с силами, потому что он никогда не будет готов к выполнению своих обязанностей, если будет продолжать думать об этом. Ему нужно было это сделать. Как он уже сказал Пиквери тогда, в палате, он будет продолжать защищать людей. — В свое время, — ответил он, — как только я улажу детали своего возвращения с Президентом. Боже, девушка выглядела так, будто снова могла расплакаться. Она всегда была такой эмоциональной? — Я с нетерпением жду этого, сэр, — сказала она так искренне, что он вдруг почувствовал тепло от ее слов. — Пожалуйста, возьмите пирожные! Упавшая ранее коробка оказалась в руках Персиваля, и он с изумлением наблюдал, как она встала и кивнула ему. — Всего доброго, директор! И затем она быстрым шагом направилась в ту сторону, куда направлялась изначально. И так же быстро вернулась с чем-то, зажатым между пальцами. Персиваль автоматически протянул руку, и она вложила резинку в его ладонь. — Для Ваших волос, — заявила она и снова ушла. Когда она ушла, Персиваль положил коробку на колени и некоторое время занимался тем, что завязывал надоедливые пряди волос. Затем он открыл коробку. Внутри лежали пирожные странной формы, и от них исходил божественный запах. Его желудок заурчал от аппетита, которого у него не было последнюю неделю, и он взял одно пирожное, похожее на толстого крота с глазами-бусинками. Оно было еще совсем теплым. И это было самое вкусное, что он когда-либо пробовал.