Ты заставляешь меня чувствовать себя как-то так

Директор Персиваль Грейвс вернулся на работу в четверг. Те, кто не был в курсе, смотрели на него ошеломленно, как на человека, который считался пропавшим без вести или умершим. А он уверенно шел по зданию Вулворт, собрав волосы, которые он явно забыл постричь, в короткий хвост. Другие люди перешептывались между собой, выражая либо восхищение, либо подозрение, либо смущенно отворачивались. Персиваля не волновали эти реакции, потому что мнение других отделов не имело для него никакого значения. Он направился прямо в кабинет Президента. Он зашел к ней, чтобы отчитаться, развеять ее опасения и поблагодарить за возможность вернуться. — Вы как раз то, что нужно отделу, директор, — сказала она. Он поклонился и ушел. Пройти в свой отдел было сложнее, чем встретиться с Президентом, и, честно говоря, он не знал, чего ожидать от своих авроров и как он сам будет реагировать на их реакцию. Он не мог предположить, что им было легко под руководством Гриндевальда, но, с другой стороны, это вряд ли сильно отличалось от того, как он сам руководил отделом раньше. Чем ближе он подходил, тем сильнее слышался шум и суматоха, но вместо того, чтобы становиться громче, они затихали, пока в коридоре не воцарилась тишина, когда он приблизился ко входу. Персиваль остановился и огляделся по сторонам, всматриваясь в лица своих подчиненных. Многие из них избегали встречаться с ним взглядом: кто-то из-за чувства вины, кто-то из-за презрения, а кто-то смотрел на него с недоверием. Но были и такие, как Голдштейн, которые, казалось, с опаской смотрели на него с надеждой. На что именно, он не понимал. Он продолжил путь к своему кабинету, где снова остановился, прежде чем войти. Он обернулся и снова осмотрел своих авроров, заметив, как некоторые из них пытаются сделать вид, что не следят за ним взглядом. — Гриндевальд вторгся в сердце МАКУСА и выставил нас дураками, — громко сказал Персиваль, сразу же привлекая их внимание. — Он попытался разрушить то, за что мы все боролись, мир, ради которого мы жертвовали людьми, временем и энергией. Но ему это не удалось. — Все внимание сосредоточилось на нем. Это было все, что он мог сделать для своих авроров, как потерпевший неудачу директор. — Если бы он преуспел, возможно, я не стоял бы сейчас здесь живой. Если бы он преуспел, этого здания не существовало бы, и лучших авроров Соединенных Штатов Америки не было бы здесь. Какое-то время люди были бы не в восторге от этого, критиковали бы наши слабости и отказывались доверять. Но такое уже случалось, и каждый раз МАКУСА вставала на ноги, двигалась дальше, адаптировалась, становилась сильнее. Гриндевальд захвачен вами, и вы должны этим гордиться. Я прошу прощения за свою слабость, за то, что позволил ему использовать меня против нас. — Он заметил, что могут раздаться возражения, но продолжил. — Но я, со своей стороны, не собираюсь терпеть поражение из-за этого. Нам придется приложить еще больше усилий, чтобы уничтожить его последователей, и я буду ожидать от всех вас еще большего, чем раньше. Любая слабость будет недопустима. — Персиваль вздохнул и почувствовал тайное удовлетворение, увидев ошеломленные выражения их лиц. — И если у кого-то возникнут проблемы с моим присутствием здесь, пожалуйста, поговорите со мной наедине. Фонтейн? Заместитель директора Фонтейн вскочил со своего места. — Да, сэр! — Мне нужен устный доклад о последних обновлениях в отделе через пятнадцать минут. — Конечно, сэр! Персиваль кивнул ему. — Хорошо. Это все. Уединившись в своем кабинете, Персиваль стоял у двери и собирался с мыслями. Он действительно не планировал этого делать. Но из эгоистических соображений, понимая, что все эти лица за дверью смотрят на темного мага за маской, он хотел выделиться. Сосредоточиться на исправлении того, что оставил после себя Гриндевальд, было единственным способом не погрузиться в круговорот боли и недоверия. Для этого ему нужно было показать, что он готов работать вместе с ними. Меньше всего Персиваль хотел, чтобы следы Гриндевальда остались в этом отделе, потому что он не мог их простить. Но он всего лишь человек, и это не всегда будет так, пока он сталкивается с ними день за днем. Он уверен, что будут как плохие, так и хорошие дни, когда ему захочется кого-то обвинить или подумать о том, что он потерял. Но пока это только начало. К счастью, никто не потревожил его за те пятнадцать минут, что он провел, устраиваясь в своем кабинете перед докладом Фонтейна. Большую часть времени он провел, перебирая бумаги и наводя порядок на своем столе, обдумывая, к чему прикасался Гриндевальд, и бессознательно избегая некоторых предметов. Чем больше он думал о своей спонтанной речи, тем больше расстраивался, ведь с тем же успехом он мог кричать: «Я не такой, как он, дураки!» Начало было не самым удачным. Отчет Фонтейна был одновременно подробным и лаконичным. Он был высоким и крепким, с привычным беспорядком темных вьющихся волос на голове и внимательными серыми глазами. Уходя, аврор не сразу покинул кабинет. — Рад снова видеть Вас, сэр, — сказал Фонтейн, и, похоже, он действительно имел это в виду. Персиваль моргнул, но медленно кивнул. — Да, спасибо. Я слышал, что в мое отсутствие у вас все было хорошо. Должно быть, он сказал что-то не то, потому что Фонтейн недовольно поджал губы, а Персиваль никак не ожидал, что его примут с распростертыми объятиями. — Я этого не заслуживаю. Никто из нас этого не заслуживает. От этих слов стало немного больно. Он и сам прекрасно понимал, что его отдел не заслуживает его некомпетентности, но ему очень хочется попробовать еще раз. Ему нужен шанс на искупление. Но, похоже, ему предстоит нелегкая работа. — Мы подвели Вас самым худшим образом, и Вы не должны нас прощать, — пробормотал Фонтейн сквозь стиснутые зубы. — Вы не должны быть так добры. Персиваль не ожидал этого и был весьма озадачен. Они считали его добрым. — Добрым? Я не добрый, Фонтейн, — хмуро ответил Персиваль. Теперь настала очередь Фонтейна недоуменно моргать. — Сэр… — Я отчитал вас, чтобы вы усвоили урок и стали лучше, а сказать, что работа была сделана хорошо, — это в лучшем случае проявить вежливость. Его губы дрогнули? Пытался ли он не рассмеяться? — Как скажете, директор, — ответил Фонтейн, явно сдерживая смех. Персиваль нахмурился еще больше. — Что Вас так забавляет? Я все еще Ваш начальник, Фонтейн. — Уже ухожу, сэр, — Фонтейн подобострастно отдал честь и покинул кабинет. Оставшись один, Персиваль почувствовал растерянность, обдумывая внезапное проявление неповиновения и неуважения. Его охватила короткая, но сильная дрожь. Неужели его новые подавители не действуют? Он решил перейти на препараты, воздействующие только на обоняние, опасаясь, что другие могут в конечном итоге навредить его здоровью. Целительница Элеонора, которая каким-то образом стала его доверенным лицом, гарантировала их эффективность. Нет, это, должно быть, его паранойя. Ему следует сосредоточиться на своей работе, а со странным поведением Фонтейна и, возможно, других людей он разберется позже. Документ, который он начал читать, был отчетом об инциденте с Гриндевальдом; он достаточно долго избегал его, и теперь ему предстояло наконец столкнуться со всеми обстоятельствами, связанными с ним. Возможно, это даже даст ему представление о том, что делать дальше с точки зрения управления его отделом. Персиваль скользил глазами по словам и старался воспринимать их как можно спокойнее. Иногда ему приходилось останавливаться, отгоняя навязчивые воспоминания, которые преследовали его. С каждым разом его руки начинали дрожать все сильнее, и в какой-то момент он откинулся в кресле, чтобы перевести дух. В этот момент он мысленно оплакивал беднягу, пострадавшего от рук Гриндевальда и терзаемого тем, что он не мог контролировать. Благодаря информации, предоставленной Ньютом Скамандером, он узнал об Обскуре и Обскуриале больше, чем когда-либо за всю свою карьеру. Персиваль и раньше подозревал, что фамилия Скамандер ему знакома, а теперь убедился, что этот человек был родственником Тесея Скамандера, героя войны и товарища по оружию, с которым он служил во время войны. Персиваль не был уверен, связано ли это с фотографией, но во внешности мистера Скамандера было что-то странное. На первый взгляд он казался робким, но в некоторые моменты в нем проскальзывала твердая решимость, как на фотографии. Персиваль считал себя неплохим аналитиком, поэтому не думал, что ему что-то мерещится. Судя по документам, он был омега, и Персиваль мог оценить, чего добился этот человек, оказавшись в подобной ситуации. Его заботливая натура побудила его заботиться о существах и заниматься их реабилитацией (хотя, к сожалению, не всегда законными способами). Молодой, амбициозный и свободный. Как замечательно. Если бы мистер Скамандер был здесь, Персиваль хотел бы лично поблагодарить его за участие в поимке и спасении от рук Гриндевальда. Он был рад, что именно омега нашел его, избавив от риска попасть в руки необузданного альфы. Но что-то было не так. Персиваль вспомнил последнее мгновение перед тем, как очнуться в палате целителя, и почувствовал, что альфа пришел к нему. Неужели он так сильно пострадал, что ему показалось присутствие альфы? А может, мистер Скамандер нашёл его уже после того, как альфа ушёл? Если так… Он вздохнул, потирая пальцами виски. Слишком много возможностей для рассмотрения. Если что и можно было списать на его воображение, так это те последние мгновения просветления после начала жара. Что бы ни случилось, он проснулся целым и невредимым. Только это и имело значение. Стук в дверь отвлек его от размышлений, и он сложил бумаги, чтобы убрать их, прежде чем пригласить посетителя войти. Это была Голдштейн. Она осторожно просунула голову в дверь, словно проверяя, не было ли его приглашение ловушкой. — Я же сказал, что можно войти, не так ли, Голдштейн, — заметил Персиваль. Она нерешительно шагнула внутрь, оставив дверь открытой. Персиваль бросил взгляд за ее спину, но она не поняла намека. — С возвращением, директор Грейвс, — начала она. — Я подумала, не хотите ли Вы присоединиться к нам сегодня за обедом, чтобы отпраздновать Ваше успешное возвращение. Теперь он увидел за дверью другие любопытные лица; похоже, Голдштейн досталась непростая роль. Персиваль понимал, что они делают это из-за чувства вины, но, честно говоря, он бы предпочел, чтобы они вели себя с ним нормально, а не растрачивали свое сочувствие. Неужели уже наступило время обеда? Он и не заметил, что потратил столько времени на разбор отчета. — Спасибо за предложение, но я вынужден отказаться… — Только один раз, сэр, — перебила его Голдштейн, удивив его. — Мы все скучали по Вам и… пожалуйста? Это был уже второй случай неподчинения за день, и это смутило Персиваля. Обычно, когда он что-то говорил, его слушали без протеста и вопросов. Они доверяли его мнению и подчинялись его авторитету. Так что же сделал с ними Гриндевальд? Этот вопрос требовал ответа, и после недолгих раздумий Персиваль согласился. Голдштейн радостно улыбнулась в ответ на его согласие, но улыбка померкла, когда он лишь хмуро посмотрел на нее. Она поспешно сообщила ему, что они встретятся в ближайшем кафе через полчаса, и закрыла за собой дверь. Нет, это действительно было плохое начало. Обед с аврорами стал для Персиваля одним из самых странных событий. На встречу решили прийти девять человек, включая Фонтейна, Голдштейн и большинство старших авроров. Они постоянно улыбались ему, когда не бросали на него грустных взглядов, что было довольно тревожно. Это подтверждало его теорию о том, что они просто жалеют его и действуют из-за чувства вины, и он не знал, как к этому относиться. Единственное, за что он был благодарен, так это за то, что они хотя бы не переходят черту и не пытаются прикоснуться к нему. Ему придется доказывать свою состоятельность, работая усерднее и отстаивая свой авторитет. Он всегда так поступал, и у него это хорошо получалось. Вот только… План не сработал, потому что чем больше он работал и заставлял работать других, тем больше они ему улыбались, а Голдштейн почему-то приняла его благодарность за пирожные за разрешение и дальше время от времени оставлять сладости на его столе. Он не хотел признавать, что ему нравятся эти лакомства, но, возможно, когда-нибудь он спросит ее, где она их покупает. Старший аврор Мэтьюс начала приглашать его выпить с другими старшими аврорами после окончания рабочего дня. До сих пор Персивалю удавалось отказываться, но эта чертова женщина продолжала спрашивать, словно думала, что сможет его уговорить. Он не мог отчитать ее за столь пустяковый вопрос, потому что это было бы превышением его полномочий. Мерлин, помоги ему. Конечно, нельзя сказать, что ситуация изменилась в лучшую сторону. Были и те, кто шептался за его спиной, сомневаясь в его компетентности и выражая недовольство его руководством. Они были здесь еще до Гриндевальда и, хотя ворчали и жаловались, не доставляли особых хлопот, так что Персиваль мог их игнорировать. В других случаях ему нравилось ставить их на место. Его по-прежнему мучили кошмары. Некоторые из них были похожи на первый, другие — про того альфу, который когда-то отверг предложение его родителей жениться на Персивале, что было довольно странно. Иногда в его снах Гриндевальд становился тем альфой, принимал предложение и мучил его в рамках закона о браке. Иными словами, делал все, что хотел. Но Персиваль всегда просыпался с криком, застрявшим в горле, и дрожащим от страха телом. После этого он уже не мог уснуть. Еще хуже были дни, когда он срывался на авроров, швырялся приказами, а потом извинялся и чувствовал себя виноватым до конца дня. Их жалость или страх позволяли ему так поступать, и он ненавидел это. Ему нужно было их уважение, а не жалость или страх. Сейчас они смотрели на него с беспокойством, потому что он и сам чувствовал, как устает. Когда Серафина умоляла его поговорить с кем-нибудь о своих проблемах, он горько рассмеялся. — У меня никого нет, Сера. Ты же знаешь. Это была не совсем правда. Но он не хотел обременять семью своими проблемами, особенно после того, как уверял их в письмах (которых Гриндевальд, к счастью, не писал во время своего пребывания у власти), что все в порядке, ничего не изменилось, ничего не случилось. Спустя несколько месяцев после официального восстановления в должности напускная доброта и дружелюбие авроров только сильнее нервировали его, и он снова почувствовал себя неудачником в их глазах. Его магия, почти полностью восстановленная, проявлялась нестабильно, и его способности в этой сфере нельзя было гарантировать. Он обещал себе не позволить Гриндевальду сломать его и его отдел, но он стал лжецом, и это сжигало его изнутри. Целительница Элеонора сказала ему, что это связано с изменениями в его гормонах и последствиями прошлых травм, когда он в очередной раз пришел к ней за новой порцией лекарств. Он не хотел срываться на ней, поэтому просто принял таблетки и ушел. Персиваль не мог спать, не хотел есть и понимал, что находится на грани срыва. Он думал о том, чтобы уйти ради блага всех остальных. И к тому времени, когда Ньют Скамандер неожиданно вернулся в Нью-Йорк, он уже давно забыл об этом человеке.