За день до нашей смерти: Lost

Все мировоззрения исходят из желания человека наделять что-то смыслом. Все муки, все радости и переживания людей так или иначе вырастают из этого. И доминирующее «у каждого своя правда», которое часто звучит, когда истина не подходит под выдуманную картину, есть самый явный признак этого… отчаяния. Отказ от истины ради создания своей собственной «виртуальной» реальности, отказ от смысла лишь для того, чтобы укрыться от признания поражения — от простого факта, что люди как вид уже давно спасовали перед весом и страхом ответственности как за окружающий мир, так и за собственные действия в нём. Страх несёт желание к иллюзиям, иллюзии же своей разностью несут лишь разобщённость. Во лжи, в «правдах», в «правильном» и неправильном. Как ветер несёт запах гнили. «Человек — это пастух Бытия» — и не зря, поверь, эта фраза несёт в себе так много. Но нет места истине на том поле, где есть выдумка. Нет места единению и единогласию в тех сердцах и головах, где есть интерпретация. Генрих «Отец» Гаскойн к Альвэ Если ты чувствуешь себя одиноким, когда ты один — ты в плохой компании. Жан-Поль Сартр

Юник пришёл в себя посреди тёмного, очень прогнившего да сырого помещения. По нёбу отвратительным жжением проходил кислый привкус собственной тягучей крови, неспешно спускаясь в глотку, пока снаружи всё лицо исходило седьмым потом, хоть как-то смывающим грязь. Верёвка, передавившая руки, практически не обжигала кожу, но было только из-за того, что рук мужчина уже практически и не чувствовал. Вдруг позади него послышался медленный, очень скрипучий шаг. По-подлому размеренно проминая доски под собой, он приближался всё ближе и ближе, хотя и звучал своей тяжестью так, словно раздавался прямо в ухе, только усиливаясь с каждым разом. Жестокий, несправедливый, цокающий старыми пассатижами да шуршащий разрезающим воздух лезвием шаг. Мужчина открыл глаза. Его склонённое, вывихнутое на неудобном да давящем стуле тело немного дёрнулось от ударившего одинокого света тусклой лампы. Изнеможённая, обессиленная да очень тяжёлая голова всё не хотела подниматься, так что единственное, что на что можно было смотреть — это на собственную окровавленную рубаху, расправленную во все стороны да кажущуюся в гнило-жёлтом свету оранжево-ржавой; на десятки и сотни мелких порезов, вырезов и рваных ран на полуубитом, очень бледном теле; на потемневшие, дурно пахнущие грязью, кровью да мочевиной штаны, с которых то и дело кровоточило на залитый всем, чем можно, пол. Лёгким порывом воздуха, разгоняющим загустевшую пыль, в голову Юника проследовал удар. За звоном да гулом боли в резком повороте взгляда блеснул образ тесного, пропускающего сырость болот чуть ли ни из каждой доски домишки, что уже лет двадцать точно одиноко ждал своей кончины от очередных паводков или оползней. — Впйщэта, фвмяепл? Речь того, кто был позади, звучала тысячей разных голосов. В основном — низкие, реже — высокие, они прерывали друг друга, размывая смысл сказанного в различных языках, эмоциях и тональностях, в различных угрозах и заклинаниях. Но одно тот, кому это говорили, знал точно: ничего хорошего в себе эти слова не несли. Более того: они веяли ненавистью, отвращением. Каждое из них. — Дких, щфр гркъюуб, — и шаг тот, то быстрый, то медленный, всё никак не хотел приближаться настолько, чтобы давящий страх от того приближения исчез; подло, нечеловечески подло. — Уфрнюмр чдвнзппэч труумвйпжл стр «гжууфтвъпэч к удбфэч йвыкфпкмрд», в дрф рп фэ — укёкъю д ургуфджппро ёжтюож, йвнкдвбую унжйвок. Наконец чей-то тёмный силуэт приблизился к Юнику. Серо-жёлтый, чуть чернеющий, размытый и прерывистый, идущий то вперёд, то назад сотнями разных шагов. Мужчина всё пытался поднять голову на того незнакомца, пока он вторил свои неясные речи неразличимой сворой языков да слов. «Столько бессилия, — наверняка говорил он. — Столько слабости в вас, в когда-то бесстрашных и святых защитниках своих земель», — он наверняка покрывал позором то, что было священно; наверняка делал этот очень несправедливо и незаслуженно. Но Юник лишь молчал в ответ. Стойко, как и следовало бы. Через боль, как и было положено. — Нхс дю псё тсжцпгхя, ъхс хю фнгйзыя ефи хгн дюфхус, — резко, очень неестественно и быстро незнакомец оказался ровно напротив, едва-едва заходя в свет тусклой лампы. Собрав единственные оставшиеся силы, Юник всё же поднял голову. Его взгляду представали едва заметные, неразличимые между собой одежды; контур тела, то прибавляющий в ширине и росте, то убавляющий; и даже лицо — лик этого незнакомца менялся и разнился столь быстро меж собой, сколь быстро мелкая пташка порхала своими крыльями в воздухе. Но Юник всё же знал: перед ним точно стоял Уильям из Джонсборо, перед ним не мог стоять никто другой. — Ыцт, ечзиьа уфтхмца ё тыифизстн?.. Дёргано и резко, практически мгновенно Уильям вытащил своей револьвер из кобуры на берде, направил ствол своего чернеющего в той полутьме оружия прямо на голову пленнику и тут же нажал на курок. Выстрел. Юник резко вздрогнул от глушащего гула в ушах, дёрнувшись на старом стуле. Он сидел у стены так, чтобы было видно всё помещение, а сбоку к нему нельзя было зайти незамеченным, но, похоже, он задремал. Когда он открыл глаза, то всё, что он увидел, был всё тот же сырой домик на юге Канады, до куда дошёл караван людей севера. Женщины всё так же отдельно суетились между собой, наводя Первого Охотника на странные мысли о кастовой системе каравана; большинство мужчин, судя по пустующему дому, работали снаружи, обустраивая автомобили да растасовывая припасы; и всё они одинаково сторонились того, кого у них называли никак иначе, как «выродок». — Выдохся, да, старичок? — тем же, что вернуло Юника из знойных болот Луизианы, оказался Айрон, в своём привычно-бодром настроении вдаривший собеседника по плечу. — Там Шон… — после тех слов парнишка в камуфляже, словно оклемавшись, заговорил на полтона тише. — Там Шон на разговор зовёт. Пошли потрещим, а потом </i>уже и откиснуть можно будет, если тя прям так тянет. Тряхнув головой, словно пытаясь избавиться от лишних мыслей, Первый Охотник поднялся со стула и медленно зашагал за «капитаном» к манкуртам Чёрного Золота, что уже наверняка собрались снаружи. Без своего плаща и шляпы, но только в грязной белой рубахе да тёмно-зелёных, практически чёрных штанах, держащихся на подтяжках, Юник действительно выглядел достаточно нездоровым, чтобы его сторонились. Бледный, худощавый, очень высокий, с морщинистым острым лицом да вечно красными белками глаз, он точно не походил ни на одного обычного человека, но на проклятого — куда более, чем хотел бы сам. Однако он, несмотря ни на что, знал: пускай весь его вид и говорил о том, что его время подходило к концу, Бог всё равно не позволил бы ему уйти. Не раньше срока. Не раньше исполнения его Миссии. — Идёшь? — бросил тому Айрон, стоящий у выхода. — Очки только не забудь, — бросил и тут же скрылся снаружи. Проверив ещё раз очки, Душа Калифорнии медленно поковылял к выходу из дома, наблюдая взгляды отвращения у северян, взгляды презрения. Впрочем, что им было понимать? Здесь — на земле, полной «язычников», где лишь половина поклонялась Единому Богу, пока вторая — то ли деревьям, то ли самой Луне, было не место дружелюбию или человечности, было не место понимаю священности его Миссии. Эти земли всегда предпочитали избегать не только непонятного, но и чужого. Женщина, прячущая ребёнка под своей курткой от взгляда «выродка», говорила своим страхом миру, что так оно и останется. Должно быть, всё просто слишком быстро изменилось, чтобы человек — священ он или грешен перед лицом Господа — всё понял в сердце своём. Ещё пятьдесят лет назад, ещё всего полвека по текущему дню в этом затхлом и сыром доме наверняка пахло вкусными пряностями; кругом метушились готовящиеся к рождеству простые люди, наряжая рождественское дерево, готовя традиционные к появлению Христову блюда. Думали эти люди совершенно о других вещах, совершенно о других проблемах, просили Его совершенно о другом. А теперь же… Было ли то, что тогда было, нормальным? А что тогда есть сейчас? И сколько человеку текущему — всяко грешному, ибо наказание вместе со своими отцами заслуживающего — нужно будет времени, чтобы либо вернуться к старому нормальному, либо понять, что мир былой ушёл от человека текущего слишком далеко? Что все люди — оставшиеся, чужие друг другу, лишённые да разобщённые — уже никогда более не смогут быть так едины, как раньше?.. Снаружи всё ещё стоял туман, только густеющий из-за надвигающихся зимних сумерек. Довольно легковесный, он словно воспрял на фут-другой от гнилой травы и расходился по всему полю до самого горизонта едва-едва заметным с возвышенности облачком, в котором, однако, вполне легко можно было потеряться, опустившись на то самое поле. Действительно сняв с элеваторов часть обшивки, караванщики выгнали машины к забытому амбару, из которого то и дело таскали разные припасы. Пока одни проверяли аккумуляторы да шины с дисками, в натруженных да опытных к тяжелой работе руках других мелькали выцветшие тенты да шаткие колышки палаток; разная утварь и еда, закатанная то в консервные, то в редкие текущим временам стеклянные банки; закрытые ящики да ящички, чьи потемневшие доски, казалось, вот-вот рассыпятся точно в тех же руках; просмоленная ткань, в которую наверняка были завёрнуты одежды или шкуры. Были среди носильщиков, мелькающих силуэтами вдалеке, и манкурты юга — черноволосый наёмник на привязи с Уильямом тоже присоединились к нелёгкому делу подготовки да от минуты к минуте мелькали перед глазами, занося что-то то в машины каравана, то в машину Чёрного золота. — Садись, Душа. Юника подозвал Призрак Юга, расположившийся вместе с парнишкой-Айроном на куске гнилой травы, что закрыла собой все тропинки от амбаров и домишки миру. Вот уж интересным по ощущением видением было лицезреть тех двоих — номинальный и настоящий лидер, приказ и опыт, сидящие рядом друг с другом. Душа присоединился. Троицу долгое время держала в своих оковах странная, довольно плотная и тяжелая тишина. Призрак Юга смотрел вдаль — на снующих от машин до амбара людей, на темнеющий горизонт, закрытый полупрозрачной пеленой, на землю перед собою, да молчал, словно перебирая слова на дёснах. Айрон же, не знающий то, куда деть свой молодой, полный любопытства взгляд, не находил себе места, всё открывая рот, чтобы что-то сказать, но всегда останавливался на половине вдоха, также не решаясь нарушить властную, очень мудрую тишь. Юник же просто ждал — если его и позвали на разговор, то он точно не хотел его начинать. Вместо того, он смотрел в сторону Уильяма из Джонсборо — в сторону силуэта, скрытого туманом. Что-то очень странное читалось в том человеке, когда Юник наконец увидел его вне темноты тоннелей де Амоса или не из-за угла. В его движениях, в его взгляде, в его голосе. Было ли это что-то новое? Было ли что-то незнакомое? Наверное, да. В конце концов, прошло около четырёх лет с того самого дня. Но и что-то опасное да старое — плавное и быстрое, как поток воздуха — оно тоже присутствовало. — Ответьте мне оба, — заговорил наконец старший, не поднимая головы, — что вы видите перед собой? Первый Охотник сразу же начал догадываться о причинах таких наводящих вопросов — он видел перед собой северян, идущих караваном к югу, но суть подобных вопросов была как раз в том, что чего-то в очевидной на первой взгляд картине всегда чего-то недоставало. И Призрака Юга, наверняка считающего именно так, вряд ли на самом деле интересовал ответ. — Обычные мужики, — начал «капитан». — Ходят себе, таскают вещи всякие. — А кто они — эти мужики? — Ну, двое — наши. Вон эти придурки, — указал парнишка пальцем, — винтовки как раз тащат. А остальные — канадцы. Или северяне — чтоб совсем правильнее. Называют себя «караваном» и идут на юг. — Очень удачно сказано, капитан, — вновь взглянул Призрак Юга за верхушки домов, всматриваясь в облако тумана. — «Называют себя караваном». — К чему подводишь? — устал наконец Юник от вопросов. — У них вполне мог выдаться плохой год и так же плохо начаться следующий — этого нельзя отрицать. Герцог хорошо приметил: мало всего как-то у них было, когда мы встретили их у Монреаля. А теперь есть ещё меньше. Всё, что они сейчас носят — это еда, чистая вода, пледы, стрелы, бинты — ничего из товара. А это значит, что всё, что у них остаётся — это шкуры, медь и древесина, хотя я и не вижу во всём этом ничего необычного, чтобы с этим возиться. — К чему подводишь? — повторил он. — К тому, Душа, — обернулся зло старик на Юника, — что от них веет каким-то обманом. И что вы должны быть куда менее доверчивы, куда ближе к своему оружию, чем вы есть сейчас. — Ну, ты даёшь, Шон! — улыбнулся Айрон. — Ты ж сам знаешь, что половина их каравана лежит в Джерси… Ну, в смысле: кто раны залечивает, а кто уже и не поднимется. — Я этого не знаю. Это их слова. То, что я видел — это то, что они потеряли пятерых человек во время нападения мертвецов; что до этого потеряли двоих в баре под землёй; и что их машину трусливо угнал этот «бродяга» с севера, когда спасал свою жалкую шкуру — Сэм. Это то, что я знаю. Это то, что я видел. Я не хочу утверждать, что они собираются заманить нас в ловушку и продать кому-попало, но они мало напоминают мне опытных караванщиков с юга. Или хотя бы везучих. Сейчас они мне куда более похожи на отчаявшегося червя на крючке. Много женщин. Есть дети. Есть припасы. А из охраны здесь пара северных дуболомов с палками и… — И мы, — понимающие спохватился парень. — Кажется мне, они готовы на любые решения, чтобы пережить эту зиму. На любые риски, чтобы сбежать от снега, к которому они не готовы. Даже их реакции на мои провокации и угрозы — мягкие, покладистые, смиренные, — Душа прищурился, понимая, что старый Призрак специально выводил северян на драку, проверяя их. — Помнишь, каким был их нрав не так давно? Последствия их рисков всегда будут падать на нас. Лжецы они или неудачники — и то, и другое выйдет нам боком. Уже выходит. Учтите это и будьте готовы к тому, что мы заберём нашу машину и уедем своей дорогой, если потребуется. Ко всем «остальным» исходам тоже будьте готовы. — Моя рука не стреляет в невиновных людей, — холодно ответил Юник. — Тогда ты всегда можешь сказать своей голове, что люди перед тобой — больше не такие уж невиновные. Или больше не такие уж люди, — поднялся на ноги Призрак с явным намерением закончить разговор. — Так же, как делаешь сейчас. А рука догонит. — Шон!.. Первый Охотник также поднялся на ноги, презрительно уставившись на манкурта юга. Несмотря на то, что мужчина был выше старика чуть ли не на полторы головы, последний смотрел своему оппоненту в глаза с куда большим презрением и меньшим страхом, чем можно было бы ожидать. — Если ты смеешь говорить, что эти проклятые и лю… — Уже смел, — перебил Душу Калифорнии Призрак Юга. — И либо ты засунешь подальше свои устои с предубеждениями, либо останешься с ними, — кивнул он в сторону работающих мужиков. — Если не сдохнешь в перестрелке от пули. Их же, разумеется. Юник оскалился на мгновение, а его тело напряглось. Угрозы, унижения, давление — вот и всё, на чём строилось лидерство одного манкурта над другими, лидерство у тех, кто «выполняет приказ». Напряженные мышцы мужчины и его быстрая рука подсказывали ему, что думать, предполагать, что так же можно было управлять и остальными… было опрометчиво. Однако то было лишь на мгновение — уже через несколько секунд он выровнялся во весь рост и с точно таким же презрением бросил следующее: — Далеко на север и запад — в прериях, где нет Закона Человека, что лежат за болотами, где нет самого Господа, люди ведают одно правило: у каждого слова есть своя цена. Каждые слова должны звучать с присущей им громкостью. Твои звучат не по своей цене. Слова изнеможённого, кто прикрывается за более молодыми спинами, — прищурил он взгляд, смотря на старика и слушая то, как в ритме на удивление выносливого сердца проскакивало что-то лишнее — Смерть. — Слова слабого. Слова… «Слова лже-Призрака», — хотел было добавить Юник, но всё же промолчал. В конце концов, он не знал истории этого человека, а называть лжецом кого-попало ни на юге, ни, тем более, севере было не принято. Однако Призраком ли он был когда-то или же нет — то было неважно. Настоящий Призрак не стал бы держать свою волю на страхе или принижениях, не поставил бы себя выше кого-то. Не посмел бы. — Будь я на твоём месте, я бы договорил, — ответил Призрак Юга, когда тишина затянулась. — Молчание всегда виделось мне более грубым и угрожающим, чем любые слова. Хотя видеть то, что у тебя есть свои красные линии, тоже забавно. Как я ска… — вдруг косой взгляд старика ушёл в сторону от собеседника, а затем, после короткого прищура, округлился. — Уводим всех внутрь, — коротко скомандовал он. Юник обернулся на туман и ещё какое-то время также всматривался, пытаясь разглядеть то, что увидел манкурт. Когда же ему это удалось, он последовал примеру парнишки-Айрона без промедления, побежав вниз по холму к далёким амбарам, чтобы схватить пушки и тут же побежать обратно. Но не давать бой, нет — прятаться и ждать. С тем, что приближалось к домишкам, сражаться было бы большим безумием. *** — Так… — в руки Ворону, связанные общей верёвкой на расстоянии фута, упал небольшой ящичек с, кажется, боеприпасами. — Так… — а сверху — что-то, похожее на старые карты и бумаги, замотанные в кожу. — Ху-ем об ко-сяк… — Ричард поднял карты, водрузил свободной рукой ещё ящичек и вновь положил карты сверху. — Ещё так… — довесив всё то какой-то сумкой на плечо. — Во, теперь норм, — с теми словами он переложил охапку автоматов в машине золота и, взяв себе в руки два просто громадных сундука с вещами каравана, выровнялся. — Рванули, Билли. Это был двадцать первый переход. От небольшого подвала-землянки к машинам каравана, от подвала к дому, от машины Чёрного Золота к другим машинам, и — по кругу. Ноги Эммета подкашивались от усталости, пока спина выла от ссадин и отёков, что он заработал, проспав неизвестно сколько на полу в домишке близь церквушки. Гудящая от ударов голова, подводящий вестибулярный аппарат, порезы на груди… Ещё где-то на половине перехода, когда короткий перевал казался божьим благословением, Эммет ощутил это — как на самом деле мало у него было сил. Как быстро да нездорово начинало биться его сердце при малейших нагрузках и как ноги, не находящие достаточно энергии, становились всё более ватными под каждый шаг. Ведая о днях своей молодости, Виктор как-то рассказывал Эммету о том, что человеческий организм в стрессе и опасности часто был способен превышать собственные лимиты в разы. Человек в таком состоянии, что впору было бы назвать «первобытным» или «охотничьим», мог переносить большее, выносить неблагоприятные условия дольше, видеть дальше, а слышать острее, чем за всю свою жизнь. Но за такое после прошествия того самого периода опасности приходилось дорого и очень много платить. Кому-то — в смысле ресурсов. Кому-то — в смысле времени. Кому-то — в смысле здоровья. Чувствуя такое изнеможение, какое постигало демона лишь несколько раз за его семь лет пребывания в Монреале и окрестностях, Ворон понимал: для «получеловеческого» организма правила были схожими. Уильям из Джонсборо появился вместе с Четвёртым в его жизни более месяца назад. И похоже… Похоже, более этого времени держаться не был способен даже не человек. Однако… «Более месяца, — вдруг пронеслась мысль в голове Эммета. — Это сколько?.. Какое вообще сейчас?». — Какое… число? — прокряхтел Джонс, таща ящики к машине да едва переваливаясь с ноги на ногу; кажется, его не услышали. — Ричард! — Чё надо? — и хотя Ворон знал наверняка, что вес ящиков у парня был тяжелее того барахала, чем тащил он сам, с виду так сказать было просто невозможно — в руках Ричарда ящики казались почти пустыми. — Число сегодня какое?! Наёмник, дойдя первым до машин каравана, бросил ящики в просторный багажник старого минивэна, чуть не придавив одинокому принимающему мужчику пальцы. Опёршись на всё тот же кузов, Ричи стёр пот со лба и, поглядывая то на караванщика, то на внедорожник, что был второй машиной северян, то на самого Ворона, переводил дыхание, что-то бубня себе под нос. Ворон же, хоть и пытался концентрироваться на тех словах, всё равно возвращался к главному: как бы ему не упасть, пока он нёс всё то, что нёс. — Ну?! — рыкнул он охрипшим от усталости голосом после того, как грохот линз в ящиках, буквально упавших в багажник, ударил по ушам. — …Двузначное, — улыбнулся устало парень, присев на кузов. — Блядь!.. Знаешь, тебе так идёт, когда ты молчишь! — Джонс же, опершись двумя руками рядом, еле стоял на ногах. — На умного смахиваешь! — Да нахуй иди. У тебя реально язык не на месте и как для пленника, и как для «приди, убей и съебись отсюда нахер», — махнув рукой, Ричард вновь безучастно почесался. — Ебу я, какое се?.. А… — однако в следующий момент в его глазах проблеснул свет истины. — А может и ебу. Тринадцатое, вроде. — Среда? — Блядь, не усложняй! — оскалился Ричи, засмеявшись. — Окей… — Джонс сплюнул вяжущую горло слюну и, выровнявшись, сел рядом. — Окей. Значит, тринадцатое. Тучи на замыленном туманом небе медленно проносились куда-то на юг. Холодный ветер севера нёс с собой то, о чём так любили рассказывать в своё время и Ней, и Виктор — Великий Снег. Безразличные бело-серые вестники зимы, те тучи завораживали и сидящего на холодном железе наёмника, и едва дышащего рядом демона. Чем — кто бы знал. Для каждого — по-своему. — Носить ещё этих ебучих ящиков не переносить… — заговорил Ричи после короткой минуты молчания с отдыхом. — Не могли бабы вместо мужиков сдохнуть у них… — Дохена хочешь. — Так а хули мне-то? Таскаю ведь всё равно я — можно и похотеть. Пшли, — припрыжкой встал он с багажника и пошёл обратно. — Нужно хоть пару пушек сюда перенести, и там ещё шкуры какой-то лесной поеботы в подвале. Однако Ворон сидел на месте, оттягивая каждую секунду. «Завтра был бы очередной четверг, — думал он. — Очередная возможность кому-то поймать «того самого» Ворона и отвезти прочь в Картрайт в обмен на призрачный шанс превратить в реальность до отторжения глупый слух… Но нет уже ни Нея в Картрайте, ни того самого Ворона в Монреале… — смотрел Джонс на медленно плывущие тучи, несущие снег и забытие. — Ни тех, кто знал бы о них достаточно. Ублюдская жизнь… А, Вик? Ней? Что вы, старичьё? — улыбнулся он. — Думал кто из вас, что сдохнет на следующий день? Что те немногие, которые будут вас помнить, сами будут не лучше вас? Вот и я о том. Ублюдская жизнь». — Слушай. Там — в багажнике, — начал он, не отрывая взгляд от неба, — я видел интересную пушку. Той, которой, как мне кажется, припалили лес той ночью, когда на вас ходоки напали — лазерную, — Ричард кивнул. — Что стало с парнем, у которого вы её забрали? — То же, что и с теми пятью с хвостиком ошмётками, что тебе показывал старик, — подошёл обратно Ричи, не отрывая взгляда от Эммета. — И то же, что случиться с тобой, если будешь отлынивать, — с теми словами парень взял демона за плечо и легко столкнул с кузова. — Пошли, Билли, — Ворон, ничего не ответив, пошёл следом, шархая по грязи. — Мы, знаешь, перебили практически всех ебучих мертвяков тогда, — продолжил он, чавкая грязью под ботинками. — Но были и такие, что, как сказал старик, «откололись от стаи без лидера» — просто спиздили себе кусок из свежих тел побольше и съебались восвояси. Верх, низ или вообще всю тушку… Но большинством из тех спизженных тушек были тела всё тех же мертвяков — свои своих у них часто жрут. И некоторые — нашими. Долбоёба этого — «парнишку» твоего, я сам лично под деревом оставлял, — в голове Ворона мелькнула картина того самого дерева, и паззл с кем-то, зовущим его как «Джонса», сложился. — А как утро настало — так и не было нихрена его там, — с теми словами Ричард вошёл в подвал и вернулся с парой баулов, наполненных шкурками, вес коих тут же упал на Эммета. — Вось. А от дерева были следы с кровью… Ну, «следы» — тупо полоса снега ебаная в два фута шириной. И отследить хера с два — слишком уж перемешалось там всё… Если бы жизнь каждого человека или создания можно было бы описывать одной фразой, Эммет «Ворон» Джонс без сомнения взял бы себе следующую: «Дорога в Ад вымощена благими намерениями». Знал ли он в своём порыве мести, что так получится? Что единственный человек, стоящий жизни хотя бы для осознания глупости своей, лишится её? Нет. Но был ли он сам достаточно глуп, чтобы не догадываться, не подозревать своими синяками и шишками от одних и тех же граблей, что произойдёт именно так? У всего есть своя цена — это известно всем и каждому, всем и каждым заучено, всему и каждому до определённой поры банально. Влипая в очередную грязную лужу, демон понимал, что чувствовал по этой потере по-странному малое для себя количество горечи. По-странному — потому что знал: он должен был бы чувствовать больше. Наверное, даже к этому можно привыкнуть, если теряешь всё раз за разом, если теряешь плавно и размеренно, словно исполняя чей-то коварный замысел — к чувству отнятого, к чувствую отсутствия чего-то. И хоть привычка эта не убивает печали, но жить привыкшему к ней всяко легче. Да и отнимать, как понимал для себя Эммет, у него теперь оставалось не так много. — Ясно, — коротко ответил он. — Не кисни, — сам Ричи, закончив рассказ, закинул пару винтовок с плеча в машину Золота да выровнялся, потягивая спину. — Твой не один такой невезучий. Дестино мы тоже нейти не смогли. Старик, конечно, ходил по следам, но нихера не нашёл тоже. А этот ведь такой был — даже без ноги бы приковылял, если б выжил. Эх, жалко — прикольный был мужик. «Не один такой невезучий, — повторил себе демон. — Да. Точно. Легко говорить такое, будучи тем, кому везёт. Когда количество мёртвых и выживших — просто число. Впрочем, это понятно. Я в каком-то смысле такой же». — Что-то я пропустил момент, где мне было бы не похуй на вашего долбоёба, — оглянулся на того Джонс, сбросив шкуры в багажник. — А я — тот, где ты можешь так пиздеть без опухшей челюсти, — подошедший сзади Ричард толкнул Эммета на багажник и тут же схватил за ворот. — Похуй, да? Ну, так и стули ебло! Не пизди — будь человеком, мать твою!.. Да и вообще… Раз уж меня приставили к тебе, то за такой гнилой пиздёж я тебя и собачкой сделать могу. Хочешь поссать там, где будешь жрать? Или за палочкой мне побегать? Что скажешь? — Собачьи дела, — Ворон оскалился, только приблизившись ближе, — больше подходят тем, кто ведет собачьи жизни. Лая по команде как псина, бегая за «мячиком» по команде как псина и лижа сапоги, когда скажут, как псина, — на то уже улыбнулся Ричи, — ты правда думаешь, что сможешь сделать из меня собачку больше, чем ты сам? Секунда, другая. Ричи всё смотрел на своего собеседника, абсолютно не меняя выражения лица, хотя Эммету и казалось, что хватка того крепла с каждой секундой. В конце концов, парень выдохнул: — Ну и херню сморозил ты, Билли. Так сморозил, будто это не ты сам только что таскал всю вот эту поеботу, которая тебе ну вообще нахуй не нужна. Она ж даже не твоя, долбоёб! Ты чё! Ты так делал, потому что я так сказал, — демон смотрел на то безразличие и понимал, что она была в какой-то мере обезоруживающей, если б ему самому было б не насрать. — Не рассчитал я просто немного. Оказывается, мой собеседник слишком дебил, чтобы понять второй смысл мною сказанного. — О! Зато вот «дебил» понятно охуенно! Собрав силы, Ричи с лёгкостью приподнял сидящего в багажнике Ворона и с размаху вдарил того о боковой корпус грузовика. В голове демона тут же загудело, а сам он повалился в грязь, безуспешно пытаясь закрыть корпус левой рукой от последующего удара — верёвка меж руками была слишком короткой для такого манёвра. Однако Ричи, на удивление, стоял на месте: — И всё? Хули лёг? — махнул он рукой в сторону врага. — Вставай давай! — Иди… Иди нахуй, — еле выговорил Эммет, стараясь унять головокружение. — Не выёбывайся и бей. — «Бей», — Ричи ногу на бок поверженному сопернику и, чуть отведя назад, вдарил под дых в полсилы; демон упал в грязь. — Ну, вот и всё. «Ударил». — Бей, сучара! — Сосать! Это ж как дохуя чести — чтобы я тебя, лежачего… — на какой-то момент парень замолчал, уставившись в пустоту, а его взгляд на мгновение принял до глупости удивлённый вид, но — только на мгновение. — Ладно. Похуй. Если не собираешься драться, то харе пиздеть — вставай и пошли дальше хуйню таскать. Как и сказал, там ещё ку… — Эй, Рич! — раздался вдруг чей-то голос над туманом. — Ричард! — кажется, зазывал тот, кого «Спектр» называл «капитаном». — Чё надо?! — крикнул он по направлению. — Бросайте всё и давайте в дом! Хватит собачиться там! И остальных позови! И пушки возьми! — А может мне тебе ещё и отс… То есть: да, капитан! А ты ебало стули! — сразу шикнул он на Ворона, поднимающегося на ноги. — Да ладно тебе, — демон, запрокинув волосы назад, еле выровнялся. — Чего гавкать раньше времени — я ж молчал. Ричи хлопнул по плечу караванщика в машине и указал большим пальцем назад — на дом. Тот понял без слов. Не медля ни секундой более, парень махнул рукой Эммету и побежал к машине Золота. «Исполнительный, — пронеслось в голове демона. — Хоть и придурок». Джонс бежал следом что было сил, всё оглядываясь по сторонам. Осевший на двух футах над землёй туман полностью перекрывал видимость, но всё же было что-то, что подсказывало нутру получеловека: на них надвигалось нечто опасное. Словно в дуновении ветра, едва-едва цепляемого его уставшими лёгкими, было нечто, вызывающее первобытный страх, словно в странной игре света и теней на сером полотне тумана рождалось нечто, что образом своим приносило только панику. И тишина — главным показателем для Эммета в такие моменты всегда была тишина. Замирающие от страха полевые мыши, застывающие на своих выгнивших травинках насекомые, прячущиеся в высокой траве или в самих небесах птицы — страх всегда звучал лишь одиноким дуновением ветра, страх всегда давал лишь тишину да кучу пространства для воображения, чтобы её заполнить. — Позови этих в подвале! — крикнул Ричи, хватая налету винтовки. — И, эй! Не взбрыкни! «Точно придурок», — улыбался Ворон, тяжело ковыляя к гаражу. Сбеги демон в сторону поля — наверняка умер бы от того, что приближалось, ведь двери дома на холме, с которого «капитан» завидел опасность, выходили именно на поля. Что бы ни двигалось на караван — оно шло с северо-запада. Побеги он в сторону дома — на юго-восток — получил бы пулю в ногу. А за одинокой полосой деревьев с юга перед очередной гнилой степью… Кто бы знал, что было за ней. Не то, что позволило бы бежать быстрее трёх машин — это явно. Впрочем, не то, чтобы демон сильно думал о побеге — нет. Куда ему было бежать? Зачем? Забытый в Картрайте, изгнанный из Монреаля, сбежавший из Эволюции. Не было больше нигде места в мире Эммету Джонсу, не было места Ворону. Зато замена Уильяму из Джонсборо была всё ещё полезной, верно ведь? Замена Уильяма из Джонсборо давала время настоящему Уильяму смириться, а Ворону, сидящему на его месте — возможность узнать и отомстить по-настоящему. Узнать — потому что с караваном тем точно было что-то не так. Как минимум один из тех «людей Золота» точно был не тем, за кого себя выдавал, и демон знал это. А также отомстить — потому что лицемер тот уже почти девять лет как должен был быть мёртв. И лезвие в левой перчатке, чуть режущее кожу на ладони всякий раз, как та сжималась, точно будет использовано тем демоном не ради побега, но — ради справедливости. — Выходим, девочки! — подбежав к «подвалу» — сырому да дряхлому помещению, вырытому в самой земле под амбаром, Джонс несколько раз вдарил по доскам у входа, и из темноты сырой землянки тут же показались чьи-то рыжие волосы. — Что слу?.. А что это ты?.. Разве ты не в плену? Голос, явно принадлежащий девушке, звучал до отторжения красиво. Эммет готов был бы поклясться, что не слышал такой красоты голоса за все те семь лет, что провёл среди «ночных бабочек» Монреаля, если бы действительно помнил все-все вечера из тех семи лет. Однако тень страха в глазах этой девушки… Тень, растущая в ещё больший ужас от вида светящегося взгляда и бледной кожи… Хотя чего удивляться — так было всегда. — Большой запас доверия, — встал Джонс прямо у входа, закрывая собою свет, падающий на земляные ступени. — Почти достаточный, — и натянул короткую верёвку меж своих рук. — Чего там, Кюр?! — рявкнул чей-то тяжёлый голос. — Важное что? — Кюр оглянулась на Джонса, не сводившего с неё взгляд. — Что-то идёт, — обнажил он жёлтые зубы. — Так что либо бегите в дом, ли… Однако не успел Ворон и развернуться, как его настиг Ричи, бегущий чуть ли ни в три раза быстрее, и, не сказав ни слова, затолкнул в подвал, налету подхватывая пару деревяшек, сбитых вместе, служащих прикрытием для входа. Джонс понял всё без слов. — Что случилось, глазастый? — отошла Кюр на пару ступеней, а позади неё уже показалась фигура главного караванщика. — Поздно уже отходить в дом, — шепнул Ричард. Парень резко задвинул деревянный настил одной рукой, перекрыв вход в схрон, и лёгкий ветер, идущий снаружи тут же стих, оставив место пыльной, очень тревожной да тесной тишине. *** — Внимание! — вошёл в двери Спектр, перекрывая дорогу Юнику. — Быстро перекройте окна и закройте двери. Чем можно! Тканью, досками, шторами! — толпа остолбеневших девушек и женщин с ожидаемым недоумением пялилась на чужака с юга. — Быстрее! — Чего там, чужак? Светло тебе что ли? — вскликнула одна из женщин, хихикая. — Цыц, дура! — тут же заткнула её самая старшая, кою главный караванщик Джексон звал, кажется, «Амбигеттой». — Это ж не молодой тебе пошутить пришёл! Ты глянь на глаза его! Чего случилось?! — Рефиамы, — оскалился Юник, войдя следом. — И волочатся они очень странно… — Детей — наверх, — продолжил Спектр. — С детьми отправьте одну. Остальные — оружие в руки и сидите тихо. Женщины потихоньку начали раскачиваться в движении, видимо, не до конца осознавая опасность. Юник же, пользуясь своим высоким ростом, тут же принялся двигать один из гнилых шкафов в сторону окна, коими был полон дом, молясь Господу в том, чтобы ножки того шкафа не дали трещину или не рассыпались в гниль. Впрочем, не то, чтобы это сильно спасло, если живых в доме всё же найдут. Все эти… иллюзии… Шторы, ткани, шкафы, замки, двери, стены — только самообман перед силой большей, нежели человеческая. Рефиамы или же, как их ещё называли восточнее Калифорнии, «колоссы», были ничем иным, как истинным обличением человеческого греха Гнева, оживлённого Дьяволом. Когда-то люди, они поддались проклятию пред ликом смерти, а оно использовало силу да выносливость их же собственных тел для того, чтоб нести зло. Через боль удлиняя на живую кости, растягивая суставы, что полностью коверкало когда-то человеческий, подобный Господу облик, то проклятие, что принесли Ушедшие, делало из когда-то сильного или банально грузного живого непомерно высокое да прочное в каркасе своём существо. Выделяясь прежде всего не только мышечной, но и костной массой, это деформированное создание с выставленными напоказ рёбрами и разросшейся в три раза челюстью медленно набирало себе массу до нужного момента, находясь в спячке в своей обители — до момента выхода в мир самым стойким и крепким клятым из всех известных. Однако не было бы это проявлением греха, если бы за такими проклятыми до конца их дней не шло по пятам мучительное наказание — кости черепа во время обращения росли столь стремительно и столь быстро, что раздавливали глаза в сплошную мякоть, подобно коню, потрошащему зубами спелое яблоко. Нос зарастал, уши деформировались, давая странный, хотя и довольно острый слух — единственный ориентир в полной тягучей болью да неестественностью темноте. И за всем тем следовал голод — всякий, кто хоть однажды видел сборище аль целый легион проклятых, мог наблюдать рефиамов, то и дело жующих хоть что-нибудь, то и дело яростно снующих в поисках того самого пропитания, поедая то зверей, то людей, то зелень, то проклятых и, поговаривают, даже самих себя, однако этого Юник своими глазами не видел. Но то, как эти исчадия одним рывком рвали человека надвое, как их челюсти ломали даже самые прочные кости волчьих хребтов, как их руки — костлявые и толстые одновременно — выбивали собою кирпич из стен да запускали в небеса автомобили — это всё он видел. И знал: шкафы, двери, замки или даже стены — не более, чем самообман. Не более, чем попытка спрятаться, надеясь на самого Бога. Он сам надеялся тоже. Минута, две, шесть — окна кое-как были завешаны или заставлены всяким разным барахлом, которые приходилось чуть ли ни держать руками, дабы не упало. Шкафы, шкуры, одежды, старые шторы, выцветшие картины — живые прятались так, как в последний раз в жизни своей. Таким, по крайней мере, тот раз вполне мог оказаться. Призрак Юга, следя за процессом, судорожно перебирал бегающими глазами варианты того, что ещё можно было бы сделать — как ещё купить себе хоть немного Воли Божьей на успех. Ответом ему стал вбежавший в дом парнишка-Айрон, обвешанный парой стволов, которого тут же практически сбил с ног забегающий за ним северянин, неся ещё столько же. Не ведая даже себя самого, капитан мигом закрыл дверь и, смотря испуганными глазами на Призрака, не подбирал слов. — Что за чёрт, Айрон? Где Ричи? Где пленник?! — В подвале, — поднимаясь на ноги, ответил парень. — Ричи сказал бежать, пока он сам предупредит Джексона и… Юник, стоящий у окна, глядел в маленький просвет меж штор. В сером безмятежном море, возвышающимся над полем, по ветру неспешно колыхалось несколько силуэтов. Высокие, почти под семь футов в высоту каждый, они медленно брели своими тяжёлыми шагами, проминая под собою саму землю. За жизнь ему ещё не удавалось видеть рифиама, возродившегося да возросшего далеко в северных снегах. Одни говорили, что были северные рефиамы куда прочнее да живучее южных, потому что также обрастали кожей, защищающей их от холода. Другие — наоборот, что мёрли да мёрзли они куда пуще да чаще. Даже сам Омэн Пилигрим, как говорят, не мог дать точное описание этим тварям в своих исказях, пересказывая лишь слова, а видел он многое. Однако одно и северных, и южных проявлений греха всё же единило: убить их — упокоить было очень сложно. Как правило, обычному проклятому выстрел из пистолета малого калибра в голову не даёт должного эффекта — праведное правосудие в виде пули остаётся в той части мозга и души, что более проклятый не использует. Да — пуля попадает память, эмоции, чувства, привычки, спрятанные где-то ближе ко лбу, но… Что они мёртвому? Что проклятому? Таким всегда было необходимо целиться в шею, в затылок, если калибр оружия или убойная сила не позволяли одному заряду пройти голову насквозь. Для того же, чтобы убить рефиама… Что ж, проще было целиться в сердце. Всегда было. И то — так, чтобы не задеть чрезвычайно широкие рёбра, чтобы попасть с первого выстрела, потому что не было чудища, хуже рефиама, чующего опасность. Лишь самые настоящие мастера оружия брали на себя смелость убивать таких чудовищ или просто вступать с ними в бой. Прямо в тот момент, в том доме таких мастеров если было, то было недостаточно. *** В то время, как дом затих в мрачном ожидании опасности, четверо слишком медлительных, сидящих тёмном подземелье слушали мудрые предупреждения тишины. По небольшое землянке, очерченной деревянными подпорами да растянутыми за ними металлическими сетями-каркасами, гуляло практически неслышимое обычным живым предупреждение. И пока Ричи всё бегал взглядом в просветы меж досками, Эммет стоял на месте и, смотря на кусочек выхода из амбара, что он видел через те же просветы, концентрировался на своём ощущении. Когда-то давным-давно он слышал от изверга, называющего себя по-благородному человеком науки, любопытный рассказ о том, что в теле людском, в мозгу есть то ли особый нейрон, то ли особый элемент, активизирующийся только в момент, когда на человека направленно смотрит кто-то ещё. Мол: это вышло из нужд как первобытных — выживания, так и социальных, ведь белки людей в глазах были именно белыми также по причине — чтобы один Homo Sapiens мог ещё лучше опознать, смотрят ли на него его собратья. Однако было одно «но»: именно видимо «смотрят». Как рассказывал тот человек, не было в мире задокументированных научных доказательств работы этой системы тогда, когда наблюдаемый субъект не видел смотрящего, а лишь чувствовал, что за ним ведётся наблюдение. Не было — потому что кто-то мог угадать это, кто-то — понять, кто-то — почувствовать вовремя. Как и с шестым чутьем, как и с интуицией, наиболее эффективные и глубоко проработанные системы сознания продолжали оставаться людям Старого мира загадкой до самой последней секунды его существования. Тот «благородный учёный», что мнил себя наследником великих, всё пытался раскрыть те тайны человеческого разума путём исследования если не людей с их отупевшими от цивилизованной жизни да благ интеллектуального развития рефлексами, то с помощью тех, кто был уже чем-то большим — высших. Сам Эммет никогда не видел результатов тех экспериментов, запечатлённых на бумаге или где-то ещё. Однако одну фразу он запомнил надолго: «Как человек концентрируется на взмахах крыльев жужжащего над ним комара, если знает о нём; как может чуять неприятный запах в двадцати футах от себя, стоит ему только уловить взглядом предмет, якобы запах источающий; так и ощущение определённого грядущего исхода или текущего события может быть реальным, имей человек лишь уверенность в собственном предположении. Ощущение, усиленное куском информации, верой в правдивость собственных догадок даже тогда, когда комар над ухом на самом деле давно мёртв. Дело не в объективной реальности. Дело в стремлении организма и сознания найти подтверждение своей собственной. В силе, организмом ради этого применяемой». — Ричард… Ты же бежал за пушками, да? В тот момент, под тем амбаром, с которого сыпалась земля, все ощущения и чувства говорили Ворону только об одном: ему стоило бы бояться. Его уши, улавливающие тяжелую вибрацию земли да хрустящий подмёрзший сухостой на поле, его голова, знающая, что впереди стаи — из кого она бы ни состояла — двигались именно перваки, что точно учуют тот стойкий запах сушащейся кожи да сырого мяса, навсегда застрявший в гнилых досках… Да — пушки были бы кстати. — Всё, что есть, — достал Ричи из-под куртки пистолет-пулемёт. — Блядь, не смотри на меня так! Лучше пусть стволы у старика будут с этими северными дебилами — там же мелкие у них и… Рыжая! — Кюр подняла на него взгляд. — У тебя пушки есть? — Есть, — отозвался вместо неё шепотом грузный мужик, медленно поднимаясь по ступеням — Джексон, кажется. — Только она с ним и не расстаётся. В темноте промелькнул воронённый и когда-то наверняка блестящий холодным металлом Manurhin MR-73 — револьвер, ценящийся по всей Старой Европе и за её пределами за надёжность, а также сменный барабан, позволяющий переключаться с калибров .357 Магнум и .38 Спешл на 9 Люгер-Парабеллум. Конкретно та версия, что была в руках у Кюр, была укорочена достаточно, чтобы уместиться в карман любой куртки, но, благодаря убойной стартовой силе патронов, всё ещё мощная, чтобы уложить мертвеца с одно выстрела в голову. Всё ещё очень громкая. Поравнявшись ступенькой с Ричи, девушка замерла, также смотря в прорези досок да слушая тишину. Хотя её взгляд то и дело переключался на Ворона — на глаза, что поблёскивали подобно кошачьим из-за случайных лучиков света. Взгляд же Ричи переключался на саму Кюр. — Може, мне кто-т расскажет всё же, что снаружи происходит? — осел Джексон на пустую бочку. — Не уверен, — ответил Эммет спустя долгое молчание. — А тебе, выродок, слова и не давали! — повысил голос главный караванщик, но затем всё же опомнился, вновь зашептав. — Что там, чернявый? Однако Ричи также молчал, вслушиваясь в глухой шум ветра, идущий сверху. У Джонса не было сомнений — парень также уже начал слышать приближающиеся к ним тяжёлые шаги. В преддверии вечерних сумерек будоражащей вибрацией в воздухе неслось предупреждение, тут же улетая куда-то дальше, и говорило оно только одно слово: тимертситы, гиганты, созданные паразитом из самого же человека. Но всё же что-то было не так. Почему-то меж этими шагами совсем не прослушивались вязкие крики перваков, вечно дерущихся между собой за добычу, что они чуяли первыми; не было слышно громких хрипов матки или бульканья гнойника — ничего, кроме тех самых шагов, кроме достаточно негромкого рыка, повторяющегося с определённой периодичностью. — Думаю, мы с вами, девочки, встретим что-то очень странное, — осторожно начал Эммет, пережевывая слова. — Тимертсит? — посмотрела на того девушка. — Больше одного. Гораздо больше. — Триммер-кто, блядь? — вклинился Ричард, как-то странно подвинувшись. — …Колосс, — едва вспомнил Джонс название, потерявшееся за долгих восемь лет в памяти. — И я не могу уловить ничего больше, кроме них. Как будто… Как стая. Но только из колоссов. — Вы что ль взаправду зовёте их «коллосами», выродок? — Нет. Мы предпочитаем их не звать. Говорят, колоссы или же тимертситы появились одними из первых среди так называемых «подтипов» мутации. Выделяясь по началу лишь увеличенными объёмами костной массы, они нередко сливались со стаей позднего Поколения Три, если её среднестатистический рост был хотя бы шесть футов и два дюйма. Однако уже в те времена — в конце сороковых годов двадцать первого века — эти существа были в прямом смысле страшной силой. Разбивая баррикады поселений, проминая броню живых вместе рёбрами или голову вместе с мозгами, разнося всё в клочья при малейших признаках опасности, колоссы начали быстро приобретать в росте, а также объёмах хребта — поясничных, грудных, шейных позвонков. Некоторые солдаты удачи или просто бродяги вроде Ки* и Маслоу* даже поговаривали, что видели этих существ, ходящих на четырёх конечностях из-за тяжести их собственной массы. Но, как правило, это были лишь слухи, навеянные страхом перед Поколением Четыре и другими подтипами вроде адлетов и гнойников (сонаров\вамиров и бутонов на юге соответственно). Реальность же прямо в тот момент сотрясала своей тяжёлой ходой пыль с досок небольшого подвальчика. Все живые замерли и затихли в напряжённом ожидании. Шаги стаи — а сомнений в том, что шло минимум шесть особей не было — звучали над высотой подвала так, будто раздавались в самих недрах земли, в самих непрочных стенах. Как писал Уолпол* в своих трактатах, разошедшихся по учёному свету Нового мира ещё задолго до того, как писания Омэна — по свету простых людей: «Если человеку за его жизнь выпадет счастье осмотреть тушу магнуса (старое название колоссов, не прижившееся ни в центре, ни на юге Старых Штатов) вблизи, то он, уверен, запомнит до своего последнего дня эту нездоровую, воистину колоссальную мощь. Если говорить художественным языком: растянутая до пределов тонкая кожа кажется буквально клеёнчатой обёрткой закостеневшей силе, что так и стремится вырваться наружу. Тяжёлая, необузданная, шагающая по земле так, будто та вот-вот должна будет разверзнуться, будто под каждый шаг или — если человек будет ещё везуч достаточно, чтобы пережить такое явление — под каждый удар ломается старое, очень хорошо скрывающее влагу в своих кронах дерево. Натяжение, скрип и хруст действительно являются некой уникальностью — легко опознаваемым признаком скорой опасности, который каждому лучше бы знать так же хорошо, как и Библию». Чудовища проходили прямо у амбара, когда та странность, что преследовала Ворона, всё же настигла его: если все из тех обезображенных мутациями тварей были тимертситами, то как они понимали, куда шли? Ведь тимертсит — слепое существо. И слепота его — это очередное доказательство однозначно стайной, коллективной жизни да жизнестроения паразита. Созданный исключительно для того, чтобы защищать стаю, и обречённый без неё же на голодные скитания до самой смерти, колосс — это исключительно болезненный в природе своей подвид. «Это объясняло бы… — грохот от шагов перебивал мысли. — Объясняло, почему эти уроды забрели сюда — сбились с маршрута, разминувшись с чужой им стаей выблядков, но…» — ещё шаг, и непрочные деревянные опоры амбара задрожали металлическим шифером, вбивающимся в них. Что-то в подвале подпрыгнуло на незакреплённой доске и, отдавшись воле гравитации, цокнуло о пол, разлетаясь на сотни осколков. «Но тогда идут они полностью вслепую. И пробродить здесь они могут долго, и шансов на то, ч…» — однако в следующую же секунду ещё одно тело врезалось в амбар. Похоже, удар был слишком раздражающим или падение — слишком неудачным, ведь сверху на короткий миг послышалось слабое бульканье, а за ним — жуткий рёв, доводящий мурашки от спины к самой макушке. Звон да шелест металла заглушили тот шум, но за ним же захрустело влажными волокнами и дерево — опоры амбара, треснувшие от размашистого удара непомерно большой руки. В подвале подпрыгнуло практически всё, включая людей. Настоящие бури из пыли, всполошённые вибрацией, ринулись по замысловатой петле, гонимые порывами воздуха в тесном пространстве. На короткий миг у Эммета сложилось ощущение, что сами сырые ступени, что земля под ним затряслась, пока на двери перед ним падали всё новые да новые ошмётки. Может, это было даже не ощущение. Через поры в досках опадали щепки от дерева да куча пыли, собравшаяся когда-то на стенах наверху. Под молящий скрип гнущегося шифера да металлических пластин, тимертситы всё так же безразлично продолжали своё слепое движение, врезаясь один за одним в стену. Движение в сторону к одной непрочной, даже провальной двери. Ричи, сообразив, что может случиться, тут же отодвинул всех рукой ниже на несколько ступеней и отошёл сам, прицелившись на «дверь» да замерев. «Будет очень обидно здесь сдохнуть, — думал Ворон, смотря на пушку Ричарда и зная, что калибр там был слишком малым, чтобы пробить кости тех мутантов, что бродили наверху. — Вот ведь гадство». Тени над дверью и у двери мелькали одна за другой, вминая стену амбара в землю своими ногами. Огромные и тяжёлые, их прошло уже около пяти штук, и минимум две ещё точно были позади, делая общий разброс стаи периметром примерно в восемьсот футов. И всё шло относительно неплохо ровно до момента, пока шаги предпоследней — если предпоследней — твари не раздались прямо у входа в подвал. Было ясно — следующий шаг тимертсит сделает прямо вниз. Кюр и Джексон, тем временем, затаились ниже лестницы за дверным проёмом. По ним было видно — они тоже имели дело с такими чудищами нечасто, но что делать, знали. А южане… южане и сами разберутся. — Не стреляй, — шепнул к Ричарду Эммет, схватившись связанными руками за ствол пистолета-пулемёта. — Ты ёбу дал?! — попытался вырвать оружие из хватки демона парень; следующий шаг чудовища раздался прямо у входа. — Завали и включи свою голову! Ты его только поцарапаешь. А если он узнает, что мы здесь!.. По воле злой иронии, под те слова настил из досок над ними и дал трещину. Первый же шаг, пришедшийся практически на край двери, заставил старую древесину затрещать по швам. Ровно за доли секунды, пока огромное, очень грузное тело стремилось вниз, Ворон, рефлекторно согнувшись, дёрнул и оружие, и Ричарда вместе с ним, на себя, повалившись прочь в подвал. Оба живых покатились по земляным ступням, скрываемые облаком поднявшейся пыли и щепок, за обоими живыми на те же ступени падал и сам тимертсит. Треск. Хруст. Удар. Гул. Ричи, приземлившись на Джонса, хотел что-то сказать, но последний тут же закрыл ему рот, пока на них обоих со скошенных толстенным телом ступеней сыпалась земля. Кем бы ни был тот черноволосый парень или даже мужчина, но о поведении мёртвых он знал опасно мало, потому что северяне — те самые, затаившиеся под многочисленными полками да у деревянных опор — сидели тихо, хотя и были до жути напуганы. Очухавшись, оба мужчины обнаружили себя практически вплотную лежащими к оглушённому падением чудовищу. Опасно близко, даже слишком. Мёрзлая земля тяжёлым облаком осыпалась вниз по ступеням, словно туман спускался в каньон, накрывая всю землянку душной, очень неприятно пеленой. Шум сверху вместе с падающими всё дальше досками позволяли отползать без опасений, но только Эммет и Ричи, повалившиеся друг на друга, дошли до этой мысли, как начал подниматься и сам тимертсит. Неуклюже, несобранно, очень резко, как и подобало бы существу, изначально имеющему совершенно другой облик да телосложение. При вскрытиях черепной коробки у этих мутантов учёными Эволюции, как помнил Ворон, не было обнаружено существенных изменений в структуре мозга или нервной системы — утолщение черепа чаще всего происходило за счёт кости, а шейные позвонки, увеличиваясь в размерах, часто нарушали стандартное расположение нервной системы, приводя к, как считалось, ухудшению управляемости и чувствительности конечностей. Однако это было только на старте Поколения Четыре — до тех самих пор, пока основным занятием Ворона не стала работа с такими же, как он. О том, что было дальше, ему приходилось только гадать. Ноги Ричарда в одно из многих напряжённых мгновений задели поднимающегося мутанта, однако существо этого, как показалось, даже не заметило. На счастье, определённо. Только осела пыль, как ещё лежащие на полу южане, не успевшие подняться, уже не имели в себе ни большой смелости, ни возможности даже шелохнуться. Будто бы весь мир по злу своему умолк, будто бы конкретно тот подвал-землянка, забитый всяким барахлом, нарочито сильно затихла, оставляя только шум отдаляющихся шагов где-то наверху. Огромная фигура колосса, выровнявшись насколько было возможно, практически полностью закрыла единственный синеватый источник света в той полной землистого воздуха норе. Сгорбленная, согнутая и непропорциональная, в своих разорванных тряпках, оставшихся от уже давно малой одежды, с многочисленными ссадинами да ранениями на потемневшей от холодов да морозов коже, одним своим видом да тяжёлым дыханием она заставляла стынуть кровь в жилах. Тяжёлая голова с измазанным, очень грязным и толстым выпуклым черепом, чем-то напоминающим сзади грецкий орех; с огромной и очень сильной по человеческим меркам челюстью, из которой выпирали клыковидные большие зубы, гораздо больше присущих обычным ходячим Поколения Четыре; с диспропорционально большими костями да тяжёлыми конечностями — вся мощь этого чудовища, поддерживаемая на грузных и очень крупных ногах, больше напоминающих конечности крупного животного, застыла в дверном проёме — единственном выходе из той ловушки. Слепой и дезориентированный, колосс попятился назад, но его плечи с широкой грудной клеткой упёрлись в проход, оттолкнув его чуть в обратную сторону по инерции да разорвав острыми краями железной сетки-каркаса то, что и так уже давно не было дряхлой чёрной курткой. «Ебучий жирный ты ублюдок!» — бранился про себя Ворон, убирая собственные ноги подальше и понимая, что этой маленькой землянки было явно мало для всех тех, что собрались в ней. Словно крысы, загнанные в угол факелом, словно жалкие тараканы, борющиеся за свою жизнь перед неминуемым, живые только и думали о том, как бы просочиться мимо того чудовища. Выстрел в него наверняка означал бы смерть. Даже в том случае, если бы им повезло убить тимертсита достаточно быстро, чтобы он не успел зацепить никого — вся остальная стая сбежалась бы на те выстрелы и уже точно долго не покинула бы одинокий да забытый фермерский домишко у Сейнте-Мартине. Мутант дышал тяжело, словно ему не хватало воздуха из-за спускающегося в подвал вечернего тумана. Нездоровая, очень большая грудная клетка стремительно вздымалась под каждый вдох и выдох, заставляющие курсировать землисто-чёрную пыль по помещению. Застыв в раздумьях лишь на короткое мгновение, колосс сделал по-животному осторожный шаг вперёд. Эммет оглянулся на Ричи: в глазах того был если не настоящий страх, то — шок. Дёрнув своего надзирателя за куртку, демон кивнул головой в сторону противоположной к лестнице стены, почти полностью скрывающейся в темноте. «Отползаем, — говорил его взгляд, — другого выхода всё равно нет». Всё происходило быстро и неконтролируемо, как и многие события многих невезучих, о которых уже никто никогда не упомянет. Северяне, спрятавшись под полки по обе стороны от стены, сильнее вжались в стены, пока на их глазах два безумных южанина старались медленно перебирать конечностями назад, пока им на носки с такой же опаской практически наступало самое большое человекоподобное существо на этой планете. Более того — если присмотреться, то можно было увидеть, что один из них — выродок на северных землях — ещё и отползал своими движениями в такт шагам того чудовища, лишний раз убеждаясь в том, что его собственный шум будет заглушён. Шаг, шаг, ещё один очень быстрый шаг. В своей слепоте да неуклюжести тимертсит то и дело вилял из стороны в сторону, задевая очередную полку, от чего его тут же кидало прочь по непредсказуемым траекториям. Словно какая-то извращённая игра не на жизнь, а на смерть; словно глупая случайность, превратившаяся в смертельную опасность. Эммет за ощущением близости смерти то и дело ловил осознание, которое, пожалуй, поджидало его за углом всякий раз, когда он был близок к своей кончине: о том, что было бы очень обидно погибнуть именно так. Человек или выродок, но когда конец близок, то каждый из них начинает задумываться о вещах, что стоят немного выше материальной ступени — о чувствах, о достоинстве, о жизни, о стоящей причине её лишиться. По крайней мере, Джонс точно понимал для себя, в очередной раз отползая к стене землянки: он не хотел бы погибнуть вот так. Без боя, без ненависти, без крови, загнанный да пойманный в чужом доме на чужой ему земле, среди людей, практически не считающих его за человека. «Блядство, — думал себе он, посматривая то на приближающуюся стену, то на пушку, что Ричард волочил буквально на своём торсе, дабы та не стучала о пол. — Так просто подыхать я не собираюсь. Думаешь, что ты сможешь, что ты… Ну, давай… — и с каждой той мыслью его тело напрягалось всё сильнее. — Не позволю… Не позволю, сука!». Понимая, что тимертсита в очередной раз откинет именно в его сторону, Джонс схватил связанными руками пушку с торса Ричи, оттолкнув последнего подальше к стене. До конца комнаты оставалось ещё прилично — шесть шагов. Нет — пять. «Не развернуться, — чертыхнулся Джонс, видя, как северяне медленно ползут под полками в сторону выхода. — Ха… Вот будет потеха. Что здесь? — мельком глянул он на пушку. — Девять миллиметров? Ну, да, — ещё один шаг. — Не количеством — так качеством». Монстр, кажущийся ещё более жутким в синеватой холодеющей полутьме, сделал ещё два шага ровно по направлению к демону. Разодранные одежды когда-то живого человека, засохшая кровь на теле и том, что не следовало бы называть лицом, отвратный запах гнили и фекалий, смешивающийся с сырость помещения да холодом — всё это приближалось по-подлому неизбежно. «Только припрёт к стене — выстрелю», — решил для себя Ворон, глядя на своего врага, хотя и знал, что, скорее всего, попытался просто увернуться от идущего на него тела. Однако до этого не дошло. Потому что под тот самый момент, когда до сырой стены, обитой железной сеткой, оставалось два шага, позади получеловека и заражённого, сцепившихся в незримой дуэли, что-то звонко цокнуло, разливаясь да разлетаясь по полу. Посмотрев за колосса, Эммет увидел исчезающие в пролёте, ведущим наверх, женские пимы, сделанные из оленьей кожи да меха какого-то мелкого зверька. Отвлекающий манёвр сработал достаточно хорошо. Грузное тело обернулось на звук и тут же врезалось правой половиной своего тела в боковушку одной из уже закончившихся полок, висящих на стенах. Заражённого оттолкнуло к той самой стене ответной силой, пока тюки с разным хламом да завороты тканей посыпались прочь от удара под неудачным углом, а банки с разной утварью, чуть подпрыгнув, тут же потеряли центр равновесия и, поддавшись направлению скосившиеся полки, поехали вниз. Воспользовавшись шумным замешательством, демон перегруппировался, поднявшись на ноги. Тимертсит, сменивший направление внимания, уже продвигался к выходу, вновь закрывая собою спасение. «Чего ты, блядь, ждёшь?! — наверняка именно это указывал жестами уже стоящий у той самой двери Ричи. — Скинь какую-то хуйню с полки!» — Ворон так и поступил. Вжавшись в стену, он запустил пустой склянкой в деревянную опору у тупиковой стены и… Та не разбилась. Пришлось запустить ещё одну. Тиммерстит оглянулся и уже довольно быстрым шагом пошёл на звук, явно понимая, что находился в помещении не один. Демону же ничего не оставалось, кроме как замереть, слившись с окружением да слушая, как скрипят от напряжения его мышцы да бьётся прямо о грудную клетку сердце. Чудовище буквально пролетело мимо него, даже не заметив. Ричи ждал «Уильяма» на выходе, стойко ожидая до последнего. Когда они поравнялись, то обменялись взглядами, в коих читалось безмолвное мужское одобрение, а затем Ричи, вновь вернувшись в роль надзирателя, рывком вырвал пушку из рук своего пленника. Двое мужчин молча вышли наверх, где обнаружили, что от правой стены амбара, если смотреть на тот по направлению к дому, не осталось практически ничего — вымятые, вмятые, разорванные силой удара да прочными телами металлические листы соседствовали с раскрошёнными опорами на сбитой прочь древесине да выдранными из неё же клиньями, сломанными пазами да гвоздями, разбросанными прочь к потемневшему на синем небе туману. А после всего этого — прямо по странно начерченному маршруту, шли один за одним колоссы, обминая главный дом чуть ли ни по касательной линии. И хотя уже пятое тело полностью исчезало в вязких сумерках, но те четыре, что ещё оставались в поле зрения, шли почти ровно, друг за другом на одинаковом расстоянии. Кроме последнего — он отставал, набрав в расстоянии в два раза больше, потому что застрявшего в подвале чудовища всё ещё не хватало. Северяне находились в двадцати шагах от амбара — засели прямо в поле среди гнилой травы да земли, подав знак рукой. Сумерки опустились уже достаточно, чтобы ни один зрячий не замечал их до той поры, пока они не двинуться, даже в таком кустарнике, а уж слепой… — Скажи, а у вас, на юге… есть такое, глазастый? — спросила девушка Ричи, только южане подошли ближе. — То есть: часто? На то Ричард молчал, отрицательно кивая. Всем было известно: если и появляется какая-то новая мутация, то появляется она на юге, за самой Стеной — в климате забытых земель да настоящего Ада, где паразиту развиваться лучше всего, но это… — Нет, — ответил наконец парень. — Ни разу такого… Вообще. И то имело демону смысл. Ведь в том, что они видели, не было ничего нового в биологическом плане, однако в социальном — несомненно. Удивительно и одновременно страшно было видеть ту «стаю из подтипов», как позже будет пересказывать Ричи, ведь это в очередной раз доказывало, что паразит, ранее имеющий корни только в повышении агрессии и жестокости, всё больше эволюционировал в нечто, воздействующее ровно и на социально-поведенческую модель. В нечто, что простые люди называли и будут называть «умом», «коллективным разумом», но никогда — «человечностью». *** Где-то снаружи главного дома раздался опасно громкий удар с последовавшим за ним гулом металла, разрезающим синеющий вечер. Все окна, и без того едва пропускающие свет сумерек из-за пыли, были завешаны или забаррикадированы, погружая дом почти в полную темноту. Все входы и выходы — перекрыты настолько, насколько возможно. Те женщины, что могли обращаться с оружием, остались на первом этаже. Те же, что не могли, отправились наверх. Казалось бы, всё было готово для осадной обороны настолько, насколько возможно. Однако Юник с Призраком Юга, наблюдавшие в туман через просветы досок да штор, коими были заставлены окна, понимали для себя: всё то было напрасно. — Поведай мне, Призрак Юга, — медленно начал Юник, наблюдая неясную для него и природы, воистину еретическую картину, — если где-то на тёплых землях такое? — на то старик отрицательно кивал. — У Врат? — Такое ты не найдёшь и у самой Стены. А за ней — тем более. Незачем там это. Спектр всматривался в синий туман, наблюдая за тем, как за главенствующим рефиамом, врезавшимся в угол амбара, так же врезался следующий, а за ним ровно по той же самой линии шёл ещё один. — Как они, дурни, понимают ото, куда им идти? — прокряхтела Амбигетта, подползая к окну да открывая штору себе да всем зевакам, собравшимся за её спиной. — Закрыть! — тут же по-солдатски скомандовал старик; штора без лишних вопросов упала на окно, оставив лишь маленький просвет. — Так им же… — робко начала одна из женщин с ружьём, явно большим для её тонкой фигуры. — Они же не видят нас? — Не уверен. Самый первый колос или… «Альфа», которых их ведёт — посмотри на него. Он ниже, — всматривался Призрак Юга в приближающиеся к холму извращённые фигуры, — меньше, слабее, но идёт первым. У него должно быть что-то. Я думаю, это — зрение. Частичное, судя по всему. Сидим тихо. В затемненном пыльном домишке тяжёлым воздухом осела тишина, надавливая на лёгкие. Через редкие просветы пробивались нежные синие лучики вечерних сумерек, окрашивая темноту в нечто, похожее своей синевой на ночное небо. Замершие на месте люди, точно призраки, лишь немного выдавали своё присутствие едва заметными движениями. Редким вздохом под очередной приближающийся рык; шуршанием вспотевших ладоней о то грязное, то чистое оружие; ерзанием на месте от ожидания приближающейся опасности. Однако надеялись эти призраки исключительно на Бога. Амбар практически потемнел в фоне тумана, превратившись в сплошную тёмную стену, рядом с коей тремя толстыми тенями от колонн стояли элеваторы. «Альфа», как окрестил клятого старик, шёл прямо по направлению к дому, медленно поднимаясь по холму. Он, казалось, проходил исключительно протоптанной им дорогой или же вовсе не видел разницы между тем, куда идти, пошатываясь да хромая из-за перебитых костей. В конце концов, шум шагов превратился в отчётливую вибрацию. Вибрация — в тряску, заставляющую немного пошатываться шторы да всякий хлам в пыльной тишине. Одна из женщин схватилась за сердце, когда главный рефиам был уже совсем рядом, и, издав полный испуга да горечи всхлип, указала куда-то в сторону от идущего вблизи монстра. Всмотревшись в темноту сумерек, Юник заметил, как контур амбара вдали медленно проминался да осыпался от ударов клятых, поочерёдно вминающихся в южную стену здания. Призрак Юга, тоже заметивший это, не сказал ничего, однако жестом указал женщине сдерживать свою панику, сохраняя молчание. «Холодный расчёт у лже-Призрака, — пронеслась мысль в голове Юника. — Однако верный. Либо те, что в подвале, уже мертвы, либо им не поможет уже никто». Перебираясь от окна к окну своей прихрамывающей походкой, старый Призрак всё следил за первым рефиамом, всматриваясь в очертания последнего. С опасным, почти безрассудным, однако бесстрашным любопытством манкурт Золота вглядывался в чудовище, стараясь разобрать хоть что-то в пелене тумана. В конце концов, он остановился прямо у неплотно зашторенного южного окна, что выходило на лесополосу, полностью скрытую вечерними сумерками, и замер. В ту минуту синева вечера уже обрушилась на дом почти так же сильно, как океанская волна — на западное побережье, сделав всех людей внутри лишь едва заметными силуэтами, которые, казалось, вот-вот смоет обратно в большой поток темноты. Сам же Юник и вовсе походил на бледное привидение, случайно прорвавшееся в мир живых. «Альфа» исчез из вида западных окон, проходя прямо у западно-южного угла дома да оставляя за собой лишь шум. Тяжёлый шаг, звучащий позади тонких стен, отдавался ощущением опасности и, что хуже, неопределённости. В движениях женщин севера, в их взглядах читался застывший в той неопределённости страх. Застрявшие в хлипком деревянном домишке вместе с южанами, волею Господа потерявшие своих мужчин или оставившие их, они боялись того, что шло за стеной, и это было естественно. В какой-то мере, Призрак Юга и присоединившийся к нему парнишка-Айрон оказывали им всем услугу, демонстрируя если не своё бесстрашие, то готовность биться на смерть за тех, кто стоит позади. Под очередной тяжёлый шаг за бледной-синей шторой треснутого окна показалась чёрная тень. Громадная, она перекрывала собою всё окно доверху, кажущееся уже вовсе не таким большим. Старый Призрак, стоящий ровно в футе, не позволял себе пошевелить и мышцей, смотря на клятого да всё всматриваясь. Однако, к его счастью, «Альфа» всё так же безразлично прошёл мимо, как и брёл до того, практически притираясь плечом о южную стену. Второй клятый-рефиам, третий, четвёртый — все они проходили максимально близко, и всех их встречал собою старик у того самого окна. Большие, даже громадные, извращённые в природе своём да далёкие от Бога и человека, созданного по подобию Его, они брели мимо, обременённые своим проклятием. От амбара же, что оставался позади — в лапах последних идущих клятых — не осталось доброй половины. Как только несущие деревянные колонны с южной стороны треснули под разъярёнными ударами, а стена промялась под ними же, как большинство листов металла тут же осыпалось, разваливаясь в разные стороны. Засевшие за стенами хлипкого домишки живые в болезненно-долгом ожидании наблюдали то, как в шаге от них проходила их же собственная смерть. Зловонная, грязная, совсем не несущая в себе ни чести, ни славы, ни даже элементарного достоинства — случайная заблудившаяся смерть. Третий, четвёртый, пятый — им, казалось, не было числа. Шестой же, идущий у окна, зарычал, что было силы, и от рыка того задрожали окна. Одна из женщин, не выдержавших напряжения, уже побежала было прочь — к двери, не осознавая в панике своей, к чему именно та дверь вела, однако её перехватил Юник. Тощий и жилистый, он не оставлял северянке ни единого шанса на то, чтобы вырваться из своей хватки, однако вид его — и взгляд тоже — они лучше явно не делали. — Спокойно! Спокойно! — тут же подбежал к ней Айрон, постоянно оглядываясь назад — на окно. — Только не кричи. Нет! Не смотри туда! — шестой рефиам по какой-то причине замер на месте, оставшись прямо у окна. — Не смотри! Как тебя зовут? Как зовут тебя? — Алланта, — напряженными губами промямлила женщина, стараясь не закричать от страха. — Хорошо. Это красивое имя — Алланта. А теперь смотри на меня. Смотри на меня — не на окно, — стал он чуть в сторону от того самого окна. — Жить хочешь? Хочешь, чтобы жила Амбигетта? — указал он на старуху-шар. — Чтобы жила Аме с её девочкой? Чтобы все мы?.. Закрыв собою силуэт рефиама, Айрон принялся успокаивать перепуганную северянку, заставляя ту как можно сильнее отвлекаться от ощущения опасности. От того заросшего парня, едва ли видавшего в жизни и десяток нормальных боёв, действительно веяло неким неожиданным спокойствием — словно он сам и не осознавал того, в какой опасности был. К дому приближался расторопный тяжёлый шаг одного из клятых, а шестой рефиам в какой-то момент вновь начал движение. Никто в доме так и не понял причину заминки, но только у окна промелькнули седьмая тень, как шагов со стороны полей более не раздавалось, а уже имеющиеся только отдалялись от дома всё далее и далее на юг-юго-восток, сопровождаемые редкими, но очень громкими рыками. Тишину в доме, однако, долгое время никто не прерывал. — Ушли? — наконец зашептала одна из женщин. — Ушли?.. — Кажись, пронесло… — поднял голову Айрон, всё ещё удерживая женщину. Юник выглянул в окно, приоткрыв штору. Его взгляд устремился к разрушенному амбару да колосящимся у него кустарникам выгнившей травы. Было тихо. Предательски тихо. Среди лёгкого шуршания зелени да шума внутри дома терялось священное послание от мира, говорящее об опасности. Вдруг его взгляд уловил нечто странное в ритмичном движении волн травы на полях. Небольшим элементом хаоса, не поддающимся общему ритму движений природы, оказалась рука, машущая из стороны в сторону. Подсознательно понимая сигнал, Душа Калифорнии поднял свою руку и такими же движениями провёл несколько дуг перед высоким окном. Рука тут же сжалась в кулак, резко, даже дёргано напрягаясь. Затем, так же резко дёрнувшись, оттопырила указательный и большой палец. Затем — быстрым движением указала на амбар, сделав из непонятного жеста знакомый Первому Охотнику до мурашек «пистолет» — жест, использующийся в системе, что применяли в былое время отряды Сил Специального Назначения. «Но что же она ещё показывает?.. — смотрел он на жесты, пытаясь не понять, но вспомнить их значение. — Что? Может быть… Это точно было… Было…». — Ещё не всё, — сказал он недостаточно громко в неуверенности о том, что же именно ему пытались сказать, так что почти никто не среагировал. — Ещё не всё! Дом замер, обернувшись на выродка в страхе и отвращении. Голос того, стоило ему его повысить, избавлялся от своей змеиной хрипцы, становясь очень звонким, громким и даже пронизывающим. — Что… «ещё не все»? — спросил того шёпотом Айрон. — Видишь что-нибудь? Первый Охотник оглянулся, и у него тут же прокралось чувство того, что он только что что-то упустил. Но только Айрон приблизился, дабы посмотреть в окно, как Юник ощутил слабую дрожь под собой. Затем — ещё одну. Взглянув в окно, он не обнаружил её источника, однако точно чувствовал: что-то приближалось. И капитан чувствовал то тоже. — Шон, на пол! — скомандовал Айрон, когда понял: вибрация приближалась к южной стене. Рефиам, видимо, отставший от своих клятых, пронёсся мимо дома бегом, задев плечом угол. Гнилые да оббитые холодными ветрами Канады доски, встретив удар мощного тела, разлетелись в щепки, обнажая угол дома миру. Все живые в доме дёрнулись от того удара, издав лёгкий крик, однако мутанту, пробежавшему мимо, было как не до него, так и не до самого удара о дом. Ещё бы. Для него отстать означало умереть. Так что остальное могло и подождать. Однако за тем ударом, за испугом своим собственным и коллективным никто не услышал, как натянулась ткань шторы, как старое, действительно старое для такой работы, как считал Юник, тело, всколыхнулось, накренилось, и лишь благодаря силе воле собственной осталось стоять на ногах. — Ох, Луна! — скурёжилась надутая старуха, взглянув на Призрака. — Как он тебя. Призрак обернулся. На его лице, всё ещё наполовину застывшем в одинаковой гримасе, было много пыли, облачками прилипающей к медленно стекающим ручейкам крови. Кучи мелких опилок либо впились ему в лицо, либо, что было в большинстве, пронеслись мимо, исцарапывая лишённую эмоций часть головы. — Ничего нет? — спросил он у подбежавшего к нему Айрона, указав на правую половину лица. — Я не сов… — парнишка вместо ответа тут же вытащил пару опилок у уха, ещё пару — у щёк; раненный не реагировать никак. — Значит, в порядке, — утёр рукой кровь подбитый лже-Призрак. — Дезинфекция лишней не будет. — Фух… Для меня, знаешь, аж время медленнее пошло — каждое движение этих… — парень чуть понизил голос. — Страшно было, в общем. Стрёмно. — Это нормально, — ответил он, так и не двинувшийся от окна. — Страх — это меньшая мера, которую можно заплатить, соприкасаясь со смертью. Зато вот теперь, — и тут же заговорил ко всем, — пронесло. *** Паромщик выглядел совсем не так, как изначально представлял его себе Альвелион. Низкий, очень уставший да обветренный старик с огромными исцарапанными очками смотрел наёмнику бледно-синим туманом, отражающимся в них, прямо в душу да внимал послание о том, каким же было небо над полями этим днём. Поправив свою шапку-ушанку, полную рыбацких крючков, он очень долго смотрел то на едва различимую в тумане баржу, стоящую сцепленной с буксиром на маленькой для такого судна пристани, то на небольшие лодочки то тут, то там, что мужики уже начали вытаскивать на берег, опасаясь прихода толстых зимних льдов Канады. Привязанные фалинями к пирсу да приколотые к берегу, эти суда напоминали огромных белых акул, загарпуненных да подвязанных к кораблю. Найтовы, идущие от более крупных лодок, за серой пеленой выглядели настоящими щупальцами морских чудовищ, иллюстрации коих парень видел на страницах книг, рассказывающих о далёких временах колонизации. А пертулиньи якорей казались тяжёлыми адскими цепями, сдерживающие тех чудовищ прикованными к килям судов. Порт… выглядел мрачно. По меньшей мере. — Трое вас, говоришь? — переспросил сиплым голосом старый матрос, разбивая особую в природе своей морскую тишь, парень кивнул. — Мало… Оно и понятно — этот год суровым выдался… Много крови сбежало вниз. И много осталось. Паромщик набросил на себя жилет из очень толстой шкуры с мехом внутри и, выйдя наружу из небольшой портовой кабинки у моста, в коей ютился ещё один человек моря, прошёл мимо Альва, будто уже и не замечая его. Дестино с Сэмом, стоящие поодаль в тумане, только повели плечами — их дело было ждать либо добровольного разрешения, либо сигнала на применение силы. — Странные времена, — бухтел под себя худощавый, когда-то наверняка очень красивый и волевой старик, идя себе вперёд. — То южан год с годом не сыщешь здесь, то они сами залетают на твои суда, будто сбесившаяся от вибрации лопастей рыбёшка. От мала до велика. Даже такие метисы, как ты… Северянин и южанин медленно шли по причалу мимо работающих на нём матросов. Молодые исхудалые парнишки, завёрнутые в что попало, на пару с опытными грузными мужиками в потёртых да криво сшитых голландках резво трудились у самой воды наперекор холоду. Многие из молодых наёмнику казались очень неотёсанными салагами, будто бы проверенных людей старику резко стало не хватать, либо будто кто-то очень хорошо вложился в расширение его дела. Впрочем, это были не его заботы. Не сейчас. Они взошли вдвоём на баржу, мирно стоящую на причале. Спокойное незнающему взгляду течение едва добивало до бортов судна, рассеиваясь с убаюкивающим да мелодичным шумом о тяжёлый металл. Вечерние очертание берега за левым бортом, накрытые туманом, выглядели опасно. Паромщик проковылял по барже безо всякого интереса и, забравшись по небольшому трапу на буксир, стал у рулевой будки, опёршись на бакборт у самой скулы буксира. Его взгляд был устремлён на всё тот же далёкий берег. Парень, став рядом, присоединился к тому молчаливому разговору. — Дуг, салага ты консервная! — раздался надрывающийся рёв спустя минуту тишины где-то в порту. — Сколько раз тебе говоришь — плечом тянешь ты, плечом! А спиной надо! Вот так! Да вырони ты эти треклятые снасти — не уплывут они от тебя! Давай на три! Раз!.. И на том вновь повисла тишина. Канал Святой Анны или же, как называли его коренные жители, Canal Sainte Anne de Bellevue, мирно нёс воду течением с севера на юг. Альвелион смотрел то на канал, то на разрушенный мост, обломками подвисший чуть далее небольшой пристани. Огромный, колоссальный, с очень мощными продолговатыми колоннами, в диаметре наверняка более пятидесяти футов в самом широком месте, он казался парню довольно символической штукой на фоне той пристани, что облюбовали себе матросы. На две трети своей длины, а это около полумили, она была не шире диаметра всё тех же колонн — пятьдесят футов или же всего пятьдесят шагов от края до края, от одной воды до другой. «Голова» же её — северная часть — вовсе была в два раза тоньше, всё ещё занимая одну треть от всего свободного места. И лишь в центре пристани — у того самого моста, построенного в совершенно другом мире совершенно другими людьми, у самых исполинских колонн, что держали собою когда-то величественный мост, и было достаточно места, чтобы обустроить себе пару шатких да вечно влажных домиков, в которых можно было держать пропахшие тиной сети, вёсла да людей. В каком-то смысле парень благодарил своих родителей за то, что они, хоть и встретились ещё на пороге двух эпох, дали ему жизнь только в текущей. Знание о том, насколько именно всё было лучше, наверняка сделало бы его мир много грустнее. — Глупое послание для этого дня, — вдруг заговорил старик, опустив голову к воде. — «Над полями небо сегодня чистое», — где же оно, это небо чистое? Не находишь, а? — Альв кивнул, смотря на отражение какого-то грязного паренька в тёмной воде. — Значит, Мария слёзно спрашивает за тебя, а? За южанина?.. Странное дело. С чего бы это? — …Её личные интересы пересекаются с моими профессиональными. — Заумно говоришь, — сплюнул Паромщик в воду да, достав тряпку из кармана плаща, принялся протирать очки, надышав на линзы. — Я ей нужен. — «Нужен»? Ха. Как шкот — парусам — от ветра всё зависит, — сипло засмеялся сгорбленный старый матрос, видимо, зная Марию достаточно хорошо. — Сдаётся мне, она тебя использует. А ты наверняка используешь её. Раз ты здесь, и ты требуешь всё срочно, то тебе, значит, нужно за караваном. Тем, что везёт этого выродка. Забавная штука… — улыбнулся Паромщик и вновь замолчал. — В чём забава? — Зависит от того, как много ты знаешь… или насколько… Или насколько сильно Мария сделала тебе одолжение. То предложение заставило парня пораскинуть мозгами. В какой-то мере, он прекрасно видел, что старому матросу очень тяжело давалось говорить загадками, и он с радостью перешёл бы на старый-добрый прямой диалог. Но, с другой стороны, он всё же теми загадками говорил, а обман или его более подлое со стороны совести проявление — недосказанность — парню, только вернувшемся к цивилизации, уже порядком надоели. К тому же, он понимал — не мог этот старик продержаться на плаву лишь на честности и открытости. Нет. Он тоже умел врать, умел замалчивать. — Ты о том, что с этим «выродком»? — матрос молчал. — Или о том, кто он? — вновь тишина. — Кто он на самом деле? — собеседник обернулся на Альва, видимо, ожидая имени. — К чему это всё?! — К тому, что я пытаюсь понять, кто ты и зачем ты, — голос старика звучал спокойно, но в хрипотце той проскакивала былая очень звонкая да хриплая строгость. — Много людей с юга проезжало у этих вод в последнее время. Много «Чёрного Золота» — так себя вы зовёте? Кто-то проехал мимо Монреаля; кто-то поехал обратно, не доехав до острова; кто-то разбился, утонул, не справившись с управлением на одном из мостом; а кто-то, как те, что сейчас с караваном, знал про меня… Только вот тебя не было тогда с ними, — зыркнул старик на Альва. — Когда те, за кем ты гонишься, были на пути сюда. И людей твоих, уверен, тоже тогда не было. — Я думал, твоё дело провезти нас, не задавая вопросов. — Моё дело — знать, кого везти, — погрубел Паромщик от наглости южного паренька. — Одни южане приезжают за другими. За другими — третьи. За третьими — и так далее… А потом все они — все вы — начинают стрелять и резать друг друга на чужой им земле. Страдаем в процессе ваших разборок мы, как и было всегда. Как всегда и будет с такими людьми, как вы. Отвечай уже, раз я тебя спрашиваю: что за дело с этим выродком? Альвелион ощетинился, хотя его явно заинтересовало то, о чём начал говорить его собеседник. Неужели этот старик, и без того обременённый, как понимал наёмник, должком-другим перед Марией, не знал, не мог понять, что дела юга, дела Золота — это только дела Золота? Что его дело — это делать его чёртову работу?! — «Раз я тебя спрашиваю»?! Ты лезешь туда, куда тебе лезть не следует. Если ты знаешь, кто я, то и то, что!.. — Да, — шепнул Паромщик. — Это я знаю. А ты знаешь, что никто, кроме меня, тебя не перевезёт. И что по мостам ехать опасно из моих разговоров тоже мог понять, если не знал до этого. Угомонись-ка, парнишка, — он снял свои очки и уставился на воду. — Слишком громко говоришь ты для этой реки, слишком много сопротивляешься. Лучше взгляни на всё это, — указал матрос на противящийся вечернему холоду поток воды. — Я один хожу здесь, в этих водах. Раньше много было людей. Много рыбаков, много чужаков, плывущих вниз по течению. Никого не осталось из них. Я скажу, почему: те, кто не умерли из-за вас, южан, были глупы и горячи, прямо как ты. Они не умели слушать и не знали, как знать. Я тебя спрашиваю не затем, чтобы использовать эти знания против тебя, — парень зло ухмыльнулся на то — обычно, все так и говорили. — Как я сказал, из всех вас — из южан — только одни знали обо мне. Но о том, кто я и мои люди… Что мы для этого города — этого вы не знаете. Наше место маленькое, — оглянулся он назад. — Непрочное. Мы тонем, мерзнем, чахнем, нас едят или похищают, режут, как и всех остальных. Я не хочу, чтобы одни южане кончили всё, что существовало здесь ещё задолго до них или их игр со Стеной. Не хочу и ещё, чтобы одни южане били здесь других, перестреливая нас в суматохе. Так что мне нужно знать. Или можете ехать на мост. Парень отвернулся, фыркнув, и вновь замолчал. В голове ютилась бесящая его мысль, одновременно полная злой да веселящей иронии: «Вот ведь дрянные северяне». «Видно, не везде Padre можно диктовать то, как будет строиться мир, — вдруг посетила его мысль среди шума воды, имеющая под собой что-то более прочное, чем простое раздражение — В конце концов, люди моём на пути от Нового Техаса до Монреаля тоже были непохожими на «южан», с которыми я имею дело почти всю жизнь. Да о чём я — эти самые люди вообще не имели дела до того, кто я, не говоря уже о том, с севера я был или юга», — так оно и было. Кто-то из встречавших Альвелиона просто позволял тому остаться на ночлег, доверяя и принимая незнакомца как редкого и оттого очень желанного гостя. Кто-то прятался или гнал прочь, не зная, что можно ожидать от обвешанного оружием странника. Кто-то встречал пулей первым, засев где-нибудь между территорий группировок или штатов — в «кастрюльной рукоятке», как это раньше называли на юге и западе Старых Штатов. И ни от кого из них — из отличных от привычного — наёмнику ничего нужно не было. А им — от него. Отсутствие зависимостей и отсутствие указов… Медленно приживалось в его голове. Однако всё же приживалось. «Нужно от этого избавляться и просто делать дело, — думал он себе. — Первым всегда должен идти приказ, а уже потом — самомнение. В Техасе таких наглых старпёров как этот не будет, не будет всего этого, — хотя сам Альв до конца и не понимал, что он имел ввиду для себя под «этим». — В Техасе… В принципе всё иначе». — Хочешь, значит, говорить прямо и по делу? — спросил наёмник у Паромщика от безысходности, в глазах последнего от интонации вопроса мелькнула то ли захудалая надежда, то ли удивление. — Хорошо. Тогда давай поговорим. *** Прямой разговор двух мужчин с разных концов континента состоялся довольно хорошо. На самом деле, настолько хорошо, что, начавшись в порту, он прошёл на барже через реку и даже продолжился до той поры, пока машину спускали с баржи на берег. Возможно, дело было в том, что Альвелиону в неком извращённом смысле пришёлся по душе тот диалог. Только он додумался, что стоит воспринимать разговор как отчёт перед Гремучим, Девятой или даже Padre, как всё тут же пошло ла лад, а слова стали ложиться сами собой. Как инквизитор, он был хорошо приучен ещё с самого детства объясняться коротко. Сдержанно и без лишних относительно того, кому он рассказывал, деталей. Как человек, падкий до постоянства, он за этим скучал. Так что именно так он и поступил, всё время держа в голове то, что и сам Паромщик был хитрее и властнее, чем хотел казаться на самом деле. Начать свой рассказ ему пришлось издалека. Пока старый матрос собирал команду, давая грозным, очень скрипящим голосом бравые команды, наёмник Чёрного Золота тихо, почти шёпотом рассказывал ему о том, что на юге началась одна очень крупная распря. О том, как один кардинал Чёрного Золота, засевший на своих грязных болотах — трус, известный в лицо, как поговаривают, одному лишь Отцу — решил противостоять второму — тому, кого в Новом Техасе одно время настолько уважали и боялись, что даже считали настоящим Отцом, пока слухи не развеялись. О том, что в основании этой распри, на самом деле, назревавшей давным-давно, лежало видение будущего Нового Техаса и Новой Луизианы, меняющее всё Чёрное Золото не только с точки зрения этики да морали, но также — закона, людей и, что самое важное, ресурсов. Очень много историй, как продолжал наёмник, переплетались в той войне двух идеологий, двух несомненно властных сил. — Многие люди были задействованы, — говорил он. — многие были использованы и многие положены на карту. Хотя я сам до самого последнего момента не осознавал то, насколько же всё было масштабно. Хотя и сейчас… Думаю, никто, кроме этих двоих, всего масштаба — настоящего — и не знает. — Пф… — ухмыльнулся на то старик, наблюдая за тем, как мустанг троицы осторожно завозили на баржу с трапа. — «Не осознавал», — а? Не выглядишь ты мне таких глупым, чтоб не осознавать то, что ваши всегда клали людей разменной монетой на стол… И всё равно ж было — упадёт со стола, не упадёт; перебьют, не перебьют. Всегда оно было так. Ладно — рассказывай дальше. Что же до «дальше», то там как раз и шла та часть, что требовала вступления — среди таких «разменных монет» совершенно случайно оказались трое никак не связанных до этого людей. Первым из них был некто Уильям из Джонсборо. Как наёмник, до этого имеющий дело с Золотом в последний раз аж четыре года назад, он представлял слабую ценность и надёжность, но случайная череда событий дала ему доступ к информации, доселе очень скрываемой от почти всех людей. Задачей второго человека — инквизитора Лиама, рассказывающего эту историю — была, в основном, слежкой за первым — чтобы проследить, каким способ Уильям той информацией воспользуется. — Всё из-за того, что одним из вариантов использования информации был тот, который полностью уничтожил бы врага моего кардинала, то его связи и репутацию в глазах Отца. — Погоди, — вдруг остановился Паромщик у самого трапа баржи, когда вся команда уже была готова, весь груз загружен, а Сэм с Дестино, сидящие на борту, пребывали в полном непонимании. — «Уильям из Джонсборо» — я, кажись… Я что-то слышал про него у нас. Что-то… — «Лиам», кивнув, лишь добавил, что всё объяснит, когда до того дойдёт нить истории. — …Всё пошло совершенно не по плану… Не по чьему бы то ни было, — продолжал он. — Настолько, что и первый, и второй кардинал оказались на волоске. Волосок этот — Уильям из Джонсборо. Вернее, то, что он скажет. А за сим, как понимал для себя парень, на наёмника из Джонсборо пошла охота. Как-то доведавшись о подставе, трус-кардинал послал кучу своих людей с одной задачей: задержать Уильяма живым и вернуть, остановив утечку информации. Тут в историю вступил третий человек. — Перебежчик, точнее. Или выродок — так «вы их зовёте»? — Паромщик улыбнулся на то, проигнорировав презрение в голосе парня да наблюдая глазами за командой. — Не знаю, зачем, но он пустил по метро слух — о том, что в четверг на предпоследнем месте справа за стойкой бара Берри… В Берри-ЮКАМ, — вспомнил Альв, — будет сидеть Уильям. За него сел он сам. Ясное дело, его схватил отряд Золота, прибывший на место и узнавший про слух. Теперь я еду за ним. — Странное дело. И для выродка, и вообще. Как его ещё не разоблачили то? — Не знаю. — Темнишь. — Нет — не знаю. Знал бы я всё, старик, меня не было бы ни здесь, ни даже близко к этому городу. Логично ведь? Я могу только предполагать, — Паромщик посмотрел на парня, ожидая тех самых предположений. — Думаю, что изначальная команда могла быть дана в спешке и без уточнения данных. Или путями, которыми можно было передать лишь минимум информации. «Поймать Уильяма из Джонсборо» — например. Редко когда для связи вне зоны Золота кардиналы используют разное оборудование, если речь идёт о радио или цифровой передаче. В таких и для таких использовали наверняка одну и ту же систему радиовышек. А если это так — сигнал с данными по Уильяму могли заглушить людям моего кардинала, либо вообще пустить ложную наводку вместо правдивой. Максимально обобщённую… Или же старую, — вдруг дошло до него. — С письмами и посыльными — ещё легче. Мой кардинал неспроста был и есть тем, кого уважают и боятся. И власти у него много для чего достаточно. — Дураки вы все, южане, — обернулся Паромщик на течение, покачав головой. — Впрочем, наши были не лучше, пока были живы. Верн, Радиссон, де Голль — всё искали себе этих… «Распрей», ты сказал? — Лиам кивнул. — Вот. Искали себе и искали, пока не пришли Крысы. А затем всё стало проще как-то. Хоть, казалось бы, куда уж там. — Всегда есть, куда, — после тех слов Альвелиону вдруг вспомнились очень нечёткие картины его старой-старой жизни — той, что была у самой стены, и где его ещё звали по старому имени, однако он, как и всегда, старался такие гнать. — Прежде, чем перейдёшь к своей части: почему «странное дело»?.. «Для выродка», имею ввиду? — Потому что, как выродок, он ещё жив. — Не понимаю. — Чего тут? А, ну, да. Есть у нас — на «нашем севере» — придание, парень… — оскалился старый матрос. — Или принцип, что ль? Думаешь, чего выродок — он именно «выродок»? Потому что «вырожденный». Каждый, кому не посчастливилось стать заложником этого… проклятия — страшной штуки, правда — всегда чего-то лишается, всегда теряет, вот… часть себя. Сознания это кусок или шмат разума — не знаю. Неважно это. Оно ж со временем как — выродки начинают утрачивать прямоту видения, чувствейнность, память, смысл жизни (или понимания бытия своего) и даже сам рассудок. Когда их время становиться мертвяками приближается, тогда они… Ох, не советовал бы рядом стоять… Вообще, все здесь знают: давая себе превратиться в такое получудовище, человек первым делом проклинает свою душу. Вот с самого-самого первого дня! — ткнул он в борт под каждое слово, закрепляя своё утверждение. — Когда выродок умрёт, тело его не успокоиться. И даже тогда, когда оно упадёт без сил — оно ж всё ещё будет источать этот вирус… паразит — море его знает. А поэтому стать выродком на этих землях — это проявить трусость и бесчестие. Побояться сдохнуть, — заговорил Паромщик очень серьёзно, — и испугаться отдать свою жизнь перед тем, чтобы проклянуть и себя, и окружающих своих. Иль, думаешь, легко переживать это — как человек, родной тебе, начинает медленно забывать себя, свою родню, то, ради чего он жил? Нет. Выродок здесь — это трус. — Интересно, — задумался Альвелион, не совсем понимая, как ему самому к этому относиться. — Хотя и двулично. — «Интересно»? Нет. Просто и понятно, в отличие от вас… Кстати, как там оно именно у «вас», а, парень? В Золоте? — У нас? — задумался и понял, что никогда не видел tsitsimime в Новом Техасе. — У нас их нет. Либо перебили, либо изгнали. — И правильно… Может, — впервые согласился с устоями юга старик. — А может, за правильностью скрывается чего-то, чего я не знаю. А что до двуличия — это ты так можешь говорить, если только посмотришь и со стороны нас, и со стороны мёртвых, а оно тебе незачем. Для живых выродок лучше дохлым. Для мёртвых же и для него самого — живым. А так как он посередине… Не двуличие это, я бы сказал. Обычный и старый как сама вода эгоизм. «Воля живых», — на том всё затихло на минуты, пока баржа всё плыла к берегу; Альвелион молчал то ли от мыслей, то ли от того, что такие ответы его не убедили. — Что ж… — старый матрос обхватил свою ногу руками, кажущуюся ватной да непослушной, и, приподняв над землёй, закинул на ящик рядом. — Ты так и не подрассказал мне о том, кто же этот выродок на самом деле. А ещё кажется мне, что ты, как и любой другой южанин, с три коробка во всех этих историях наврал. — Твоё право думать, не обвинять. — А похоже на обвинения? — парень кивнул, хотя уже и не был уверен. — Оно, понимаешь, теперьча и не нужно мне — то, как всё было на самом деле. Главное, чтобы основная мысль была правдой — про распри которая. Это будет означать, что двоих южан лучше вместе не везти. А троих — тем более, — Альв хотел было протестовать, но старик его перебил. — Ты мне лучше скажи… Вот, не как южанин — северянину, а как человек — человеку скажи: «Теперь я еду за ним» — за выродком, да? — парень кивнул, всё ещё желая что-то сказать. — Значит, вытащить его хочешь, — Лиам снова кивнул. — Почему? — Альвелион помрачнел, видя перед глазами бледное заражённое лицо Джонса, всё в крови. — Чего мол?.. — …Должен я ему, — коротко ответил он. — И на этом будет всё. Думая о всём пройденном пути да о своём долге, наёмник для себя заключал, что его собственное путешествие к краю света выдалось несколько странным — то он был и оставался одиноким странником сотни километров, рассчитывающим только на себя, то оказался в должниках у перебежчика, который до того приставлял ему нож к горлу. «Он точно пришёл в лагерь не за мной, — понимал «Лиам». — Точно пришёл, чтобы всех порешить там… Но какой ценой?». Мария не была уверена в том, в каком состоянии был Джонс. Дестино, не нашедший почти ни одного тела на месте бойни, заключал только то, что погибло и пострадало много. Был ли тот Джонс, за которым теперь гнался Альвелион, тем же самым? Или уже начал превращаться? Жив ли он останется вообще? Сможет ли оставаться живым? Погоня та, та гонка за призраком ощущалась по-странному бесцельной, несла собою ощущения потерянности и разобщённости, которые очень сильно обезоруживали. — Нам по пути с ним, если быть совсем честным, — вновь заговорил Лиам. — Мне и ему. И до той поры минимум я не вижу ни одного повода мой долг не возвращать. — Дряхлое это дело — долги выродку. И совесть не очищает, и сердце не облегчает, хотя и правильное. Так тебе скажу: не знаю я, как ты там как южанин, а человеком сдаёшься не таким уж плохим, парнишка. Хотя… Может, мне кажется. Парень взглянул на старого матроса, и в его голове проскочила только одна мысль: «Не стоит себя обманывать», — ни в самом Альвелионе, ни в этом человеке наверняка не было того, что можно было бы посчитать хорошим в привычном смысле. Сам Альвелион, как инквизитор, пролил уже достаточно много крови и наверняка прольёт не меньше. Паромщик же, «не задающий вопросов», как его описывала Мария, наверняка не задавал вопросов и тем, кто перевозил на его лодках людей или кровь, засохшую на руках. В конце концов, его дело — знать, кого вести, шантажировать ради знаний, но — не отказывать. Так что нет — вряд ли в них было что-то хорошее. Скорее, у них всего лишь неплохо складывался диалог. — Может, — подтвердил он. — Может, нет. — Вот, и я о том. А теперь давай слушай меня сюда… И с тех слов Паромщик начал выполнять свою часть того прямого мужского уговора — рассказать всё, что будет полезно трём путникам на юг, и не более. *** — Бляха, а давай ещё раз, солнышко, а? Потому что я — очень неслепой который ещё я, вот этот — думал, что вы нормально так покорешевались! Двигатель мустанга выл на полупустой дороге, скрытой в почти наступившей ночи. Альвелион, сидя за сидением штурмана, смотрел на свет одной работающей фары да слушал Дестино, сидящего за рулём, пока просто Сэм, сбросив все припасы с задних сидений вниз, улёгся на сидения, также внимая в разговор. Ощущение того, что совсем недавно в этом мустанге был совсем другой тандем людей, которые либо уже мертвы, либо даже хуже, на Альвелиона довольно сильно давило. — Тебе показалось, — коротко ответил он. Первым делом Паромщик рассказал любопытную версию о том, что же произошло в ночь похищения «Уильяма» на Берри-ЮКАМ. Рассказал, что люди шептались о многих убитых в ту ночь, но — не только о северянах или охранниках станции. «Рассказывали мне, мол: когда шантрапа Марии порешила каких-то полярников в обмотках, на станцию спустились южане. Взяли они Уильяма, начали отходить наверх. Только наверху и они остались. Все до единого. Пушки кто-то собрал с них, а туши их южные, вот, не взял. Потом бросили этих шавок в одну общую яму и… Я о том, что ты проверь, парнишка, за теми ли вообще гонишься. И не пальнут ли они в тебя». Однако Альвелион точно знал, что гнался за теми, кто ему нужен. Другое дело было в том: зачем Золоту убивать Золото. Неужели Padre успел послать кого-то ещё за Уильямом? Или же это собачились слуги того труса — Полиотэро? В любом случае, ничего хорошего это не несло. Никому. — Ещё бы — показалось! — вновь заговорил Дестино спустя десяток минут, всматриваясь в дорогу, что было сил — высоко поднявшаяся Луна особого проку не делала из-за скопившихся облаков, так что приходилось ехать медленно и внимательно, — Подходил, значится, хотел что-то спросить этого престарелого морячка… А он и лыком не повёл! Сидит, лицом-рожей своей умной на тебя смотрит и такой: «Скажи мне, — драть его, — не как южанин, а как человек скажи!» — ну, вот это нихрена себе! Затем же — когда баржа уже подплывала к берегу, старый матрос поведал больше о том, что караван, за которым теперь гнался «Лиам» и компания был ничем иным, как «караваном Лжеца». «Многие слухи ходили водами про этого… Джексона. Недобрые слухи, парнишка. Хотя, кто его знает, как у вас там с хорошим и плохим, но всё же стоить быть осторожнее. Говорили, он самолично пропустил мародёров в своё село, а те вырезали всех до единого, кроме него. Говорили, он торгует людьми… Говорили и хуже. Ваш клиент, а?» — парень слушал то и уже где-то на том моменте очень чётко для себя понимал, что с миром он от старого матроса не выйдет. — Ха-ха-ха… — устало засмеялся Сэм с заднего сидения, проснувшись от таких громких речей. — В мире что-то так сильно поменялось, оказывается… Теперь у нас есть люди, есть «люди», есть «полулюди», а есть «южане», да? — Видимо, да. — Странный старик, конечно. Не из-за мысли о севере и юге — нет, тут он в чём-то прав… Но он же ж должен знать, что всё в мире относительно. Для меня, вот, он — самый настоящий южанин. — Не должен, получается, — столь же по-солдатски ответил парень, загипнотизированный шумом двигателя. — Из-за этого и получилось так, как получилось. Когда баржа причалила к берегу, а матросы, спрыгнувшие на ходу, уже начали готовить оборудование для трапа и автомобиля, Альвелион, Дестино да Паромщик проследовали в небольшой домишко. Стоя у небольшой печурки, старик рассказывал о том, что просто Сэм, оставшийся на борту у автомобиля — был кем-то, кого называли «тот, который идёт», обминая использование «идущего» из-за схожести с «ходячим». Что, мол, таких мало видел Монреаль, потому что все они — отшельники на крайнем севере, где только самые стойкие люди с самыми стойкими мёртвыми. Что, согласно традициям, странника там — и простого, и «идущего» — принимают вне зависимости от достатка или погоды, а если уж он предлагает… Однако парня те не особо интересовали. Слушать рассказы о благородном севере да прогнившем юге ему уже было ни в удовольствие, ни даже в язвительную шутку. Как только юный салага-матрос вбежал в комнату да сообщил, что автомобиль подогнан по доскам к дороге, Лиам начал прощаться: «Довольно, — перебил он. — Как последняя часть твоего уговора, вот карта — мне нужна безопасная дорога до Олбани или, что лучше, Покипси. Если нет — путь к тому, кто может их знать. Вдобавок, как «часть вне договора», тебе нужно будет извиниться, старик». — Ну ничего себе! «Получилось, как получилось», дери его! Солнышко! Алё! Я, значит!.. Сэмми, ты слушаешь? — Тебя не услышишь… — буркнул Сэм, ёрзая на заднем сидении. — Так вот! Я, значит, отхожу в место облегчения и благоухания организма, делаю свои дела, как слышу сзади себя что-то: гупсь! «Ну, — думаю, — доплавались»!.. — Ты хоть словами пробовал с ним, Лиам? — перебил Дестино Сэм. — Со стариком этим? — Пробовал. Прежде, чем он отказался извиняться, я рассказал ему о том, почему ему следовало бы так сделать. Что у нас — на «нашем юге», — при этом словосочетании у Альвелиона уже машинально закипала кровь, — есть понятие чести и, что важнее, репутации. Не только в Золоте, — объяснял он Сэму. — По всей южной и центральной части Старых Штатов уважают это. И если же ты что-то говоришь о человеке — называешь его трусом, лжецом или дрянным южанином — ты, чёрт это всё дери, должен хоть что-то иметь под своими словами. Или быть готовым за них отвечать. — Заумно ты этому антиквариату объяснялся. После тех слов, Альвелион зыркнул на Дестино, словно ястреб — на мышь, и последний тут же замолчал. Так они ехали по одинокой дороге, заросшей по обе стороны голыми острыми деревьями, кажущимися перевёрнутыми корнями кверху в холодной игре темноты да света, добрые два-три десятка минут. Такое часто бывало в подобных долгих поездках или бросках — разговор мог приостанавливаться где-то в середине своей и затем продолжаться спустя несколько часов, будто бы ничего и не было между ними. Следить за дорогой, за тем, что на ней и у неё, за поворотами и скрытыми знаками окружающей среды — это было практически всё, чем были полны подобные переезды. А вот тратить хорошую беседу, начиная наново с другой темы хотели немногие. Вернее: чем более ездили в жизни своей — тем меньше хотели. — Если он знал сто причин меня презирать, — продолжил парень, когда машина очень осторожно заехала на какую-то полуразрушенную плотину, — значит, мог понять, почему это стоило бы держать при себе. Я сказал ему, что он не знает меня, что он не знает тех, на кого я работаю, за кем еду, с кем делю еду и кров, и кого убиваю. Так что, ради чести и своей, и моей, ему стоило бы извиниться. Однако старый матрос на то лишь посмеялся, дрябло дрожа своим старым телом от хохота, а все матросы, делившие с ним дом в ту минуту, его поддержали. Как сказал он сам, он лучше бы перед трюмной крысой извинялся за то, что в темноте хвост ей отдавил, чем выдавливал из себя сожаление за вполне искренние слова. «Если думаешь, что я заслуживаю в морду за это, парнишка — так ты бей, — улыбался он. — Только не делай мне скидку на то, что я уже слаб и ста…» — но договорить старый матрос не успел. — По крайней мере, — отвернулся Сэм лицом к пропахшим бензином сиденьям, — теперь мы знаем, что ни чести, ни титановой переносицы у него нет. — Да ты бы видел, как всё это было, снеговик ты северный! — ткнул Дестино Сэма, не оборачиваясь. — Я ж слышу этот гул от удара, а потом всё как застынет — что «в самый штиль», как эти морские говорят. «Ну, трындец», — напрягаюсь уже и выбегаю из сортира на них всех в чём было. А был я, Сэмми, в ахуе исключительно! — Я тоже был, тоже, спокойно. Сам ведь зашёл в дом, а старик этот уже держится за разодранную скулу и нос, пока все стоят и смотрят, как он заполняет карту… И заполнил ведь, главное. Верить бы ему ещё. — Мда… — цокнул Дестино, резко дёрнув автомобиль от провалившегося асфальтного покрытия. — — Я о том говорю, что ты, Лиам, сделал большую глупость, от которой очень дешево откупился. Понимаешь? — Не глупость, — коротко ответил Альвелион, ощупывая собственную скулу. — Я знал, что он её заполнит и выпустит нас оттуда. — Да, ну, солнышко?.. А не знаешь… случайно тогда… — медленно говорил водитель, сконцентрированный на дороге, — по какой из этих трасс едет передвижной дом любви? Трахо-трейлер какой, а? Потому что я бы, с твоими-то способностями… — Я так решил неспроста. Альвелион смотрел вперёд себя и видел глаза Паромщика ровно в миг после удара. В какой-то мере, они даже отражали собою странное одобрение. Было ли то оттого, что «дрянный южанин» проявил себя так, как стоило бы, или оттого, что удар пришёлся не в нос да по драгоценным в прямом смысле очкам, что старик носил, несмотря на царапины на линзах — это парню оставалось загадкой. — Во-первых, — продолжил «Лиам», — он сам бы так поступил, будь на моём месте, хоть и сделал бы это из других причин. Во-вторых, — обернулся он на Сэма, — как ты — это «тот, кто идёт», так и он по своей репутации — это «тот, кто делает своё дело». Альв смотрел в правое боковое окно на медленно текущий в ночи поток, вяло просачивающийся где-то внизу. Вязкий и чёрный, словно смола, сильный да стремительный в направлении своём, словно бьющая из земли ключом нефть — свидетель старых радостей и грехов — он шумел по обе стороны от ненадёжной платины, от маленькой затерявшейся на ней машинке. Пленяющая же ночь — тоже чёрная и тёмная, очень тяжёлая — уменьшала своими грозными иссиня-чёрными тучами весь окружающий мир до слабого света одинокой фары. Давным-давно Гремучий — самый опытный следопыт Чёрного Золота на момент семидесятых годов — рассказывал Альвелиону одну историю о старом лодочнике, перевозящим души в мир мёртвых по тёмной да бездонной кровавой реке. Среди полной темноты, светом его был лишь одинокий масляный фонарик, через который, однако, тот старик видел всё и вся, что ему нужно было. Вспоминая об этой истории, всё, о чём думал наёмник, было то, что тому лодочнику, должно быть, было очень тесно и одиноко на своём пути, по которому он раз за разом выбирал плыть. В доме Паромщика же матросы, завидевшие разодранную скулу капитана, встали «на дыбы», готовые в первую же секунду по команде порвать дрянного южанина в клочья. В тот миг «Лиам» отчётливо ощутил, насколько же на самом деле он был далёк от родины своей и одинок в сути собственной. Да — в каком-то смысле, он выполнял самое важное задание в своей жизни, но… Для кого? Как и раньше, за одиночеством его поймало подлое осознание, что, быть может, возвращаться ему и вовсе некуда. Что Генрих «Отец» Гаскойн может быть уже и мёртв; может быть там, где его верный инквизитор никогда более его не найдёт. Что цель того инквизитора сейчас — единственное, за чем он гонится, уже может и не иметь в себе смысла… Наверное, вся его дальнейшая судьба — это быть где-то между разрозненных южан и северян, где-то на никому не нужной середине, сидя в одинокой машине с одной работающей фарой. Всё то давило на него неотёсанным да очень тяжёлым камнем — пыльной тенью в забытой людьми степи. — Ты эт, знаешь, Лиам, в чём-то такие старпёры всегда правы, когда несут свою чепуху, — спустя час как автомобиль покинул плотину, Дестино вновь продолжил разговор, только тише — чтобы Сэм не жаловался. — Потому что чепуха эта — про «южан» и «северян» — на самом деле мудрая дофига, понимаешь ли. Это, вот… Как прямая с одним подъёмом… Или дугой… Или с… С херабориной какой, драть её в саму задницу, — Ди почесал седеющий затылок, пытаясь подобрать слова. Дорога за мостом ощущалась полем битвы тектонических плит. Разрыхлённый асфальт, торчащий пиками тот тут, то там; ушедшие под вязкую болотную землю целые участки дорог; сухие кустарники по обе стороны, скрывающие своим звериным оскалом развалившиеся дома да кажущиеся настоящими чудовищами… — Давай я лучше покажу, — продолжил Ди. — Вот, ты. В самом начале — когда в тебе ещё кипит молодая дурная кровь, думаешь: «Все люди так или иначе одинаковые. Есть северяне. Есть южане. Где родился — таким и станешь, потому что таким тебя сделает окружение», — ну, дебил натуральный, скажи? — парень улыбнулся, отвернувшись. — Да, ну! Не молчи! Прямо с грядки дебил — сам же видишь!.. Потом ты набираешься опыта, встречаешь людей, набиваешь свои шишки и морды этих людей, чтоб их… И понимаешь для себя: все, оказывается, снежинки у нас — уникальные и разные настолько, что уникальности этой хоть жопой жуй. И «южанин», и «северянин» — это в первую очередь человек со своими особенностями, повадками, привычками и словами, которые нельзя подвязать под его работу или то, где он родился, или вообще! Логично же, не? С этим по жизни ты и идёшь, — машина завернула куда-то на поля, и по днищу машины начали время от времени стучать засохшая поросль, разросшаяся даже на прямо на дороге. — Но, вот, чем больше видишь «уникальностей» с возрастом — это про меня тоже, да, ага — тем больше начинаешь замечать одни и те же «уникальные» повадки. А потом им — повадкам этим дрянным — ты находишь место и в голове себе и, раз ты такой умный-опытный уже, как перелётная птица, находишь на карте. Мы правильно завернули ж, да? После двух красных крыш с двести тридцать шестой на тридцатую? — Да, — пытался сверился Альвелион с пометками Паромщика, пока машину трясло на неровной тягучей дороге, едва-едва подстывающей благодаря ночному холоду. — Хорошо… Так вот: привычки. Вот, привычка пить виски со змеиными бошками** — она у «центральных» и «западных». Привычка винить во всём правительство и носить закрытую одежду — у «баюшников**». «Сэр» — так это старье и «западные» используют. А «са’ар**» — «южане» же! Бред, а? Но только для чего это всё, как думаешь? Чтоб потом со всем этим знанием под охапку — потому что на плечах такое носить — ты идёшь к какому-нибудь зелёному щенку и говоришь такой: «Все люди так или иначе одинаковые. Есть северяне, есть южане. Где родился — таким и станешь, потому что «таким» тебя сделает окружение», — и ты знаешь, что это правда, потому что схожести замечать тебе стало куда проще, чем отличия. Потому что сами отличия — сейчас очень умно скажу — для тебя стали схожестью, по одной из которых, если ты увидишь её, ты уже можешь угадать все остальные. Сечёшь, а? «Не сдерживался, как ты и просил, — Альвелион смотрел на Паромщика спустя миг, как из носа того хлынула кровь из-за перепада давления, но не говорил тому ни слова — они были излишни, так что он просто прокручивал свою речь у себя в голове. — И скидок я тебе не делал. Обливая дерьмом юг или южан, ты же проявляешь неуважение не к ним в первую очередь — ко мне, — наёмник молча наблюдал, бегая одними глазами, как вокруг него медленно сужалось свободное пространство, поджимаемое матросами со всех сторон. — А я тебе сделал что? А, старик? Людей твоих перебил? В реку твою насрал? Или самолично Стену валил, чтоб у вас тут всё в тартарары полетело? Нет, — парень протянул старику карту, всё так же не говоря ни слова. — Так вот и не относись ко мне так». Взгляд же Паромщика, оправившегося от удара, говорил немногое за красно-синей скулой. Однако то, что он в всё же говорил, парень как минимум зауважал. Молча выводя колотым кусочком графита тонкую линию, Паромщик то и дело прикрывал нос, не давая каплям крови падать на драгоценную бумагу. Матросы, застывшие в ожидании, обошли и Альва, и Дестино по всем сторонам, но не давали себя права пустить кулаки в ход, пока их капитан, горделиво стоя во весь свой низкий рост, выводил что-то на карте. — Мало дорог на твоей бумаге, — говорил тогда старый матрос, глядя на зарисовки местности. — Вот здесь — где раньше дикий заповедник был — вообще нет ни одной из новых троп. Ей, Дуг, Кэйс! Один ж из вас до морской жизни охотником был, а? — один из мужиков, виднеющихся в боковом зрении Альвелиона, кивнул. — До ЭйчПиВи доходил? На, рисуй. Так, чтоб восточнее держали, рисуй. Мужик, больше Альва где-то раза в полтора, подошёл и, бросив самый что ни на есть звериный взгляд на южанина, принялся медленно выводить дорогу на бумаге, которую, и парень был готов покляться в правдивости, практически разрезало под каждое движение той руки. Минута, другая. Матрос отдал карту главному, а главный, не сказав ни слова, кивнул да принялся сверяться с нарисованным. — Во… Вот тут — да, да… Во, вот это уже дело! Поедете там. Много валежника, зверья, просто спрятаться от живых и мёртвых, от снега — как найтовы тянуть. И поедете так, как тут нарисовано, — ткнул он в бумагу задубевшим, изрезанным да иссоленным тысячи раз пальцем. — Свернёте не туда — ваши проблемы и будут. Недолго. Если караван Лжеца поедет не пустым — он тоже должен будет быть где-то там. Если нет — будете ехать быстрее него. Но я бы не рассчитывал догнать его на ходу. — Мне и не нужно, — шагнул парень вперёд, чтобы забрать карту, старик не сопротивлялся. — Если вдруг заедете на территорию, ограждённую там заборами — будьте осторожнее с хозяином. Раньше он был неплохим человеком, — снял Паромщик очки, закинув их в карман, — но слухи теперьча о нём дурные ходят. За теми словами по лицу наёмника проследовал удар. Нескоординированный, даже чуть косой, но довольно сильный и резкий для старика. Левая скула завыла ноющей болью, получив лишнюю красную отметину чуть подёртой кожи, но — и только. Альвелион, чьё лицо немного развернулось да порозовело от удара, а голова вскружилась, не сразу вернулся в первоначальное положение. Но когда он это сделал, то отчётливо прочёл и в молчании вокруг себя, и во взгляде старого матроса то, что хоть последний и проявлял неуважение, но поднимать руку на хозяина пришедший гость не должен. — А теперь езжайте отсюда со своими уокерами***, окуни гваделупские***, — сказал тому на прощание Паромщик, вновь надев очки на нос, отчего с того на толстенную накидку упала пара красных капель. — Вернетесь — и каждый из нас, вот тебе моё слово, с вашими пальцами на крючках рыбачить будет. А вы будете смотреть. Это ясно? Матросы тут же пришли в себя, словно отошедшие от контузии, и разразились громким смехом, грубо отталкивая Дестино к выходу, а Альвелиона — вытаскивая туда же. Возможно, Сэм был в чём-то прав — глупо было делать то, что сделал наёмник. Но хотя бы для того, чтобы понять, что иначе, чем выдворить чужаков-южан с позором, Паромщику поступить было нельзя, парню мозгов хватало. — Наверное, не понимаю, — ответил Альвелион к Дестино, вновь уставившись в темноту ночи. — Старик же вышел из нашего разговора не с целым носом… — В том-то и дело, солнышко, что не понимаешь. Вот, взять Сэмми и меня, например, — заговорил мужчина осторожнее. — Ты думаешь, почему меня перестали стали искать мои ребята? Или почему вообще искали так усердно, как башмак, который ты держал в подсобке двадцать лет, потому что было жалко выбрасывать, а? Потому что знают: я бы не убежал, будь я живой. Я б быстрее сдох, чем бросился наутёк. Как и любой из них. А здесь — и, я думаю, что неслепой ты тож это увидел — люди одиночные довольно… Самобытные и самодостаточные. — Как и везде за границами Золота. — Нет! Понимаешь, в этом ведь и фишка — не так. Есть, значит, Синие на крайнем северо-западе, есть Сыны Свободы на северо-востоке, есть Возродившиеся Ангелы с их долбанутыми рычащими байками, есть Парни Эй-Би-Кью, есть Единство — везде южнее северной границы старушки-Америки существует хоть какая-то… Зависимость. Человека от человека. Я не обижаюсь на Сэмми за то, что он меня вытащил — не дебил же я. Но суть в том, парнишка, что этот самый юг и север — отличия между ними — вокруг тебя всё. Как люди видят. Как думают. Как сами отличия и делают. А ты этого понимать не желаешь. Не допетриваешь же, что я, вот, южанин, а Сэм — северянин, и с этим уже никогда ничего не поделать… А стоило бы понимать. Одинокий мустанг медленно вилял ночными руинами, оставшимися от когда-то дорог. Карты Сэма, едва-едва заходящие через границы Старых Штатов, были странно изрисованы довольно мелкими линиями для острого да агрессивного нажатия матроса, не так давно испепеляющего Альвелиона ненавистным взглядом. Завитые да неровные, они шли странными узлами через место, подписанное как «HPV», что означало бы это ни означало. Шли косо, шли ровно, шли завитками да настоящими морскими узлами — такими, какие примерно вил желудок самого наёмника в тот момент. Однако в какой-то мере та мысль давала ему надежду в ночной глуши: мысль о том, что голод, что разъехавшиеся дороги, расплывшиеся пометки на карте, снесённые стаями ориентиры и бандиты — что это всё замедляло куда более сильно замедляло громоздкий караван. «Наверняка перегоните», — вспоминал слова Паромщика Альвелион, и понимал, что да — наверняка. До ближайшей точки сбора по прямой было… Двести миль? Двести пятьдесят? На хорошей скорости да на чистых дорогах, это наверняка был бы день-другой езды. Но что-то холодным мёрзлым рисунком на окне, заспанным Дестино, и без того едва справляющегося с управлением, подсказывало наёмнику, что, несмотря на спешку, их мустанг гнать вперёд не будет. Но, вновь-таки, это означало, что караван — тоже. В неспешной дороге прошла ночь и часть утра. Серовласый водитель вёл неспешно, очень осторожно, а Лиам всё всматривался в очертания деревьев, медленно плывущих чёрной стеной за окном. Многочисленные, властные тёмные хозяева лесов проникали на старые дороги, напрочь разрушая асфальт, корёжили дорожное покрытие, пока темнота превращала его в подлое подобие шпилей гор, острых и опасных, так и манящих одну из шин мустанга напороться на них. Думать у парня получалось слабо в ту ночь. А всё, о чём все же думалось, не приносило никакого удовлетворения. «Северяне», «южане», «свои», «чужие», «Золото», «наёмники», «французы» и «Библиотекари» — в голову лезло подлое осознание некоторых слов tsitsimime о том, что человек так или иначе хочет для себя всё определить, и определить он хочет по-своему. Всю дорогу до Старой Канады на инквизитора глядели, как на странника — желанного гостя или же приблудившуюся собаку — неважно. В Монреале же… Даже нет! Ещё в Раю «северяне» — и без того разрозненный меж собой народ — сразу дали ему понять, что он — это «южанин», чужак, чью личину они всегда вмещали в одно слово, принимали ли они к себе того южанина али гнали с порога. Но правильно ведь говорил Сэм: они — тоже и южане для кого-то, и «южане». И, что главное, как Альвелион сам с таким севером мог доверять людям, закалённым в его холоде? Джонсу? Аврелии с Лилией? Даже Сэму, с кем он ехал? А… А Дестино? Наверное, никак. Наверное, этого делать не то, что не стоило — стоило бы корить себя хоть за малейший признак того доверия. Ведь «южанин» — это и есть тот самый ярлык, «южанин» — это способ показать человеку то, что никому ни он сам, ни уверенность в нём не нужны, «южанин» — это воплотившаяся в слове разобщённость. И, глядя за промёрзшее инеем окно, парень понимал: такую разобщённость, такой холод не одолеть никому. Не сейчас. Не здесь. — Скажи мне лучше вот, что, Ди, — вдруг осенила парня мысль, так что он заговорил сквозь сон. — Ты же знал, каким способом твои собираются покинуть остров? — Дестино молчал. — Знал ведь? — Мог только предполагать, солнышко. — Тогда почему не проверил их все, а решил сразу ехать с нами? — Кроме того, что они уехали отовсюду день-другой назад? — Альвелиона не устраивал такой ответ. — Думается мне, ты меня как-то недостаточно слушал, — схватился тут же за первое предложение мужчина. — Они, как и мы, в спешке сейчас. Морозы здесь суровые — я это уже сказать могу. Если не успеют — придётся зимовать. А зимовать негде. И нам — тоже. Мы-то ещё можем позволить себе короткие остановки — быстрая машина, мало людей, но вот они… — Дестино на мгновенье перевёл взгляд на Лиама и тут же замолчал — по нему было видно, насколько его отвращала эта полуправда, так что на том разговор и закончился. В последние часы ночи, когда время уже близилось к рассвету, дремота всё же пустила парня в свои крепкие объятия. Среди тревожных образов да беспокойных снов то и дело мелькало что-то родное, что-то такое далёкое и одновременно близкое. Но что — это парень тут же забывал, стоило ему хоть на миг вынырнуть из очередной дрёмы. Прискорбно, но чем-то даже полезно — грёзам должно оставаться во снах. Позже же, когда уже проснулся Сэм, а мустанг замер где-то посреди глуши, Альвелион, сумевший за то время лишь подремать, понял, что находились они уже в том самом «HPV», которое, как ему сказал тот самый Сэм, было акронимом «High Peaks Wilderness\Дикие Земли Высоких Вершин» — местностей, малолюдных ещё в Старом мире, так что путь по ним должен был быть безо всяких странников или проблем. Однако вслед за медленно падающими снежками также вернулся и голод, терзающий желудок сотнями и тысячами мелких иголок ели, что медленно покрывались белым мокрым покрывалом. Все гильзы в Монреале ушли, в основном, на топливо, а от смеси ягод да звериного жира, что таскал с собою Сэм, воротило до колик. Да — хорошо, что у них был мобильный автомобиль. Потому что теми же коликами наёмник чувствовал: останавливаться им всё же придётся. — Слушай, солнышко, — как на следующий день будет успокаивать Дестино явно убаюкивающим тоном, — сдаётся мне, большому каравану — а пару соплей и машину «караваном» не назовут, так что у наших размер приличный, поверь — нужно будет тоже останавливаться для того, чтобы набрать запасов. Им-то некуда бежать — день-другой они могут стать где-угодно, а чем теплее на земле будет… В смысле этого… Высоты… Низоты… Расстояния до экватора! Тем на большее, значит, количество дней, они будут останавливаться. Не сцы. *** — О! А вот и собачка! — услышал ворон радостный смех старухи Амбигетты, только Ричи, идущий позади него да тычущий стволом, вошёл в дом. — Живой! — О! — перекривлял он. — А вот и старая трухлявая пи!.. Кюр, идущая за парнем, влепила тому смачную оплеуху. По её мимике без единого слова было понятно, что даже если какой-то факт и в мире был известен всем, произносить его не всегда являлось уместным занятием. Ричи, на удивление, отреагировал максимально спокойно — никак, вошёл дальше точно таким образом, будто ничего и не говорил. Дом, пускай и побитый, вновь постарался ожить. Вошедший внутрь Джексон плохо скрывал собственное удивление, когда увидел, что женщины в полутьме обступили толпой Спектра, словно утята — маму-утку, а затем по одной отходили к Джексону да рассказывали о сумасшедших южанах, решивших спрятаться от мертвецов на самом видном месте, об их настолько отчаянном бесстрашии, что «эти, как кажется, себе только смерти и искали». Ворон посматривал на побитого старика, чье лицо было орошено мелкими ранами, да на контур опилок, опавших на полу, и чётко для себя понимал: тут всё было ровно так, как и у них самих, ровно так, как испуганные беглянки и рассказывали — опасно близко. Только все собрались, включая Мана, что, как оказалось, всё то время сновался в одном из элеваторов, «в двух шагах от себя видя этих здоровенных уродов», тут же было принято решение собирать пожитки из холодеющего с каждой секундой дома да уезжать по более безопасным дорогам и мостам, что означало: восточнее или западнее текущего маршрута. С востока вдоль всего Сейнте-Мартине проходила речушка, через которую были целыми лишь единицы мостов, но дальше до самого Питтсбурга вдоль некого «HPV» были лишь одинаково заросшие поля да домишки. С запада же стояла та самая «HPV» — зона, по заявлению караванщика, безопасная, хотя и очень путанная — старые дороги были, в основном, разрушены, а новые часто заметало буранами и смывало повадками. Однако с обоими вариантами дороги спорить никто не желал. — …И ещё одно, южанин… Джексон отвёл в сторону Спектра, сказав ему пару слов, после чего тут же принялся собирать пожитки по дому. Час, другой… Большинство женщин уже вышло к тому моменту, Ман с оставшимися северянами заканчивал приготовление машин, в которых придётся уживаться. Хлопок двери Джексоном, что тоже уходил в кромешную темноту ночи, наконец оставил южан наедине среди южан, и всем им нетрудно было догадаться, что именно говорил грузный караванщик Призраку Юга. — Чё, в благодарности кланялся? — заулыбался Ричи с сумками в одной руке и «Уильямом» — в другой, прервав тишину. — О, как этот кабаняра себя теперь ведёт, а, старый? Как в самом начале ходил — так вообще нос воротил. Как его долбоёбы легли в баре — так «я не буду терпеть такого от калеки». А тут!.. Однако Спектр, действительно похожий на призрака в темноте, холодно прервал парня, не дав тому закончить и сказав, что тот предполагает слишком оптимистичные вещи: — Я не верю его лести. И тебе, если ты не полный придурок, верить не советую. Ты правильно сказал: до этого он проявлял лишь полное презрение. Я считаю, ничего внутри него не изменилось. Душа! — обернулся он на Юника, едва освещаемого светом слабой в те дни Луны. — Когда мы поедем — времени для твоих откровений вряд ли будет. Как и места. А твой мешок наверняка теряет свои свойства, — кивнул он куда-то в сторону пояса мужчины. — К чему клонишь? — прошипел демон. — Мы двинемся с места через час, как максимум. Не затягивай. На то высокий да худощавый мужчина зло оскалился, принимаясь выискивать что-то по дому. «Жалкие глупцы, — проносился голос у него в голове. — Они не ведают Твою миссию. Они не ведают Твоё слово!». Словно буквально час назад и не было смертельной опасности, объединяющей людей и нелюдей, северян и южан. Каждый из людей вновь стал сам по себе, и Ворон прекрасно знал для себя — то было не «словно», так было и всегда. Север редко знал времена объединений. Новый север, по крайней мере, редко знал. Старики, пришедшие с Радиссоном и Де Голлем, давно умерли. Их общая цель и дух — завоевания, былой горячей крови, жаждущей свою землю назад — они загнили вместе с такими, как Безумный Лин, боящимися принять ответственность, сгинули в жестокой болезни вместе с Верном. Нынешний север, как подмечал для себя Эммет, был очень похож на далёкие-далёкие обезлюдненные земли у Полярного Круга, о коих он читал в редких книгах. И люди на этих землях были такими же, как там — со связями между собой столь слабыми и незримыми, что иногда их важность терялась даже для них самих. В конце концов, Юник рывком поднял с пола у одинокого стула какой-то мешок и, уставившись на Ворона, двинулся к последнему. Джонс напрягся, а уголки его губ растянулись в острую улыбку. Он знал такие взгляды — собранные, молчаливые, решительные. С таким взглядом на него обычно шёл некто, не желающий ни говорить, ни объяснять — только убить. А «откровения», чем бы они ни были, не звучали хорошо. Эммет попытался дёрнуться с места, но Ричард уже держал его своей железной хваткой, недоумевая смотря куда-то в сторону старика. Спектр молчал. Слишком долго молчал. — Душа! — окликнул он наконец Юника, когда тот уже тенью навис над обоими. — Он нужен мне живым. В здравом рассудке и в состоянии, готовом к физическим нагрузкам через час, как максимум. Первый Охотник оглянулся через плечо, блистая в ночи сине-серебренной рамой красных окуляров. Что может понимать себе этот лже-Призрак? Что хочет? Правильное Откровение требует долгой подготовки и правильного места, а за то время, что они шли по дорогам до этого покрытого грехами дома, Юник не видел ни одного проклятого места, ни единого намёка на рассадник клятых. Да… Не такого бы Откровения желал он Уильяму из Джонсборо. Не такого. — Для того, чтобы не был он в рассудке, понадобилось бы гораздо больше, — ответил Душа Калифорнии, скалясь. — Время Откровения выходит, — объяснил он, приподняв мешок. — Места же для него нужного — его нет. Он будет «в состоянии к часу, как максимум». Моё слово. — А твои отпевы целебными свойствами обладают, что ли? — зло пошутил Эммет. — Потому что единственное моё «в состоянии» сейчас — это продрыхнуть пару дней как после жёсткой попойки, — пошутил, но также и посмотрел в сторону Ричарда, прекрасно знающего — демон не блефовал. Однако парень повиновался приказам, как и был должен, а Юник, не сказав ни слова, взял «Уильяма» под руку да пошёл наружу. Из себя Ворон сохранял привычную ему холодность и язву, головой же, однако, пытался перебирать то, что он мог знать про своего нового надсмотрщика. Пожалуй, именно ответ «ничего» и привносил ту напряженность в его мышцы и голову. Под холодной луной монреальской ночи засохшие поля будто обрастали бледно-синей коркой льда. Люди, словно духи прошлого, охолодевшими да захудалыми тенями бродили от одной машине к другой, стараясь как можно поспешнее покинуть тот леденеющий через побитую стену дом да иссохшее от жизни место. Однако при виде двух выродков, покинувших дом, те самые духи остолбенели, лишь затем медленно расходясь далее по своим делам. Худощавые, словно мертвецы, бледно-землистые, словно самая тучная северная ночь, два демона медленно шли куда-то в сторону амбара. И никто не хотел задавать им вопросов. — Неразговорчивые — не совсем мой тип, красноглазый, — язвил Джонс, посматривая в сторону Юника. — Колись, что тебе от меня нужно? — однако худощавый мужчина молчал; Эммет резко остановился, заставив надсмотрщика врезаться в него плечом. — Не выёбывайся, говорю, — на то уже обернулось несколько «духов», любопытно таращась к источнику противного низкого голоса. — Если бы хотел меня грохнуть — попытался бы в тоннеле, а не сбежал под конец, строя из себя героя. Если зассал убивать честно — мог бы придушить в любой из этих дней и сбежать — только зенки бы твои в темноте и сверкали. Что ты от меня хочешь на своём этом «откровении»? Первого Охотника же такая ситуация чем-то даже тешила. Чувство того, что Уильяма из Джонсборо пугало ничто иное, как неизвестность, определённо давало ему ощущение, чем-то схожее на исключительно приятное и забавное в своём роде дежавю. — Увидишь, Уильям, — толкнул Душа вперёд своего врага. — Узреешь и поймёшь. Наполовину разрушенный амбар виднелся в темноте ночи жутким поверженным чудовищем, настоящим порождением бездны, сломленным да зверски разорванным неизвестным, наверняка ещё большим злом. Раскинув свои острые да несимметричные клыки к ночи, запрокинув огромную пасть, которой казался выбитый рефиамами угол, на луну, то чудовище молящим тоном выло, скрипело да поскрипывало из последних сил. Умоляло ли оно спасти его от жуткой смерти или же добить, подарив менее мучительную — то было неизвестно. Никто его не слушал. Никто не хотел. Ворон осторожно шагал в пасть тому чудовищу, медленно перебирая варианты о том, какие могли быть планы у демона позади. Этот мешок, что он искал… Да, голубоглазый мутант уже точно видел такой однажды. Видел даже более, чем один раз — обычно, в таком держали… что же? Что? Когда они вдвоём спустились вниз, Эммет не сразу узнал то помещение, в котором был ещё несколько часов назад. За осевшей пылью виднелись упавшие полки, разгромленные в сплошное месиво из опилок, досок, стекла и разных тканей. Видимо, колосс очень сильно бушевал, пока нашёл наконец выход. Небольшие ручейки крови того получеловека, красно-серые острые части полок да металлический заклёпок, торчащих к миру в своей вывернутой позе. Да — этот колосс явно бился насмерть на своём пустом поле. Юник по-хозяйски осмотрелся в забытых руинах, не находя того, что ему было нужно. В самом нутре монстра, в побитом, как и сам мир после Слома Печатей, подвальчике… И это здесь он должен был делать работу Бога? Здесь исполнять Его Волю? Не сказав ни слова, Первый Охотник взял Уильяма под руку и грубо потащил наверх. «Да — наверху будет сподручнее, и ты знаешь это, — говорил голос в голове. — Наверху миру громче будет слышна и Воля Его, и демона правда». Вновь оказавшись среди холодного зимнего ветра, Эммет окончательно потерялся в догадках, словно обычный человек — в темноте вечерних сумерек. Ни в тот момент, когда его надзиратель принялся привязывать его к одной из опор амбара, лишённую всех металлических листов под корню, ни когда принялся разворачивать тот самый мешок, демон не мог понять, догадаться о том, что же было от него нужно, чем же было то, что называли «откровением». В одной руке у Юника показался старый противогаз типа защитной маски, что Ворон едва-едва различил в образе ночи. Большое исцарапанное стекло кое-как прилегало к потёртой да подёртой резине самого дурно пахнущего противогаза, от которого шла неизвестно чем скреплённая трубка. Только тогда в том мешке, что волочился у конвоира на поясе, Ворон узнал систему фильтрации. Дыхательный мешок, регенеративный патрон в непрочном каркасе — всё то, стоило Юнику достать систему из ткани, выглядело до жути извращённо, неприменимо для обычных целей. Однако именно так, как увидел по взгляду второго демона Эммет, это и собирались применять. — Какого хера? — однако что-то подсказывало Ворону, что-то, видящее в этой системе нечто до жути знакомое — ему стоило бы бояться. — Мне и так дышится нормально, ублюдок белобрысый. Словно забытое давным-давно воспоминание, словно фантомное видение, что случайно влилось в память, выдав себя за настоящую историю из жизни, что-то страшное мелькало в голове Эммета «Ворона» Джонса. Что-то, несущее дрянной да дерущей горло гнилью, что-то, напоминающее ему о том, кто он и что он. И его конвоир — он, выглядящий лишь одиноким тёмным силуэтом посреди разорванного в клочья амбара, тоже выглядел до жути знакомо. Только силуэт подобный Эммет уже очень давно не видел. — Именем Его и волей своею, — Юник подсоединил трубу к мешку и подошёл к своему пленнику, практически идеально спрятанному во тьме ночи. — Волею Его и рукою своею, — подошёл и, взяв мешок в одну руку, а маску — в другую, замер, выровнявшись. — Рукою Его и кровью своею! И ровно в тот миг, когда зловоние от рубки дотянуло до носа, очень далёкий, очень давно потерявшийся мальчишка отозвался паникующим голосом в голове Ворона. И говорил он лишь о том, что того, что с ним сейчас должно было произойти, точно не могло быть. — Подожди! — вскрикнул Эммет, оскалившись. — Да очистишься же ты во Грехе! И с теми словами тёмный силуэт демона не просто подставил, а буквально вжал дыхательную маску в лицо пленника. В нос тут же ударил сладковато-режущий запах, а горло тут же начало першить от той части содержимого мешка, что буквально влетела в лёгкие вместе с резким взмахом Юника. «Не дыши! — твердило нутро Ворона. — Не смей! — в голове мельком проносились видения старых захудалых лабораторий; людей, извивающихся в кожаных путах; игл и труб, идущих куда-то от тела. — Не смей, блядь, дышать!». В своё время Эволюция считала высших — перебежчиков, а позже — демонов, самыми интересными субъектами для изучения. Кроме отсутствия территориально обоснованных мутаций, присущих стандартным подтипам, высшие также имели тенденцию к так называемой «постоянной мутации штамма носителя» — из-за более ускоренных метаболических процессов, а также повышенной мозговой активности (по сравнению с ходячими исключительно, разумеется), паразит в телах высших проявлял куда более заметные признаки эволюционных процессов. Да — они всё ещё были несущественны и, чаще всего, не несли в себе прямой пользы, однако имели потенциал, делая из высших и демонов нечто вроде инкубатора — вместилища, способного вынашивать и видоизменять определённую разновидность паразита. Но по тем же причинам — ускоренных по отношению к «стандартным» процессов обмена и мозговой деятельности — заносить или же смешивать одну разновидность с другой всегда было очень рискованным делом, а для носителя — очень губительным. Как и с любыми другими организмами, как и с людьми, два штамма паразита, два мягко схожих подвида вели ожесточённую борьбу в теле и, что главное, мозгу высшего, пока не оставался только один. То, что происходило с разумом и телом «субъектов» после подобных смешиваний — всегда разное, идентичное в своей неповторимости и жестокости — Ворон желал бы никогда не видеть. А оттого он не дышал… Он старался… *Илона Ки — одна из первых восточных наёмников-сталкеров, вставших на службу у военных учёных после массового причала боевых атомных авианосцев к берегам западного побережья (в военной истории события названы операцией «Новая Гавань»); известна на территории Вирджинии, Западной Вирджинии, а также Кентукки как «Морось». *Ли Эмануель Маслоу — доверенный степняк на диком юге Старых Штатов, водящий караваны с Sueño Las Estepas (исп.) или же Сном Степей, а также El De Arriba (исп.) или же Тем, Что Выше от Калифорнии до Нового Техаса в сороковые-шестидесятые года двадцать первого столетия; участник Резни Призраков Калифорнии, получивший заслуженный посмертный почёт. *Даниэль Уолпол — полевой военный учёный, исследующий паразита ещё со времен Поколения Два (начало 2040-х годов); участник четырнадцати вылазок за Стену, в том числе — в составе поисковых групп Чёрного Золота; позже — пилигрим, известный на юге Старых Штатов под прозвищем «PhD». **«Змеиные бошки в виски» — В дешёвые сорта самогонного виски часто добавляют разные примеси, чтобы компенсировать бедную или грязную воду, а также второсортные ингредиенты, в числе подобных добавок — змеиные головы. **Баюшники — Bayou folk (англ.), прозвище для жителей болотной местности в штатах Луизиана, Алабама и Миссисипи, США, т.к. те же болота местные часто называют Баю — Bayou (англ.); альтернативным прозвищем является «болотник» — wetlander (англ.) и точно так же Болота Луизины в альтернативе называют Wetlands of Louisiana (англ.). **Са’ар — sa’ar (англ.), вариант произношения слова «сэр» в южных штатах США. ***Уокер — Walker (англ.), короткое прозвище для револьвера модели Colt Walker, официального оружия-символа штата Техас, США. ***Гваделупийский окунь — Guadalupe bass (англ.), ендемик, а также официальная рыба-символ штата Техас, США.