За день до нашей смерти: Lost

Однажды я держал на прицеле своего заклятого врага -

самого небезразличного мне человека на этой чёртовой земле.

Я надеюсь, ты никогда… не поймёшь смысл этих слов.

Виктор к Лосту

«Вставай, — в голове юного Альвэ призраком звучал голос отца, смешиваясь со вполне реальным треском от догорающего основания одинокого домишки. Стоящий за пару миль до самой Стены многие годы, он часто защищал своими стенами от угроз по ту сторону, однако же перед угрозой внутренней оказался беззащитен. Впрочем, как и его хозяева. — Вставай, сын мой». На глаза болезненно давил собственный череп, как на лёгкие — вес брошенных сверху холодеющих тел. В бреду из застывшего в ноздрях запаха жжёных волос да горелой кожи, в мешанине из вкуса железа от собственных разбитых губ, прилипающих к красным зубам, да земли, сыплющейся с краёв ямы, реальным было только одно: смерть. Его мать, его брат, его отец, звучащий отголоском сознания — все они были мертвы, все они тянули своим весом в мир мёртвых и его самого, ломая рёбра да приближая встречу со Святой Смертью. Он уже не раз переживал эту ночь в своих снах — хорошо знал, что именно первым увидит, открыв глаза. Оттого открывать он их совсем не хотел. «Вставай!» — однако вскричал голос ударом по грудной клетке от очередного упавшего тела, заставив мальчика выплюнуть кровь вместе с выдохом и резко да хрипло вдохнуть во вжатые лёгкие. От порывов ветра, режущих горло, веяло странным для той ночи холодом… Всё-таки преодолев страх и открыв веки, удивлённый да испуганный Альвэ обнаружил себя посреди леса, незнакомого и чужого тому частому сну. Он был всё так же, как и всегда, завален трупами. Через их аккуратные пулевые отверстия и мерзкие резные раны текла кровь вперемешку с желчью. Двинуться было нельзя. Всё, что оставалось — держать мертвецов над собой, не давая их весу окончательно сломать своё хрупкое тело. Однако, в отличие от многих предыдущих ночей, он не узнавал ни одеяний покойников, ни лиц. Из тех, в крайнем случае, у кого лицо было не опалено и не сожжено до почерневшей кости. Посреди чистого звёздного неба, виднеющегося из-за тел, царствовала почти полная Луна, скрывающаяся во тьме лишь на четверть. Мальчик лежал и, глядя в ночь, всё не мог понять. Не мог даже ощутить за той привычкой, что выработалась десятками и сотнями похожих сновидений, что руки его, держащие трупы, были прочнее и выносливее. Не мог осознать, что ноющих ран, синеющих ссадин да синяков под одеждой было несравненно меньше, а плохо затянувшихся шрамов и едва-едва заметных розоватых полос после таких заживлений — несравненно больше. В конце концов, не мог даже увидеть, что огонь — тот привычный запах золы, что смешивался с вонью от обгоревших трупов, исходил вовсе не от сожжённого дома, но — от горящего вдали леса. На лоб Альвэ упала редкая той ночи снежинка, словно пробуждая в нём сознание. Затем — ещё одна — прямо на губы. Странная, довольно горькая и тёплая, не тающая. Он знал, что он должен был бы делать в том сне, будь он таким, как и всегда. Знал, что ему следовало бы взять себя в руки, перестать плакать и ныть о той смерти, что прошла мимо него лишь неведомым ему ни ранее, ни позже счастьем. Выбираться из-под тех тел, что уже никогда не будут его семьёй. Смотреть на них и прощаться. Прощаться с забитым до смерти отцом, чья перекошенная челюсть без половины зубов запомнилась ему даже лучше, чем все предыдущие образы отца при жизни. С избитой и зарезанной матерью, наверняка не раз изнасилованной теми выродками, что мнили себя благородными рыцарями в прошедшие дни. С застреленным братом, что по вине самого Альвэ получил свою смерть первым, но, по злой иронии, умер легче и быстрее всех. Ему нужно было бы прощаться и лезть прочь из той неглубокой ямы за амбаром, что они с отцом использовали под свалку, наверх — к жизни. Чтобы затем ползти, ковылять, идти вперёд — всё дальше и дальше ото сна. Чтобы понять смысл того, что называют истинным правосудием. Но… что же было ему делать здесь? Что было делать в такую ночь? Альвелион напряг руки сильнее, дабы выбраться из-под тел, но с отчаянием и непониманием для себя обнаружил: что-то давило на его нижнюю часть тела камнем так сильно, что он чувствовал её все слабее и слабее. Одна попытка, другая… Но — нет. Когда же он осознал бесполезность тех рвений, его взгляд начала метаться со стороны в сторону. Вновь вразрез привычному кошмару, он вдруг обнаружил, что лежал вовсе не в неглубокой яме, но — на обычной земле, едва-едва покрытой простынёй снега. Чернеющие деревья стояли круглой стеной в десятках футов. Тлеющие, заканчивающие сотнями да тысячами мелких опалённых ветвей и угольков. Маленькие кусочки пламени, подобно фотогенным насекомым, кружили в танце ночи своим жарким огнём. Нарезая спиралями небо, они устремлялись вверх без исключения, превращаясь в пепел где-то на высоте и падая тем же «снегом» на землю. А ещё дальше — где-то за полосой бледно-синих деревьев — полыхал ярким огнём когда-то лагерь. Без криков, без воя, без выстрелов, не осмеливаясь прерывать ночную тишину с лёгким треском, медленно умирал. Даже то, что то был именно лагерь, юный Альвэ знал лишь сердцем, однако знал точно. Смерть ведь… всегда была в том сне. Смерть всегда брала своё. Вдруг откуда-то со стороны огня послышался хруст одиноких веток, следующий чьему-то тяжёлому, даже уставшему шагу. Мальчик резко развернулся в сторону звука и уставился в странную, очень неестественную темноту — сколь ярким был огонь за деревьями, столько же непроглядным да незримым — всё, что было возле тех деревьев, под ними или над ними. Бредущая во тьме тень представала взору полностью чёрными силуэтом, едва переваливающимся с ноги на ногу на фоне огней. То исчезая за темнотой одного дерева, то появляясь в игре света соседнего, она ощущалась неестественно-опасно своей медлительной целеустремлённостью, необъяснимыми — очень быстрыми и неспешными одновременно — движениями. Испуганное биение сердца парня в один миг принялся перебивать старый, но очень большой бубен, стучащий откуда-то из-за непроглядного кольца леса. Звонко да низко звуча диким, совершенно необузданным ритмом, с коим бросались в пляс древние племена вокруг костров как юга, так и севера, он будто сыпал огнём под каждый свой удар, будто приближал то странное существо всё ближе и ближе с каждым биением. Буквально за десяток секунд тень преодолела полосу деревьев и остановилась ровно за ней, готовая броситься вперёд. Только тень остановилась, как ещё одни шаги раздались прямо у уха Альвэ. Он резко развернул голову в сторону и увидел, как мимо него ровным, даже по-хищному осторожным шагом прошёл Эммет «Ворон» Джонс, не сводя окровавленного взгляда с тёмной фигуры. Бледный и покрытый синеющими артериями, словно та же Луна, просматриваемая из-за голых деревьев, он не замечал ничего вокруг. Почти ничего. К ритму барабанных, словно потакающих витающему духу охоты, присоединился шум не снега, но шуршащего в ветре льда, режущего кожу насквозь. А также — злобные насмешки тех самых диких племён, пляшущих извращёнными тенями во тьме леса позади, в самом пламени. О, они все точно знали эту ночь, требующую крови. И они были ей рады. «Джонс! — окликнул Альвэ того погрубевшим голосом. — Джонс!». Но Джонс не повёл и взглядом, словно ни трупов, ни самого парня там не было. Голоса племён завывали и смеялись всё сильнее, разгоняя угольки деревьев и языки огня в порывистой да животной пляске. Образ за образом, сформированный игрой света и тени, чудовище за чудовищем, тот ритм звучал всё громче и громче. Парень хотел было позвать своего попутчика вновь, но тени танцующих в ритуальном танце будто заглушали звуки своей подлостью. Барабан бил всё громче и ближе. Снег, словно формируясь лишь на подлёте — в идеально чистом небе, резал уши шуршанием ледяных песчинок всё сильнее. Шум полых человеческих костей, амулетами да ожерельями висящий на дикарях, бил в голову высокими нотами всё громче. «Джонс!» — вновь попытался окрикнуть Альвэ и, отпустив тела над собой, протянул руку к мужчине. Торс его тут же намертво прибило к земле, придавив лёгкие да позволяя лишь краем глаза наблюдать за уходящим прочь Эмметом. А тени всё смеялись, приближаясь ближе. Все измывались. Барабаны с воплями сузили круг к самим деревьям, и из тьмы последних порывистыми ручьями хлынула кровь. Заливая сначала ботинки тени, затем — Джонса, а затем — и волосы самого Альвэ. Алая и холодная, она будто лилась из темноты леса, из самого его существа, пока пламя и тени всё приближались, становились неразборчивее и быстрее. Мальчик тщетно пытался выбраться из-под горы трупов, перебирая руками по скользкой почве, пока и Джонс, и тот силуэт всё оценивали друг друга, вооружённые до зубов. А тени всё смеялись. Кровь быстро поднялась по щиколотку, и уже подбиралась к икрам, практически заливаясь придавленному Альвэ в рот да отдавая ото всюду запахом железа. Ритмы били настоящим безумием не только в ушах, но и в самой голове. Ритмы отдавали дикостью и самим пламенем, злорадостной жестокостью. Мальчик был уверен: tsitsimime улыбался хищной тени напротив, приближаясь к ней всё ближе. Улыбался так, как в недавно ушедшую ночь; так, будто бы желания вгрызться в глотку собственными зубами было у tsitsimime куда больше, нежели желания вновь быть человеком. «Помоги, Джонс! — всё пытался прокричать Альвелион, удерживая себя над кровью. — Джонс!» — но в ответ он видел лишь всё также чужую ему фигуру, повернувшую на него свой холодный, даже чуть неестественный из-за количества крови бледно-голубой взор. Да — он улыбался. «Джонс! — кровь залилась в глотку и быстро подобралась к носу да глазам, пока фигуры Эммета и незнакомой тени закружили вокруг, нарезая охотничьи круги; это был конец. — Джонс!». *** — Опять то же самое!.. Говорю тебе: не Джонс я! Не Джонс! — в гудящей и глушащей почти все звуки голове до боли звонко звучал чей-то высокий голос, пробиваясь вместе с холодом через темноту сознания. — Так и обидеться недолго… Спасаешь его, значит. Из-под завалов достаёшь. Вместо того самого Джонса!.. Который, был бы я рад знать, кто это. А он всё «Джонс, Джонс»! Боль возвращалась в тело незаметно, даже органично. По принципу медленно меняющей температуру воды, она бы и не давала о себе знать, не заставляй мозг думать о том, что чего-то не хватало. И только мысль подобная посещала голову, как второго шанса нырнуть в блаженное забвение уже не было, ибо вот она была — боль. Всё та же самая. Альвелион, хоть и слышал голос, старался не открывать глаз. Лёжа на чём-то, что давило пружинами рёбра чуть ли не до колющих ранений, инквизитор не был до конца уверен, был ли он в безопасности, но тошнило его от голода и головокружения слишком сильно, чтобы напрягать вестибулярный аппарат зрительной информацией и проверять. Мелкие уколы от иголок придавившей его ели чесались из-за плотного контакта с одеждой. Порезы на руках, не до конца зажившие в Монреале, зудели от обволакивающей их влажной ткани, что промокла, пока он лежал на снегу. Каждый ушиб, каждая мелкая ссадина, полученная как от ударов Герцога, так и от перетаскивания по земле через корни, отдавали странной, будто находящейся чуть-чуть вне тела гудящей болью. Чувствовало нормально себя только почти перерезанное горло… Наверняка лишь до той поры, пока парень молчал. А ещё был холод. Зимнее солнце, бьющее по векам очень ярким, очень бледным светом, нисколечки не грело, но лишь слепило собственной яркостью, отражённой от твердеющего снаружи снега. Влага на одежде, нагреваемая телом да охлаждаемая атмосферой, липла тонкой коркой к коже. Прохлада самого воздуха резала спокойное горло с каждым вдохом. Зима вне Нового Техаса ощущалась куда суровее, чем рассказывали редкие инквизиторы Эмиссара Отца, побывавшие в чужих землях. Куда жёстче и холоднее ощущался мир, чем в те моменты, когда парень слушал о том одиноком холоде да дикой жестокости на речах Девятой или от Гремучего. Однако в тот момент это даже же было частично хорошо. По крайней мере, так они говорили: «Если тебе ещё холодно, значит — всё хорошо». — Кто ты? — не открывая глаз, спросил парень. — И где я? — Там же, где тебя помирать оставили, — голос звучал высоко и очень чисто, даже немного певче. — Только — чуть севернее. И — чуть через реку. Не осознавая точного расположения из-за незнаний местности, Альвелион, всё же пересилив себя, открыл глаза и был тут же ослеплён яркими дневными лучами. Через помутневшее зрение он успел разглядеть то, что лежал среди какого-то затхлого домика, давным-давно повреждённого оползнями. Треснутые стены с льющимся из них светом, покосившаяся да осыпавшаяся крыша у самой большой трещины, выгнившая редкая мебель, что наверняка успела прийти в негодность ещё до становления Монреаля подземным городом. А также снег. Но — ничего о том, где именно он был. — Спокойно, — раздался тот же голос уже позади. — Ты в полуск… По-лу-сознательном провалялся достаточно долго, чтобы от мира белого отвыкнуть. Альв сморщился, инстинктивно прикрыл лицо руками и тут же замер от удивления на секунду — его руки не были связаны. Ноги — затёкшие, ватные, уставшие — тоже были свободными. То осознание пришло к нему примерно с тем же, как его глаза привыкли к свету, а тело окончательно распознало лежачее положение и какой-то старый диван под собой, что давил древними пружинами: он был уже не в плену. И, вместе с тем — не у Чёрного Золота. — Кто ты? — повторил он свой вопрос. — Сэм, — спокойно ответил голос и тут же умолк. — Просто «Сэм»? — Более или менее просто Сэм. Не из торговцев. Не из твоих. И не «Джонс». Если об этом вопрос. — По… — он попытался подняться на ноги, но головная боль и усталость решили за него, что лучше бы ему лежать дальше, раз он всё равно не связан. — Понятно. А кто ты тогда? Если ты не из тех, что меня бросили? — «Просто Сэм» молчал на тот вопрос, однако его собеседник намеревался настаивать, повысив голос. — Кто ты тогда?.. — Тот, с кем «спасибо за то, что спас меня» было бы более хорошим началом. Если тебе интересно: у меня и пушки не было. Когда всё началось. А оставили меня те, у кого они были. Точно так же, как и тебя. Только я почему-то не побежал сразу наутёк. Понимаешь, о чём я? — и парень понимал. Понимал, что «почему-то» было довольно точно подмеченной для него неясностью. — Не побежал, а прихватил с собой Ди. И тебя заодно. Или, думаешь, мне было просто тащить мужика под двести футов весом?.. А потом возвращаться в то адище, потому что увидел тело под ёлкой — тебя?.. В области зрения парня промелькнула затемнённая лучами солнца фигура Сэма — мужчины среднего, примерно такого же, как и сам Альвелион, роста. Широкая грудная клетка да плечи, прикрытые короткой тёплой накидкой, чем-то напоминающей старое, но очень утеплённое пончо с юга, выдавали в нём того, кто когда-то занимался физическим трудом и имел на этом достаточно пропитания. «Сдувшиеся» же ноги да руки в тёплых да тёмных одеждах, плотно прилегающих к телу, также говорили о том, что то время — или успеха, или занятия в принципе — уже прошло. — Нет, это было довольно непросто. Это если ты сомневаешься, что ответить, — ровные чёрные волосы до плеч были грубо и неумело подстрижены, из-за чего меняли форму на дугу то тут, то там. От формы той довольно интересно отскакивало солнце, переливаясь в сереющей черноте, словно в смоле. — И вот за это… Хотя бы за это! Стоило бы сказать «спасибо». Было бы неплохой благодарностью. Про то, что вас и охранять, и кормить, и… Вообще промолчу, — Сэм обернулся на Альвелиона и застыл в ожидании. Карие глаза с едва заметным синим ореолом слабо мерцали оранжевым в свете дня под низко опущенными ровными бровями. — Спасибо… — спустя непродолжительное молчание выдавил из своих подозрений Альв. — Уже лучше, — Сэм слабо кивнул, улыбнувшись, а его взгляд, смотрящий вечно исподлобья, тут же принял усталый вид. Даже грустный. — Догадался бы сам — было б приятнее. Но хоть что-то. Инквизитор пытался осмотреть дом, но вместо когда-то ярко-лазурных обоев, сейчас опадающих со стен под весом полувековой пыли; вместо осыпавшихся в труху деревянных ящичков, его взгляд видел смутные изображения прошлой — если прошлой — ночи. Кем бы ни был тот Сэм, он точно не врал в факте спасения — именно такой голос звучал где-то рядом, пока сам оглушённый да истощённый Альвелион, волочённый по снегу, смотрел на Луну объёмом в три четверти, позже появившуюся в его сне. Ночное небо, звуки выстрелов, хруст ветвей и… — А мы… Мы приехали сюда, верно ведь? — осторожно спросил он, глядя на стоящего опасно близко к треснутой части дома мужчину. — Верно, — отвлёкся он от окна с пустой да скошенной пластиковой рамой. — Что-то помнишь? — Немного… Шум двигателя. Стук защёлок на двери машины. Какое-то тарахтение… Не ответишь всё же, где эти?.. Этот?.. — слово «караван» будто не хотело формироваться в помутнённом сознании. — Да, конечно. Сразу после тебя. Мужчина взял что-то с подоконника и бросил парню. Уже налету предмета Альв осознал: то были обрезки от его пут. Поймав их, он замолчал на секунду и, пристально смотря на Сэма, прикидывал свои шансы. Пушек не было — это точно. Ножи и прочее — всё ещё в тот вечер забрал Ричи, которого позже сменил Спектр и перепроверил. Очнуться не в тех же верёвках, конечно, было приятно, но этот незнакомец и этот дом неизвестно, где… И что с остальными тогда? Что с Джонсом? — Слишком нервничаешь, — отвлёк Альвелиона Сэм, стряхивая с рук пыль подоконника. — Ты не на допросе. Не связан. Хотя был. И пушки при мне нет, чтоб угрожать тебе, — вскинул он плечами. — Спокойнее, — однако после той фразы Альв насторожился ещё больше. — Не пизди, — отрезал он, и, как житель куда более густонаселённого юга, имел на то подозрение полное право. На юге каждый носил пушку. Каждый тратил первые, вторые, третьи и даже четвёртые деньги — целое состояние, лишь бы найти себе стреляющую металлическую палку. — Хм. Ну, если тебе удобнее так, вот это есть, — мужчина достал из-под накидки, завязанной одной прочной нитью у ключиц, блестящий охотничий нож, известный также как нож Боуи. — А ещё — вон то, — указал он на лук да стрелы, стоящие у самого дивана. — Что? Не косись ты так, будто призрака увидел. Лук. Стрелы ещё к нему есть. Натягиваешь тетиву… Со стрелой, я имею ввиду. Потом отпускаешь, и… И это уже будет не угроза, а смерть. В общем-то… Да. Слишком много железа телу будет, — парень молчал. — Слушай, ты всё равно с голыми руками. Думать об угрозах или защитах… Тебе сейчас незачем. Я веду с тобой разговор. С одной стороны, Альвелион не ощущал опасности от лёгкости поведения Сэма, но, с другой стороны, этот факт только больше напрягал. Тем более, подобную лёгкость, хоть и более уверенную, инквизитор до этого чувствовал и у ещё одного человека — Герцога. Оттого и все следующие ответы, и сама «история» были максимально общими. А там, где нужно — выдуманы. Как и с Герцогом. Впрочем, Сэм той же самой проницательностью, что Герцог, не обладал. А оттого его всё более или менее устроило. — Ну, и придурок ты, — рассмеялся он. — Если правда, конечно. Ещё скажи, что был похож на того, кого они искали. Или что не догадался сразу сказать, что ты — это ты, — Альвелион смолчал. То ли от стыда, то ли от подозрения — сам он не разобрался. — Умён! Умён! Посмеявшись, «просто Сэм» всё же решил рассказать в ответ собственную историю. Часто замолкая и делая странные паузы, а также составляя нетипичные предложения, он начал с того, как вечером, когда лагерь был в минуте от отступления, болтал с одним из «южан». Тот рассказывал ему басни и жаловался, что стоять возле связанного мальчишки в карауле — то ещё испытание с его суставами. — Потом зазвучали выстрелы. Короткие и… чёткие. Будто сигнал какой от кого. Старик всполошился. Сказал приготовится к чему-то. Торговцы его не послушали. Да и я. Потом началась… паника. Все разбежались. Побрели куда-то. Я затаился у деревьев. Прижался к стволу и старался не шевелиться. Там, дальше… Ещё севернее, чем в этих тёплых краях — там только так и делают. Повсюду там горы. И холмы. Залитые солнцем либо прикрытые тучами. Куча деревьев. И почти без домов, построенных из них. Тебе бежать некуда. Чаще всего. Так что сидишь в удобном месте, обжимаешься со стволом. Или под листьями закапываешься. И ждёшь. Пока либо повернут… либо пройдут мимо. И пахнет ещё от них… Когда основная масса «ходоков» уже напрямую сражалась с людьми, Сэм решил медленно ретироваться из лагеря, оставив тех, что «побежали, даже не предупредив его». Люди начали отступать почти сразу, даже перегоняя временами мужчину в скорости противоположного движения, оставляя ему возможность идти по ещё не остывшему полю боя. — Тогда-то я и нашёл Ди. Валяющимся мордой в снегу. Не знаю, как он получил такой удар. Или как после такого живой вообще остался… Но я решил не оставлять его так. Взял под руки и понёс с собой. Там он уже… — Зачем? — перебил его Альв, прищурившись. Рассказчик делал много странностей по мнению инквизитора. О многом не говорил также. И, кроме причин своего альтруизма, о том, как изначально судьба свела «просто Сэма», караван и, что главнее, Чёрное Золото, «просто Сэм» также не упоминал. — Это твой товарищ? Напарник?.. — мужчина молчал на вопрос, будто не понимая. Или делая вид. — Зачем решил не оставлять, если хотел бежать от остальных? — А зачем оставлять? — нахмурился Сэм. — Чтобы умер? Убить — так он меня не убивал. До этого. Угрожать — не угрожал. Я, конечно, чувствую себя староватым рядом с ним иногда… Когда он подколы свои без умолку бросает. Но оно даже и к лучшему. Жить хочется. Ты бы лучше такой вопрос про себя задал. — Я и собираюсь. — Я… — Сэм помрачнел, отвернувшись. — Ты… Да хоть сожри тебя заживо! — раскинул он руки в стороны. — «Я и собираюсь»?! Мне тебе по голове вдарить и вернуть ходокам на закуску?! Связать обратно и выкуп требовать?! Голодом морить?! Несмотря на уже заготовленный на языке ответ, Альв смолчал на секунду и призадумался. Не то, чтобы на его пути из Нового Техаса в подземный Монреаль было много плохих людей. Не то, чтобы на его пути было много людей вовсе. Одиночество и собственные мысли сделали его более холодным, но недоверчивость… Должно быть, на него сказывались события последних нескольких дней. Уставший мозг и слабое тело делали так, как им проще — гребли всех и вся под одну гребёнку. Удобно. Но глупо. — Думаю, что я слишком долго был окружён теми, кто бил меня по голове, связывал и морил голодом, чтобы рассчитывать на что-то другое. А ты, по-моему, до этого прекрасно шёл среди них. Не люблю двоякости. Ты всё ещё не сказал, кто ты такой. — Зато любишь побузеть. И побольше. Тебе интересно дальше? История моя? — Альвелион кивнул утвердительно. — Хорошо. Значит, шиш тебе. А не история, — Сэм поднялся и, взяв лук, направился к выходу. — С такими уклонами…. И такими уклончивыми… Я не хочу делиться историями. И почему вообще? Ты про себя тоже нормально ничего так и не рассказал. Только Альв попытался встать, протестуя при этом, как голова его тут же заболела и закружилась так, словно череп его проминали его же собственные мозги. Инквизитор тут же упал на диван, выбив из гнилой ткани весом пару пружин. Ещё одна попытка. Ещё. Бесполезно. Осев, он попытался замереть, расположившись поудобнее, считая или же надеясь, что неподвижность головы облегчит боль. — Отдыхай. Раз всё-таки живой, — послышался голос с лестницы, слабо пробивающийся через туман сознания. «Бредятина, — отвернулся от слепящего света Альвелион, обхватив голову. — Даже, если всё — правда. Зачем было этому «просто Сэму» возвращаться? Потому что решил поступить по совести и не оставлять человека на смерть от холода? Потому что шёл за кем-то ещё, кто уже оказался мёртв? Потому что сейчас он врёт?.. И есть же ещё один. «Ди». А если он есть… Может, тогда это и не ложь. Хотя и по одёжке выглядит он действительно как живущий где-то на последнем Фронтире*. Но… Что он тогда делает здесь? И где остальные? Что теперь вообще делать дальше?». С теми беспокойными мыслями Альв постепенно проваливался в рваный и кружащий, но всё ещё очень желанный сон. Он и сам не успел заметить, как в очень ярких развалинах окончательно потемнело, хотя, как ему самому покажется позже, он вовсе и не спал. *The Last Frontier (англ.) — Последний Фронтир\Рубеж; слоган штата Аляска, США. *** — …и затем ещё долго в затвердевших от знойной бури снегах да при свете священной бледной Луны видели его. Одинокий белый волк бродил бесконечными голыми холмами. То исчезая во тьме холодной-синей тенью, то появляясь из неё последним виденьем. Люди говорят, сама ночь не сможет остановить его. И тот холод, что он несёт собою, испытывая самых отчаянных. Эммет не сразу понял, что очнулся. Словно пребывая в бреду, вместо привычной темноты он видел в своём бессознательном проблески света, обнажающие собою странные человеческие тени. То тут, то там, эти проблески показывали его глазами нечто и чужеродно-тёмное, и нечто, своим силуэтом всё же знакомое… Когда Джонс всё же очнулся, в нос ему ударил запах древесной пыли да свежей ночи, раздражающий каждый волосок влажным острым холодом. Где-то на фоне грузный голос, эхом отскакивающий от высоких деревянных потолков, рассказывал какие-то байки, убегающие от слуха перебежчика. В голове стояло замкнутое темнотою непонимание, вязкое и душное непринятие. Что произошло прошедшей ночью? А что должно было произойти? Обрывками воспоминаний в свете мыслей плясало лишь одно общее — желание. Мести, крови, расплаты. Слабое, будто бы затаившееся где-то глубоко в угоду усталости, до отвращения знакомое и даже… механическое? Да, точно. Но что было ещё? Что осталось? Кровь? Месть? Расплата? Или просто байки? Впрочем, если уж говорить о историях о крови, то в редких, но очень долгих беседах с Неем Зильбером, Джонс слышал подобные. О древних богах. О старых обрядах инуитов, прежде звавшихся инутами, а ещё прежде — ми’кмаками. О странных плясках ашкипоков и эшкипотов, говорящих на недоступном более к пониманию обрывчатом слоговом языке. О сказаниях далёких тиннех, верящих, что в человеке может жить дух зверя, вырывающийся наружу. Как рассказывал Ней, все эти истории, все чужеродные духи с жестокими судьбами, скованными в песнопения, долго были ограничены от мира белого человека с его невежеством плотной стеной страха перед холодом и одиночеством. Так было до той поры, пока самые слабые инуиты, потерявшие самобытность и определение, не бежали со своих земель далеко за холода. Подло и бесчестно, взяв меж своих трусливых рук лишь обрывки тех странных ритуалов и верований. Их то они и принесли «человеку южному». Одна из таких историй — от юитов, кажется — доносила о человеческом грехе. О том, что сама жажда крови и плоти человеческой, столь присущая ныне мертвецам в Новом мире, рождала собою чудовище, столь падкое до желания насытиться, что жажда та затмевала ему разум. И уже ничто, кроме серебра, не могло освободить душу, замкнутую в том слепом стремлении. Зильбер утверждал, что байка именно о «вендиго» или «вендинго» появилась в жилищах ютов — индейцев последнего непокорного Дикого Запада. Но появилась она в процессе перерождения из «вайе’эндего» — так называлось то создание ранее. В кровавой борьбе меж свистами стрел и едким, тихим шуршанием бесконечной травы, она потеряла что-то, отнятое как красным, так и белым человеком — она потеряла правду и прямоту севера. Старый отшельник Картрайта ведал Эммету о том, что настоящая жажда того чудища, проклятая грехом, была выше осознания. Выше жизни, выше естества человека или даже инстинктивного страха, присущего как людям, так и животным. И вайе‘эндего, каким бы сильным ни был, всегда заканчивал тем, что терялся в том голоде. Что питался самим собой. Под тёмными тучами солнца и под яркой луной… отгрызая кусок собственной плоти за куском. Когда же к нему возвращалось сознание — в редкие, очень непродолжительные моменты — он питал боль и ужас от содеянного, ибо даже животному не столь низкому они были присущи. Но затем… Затем вновь приходил голод. Белый человек верил, что вендиго был оставлен в назидание миру — чтобы люди, испытав себя, успокоили голодное и многострадальное чудовище. Но на самом же деле, как говорил Ней, вайе’эндэго в существе своём был всегда создан для мучения лишь себя самого. Вайе’эндего — это расплата. Отмщение трусу за попытку затеряться в снегах. Забвение. И наказание за него. Примерно то же ощущение забвения и последующего болезненного осознания часто переживал сам Эммет «Ворон» Джонс, раз за разом возвращаясь на сторону живых. Всё произошедшее смешивалось в голове в кашу. Словно в горячечном припадке, и мысли, и видения улетучивались куда-то вверх — прочь из головы. Смешиваясь с догадками да фантазиями так, что их уже было не отличить, они плашмя разбивались о череп. А затем лишь жалким подобием бесформенных воспоминаний стекали обратно в голову. Так получилось и в тот раз. Когда из ощущений Эммета было только голодное головокружение и текущая вниз из-за тряпки во рту да пустоты в желудке слюна, когда по телу гнал холод, а по рукам и ногам — онемение от верёвок, настоящим и единственным чувством в его голове было лишь отвращение от себя самого. От властвующей, очень реалистичной картины, стоящей в темноте закрытых глаз. Скрежет зубов, разгрызающих ещё теплую плоть. Запах мертвечины, застрявший в носоглотке вместе с паразитом. Чувство освобождающей ненависти ко всему, включая себя. И вкус плоти. Сырого мяса с вязким железом. Вряд ли какая-либо боль в те секунды смогла ба затмить то омерзение от самого себя. Ни одна из имеющихся не смогла точно. Впрочем, не то, чтобы за воем ветра, пробивающимся снаружи через пожухлый от холода мох меж досками, были слышны его стоны. Впрочем, не то, чтобы для тех редких людей, чьи сердцебиения ещё доставали до его слуха, эти самые стоны были громче, чем падающий снег за окном. Всем было плевать. И это было правильно. — Задёргался, — констатировал вдруг грузный голос, довершив свою историю. — Вишь — наши, как ты их называешь, россказни и мёртвого, и живого поднимут. — Я называю их россказнями не из желания оскорбить тебя или север, караванщик, — второй голос — тихий и сиплый, довольно старый — словно сливался с ветром в мелодичной хрипоте. — А потому что это россказни. Как для нас, так и для тебя. Или ты видел разорванные тела охотников? Одинокого израненного волка в холодной ночи? Не видел. Ты лишь «слышал истории». Мифические, бредовые, лживые — россказни. — А у вас, что, сказать хочешь, не так? — Нет. У нас даже хуже. Наши рассказы — ни один из них — не уступают твоим по мере нереалистичности или бредовости, или… — «Лживости», — с некой обидой в голосе дополнил собеседник. — Да. На то они и «россказни». «Значит, живой, — пронеслось в голове Джонса вместе с мимолётными видениями ночи, смешивающимися с видениями бесформенных теней. — Живой… Почему? Тот желтоглазый… Не убил меня… Не убил и считал, что я… Вот придурок. Ублюдок!..». — Ага. Типа того долбоёба с мечом, — вклинился третий, подбросив полено куда-то в огонь, и то уже через несколько секунд принялось «стрелять» исходящей влагой, от звуков которой кто-то да подёргивался. — Хороший пример, придурок. Хоть мне в нём и нет ничего интересного. Но есть показательное. Для вас, северян, легенды больше о силе природы и явлений нечеловеческих — духах, животных, дожде, если скучно будет. Аля юга, более полного людьми, идолом легенд становится превосходящий если не навыками, то количеством глупых попыток и численностью общей человек. — Вы глубоко копаете для хаерлинга*, Спектр, — обратилась к нему девушка с чрезвычайно мелодичным голосом. — И — для южанина. — Другие варианты исчерпываются ещё задолго до достижения моего возраста. Копаешь либо знания, либо — могилу. Другие варианты выживать у хаерлингов нет. Как и у кочевников. Я прав, караванщик? — Если тебе до лет твоих какой рыжий хрен не отрежет вместо пальцев голову — прав, — пробубнел тот. — Не начинай опять ныть, — зазвучал голос у самого Эммета. — Я и так уже от тебя наслушался. Сказал же: не было другого варианта в такой суете. Сам чёрт не знает, сколько б мы ещё до обеззараживающего добирались. И ты, хоть строишь из себя борова бубнящего, это знаешь. — Да?! — стул высоко заскрипел, и чье-то грузное тело поднялось с места, скрипя половицами да подгоняя эхо по пустым стенам да окнам своими тяжелыми шагами. — А чего ты их мне почти под корень срубил, а не шматы, за какие укусили, а, сын сукин?! — Да потому что будь я проклят самой Луной, если бы оставил тебе хоть шанс пытаться наяривать себе по ночам этими обрубками! Тут бы весь лагерь целую ночь от твоих попыток дыбом вставал! Напряжение в воздухе, зависшее у самого лежащего Джонса, ощущалось всеми, кроме него самого, слышащего сердцебиения разговаривающих. «И все эти люди, сидящие здесь… Нет, не все. Я же… я убил кого-то? Верно? Верно. Убил много. Я привёл к ним чёртову стаю… Живучие… Вот ведь живучие…». — А-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! Верно! — ляснул здоровяк собеседника по плечу. — Потому что был бы я проклят ею же, если бы не попытался! — Придурки, — фыркнула женщина, бубня себе под нос старым да угнетающе-скрипящим голосом. — Нашли из-за чего морды друг-другу бить. Сейчас вообще мертвяки сбегутся на ор ваш! И посмотрим, как смеяться будете, когда в церкви помрёте! Ты, Джексон, живой остался — за это спасибо сказал бы. А Ман вообще целёхоньким из этой ночи вышел, как от волка охотник чёртов. Пока Карен обглодали до кости! — Чего ты там бубнишь, перечница старая?! — Говорю, что вам следовало бы проявить больше уважения к тем, кто заработал что-то большее, чем шишку на голове, а потерял не меньше, чем три старых дряхлых обрубка! — Не надо, миссис Дорвелл, — заговорила девушка. — Что «не надо»? «Не надо»! В девках ходить и чепуху всякую молоть — вот это не надо! Типичное мужичье — вылезли из дерьма ноздрями и радуются, что дышать можно! А что сами всё ещё стоят по уши в дерьме — невдомёк! А ты чего молчишь, сумасброд южный?! Рассказал бы про этого вашего полоумного, вместо того, чтоб мозгами тут плыть! — но на тот выпад никто не отвечал. — …Я, блядь, понять не могу — она у вас с лишними зубами родилась или челюсть запасную в кармане носит? — заговорил спустя недлительную тишину тот дерзкий голос, что и упомянул впервые «полоумного». — Чё вылупила зенки свои?! Или тут за выебоны получают только те, у кого хер в штанах есть?! У нас бы такая мымра уже дёснами же… — Заткнись, придурок, — оборвал того старик. — Если бы не она и все те, на кого мы так не похожи — Лобензо уже остыл бы. — Смотри какой! Старый джентльмен! — на то «старый джентльмен» смолчал. — А ты, чернявый, что? — с язвительной насмешкой перепросила старушка. — Таким языком да такие слова! «Чё вылупила»! Обжимался просто с каждой, кто ещё не такая развалина, как я, а на деле! Ох… Такой похотливой, но дурной собаке, я бы язык сначала наждачкой отчистила!.. А уже потом давала бы его совать себе, куда ни попадя! После того комментария в большом холле разразилась кавалькада из женских смехов, ведущей в которой, будто на шабаше, был противно-скрипящий и надменный смех старухи. Тот хохот сбивал старые деревянные опилки со своих мест да заставлял дрожать оконные рамы — странный, очень чуждый и живой для Монреаля хохот. Однако в тот момент, когда большинство из голосов стихло, люди начали обращать внимание на низкий и сдавленный смешок, раздающийся где-то в сыром углу — самого Джонса. То ли от подлости, то ли от отвращения, но он всё продолжал хохотать, пока тряпка во рту всё сильнее давила на язык, подзывающий ко рвотным рефлексам. Смеялся, ведь теперь он, лежащий на полу церкви, хотя бы, знал имя своего прошлого ужина. По крайней мере, его части — Карен. В голове глушащим гулом от крика сонара летели воспоминания прошлой ночи. Ложные видения сливались в мешанину с реальным изображением перед глазами. Эмоции, выплёскиваясь разными цветами, направляли редкое сознание, лишь кадрами запоминающее происходящее. Дорога, лес, крик, мост, темнота и кровь. Кровь, кровь, снова кровь. За редкими отзвуками выстрелов, доносящихся из темноты леса, слышалось много человеческих криков, обрывалось множество жизней. Всё ради того… чтобы выжившие потом могли слушать сказки. — Прибери его отсюда, Призрак Юга, — обратился к кому-то грузный голос. — Договорённости у вас там или приказы, но убери. — Чё он ржёт-то, а, старый? Я те говорю: этот Юник явно перегнул линию с тем, чтоб вот так лежачего хреначить. — Может быть, — ответил старик, по-видимому, именуемый «Спектром». — Но проветриться ему не помешает, — он поднялся со стула и лёгкой, даже осторожной поступью прошёл всё помещение к Джонсу, принявшись тут же молча развязывать узлы на ногах. — Так что за «долбоёб», южанин? — отозвался низкий возле Эммета. — Только не вот этот мелкий, что за тобой хвостиком ходит, а тот, что с мечом. Расскажешь? — Нечего бредни пересказывать, — хоть Спектр звучал и устало, сердце его говорило больше о наработанном контроле дыхания и имеющейся выносливости, нежели о слабости, присущей старикам. Впрочем, говорило оно также и о болезнях. — Капитан вернётся — его спросите. Он знает этих сказок больше. Дверь открылась. В нос Джонсу ударил леденящий, режущий саму кожу перепадом температуры холод. Небольшими судорогами по мышцах прошла как усталость, вызванная истощением с голодом, так и весьма болезненное осознание: даже в том случае, если он бы захотел сбежать от одного ничтожного старика — в тот момент сил бы у него на то не хватило. Всё тело болело синяками и ссадинами. Дышалось тяжело — что-то острой болью давило на лёгкое. Гудящие от ходьбы и бега ноги, ноющие от верёвок руки — всё то… всё равно не перебивало тошноту и болезненные спазмы в голове. Позади обрывками фраз и ускользающими потоками бегущего прочь тепла оставалась совершенно отличная от наружной — живая атмосфера. Только дверь захлопнулась, заглушив подлый смех старой ведьмы, как тишина и лёгкий снег тут же сделали тот вечер или ту ночь оглушающе-тихими, даже интимными. Не было слышно ни шумов, ни криков, ни выстрелов — то была мирная, мертвецки-тихая ночь. И, словно потакая ей, Спектр не сказал ни слова, но лишь ещё раз подтолкнул Эммета вперёд. Через края повязки на глазах виднелся блестящий бледно-синий снег, пока воздух отдавал липнущей к лицу влагой. — Двигайся, — приказал старик, увидев сопротивление. В ответ Эммет проворчал что-то нечленораздельное, но ещё один толчок вперёд заставил его идти. Тонкий слой снега обречённо скрипел под ногами, скрывая под собою сначала асфальт и землю, а затем — насыпь и шпалы. Шли минуту, другую, третью — забирались куда-то наверх, на холм, подальше от людей. В конце концов они дошли до чего-то, откуда веяло влагой и сыростью. Потом стояли. Долго и молча. Лишь после кляп, что ощущался куда более грязным в последние секунды, чем был до этого, спал со рта Эммета. — Я так понимаю, тебе есть, что сказать. Я слушаю. — Говорю… Тьфу, — голос отплевавшегося от тряпки Джонса из-за сиплой хрипцы был ещё противнее, чем обычно. — Говорю, что мне нужно видеть, куда, чтобы двигаться. Было, — Спектр смолчал. — Они называют тебя «южанином\southlander»… — продолжил Эммет, переступая с ноги на ногу. — Раз так, ты должен знать, что даже там не принято держать пленного с завязанными глазами во время дороги — ответом вновь была тишина. — Не особо болтун, а? — Нет. — Тогда какого хера ты от меня хочешь услышать? Повязка неожиданным движением слезла с глаз Ворона, принося цепкой тканью резкую боль волосам. Его взгляду, смотрящему в темноту блеском бледно-голубого, тут же открылась река. Текущая по обе стороны от железнодорожного моста, на коем и стояли двое «южан», она ограждала Монреаль от маленького островка совсем рядом; ещё одного большего, что был чуть далее да большой земли. У мужчины не было сомнений: второй безымянный остров мог быть ничем иным, кроме острова Беллевуэ, так как первый — тот, что был ближе — своей продолговатой формой, напоминающей береговую косу, выдавал одно место, о коем знал весь Монреаль — Бухту Паромщика, являющегося исключительно святой для подземного города если не личностью, то — титулом. — Мне нужно знать твоё имя, — начал Спектр позади, приставив ствол к голове Джонса. Эммет молчал. — Я сказал: мне нужно знать твоё имя, — Эммет хмыкнул и вновь не сказал ни слова. — Чувствуешь себя бессмертным? — спусковой крючок щёлкнкул. — Нет. Просто поддерживаю беседу в твоём стиле, — в этот раз молчал Спектр. — Я ставлю на то, что ты уже знаешь моё имя, старик. И я ставлю на то, что я нужен вам живым. Иначе ты бы уже не цацкался. Лёгкий удар ручкой пистолета по затылку заставил Эммета упасть на колени. Голова — более-менее стабильная до этого — вскружилась с былой силой, заставляя тело отклоняться то в одну сторону, то в другую, пока желудок — в противоположную. — Живым. Не целым, — Эммет хотел ответить каким-то ругательством, но и язык, и мысли связало в круговороте. — Сделаем иначе. Я расскажу тебе то, что ты хочешь знать. А ты перестанешь выделываться. Не послушаешься, — позади шероховатой мелодией лязгнуло лезвие, — узнаешь, насколько живым ты нам нужен. — Бл… Что? «Что я хочу знать», а? Мысли прочтёшь? — приходил в себя Джонс, стараясь не ронять слюну на землю. — Учитывая пушку у затылка, я буду думать либо пошлее, либо осторожнее. — Ты хочешь знать, отомщён ли смертью одного из наших погибший в баре старик. Верно? — мужчина попытался оглянуться, но Спектр тут же ткнул ему стволом в затылок. — Место. Ответ не требует движений, — однако же Джонс хранил молчание, с ненавистью смотря в ночную темноту. Как смел этот «Призрак Юга» — один из тех, кто наверняка и был причастен ко смерти Виктора — играть с ним?! — Тот пацан, которого мы поймали вместо тебя, рассказал нам свою версию вечера. Знаешь, о чём я думал, когда слушал? Кроме того, что половина рассказанного была чистой ложью? О том, что он не уделил времени ни яду, ни тебе в этом рассказе. Потратив столько деталей на разговоры, на перепалки, он как-то прошёл мимо всего двух вещей. И вот он, ты. Тоже отравленный. По идее, даже большей дозой яда, как третий ваш алкаш, — перед глазами стоял взгляд Виктора, осознавшего свою участь. Завис вместе с отвратительным привкусом желчи, с которой проснулся сам Джонс. — Почему бы ему о тебе забыть? — Понятия не имею, старпёр. Ты не пробовал стать боевым экстрасенсом, а? — Что ни говори, я не верил в россказни «Души» о том, что нам придётся иметь дело с выродком. Впрочем, как и в рапорты от «своих». Но то, как скрывал тебя парнишка, меня переубедило. Он не просто был с тобой связан — он был уверен, что яд тебя не убьёт. Несмотря ни на что, — у Эммета засело из всей язвы только одно слово — «был». — И он был прав. Ты не просто жив — ты вернулся. Только не ради того, чтобы спасти того пацана. Я верно говорю? Для этого можно было бы пройти куда тише и куда чище, вытащив его так, что только моё тело и осталось бы под этой самой ёлкой. Но нет — ты привёл к нам заражённых. Ты, с окровавленной мордой, весь в чьих-то кишках и дерьме, с пустыми магазинами и окровавленными лезвиями — ты, какого мы тебя нашли. — Не нуди, — Эммет смотрел вперёд, улыбаясь. — Дохера умный, до всего сам дошёл и догадался — это я понял. К чему ты мне это рассказываешь? Тебя по спинке похлопать? — за тем последовал ещё один удар. — Дурак — он и есть дурак, — Спектр схватил мужчину за волосы, не давая оглянуться. — Знаешь, в чём смысл этой истории? В деталях. Будь ты более… — В жопу себе их засунь! — противился Ворон. — Думаешь, твои объяснения что-то исправят?! — А что должны? Ах, да — смерть нищего пьяницы посреди блядушника. Большая жалость. — Ещё раз ты!.. — Ещё раз, — натянул спектр голову Ворона за волосы, — и отрежу тебе язык. Ты думаешь, тебе нужно было искать отравителя и убийцу?! Ходить и мстить всем и каждому?! Ты пришёл к своей цели. Я был тем, кто мешал этот яд, — Ворон тут же замер, даже не замечая, как начинал скалиться всё сильнее. — Через одного из местных то ли главарей, то ли «паханов», Герцог всучил этот яд тем, кто должен был прийти за тобой. Якобы: для того, чтобы ты не сопротивлялся и тебя не пристрелили случайно в баре. На самом же деле, это было для того, чтобы не пристрелили тебя мы. — …Тогда ты… труп, — по телу волной тепла пробежали мурашки. — Может быть. Если сможешь. Если тебе ещё мало, — присел старик рядом, наконец показав своё лицо. –Выродок и чудовище… Какая же уродливая у тебя рожа сейчас… Зная, радуясь прошлой ночью тому, что где-то рядом гибли люди… ты не думал, что не все из них заслуживали смерти? — отвечающий перевёл взгляд на Спектра, но молчал, не зная, что сказать — такие вопросы его почти никогда не посещали. — Что можно было сделать как-то иначе? — впрочем, и наёмников из-за профессиональных аспектов посещать также не должны были. — …Нет, — искренне ответил он. — Мне было плевать. И плевать до сих пор. Ответом на то послужил лишающий чувств удар по челюсти. Онемевшее лицо тут же потеплело и завыло радиально распространяющейся болью. От зубов — до нервов в них, от скулы — до верхнего века. Спектр бил холодно и довольно точно, однако во взгляде того, что Ворон смог разглядеть после двух ударов, всё же читалась толика отвращения. «Лицемер! — через немеющие снаружи и пульсирующие внутри зубы гудела злость, переполненная непониманием. — Терзания? Как ему было вообще должно говорить о терзаниях?! Как?!». Однако Спектр молчал. Отпустив волосы Джонса, он только вышел вперёд и направился к одному из вагонов. Напрягая старое да худощавое тело, он с трудом открыл покрытую ржавчиной дверь и указал на сереющую Ворону темноту. В вагоне лежало по меньшей мере десяток тел, посреди коих также лежало и то, что Джонс узнал лишь по одежде — то, что осталось от Карен. Обглоданное лицо смотрело на него единственным оставшимся глазом с обглоданной кожей и отсутствующими веками вокруг. — Как и сказал, главное — детали, — проговорил Спектр, не сводя взглядов в тел. — Во взаимодействии химических элементов есть понятие «антагониста» — вещества, нейтрализующего другое вещество. Полностью или частично. Яд, сделанный для тебя, растворился в алкоголе сразу, так как является жидким в основной форме хранения. А вот антагонист к нему — нет. Не ощущал на зубах чего-то… порошковидного после выпивки? — К чему это? — Эммет слушал и скалился. — На тебя, выпившего меньше половины нужной дозы, всё подействовало так эффектно и быстро. А старик выпил куда больше, но даже не проявлял симптомов. А он их не проявлял, правильно же? Тебе не показалось это странным? — Эммет молчал. — Всегда удивляли люди, подобные тебе — мнящие себя центром Вселенной, — он опёрся на закрытый вагон и, смотря исподлобья, продолжил. — У вас одинаковая привычка навязывать всё себе именно так, как придумало ваше воображение. А придумывает оно… — К чему это?! — К тому, что ты — идиот! — рявкнул Спектр и замолк на несколько секунд, безучастно наблюдая за тёмным силуэтом города. Что-то в том перекошенном лице Ворону очень не нравилось. Что-то болезненное. — Остыл?.. Или ещё подождём? — Можешь въебать мне ещё пару раз, — Эммет отвернулся, не желая кивать. — Но не выёбывайся и говори уже. — Да, ты прав. Могу. Если б это ещё помогало, — старик горько вздохнул, смотря куда-то мимо Джонса. — Продолжим. Видишь, яд не являлся тем, что убило ту пьянь. И не являлся бы в любом случае, — Ворон тут же проглотил тот ком язвы, что уже был на языке в качестве ответа. — Соединения на основе токсинов сами по себе опасны в любых количествах для человека, и взаимодействие организма с ними не проходит без тяжёлых последствий. Но они не убьют тебя, если вовремя внести антагонист. «Противоядие», — обобщил он характерным жестом рукой. — Тебе, как выродку, везёт. Выпей ты только немного яда или выпей весь шот сразу — эффект был бы примерно одинаковым. Половины тебе мало. На дне же было противоядие, которое спасло бы тебе жизнь. То же самое, которое спасло и старика, — взглянул на того Спектр со всей серьёзностью. — Потому что противоядия там было столько, чтоб и мертвого поднять на ноги. Проще выражаясь, — Спектр оттолкнулся от вагона и побрёл пленнику за спину, — доберись ты до порошка первым — всей той боли и агонии, что превратила твой организм в еле волочащийся кусок дерьма, не испытывал бы. Максимум — проснулся бы весь в собственной рвоте и дерьме. А доберись до истины раньше, чем до действия — делать тебе ничего бы не пришлось. Но ладно об этом — поздно. Ведь ты уже в дерьме, — старик остановился позади пленного в размышлениях, но через секунду вновь зашагал, то приближаясь, то отдаляясь, и всё бубня себе под нос. — Хочешь знать, как он умер в итоге? Старик? Тебе оно нужно? — демон чуть обернулся на то, но молчал, отдавая тишину в качестве согласия. — Его застрелили. Те, что пришли перед нами. Судя из слов того же пацана. Близость смерти принесла куража, взялся за пушку. Так и умер. — Не верю, — тут же стиснул зубы Джонс. — Не верю! Он не мог этого сделать! — Плевать мне. Ты сам хотел услышать. Спросишь меня — получил он по заслугам. А так… Одно в этой ситуации мне нравится точно. Даже — два, — словно не замечая крика, продолжил рассказчик, возвращаясь к вагону. — Иди к чёрту! Ублюдок! Он клялся!.. Он!.. — «клялся» — хотел крикнуть Джонс, но голос сошёл на нет. — Первое, — Спектр подошел к телам и говорил, не смотря на Эммета. — те, кто эту стрельбу начал и убил твоего товарища, уже мертвы — были убиты на отходе из станции «добрыми людьми». И второе: всё это время ты ведь действительно был ровно там, где нужно для своей «мести». Потому что это — Герцог. Старик указал на тело, что было грубо и обрывисто лишено верхней части головы. Перебежчик, через силу подняв голову, следовал взглядом по окровавленной тёмной одежде вверх, наблюдая на шее трупа лишь обрубок с нижней челюстью и затылочной долей вместо цельного черепа, наверняка и залившие собственной кровью все одеяния. Зубы, частично оставшиеся на нижней, искажали и отвращали картину, но более — застывший и задубевший в неестественной позе язык. Из того, что ещё можно было отличить, выделялась седеющая клочками щетина, а также часть нижней губы. Но на том было всё. «Ложь. Наглая ложь! — кричала мысль в голове Джонса. — Не может быть. Не должно было быть! Но… А зачем ему врать, а? Этому… ублюдку? Перед человеком на коленях, к чьей голове можно всегда приставить ствол, и всё закончить… И… Так глупо… По чьей же вине тогда… погиб Виктор?» — И если ты кого-то знаешь из нас, то знаешь именно его. Он самолично ходил к местным князькам узнавать о том, кто есть этим «Уильямом» в баре. И самолично унёс все удачи, провалы и проклятия с собой. Зато хоть в чём-то ему повезло — тело не забрали заражённые. По весне его смогут похоронить. Тебе же… Это просто конец истории. О всей твоей «мести». И о том, чего она на самом деле стоит. Эммет «Ворон» Джонс смотрел на тело и не мог ни поверить, ни понять. Что ему должно было чувствовать? Радоваться? Злиться? Выть? Ненавидеть? Вон он был — тот человек, чьей смерти он и желал. Не было смысла с позиции пленившего врать об этом связанному по рукам и ногам. Но всё же перебежчик чувствовал себя неправильно — будто бы это был вовсе не Герцог. Будто бы в этом всём был виновен кто-то ещё. Будто бы его месть — ту, что он согласен был донести и стаей — на самом деле должен был совершить он самолично, пока он только то и смог сделать, что вновь всё проебать. Всякое желание бранить, проклинать, кричать от ненависти и злости — они застряли где-то на пути. Стали комом где-то у самого горла, давящим на и без того тяжелое дыхание. Эммет был слишком зрел, чтобы кричать на мир от беспомощности. Эммет был недостаточно стар, чтобы понимать, что иного выхода, кроме крика, иногда просто не существует. Так что он молчал. Молчал, смотря взглядом в сторону Спектра, но видя при этом только бессвязные отголоски воспоминаний, синеющие по краям. Вполне уместные образы последних семи лет смешивались с видениями каких-то старых складов; чистых белых комнат; людей в масках и людей в защитных костюмах; крови живых, крови мёртвых — всего, что вызывало у него злость и обиду, за которыми не было ничего более, чем горькая тоска. «Был бы Вик жив, догадайся я? — спрашивал у себя Ворон. — Был бы жив, не догадайся, но поступи я иначе? Когда он смотрел на меня… Вот ведь долбоёб… Я сказал ему, что это — конец. А он… Даже не засомневался. Сука. Придурок! Сука!.. И. И его вера, и он сам… Он ведь мёртв, верно же? Сколько бы слов, сколько бы фраз, до чего бы я ни догадался, поступить иначе… Поступить иначе… уже нельзя. И Герцог этот. Тоже мёртв. И яд. И этот старик. Кого винить в твоей смерти теперь? Чтобы… Что?.. Чтобы… А если… А если это только я? Тот, кого нужно винить?.. Кого тогда мне убивать?». — Скажешь что-нибудь? — но Эммет молчал, не в силах выдавить из себя и слова. — Тогда вставай — нужно идти, — не в силах, потому что честнее молчания он быть в те секунды не мог. Честнее беспомощности и бессилия, которые было не как и не на кого выплёскивать. Вагон захрустел и ударился о металл, закрываясь. Под ногами зашуршал снег. — Моё имя — Уильям из Джонсборо. И вы все умрёте, — прошептал он спокойным тоном, когда Спектр и он сошли с рельс. — Так или иначе. Как хотите. — Да? Тогда ты так ничего и не понял. Странным образом, не удивляет. Но обидно. Двигайся. Толкнув мужчину, старик заставил того подняться на ноги, и они вместе пошли дальше. Их путь вёл ровно туда, куда и предполагал Джонс — к Бухте Паромщика по железнодорожному мосту, оборвавшемуся благодаря взрыву сразу за косой; к окончанию ещё одной ночи. *Hireling (англ.) — хаерлинг; человек, нанятый для какой-либо работы; человек, исполняющий задачу исключительно ради материальной выгоды. *** — Блядство. Навязчивая мысль сама по себе — это то, что, обычно, не покидает голову до прихода каких-либо особых обстоятельств. Навязчивая мысль, вызванная особыми и, что хуже, негативными обстоятельствами — это то, что имеет все шансы перерасти в паранойю. Лёжа да встречая холоднейшую ночь на дряхлом, провонявшем если не сыростью, то гниющей тканью диване, Альвелион через облипляющую паутиной боль думал именно о такой мысли — о том, в какое дерьмо он на самом деле ввязался. «Полиотэро, El Padre, а теперь и Девятая… Если она собирала группы, то это может значить только одно, — размышлял Альвелион. — Ведьмин час. «Замыслы нечестивых кардиналов сгорают и разлетаются по ветру, а сами они предстают перед Отцовским судом». За десятки лет много кто посягал на территорию Чёрного Золота. Но Ведьминого Часа — раскола изнутри, а не снаружи, ещё не было. Немыслимо, — в голове одна за другой возникали картины, как длинные-длинные колонны из машин инквизиторов устремляются на север — в Монреаль и Картрайт. — Хотя… Вряд ли Золото приехало бы сюда так неорганизованно — всего двумя отрядами. И Герцог ничего не упоминал о Ведьмином часе, несмотря ни на что. Больше похоже на какую-то охоту… Больше… Хотя, важно ли это? Как бы оно ни называлось сейчас. Или что бы там ни было. А суть одна: Генрих и Полиотэро в цепях; их планы медленно становятся всё более известны всем остальным кардиналам; отряды Чёрного Золота, собранные невесть, как, медленно движутся сюда. Грызут друг друга ещё в дороге, следуя тайным приказам… И не знают, что вернутся ни с чем. Проехать половину континента… ради ничего». Прохладным покрывалом мимо инквизитора проносились воспоминания о его дороге, его половине континента. О покалывающе-холодных вечерах в одинокой машине под проливными дождями. О тряске земли от огромных, невиданных им ранее стай мертвецов. О куче законченных историй на ветках у дорогах и на заброшенных переправах. О севере. И о словах Джонса: «Старый хрен твой отправил тебя сюда не просто так. А потому, что ты остался один. Кому он верил. Отправил в отчаянии и с расчётом на то, что ты всё-таки сделаешь так, как посчитаешь правильным, а не будешь просто смотреть. И письмо это — кто его доставит-то, а? И зачем? Тебе ведь всё равно ехать обратно. Нет — это письмо нужно не ему». Альв пробежался руками по телу и карманам. Его одежды окутывала грязь и влага. Его тело — боль и синяки с ссадинами. Письма уже нигде и не было. «Конечно, — хмыкнул он. — Наверное, там под ёлкой оно и осталось, — парень посмотрел на тёмно-синее небо через треснутую крышу дома. Редкие снежинки залетали внутрь и, долетая до пола, медленно таяли, разъедая влагой дерево. — Может, плевать он всегда хотел и на это письмо, и на Четвёртого? Может, он просто хотел отвадить меня подальше? В место побезопаснее, чтобы меня не вздёрнули вместе с ним, если его планы раскроют?.. El Padre…» — взгляд инквизитора зацепился за одинокую снежинку и прошёл с ней путь до самого конца. А затем нашёл себе новую. Да, этот дряблый домишко… сильно напоминал инквизитору его самого в тот момент. Ни цели, ни понимания, ни состояния, чтобы цели служить. Только заброшенность и потерянность. Впрочем, для некоторых это — уже что-то. И хотя Альвелион не мог винить Генриха «El Padre» Гаскойна, но и строгость того, и забота, и даже, быть может, любовь — они всегда была молчаливыми. Скрытыми и холодными. А там, на сыром диване, стоящем в чужом разрушенном доме, стоящим на чужой холодной земле, парень только и думал о том, что ему не хватало простых и понятных слов. Однако размышления прервал приближающийся к дому незнакомый голос. Очень хриплый и рваный, словно медленно идущие по дереву зубья большой пилы. Живой и зудящий своим низким тоном настолько же, насколько пропитый: — …не из такой жопы выбирался. они в курсе об этом!.. И вообще… свою завали! — Если то, что… — голос Сэма звучал на добрых несколько порядков тише, — я уж буду самим Спасителем в таком случае!.. На двух ногах!.. Парень с большой осторожностью подошёл к окну дабы выглянуть наружу, однако темнота вечера и свечение снега скрывали почти все детали в идущем рядом с Сэмом незнакомце. Всё, что видел наёмник: что, при своей довольно сильной статуре да короткой стрижке, незнакомец был чуть выше и «просто Сэма», и самого Альва. — Если бы я знал, что меня из этого дерьма вытаскивать будет кто-то, так похожий на мою покойную мамочку — сразу бы головой на камень падал, — беседующие всё приближались, так что и диалог, и даже шуршание снега было слышно всё лучше. — Ты и так. Мужчины исчезли в доме и, спустя несколько секунд тишины, принялись подниматься по скрипящим ступеням. Альв понял, что у него осталось всего несколько секунд на то, чтобы решить, как действовать. Лука со стрелами не было рядом; не было ни огнестрельного, ни холодного оружия, чтобы диктовать хоть какие-то условия. Окно рядом, дверь внизу — выход был доступен более, чем было бы необходимо для того, чтобы им воспользоваться в любой из моментов, но был ли смысл в том, чтобы бежать? Когда Альвелион отъезжал из Нового, он был полон сил и энергии, запасов и оружия, имел как припасы, так и автомобиль. Пересечение половины континента стоило ему всего. Побег? Нет. Побег, как назло, был самой большой ловушкой в тот момент. Неделя-две без знаний местности, без карт или без стоящих запасов еды… Ему оставался только риск. — Блядь! Сказал же, вот: не тошни! «На двух», не «на двух». Если я подняться смог — смогу и ходить, и стрелять, и с девку драть. Мне сил не только на то, чтоб ногами стоять, хватит. Где он там? Аллё?.. Когда «Ди» вошёл на второй этаж по ровной лестнице, Альвелион сидел у дальнего окна сбоку, припрятав осколок стекла себе в рукав. Находящиеся в центре дома ступени выводили всех пришедших в когда-то узкий деревянный коридор, но теперь же — один сплошной второй этаж. Волею прогнивших стен, взошедший мог просмотреть всё от и до одним полным поворотом головы, так что Альв, предполагая разные сценарии, всё же расположился поближе к экстренному выходу. — О-о-о, гляньте на него — живой, мать мою! Вечера, солнышко! — заприметил мужчина парня, обнажив небольшие да местами сколотые зубы в улыбке, пока Сэм остался у порога, наблюдая. — Расселся так, будто бы его сам чёрт несколько дней в задницу не драл! Что, не подцепил блох, пока тащили? Говорят, у некоторых людей их как пройденная, так и дальнейшая судьба написана на лице. Повадки, привычки, знания, умения и истории — всё как-то вмещается потёртую временем щетину, в особые морщины у вечно щурящихся вдаль глаз, в особый блеск последних даже в полутьме. Уже в первые секунды встречи, пускай и не проронив ни слова в ответ, Альвелион мог точно сказать: перед ним, разодетый в серо-зелёную грубо сшитую парку да на тон-другой более тёмные рабочие штаны, точно стоял солдат, один из людей неведомого какого кардинала, но точно — людей Золота. «Ди» был уже достаточно зрел, чтобы считаться мужчиной в годах — не старым, но и не молодым. Короткие русые волосы, достигающие всего дюйма в длине на боках и затылке, теряли в густоте и в цвете на макушке, обнажая бледную яйцеобразную голову. На лбу, полном ещё не столь глубоких, но натруженных морщин, красовался странный в природе своей шрам, идущий дюймом выше от центра правой брови диагонально вверх — к правому виску. Бело-русая высокая и короткая щетина, чуть торчащие уши, очень тонкая верхняя губа, отдающая с высокими скулами всё пространство бледной коже да впавшим щекам на холодном ассиметричном лице. И только взгляд с манерой речи да ходьбы — только они, выглядящие бесхитростно-живыми, лишали его боевой шаблонности да настораживали Альвелиона одновременно. — Не подцепил, — коротко ответил инквизитор. — Да? А я б с такой бабской шевелюрой уже поймал бы пару-другую… Кусались бы, зараза, все сотни миль… — Ди спокойно подошёл и, только расстояние позволило, положил руку в перчатке без пальцев парню на плечо. — Вот, сколько пёрлись мы сюда… Мы ж и дрыхли где-попало, и жрали что попадалось, и пили такое мутное дерьмо в плохие времена, что потом срать под каждым следующим кустом приходилось, — Альв чувствовал, как хватка на его плече переходила к шее и сжималась, осколок стекла так и просился пуститься в ход. — Не говоря уже о том, сколько мы отдали за элементарное топливо и кровушки, и звёзд… Чтоб нам, блядь, столько платили! Долгая дорога была, сложная… А ты, пройдя такую же, выглядишь… неплохо. Даже свеженько для полуубитого. В чём секрет молодости? — Большой запас топлива и минимум остановок, — попытавшись убрать руку с собственного плеча после, парень встретил сопротивление в виде оцепеневшей камнем хватки. — А-а-а, топливо! — однако, кроме отсутствия каких-либо действий, даже речь последнего и далее звучала на удивление живо и с толикой язвы. — Для топлива, как по-правильному полагается, нужно место… Сечёшь же? А в том случае, когда у тебя дохрена голодных ртов и всего одна машина… Я имею ввиду… Сколько?.. Шесть?.. Шесть тел. Прикинь? Вот, как драть-его-в-рот Крус в кювет улетел на своей старой тачанке вместе с Серым и Капралом — так всё для нас через переподвыподверты и пошло… Но мы шли дальше! Через болезни, срачку и, драть их, рейдеров, которых сейчас на дорогах, будто шлюх в городе на перекрёстке. Знаешь, для чего?.. Знаешь?.. — Уже говорил — я не знал, что то, что то, где я сяду… — попытался начать он более-менее нейтрально. — Не-не-не-не-не. Забей хрен на это сейчас и ответь: ради чего? — …Уильяма из Джонсборо?.. — Ди натянуто улыбнулся и отрицательно закивал. — Славы?.. — снова отрицательные кивки. — Золота?.. — Ради миссии. Цели. Когда есть хреново нечто, что толкает тебя вперёд… И если ты не веришь в это, как в мантру или молитву, то слепо следуешь, потому что это — приказ. Скажи, солнышко, в твоём… В твоей миссии — в этом письмеце этом — в нём было хоть что-то о Уильяме из Джонсборо? Но Альвелион молчал в ответ, думая о своём. В короткой цепочке мыслей ютился и без того очевидный вывод о том, что в одиночку ему не преодолеть весь путь обратно. Но обратно… куда? Ради чего? В своей извращённой манере та мысль нагоняла все те долгие часы, что он валялся на диване «полуубитым» — что даже то, что ему нужно вернуться, не ощущалось правильным. И Джонс… Если он пришёл в тот лагерь, если не оказался рядом после, если даже не попытался спасти… Мёртв ли он уже сейчас? И есть ли хоть кто-то теперь на земле, кому стоит отдавать свои долги? «Если бы не жалкий я — ты был бы уже мёртв». Можно ли было считать, что теперь долг перед Джонсом возрос вдвое? После хаоса в лагере, устроенного им, после «просто Сэма», вытащившего наёмника из-под дерева, тем же хаосом пользуясь?.. Было ли правильным просто уйти в таком случае? На юг? К Генриху, если тот жив? К Золоту? Было ли правильным не попытаться вернуть свой долг?.. Или, хотя бы, не узнать, остался ли жив тот, кому его возвращать? Смотря на Ди, парень глядел вглубь себя, разумом понимая, что в том случае, если он решится идти за Вороном, то так или иначе прольётся южная, золотая кровь. Но вместе с тем также и осознавая, что та мысль — о возвращении долга и жизни, что ему спас Джонс — была единственной, что ощущалась не хорошо и не плохо, но — правильно. — Нет, — и соврал, и сказал правду одновременно Альвелион. — Ха-х… «Нет»… Ди оскалился, но, уже открыв рот, смолчал, будто проглотив острый ответ, уже сидящий на языке. Вместо того, он молча глядел на парня со странным, оценивающим, как показалось самому инквизитору, прищуром. Тишина та, подобно энергии, исходящей от обоих более старших странников, казалась и напрягающей, и в то же время была похожа на необходимую пустоту между слоями, которую тут же занимал режущий снежинками ветер, что пробивался через трещины в доме. — Ну… Ясно, — наконец холодно ответил тот. — Ясно… И сам проебался, и нам всё проебал. И как оно, солнышко? — Альвелиону хотелось ответить «хуёво», но он решил промолчать. — Вот, и я об том. Мудло ты. То ещё, — на то инквизитор поднял глаза и уже одним размашистым движением сбил с себя руку. — Для одного из тех, кто сначала отравили не того, а потом перестреляли своих сограждан, — смотрел парень на мужчину с яростью в глазах, — ты слишком много пиздишь. — Хм… Это верно, — и хотя и поза Ди, и его стойка говорили о том, что тот был в одном миге от драки, он всё же поправил перчатку на руке и спокойно отошёл назад. — И это — та причина, по которой морда будет целая после этого разговора, — в голове Альва крутилось: «Как и твоя». — Я не был на твоём романтическом допросе под вечнозелёной, но Герцог и Спектр сказали, ты один из наших. Ты один из наших? — Альвелион, не сводя взгляда, кивнул положительно. — Уже что-то. Что делать тогда будешь? На «миссию» свою дальше отправишься или куда там? — Нет. Пойду за караваном. — Ага… С хера ли это? — У них может быть человек, которому я должен вернуть кое-что. Я допустил ошибку, если коротко, — мужчина немного прищурился на тот ответ, но Альв выбрал отвечать обобщённо. — Моя миссия вполне могла считаться успешно завершённой уже очень давно. И мне следовало бы возвращаться назад уже очень давно. Но всё оказалось сложнее. И поставленные цели, и миссия сама. И… Я скажу так: то, как закончился мой путь, не позволяет мне ощущать, что я сделал всё правильно. И я хочу вернуться менее облитый дерьмом, чем я есть сейчас. А для этого мне нужно не просто на юг. Сначала мне нужно обратно к тому каравану. — Вляпался по самую горлянку, я смотрю, — в голосе Ди слышались нотки недоверия и скепсиса от обобщённых ответов. — Да. Проебался. Как ты и сказал. Альвелион смотрел то на собеседников, чьи черты лица медленно скрывало темнеющее перед самим исчезновением солнца небо, то на приобретающие ночной синий оттенок обои. «Проебался и проебал» — что-то вполне честное было в тех словах, что-то вполне понятное да близкое было в незамысловатом повторяющемся рисунке цветка, что кое-где проглядывался через пыль. — Херня это всё — долги эти грёбаные, — вдруг презрительно оскалился Ди на сказанное парнем ранее. — Наобещают обещаний своих, а потом… — Это тех, что ты наобещал, когда увидел, что все твои «братухи» уехали? — усмехнулся Сэм. — Это тех, что «ещё одно слово, и ты, Сэмми, у меня все одиннадцать звёзд лично перед глазами увидеть сможешь». Говорил уже такое тебе? — Пару раз. И пока я насчитал… Два, шесть, …надцать, четырнадцать, восемнадцать… — принялся мужчина тыкать пальцем в небо через треснутую крышу. — Ты за спиной не обещал мне этого? Ещё раза два?.. А то их тут больше. — То есть: они ушли? — перебил их Альв. — Караван — уехали? — Можешь посмотреть сам, раз мы гаситься не собираемся. Тут недалеко. — Не можешь, — выглянул Сэм в окно. — Минут десять. Ходоки через мост идут. Несут с собой… что-то. Оттуда, наверное. Через десяток минут мимо дома действительно поволоклось несколько дурно пахнущих тел. Залитые то ли мочевиной, то ли кровью, то ли и тем, и другим сразу, он проковыляли к одному из соседних домов, ища спасение от холода на ночь. Троица же, выждав, спустилась по скрипящим лестницам и вступила на смену мёртвым на дороге. Вечерние тона превратились в сплошное бледно-синее небо. Беззвёздное, но всё ещё достаточно яркое, чтобы казаться живым. — Странно… — вдруг остановился Альвелион, смотря на дом, в котором лежал. — Чего? — переспросил того Сэм. — Снаружи он кажется гораздо крепче, чем чувствуется изнутри… Неважно. Пошли. Дом, как оказалось, стоял у самой реки — с противоположной её стороны. Его и стоянку каравана отделял всего-навсего один мост. Холодный и прочный, стоящий своим бетоном на реке уже целый век — тот, с которого в прошедшую ночь, кажется, и раздавались выстрелы. По нему троица и пошла. Шли молча. До поры. — О! — указал Ди куда-то на асфальт. — Видишь! — и, согнувшись, поднял что-то с него. — Какой-то по-особенному одарённый раскидал «звёздочки» по всему мосту. Как оказывается, — кинул он в руки Альвелиону небольшой шип. — Куски стекла, торчащие из бумажных шариков, сваренные между собой острые железки, трижды клятые остатки от той же сетки на том же блядском помосте ниже — разбрасывался по-крупному, драть его. По-богатому! Как в последний раз разбрасывался! — Ты правильно помнишь шум машины, — продолжил Сэм. — Но уехали мы недалеко. Пробили пару колёс, и в темноте я врезался в гидрант двумя домами дальше по улице. — А караван тогда?.. — спросил Альв, глядя на остывшие деревья на соседнем берегу. — Вот. Правильно думаешь. Единственная ближайшая дорога, единственный логичный выход из этого трижды дранного острова, но нихера. И как они уехали — хрен их знает. — Искать не пробовали? — А я те местный, чтоб знать, где искать, солнышко? Часть с тем, как мы будем отходить, я провтыкал в патруле точно так же, как часть с твоим пеньем под ёлкой. Так что дела есть так, как есть. Они дошли до соседнего берега. И слезли по упавшему заграждению на пешеходный уровень моста. «Ди» указал на место стоянки каравана, но вряд ли какой-либо человек, не знавший, что там было, смог бы найти её сам. На исхоженной вдоль и поперёк поляне виднелись редкие силуэты мертвецов, снующие из стороны в сторону. Дожевывающие тела людей, обгладывающие тела убитых заражённых, загоняющие и разрывающие в клочья собак, тоже пришедших на пиршество. — Во, гляди. Сначала пришли собаки, — начал Ди. — Когда я тут был. Теперь эти уроды пожаловали. А дальше… будут крысы и вороны. Как всегда, — Альвелион опёрся на перила и внимательно всмотрелся на поляну. Упавшая ель, под которой он валялся, всё ещё мёртвым грузом лежала в самом центре лагеря. Там мог остаться навсегда и он сам. — Хотя, ты и сам всё видишь. Проснулся я, значится, позавчера… Слепой как крот и сухой как неоплаченная лярва… Из всех последних сил подбрёл до нашего водопоя. Следы ног, следы крови, следы колёс, сгоревшие палатки. А за ними — стройное и чёткое ни-хе-ра! — в глазах мужчины, несмотря на сдержанный тон, копилось отвращение и острая, заточенная ярость. — Собрали в кучку все манатки, что только можно было, и не ушли, не утопали — съебались. Как они не оставили за собой след из «чистого страха», как сказал бы кое-кто попоэтичнее. — «Водопоя»? — переспросил того Сэмми. — Да потому что не люди это, а козлы. Козлы, мать мою! — вдарил он по железному заграждению. — А если бы ты не сел в тачку, а, Сэмми? Если бы я остался в снегу мордой? Заживо б сожрали… пидоры эти! Или этот!.. Вот, ты, солнышко. Каково было бы сдохнуть под ёлкой? Не пошли по следам. Не поискали. Не попытались даже! — сжал он крепче перила. — Пройти полконтинента, отбиться от всего, что попадалось по дороге, найти путь там, где, любить вас всех, даже мышь не пролезет. Ради чего? Чтоб бросить вот так! Чтобы сказать: «Сдох, наверное», — и забить! Чтоб… Что ты ржёшь, мать твою?! — вытаращил свои глаза мужчина, и Альв вслед за тем взглядом обернулся на Сэма, сдерживающего смех. — Да я вот думаю о том, каково это было бы — сдохнуть под ёлкой. По-праздничному… — Блядь… Ха… — Ди усмехнулся и замолчал, стараясь успокоиться. — Короче… Короче… Пошли, короче. Вон, у реки станем. Тошно мне стоять здесь, — и они пошли по пешеходной части моста к реке. Асфальт зашуршал под ногами, подул ветер меж выеденными ржавчиной перилами. — Короче, так, солнышко. Для нас троих, как мои глаза видят, а видят они неплохо, всё сейчас довольно просто. Ехать на юг нам нужно всем, — мужчина говорил твёрдо и чётко. — Правильно? — взглянул он на Сэма, тот положительно кивнул. — Правильно. И двоим из нас нужно обратно к каравану. Дуешь ты свои щёчки на них, Сэмми, или не дуешь, а как правильно «ходить» по северу знаешь. И знаешь, что правильнее всего — вместе. Я, какой бы занозой в заднице ни был, а маршрут каравана помню. А ты, солнышко… — Ты, вроде, сказал, что не знаешь, куда они поехали. — перебил Ди Альв. — Куда они поехали сейчас. Потому что маршрут через весь континент — это не разворот карты на полхаты, как ты себе представляешь, — нахмурился мужчина, — а только контрольные точки по дороге, от которых, если повезёт, у тебя есть не только названия, но и ориентиры. Если ты думаешь, что мы каждый шаг под лупой разглядывали, — остановился он, — то больше не присаживайся сегодня — ты мозги то ли отсидел, то ли отморозил слегка. Вообще, то, что я тут сейчас предлагаю — это не предложение объединиться — это предложение тебе присоединиться к нам. Если польза от тебя будет. — Ещё пара фраз, — вклинился Сэм, — и либо у вас обоих эго лопнет, либо мы в яде от вашей язвы потонем. — Спокуха, Сэмми. Мы-то — мы не потонем, — кивнул Ди. — Мы всплывём. Альв ухмыльнулся, но ничего не ответил. В какой-то момент шум воды под ними занял главенствующее место в беседе и не очень хотел им делиться. Так они втроём и стояли на центре реки, один за одним облокотившись на старые заграждения да смотря на воду. «Всё пройдёт, — говорил каждому из них поток воды. — Всё, что было сейчас, или будет потом. Смоется и забудется». — Охотиться на зверей умеешь? — обратился Сэм к парню. Тот кивнул утвердительно. — Вот и отлично. Значит, уже что-то есть. Как Ди сказал, правильнее идти вместе. Вместе, как люди, а не как звери, пойдём. Если нет возражений. — «Как люди»? — обернулся Альв. — С… взаимным уважением, — легко улыбнулся в ответ Сэмми. — Не хочу просыпаться ночью от ножа у горла. Или не спать из-за угрозы ножа у горла. Или из-за угрозы… В принципе. Не моё. Не моё уже… Давно-давно. — Вот поэтому я и говорю, что ты поехавший на всю кукушку, Сэмми, — усмехнулся Ди. — Прожив полжизни в самых забытых местах Земли, протынявшись… Где-попало — сам чёрт, уверен, не знает, где, и знать не захочет. А говоришь о цивилизации. — Ну… В самых забытых — да. Оттого — самых одиноких. Чем реже… видишь человека… говоришь с ним… тем тоньше, — Сэм собрал пальцы одной руки в пучок и постучал по ладони второй, — становится твоя скорлупа. У сознательных… или у в сознании оставшихся. За этим «городом огней», есть… именно эти два варианта. Ты одичаешь как зверь, а потом умрёшь как зверь. Либо попробуешь быть человеком и человеком этим жить. Это просто. — Сказал же, — кивнул Ди на Сэмми, смотря Альву в глаза, — совсем поехавший. — Угу. И вы, надеюсь, такими станете. Понемногу. Ты с нами? — Да, — Альвелион смотрел на воду и понимал: ему незачем было раздумывать в тот момент. Если он пойдёт зимой через земли севера один — он обречён. — Тогда меня зовут Сэм, — протянул «просто Сэм» руку инквизитору. — Лиам, — ответил Альвелион, пожав руку. — Сэмми, ты осторожнее, — улыбнулся Ди, когда Сэм протянул руку уже к нему. — Я ж и отгрызть могу. Но ладно, ладно — не буду портить тебе момент, — мужчина обернулся и протянул руку к парню. — Дестино. Для тех, кто не парится с испанскими полуслащавыми прозвищами или всем, в чём больше пяти букв — Ди. *** Путь к Бухте Паромщика не занял много времени. Дело старика, решившего занять нишу кратчайшего маршрута после подрыва мостов и тоннелей метро в войне с Крысами, показалось в тени разрушенного моста a du Souvenir. Начинавшись с простого буксира, пересобранного из всего, что только было, теперь оно составляло несколько приличных барж, занимающих целый островок. И, несмотря на хаос, несмотря на болезнь, охватившую весь Монреаль, оно всё ещё держалось на воде. Подкармливаемое «князьками», подобными Безумному Лину, питаемое всеми теми, кто не желал объезжать километры опасного крюка вокруг острова, пока сама личность Паромщика обрастала легендами пропорциональными уважению. В конце концов, почему же никто так и не сместил поначалу одинокого Паромщика с выгодного места? Как говорил Проводник при жизни: «Потому что он обладает весьма редким знанием: знанием собственной заменимости. За этим он всегда делает своё дело правильно. И никогда не задаёт вопросов». В этот раз, как мыслил Эммет — с чужаками, пришедшими на его порог, всё было наверняка так же. И хотя Спектр позволял Эммету смотреть и на дорогу, и на саму бухту, оставляя слишком яркие для ночной темноты глаза открытыми до самого скрипучего помоста, Эммет смотрел сквозь всё это. Глядя на ту самую бухту, обветшалую из-за отсутствия надлежащего присмотра при экстремальной погоде, видел он лишь поедающую все мысли рябь. Возможно, причиной тому был сильный гул в голове, усиливаемый пробирающей до кости холодной влагой; боль в рёбрах и лёгких, усиливающаяся при каждом вдохе; сорванное горло да ноющие под каждый шаг на скользкой грязи ноги — возможно. Возможно — нечто большее. В любом случае, ни думать, ни верить о словах старика про смерть Вика он не хотел. Нет. Ложь — то всё точно была наглая ложь. Только повязка вновь плотно стиснула череп, перекрывая глазам свет, как под ногами тут же заскрипело прожившими своё досками да заскользило ржавой резьбой. За годы, что Эммет провёл в подземном городе, тот порт и сама Бухта значительно преобразились. Заменяя плавающие на пустых бочках причалы, убирая шаткие деревянные помосты и подгоняя к берегам порта всё более качественные катера. Поговаривали, именно «благодарные клиенты», будучи на юге весной-летом семьдесят шестого года, воспользовались замешательством в рядах Эволюции, возникшем из-за кончины большинства учёных, чтобы достать Паромщику баржи. Пройдя под предлогом торговли известным в Эволюции лакомством — людьми — они прокрались ночью в порт Кэйпвилла, и, с помощью того же «товара», вырезали на судне да буксире по соседству всех, успешно доставив подарок через половину континента. Перешагивая с помоста на промёрзшую шаткую землю Бухты, Джонс находил в том слухе некую жестокую и одновременно красивую иронию. В том, что весь мир словно был связан невидимыми нитями, вершащими историю. И в том, что начало этих нитей — основание в виде одиноких катящихся своей дорогой клубков — всегда давало ход чему-то только благодаря крови. — Держи рот закрытым до появления в голове чего-нибудь полезного, — буркнул тому Спектр. — Столько молчать мне ещё не приходилось. — Принимается. Стой здесь. Эй! — обратился к кому-то старик. — Есть какое-нибудь подобие тряпки? — Чистой?.. — спросил хриплый мужской голос. — Предпочтительно. Эммет услышал едва различимое шуршание ткани о железо, дающее полное представление о привкусе его будущего кляпа. Стоило ли попытаться сбежать у вагонов? А на мосту? Стоило ли вообще?.. Тот старик, несущий кляп — тот отравитель и посланник правды, поведавший о смерти Герцога… Джонс слушал его сердцебиение и ловил себя на мысли о том, что не расскажи Спектр всей правды… было бы проще. Несравненно проще. В забвении. В мести. В стремлении к ней. А что было делать сейчас? Куда было возвращаться, сбегая… От чего? Зачем? Да и сил не было… И… Чёрт, как же хотелось есть. — Не дёргайся, — скомандовал старик, приближаясь. — Подожди!.. — чуть отклонил голову Ворон от источника звука. — Скажи: зачем ты мне всё рассказал? Зная, всё, что только могло быть. Почему? Однако Спектр молча надел на Ворона просыревший железом и влагой кляп и толкнул последнего вперёд. Сначала они со Спектром шли по сырой земляной косе, потом — по склизкому от задубевшей корки льда железу. Холод пробивался в ноздри до самих мозгов, разогреваясь только на полпути к лёгким. Холод бодрил и злил одновременно. В конце концов, влажный ветер утих из-за появившегося препятствия впереди — здания у колонны моста, как посчитал Эммет. И именно в этот момент Спектр остановил своего пленника, позволяя себе недоступную для лишних ушей вольность — побыть особо болтуном: — Отвечая на твой вопрос, — начал он вполголоса, звуча подобно снегопаду устало и смиренно, — кроме того, что уже было сказано про возможные проблемы с тобой Потому что ни один человек не заслуживает не иметь ничего. Пустоты. Неизвестности. Ни нести, ни получать. Тем более — направленной в угоду мёртвых, — Джонс лишь глухо просмеялся через сырую тряпку — живому такое говорить было просто. Однако уже через секунду тряпка спала с его уст. — Хочешь что-то ответить сейчас — отвечай, — обратился к нему Спектр. — Только подбирай слова тщательнее. — «Тщательнее», а?.. — усмехнулся Эммет. — Ты хоть задумывался, что бы ты сам сделал на моём месте? Что бы ты сделал, если бы не мстил, а, старый «хаерлинг»? Понял и простил? — Нет. В этом и проблема. Будь у меня возможность мести. Или будь она единственным, что у меня оставалось. Я бы сделал то же. Поэтому и рассказал — чтобы ты мог откупиться хотя бы тем, что тот, кого ты хотел видеть мёртвым, мёртв. — От чего откупиться? От желания крови? От отмщения?.. Спредливости? — но Спектр лишь толкнул Эммета вперёд. — Странный ты. Для наёмника. — Нет. Но я видел уже достаточно. И иногда правильные люди делают неправильные вещи только из-за того, что неправильные вещи — это всё, что они видят. Теперь пошли. Спать тебе придётся сидя и в верёвках. Быстрее привыкнешь — проще будет, — дверь распахнулась. Волна прохлады и запаха влажных тряпок хлынула наружу. Старик втолкнул Эммета внутрь. — Капитан, — обратился к кому-то он, входя следом. — А?.. А, Шон. То есть: Спектр… — голос отвечающего был на удивление Эммета молодым для «капитана». — Уильям уже очнулся, значит? Хорошо. — А Лобензо? — Всё ещё без сознания. Я его перенёс наверх, накрыл, чем можно. Там чуть похолоднее, зато не так влажно, как здесь. Найдя где-то ещё верёвку, Спектр принялся привязывать Эммета к какой-то трубе. Железо отдавало обжигающе-холодной влагой, скопившейся в полузастывших каплях, что скатывались на уже и без того неприятно-скользкий пол. Под ноги упала то ли какая-то тряпка, то ли какая-то сеть. Восприняв это приглашением сесть, Джонс неспешно осел на пол. — Думаешь, это он? — спросил «капитан» после непродолжительного молчания. — Не знаю. Думаю, что надеюсь, что он, — на то раздался лишь полный усталости и принятие вздох. — О чём вздыхаешь? — Да так — ни о чём. Далеко мы от дома… А этого даже не проверишь — настоящий он или ненастоящий… Да и мысль о том, что может быть ненастоящий — вообще бредятина какая-то. И ближайшая вышка либо у самого чёрта на куличиках, либо вообще в другой стране. Вдыхаю… Потому что даже не знаю, ради чего всё это. — Думаешь, что сложно? — ответом была тишина. — Из всех возможных сценариев переброски тебя и твоей группы сюда, ты поймал чуть ли не самый лёгкий. — Самый лё?.. — Именно, — голос старика стал чуть грубее, хотя звучал всё так же тихо. — Начало пути за тебя вёл Капрал. Одного Уильяма тебе привёл Герцог. Второго — «Душа». — Я не… Я не понимаю тебя. — Всё просто: ты — капитан, Айрон. Хочешь ты этого или нет. Я не лидер, в отличие от Герцога. Дестино мёртв. Ричи, как оказалось, не обладает даже элементарными знаниями. А Лобензо… — Нет, это я понимаю. Зачем ты мне это говоришь? Зачем ты?.. — Чтобы ты понимал, что у тебя нет права на слабость. Тем более — перед ним, — кивнул Спектр наверняка в сторону Ворона. — Если думаешь, что было сложно, то ты наивен. Но если считаешь, что будет легче — ты дурак. Я могу не уважать решения или людей. Но я уважаю правила. И правилом — приказом — ты поставлен капитаном после Капрала. И для капитана есть миссия. Уильям это или нет — он им назвался и продолжает называться, наверняка зная, зачем или для чего он будет нужен. А раз он знает это, — голос приблизился, — значит, полагаю, может знать и то, что настоящий Уильям делать будет, если самим Уильямом он не окажется. Так что этот… нам подойдёт. В любом случае. Доберёмся до вышки, свяжемся, проверим. А если всё это ложь… Или если этот Юник нам соврал… То мы будем действовать исходя из приказов, — голос Спектра, несмотря на нотки строгости, звучал спокойной хрипцой. — Мы — из твоих. Ты — из вышестоящих. А со лжецами я разберусь… С твоего позволения, капитан. — Спектр?.. — ритм прекратился. — Я стал капитаном не только благодаря тому, кем был Капралу мой отец. — Умение слушать является признаком либо умных, либо отчаявшихся. — Что это значит? — Что я это знаю. И говорю тебе именно из этого, — ритм ступеней возобновился. — Скоро придёт Ричи нам на смену. Как придёт — ложись спать, капитан. Чую коленями, утро будет холодное… *** — О, где же скры-лось? Мо-ё сердце… Моё родное. Хриплый женский голос рождался из натруженной боли и тут же утопал в грязно-красной пыли забытого монреальского домишки. Свет не проникал в тот обшарпанно-красный мир уже очень давно. Но человек не проникал в те стены даже ещё дольше. — Отчего страшит… ночь тебя?.. Моё дитя… Мама рядом с тобою. Стоя на коленях там — посреди то ли когда-то гостиной, то ли кухни, она слабо покачивала небольшой сверток в руках в такт старой, забытой даже ей самой песни. Взор её ослепших, полных крови белков глаз, был обращен на тот свёрток с любовью, недоступной забвенному выродку и мутанту. Недоступной тому, кем она была совсем недавно. — О, за-крой глаза свои. Укройся тишиной. Во сне забудься. А к утру… — меж тем во входной двери щёлкнул спусковой крючок, прервав песню. Холодный револьвер медленно наводился твёрдою рукой женщине прямо на голову. — Приду я за тобой. Юник, наблюдающий ту прощальную песню посреди оранжево-красного океана из облаков паразита, не говорил слов. Не говорил ни правды, ни лжи о том, где находилась та женщина; о том, что на самом деле было в свёртке, так бережно ею охраняемом; и о том, что будет дальше. Ибо слова там были не нужны. Ибо его Миссия там была закончена. Через минуту всё закончится. Через минуту он выйдет оттуда один и продолжит идти дальше. — Слушай, как шёпот несётся вдали, — она подняла слепой взгляд на револьвер, но смотрела куда-то за него. — Следуй за эхом, за тенью зари. Выстрел. Ослабевшее тело ударом откинуло с колен на спину. Руки, раскинувшись в сторону, выронили свёрток, полный гнилых останков, на пыльный пол. Волны заразы, мягко подхватывавшие тело, разбились о пол, разливаясь новыми течениями по комнате Своего ребёнка, своего мужа и свою племянницу та женщина растерзала и съела уже очень давно. Десяток, может, даже десятки лет назад. Однако там — в слепой пелене да в белой пустоте из очистившихся от скверны воспоминаний, самым ценным, что осталось даже спустя всю другую жизнь, были воспоминания о её доме и о её ребёнке. Они-то и привели её в то место в конце концов. Они-то в конце концов только с ней и остались. Спрятав револьвер за пояс, Юник молча вышел прочь из дома, и застыл на мгновенье под рассветной тенью деревьев, полностью изничтоживших когда-то ровное асфальтированное покрытие у дома своими корнями. Светало. Первые лучи солнца лениво приносили в мир живых краски, отличные от синего. Тень от деревьев, играющая в лучах восходящего солнца, делала недвижимого Юника почти невидимым. Минута, другая — мир, ещё полчаса назад полностью окутанный пронизывающим холодом, покрывался слабым оранжевым огнём все больше, сжигая ненужные утру серые сумерки. Заспанное солнце отнюдь не приносило тепла, нет. Оно лишь постепенно поднималось вверх, освещая земли своим безразличным светом. Примерно в двухсот футах в сторону побережья — прямо у той церквушки у железнодорожного моста, где ещё ночью спали люди севера — стояла небольшая группа мертвецов. Привлечённые людским запахом, ароматом жжённых дров и мяса, растворяющихся в воздухе из помещения, снующие от угла к углу. Мёртвым в отличие от людей, редко было куда спешить. У мёртвых, в отличие от людей, мир, хоть и был столь же жесток, оставался куда более простым.Где-то вдали раздавались выстрелы. Где-то перекрикивались чайки. Выли псы. Святое писание говорит, что Господь никогда не даёт неподъёмного испытания, никогда не взваливает креста, что нельзя было бы донести до собственной горы, хоть и исходив все ноги да разодрав в пути руки и колени. Смотря вперёд — на бесполезно рыщущих грешников, чьё тело столь обезобразилось обросшей кожей да рваной одеждой, а душа с разумом прогнили проклятием, взваленным волею их же решений и судеб — Юник не мог ответить себе, справедливо ли было то, что он видел. Правильно ли. Раз за разом, раз за разом… Таких грешников уже нельзя было спасти, нет. Но тогда… кому же Господь посылал эти испытания? Ему? Людям этого города? Всем миру? И может ли мир вынести такое испытание, если даже тот факт, что грешники год за годом приходят в этого город умирать, говорит о том, что год за годом и во всём мире, и даже на крайнем севере проклятые вновь появляются из живых? Что живых тех же становится только меньше? Но ладно. Дело было сделано. Оставалось помолиться. *** — Та вот он! Да! Да, бежит! — звонко прокричал один из молодых помощников Паромщика на причале у баржи, завидев бегущий к ним силуэт в плаще. — Все?.. Тогда зови оставшихся и добавляйте обороты!.. Добавляй давай! Быстрее отплывёте — меньше прибежит! Всё! Мы попрячемся на всякий, если что! Портовые доски, обмёрзшие влагой за ночь, немного скользили под ногами последних спешащих на баржу человек. Кроме каравана и людей Звёзд, на переправу также спешили и редкие одиночки, коим было необходимо перебраться на другой берег; одинокие пилигримы, зачуханные и потёртые, словно никогда и не входили в город под землёй; какая-то семья, наверняка нашедшая хороший запас дров и вяленого мяса вне города; то редкое мужичьё, что вместо лука носило огнестрелы и несло собою только кровь. Юник перешагнул на баржу, а через несколько минут помост, чем служила боковая часть баржи, откидывающаяся вниз да держащаяся на петлях, был поднят. Небольшая качка при старте хода мотора сбила неподготовленных людей с юга, а судно медленно, но уверенно отплыло от берега. Только Юник успел отдышаться, как в мельтешении людей, готовящих судно будто к кругосветному путешествию, он услышал шаги, что остановились позади него. — Ну, и чё я там говорил? — подал голос Ричард, сидя на тряпке за какой-то слишком иллюстрированной книгой да перекрикивая шум мотора. — Успел бы ещё тридцать раз этот охотничек! — Не отвлекайся, придурок, — безэмоционально шикнул на того старик. — Душа, — кивнул к обернувшемуся мужчине Призрак Юга, приветствуя. — Ты вовремя. — А ты бы не переживал при мне так, будто этот морской старпёр со своими подхвостами реально без него отплывёт — я бы и не отвлекался! — всё перебивал собеседник. — И вообще, это я ему там шмотки перетащил со всей остальной лабудой, пока ты!.. — парень поднял глаза и увидел что-то во взгляде собеседника, отчего всё же предпочёл заговорить потише. — Ладно. Помню уговор. Не отвлекаюсь. Как зыркнешь, так и жить не хочется. — Как и договаривались, твои вещи были перенесены, — указал Спектр на небольшой баул с общей кучи, что его хозяин чаще всего носил на одно плечо. — Твоя спешка стоила того?.. — в ответ на то Душа Калифорнии снял с пояса, что под плащом, внушительных для поясной размеров сумку вытянутой кубической формы и бросил старику. На том же поясе прямо за сумкой виднелся респиратор. — Никогда не видел подобных практик за своё время на «Энтерпрайзе», — смотрел Призрак Юга на побитую да подшитую сумку с некоторым презрением. — Впрочем, как и того, чтобы кто-то использовал респиратор в паре с сумкой для изолирующего противогаза. — Ранее противогаз и был. Порвался, — Юник повесил отброшенное ему на пояс и, выровнявшись в спине, поправил шляпу. — Благо, как оказалось, можно и так. — Я хочу присутствовать на этом эксперименте. — Это не самое лучшее, что можно увидеть человеку за жизнь. Тем более, что первое Отпущение является самым нестабильным. Всегда являлось. — Я не говорил, что меня это волнует. Я присутствую, — Призрак Юга настоял ровным голосом и, что главнее, прямым взглядом. — Любое из Отпущений демона достаточно зловредно, чтобы закончить твою жизнь, — Юник слегка оскалился на ту прямоту и наглость, однако благодаря большим клыкам то выглядело полноценным оскалом. Люди действительно были глупыми. Действительно глупыми, включая того же старика, оставались. — Любопытство не так далеко от чревоугодия. — Знаю. Но даже через Великие Войны, через Чуму, Голод и перед лицом самой Смерти, человека всё ещё влечет всё, что может его убить, — на то Юник смолчал. — Значит, договорились. «Блажен тот, кому нечего терять, — вновь заговорил голос. — И проклят, потому что иметь ему тоже нечего», — Юник смотрел уходящему старику в спину и думал о том, что из всех манкуртов крайнего юга, именно этот казался ему самым странным. В своих речах, в своих шагах, в своём перекошенном взгляде — будто скорбящая пустая оболочка за давно погибшим духом, Призрак Юга ещё в первую их встречу действительно напоминал призрака. И всё же что-то у него было. Что-то, заставляющее людей вокруг, коим он сам твердил, что лидером не являлся, бесспорно признавать его верховенство и авторитет, безукоризненно подчиняться приказам и советом даже тогда, когда приказывал или советовал старик тому же номинальному лидеру. Быть может, дело было в отсутствии чего-либо кроме той самой цели и уверенности. В конце концов, именно настоящие фанатики, редко поддающие себя здравому сомнению, и собирали вокруг себя больше всех людей — только истинно верующие… Быть может, в чём-то ином. Но это всё ещё были только догадки. Баржа, обречённая до конца своего существования проплывать лишь две и четыре морские мили туда-обратно, медленно и максимально осторожно подходила к окутанному влажной дымкой берегу, что был последним оплотом цивилизации на севере и последним глотком безопасности для всего следующего пути. Юник смотрел на тот берег в некоем смятении и растерянности. С одной стороны, Уильям из Джонсборо — тот самый, что и начал проклятую цепь всех печатей и грехов — был у него в руках. С другой, то, чем он был и чем он стал… Правильно ли было противиться своему желанию пристрелить его на месте? Правильно ли было испытывать судьбу откровениями, потакая воле если не Бога, то случайностей? Смотря на освобождающийся от серой рассветной пелены берег, мужчина то и делал, что просил и ждал — хоть какой-нибудь знак или знамение, кое было бы ему впору. Но нет. Конечно же, нет. *** Гаражные двери громко заскрипели под давлением двух пар рук, впуская в тесную кирпичную консерву немного предрассветной синевы. Несмотря на уже подступившие холода, воздух в столь утреннее время ощущался до мурашек живым, подталкивающим своей свежестью к движению даже через боль. — Бляха, собачий холод! — стискивал зубы Дестино, дабы те не стучали нарочито громко. — Триждыблядский Великий Снег, будь он неладен… Ещё и колено как-то хреново придавил — болит теперь на каждом шагу… Блядь!.. — только достигнув уровня головы, гаражная дверь взмыла вверх и, ударившись о потолок, осыпала путников всяким прилипшим к ней мусором. — Тьфу… Ну… Пиздец… Чего молчишь, солнышко? Всю дорогу мо… — Голова болит, — коротко ответил тот, отряхнувшись. — Стараюсь не говорить и не думать. И я Лиам. — Да ладно тебе — я ж не со зла тебя так зову, — Альв на то смолчал. — Ну, Лиам — так Лиам, солнышко, — перед Альвелионом и Дестино стоял всё тот же мустанг, что Джонс пригнал в гараж у Де Ля Саванны несколько недель назад. Покрытый пылью, разобранный самим Джонсом ради хоть какой-то иллюзии безопасности, но всё же он. — Хера-нихера… — Ди смотрел на бледно-синий и местами проржавевший мустанг глазами, полными либо удивления, либо непонимания. — Вот это… раритет… — он подошёл к машине и осторожно, даже бережно провёл пальцами по кузову. — Мустанг. Это сколько ему… сотка, получается? — заглянул на место рулевого, затем — штурмана, осматривая действительно редкую в чём-то четырёхместную модель. — Да, ну… Сэмми, глянь-ка! — Машина как машина, — отозвался Сэм, опёршийся на противоположную гаражу стену да поставив рядом с ней же свой огромный грубо сшитый баул. — Что новые, что старые — всё консервы на колёсах. — Ай! — махнул мужчина на попутчика рукой. — Понимал бы ты чего!.. — Альвелион молча прошёл мимо, вспоминая, куда же именно Джонс положил аккумулятор. — А откуда такой монстр. А, Лиам? — Повезло с машиной. Как и с местом. Одно получил от первого попутчика, второе — от другого. — Здесь с транспортом вряд ли кто-то расстался бы по собственному желанию, — подметил Сэм. — Про желание я ничего и не говорил, — Сэм презрительно фыркнул на то. — Не знаю, жив ли или мёртв предыдущий владелец. Но даже в том случае, если жив — жизнь его ожидает не самая лучшая. Спустя пару десятков минут поисков Альвелион всё же нашёл и аккумулятор, и прочие недостающие части автомобиля, что спрятал прежде Джонс. Поставив на место всё, кроме свечи зажигания, Альвелион собрал двоих попутчиков вокруг себя и начал составлять бюджет — перед отъездом из самого ближайшего, если не единственного города, нужно было подготовиться. Сэм взял на себя ответственность зарядить севший на холоде да простое аккумулятор. Дестино с «Лиамом» — продать по-максимуму бесполезных вещей и купить на них всё, что потребуется. Дополнительное топливо к тому, что хранил Джонс, тёплую одежду, необходимую в грядущие морозы, но, что главное — оружие и патроны. Условившись, они закрыли дверь гаража и, с опаской смотря на поднимающееся солнце, поспешили в метро. Наверное, только в Монреале и землях Чёрного Золота всё ещё сохранился старый-добрый дневной режим дня — пока защищённый инквизиторами и солдатами Девятой юг позволял свободно истаптывать землю под солнцем, дикий и необузданный север днём кипел жизнью под землёй. Вся же остальная Земля… уже запомнила, чем грозил свет утра. — Нам нужно будет зайти ещё кое-куда, — обратился Альв к Ди, смотря на отдаляющуюся фигуру черноволосого Сэма. — Хочу спросить насчёт этих ваших шипов на мосту. — А разделиться в три разных места мешает?.. — Ты прекрасно знаешь ответ. Я не верю тебе, — холодно и чётко ответил инквизитор да зашагал в сторону метро. — Ни одному из вас. Так что я хочу видеть, сколько валюты мы получим из проданного. И то, кому и сколько пушек уйдёт в руки с этого. — Эт правильно, — поравнявшись, улыбался мужчина. — Хотя говорить это прямо… Воспользовавшись лазейкой Ворона, путники оказались в метро незамеченными и дошли до станции, что Альвелион очертил себе рынком, максимально быстро — в разрезе нескольких часов. Всю дорогу туда парень размышлял про себя о том, правильно ли он сделал, что решил объединиться хоть ещё с кем-то. В конце концов, большая команда означает не только большую безопасность, но и большую потребность в еде. Да и если говорить за безопасность… Впрочем, возможно, ему нашёптывала мысли всё та самая паранойя. Ведь если бы не вещи Сэма, среди которых были и многоразовые фильтры, и карта дальнего севера, стоящая целые состояния даже в жалкой перерисовке; если бы не топливо, что оставалось в подбитой шипами машине… Для такого путешествия точно не хватило бы одного человека. Не в этот раз. Зависимость эта Альвелиона и тревожила. — Лиам! А, Лиам! — улыбался во все зубы Дестино, наблюдая за уходящей женщиной в кузнечном фартуке посреди. — Скажи мне, дураку, вот, зачем тебе юг, если рядом есть такое? — Альв наблюдал за скрывающимися в толпе ярко-рыжими волосами без особого энтузиазма, зная, за кем именно «охотилась» эта женщина. — То есть: солнце, жара, пыль, грязь и песок на вечно зудящих яйцах — это всё понятно — романтика. Но здесь же… и без того жарко? — Затем же, зачем и ты. — Опять короткую пластинку вставил, — мимо Ди пронёсся грязного вида мужиков весь в ожогах на лице, отчего Дестино непроизвольно отстранился, почёсывая щетину. — Кста, о недоверии! Я чё понял, солнышко: если ты реально ни мне, ни Сэмми не веришь, то хвостиком тебе стоило увязаться за ним. Я имею ввиду: я-то ему верю, — вскинул он руки, — но отпускать «сомнительного элемента» с таким аккумулятором — я б пить скорее бросил. — А что с ним? С аккумулятором? Новый, что ли? — Ха!.. Относительно. Эт нанофибра. Судя по форме, если от неё просто корпус не свистнули. Чистые золотые волоски тоньше моих собственных и ярче моей же лысины — сам проверял. А стоят, по непроверенным лично данным, даже больше некоторых моих органов… Как и многое другое. — Разбираешься? — Увлекаюсь, скорее, — улыбнулся он. — Мать была механиком. И жена после — тоже. Прекрасные они женщины были, я тебе скажу. И материться обе умели так, что… Блядь… Ай, и искусством бы это назвал, да не буду — брань же. Вырос бы ты там, где я — знал бы, что прибыльнее и надёжнее, чем автомеханик, дела нет и не было. Особенно — в пятидесятые. Сломанные или подбитые машины у главных трасс были всегда, а если ты обрастал клиентурой, у которых были тачки на ходу… — Тогда чего сам не стал механиком? Тем более, раз жену себе нашёл и увлечения имеешь подходящее — чего «семейное дело» не продолжил? — мужчина, чуть сморщившись, думал над ответом дольше, чем следовало бы. — Потому что ошибки свойственны всем. Вообще всем. А я, бляха, не особо люблю ни переживать грустные истории, ни рассказывать — такое себе развлечение. Альвелион не хотел настаивать. В конце концов, такие истории он ведь уже слышал. О неудачливых поселениях, встретивших кочующих от места к месту бандитов, что вырезали и опустошали их под корень, как и многие другие; о просто вымерших из-за открытия новых путей посёлках, которые только и делали, что жили проезжими день ото дня, пока не изживали себя полностью. Мёртвые же или эпидемии, которые застал и сам Альв, пока Новый Техас ещё не приспособился к изменившимся путям миграции орд, были и того хуже — они часто распространялись. Впрочем, на землях Золота были и другие истории. Были, подобные его собственной… А потому инквизитор опёрся на одну из свай лавочки и принялся бросать взгляд то на разношёрстную толпу, то на Дестино. Отчего-то виды ранений, ожогов и отсутствующих конечностей будоражили последнего. То ли от неухоженности, то ли от частоты встречаемости в этом подземелье — кто бы его знал. Вдруг, не сказав ни слова, мужчина пошёл прочь — куда-то в толпу. Альвелион увидел, что подошёл тот к какой-то женщине, которую, кажется, рьяно донимали двое незнакомцев. За шумом рынка не было слышно разговоров, но их там было и немного. Подошедший поближе Ди кивнул на мужчин, что-то коротко спросив последних. Ответ был примерно таким же коротким. На Дестино играл его рост и вес. На двоих незнакомцев якобы играло количество. Впрочем, всё обошлось. Двое ушли, видимо, не желая искать проблем а Ди, развернувшись к женщине, принялся спрашивать у той что-то со свойственной ему живостью. Женщина же отвечала коротко и с явно недобрыми глазами. Вернувшись посеревшим, мужчина ещё долго не говори ни слова. — Она должна была им денег, — низко и сухо начал он наконец. — Они потребовали те гроши, которые она смогла накопить себе и своим на еду. Сдрейфили, завидев меня. — Это я уже понял. — Знаешь, что сказала? «Не лезь не в своё дело, — со злостью в глазах смотрел Дестино на толпу. — Ты, приблуда, уйдёшь сейчас. А они вернуться в следующий раз. И уже не будут со мной разговаривать. Иди откуда пришёл»… Сука… Странное место. Говёное, — Альв на то ничего не сказал. Не ему было об этом говорить. — Скажи, по нам правда сразу видно, что мы не отсюда? С порога прямо? — Да, — коротко отрезал тот. — Сразу. — Хм… Блядь… — мужчина тяжело вздохнул и погрузился в свои мысли. — Если коротко, — заговорил он Ди спустя пару минут, — моя мать со своей «бандой», с которыми она ещё держала свою старпёрную мастерскую, пыталась воссоздать по частям электрокар. Между починкой разного барахла на колёсах эти сумасшедшие собирали то, чему никогда не было ни модели, ни названия. Зачем — хер бы их знал. Никогда не понимал. Но ловили стояк от этой идеи они все до единого. Женщины — тем более, — Альвелиона после упоминания подобной «мечты» пробрало словно до мурашек. Не могло быть таких идиотов на земле Золота. Не могло быть ещё одних таких идиотов. — И… Что с ними случилось? Их поймали? — осторожно, но всё же спокойно спросил он. — Поймали? Чё это вдруг?.. А-а-а… Не… Не, Лиам, не поймали. Это было… далековато от Техаса и ваших ребят. Да и времена были другие. Инквизитор смолчал на то, продолжив слушать. Какой бы ни был финал этой истории, а Дестино, получалось, повезло в жизни дважды: в том, что и мать его, и все остальные механики были за зоной влияния Золота в «другие времена», и в том, что он успел попасть в ту самую зону, когда пришли времена новые — успел стать «звездой» или же полноправным членом нового штата. Когда Чёрное Золото начало обретать власть, постепенно расширяя своё влияние от центрального склада топлива в Техасе, оно также принялось расширять и свою идеологию — о ненадёжности и непрактичности любой энергии, отличной от нефтяной. Идеологию, которая доносилась до коренных жителей территорий Золота или же «звёзд», как их вначале окрестили при переписи Инквизиторы, только при помощи силы или крови. Солнечная, ветряная, водная и даже появившаяся уже на закате старого мира биоэнергия — всё выискивалось и подлежало не столько уничтожению, сколько разбору на детали. И то, что делали с несогласными, Альвелиону было известно как нельзя лучше. Невозможно было не стать частью Золота в пришедшие «новые времена», не пожертвовав всем, невозможно было от последнего не зависеть. Как определили историки, пламя Третьей Индустриальной Революции, что началась в середине нулевых текущего столетия, гнилой ветер Третьей Мировой смог погасить только к две тысяче тридцать первому году — в момент пика очередной пандемии. До тех лет технологии развивались стремительно, а скачки прогресса, подобно массовому переходу технологий вслед за этими скачками, наступали резко, стремительно и, что главное, глобально. По тем же причинам, всего через три декады жизни Нового мира началась литься кровь. И крови той — несогласных или же «погасших», как называли людей, что не желали ни присоединяться к Золоту, ни покидать территории штата — ради Нового Техаса и Новой Луизианы пришлось пролить даже слишком много. — …Короче, как собрали они это чудо в перьях, пришло ж время его тестировать. Всё делали по правилам: сначала разгоняли так, чтоб аж в стенах мастерской гудело и сажа стенда осыпалась, а потом тащили проверять «в поле»… Помню: жаркий денёк был, что солнце у пляжа. Не вот эта красноносая холодрыга, что сейчас. Стоим мы, смотрим, как гоняет вокруг нас раскрашенное ярко-красным пятно. И ждём… Тестовый забег… должен был быть в восемь миль — тридцать два круга ровненько. На шестой миле из-под капота, как подметили мне, пошёл дым — я сам как-то не замечал, а так — круги на определённом месте считал. Все ж схватились за головы, пока «PH*» нёсся прямиком в лесополосу по соседству, не поворачивая вообще. «Е-бать!» — заорали в голос все. И тачка, скажу я тебе, сделала это е-бать. Хер его знает, на самом деле, что случилось тогда — по тем ошмёткам, что остались и от движка, и от водителя, мало что можно было сказать. Но подкосило это всех сильно. А мать моя… Та, скинула всё на себя, как и все остальные — и вину, и ответственность. Дура старая. Короче, как-то оно само дальше так покатилось. Все разошлись своими дорогами, место «иссохло» и нужно было двигать дальше. Я ж мелкий был — с гулькин хрен чего понимал тогда, так что был просто рад новому месту. Оказались там, где оказались. Возможности механичить в новом место было нормально, но мать больше к инструментам не притронулась. Как-то так, солнышко. Как и сказал — хорошего мало. — Хм… А жена тогда чего?.. — Наши… пути разошлись, — слишком неуверенно ответил Ди. — Так, как и бывало у многих раньше. Или так, как бывает сейчас… Тихо. Незаметно даже как-то… Через несколько часов торговка принесла чужакам их часть от продажи вещей. Спешка не позволяла особо торговаться за цену, но подруга Эммета всё равно собрала приличное количество выручки за перерисованные Сэмом карты с тропами дальнего севера, а также побитое годами альпинистское снаряжение — двести восемь гильз ровно. — Бери топливо и иди обратно, — указал мужчине Альвелион, только они подошли к лавке торговца и вывалили на стол гильзы. — Сторгуйся, если хочешь. На другую станцию я пойду сам, — указал и тут же погряз в своих мыслях, потому что дальше его ожидало нечто куда более сложные, чем недоверие. — Пф!.. Слушай, а моя история тебе конкретно сердце растопила, раз ты, недоверчивый такой, собираешься от… — предчувствуя подшучивания насчёт доверия, парень молча высунул из кармана свечу зажигания, которую, как он помнил, Ворон доставал с большим количеством брани. — Падла… — зло улыбнулся Ди. — Вижу, набрался ты учтивости у местных. Ладно, хер ли делать… Пиздуй. *PH (англ.) — Phil Hill (англ.) — Филл Хилл, один из величайших американских гонщиков *** Всю предыдущую ночь, что Ворон провёл в одном из зданий Бухты, он не спал. Думая и о том, что же ему нужно было делать дальше, и о том, как всё оказалось так, как оказалось в ту ночь, он желал бдить и надеяться, что снов он больше не увидит. Получалось до жути отвратно, хоть и получалось. Сонный мозг, подкормленный новой информацией, переключался с одной идеи на другую. На сомнения о том, а мог ли Спектр не врать насчёт Виктора. На домыслы о том, что Уильям из Джонсборо, быть может, уже вовсе был мёртв. На болезненное осознание, что из всех возможных вариантов, людей и прочего… не осталось вовсе ничего. Так было до той поры, пока его не «разбудил» знакомый голос и, что странно, знакомый вопрос: — Скажи, Уильям, — говорил незнакомец в жёлтом плаще, — ты веришь? Но Ворон на то молчал. То ли от презрения к собеседнику, то ли от банальной усталости — он для себя так и не решил. Несмотря на то, что своего преследователя он не видел из-за повязки, сердцебиение того — сбитое и быстрое, нездоровое — говорило демону только о том, что не просто так он запомнил красные белки оранжевых глаз, наверняка и сейчас поблёскивающих в пыльной темноте. Как многие выродки до него, как многие перебежчики до него, как некоторые демоны до него — все «полулюди» проходили один и тот же порочный путь, что проходил жёлтоглазый. Медленно превращаясь в заражённого, сходя с ума, теряя память, бледнея всё сильнее да заливаясь кровью всё быстрее. И всё они в попытках своих этого избежать… — Я слышал, они называют тебя «Юнѝк*», — с подлым смешком начал Эммет, подняв завязанный взгляд на собеседника. — Ты правда думаешь, что ты настолько уникальный, а? Невьебенный и неповторимый аки снежинка на снегу?.. — Юник не отвечал на те вопросы. — Нет. Ты всего-лишь очередной выродок, каких было уже сотни и тысячи до тебя. Очередной мутант. Всегда удивлялся таким идиотам… Нет, чтобы жить нормальную жизнь, имея шанс хотя бы на десяток нормальных лет, вы все почему-то решаете увязнуть по уши в крови и дерьмище. Как будто бы не там же всё равно и закончите. Видел когда-нибудь собаку, гоняющуюся сама за собой и грызущую свою же заднюю лапу, а? Планомерно, последовательно, с голодом в глазах? Приготовься, — оскалился Ворон. — Потому что это, в конце концов, будешь ты. — Как ты можешь презирать меня будучи таким же, как я? — мужчина говорил довольно чётко, хотя шипение его всё ещё напоминало змею. — Как можешь, не презирая себя самого? — Потому что не таю в себе иллюзий, — оскалился Джонс. — «Юник». Я знаю, что я и чем меня считают. А ты… Каким бы святошей с ебучим золотым нимбом себя ни считал, как бы ни уповал, ни боялся, ни надеялся или ни молился. А сдохнешь ты совсем скоро. Так же, как и все. Сошедший с ума параноик, ищущий себе цель перед смертью. Верю ли я, видев своры таких, как ты? Ха. А веришь ли ты сам? Однако в ответ на ту реплику тишина длилась даже слишком долго. Возможно, тот Юник думал; возможно, как надеялся Ворон, он задел что-то поинтереснее. В конце концов, кому, как ни ему было то знать — избежать неизбежного можно было только за чужой счёт, за счёт чужой и вполне определённой крови. Вариант тот не так уж сильно отличался от становления тем самым пугающим чудовищем. В тишине ночи и комнаты вдруг медленно затрещал барабан револьвера. Шуршание тонкого металла гильзы скользящим по уху звуком говорило о том, что из того же оружия доставали пули. — Три патрона из восьми, — прошептал Юник. — Каждый из них есть грех… Три… И тебе придётся мне в этом поверить, — за тем словом рулетка закрылась и принялась вращаться, подобно трещётке. — В моём имени нет скрытого посыла, хоть и доля ощущения уникальности есть. Я знаю, что я погибну от проклятия рано или поздно. Знаю точно, что погибнешь и ты. Ведаю же, что Бог умереть мне не позволит… — всё замолкло на миг. — Не раньше времени, — замолкло, и в темноте своих век Ворон отчётливо услышал пустой щелчок спускового крючка. — Везучая сука, — улыбнулся Джонс. — Нет. Везение лишь миф. А на всё… Божья воля. И Бог не позволит мне умереть раньше времени. Ни тогда. Ни сейчас. Ни позже. Как не позволил тебе. Четыре года спустя… Ты совсем не изменился. Одно и то же — жестокость, ненависть, гнев… Я больше не боюсь смерти, Уильям. Кем или чем бы я ни был — тебе не взять меня этим. Что же насчёт тебя самого? — Ворон ощутил на лбу холодную сталь. — Не выёбывайся. Я тебе нужен живым. Две потасовки из двух у тебя был тот же ствол под боком, и хер ли? А если не выёбывашься, святоша, то прокрути барабан для начала. Хотя бы. — Верно, — подтвердил он. — Но сначала ответь: веришь ли ты? И во что ты веришь, Уильям? — В то, что заебал ты меня уже этим во… — Эта кость, — Эммет услышал стук кости о бетон. — Не человек, не животное — птица. Вороний череп… Эммет опустил подбородок к телу, пытаясь нащупать нить на своей шее. Какой-то подлой мыслью он даже допускал то, что один из воришек у кладбища всё-таки оторвал её вместе с содержимым, но, видимо, нет. — Это не твоё, выблядка кусок, — заговорил он на удивление холодно и очень чётко. — Треснутый да надломанный… Со сломанным клювом и кучей грязи в порах костей… Полый и старый… — Я сказал: это не твоё! — повысил он голос. — У… Угмни его, Юник, — буркнул спящий Айрон. — И так ночью спать отвык, а т… — буркнул и тут же вновь умолк, перекинувшись на другой бок.        То, что держал желтоглазый в руках, действительно было старым черепом когда-то жившего ворона с продетой через глаза нитью. Возрастом в три четверти жизни самого Эммета, те останки, как и странная мысль, что они собою несли, поизносились в разных дорогах. Сломанный клюв да забытые фразы, отбитый кусок кости у левого глаза да замыленные сотней одинаковых силуэтов образы… И всё же кое-что было в них. Что-то, что Джонс не был готов отдать.        — Всё же, ты веришь во что-то, — оптимистично прошептал Юник, только Айрон замолк. — Талисман, ожерелье, оберег… Всё оное есть кресты. А все кресты, якоже и верования, ведут к Богу. Ведь Бог есть ничего. И есть всё одновременно. Каждый священнослужитель должен это знать: образ верования, Уильям, направлен прежде на уверенность в будущей секунде. На то, что завтра точно будет светить Солнце. Для тебя. Несмотря на тебя. Без тебя. Верование есть…        — …бред, сковывающий слабостью и без того слабого. Я с особым энтузиазмом посмотрел бы, как неумеющий плавать уповает на своих божков, медленно уходя на дно. Или надеется на светлое завтра. На надежду, на веру, на Солнце — как бы ты там это не обозвал. И я посмотрю на тебя, взывающего к богам в тот момент, когда я буду пускать тебе пулю в голову, — Юника пробрала дрожь при тех словах. — Отъебись уже от меня со своими сказками. Вера — это давно не надежда. Вера — это отчаяние. Голодного; лишённого, проигравшего и чужого — того, что пытается не утонуть, не умея плавать. Отчаяние обречённого… Так что отвали… И отдай мне моё.        — Да — стоило бы, — на удивление согласился мужчина. — «Отвалить и отъебаться». Тем более, что настоящий проповедник не заберёт креста у нуждающегося, как и настоящий муж не заберёт хлеба у слабого. Но поведай сначала мне, глупцу: если не «крест» — не вера в этом твоём черепе — что в нём? — Моя половина, — всё так же холодно, даже отрешённо ответил он. Юник молчал. — Худшая. Убийства, кровь на руках, «грехи», если уже хочешь — это то, в чём весь остальной мир обвинит его, — кивнул он в, как полагал, сторону черепа. — Слышал я, о некоторых грешниках ходят подобные сказания — что грехи свои, подобно гробу на спине, они носят вместе с собой, считая их неотъемлемой частью «я». Почему, Уильям? Не подумал бы ранее, что ты… — Потому что эта часть меня необходима. Я тебе что, ангелочек какой голубоглазый? Херня это всё. Все люди… и прочие… те ещё куски дерьма. Да ты и сам тот ещё лицемер, если думаешь, что чем-то меня лучше. Проповедники не носят пистолетов, — на то Юник многозначительно хмыкнул. — А мне будет проще, если то, что на моей шее, будет на ней оставаться. Тогда я хотя бы буду помнить, с чего всё началось… — в ноги к Джонсу с полым звуком упал его же амулет. — И это называется «вернул»? — окликнул того Джонс. — Херовый из тебя проповедник, выблядок желтоглазый… Да и как для верующего зрелище само по себе… тоже жалкое. За теми словами последовал один быстрый оборот и сразу же за ним — выстрел. Гул со звоном заполонили уши, пока пуля прошила окно рядом с Эмметом и унеслась прочь. Джонс рефлекторно дёрнулся — так, будто бы действительно мог увернуться от пули. Но, только момент прошёл, он тут же осознал: вместо стекла должна была быть его голова. — …Ты прав, — заговорил к тому после долгого молчания Юник, отвёвший в последний момент револьвер прочь. — Ты нужен мне живым, Уильям. Больше, чем что-либо ещё, — сказав то, Юник вышел за дверь, преследуемый ошарашенными криками проснувшихся южан. Ворон же, оставшийся сам на сам с зимним ветром, дёрнулся от пробравшего его холода. *** Утро встретило морозным, даже промораживающим холодом. Поднимающаяся на протяжении прошлого дня температура заставляла снег подтаивать, образовывая липнущую жгущим льдом влагу. — Эй, ёбнутый! — обратился к Джонсу кто-то из темноты. — Ты чё, всю ночь на холодном полу жопой сидел?! Ой, ёб твою, придурок… Так же и сдохнуть можно раньше, чем от того желтомордого, в рот бы он ебался — я так сладко спал… — Амулет… — буркнул Эммет спросонья. — У меня под ногами. Повесь обратно на шею. — Чё?.. — молодой голос хмыкнул и, подняв всё-таки зацепившийся за пустую кобуру череп, что чуть покрылся коркой от влаги, безразлично повесил его на шею Ворону. — Какой же эт «амулет»? Черепушка обычная, да и всё, — парень или мужчина, подняв пленника на ноги, принялся отвязывать того от трубы; хорошо ещё, что руки демона были привязаны недостаточно плотно — весь холод, что мог бы вызвать обморожение, переходил на тряпку. — Завали, — Эммет, проснувшись явно без настроения, всё пытался вспомнить ночь нападения на караван. Что-то в ней не давало ему покоя. — Хуя се. Слышь! — вдруг опешил развязывающий, чуть толкнув Джонса. — Сейчас сорву эту твою ебалу и брошу прямо в реку — чтоб черепахи поохуевали от такой находки. Сам завали, понял?! — Какой-то ты больно неуравновешенный для профессионала, — оскалился демон. — Зато пизды даю хорошо! Ты вообще кем!.. — Ворон, сориентировавшись на звук, что есть сил вдарил головой. На его же удивление, мужчина, что был явно ростом немного выше, чем казалось, едва шелохнулся, схватившись за нос. — Тебе бы расслабиться, — улыбнулся Эммет. Но через секунду удар последовал уже по его носу. Даже в том случае, если последний и хотел бы увернуться — он не до конца представлял, куда именно. Тряпка на глазах чуть спала, заставляя морщиться от света, и тут же обагрилась разбитыми капиллярами в носу. То был до кислой остроты неприятный удар. Бьющим же оказался чумазый и высокий черноволосый мужчина, чья тяжёлая куртка вкупе с растрёпанными да грязными длинными волосами придавала ему одичавший вид. Выйдя из боевой позы да немного успокоив разъярённый сероглазый взгляд, чем-то столь близкий ко взгляду дикой собаки, незнакомец отряхнул руку после удара и всё так же монотонно продолжил развязывать узлы, даже не обращая внимания на спавшую повязку. — Мудло, — буркнул он, только отвязав от трубы последний узел. — Бьёшь как загнанная в угол девка. Ни крови, ни перелома — нихера, — незнакомец подтолкнул Ворона вперёд, и они направились наружу. Предрассветные сумерки заставили демона сморщиться от яркости своей, размывая последнему изображение на несколько минут. — С какой стати Паромщик отплывает утром? — спросил он у незнакомца, шмыгнув носом. — Я ебу? Выспался, значит. Иди давай. Вокруг баржи, к которой медленно подходил Джонс со своим смотрителем, ютилось примерно два с половиной десятка человек. Таская разные баулы, подгоняя машины на баржу, которые вниз с железнодорожного моста спускали обычно простой системой рычажных тросов, да и просто подготавливая транспорт, они всё мельтешили перед глазами, изредка забивая слух своим едва-едва слышным сердцебиением. «Странно, что нет самого старика», — подметил для себя Эммет. — Ну, притопали. Падай, Билли, — незнакомец усадил демона на какой-то ящик. — Если хочешь драпать куда — можешь делать это прямо сейчас… Эй, я имею ввиду: в любую сторону! — обвёл он рукой все стороны, кроме той, в какую действительно можно было бы сойти. — А если без выебонов, то сиди здесь. Скоро буду. — Скажи… — окликнул Ворон мужчину. — А ты можешь… хоть что-то по-нормальному сказать? Не так, как будто азбуке тебя забитый алкаш учил? — отвечающий промедлил слегка, действительно задумавшись. — Обычно… Обычно посылаю с таких вопросов я только нахуй и бью прямиком по роже. Так что… Нет?.. — мужчина вскинул плечами и скоропостижно исчез за одной из машин, что пригнали на баржу. И пока судно медленно переплывало на другой берег, что скрывался за очень влажной пеленой морозящего тумана, Ворон, привыкая к свету, думал о том, во что же именно он встрял и главное: а стоило ли оно того — оставаться Уильямом из Джонсборо даже сейчас? Как ни крути, Ной был уже давно мёртв. Виктор, как бы он ни умер, тоже уже никогда не встретит очередной четверг. Да и сам бар — место, что, благодаря Марии, приютило и Вика, и самого Эммета — оно тоже уже никогда не откроет двери к презираемому многим там демону. Смотря на тающий в вязкой серо-белой мгле Монреаль, Джонс испытывал странное ощущение, которое впору было бы подставить под танатофобию — ощущение того, что ни город, ни кого-либо из живущих в нём, он больше никогда не увидит. И даже, если будет иметь шанс — не воспользуется им. Но кто же тогда… Кто будет знать о том, ради чего было это всё? Ради чего будет?.. И тот редкий безумец, что полезет рыть снег, под которым всё это заметёт — найдёт ли он под ним Уильяма из Джонсборо?.. Эммета Джонса?.. Или так же, как и все прежде, отыщет только Ворона? Впрочем, что ещё ему оставалось делать в той ситуации, куда он сам себя загнал? Из всех возможных точек, из всех завершённых историй и провалов, факт смерти или жизни Уильяма из Джонсборо оказывался самым шатким, самым возможным на благополучное завершение. Да и отсутствие выбора, сковывающее по рукам и ногам, словно холодное течение сковывало параличом, подсказывало: логичнее всего было бы сейчас оставаться рядом с этим отрядом Золота и ждать возможности хоть на что-либо. — Знаешь, — говорил перебежчик, так до конца и не решая, кому именно, — так странно ощущать то, как твой след в истории становится всё меньше и меньше, — наверное, он говорил это уходящей мимо воде; пролетающему прочь ветру да едва-едва волнующемуся о Земле Солнцу, которому завтра, как и многие дни ранее, будет всё так же всё равно на него. — Как ты пытаешься сделать хоть что-то, пытаешься, а в итоге оно всё равно получается тем, от чего ты бежал… Или во что никогда не целился — только дополняет чужую картину тебя, пока истории твои — настоящие — становятся всё меньше и меньше, и меньше… И так — до тех пор, пока не остаётся только эта картина. Ворон. «Легенда» вместо человека. Чтобы потом какая-нибудь… Но слова Эммета затихли, а мысль оборвалась. Словно заворожённый монотонным шумом двигателя буксира, перебежчик застыл, смотря на воду, пока на подкорке было всего одно слово: «испаночка». Несмотря на то, что его всё ещё гудящая голова и в мыслительном, и в вестибулярном плане с каждым днём работала всё ближе к нормальным показателям, события «той» ночи он всё ещё не мог вспомнить. Даже больше — редкие видения, смешанные с галлюцинациями собственных мозгов, закапывались в беспамятное всё глубже и глубже, так определить то, что из них было реальностью, а что — выдумкой, сознание не позволяло. Но именно в тот момент — именно за секунды до того, как один из людей Паромщика пробежит мимо дабы посигналить яркой красной тряпкой ждущим на том берегу, что всё в порядке и можно готовить причал, Эммет «Ворон» Джонс вспомнит: в том лагере он слышал кого-то. Где-то в тёмном лесу либо за очередным деревом, но кто-то незримый обращался к нему знакомым голосом никак иначе, как к «Джонсу». — Эй, а!.. — Ворон оглянулся по сторонам, но никого из «золотых» вокруг себя обнаружить не смог, так что его вопрос остался без ответа. Через два десятка минут баржа успешно причалила к берегу подтопленного Валоис Хаус Парк, что был в Ваудреул-Дориона — пригороде Большого Монреаля, затопленном после общего поднятия уровня воды. Плавучие из-за вышедшей из берегов реки деревья смотрелись странно и даже сюрреалистично, будто возвращая любого, видящего уже такое однажды, в далёкие болота Луизианы. Более холодные, более «острые» и куда менее склизкие. Спектр с «Капитаном» — каким-то смуглым темноволосым парнишкой первыми пошли по длинному-длинному причалу, проходящему меж стволов да сгнивших оснований домов, в плавучий дом матросов, пока большинство караванщиков осталось перетаскивать вещи и ждать небольшой плот, чтобы перегнать машину через лестную трясину. Ричи же молча обвёл Ворона на другую сторону дома — ту, что примыкала да была привязана к «большой земле» — и сел вместе с ним на пороге свежепостроенной домушки, молча глядя в туман так, словно видел в нём нечто большее. Из того, что слышал сам Ворон через дверь, пользуясь тишиной, он смог выудить следующее: люди Паромщика сообщили, что прямо в момент их разговора на территории Дориона курсировали две относительно большие стаи — те, что, обычно и обходили Монреаль с запада, как раз через пригород. Меж ними двумя, идущими в одном и том же направлении довольно медленно, должно было оставаться окно «до сорока минут». И если «чужаки хотят идти — им нужно идти сейчас». — Правду, походу, говорят про таких чертей, как ты, — меланхолично подметил Ричи, тыча с порога ногою в вязкую грязь. — Думаю: «Сидит чё-то, вслушивается так, будто реально слышит, чё они там пиздят», — а потом догоняю: ты ж реально, блядь, слышишь. — В твоём селе рассказывали про таких, как я? — Ага. Вместе с байками о твоей матери — только хорошее, — даже не оглянулся тот. — Старый рассказывал — Спектр, который. Говорил ещё, трёп есть про вас такой — про то, что вы не чувствуете ничего. В плане: ни злости, ни такой чтоб ярости, ни хорошо, ни плохо. Правда? — Не уверен, — Джонс, с которого повязка спала окончательно, сидел рядом и тоже всматривался в коричнево-серую пустоту, слушая в доминирующей над миром тишине отдалённые рыки падали. — Смотря на твоё лицо — чувствую всё перечисленное сразу. — Бля… Еба, ничему тя жизнь не учит, Билли, вообще нихера. Ну, давай вслушивайся тогда. Чё смотришь? — Ворон не смотрел. — Хоть узнаем, что делать будем. А то, как вещи таскать — так Ричи, как за долбоёбами приглядывать — тоже Ричи, а чтобы в планы посвятить… — Я и так слушаю. С помехами на фоне, но слушаю. Лучше скажи, с хера ли мне тебе что-то рассказывать? — Потому что идти на одной верёвке тебе со мной. И либо я тебе зенки перевяжу так, что ты после этого ещё два дня видеть не будешь даже в том случае, если тебе их развяжут, либо не пизди, а вслушивайся. Впрочем, вслушиваться было мало во что. Те две стаи, как Джонс действительно правильно услышал, были относительно большого размера. Выжидать, пока пройдут обе — и пройдут ли — ни Золото, ни караванщики не хотели, так что обсуждали, в основном, стоит ли перебрасывать машину подальше — на более твёрдую землю. — …И что первая, что вторая стая раскиданы по городку шире некуда, — опёрся демон головой о стену, пересказывая. — А рисковать твои старпёры не хотят. Мол: «Всполошим одного синего красавчика — считай, всполошим всех остальных». Короче говоря: думаю, скоро мы пойдём. Вон, сидят сейчас, планы планируют, маршруты выбирают… — Ричи замолк на момент, поддаваясь опасной тиши да смотря в густое молоко. — «Планируют»… Думаю, мы с тобой и все прочие просто попиздуем на абы, пока самые счастливые в тачке почешут. — Думаешь? С чего так вообще? — С того, что не везёт мне по жизни, — безразлично почесал чуть грязную щёку Ричард. — Тебя ещё ко мне припёрли… Или меня приставили к тебе — хер его. А тебе-т место в тачке уж точно никто уступать не будет, когда она своей дорогой поедет — баб столько. Эт значит, мне — тоже… — Я имел ввиду: «С чего это вообще ты думать по жизни взялся», — но… — Ричард на то резко обернулся. — Но ответ неплохой. — Ещё и привязали подпёздывающего под всякое моё «му»… — Ну… Сам сказал же, — улыбнулся Эммет, — не везёт. Дальше сидели молча. Джонс смотрел в лишающий всякой надежды туман и всё думал о том, что завтра, по идее, должен был быть очередной четверг, если не был уже. Странно-опустошающим для него было то осознание, что где-то в милях отсюда в баре больше никто не займёт место рядом с ним; что больше не будет ни места Виктора, ни его собственного. Да и то, что до конца года — долгого две тысячи восемьдесят четвёртого года — оставалось около пары недель, тоже ощущалось своего рода обманом. Подлым предательством. «Я убью вас», — меланхолично повторял Ворон в своей голове фразу, думая лишь о том, стоило ли она того — та самая кровь. Окровавленное тело Герцога в воспоминаниях не приносило никаких эмоций, кроме самого опустошения, что освобождало место под ещё не существующее, не созданное и не нажитое. А на другой стороне были только они — нарушенные обещания, привкус желчи во рту и вязкость крови в трахее. На другой стороне вновь были пустые сны, к которым вновь привели лишь его выборы да лишь их отсутствие. — Эх, жрать охота… — пробубнел Ричард, почесав бороду. «И ради чего тогда всё было? Ради собственной мести? Ради «Уильяма из Джонсборо»?.. А ради чего тогда был сам Монреаль? Тот побег от Эволюции и их экспериментов, те семь лет в… Просто в нигде?» — Эммет глядел вперёд и в затемнённых столпах тумана, чем были редкие да голые почерневшие деревья, за исчезающими в сковывающей влаге силуэтами домов видел для себя появившиеся пробелы, незавершённые и уходящие от земли в неизвестность чёрные полосы. И лишь мёртвые подзывали его из-за серой стены, лишь та его — другая кровь. «Я убью вас», — он повернул голову и посмотрел на Ричарда, всё так же безразлично смотрящего на их будущий путь. И это вот он — этот замурзанный то ли парень, то ли уже мужик и есть тот, ради кого он нарушил то самое обещание больше не становиться больше чудовищем? Это он, что ли, и есть осторожный следующий шаг в его становящейся всё меньше истории? Тот, кого он обещался убить? Дряхлый старик; забитый страхом и неуверенностью мальчишка; умирающий выродок и… И всё? Медленно то сжимая, то разжимая кулак, Джонс понимал: отвязать сейчас тот шаткий домишко, на пороге коего он сидел, пустить по течению реки далеко вниз по стране, а ничего всё равно не изменилось бы. Он не знал, куда его вели. Не был уверен в том, кто его вёл. Не решил то, а стоило ли оно того вообще. Впервые за почти восемь лет, демон ощущал бьющее летящим в затылок камнем осознание: у него вновь вообще ничего не было. Через семнадцать минут дверь домишки открылась с другой стороны, и по доскам да мостам длинного-длинного причала побежал паренёк лет двадцати. Через ещё две минуты открылась дверь к «большой земле». Первыми, ожидаемо, вышли Спектр, парнишка, который всё шёл с ним рядом, и какой-то боров. Последний выглядел не очень уж счастливо. Впрочем, как шутил про себя Ворон, возможно, вес щёк просто опускал ему глаза. Спектр шагнул вперёд и оценивающе взглянул сначала на Джонса, двумя будто блестящими от влаги голубыми зрачками смотрящего на него, а затем — и на Ричарда, чьё замурзанное грязью да покопанное высыпаниями лицо не излучало ни одной эмоции, кроме ожидания дальнейших приказов. — Встать, — почти прошептал он, оба мужчины поднялись. — Почему Уильям без повязки? — А хер ли… А чё ему в ней быть-то, старый? Если всё правильно — мне сейчас с на одной верёвке топать по всей вот этой… еботе. Захочет жить — будет смотреть в оба и подсказывать. А нет — пристрелить перед тем, как сам загнусь, я его завсегда успею. — Идея звучит логично… Выровняйся, — Ричи удивился, но повиновался. Спектр сделал два широких шага вперёд и, подняв взгляд на собеседника да промедлив секунду, вдарил обратной стороной ладони. Ричи, вновь выровнявшись, обхватил челюсть, на который остался красноватый след от удара, но не сказал и слова. — Звучит логично, — продолжил Спектр. — А высказана как подружке на потрахаться. — Да эт понял я быстро, — почесал он место удара. — Как по-другому сказать — не знаю. — Твои проблемы. «Сэр, да, сэр», «сэр, нет, сэр» — всё, что тебе нужно. Кроме того, приказ был другой. Призрак Юга перевёл взгляд на Эммета, который, всё так же молча смотря в глаза старику, чуть улыбался. Не то, чтобы солдатский говор был демону так не по душе, чтобы мышцы всего его мутирующего тела замирали в напряжении — скорее, этот говор и сам старик с его половиной перекошенного лица напоминали ему о ком-то, о ком бы он очень не хотел вспоминать. — Собирайтесь, — сказал вдруг парнишка рядом со Спектром. — Рич, Уилл. Мы решили погрузить в машину как можно больше всего, пока сами пойдём налегке. Кто влезет в или на машину — тот влезет. А остальные… — Готовность: минута, — добавил сам Спектр. — Двое останутся перенести вещи, и ты не один из них, придурок. Вяжи его и выдвигаемся. Не задавая вопросов, Ричард вошёл внутрь дома и, вернувшись с верёвкой, тут же нацепил её себе и Ворону на пояс. Довольно быстро закончив вязать узлы, он стал на пороге дома в широкую стойку и вновь уставился на туман. — Не знаю, откуда ты, — Эммет стал рядом, — но там, откуда я, петлю верёвки привязанному вяжут обычно не на пояс, а на шею. — Из херовых ты мест, — ответил тот, не поворачивая головы. — И не поспоришь. Не прошло и минуты, как вся группа показалась на пороге дома. Меньше десятка мужчин, включая Ворона и Ричарда, поравнялись с двумя десятками женщин, во главе коих мирно стояла низкорослая да полная старуха. «Забавно, — пронеслось у демона в голове. — Четверо мужиков — «золотые». Двое — выродки… И один вообще полуубитый, — увидел он чьё-то тело на носилках. — Вот это караванище…». — Двинули, — скомандовал боров, и всё, обходя пленника да ведущего его, пошли вперёд. Однако стоило Эммету «Ворону» Джонсу всмотреться в лицо раненного, как он, охваченный непониманием и злостью, остолбенел. «Нет. Не может такого быть…». *** «Хочешь ли ты знать своё предназначение?.. — раздавался в темноте низкий, чем-то далёкий от мира сего голос. — Сын мой. Грех мой. Хочешь ли нести крест, дарованный тебе?». Для всего остального мира откинувшийся в кресло у угла старой печурки Юник выглядел по максимальной мере лишь немного странно. Скинув с себя плащ рядом, он, обнажая две пары кобур на боках, а также большие поясные сумки, сел в ближайшее кресло и уже через мгновения застыл, словно полностью поглощённый пляской языков пламени. Ах, наивные глупцы… Если бы они знали. «Твоё тело не принадлежит более тебе, — виднелся едва различимый силуэт среди огня небольшой печурки. — Твой разум не принадлежит более тебе. Твои мысли не принадлежат тебе. Ибо таков промысел Божий. Ты знаешь это, сын мой. Знаешь своё предназначение. Знаешь, что лишь в избавлении да искуплении Отпущением грешников есть прощение для тебя самого». И то было верным. И Душа Калифорнии знал то уже около четырёх лет. С той поры, как начался его путь, Юник всегда понимал, для чего он был создан. «На знойных и зловонных болотах, граничащих с Луизианой, Господь решил дать тебе шанс найти своё собственное Отпущение. Там — в затхлой и разваливающейся от сырости хатке волей Господа переродилось нечто, что позже пройдётся по всей земле континента жуткими слухами да демоническою кровью. Что запомниться редким людям, встретившим это, и видом своим, и целью настолько, что они даже дадут ему имя и название, не зная, сколь злою да сколь дьявольскою ирониею оно будет самому его носителю — тебе, Первый Охотник». — Эй, Юник. «Но большее худо от упоминания имени того будет лишь им — лишь Демонам. Грешникам, столь проклятым и нежеланным, что принять их, подарив смиренную смерть, не желает ни Рай, ни Ад. Тем, кто за грехи свои оставлен был бродить по Земле в поисках искупления, но, в угоду невежеству собственному, оставлял по себе лишь кровь. Те ничтожные и слабые, что под конец жизни своей настолько поддавались развращению и чревоугодию, что уже даже не пытались мнить себя человеком! Те отвратительные создания Бездны, что!..». — Юник! — вдруг упала рука мальчишки-Айрона на плечо мужчины, и силуэт тут же растворился в огоньке камина. — Ты припаялся к стулу, что ль? Давай уже заканчивай тут отогреваться — выходим через пять минут. Я тебе сейчас всё расскажу. — Хорошо, — кивнул он, вновь взглянув на огонь камина — там было всё так же пусто. — Выдвигаемся. Выйдя из здания последним, Юник обнаружил караван и наёмников в полной готовности к отходу знал-бы-он-куда дальше. Скованный путами да повязанный одной верёвкой с глуповатым, но довольно сильным черноволосым наёмником, Уильям стоял впереди всех — у самого порога, облепленного вязкой чуть подтаявшей грязью. Улыбался. Что-то было в нём не так. Первый Охотник если не видел, то точно ощущал это своим нутром ещё в первую встречу — ту, что была в темноте — что-то было в нём не так. — Двинули, — приказал глава каравана, и весь отряд медленно двинулся вперёд. — Пошли, Билли, — послышалось сзади. — Чует моё сердце, старый с Айроном долго Лобензо не пронесут, так что придётся на с тобой его тащить. — Хм. «Лобензо»… — на голос самого Уильяма Душа оглянулся. — А удобно он устроился… Инвалидов в отряд набираете? — Завязывай, — черноволосый наёмник шагнул вперёд и пленного потянуло за ним. — Этот долбоёб был на стрёме в ночь, когда заварушка началась. Проёб где-то очки свои и то ли шальную пулю словил, то ли на ветку напоролся. Видишь херню у шеи? Ну, вот. Спектр подлатал его всякими обрезками и отварами этих северных чудил, потом долил ему немного кровушки как смог. Вот, ждём теперь — ёбнет, не ёбнет. Пока не ёбнуло. Узкая дорожка из досок, ведущая от дома, быстро кончилась вязкой, чистой да ничем не удерживаемой землёй. Люди каравана, окунув свои ботинки по щиколотку в вязкое болото, тут же вновь принялись бранить погоду — они лучше других знали, что в середине декабря на Монреаль и его близлежащие земли всегда обрушивался страшный холод. И если там — посреди липкого влажного тумана да голых чёрных деревьев такового не было, то это лишь означало, что он запаздывал на день-другой. Запаздывал, неся с собою на дороги уже не только снег, но и лёд. А ехать по льду всегда было самоубийством. Каждый знал это. И каждый спешил тот лёд обогнать. Обогнать Великий Снег. — Внимание! — обратился своим грузным голосом главный караванщик, первым войдя в грязь. — План такой: идём плотной цепочкой по несколько тел! Не разбредаемся! Идём быстро и тихо! Неизвестно точно, где идут задохлыши, но идёт их много, и идёт их по обе стороны от нас! Шоссе Водрэй-Дорион в десяти минутах отсюда — там уже будет проще! Если будем шагать в одном темпе — продержимся в этих клещах до самого Сейнт Тимоти и дальше уже меж полей с ними разминёмся! — А нет — сядем тут голоду сдохнем! — добавила дряхлая, очень низкая старуха, похожая телосложением на почти сдувшийся воздушный шар. — Именно, — сказал помощник караванщика, вышедший вперёд — заросший худощавый мужичок, чей ярко-рыжий цвет волос едва ли просматривался из-за тумана. — Так что шевели своими дряхлыми костями! Чем быстрее пойдём — тем быстрее выйдем из этого подлого места. Часть из вас поедет в машинах, — указал он на женщин. — Поедете в объезд города по точно целым мостам. Джекс?.. — Этих я поведу сам, — скомандовал ему тот. — Бери Мэнсиса с Джосефом и бегите на разведку. У Мелочвилля ждите. Будем надеяться, мосты ещё стоят. Помощник кивнул и, взяв с собою двоих людей, бегом скрылся в тумане. Их задача была самой опасной и ненадёжной — осуществляя разведку. Залитые траншеи, сошедшие да смывшие дорогу оползни и перекошенные мосты — всё это должны были обнаружить они и, либо оставить знак, куда идти не следует, либо нагнать караван и предупредить самолично. За свою жизнь Юник уже не раз видел такое. Но в этот всё было под страхом пересечения с клятыми, всё было на своих двоих. Только разведчики набрали приличное расстояние, а шум их бега исчез в тумане, сам караван поднялся с места и также медленно двинулся вперёд Отдалённые крики мёртвых, дающих сигналы друг другу, преследовали живых на протяжении всего пути. Голые чёрные деревья, странно-близкие шорохи в тумане, будто кто-то следил за ними, зловонное дыхание — по всему шоссе де Лотбиньер с караваном будто шагала сама Смерть. Однако шла она на расстоянии, будто ступая шаг в шаг — медленно, смакуя и растягивая. Дорога с каждым футом становилась всё хуже и хуже. Особенно — когда трасса подходила к заливающей её речке Оттава. Деревья, проросшие сквозь асфальт, полностью уничтожили покрытие, но хуже было то, что грязь из-за чуть потеплевшей погоды не держала те куски на месте, давая им то переваливаться, то тонуть под весом человеческой ноги. И пока машина с двумя людьми каравана объезжала эту всю грязь в поисках хоть немного уцелевшего моста, пешие караванщики выбирали без выбора — брали самую короткую дорогу. — Поторопитесь! — командовал впереди Юника главный караванщик, но сам шёл всё так же медленно. — О чём ты думаешь? — спросила вдруг того коротко стриженная рыжеволосая девушка очень мелодичным голосом. — О чём волнуешься? — Чтоб мосты стояли на месте. 201-й стоит, это точно. А эти… — Если что — наш «лучший разведчик» нас предупредит, — главный караванщик буркнул что-то, похожее на «угу». — Ну, да — угу. Ему ж сейчас нужнее всех Забытие пробежать. — «Нужнее всех», значит? То, что я не бегу впереди всякого да каждого, не значит, что я не волнуюсь. И не перебивай! — перебил девушку караванщик. — Ты-то язвишь, а бегает Ман быстро. Пошли. Спустя час и двадцать минут ходьбы по остаткам шоссе де Лотбиньер, что была ближайшей на несколько миль дорогой из Дориона, перед караваном должна была показалась развилка из двух пар мостов. Обе из них вели сначала через небольшой безымянный канал на «большой земле», а затем — через реку Сейнт Лоуренса, что отделяла вместе с каналом де Бюхарноис остров Сейнт Тимоти целой милей холодной да смертельно опасной стихии. Первый мост, что по Центральному авеню, вёл к новенькому Пойнт дю Бюссон Бридж, что был модернизирован и укреплён в современную плотину к тридцать пятому году из-за поднимающегося уровня воды. Второй же, что был чуть восточнее по улице дю Канал, вёл к небольшому крюку по острову дес Каскадес, что соединялся позже с Сейнт Тимоти ещё одним мостом. В идеальном плане, как объяснил Юнику парнишка-Айрон, что тащил всё то время раненного, разведчики каравана должны были встретить их как раз там. Так практически и получилось. Единственным отличием от плана было лишь отсутствие разведчиков на месте, а вместо него — три небольших ветви с повязанной белой тряпкой, осторожно выложенные стрелками по направлению дороги через Центральное авеню — по первому мосту. Главный караванщик смотрел на тот знак с, как показалось Юнику, странной опаской, однако не произнёс ни слова, просто поведя людей дальше. Крики низших грешников, медленно приближающиеся сзади, намекали, что так даже было лучше — шли живые даже слишком медленно. — Долбоёба рыжего кусок, — едва слышно прошептал черноволосый наёмник, поворачивая за очередной «намеченной» дорогой. — Ходят в тумане, веточки раскладывают. — Молчи, придурок, — тут же заткнул его Призрак Юга. — Если они успеют сбегать ко всем мостам и проверить, целы ли они, а потом отметить нам путь — сам их на коленях благодарить будешь. — Я б благодарил, если б они не просрали ни рации, ни свои драгоценные стволы в обмен на… — «Просрали»? Хорошо сказано. А ты помнишь, на что они их «просрали», придурок? А как мы «просрали» свои? Хорошо помнишь?.. Отлично. Тогда шагай. — Если что, — улыбнулся Уильям, — «благодарить на коленях» — это «кланяться», а не «отсасывать». Не перепутай. Однако на перекрёстке перед Мелочвиллем, от которого караван должен был решить, идти ли ему к Пойнт дю Бюссон Бридж или же через остров дес Каскадес, разведчиков было на один меньше — рыжеволосого помощника каравана не хватало. — Ждём! — приказал главный караванщик. Далёкий шум тяжёлого потока воды, что сбрасывался из плотины куда-то вниз, едва-едва доносился Первому Охотнику из-за серой стены. Только колонна из людей остановилась, скинув баулы да положив раненного на носилках на землю, как её тут же накрыла очень громкая, очень хищная в природе своей тишина. Юник, став поодаль вместе с парнишкой-Айроном, отчётливо слышал за шумом потока воды с юга то, как с севера стремительно приближались к ним глаза и уши Ада — отпрыски низших грешников, часто именуемые «падалью». — Нужно идти, — окликнул каравнщика Первый Охотник. Тот не отреагировал. — Я сказал: нужно идти. — Не будет выродок приказывать в моей хате, — буркнул тот. — Я быстрее тебя псам скормлю, чем одного из своих позади оставлю! — Спокойнее, северянин, — перебил того Призрак Юга, сам вслушиваясь в мелодичный гул ветра посреди забытой туманной дороги. — Вне зависимости от твоих предубеждений, слышит он куда лучше любого из нас. Почти любого, — и даже шаги его в той тишине, что окутывала караван, были слишком громкими, заглушающими ту самую опасность. — Чё скажешь, Билли? — обратился к Уильяму черноволосый наёмник. — Как второй перевёртыш? — Ты хотел сказать: «Как второй выродок»? — Именно, — развернулся на того Призрак Юга. — Скажу, что если через несколько минут мы не выдвинемся, то толстозадый будет прав — приказывать в его сборище выродки больше не будут. — Если вы, южане, не можете уследить за своим пленником, то я сейчас самолично его языка лишу! — вскипел главный караванщик. — Не было ещё за жизнь мою такого, чтобы какой-то выродок мне место указывал! — Если желаешь умереть — оставайся, — Юник оттолкнулся от дерева. — Луна его дери! Клянусь, ещё одно слово, — взялся караванщик за пушку, — и я!.. Однако договорить он не смог — Призрак Юга, верный манкурт Чёрного Золота, до того молча слушавший брань в свою сторону, молча навёл винтовку грузному мужчине на голову. Черноволосый наёмник тут же последовал его примеру. — Если ты думаешь, что можешь браться за пушку при мне, — спокойно начал он, — то ты ошибаешься. Если ты думаешь, что можешь распоряжаться нами как своими людьми, то ты ошибаешься. — Мы… Сами себе хозяева! — крикнул рядом с Юником Айрон. — И вообще, это мы тут тебя охраняем, жиртрест ты старый! — однако на выпад тот никто не ответил. — Если на вашем юге принято терпеть оскорбления!.. — чуть опешил от наставленного на себя ствола мужчина, но всё же продолжил. — На «нашем юге» принято знать своё место. Учитывая все обстоятельства, Джексон, тебе и твоим людям придётся с этим мириться. До Нью-Джерси, как минимум. Это ясно? Группа застыла в напряженном молчании, ожидая хоть каких-то слов. Юник, стоя у дерева, что росло наполовину в самой дороге, держал руки поближе к стволам, наблюдая за тем, как человек — глупый да наивный человек — вновь находил причины изжить самого себя даже тогда, когда абсолютная да неразборчивая на верных и неверных смерть дышала ему в затылок. Должно быть, иначе было просто невозможно. Потому что иначе ни мир, ни сам Первый Охотник не оказались бы там, где есть сейчас. Да и на всё… На всё воля Божья, как ни как. И на всё своё предназначение. — …Впервые мои глаза видят, чтобы за скотину так рвали задницу, — процедил сквозь губы Джексон. — Ясно, Спектр, — после этих слов Призрак Юга тут же убрал оружие. — А ты чего ждёшь со своей пушкой, сопляк? — Да так, — черноволосый наёмник же даже мышцей не повёл. — Вон, эту рыжую жду. Рыжеволосая девушка, стоящая позади всех, чуть опешила от сказанного. И без того ровные щёки впали от удивления, однако взгляд серо-зелёных глаз выдал её, быстро переменившись на раздражённый. Под тёмно-коричневой курткой, что изнутри вся была обшита мехом, не было заметно ни тонкой девичей фигуры, ни хоть какого-то оружия, кроме лука на плече — нет. Но вот пустую пистолетную кобуру на правой ноге Юник заметил. Хоть и гораздо позже. — Кюр… — оглянулся на ту главный караванщик. — Что «Кюр»? — кивнула она. — Во-первых, нету у меня ничего в карманах. А во-вторых, Ман бы уже их порешил и сюсюкаться бы не стал! Глазастого — первого, — взглянула она в глаза черноволосому и достала из кармана пистолет; наёмник на то только улыбнулся. — Надо мне ещё на вас патроны тратить! Я так… мне с ним спокойнее! Кюр подошла ближе к толпе, и Первый Охотник прекрасно для себя понимал, что если бы не мелодичный голос да большие глаза, то та девушка вполне сходила бы за мужчину в лишающей бдительности пелене тумана: короткая причёска с чёлкой, едва-едва спадающей на ровные чуть нахмуренные брови, острые скулы над чуть впавшими щеками; чёткая линия челюсти, подчеркивающая собою шею и вечно немного поджатые губы… Впрочем, он также знал, что вне того тумана — в ночь нападения стаи, в долгих да рутинных переходах под светом Луны — она выглядела не более воинственной или мужественной, чем другие мужчины. И не менее красивой. На кого-то… она точно была похожей. Точно. — Любите ж вы потыкать друг в друга чем-попало, — съязвил Уильям, всё так же сохраняя лёгкую улыбку на лице. — Ладно, эти двое, но вы, старпёры… Молодость вспоминаете? — на то Призрак Юга молча обернулся, уставившись на конвоира Уильяма. Не сказав и слова, черноволосый наёмник полез в карман за тряпкой. — Блядство, — закатил глаза Уильям. — Ну, вы и уб… — однако договорить не успел. — Теперь времени больше нет… Какой целый? — обратился главный к своим разведчикам. — Оба так себе, — отозвался Мэнсис. — Но Pointe du Buisson стоит. — Des Cascades тоже, — поддержал Джозеф. — Первый мост, по крайней мере, там живой — ближний к нам, который. Ман отправил меня с этим и пошёл проверять дальний. — Ясно. Значится, двинули, — скомандовал главный караванщик. — Пойдём к Pointe du Buisson и там уже будем пытать нашей удачи. Шум лёгкого ветра, гонящего влагу от воды на путников, рассекал редкие выгнившие листья да ветви деревьев, создавая шум, похожий на заглохший дождь. В едва-едва уловимом свисте воздуха то и дело проклёвывались случайные лишние звуки, шорохи, трески, отдалённые крики да не столь далёкие стоны. Юник, словно заворожённый тем гипнотическим, очень одиноким в природе своей шумом мира, едва-едва оклемался от собственных мыслей, уносящих его куда-то в темноту, и пошёл в хвосте отряда. Разговоры всё равно… никогда не были его любимым делом. Лёгкий бриз у реки Сейнт Лоуренса бодрил своим холодом, одновременно усыпляя бдительность неспешностью да мягкостью. Перед караваном стыдливо, очень неспешно показывался тот самый мост «на удачу» — мост Пойнт дю Бюссон. Потрескавшийся, взъерошенный и покорёженный, он уходил в туман уже через двадцать футов, но выглядел на удивление целым в основе конструкции своей, сдерживая очень спокойную, даже опасно-спокойную воду по правой стороне от себя, пока где-то в центре угрожающе звучал вечно падающий вниз поток воды. По мосту, несмотря на его размеры и масштаб, шли осторожно, с небольшой оглядкой. Понимание того, что где-то за густым туманом в спину дышали мертвецы добавляло той самой осторожности, но вот осознание того, что туман рассеивался, очень хорошо ускоряло. Юник, идущий сзади всех, смотрел в спины каравану и думал лишь о том, что о чём-то те беззвучные фигуры, бредущие в тумане, напоминали ему. Да. Где-то среди забытых времён, где-то за шумом воды среди далёких пляжей да иссечённых заразой городов западного берега он точно видел что-то похожее, он точно шёл у чего-то похожего в хвосте. Вооружённые, решительные, правоверные духи самой Божественной Воли бродили по Калифорнии десятки лет назад — Призраки. Те самые — с забытыми лицами; с подвигами, стёршимися с уст подобно тексту с выцветшей бумаги; с безразличными сердцами к восхвалению тех подвигов, ведь сердца те — правоверные — знали цель, что была выше их самих. Группа подошла практически на середину моста, где под ним, на плотине стояли заслонки для водосброса. Тяжёлые железные врата неустанно да смиренно удерживали собою воду, беспомощно покачивающуюся у их стен. И лишь одна из тех заслонок, одна из частей незыблемых для столь разрушительной стихии врат оставалась поднятой. Но и того хватало, чтобы шум потока, чтобы сила той стихии, что рвалась уничтожать любые препятствия на своём пути, глушила даже самые сильные крики. Душа Калифорнии застыл на миг, смотря на хаотично бьющиеся о стены плотины ручейки воды, что вылетали вразнобой из основного потока. Наблюдая подобные сооружения, ощущая монументальность того, что было рядом с ним, и одновременно осознание того, что то было построено человеком, Юник ловил себя на странной, очень тоскливой мысли о неотвратимости: о том, что людей, строящих такие сооружения; людей, покорявших воду, что давала электричество, огонь, что плавил сталь, а также ветер, чтобы рассекать небеса… уже больше и не будет. Не на его веку — так точно. Как и ушедшие времена, как и ушедшие герои, как и ушедшие Призраки, тот мир, что забрала собою сломавшаяся Первая Печать… Возьмёт себе слишком много времени, чтобы восстановиться. Если сможет вовсе. — А по какой причине ты повёл нас именно сюда? — спросил парнишка-Айрон, голос почти утопал в приближающемся рёве стихии. — Если сомневаешься в обоих мостах сразу? И чего сомневаться… в этом? — Pointe des Cascades гораздо старее, — отозвалась Кюр. — Не обновлялся, не обслуживался… Хотя здесь переправе воду нужно держать. Видишь, — указала она на полноводную сторону реки, что казалась большим застывшим болотом в таком тумане. — Когда-нибудь смоет это всё здесь… Но когда — никто не знает. — Так а когда смоет этот ваш ебучий мост — чего делать будете? — спросил черноволосый наёмник у Кюр. — Ясное дело — по другому шагать — что выше по течению. — А когда смоет все? — на то у девушки не было, чего ответить; впрочем, как и у всех остальных. В воздухе воцарилась давящая тишина. — Чё закисли-то все, я не понял? — удивился всё тот же наёмник. — Я спрашивал, потому что думал, у вас конкретный план есть, — все промолчали. — Тю, блядь… Длина Пойнт дю Бюссона составляла по меньшей мере одну милю. Длина Пойнт Мадельене Парент, что был за островом Сейнт Тимоти и по которому планировал идти караван — ещё две трети мили. И если раньше на территорию острова и соседствующего с ним Гранде Айл вели двенадцать мостов суммарно, то спустя сорок семь лет после Дня Ноль их осталось пятеро. И те, что остались, были скорее временным везением, пережившим ушедший мир, чем многообещающей закономерностью, наследием людей, уничтоживших самих себя. И когда оно закончится; когда всё-таки падут последние мосты, меж одинокими островами над бурной водой, тогда человек и познает всю ту боль, что он создал себе же полвека назад — познает суть проклятия жадности да чревоугодия, дарованного не себе, но тем, кто останется после. Проклятие разобщённости. Проклятие одиночества. Караван доходил мост, и из-за тумана неспешно показывался покрытый инеем Мелочвилль — небольшой обмёрзший городок на востоке Сейнт Тимоти. На удивление целый, словно опустевший во мгновение, он приветствовал живых обмёрзшими ледяной коркой деревьями да покосившимися от оползнями почти идеально целыми домишками. Где-то чуть покрытые трещинами, где-то стоящие под немного неровным углом, они ровнялись и плодились из-за серой стены всё гуще и гуще на твёрдой земле. Пыльные стёкла, косые крыши, сырые да выцветшие стены… полностью пустовали. Только шум воды исчез, как идущую по городу-призраку группу накрыла полная тишина, лишь изредка прерываемая сбивающими друг с другом ветви ветром. — Помню, много рыбаков тут было, — шептал главный караванщик. — Стояли у всей плотины и по отому всему берегу — сколько взгляда хватало. Идёшь себе в предрассветной дымке мягенькой на остановку, а у линии меж воды да берегом стоят эти еле заметные чёрные столбики. И у каждого ж — по удочке… — И где они все? Ждут, пока лёд замерзнет? — отозвался парнишка-Айрон, вглядываясь в темноту приоткрытых дверей да узоры забытых окон. — Или. Чего тут случилось, что всё целое, а ни души нету? — Вы случились, — обернулся на того мужчина. — Южане, желающие играть со своей стеной. Мерзляки не ходили здесь до «Кровавого года», как его в Монреале звать. И много, где ещё. И никогда не пошли бы. — Землей Забытия зовут эти места, — отозвалась одна из женщин, что шли за тучной старухой. — Как я слышала. От Квебека и до Портленда. От Тимминса и до Кингстона. Вокруг Великих Озёр… Всё пустое. — Мёртвые не селятся в этих землях из-за холода, — продолжил караванщик. — Живые — из-за памяти сначала. А потом — из-за запусталости. Вы-то не были здесь в былые года, — обернулся он на Ричарда с Айроном. — Мальчишки, которые от груди матери ещё тогда не отставали. Никто из северян не видел то, как из-за них мертвецы тысячами тысяч тел наваливались на деревни, закрывая собою крыши домов. На целые города. Весь люд, живший здесь, исчез за одни неполные сутки, посчитай. Удачливые побежали к Верну под землю. Неудачливые… даже костей по себе не оставили. Только вот то, что ты видишь. Нечего уже этому месту предложить. И некому. Ответить на то было действительно нечего. Пустота, поселившаяся в сердцах вместе с навалившимся молчанием, только крепла под дуновениями ветра городка-призрака. Забытые дома, словно хозяева их вышли и более никогда не вернулись. Обглоданные рыбьи кости под выгнившими сушильнями Леска, валяющаяся где-попало на тающем снегу… Мир, пришедший после Слома Печати, знал немало историй, подобной этой. О выжженных деревнях, о разрушенных чумой да временем сёлах, о целых городах, что прогнулись и были погребены под полчищами клятых… Впрочем, в тот момент Юник не мог вспомнить ни одной такой конкретно. Лишь тяжесть их всех — тяжесть прощания и тяжесть утраты — давила на его веру, в очередной раз проверяя её на прочность. — Ты, вот, говорил, что спрашивал нас, потому что думал, что у нас есть «конкретный план», — первой заговорить да разбить ту тишину воющего ветра решилась Кюр, шёпотом спросив черноволосого наёмника, который, кажется, уже и сам потерял смысл своей прошедшей фразы. — Когда разваляться мосты, когда реки поднимутся ещё выше или когда леса зарастут. Скажи… А у тебя был бы такой план? Глазастый? — решилась, но головы всё же не поднимала. — А? — отозвался манкурт, прячась в вороте куртки из-за холода. — А, эт… Хер ли тут думать-то? Это ж не семи пяток во лбу нужно быть. — Так расскажи, — словно не обращая внимания на странную фразу, подталкивала девушка. — Ну… Блядь, приспособились бы. Будто тут половина старья не видела целые магазины. Или… я не знаю… Горячую воду? Хуйня всё это, — Призрак Юга хотел было что-то сказать, но всё же решил промолчать. — У меня, вон, Старшой мой из кастрюли себе броню наручную делал, когда я мелкий был. И чё? И не кусали ж его. Я сам, помню, из старого велика спицы доставал и металлические шарики к ним припаивал — охуительные болты получались… Пока резинку арбалета к хуям не порвало, Кюр улыбнулась, но также решила не отвлекать дополнительными вопросами. — У тебя из инструментов только сварочник был, что ли, Ричи? — насмешливо прошептал парнишка-Айрон. — Так ты так и скажи. — Ой, нахер иди, птичка позолоченная. Штука-то не в этом. А в том, что если пацан может сделать из спиц болты, если из кастрюли можно сделать броньку, то и ебучий мост можно свести… навесить… про… — Возвести, — поправил того Айрон. — Именно. Да — верёвочный вначале. И хрен ли? Хрен ли, что машины не проедут? Вон — матросы эти ваши нормально так плавают. И с машинами, и с танком тоже поплыли бы. А верёвок на первое время хватит. Потом — подогнать это корыто… баржу эту железную под мост. Одну, вторую, третью. Вот так херак — и есть уже мост. И ездить можно. И перебираться можно. — А как кончаться и баржи? И топливо? — не отставала девушка. Речи черноволосого наёмника были явно более воодушевляющие, чем одинокий свист ветра меж пустыми домами. Он звучал как жаждой жизни уцелевшего колоска на выжженном поле. Впрочем, жаждой оттого не менее одинокой и слабой. — Я быстрее кончусь. Вон, движки в машинах, что? Новые, по-твоему? И ничего. И ездят. — продолжал упорствовать Ричард, словно не замечая ни того, что Кюр его просто подтрунивала. — Оно-то понятно, что сидеть на яйцах проще — я сам любитель. Но если сидишь на своих яйцах в ожидании шанса, то встанешь ты из-за того, что что-то до посинения себе отсидел. Дохреначить какую-нибудь заплатку на эти баржи — будет держаться на воде. Как и все здесь. Типа: половина пережила тотальный пиздец, половина другого чего-то нихера и не видела. Ты о чём вообще? — Да так — просто было интересно, что ответишь. Странный ты, какой-то, глазастый. Для ю… — Внимание! — однако ответ Кюр перебил Юник, услышав шаги, донёсшийся сзади. У Души Калифорнии редко были причины не доверять своему чутью. Даже в тот момент, когда его слух был потерян среди гипнотического шуршания ветвей, подбиваемых едва-едва свистящим ветром, оно подсказывало: позади что-то было. Что-то, непохожее на полевых мышей, на хруст случайно упавшей листвы, на стук камней — нет. И Душа знал: если не доверять себе и своему чутью, ведомому Господом, то верить ему в мире будет больше нечему. — Свои! — из-за тумана послышался голос помощника каравана. — Живой, — с облегчением вздохнула одна из женщин. — Конечно, живой! — взбрыкнула старуха. — Куда эт-то денется?! Мимо Юника живенько пронёсся мужчина, который, как показалось Первому Охотнику, тянул на тридцать или тридцать пять лет. Длинная когда-то медная шевелюра, закинутая назад, сохла да секлась, местами склеиваясь от грязи, однако её хозяин совершенно не обращал на то внимания. Высокий лоб с выразительным взглядом серых глаз, волевой щетинистый подбородок с когда-то ровным, перебитым несколько раз носом — всё то выдавало в бегущем мужчине коренного северянина. Впрочем, как и излишняя краснота того носа да щёк, только подчёркивающих яркие, словно налитые кровью да пухлые губы. — Des Cascades теперь — остров с одним мостом, Луну его дери, — по помощнику, несмотря на его опоздание, было видно, что он очень спешил. — Один из пролётов, — караванщик кивнул, — из тех, что ещё с подъёмными вратами для воды этими, прям подо мной сыпаться и начал. Как прошлой осенью — металл весь прогнил, а бетон на каркасе ходуном ходит — сам знаешь. Этой зимой хуже чуть только. Из-за частых дождей повело, наверное… Виноват, Джекс, — отвёл он стыдливо взгляд. — Когда я увидел, что здесь не пройти нормально — я был уже за второй половиной, и ре… — Всё так, как в позапрошлой отой осени. Порядок, — хлопнул Джексон мужчину по плечу тем, что осталось от правой ладони. — Двинули. Караван прошёл Сейнт Тимоти и, перебравшись через канал с названием de Beauharnois по железнодорожному мосту, что располагался да пятую мили от старых моста да шоссе А-30, уже через час вновь оказался на большой земле. Как рассказал Юнику парнишка-Айрон, целью северян был небольшой домишко на распутье дорог Chem de la Beauce и дороги Chem de la Haute-Riviere, идущей вдоль реки Чатагау. После того, как путники сошли с железнодорожного моста да вышли из лесу, обогнув Буарнуа с южной стороны, между ними и их целью осталось только от полутора до двух часов бесконечных заросших полей, в коих уже очень давно пропали одинокие дороги ушедшего мира. Туманный ветер насвистывал им в путь меланхоличную мелодию, разбиваясь со всей силы о выгнившую на забытых полях траву, о редкие лужицы в вязкой грязи пустой земли. Единственным же ориентиром в том безразличном да пустом мире были ещё более редкие, чем у трасс меж деревушек, домишки, столь скромные и пожухлые, что лишь одинокие доски да кирпичи несущих стен посреди степей напоминали о их существовании, как и о дороге, что когда-то проходила возле них. Как рассказывала по дороге одна из женщин, идущих рядом со старухой, Земли Забытия были пустующими ещё во времена до Проклятия — в «Старом» мире. Большие города становились ещё большими. Мегаполисы разрастались подобно плющу во влажном лесу. Но за ними, за теми набухлыми кусочками цивилизации, как рассказывал отец женщины, всегда было пусто. Маленькие городки становились меньше. А меньшие вовсе исчезали, оставляя по себе только дома-призраки. — Было и у нас такое, — подтвердил Призрак Юга. — Весь восток, считай — это полупустые леса между расселёнными городами. Горы, и склоны, куда ни глянь. Центр — ржавые поля за полями, а за ними — ещё поля, но городов тоже было достаточно. А запад… — В пизде запад, — буркнул черноволосый наёмник, который теперь на пару с Уильямом нёс раненого, звонко хлюпая по грязи. — И был, и есть. Старшой, конечно, сам мелочью ещё был тогда, но запомнил, как ему старик по-трезвянке то ныл, то просто напёздывал: мол, «раньше было хуёво с дождями, а без машины было туго хоть какое-то новое лицо увидеть, а сейчас»… Да вообще нихера не было в этом «сейчас», я так скажу, — в больших серых глазах мужчины действительно читалось то, что он знал, о чём говорил. — Не росло ничё и не было никого, кроме ебанутых мертвяков, идущих, лишь бы идти. И это ж тогда ещё было — это «сейчас». А сейчас, вот, прям сейчас… — Это называют «Проклятием 98-й меридианы», — продолжил Призрак, разглядывая своим покосившимся взглядом остовы домов в рассеивающемся тумане. — Называли. С восточного берега на Старые США всегда шли дожди — океанская вода в тяжёлых светло-серых тучах. Но долетала она только до 98-й меридианы — где-то до Оклахомы, Остина и Вичиты. А вот на с запада тем же самым тучам мешали и мешают Кордильеры. Длинная цепь Скалистых гор, Береговые хребты… Всё, что левее этой линии — Калифорния, как штат — жило и процветало. Всё же, что за этими горами справа и до 98-й меридианы… — В пизде. — .называли Ржавым Поясом. Сейчас эта земля такого же Забытия, как и у вас здесь, на севере. Дождей стало больше за последние тридцать лет, воды больше, но людей только поменьшало. Почва, непривыкшая к плугу, ничейные пустыни и каньоны… Некоторая часть Земли была очень одинока даже тогда, когда каждый человек мог быть не одинок. Хотя и поверить в это вам сложно. — Скучаете, Спектр? — спросила Кюр, идущая сзади да пинающая время от времени траву. — За тем миром? Джекс, вот, говорит, что тоскует «как за прекрасным ушедшим сном», — на то главный караванщик — Джексон — пробурчал что-то про юг и север. — Жалею, скорее. Как-то быстро наставлять на человека пушку стало простым аргументом в споре. И как-то быстро о том, что можно иначе, стали забывать даже те, кто делал иначе… Жалею, что ошиблись мы где-то. И что не сможем оставить по себе хоть что-то, похожее на то, что оставили нам. — Это ж не жалость, стар… Спектр, — осёкся черноволосый. — Это стыд. — …Пожалуй, да. Да, это он. *** Бледно-синий мустанг практически полностью сливался с опоясывающе-плотным облаком тумана, накрывшим послеполуденный Монреаль. Медленно едущий куда-то на запад, он пробивался сквозь ту серую стену едва-едва заметным светом единственной уцелевшей фары, рассекая тишину шумом двигателя. Вернувшись с Берри-ЮКАМ, Альвелион, молчаливо ведущий автомобиль, обнаружил последний полностью заправленным и практически готовым к отправке. Кроме той детали, разумеется, что он забрал с собой. Однако несмотря на то, что его опасения по поводу попутчиков хотя бы здесь оказались напрасными, радости ему это от чего-то не прибавило. — Эй, Лиам! — окликнул того Сэм. — Чего-то ты кислый какой-то. Узнал, что хотел?.. Где бы ты там ни был? Госпожа Мария — владелица борделя на Берри-ЮКАМ, была не очень-то рада видеть Альвелиона. По-деловому, до отторжения холодно она спросила его о том, как он умудрился остаться жив, но позволить кому-то схватить «того ублюдка», а, получив ответ, коротко посоветовала обратиться к некому Паромщику вечером или ночью. «Он перевозит караван с чужаками сегодня утром. Как увидишь его, скажешь, что над полями небо сегодня чистое», — и после того тут же велела убираться прочь. На вопрос о том, не желала ли она узнать, как погиб Виктор, та ответила, что и так всё знает, и что тот хотя бы умер так, как хотел. — Узнал. Я не о том молчу. Однако у комнаты Аврелии, приютившей у себя Лилию, Альв и остановился. Словно чувствуя что-то тяжёлое перед самим порогом, что банально не давало войти внутрь, он стоял и стоял в нескольких футах от двери в ожидании хоть какого-то чуда. Медной монеты, решившей бы за него, что ему следовало бы делать. Старого ружья на стене, внезапно выстрелившего в сторону верной дороги. Но чуда не произошло. «Зачем я им там? — думал парень себе. — Возвращаться, чтобы потом снова уйти? И зачем?.. Ничего, в итоге, я так и не сделал. Ничего не поменял. Только шуму натворил, — однако что-то держало его у двери. — Хотя… Может…». — Там, где я был… — медленно выдавливал из себя он, всматриваясь в едва просматриваемую дорогу. — Девушка и одна девочка, с которыми я познакомился там… Я с ними не попрощался. Подумал, стоит сэкономить время, — соврал он. — Что всё равно вряд ли им там нужен. Был уверен в правильности этой мысли ровно до того момента, пока не вышел со станции. — Да ладно тебе! — улыбнулся Сэмми на заднем сидении, чуть выгнувшись вперёд к собеседнику. — Эй! Зато будет повод вернуться! И когда вернёшься, то сразу рванёшь к ним! Верно же? — Нет… — не оборачиваясь ответил парень; ответ его звучал меланхолично и тихо подобно слабому ветру за окном. — Не вернусь. — Да ну тебя! Вот, как можно говорить так наверняка? Вся же жизнь ещё впереди! — на то Дестино хотел что-то ответить, но странным образом промолчал, вновь уставившись в окно; мужчина был неразговорчив ещё с момента первого завода машины. — Вижу… — затих Сэм. — Как скажешь. — El futuro pertenece a quienes creen en sus sueños, — едва слышно проговорил Ди. — «Будущее принадлежит тем, кто верит в свои мечты». — Испанский знаешь? — спросил того Альв. — Жена учила. А потом ещё пару ребят на нём всё время… Да, в общем. И пословица красивая — чего ж её там. — Ясно… — после того ответа машину тут же захлестнула неловкая и очень тяжёлая тишина, от которой парень слишком рьяно хотел избавиться, чтобы просто молчать. — А ты чего сам притих-то?.. То есть… — Думаю о том, что сколько мне судьба ни говорила бы «не копайся в машинах», а этим и заканчиваю… И больные воспоминания трижды дранные накатывают и, знаешь, всё равно удовольствие какое-то есть… Эпидерсия какая-то, в общем говоря… Грустная. Ладно, — отлип Дестино наконец от окна. — Хер ли тут. Давай лучше расскажи о плане, солнышко. И Альвелион рассказал. Прежде всего, им нужно было переправиться через реку. Несмотря на открытую ненависть Госпожи к Джонсу, не доверять ей инквизитор не видел для себя причин. Да и узнавать то, жив ли вообще Ворон, было больше не от кого, кроме того Паромщика. Затем же нужно будет пересечь некие «Земли Забытия», как назвал их Сэм, и как можно скорее поймать караван. «Как можно скорее» — потому что первая же радиовышка связи наверняка даст тем, кого послали за Уильямом, возможность связаться с одним из Кардиналов, а там… всякое может быть там. Если всё правильно, то ни Генриха, ни Полиотэро уже нет в живых, и рассказать о том, как на самом деле выглядел наёмник из Джонсборо, будет некому, но если нет… «Но если нет, — вдруг промелькнула мысль в голове парня, — то те библиотекари, у которых останавливался Уильям, точно невзначай всё скажут», — и оттого его последний шанс отдать долг в его же голове был обозначен вполне чёткой границей. — Первая точка сбора — Олбани, — рассказывал Дестино. — Потом — чертов НЮ*, а нормальная остановка, если будет, то будет аж в Вашингтоне. Так что усиживайте задницу поудобнее. Ехать далеко. *НЮ — Нью-Йорк, город в штате Нью-Йорк, США