За день до нашей смерти: Lost

Каждый человек проигрывает этой жизни. Рано или поздно, поздно или рано —

с этим ничего не поделать. И, вот, в такие моменты… что-то трескается в нём.

Душа это или сознание — я не знаю. Знаю только… что трещины эти не заживают.

Со временем становятся всё глубже, всё невыносимее.

А из этих трещин, что бы они ни скрывали, льётся лишь темнота.

Не хорошая, не плохая — другая, отличная от тебя самого.

Поверь, однажды ты и сам не заметишь, как что-то выберется из тебя.

В очередной раз проиграв, ты уступишь своё место в жизни кому-то,

а он, словно ожидая момента всю твою жизнь, тут же это место займёт.

Как кошмар, как самая чёрная в мире тень, созданная из всех твоих ран,

Он станет твоей болью, твоим дыханием и твоей сутью.

Он станет тобой. Станет тем, кем бы ты сам никогда в жизни не стал.

А ты поймёшь это лишь тогда, когда будет уже слишком поздно.

Ведь… Все понимают. Я вижу этого демона внутри тебя. Вижу позади.

Думаю… Думаю, такой как ты поймёт это, только проиграв в последний раз.

Поймёт, что быть человеком… было дороже всего.

Из монолога Нея Зильбера к убийце Тамары Зильбер

*Шестнадцатое декабря две тысячи восемьдесят четвёртого, десять вечера*

— Соболезнования?! Мне к треклятой Луне не сдались твои соболезнования! Стук дерева смешался с звонким плеском пролитой жидкости, тут же сливаясь с гулом от полностью опоясывающей мысли головной боли. Альвелион проснулся сидящим со связанными за спиной руками от громкого крика. Среди темноты завязанных глаз кричал какой-то сиплый голос, что звучал бы достаточно высокого, если бы не алкогольная хрипота, навсегда засевшая в его наверняка грузном хозяине. — Мы потеряли двух наших лучших стрелков! И те!.. — Значит, они не были такими «лучшими», караванщик, — отрезал своей хрипотцой Спектр, говоря едва-едва громче тлеющего костра, нагревающего золой воздух и снег рядом. — Осторожнее, — снег проскрипел под чьей-то тяжёлой тушей. — Наш уговор всё ещё в силе, но я таких высказываний от треклятого калеки терпеть не намерен! — Слушай, ты, хер напыщенный!.. — тут же вклинился дерзкий голос Ричи. — Тишина! — заткнул своего напарника тот самый Герцог. — Что же до претензий к нам, касающихся тебя и твоих людей… Всё имеет свою цену, Джексон. Ты это знаешь. И я это знаю. А, как известно, цена уговора неизменна. Это верно, и это правильно. Если в этом мире не будет силы слова — не будет доверия вообще. Мы готовы платить, — фразы заканчивались ровно и чётко, будто обрубаемые лезвием. — Готовы были бы платить более и более, если бы того требовал договор или его условия, которые, к счастью, ты самолично и обозначил достаточно чётко, — через секунду повязка слетела с глаз Альвелиона, и тот, привыкший к абсолютной темноте, зажмурился. — Ты гов… — «С вас — монеты, с нас — парнишка»! Не пудри мне голову! — перебил тот. — Уверен? Ты уверен, Джексон?.. — «Джексон» молчал. — «Если заплатите вашими звёздочками, что один чёрт носите и носить будете ожерельями ещё долго — мы достанем вам вашего Уильяма из Джонсборо». Верно ведь? — ответом вновь была тишина. — Скажи, вот он, — Альвелиона схватили за волосы и подняли лицом к публике. — Он похож, по-твоему, на сорока-пятидесятилетнего Уильяма из Джонсборо? Которого ещё и «достали», в итоге, мы? Альв открыл глаза и обнаружил себя сидящим под большим-большим упавшим остовом ели, что каким-то образом держался на расстоянии пяти футов над землёй. Где-то за ним в темноте ночи проглядывалась куча ног людей, стоявших и слушающих ту беседу. Но там — под этим природным укрытием, их было всего несколько. И четверых, как минимум, инквизитор точно видел впервые. — Чё молчишь, полупокер?! — крикнул Ричи позади. — Отвечай! Отвечающим напротив гаснущего костра сидел довольно грузный лысеющий мужчина. Длинные чёрно-серые волосы, поддающиеся то тут, то там седине, медленно уходили прочь от высокого округлого лба с лысеющей макушкой. Густая борода скрывала длинный волевой подбородок, упитанные, но всё ещё ровные щёки, прикрывала тонкие широкие губы. В какой-то мере, он выглядел парню… главным. Командующим. Хотя бы из-за того, что люди более низких должностей, как он знал по себе, редко были обладателями подобных щёк. — Либо вы заткнёте этот рот, — вдруг раздался низкий, даже очень низкий голос откуда-то из тёмного угла укрытия, не освещаемого золой — говорил худощавый, лишь чуть тяжелее Спектра мужчина, — либо я ему язык через глотку достану. — Ебло стули, мелкий! — спародировал канадский говор Ричи. — Я не с тобой говорю! — У нас говорят, что чем больше бахвальства у мужика, тем хрен его меньше, — подался он чуть вперёд, и по его рыжим волосам заиграл свет луны. — «Ебло стули», а? С твоим-то бахвальством да с нашим холодом как ты свой хер вообще видишь, когда ссать идёшь? — за спиной Альва раздался лязг лезвия. — Ты бы осторожнее с ножом, мелкий. Не языком чесать, как ни как — уверен, что сдюжишь? Что успеешь? — А ну заткнулись! Оба! — вскипел Джексон. — Я не желаю слышать оскорблений своих людей от чужаков, Герцог! А ты, Ман!.. — обернулся он на темноту. — Не провоцируй. Ман поднялся на ноги, оказавшись всего где-то в пять и семь футов в высоту. Передвигаясь в полуприсяди, он позволял своим длинным и волнистым рыжим волосам падать по сторонам, перекрывая почти все черты лица, но даже за ними были видны острые скулы, отбрасывающие тёмную жёсткую тень; сильно выступающий вперёд подбородок и торчащие уши, из-за тех самых волос выпирающие. — Что их провоцировать-то? — спросил он, уже выйдя из-под ели, остановившись. — У них даже командир не удосужился прийти. Под елью на какое-то время после ухода Мана установилось молчание. Альвелион прекрасно понимал для себя: чтобы выйти живым, ему придётся попотеть. Пускай все понимали, что он был не тем, кем должен был быть, связь между ним, Золотом и, что хуже всего, Уильямом из Джонсборо, всё же просматривалась. Впрочем, в случае с последним, он не до конца понимал, какая именно… — К речи о командирах… — продолжил Джексон. — Ман прав — где тот твой парнишка, который говорил, что он командует? — В другом месте. — С тем выродком, а? — Герцог смолчал из темноты. — Говорил же под Луной: не следует слушать выродков. Если бы вы не повелись на его… — Вы тоже повелись. А если я правильно помню, у нас было время до четверга. Мы описали вам, кого искать. Не обессудь, но в байку о том, что «вырубился свет и понеслась» я верить не особо хочу. Как и… — Не верить есть твоим правом. Моим — протестовать. Ман! Ман, ходи обратно! — Ман, стоящий у ели, тяжело вздохнул и вернулся под неё. — И мой протест следующий: раз уж все «решающие» всё равно здесь, имею предложение расспросить самого пацана. Если я соврал — не потребую ни звезды. Но если мы правда пытались следовать информации вашего выродка и потеряли из-за этого людей — платишь три четверти. Две — за дело. Одну — за потери. В палатке вновь закрутилась узлом вязкая тишина. Альв, сидящий прямо перед золой, вертел глазами по сторонам, но единственный, кого он видел — это чужаки и Спектр. Старик смотрел то на парня, то позади него. Спустя несколько десятков секунд, он кивнул. — Платим половину. Ни звездой более, — огласил Герцог, Джексон смолчал. Скрип снега за спиной знаменовал приближение человека. Перед Альвелионом появился немолодой мужчина, по злой иронии куда более схожий с Уильямом из Джонсборо, чем сам Альвелион или Эммет «Ворон» Джонс. По крайней мере, холодный и жестокий взгляд карих глаз, скрываемый прищуром, а также призрачное ощущение энергии и холода вокруг человека — они как-то даже слишком сильно возвращали к Уильяму. Ровные серые волосы отросшей армейской стрижкой назад, серо-чёрная острая щетина вокруг тонких губ. Герцог присел на корточки рядом и, неспешно сняв тряпку со рта Альва, долго молчал, всматриваясь собеседнику в глаза так, будто бы пытался в них что-то найти. Понимание положения то было или же осознание наказания в случае лжи — инквизитор не знал. — У тебя есть имя, парень? — спросил того Герцог. Впрочем, нет — что-то в тех глазах от Уильяма также отсутствовало… Или было большим, чем у того старого наёмника. Какое-то странное… отсутствие сожаления, что просматривалось бы из самой души. По крайней мере, так казалось во мраке ночи. — Есть… — коротко прохрипел Альв. — Воды. Альвелион в его бытность инквизитором часто имел дело с теми, кем был в тот момент он сам — пленниками, что были полезны лишь до определённого момента. Был ли то человек, которого пытались вывезти из Техаса ради награды за голову. Была ли то контрабанда людей самому Золоту в качестве рабочих на Стену. Или же это просто была очередная душа, которую держали в плену ради выкупа. Неважно. Чаще всего, они не нужны были живыми долго. И, чаще всего, отношение к ним было соответствующее. «Если попадаешь в плен, особенно если попадаешь в плен за нашими землями, — говорил как-то Гремучий, — проси воды. Если тот, кто тебя держит, найдёт её для тебя — ты точно нужен ему куда более, чем просто живым», — и годы назад, и в ту ночь, то казалось парню слишком правильным, чтобы не проверить. Тем более, горло его действительно пересохло уже давно. — Это не имя, — улыбнулся Герцог, и все вокруг него подло захохотали. — А вода тебе не нужна. — Дай мелкому испить, — буркнул Джексон, отстегнув свою флягу и вытянув руку. — Ему всё равно ещё много языком трепать, — Герцог помолчал пару секунд и взял флягу. — Как думаешь, парнишка, — поднёс он флягу ко рту Альва, — отрава? Альв не ответил, но жадно присосался к бутылке. У воды был привкус каких-то трав, но нельзя было отказывать тому пойлу в бодрящем эффекте. Лишь в тот момент, когда почти половина литровой фляги опустела, Герцог вырвал флягу прочь. Альв же, жадно переводя дыхание, заговорил: — Ему я… куда выгоднее живым сейчас, чем тебе… — Герцог улыбнулся шире. — А теперь давай без игр в требования и проверки. Сам наверняка знаешь, как это: большинство пленных являются ценным лишь до поры, если сотрудничают. Думаешь трюками с водой выяснить, стоит ли что-то говорить или же стоит поиграть в дурачка да сохранить шкуру подольше, а? — в какой-то момент парень даже засомневался в том, не думал ли он перед своими ответами вслух. — Отвечу так: настоящий Уильям из Джонсборо… был известен, если вовсе кому-либо был, только за несколько вещей. И одна из них, если не главная — в том, что он знал, как получить от человека то, что он хочет. Один из нас обладает весьма схожим умением. А у тебя и так уже есть на шее очень хорошая отметина. Как надпись: «Резать здесь». — Не приемлю пыток рядом с моим!.. — хотел было протестовать Джексон. — Тогда тебе придётся отойти и отвернуться, — отрезал Спектр. — Если придётся — они будут. А для того, чтобы активно протестовать, тебе чего-то не хватает. Двух «лучших стрелков», например? Лучше говорить, парень, — повернулся Спектр к Альву. — Тебе же. Альвелион прекрасно понимал безутешность своего положения. Мысли о побеге или даже о том, где он был, не удерживались в его голове. Вместо того там царствовали головокружение и тошнота, опустошающая от каких-либо действий слабость. «Убьют, если не скажу… Если скажу… один хер убьют». Понимая и бесполезность игры в молчанку, и также несостоятельность информации при правильной подаче, Альв начал свой рассказ так, как он понимал — правильно: — Я… был в баре затем же, зачем и вы, — говорил он, опустив голову, будто бы сам старался и вспомнить, и понять, и солгать, чтоб было покрасивее. — Пробыл в Монреале уже достаточно времени и собирался делать рывок обратно, пока холода не наступили на дорогах. Когда услышал слухи, ползущие по метро, решил проверить. Пришёл искать этого «Уильяма из Джонсборо» там, где он должен был оказаться. Но вместо этого нашёл за стойкой только одного старика — Виктора. Я познакомился с ним в метро случайно. — Случайно? — прищурился Герцог. — Он помог мне избежать петли по местным законам, — посмотрел в ответ парнишка. — Увидел, что я — чужой, и решил вмешаться. Он часто оставался в том баре. Мы сидели с ним и его приятелем. Ждали, пока… Пока да хоть что-нибудь случится. — И всё? Может… Говорили?.. — Герцог явно ожидал услышать часть про яд, но вилял. — О чём говорили? — Ни о чём. Он рассказывал мне об одном сумасшедшем и его причудах. О лунатике, который хотел выпить хоть с кем-то, но не умел нормально общаться с людьми по-человечески, и в итоге приглашал их выпить с ним насмерть. Говорил, что это — тоже маска. Я же спрашивал его, что заставляло составлять такому человеку компанию… «От, ты замечал за пернатым предложения выпить?.. — спрашивал в тот день Виктор. — Поработать в команде, поболтать душевно? Вот именно. Странный он человек, знаешь. Совершающий невозможное ради ничего и переступающий через себя в рутине, но на оте обычные вещи неспособный… На банальные. Даже на то, чтобы предложить выпить, как видишь. Предложить не через жестокость. Что-то не так в его нутре — это я знаю. Но, глядя на него, я вижу, что всё сложнее, чем кажется. Что вина… может быть и ничья вовсе. Что же до меня… Все люди одиноки, парубок. Не больше или не меньше — по-своему. И все мы живём так, как умеем. Как научились или были научены. Всякое случается, когда не хочешь больше выть Луне, когда не желаешь пасовать, дальше и дальше поддаваясь… этому одиночеству. Возможно, и ты это однажды почувствуешь — одиноким среди друзей, бездомным в четырёх стенах… мало что нужно. Выть на Луну, знаешь… Оно всяко лучше в компании с кем-то». — …А я рассказывал ему об одной девчушке далеко на юге. И о том, что следовало бы отпустить. Как подобает инквизитору, — врал тот самый инквизитор. Когда Виктор спросил об Оливии и о том, почему же Альвелион ещё не рядом с ней, кем бы она ни была, Альв почувствовал только злость. Какое-то странное чувство одолело его, как если бы вопрос чуть ли не в физическом смысле исцарапывал что-то внутри. Возможно, из-за ответа, возможно, из-за непривычки — за то время, что он перебирался от севера Нового Техаса к подземному миру Монреаля, он никогда… он редко говорил с кем-либо о том, что было нужно именно ему. «Потому что в какой-то момент далёкого времени я решил, что ей будет безопаснее не со мной, — ответил он тогда. — И с того времени мало изменилось. Сейчас всё даже проще. У инквизитора ни имущества, ни средств, ни дорогих людей быть не должно. Пока не кончится служба». Ответом же было лишь слова Вика о том, что Альв выбрал себе достаточно хреновую жизнь. Впрочем, то же можно было сказать и про самого старика. — В какой-то момент подошёл ваш, — кивнул Альв в сторону от себя. — Весь в тряпках и шкурах. Длинные чёрные волосы. Тёмно-медная бледная кожа. Высокий лоб и узкие глаза. Спросил, есть ли среди нас «Уилям с Джонсбороу». Не получив ответа, шикнул на меня, чтобы я шёл с ним. — Почему не ответил? — спросил Джексон. — На драку нарывался? — Потому что я не подчиняюсь обмудку в тряпках, — без единой улыбки сказал парень, но Спектр отчего-то заулыбался. — А даже в том случае, если предположить, что обмудок в тряпках действительно был из Чёрного Золота, то он мог бы представиться для начала. И сказать, кто он такой, чтобы приказывать инквизитору, — на то Джексон опустил подбородок, глядя на Альвелиона исподлобья. Но он достал из-за пазухи дамский револьвер и направил на меня, — Альвелион вспоминал старую пушку и лицо её хозяина. Выпученные узкие глаза по-странному въелись ему в память — и устрашающие, и, для пьяного ума, комично. — Разумеется, Виктор сделал то же самое — навёлся на него. — А ты не сделал? — Он взял мою пушку со стола, — врал инквизитор. — Спросил… «Ну что, крысок? Припиздил и ото думаешь, шо можешь доставать здесь оружие просто так? Думаешь?». Этот… Ваш или не ваш… Он присвистнул, и трое навелись на нас из разных точек бара. И… — Альвелион запнулся на половине, понимая, что никого из целящих в него в тот день он уже не увидит. — Дальше, — скомандовал Герцог. — Не нуди своими паузами. — Пиздежом пахнет, — буркнул Ричи. — Дальше Виктор поднял руку и потребовал на весь бар, чтобы «пришлым крысам оказали гостеприимство». Весь бар… И охрана, и люди местной Госпожи, и даже простые пьяницы — все тут же взяли ваших на прицел… Две… Тринадцать против ваших четырёх. Когда люди Марии уже были готовы повязать или порешить ваших, свет погас. Виктор тут же пустил две пули в того, что стоял напротив нас. Затем — чертыхнулся, и… в темноте стало опасно тихо… Верно — в тот вечер, не успели чужаки опомниться, как их тут же взяли на прицел люди Леди Марии. Из-за всех углов заведения начали появляться пушки, все столы со всеми завсегдатаями-пьяницами, завидев «официальную» охрану, берущую на прицел чужаков, тут же стали присоединяться, все монреальцы… показывали свою любовь к чужакам в даже поражающем Альвелиона единении. То, пожалуй, был первый и последний раз, когда он видел единство в том метро — единство на ненависти. Волнение постепенно окутывало весь уровень метро прочным да колючим шаром тишины… — Лучшие, караванщик? — обратился Спектр к Джексону. — Или парнишка врёт? — Не смей! Они были лучше, чем каждый из вас, вдвое помноженный! Если бы был выбор, я!.. — Эй, Джекс… — вдруг сказал кто-то из-за ели. — Ами просила не кричать так сильно — дети уснуть не могут. — Так скажи ей, что я!.. — мужчина прохрипел и сделал недовольную мину, будто глотая обиду, но тон понизил. — Скажи ей, чтобы отошла со своими мелкими дальше отсюда. У кукушки не все в гнезде — не знает, что ли, что тут за разговоры ведутся?.. Я знаю, что просил всех присутствовать! — перебил уже начинающийся протест он. — Но — наших. Этим-то что? Карен и её свора всё равно за нами пойдёт уже, чтоб мы тут не решили. Неизвестный «угукнул» за елью и быстрым шагом пошёл назад. Главный же каравана — а после у Альвелиона не осталось сомнений, что Джексон представлял именно некий караван — вновь уселся и взглянул на парня самым требующим взглядом. «Дальше, — говорили его глаза. — И быстрее». — В общем, люди Марии, только выстрел затих, пристрелили всех. Ни криков, ни суеты — почти ничего. Только редкие вспышки фонариков и выстрелов. Стоны и шум крови. Не знаю, кто выключил этот свет. Но потом с лестницы раздалось… очень много чьих-то шагов. В полутьме фонаря я видел… восемь или… «Или девять», — цифра застыла в голове инквизитора, повторяясь впоследствии. Ведь он знал, что было дальше. Дальше должна была начаться стрельба. Дальше этих девятерых — всех или большинство из них, ждала смерть. Но… от кого? «Являюсь — группа — шесть — неизвестные — верность — девять — изничтожить», — именно так звучало то сообщение. И Альвелион, кажется, начал его понимать. «Их было две. Две группы Золота. И Герцог… Их здесь, получается, шестеро, — взглянул он на мужчину. — И они перебили тех девятых, устроив на них засаду. А для того, чтобы отличить Уильяма от остальных… они отравили его?.. Или… Они ли вообще?». — …или меньше, — продолжил он. — За шагами прозвучала автоматная очередь. И ещё одна. И ещё. Не знаю, кто это был из вас… Вообще ваши ли это были. Но они накрыли огнём всё помещение быстро. Я перепрыгнул за стойку, стараясь не поймать пулю. Потом под шквалом ко мне подбежал некто и оглушил ударом по голове… А дальше… помню смутно, — воспоминания отзывались болезненным гулом в голове и часто прерывались бесполезными домыслами. — Помню, меня вели по залу… Почти тащили. Помню ступеньки. Дальше — снова выстрелы. Голос… Вот — его, — указал он на Ричи, — бубнящий что-то… И всё. Темнота. Проснулся уже здесь. Последнюю часть рассказа инквизитор откровенно врал. Его тащили в сознании и в сопротивлении, обступили полным кольцом и смогли так довести до лестницы и до входа, где лежала перебитая охрана. Там Ричи прокричал: «Уильям, ложись!» — и со всех сторон бетонную коробку накрыл шквал огня. Стреляли буквально в просветы из-за мешков с песком, из разбитых окон да тонкой полосы входной двери. Альвелион помнил жуткую панику, охватившую его вместе с весом падающих трупов, и жар по одежде от растекающейся крови, жар уходящей жизни. Наверное, его старая рана не заживёт никогда. — Хм… — Герцог повернулся к «своим» и высоко задрал голову. Он внимательно осматривал свою группу, пытаясь найти либо донести своим взглядом что-то так же, как несколько минут назад до самого Альва. — Ладно. Ладно, так и быть, Джексон Люфелон, — развернулся он обратно. — Твои люди погибли в засаде, о которой мы не были проинформированы и не смогли разузнать. Часть нашей вины в этом определённо есть. Чтобы ты не говорил потом о «южанах» плохо или не наставлял пушки в баре вместе со всеми, так и быть. Ты и твои люди получите оговорённую ранее половину наших звёзд. Захочешь — сможешь даже пересчитать. — Скажи мне, Герцог… — Джексон по-старчески закряхтел, пытаясь подняться на ноги. — Раз ты мудр и знаешь, как говорить правильно с людьми, то, стало быть, и видел ты их много? — Герцог кивнул. — Хорошо. Значит, видел много и дураков. Я похож на дурака? — Нет, — сразу же ответил тот. — Тогда не веди себя так, будто говоришь с дураком, — в попытке говорить тихо его голос звучал, на удивление, грознее. — Увиливаете, темните с самого начала. Знаешь, что я думаю, Герцог? Что вы всё знали. Что специально использовали моих людей как приманку, чтобы… — Не раскидывайся домыслами, караванщик, — прервал того Спектр. — На них можно напороться. — Что за винтовки? — спросил Ман. — Пушки — откуда они у вас? Вы пришли без нихера. Или, хотите сказать, пистолетным огнём вы накрыли тринадцать голов? Если то вообще были ваши люди. Пиздежом пахнет, — взглянул он на Ричи. — Ричи, — скомандовал Герцог. — Оружие, — мужчина без промедления достал из-под куртки MP5 со складным прикладом, которая не то, что хорошо — идеально скрывалась за коричневой грубой кожей. — Парнишка. Знаешь, что это за пушка? — Знаю. MP5, — и благодаря знанию интуиция в нём говорила, что ради его же безопасности ответы не должны были быть прямыми. — Старая, наверняка ещё из Старого мира. Ев… Евпейская? — Европейская. Да, — кивнул Спектр. — Конкретно эта сделана была в Германии. И конкретно эти пушки, караванщик, как и другие, наш парень и слышал. — Не было таких пушек у вас, — вклинился Ман. — Сам ваш главный говорил, что не было. Плевать бы я хотел, соврал он тогда или вы врёте сейчас — не люблю ложь. Тем более — от чужаков. Тем более — от южан! Тишина задержалась на дольше, чем планировалось. Альвелион осмотрелся по сторонам: Спектр, незаметно для сидящих впереди, уже держал руку на какой-то винтовке, что была скрыта темнотой; «Дэн» или же «Герцог», сидящий передом к Альву, тоже тянулся к ножу на ремне, перекинутом через плечо. В свою очередь ни Джексон, ни Ман… тоже не внушали доверия. Секунда, другая, третья… — Ох, ебать вас всех в рот… — устало заговорил Ричи сзади. — Ну, и чё? Чё дальше? Вы вообще в курсе, насколько вы ебанутые со стороны? И вы, потому что я уже с пушкой в руках, — кивнул он северянам, указав на направленный на них ствол. — И вы, потому что забыли, сколько человек ещё стоит за этой чёртовой сосной, — кивнул на Спектра и Герцога. — Или у вас у всех есть блядская возможность воскреснуть, о которой вы молчите? Поделитесь сначала! Твои люди сдохли, колобок. Всё. Бери половину, и не выёбыайся. Кстати, о половине: нас же тоже потрепало, и знаешь, что? Нам никто не возместит. Ты вообще решил сейчас доебаться до нас, наших планов и оружие, потому что?.. А почему? Потому что я так и не выкупил, если честно, хер ли ты доебался. Я бы тебе и до сих пор не показал и не рассказал вообще нихера! Потому что моё это. Моё — знаешь такое? — все снова молчали. — Блядь. Вот, сколько не мог сдохнуть в жизни, а ради МП-хи дохнуть не хочу. Вот… не тянет! Настроение не то! — развёл он руками. — Нате, ебать вас всех, — бросил он автомат в снег так, будто кидал самый последний хлам на Земле. — Постреляйте тут себя, и дело с концом. Я хочу спать, — мужчина отряхнул куртку и вышел прочь из-под ели. — Может, мне ещё штаны спустить, чтоб кто-то любопытный убедился, что там член, а не ещё один ствол? Я хуею со всего этого… Герцог и Джексон, долго глядя на пистолет-пулемёт, не говорили друг-другу ничего. Парень чувствовал эту энергию в воздухе — всё сказанное казалось настолько идеальным, настолько правильным, что прервать это, прерывать сам момент чем-то более несовершенным… было бы просто кощунством. Так что приходилось ждать. Ждать и думать о том, что сказать, пока та энергия слабела, пока шаги за елью отдалялись всё дальше. — В общем… — начал Джекс. — Подождём этого выродка вашего, а там уже… Там решим остальное. По крайней мере, он может сказать, как этот ваш чёртов Уильям выглядит… Герцог на то кивнул. Джексон и Ман, отряхнувшись, вышли следом за Ричи и ещё каким-то мужчиной. Пара ботинок прямо за спиной Альва тоже присоединилась к медленно идущему шествию. Успокоившаяся полянка под ёлкой быстро опустела. — Герцог, — хрипло окликнул того Альвелион, как только остался он да Спектр. — Два вопроса. — Ты не в праве задавать вопросы, — достал он из тени старый обрез с деревянными частями корпуса да стёршимся люминесцентным напылением на мушке. — Но ты же это знаешь, верно? — Что будет со мной? — поднял он голову, на что мужчина улыбнулся. — Ещё не знаю. У нас есть с тобой пара тем, которые и я, и все остальные хотели бы обсудить максимально подробно. А потом… Не люблю лишних голодных ртов. Спектр? — Зависит, — отрезал тот. — Потому что бесполезных людей я не люблю ещё больше. Сотрудничай. Или умрёшь, — голос старика, несмотря на ответы, звучал тихо и спокойно, идеально попадая в такт бесснежному лёгкому ветерку ночи. — Справедливо. По крайней мере, это одна из точек зрения. Второй вопрос? — мужчине явно было любопытно. — Как вы это сделали? — говорил он осторожно. — То есть: как вы узнали всё, но не знали, за кем приехали? Как… С таким оружием, с такой?.. То есть: если вам действительно дал эту задачу сам… — Всё сложнее, чем тебе кажется, парень. Думаешь, ты знаешь? — присел он на корточки напротив и открыл чуть шире глаза. — Или, думаешь, что думаешь? — от одной той фразы Альва буквально передёрнуло. — Ц, нет… — Давай я отвечу на твой вопрос непрямо, — заговорил Спектр, — но очень понятно: мы просчитались. — Верно. Возложили слишком много доверия на других, когда следовало бы заняться делом самим, — в тот момент тишина была даже слишком угнетающей. — Но теперь деваться некуда. Ни нам, ни тебе. Остаётся ждать и думать, кого же принесёт нам мальчишка Айрон вместе с этой… «Душой Калифорнии». Буду рад, если он, кем бы он ни был, сделает всё лучше, чем мы.

*Шестнадцатое декабря две тысячи восемьдесят четвёртого, одиннадцать двадцать вечера*

Одинокие улочки пригорода Монреаля были поглощены гипнотической тишиной очень чистой, очень спокойной ночи. Среди гула ветра, обволакивающего влагой старые и покосившиеся баннеры, среди скрипа ржавых дверей автомобилей, чудом оставшихся на трассе, ведущей прочь из острова, брел чей-то уставший шаг. Неспешно приближался к старому лесу хрустом белого покрывала. — Однажды я знал… человека с огнём в глазах… Будучи всё ещё ослабленным, Эммет неспешно ковылял за город и всё пытался напевать что-то себе под нос. Какой бы мотив он ни выбирал, какие бы слова ни подбирал — они все казались ему неуместными, недостаточными. Пользуясь ночной темнотой, что отпугивала людей и погружала в сон обречённых на холодную смерть мертвецов, застрявших в городе, он просто шёл. Без оглядки или лишней мысли. Но, выходя из территории метро, из самого города, из власти Марии, Лина и даже самого Бога, он всё не мог понять, к чему в итоге он хотел прийти. Что хотел бы сказать или что чувствовать. В мешанине между пустотой и злостью жгучей тяжестью в груди зрела ненависть. Но даже не к убийце Виктора, не Альвелиону, что не смог защитить старика, ни к самому Вику за его смерть — к себе. Странная, искорёженная временем и болезненными попытками прощения, древняя да тихая, почти как сам Ворон. Одинокая ненависть. «Ты вновь ничего не сделал, — говорила она холодно, шагая рядом по трассе. — Ты вновь оказался тем, кто, в итоге, не был предназначен ничему хорошему». Когда-то давно старый иностранец по имени Виктор подобрал Ворона в Раю. Изголодавшегося. Испуганного тем, что натворил и в Картрайте, и до него. Отвращённого самим собой. Тогда демон считал, что там, где-то в далёких забытых лесах, и должна была настать его смерть. Что люди из немногочисленных деревень, в чьи дома он пробирался и воровал, чтобы добраться до Картрайта, точно должны были вздёрнуть его. Что рейдеры на дорогах должны были бросить его искорёженное тело на корм мертвецам или просто застрелить словно последнюю шавку, оставив труп там, где упал. Но, к его удивлению, этого не произошло. К его сожалению, в Раю произошло даже большее. «Ты же понимаешь, что если бы не ты… Если бы не твоя очередная попытка «сделать всё правильно»… Чем бы это «всё» уже не стало тебе!.. — ненависть кричала и брыкалась, то подлетая к самому уху, ветром сбивая накидку с плеча, то вновь становясь на ноги и расхаживая рядом. — Ты понимаешь, что это — ты?.. Ты, ты и только ты. С самого начала, с самого первого вздоха…». Виктор помог Ворону, заявив, что в своей жизни он ещё никого не убивал за две краденых тушки ондатры да сухостой для розжига костра. Приютил в свой дом на ночь, напоил и накормил, даже не спрашивая имени. И, что главное, нисколько не боялся. Ни светящиеся глаза, ни одежда, полная застывшей крови, не пугали старика. «Ну, весь в дерме ты — да. Ну, сверкают у тебя зенки — да. И шо? Зроби… Сделай мне такие же — вместе в лесу такое найдём, что ты поймёшь, чего надо бояться!». «Скажи, почему ты такой, а? — голос легко лавировал средь скопившихся подгоревших да сгнивших остовов машин, убранных когда-то проехавшими чуть в сторону от одной полосы дороги. — Где девается твоя хвалёная свобода, когда дело доходит до выбора? Куда девалась раньше?.. Они приняли тебя! — перед глазами мелькнул один из тех спокойных дней, когда Эммет колол дрова для предстоящей зимы жителям деревни. — Поверили тебе! — колол тем топором, который, если бы не слово Виктора, наверняка оказался бы у Ворона в черепе. Попробовал бы оказаться, по крайней мере. Солнце стояло высоко. Холод был тихий и безмятежный, безразличный ко всему, как и сейчас. — А что сделал ты?.. Ты вообще знаешь, как отдавать хоть что-то хорошее миру?! Знаешь, как это — не приносить несчастье?!». В одну из многих зимних ночей, мимо Рая проходила очередная стая. Однако в тот раз перваки — заражённые дети, как и звали на севере, всегда бегущие впереди взрослых особей — пошли не по мосту, идущему вдоль по самой плотине, а осторожно сошли вниз, к погасившему все огни селению. Стрелять из огнестрелов было нельзя, но и пропускать «разведчиков» стаи дальше вниз — тоже. Осознавая это, мужчины похватали луки, старую лазерную винтовку, серпы да топоры и приготовились драться. Однако Ворон вышел вперёд всех. «Прикроете. Если понадобится», — скомандовал он. «Но знаешь, что забавнее? — поравнявшись со старым кинотеатром, Ворон спрыгнул с трассы, слушая своё нутро, да пошёл в непроглядно-тёмный лес, именуемым когда-то Лесом Ангелов. Сколько бы он ни пытался подумать о чём-то другом, но в тишине ночи только сильнее корил себя. — Вот, что всей иронией злее сейчас? Что, несмотря на боль, несмотря на глупые ошибки, глупые обманы самого себя, глупые мысли, что «вот теперь всё будет по-другому»… ты всегда возвращался туда же. Так же, как и те, кого ты так презираешь. Так же, как от тебя и ждут. Глупец, неспособный ни на что, кроме жестокости. До конца дней своих ты останешься!.. — внезапно, ненависть в голове сменилась очень холодной, очень опоясывающей весь верх торса до самой шеи болью. — Эмметом Джонсом». Заметив падаль, уже спустившуюся в ночной Рай, Ворон выхватил свои нож да тесак из кобуры и, что было рывка, побежал сквозь ту проклятую ночь на противников. То, что паразит творил с детьми, всегда казалось ему несправедливым. Их синие от усталости, но не чувствующие боли мышцы рвались в долгих переходах стай, покрывая тело нездоровыми бордовыми синяками, схожими на лужи топлива. Худощавые тела с кривыми спинами, заставляющими их корёжиться да бегать на четвереньках, словно обезьян, часто либо не выдерживали экстремальных нагрузок, либо легко ломались при конкуренции за еду. Мелкие да острые зубы в один ряд вместо «нормальных» постоянных и второго ряда клыковидных, как у обычных заражённых поколения Четыре, вылетали из неокрепшей челюсти от любого удара даже слишком охотно. Но худшее было в том, что дети обращались чаще всех прочих. Те, чей иммунитет работал сильнее и лучше всех… просто не могли получить иной судьбы. Совсем маленькие чаще умирали медленной смертью от удушения паразитом, не особо следящим за пропорциями тела да производящим слишком много клеток для небольших лёгких с неокрепшей кровеносной системой. А вот те дети, что были от четырёх до восьми лет, если не везло, становились падалью — быстрой и чующей системой разведки, сохранившей обоняние, в отличие от лишившихся частей носа из-за второго ряда зубов взрослых заражённых. Те же, что были старше, становились ненадолго обычными ходячими, не выдерживая конкуренции с более увесистыми соперниками. Убийство падали, как считал Ворон… всегда означало более лёгкую и быструю смерть. «Ты же просто делал то, что умел, да?! В чём ты хорош, да?! А, может, то, для чего ты создан?!». Первого демон сразил ещё на подходе, когда тот попытался на него прыгнуть. Грязный и неопрятный мальчик лет шести, оттолкнувшись на четвереньках всем телом, получил налету ножом прямо в шею, брызнув кровью в стороны. Лезвие прошло его хребет буквально насквозь, а его падающий торс куда больше напоминал тряпичную куклу, из которой вытащили всю солому. Второй и третья решили прыгнуть на Ворона одновременно, но ударились друг о друга в прыжке, упав прямо под ноги. Однако Ворон пропустил момент удара — увидев четвёртую тень краем глаза, он отпрыгнул назад, что есть сил вонзая нож в брюхо летящей на него. Той хорошо стриженной, но очень грязной девчушке было от силы лет пять — именно её, как он слышал ночью около месяца назад и пытались вылечить от какой-то заразы в одной из далёких деревень севернее Рая. Не смогли. Торс разрезало поперёк почти на всю ширину. Тело повисло на лезвии, выпуская брюхо свисать снаружи пониже, а нож, опустившись глубже в ткани, застрял. Демон отбросил падаль в сторону и рывком ринулся к двум оглушённым, с разбегу целя в одного из них. Девчушке в рваной рыбацкой куртке не повезло — носок тяжелого ботинка влетел прямо по челюсти. Зубы вылетели. Голова чавкнула при сильном размашистом ударе, будто сдавленный чернослив. Когда же последний — успевший подняться высокий и худой парнишка прыгнул на демона со спины, обнажая клыки, Ворон лишь спарировал в сторону для захвата. Перехватив парня налету, он обхватил его голову двумя руками и, собрав силу в предплечьях, резко развёл руки в стороны. Благодаря давлению, созданному инерцией прыжка, демон свернул шею заражённому быстрее, чем тот коснулся ногами земли. Миг, другой — всё было уже кончено. Злее и молниеноснее, чем кто-либо из Рая мог даже предполагать. Но это было лишь началом. «Только вдумайся!.. Ну, Давай! Подумай! Если бы ты решил не выделываться! Если бы та жажда, что!.. Да что играла в тебе всегда. Всю жизнь!.. Он остался бы Раю. Вообще ни Рая, ни Картрайта — ничего бы этого не было! Если бы только ты не был собой… — голос звучал всё тише, уступая тишине леса и странному чёрному пятну, виднеющемуся на горизонте ночи. — И ради чего?.. Ради чего, «Эммет»?». Один за другим, некоторые мертвецы из стаи начали спускаться вниз. Один за другим они умирали от быстрых, даже животных в своей холодной жестокости движений. В темноте райской ночи Ворон казался тенью самого Провиденья, Смертью, забирающей ей положенных. Без устали. Без задней мысли. Только с жадностью и ненавистью. Быстрее и быстрее. Безразличнее и ненавистнее одновременно. Однако всё имело свою цену в ту ночь. И, обрамлённый кровью, окутанный лёгким облачком паразита, вырывающегося из ран мёртвых, Эммет не замечал той цены. До тех пор, пока потащил нож на себя из одного из тел, и не заплатил последней каплей. Раздался треск, хлюп, и красным облаком прямо вместе с вонью от непереваренной еды в желудке вылетел паразит. Демон редко видел таких заражённых, носящих в себе неразорвавшиеся бубоны, редко убивал. Ходячим Поколения Четыре не были свойственны большие наросты. По крайней мере, если они не начинали превращаться в маток или если их организм перед неотвратимым превращением не пытались лечить всем, чем можно. Такие бубоны всегда прятались под кожей и одеждой, глубоко и подло, неся человеку простому тихую смерть. «Стой!» — прикрыв рот рукой закричал Ворон, пытаясь отогнать от себя ринувшегося на помощь Хорта да задыхаясь в красном облаке. Покосившись, он упал на одно колено и запнулся в порыве кашля, пока паразит дёр горло наждачной бумагой, проникая в лёгкие. Все были заняты тем, чтобы добить оставшихся покалеченных мертвецов. Почти все. «Как ты, воробушек?» — прокряхтела с коляски Вилл, что часто называла демона «воробушком» из-за ярких глаз и испуганного взгляда. Ворон, отвернувшись, молчал. Зрачки пульсирующей болью по капиллярам снаружи, и ноющей изнутри самого глазного яблока принимали в себя кровь. Улыбка, особенно ненавистная ему тогда, подло и широко проступала на лице. Но главное — мысли. Словно озверевший, он уже не особо пёкся о Вилл, не особо думал о Викторе. Изголодавшийся по паразиту, он лишь смотрел на вяло текущую холодной землёй кровь. Ему всё казалось, что он мог чувствовать её жар своей кожей, своим голодом. «Люди никогда не примут тебя. Разве ты не достаточно стар, чтобы понимать это? Чтобы принимать, как оно есть? Год, два, семь или больше — ты можешь зацепиться где-угодно и за кого-угодно, но… — голос попытался засмеяться, но звучал больше измученно и надрывисто. — Но давай вспомним тех, кого ты, уходя, не вырывал с корнем за собой… Хоть кого, а? Хоть кого?!». В мешанине из крови оставшихся мертвецов, спустившихся вниз, затух дух того, кем Эммет Джонс являлся в ту ночь. И миру был только Ворон. Хортон, не послушав совета, остался хромой на одну ногу в тот день. Один из ножей вошёл ему, подбежавшему по груде тел на помощь, в бедро по самую ручку. Закричав, даже завизжав от боли, последний попытался отковылять от покрытого тьмой тела. Но остальные же… — Стоило тебе тогда не вмешиваться, Вик. В настоящем же, Эммет, устало да немного стыдливо опустив голову, стоял перед огромной куполообразной тенью, наконец полностью показавшейся из-за стволов высоких елей — Ковчег. То, что должно было им стать. Тёмный и холодный, он будто поглощал собою весь тот редкий лунный свет, что падал в его полуразвалившиеся стены. Забирал всё от мира, пытаясь восполнить так и не полученное. Бесполезно. Как и ночью ранее. Как и много лет до этого. Эммет же всё не решался войти внутрь, понимая, что за этим входом заканчивался его Монреаль. Что где-то там, среди холодного бетона и влажной земли, где-то среди забытых идей и «вычеркнутых из истории» крестов, были его место в баре, его четверг, его рассказы, его страхи и сожаления — что весь его маленький город нашёл там себе место. Что весь он там и останется. Завидев лик демона, обращённый на них, жители Рая оцепенели на мгновение, скованные страхом да непониманием. Но — лишь на мгновенье. Затем же все они сорвались с цепи. Много ударов получил получеловек в ту ночь. Многим ответил и не был намерен стерпеть. Когда же ярость обоих прошла, то, буквально смотря в затылок ушедшей стае, жители Рая решили устроить судилище. Пожелали изгнать или вовсе убить «нелюдя», связанного и взятого на мушку. Опасаясь того, что стая «вернётся за своим». Что «однажды во сне он порешит всех нас до конца». Всё повторяя, что жизнь таких, как Ворон — это лишь трусость да обман, лишь странная игра мутаций, дарующая разум тем, кто уже мёртв. Они делали так же, как и все в Новом мире — как проще. Заботились о себе самих. Виктор был первым за многие годы, кто заступился за демона. В ту ночь, когда те, кого он считал семьей, хотели линчевать странное их пониманию существо, что лишь скрывалось за маской желанного им гостя, он решил не молчать, а выступил против. Он напоминал, что убивают или способствуют смерти в Раю только ради выживания или искупления. Что, в противном случае, они давно стали бы лишь мясниками, связывая, калеча и убивая всех, кто посещал их деревню. Что, выродок или демон, это быль в первую очередь человек, странник и бродяга на этих землях, такой же, как и они когда-то. Но слышать в Раю тогда, как и годами после, не желал никто. Но вместо одобрения средь тёмно-синего неба молнией ударила лишь одна фраза: «А ведь… этот перевёртыш… Это ж ты его и привёл!». Тот самый Ворон шагал всё глубже в развалины того, что когда-то должно было стать тем самым Ковчегом. Осматривая большие пустующие вольеры, он признавал немым согласием, что Проводник в своём бреду был в чём-то всё-таки прав. Что некоторые дурные мечты и провальные планы, оставшиеся в памяти лишь редких глупцов, вправду заслуживают соболезнования самим фактом существования своего. Неудачи, попытки, крах изначально невозможного к свершению — соболезнования. Не более. Все жители Рая дали Виктору один простой выбор, вкладывая в его руки ту самую винтовку: «Либо выродок, либо люди», — пока самого выродка держали на прицеле чуть ли не вшестером. Осматривая треснутые стены вольеров, осматривая крохи выдавленного смещением бетонных стен стекла, Эммет «Ворон» Джонс понимал: будь он на месте Виктора — он бы убил. Он бы убил, чтобы остаться. Чтобы было проще. Он бы не пересилил мир такой ценой, никогда не смог бы стать всему больше и свободнее, чтобы остаться собой. Ведь… он и не был таким, да? Как и раньше, как и позже? Как и всегда? Он всегда был одним лишь жалким собой. Способным передавить мир в мести. В ненависти. Но — не в выборе. Старик же, приютивший его, его палач в ту ночь и его единственный друг на следующие года, был другим. Поклявшийся больше никогда не убить ещё на другом континенте, идущий против если не Нового мира, то хоть его более жестокого куска, он был тем, кто больше всего боялся не умереть, но предать самого себя. Семь лет назад Эммет «Ворон» Джонс того не знал. Семь лет назад, слушая молчание ночи да пустоту сердец, он никогда не поверил бы в то, что кто-то в том выборе мог бы выбрать не кровь. Но в его слепой ненависти, наверное, был и плюс в ту ночь. Ведь то, что изжечь его голову заставляли единственного, кто жил тем, что ту самую кровь не проливал, он принимать не хотел. Отвращение к миру за непонимание, отвращение к себе за то, что подставился быть мишенью для подобного предательства… С каждой секундой становились они куда сильнее желания просто жить или умереть, покончить с тем праведным побоищем. Сначала он решил делать то, что мог и хотел — он просил. Упав на колени и опустив руки, молил к жителям Рая. Молил к старой Вилл, что годами после будет единственной, кто узнает его незадолго до кончины — когда он спросит её, быстро ли она хочет умереть. Молил к Джеку, держащему оружие прямо на голове выродка. Молил к Хорту о прощении и к юной ещё тогда Карен, что держались в стороне. Но разве могут молить демоны? Разве могут просить людского отношения выродки? Понимая это, Ворон затих. Понимая это, он предложил им всем лишь одно, едва-едва справляясь со своим оскалом. Предложил то, на что был способен. — Вам плевать, что вы ели со мной. Вам плевать, что вы пили со мной, — повторял он, шагая по линии лунного света из трещины, поддаваясь энергии тех слов так, как будто произносил их первый раз. — Вам может быть плевать на всё, будто это не вы радовались как грёбаные дети тому, что «молодой силы наконец-то прибавилось»! Вам… может быть насрать, — Джонс вспоминал страх, что вызывал его взгляд у старых да молодых, и осознавал в очередной раз, что не могло в ту ночь быть по-другому, просто не могло. — На выродка. На демона. На мутанта. Старик не переживёт переход на юг, если изгоните его, — Вик, стоящий сзади с винтовкой, молча слушал. — Хотите вы или нет, знаете или нет — не получится!.. Ни у кого из вас не вышло бы! Оставьте его в покое. Не троньте. Ни этой зимой, ни зимой после, — семь лет спустя, Эммет понимал, что стоило бы сказать по-другому, стоило бы немного иначе. Впрочем, не то, чтобы это сильно что-то изменило. — Ведь. вы правы. Вы точно правы. Вы не знаете, чего жать от таких, как я, — опустил он голову и тогда, и в Ковчеге, вспоминая те секунды. Неспешно проходя шаг за шагом всё дальше, Эммет вместо темноты видел себя в Раю, тяжело выдыхающего сквозь жёлтые зубы холодный воздух надвигающейся зимы, чующего свою смерть. — «Выродок». «Мутант». «Перебежчик». «Демон». За всем этим много историй. За всеми этими именами много страха и сплетней. Много слухов вокруг таких уродов, как я. И я надеюсь, вы слушали их хорошо. Раз решили сделать так, как решили, слушали и будете слушать их хорошо, — Ворон оскалился в настоящем, переживая воспоминание даже мурашками, идущими по хребту. — Потому что каждый из вас здесь… Каждый, бдящий в эту ночь… Каждый, кто останется в этом ебучем Раю через сколько ему угодно, подавились бы вы им!.. Я убью каждого из вас, — перед глазами демона витал образ ошарашенных и злых жителей Рая, лишь чудом не убивших его в ту секунду. — Ублюдки… Мужчин, женщин, детей и стариков — всех, кто останется здесь! У вас всего один выбор и один шанс в эту ночь. Вы жили здесь до меня. Жили так, как будто сошли с гребучей агитки о загородном отдыхе для всей семьи!.. Вот и живите. Забудьте к чёртовой матери эту чёртову ночь, этот день до неё, эти месяцы! Вы же больше не увидите меня! Убьёте или нет — это бессмысленно! А если решили убить… делайте это. Своими дрожащими руками. Делайте! Убивайте! Но выродков, которых нужно изгнать, здесь есть только один. И это — я. А иначе… умрут все. Проходя широким залом под куполом, он остановился у одной неприметной лужайки, полной взъерошенной травы, сгнившей во влаге да холоде, да присыпанной свежей землёй. «Соняшник», — вещала небольшая надпись на столбе у заборчика, коих огораживал крест. — Умрут все, — повторил Эммет Джонс и шагнул вперёд. После угроз, жители Рая справедливо предпочли расстрелять мутанта, не давая вторых шансов столь жестокому созданию паразита. На то предложение все ответили однозначно, и все вновь дали выбор Виктору, так и не сказавшему своё слово. Немногое изменилось бы для мира в последующие семь лет, пристрели старик демона в ту ночь. Немногое осталось бы несделанным. Немногое, но точно — не клятва старика. «Пытались бы вы уважать меня да моё слово — дали б хотя б нож, — сказал Виктор, бросив винтовку на землю. — Уважали б по-настоящему — так уже и ответ знали бы. Я выбираю людей, — он поднял демона с колен, заградив собой. — Сегодня и тут, среди отех тварей и выродков, я выбираю себе остаться человеком». Так демон пережил ту ночь, оставшись изгнанным из Рая. Так старик, отдавший за демона всё и всех, что знал, пережил ту ночь, оставшись изгнанным из дома. Ни для кого из них та ночь четверга не прошла бесследно. Ни для кого из тех двоих не пройдёт ещё семь лет подряд каждую неделю да каждый четверг без исключений — ночь, когда они оба были чем-то большим. — Знаешь… Думаю, и тут ты преуспел лучше, чем я, — Ворон с грустью в глазах смотрел на сваренный из двух профильных труб железный крест, на одном из окончаний коего висела его шляпа. — Пытался строить этот чёртов Ковчег, пытался наладить отношения хоть с какой-то семьёй, будто зная, что она и не забывала о тебе, — как Ворон и ожидал, Мария исполнила последнюю волю не последнего ей человека, похоронив в Ковчеге. Исполнила так, как часто это делали другие люди для близких, хотя и было уже слишком поздно. — Всё понять не могу, откуда этого было столько в тебе… Желания идти дальше, что ли? В тусклом свете ночи у самого креста поблёскивали чёрной шелухой семена цветка, что Виктор всегда носил с собой. Странный на рисунке, тот цветок всегда казался демону слишком вычурным для Ковчега и Нового мира в целом. Впрочем, Эммет всегда получал ответ, что его мнение измениться, как вырастут цветы и «созреет урожай». Глядя на засохшие семена, выклеванные воронами из земли посреди пустого Ковчега, Эммет «Ворон» Джонс понимал: не изменится, не узнается. — Скажи мне, как? Просто… каким образом? — он хотел бы не замечать, но даже слишком хорошо ощущал то, как его уста медленно растягивались в напряжённой улыбке, как боль просачивалась из сердца в сами жилы, напрягая их всё больше и больше. — Без дома, без цели, без ненависти… С самого начала и все долгие семь лет, ты так ни разу и не заикнулся о сожалении, не предпочёл бы в ту ночь выбрать иначе даже после того, как всё, до чего ты пытался дотянуться, исчезло… Почему ты выбрал не себя? Как? Как?! — это ударилось о пустой купол и со страхом вылетело прочь к выходу из бетонного саркофага. — Ублюдок… Просто… расскажи мне! — демон обнажил пистолет и прицелился прямо в крест. — Вставай! — всё сильнее скалился он. — Вставай и выпей со мной, дерьма ты кусок!.. Секунда, десять. Нет. Конечно же, нет. Никто не встал, никто не рассказал. Никто уже не смог бы. Среди мёртвых идей, мёртвых мыслей, мёртвых мечтаний и неживых тел ближе всего к живым был только Эммет «Ворон» Джонс, целящий в безымянный и такой странно-лёгкой болью отдающий ему крест. Сколько бы ни пытался он воззвать к той ненависти, что руководила им почти всю его жизнь, в ответ он получал лишь безмолвное нечто, колющее невесомой иглой, что-то бессильное и кислое, что растягивало его улыбку, но и накатывало что-то к глазам. Минута за минутой, он стоял над той могилой, зная: ему следовало бы быть и рыдать. За единственным человеком, которому было не плевать, которому несомненно было страшно, но точно не плевать. Следовало бы… И оттого ненависть к себе росла, росла и ко всему остальному. Выродки не плачут. Выродки не чувствуют. Будто бы поддаваясь тем безмерно глупым слухам, будто бы не зная, что оно должно было делать, сердце Эммета Джонса билось до жути спокойно. Странный мир. Странные люди. Странные слёзы. — Знаешь, а хотя… это даже хорошо, что я тебя не понимаю. Ни тебя, ни Нея, ни Лю, — голос Джонса звучал сбито, а он всё смотрел на свою шляпу, висящую на кресте, думая о том, что в той могиле, в каком-то смысле, похоронено двое людей. — Хорошо, что не могу ни принять, ни осознать того, как можно жить так, как жили дальше вы. По крайней мере, сейчас. Правда ведь? Что скажешь, Вик? — Ворон достал кусок письма Безумного Лина из кармана и уставился на одно единственное слово — «Герцог». — Последнее дело, а? Очередное последнее дело… Наверное, из всех… — вдруг до Эммета донёсся какой-то шум. — Из… — громкий даже для ослабленного организма шорох неприятно прорезал слух резко замолчавшему демону — гости. — Уходите, — прошептал он, не оборачиваясь. — Уходите! — и тут же прокричал со всей отвратностью своего голоса, — ответом была лишь ночная тишина — тот самый едва ощутимый поток свежести и холода, что бороздил в зимней, немного сковывающей тьме. Затем шаги возобновились. Кто бы то ни был, он волочил что-то железное за собой. Что-то грузное и габаритное, что подло и неловко задевало каждую крошку бетона на полу Ковчега, каждый камешек. — Вы правда хотите сдохнуть здесь? В эту ночь, в этом месте?.. — Ворон обернулся на темноту, обращаясь к незнакомцам, которых, как он считал, было минимум двое. Один что-то нёс. Один поменьше шагал вдали. — Правда?! Но волочащееся по полу железо всё продолжало отскакивать звонким да неспешным эхом ото всех стен. Тщетно пытаясь убежать в трещины, едва-едва вылетая через обвалившиеся куски бетона, оно звучало всё ближе и ближе. Демон не сказал ни слова, не услышав ответа. Достав Таурус, он нацелился в темноту и стал ждать. Всё равно, кто там на самом деле был — простой бродяга, заражённый или же один из солдат удачи, купившийся на цену за его голову. Ведь если человек не боится потерять свои голову и шкуру, то рано или поздно он встретит того, кто не постыдится их у него забрать. Новый мир всегда находил предложение на подобный спрос. Во тьме Ковчега болевшие глаза демона видели тёмно-серый низкий силуэт. От него, как и от всех других монреальцев, пахло пылью метро — сырой и липкой, въедающейся в сам разум. От него, не как от других, также веяло жжёными досками и сладковатым трупным разложением. Однако нет — это точно был человек. Мёртвые не носят ничего за спиной, мёртвые не таскают за собой груз прошлого или настоящего. — Здесь… Нельзя стрелять, — только между демоном и силуэтом осталось семь футов, силуэт остановился. Опустив то, что оказалось ржавыми носилками, лишь сильнее стареющими в лунном свету, он заговорил слабым стариком. Сиплый да неспешный в своём темпе голос воздушной паутиной расходился по темноте. — Не положено. Всё это знают. Всё это соблюдают, — демона не волновали те слова — он для себя уже успел решить, он всё ещё был готов довести решение до конца. — Не знаешь, значит?.. Значится, ты — чужак?.. Ясно, — Ворон ещё сильнее сжал пушку и напрягся. Кем был тот старпёр, чтобы знать? Кем мог быть, чтобы даже предполагать?! — Тогда я скажу тебе, молчаливый чужак, — и без того низкий собеседник присел, дабы поднять с пола носилки, а затем вновь поковылял дальше. — Здесь не стреляют. Здесь не будят. Незнакомец спокойно проковылял мимо демона, даже не одарив того взглядом. За ним — абсолютно одиноким в своё мире и достаточно безрассудным в общем — чуть опаздывая поцокал и тот странный запах, исходящий от трупа на носилках. Обгоревший торсом почти до самих рёбер, он веял поближе жжённой резиной да перевязью, отвращал взгляды и носы въедающимся острым запашком сгоревшей кожи да палёных волос. — Кто ещё пришёл с тобой? — относительно тихого и лёгкого, словно паутина, голоса могильщика, Ворон звучал израненным зверем. — Я не спрашиваю имён, — оглянулся тот на носилки. — Да и не нужны больше они здесь. Помню ещё, когда строили этот склеп… Тогда уже не желали стрелять. Не желали знать имён. Когда таскали эти… — Не юли, — демону не был уверен, слышал ли он кого-то ещё, но был уверен в том, что спокойствие могильщика его раздражало. — Кто ещё проследовал за тобой?! — М?.. — старик остановился на секунду-другую, будто стараясь вспомнить, но потом вновь возобновил шаг. — А кто? Или… Ох, не знаю… Да и почём-то знать? Я звал с собой всего одного, чужак. И он, в отличие от тебя, не тревожит здешний покой оружием. Ворон прицелился в спину идущему старику. Следовало ли стрелять? Почему? А следовало ли не выстрелить? И… почему? Неужели действительно не проще было быть тем, кем тебя изображали? Оставлять по себе лишь подтверждения слепой вере человека в никогда ранее не виданное? Стоило ли?.. А почему бы и нет? «Чужак», — Эммет прокручивал то обжигающее слово в голове раз за разом. «Чужак», — будто бы кто-то в праве говорить так кому-угодно! Будто бы принадлежность к чему-то измеряется знанием никому к Дьяволу не нужных традиций очередной бредовой идейки слишком религиозных точно-не-чужаков! Нет… Никто не смел говорить такое ему, не в эту ночь. «Человек», «мутант», «демон», «выродок» — как бы ни говорили те, кто жил под землёй почти все сорок семь лет Нового мира, как бы ни называли. Не «чужак». Не благодаря чьему-то домыслу, основанному на самообмане о слышащих всё гниющих телах. Выстрел. Могильщик, замерев на месте, вжал голову в плечи от неожиданного громкого звука да обхватил носилки подобно спасательному кругу. Выстрел. Ещё выстрел. Обернувшись с большой опаской, он увидел, как незнакомый ему мужчина — тот самый чужак, что молча оплакивал кого-то у могилы, стоял с поднятой вверх рукой, держащей какой-то пистолет и, окутанный лунным светом, стрелял вверх. Гильзы звонко цокали о пол и укатывались прочь, шурша бетоном. В моменте яркой пороховой вспышки виднелась широкая улыбка, объятая неизвестной могильщику болью и радостью ничего не имеющей свободы, жестокостью чужака и сожалением кого-то большего. В конце концов, то был один из немногих моментов жизни Эммета, когда он не был тем, кем его считали. Когда он не жалел пули. Когда он действительно желал не иметь ничего, чтобы быть свободным. То был один из тех немногих моментов, когда он мог позволить себе это. Все патроны Тауруса кончились, а демон молча спрятал опустевший ствол в кобуру и пошёл прочь. Нечего было «чужаку» держаться чужих традиций и сказок, нечего было пытаться тому, кто никогда не был признан частью и не хотел более оставаться. Он дошёл до выхода, ощущая лёгкий ветерок холодной ночи, и уже намеревался уходить прочь. Шаг, шаг, шаг… Глухой стук. Треск. Боль. Должно быть, порыв свежести у выхода оглушил своим свистом. Должно быть, уставший и не до конца восстановившийся организм не хотел и не собирался работать на всю, вслушиваясь в мельчайшие детали. Когда голову Эммета «Ворона» Джонса накрыла затемняющая его мир боль, а кто-то спрыгнул с парапета у входа в Ковчег прямо ему спину, тут же оглушив ударом по затылку, он не успел решить, кого действительно стоило винить. Ни в своей безалаберности, ни в нападении в принципе. Собравшись, он схватил нападавшего, сидящего у него на спине, за плотную рваную куртку. Однако хват тот из-за головокружения и дезориентации был не крепче младенческого. В ответ проследовал ещё один удар. Почему-то Эммету, упавшему на колени под весом чьего-то тела, всюду пахло влажным, немного сгнившим деревом — вероятно, били простой палкой. — Эй! Давай сюда быстрее! — говорил через гул чей-то испуганный высокий голос. — Говорил, сработает! Говорил! Демон пытался подняться с колен, но ощущал конечностями только знакомую, очень отвратную в своей беспомощности воздушность, заглушаемую в верхней половине тела ноющей и очень сильной головной болью. Бесполезно — конечно. Но нужно было вставать. — «Говорил, говорил»! — передразнивал другой высокий голос, стремительно приближаясь из-за кустов. — Чего тебя теперь, в сраку расцеловать? Джонса легонько пнули ногой, и все усилия того сошли на нет, повалившись вместе с ним в снег. Глаза Ворона буквально разбегались в разные стороны, но вот уши с каждой секундой слышали всё лучше, а тело возвращалось к подчинению. Нападавших точно было не больше, чем говорило — двое. Ловкими, наверняка довольно привычными движениями, они оттаскивали его чуть подальше от выхода, расстёгивали ремни с кобурами на груди да ногах, развязывали узел не самой тёплой для грядущей зимы накидки, шарили по карманам невзрослыми, как раз подходящими для карманников и воров руками. — Эй! Это ж не могильный совсем! Не похож! — Не базарь, а бери давай! Выстрелы слышал — может, прибил он уже его! Давай, пока никого ещё! Лежащий «звездой» на снегу, демон находил ту ситуацию до злой иронии забавной для себя — правильной, но обидной. «Мелкие сволочи. Я ведь… слышал их, верно? Наверняка эти двое часто следовали за гробовщиком, собирая со свежих могил всякое или вовсе по-тихому воруя у явно не самого внимательного старика. Но нет — тут им попался джек-пот. Приз, который смогла поставить в такое положение пара блядских мелких воришек, вроде их… Будь на их месте кто-то более решительный — убил бы, пользуясь возможностью». Один пистолет, другой, нож, нож из Рая, пара оставшихся маркированных гильз во внутреннем кармане и даже шарф — мальчишки брали всё. Тот пацан, что прибежал позже — тот, коего Ворон всё ещё видел, как одно большое тёмное пятно, потянулся к нитке на шее демона, что была под шарфом. Тщетно пытаясь её сорвать, он всё дёргал и дёргал, тормоша оглушённого мужчину, словно тряпку, хотя даже не знал, что на той нити было. Дёргал, пока к самому Джонсу всё сильнее возвращалось ощущение собственного тела. — Быстрее давай! — всё тормошил «главный», как решил для себя Эммет — нанёсший удар. — Чего возишься?! — Да оно!.. Не получается! — ещё сильнее стал тянуть второй. — Так режь давай и побежали! И так засовывать всё это некуда! — брякнул он пушками, поторапливая. Где-то «там» — за полем плывущего зрения тут лязгнуло знакомое лезвие. Но затем наступила тишина. Кажется, второй боялся подносить нож к чьей-то шее. — Чего возишься?! Дай! Дай, сказал! Держи это! Уже в следующую секунду прямо над Эмметом возникла фигура грязного блондинистого пацанёнка, рыщущего мелкими засмоленными руками по его телу. От вора, как оказалось, запах дерева и исходил — немного гнилого, немного палёного. «Наверное, они следовали за стариком прямо со станции… Нужно вставать. Прямо сейчас. А то уйдут… И всё — вместе с ними». Только пацан схватился за нитку, как демон широко открыл свои не до конца зажившие глаза. Эффект сработал, как Эммет и ожидал — воришка застыл в страхе и удивлении, не успев поднести нож ни к нити, ни к шее. Затем последовал удар. Собрав все силы именно в плечо и торс, Ворон, сжав кулак, практически вывернулся боком под телом пацана, нанося очень размашистый, очень тяжёлый для лежащей позиции выпад. Воришка буквально слетел с Джонса, роняя все собранные пожитки налету. Менее смелый соучастник, только завидев удар, отбежал на несколько шагов, но остановился, будто бы и боясь того, что происходило, и чувствуя своим долгом увидеть, что же произойдёт. Эммет поднялся довольно быстро для грязного и воняющего алкоголем мужика, коим он точно выглядел со стороны. Поднялся и тут же вновь упал на колени, рывком приближаясь к одной из выпавших кобур с пистолетом. «Главный» попытался сделать то же самое. Но — к той кобуре, что была ближе ему. Демон оказался быстрее. Выхватив пушку, он прицелился в вора, но отчего-то не выстрелил, чем позволил взять на прицел себя своим же Таурусом. В наступившем после напряжённом затишье, страх и волнение воришки слышался Ворону кристально-отчётливым сердцебиением — таким, что звучало даже за глушащей почти весь мир пульсацией его собственной головы. Он не говорил слов ни одному из них, ибо они были не нужны. Вместо того он давал им всего один шанс, чтобы остаться живыми, и шанс тот полностью принадлежал им — нажимать или не нажимать на курок, сдаться и убежать пустыми или попытаться быть быстрее пули. — Макс… — заговорил тот парнишка, что был подальше. — Глянь на его зенки, Макс!.. — Ворон непроизвольно оскалился. — Ты!.. Что с тобой такое?! — Не говори с ним! — более смелый парнишка всё держал Эммета на прицеле, боясь поставить палец на курок, но вот разговаривал так, будто того Эммета и вовсе там не было. — Мне Мик рассказывал про таких! Нельзя с такими болтать! Я… Подожди! Я придумаю щас!.. Макс застыл в несмелом желании. Будь его товарищ, стоящий вкопанным, поумнее, давно мог бы побежать. Будь он менее везучим, он действительно побежал бы и узнал, что в Таурусе его лидера патронов, в отличие от 1911 в руках Эммета, не было. Ворон понимал для себя, что всё то можно было закончить очень быстро, просто вырвав пустой ствол из рук вора. Ворон также осознавал, что, будь там хоть один патрон, он вполне мог бы быть уже мёртв. И оттого ему было до болезненной злости интересно — а был бы?.. Однако всё решилось совсем не так. Не успело пройти и десятка секунд, как выстрел ружья, раздавшийся позади, провёл свой суд поперёд всех. Плечо менее смелого мальчишки превратилось в сплошное месиво от попадания — куртка, прикрывающая чёрное входное отверстие, разорвалась со спины от вылетающих прочь обломков кости, высвобождая наружу даже слишком воздушный брызг крови. Пустой Таурус щёлкнул. — Попал! — раздавалась едва слышимая демоном хрипца старика-могильщика. — Попал!.. Мелкий сорванец!.. Макс, онемев от страха, смотрел на легковесное тельце своего товарища, немного подскочившее от выстрела перед падением, и наверняка не мог поверить. Ворон уже видел такое, видел не единожды — никто не верит в первый раз, никто не хочет верить даже во второй. Пока парнишка не очнулся от ужаса, демон подошёл к нему и схватил пистолет за ствол. — Беги, — скомандовал он. — Попытаешься что-то украсть — умрёшь. Не побежишь — тоже умрёшь. Воришка медленно перевёл на Эммета взгляд и застыл так на несколько секунд. То ли тяжесть осознания, то ли вид его друга, обмякшего и захлёбывающегося кровью на снегу, но да заставляли его застыть. Когда же те долгие мгновения тишины прошли — он завопил. По-детски, по-испуганному, по-человечному. Завопил от увиденного ужаса и страха за себя, заплакал от непонимания и жестокости, буквально повиснув на рукояти пистолета — стал тем, кем и должен был бы быть в нормальном мире. Однако то длилось лишь жалкие мгновения слабости, глупые секунды свободы от осознания, что если стреляли в его друга, а не в того, о ком он слышал страшилки, то он должен был стать следующим. Слабость прошла быстро. Как и со всеми детьми, что переживают своих сверстников таким путём — быстрее, чем должна была бы в первый или даже второй раз. Отпустив пистолет и скинув с себя всё, включая даже собственную куртку, Макс побежал прочь, не позволяя себе оглядываться назад. Его едва заметная тень исчезла за первым же деревом Леса Ангелов и больше не появлялась. Шаги же могильщика, размеренные и неспешные, всё громче раздавались позади демона, едва волоча своего хозяина по земле. «Должно быть, старпёр стрелял с обрезанного ружья, — думал себе Джонс, смотря на то, как парень на земле дёргался в заполняющих его лёгкие кровью конвульсиях. — Ни приклада, ни нормального ствола — легко спрятать под одеждой, легко убить с близкого расстояния цельным патроном, — думал лишь затем, чтобы не вспоминать старые картины — таких же тел, такой же крови, такой же бесполезной жестокости. — Два патрона, в худшем случае. Нет — один», — чтобы не понимать и не осознавать то, что, не играй он в игры, а сразу отбери пистолет, парень, быть может, остался бы жив. Да — ненадолго. Наверняка ненадолго — такие воришки играли в рулетку с жизнью каждый день и каждую зиму. Но умер бы он хотя бы не из-за него. Хотя бы не так. «С такой позиции, с какой стоял, видно всех троих. И даже, если патрона два, то решил он…». — Ведаешь, чужак, что у нас должны тому, кто спасает тебе жизнь? — раздался голос позади. — Не ведаешь? Пло-о-охо. Хотя… и хорошо. Что живой — то хорошо. А что плохо — покажу, расскажу, — старик шёл медленно, всматриваясь в темноту леса. — Ушёл второй, а?.. Ушёл. Зараза. Эти мелкие, — поравнялся он с демоном, указав на раненого мальчика, — эти — тьфу — дети сукины! Осквернили уже всех, до кого смогли дотянуться в Храме! А дотянуться можно много до кого в это время — холодная осень принесла нам не только… — Заканчивай уже пиздеть, — перебил его Эммет Джонс, всё не сводя взгляда с парнишки. — Ты выстрелил не затем, чтобы меня спасти. Трое человек. Все на виду. Из двух пацанов, что ты видел из входа в твою ебучую коробку для туш, ты выстрелил в безоружного. Почему?.. — обернулся он на старика, что держал ружье в опущенных руках — однозарядное, не старое, но кустарное и хлипкое. — Потому что мелкий с пистолетом должен был со страху пристрелить меня. Верно же? Краем глаза Ворон взглянул на тот вход — по-прежнему тёмный, темнее самой ночи, но располагающийся так, что всю «сцену» действительно было видно. Могильщик прищурился, бубня что-то про «старые глаза» и не осознавая, что сердце уже выдало его. И даже в том случае, если это было просто волнение — не то, чтобы демону было не плевать. Как он и считал ранее, будь в стволе хоть одна пуля — он был бы уже мёртв. В любом случае. И в любом стволе. — Скажи мне только одно, уебище старое, — Джонс одним шагом подошёл впритык. — Прежде, чем попробуешь выстрелить, конечно, — подошёл и указал кивком на наверняка перезаряженный обрез, объятый холодными руками в мёртвой хватке. — Как в твоей голове умещается это? Какая-то вера, какая-то забота о грёбаных мёртвых тушах, и… вот это? — демон говорил с явным презрением — презрением, доступным тому, кто больше ценил живых. — В этих краях, чужак, — начал он, смотря в снег да очень медленно подбирая слова, — нет большего оскорбления мёртвым, чем порча их забытых могил. Убивая вора, я приношу мёртвым дольший покой… — однако только старик понял глаза, демон знал, чуял нутром и чужим сердцем — он точно выстрелит, он попытается. — А убивая полуживого, я приношу к мёртвым того, кто побоялся присоединиться к ним сам!.. Вот так, чужак. Мне не о чем к тебе сожалеть. В воздухе холодным ветерком застыла секунда тишины, давая звёздам воссиять своей красотой. Застыла, а затем тут же прошла. Взмах. Удар. Выстрел. Могильщик, как и думал Ворон, попытался выстрелить первым. Сделав шаг назад да взводя оружие на противника, он наверняка посчитал, что «чужаку» для того, чтобы навестить на важные органы из пистолета, движение нужно сделать куда более долгое, поднять обрез. В общем-то, он был прав. Только вот Эммет, будучи гораздо более быстрым, вместо того вдарил по колену могильщика сбоку, что было сил. Так всегда было со старыми, со старшими — почему-то они считали, что их опыт как-то помогал их давно уже недостаточной скорости. Глупость, да и только. Держащая обрез рука покосилась вместе с телом, опустилась вниз да выстрелила у ноги самого стрелка. Цельный сердечник пролетел сквозь левую ступню могильщика с лёгкостью птицы, рассекающей алое закатное небо. Старик, не успев даже вскрикнуть, по-жестокому комично повалился на землю, застыв телом в падении и оттого покачиваясь в снегу, словно неваляшка. Его древнее ружье, по-видимому, издало своей последний выстрел — болт, служащий креплением спускового крючка, звонко вылетел из разлетевшегося на мелкие ломтики железного колечка, отправив тот самый крючок куда-то в снег. Ворочаясь, дед мычал и хрипло выл от наверняка нестерпимой боли. Нестерпимой, но, если постараться, несмертельной. — Говоря о вере… — Ворон присел рядом со стариком и вытащил болт спускового крючка из влажного тающего от крови снега, слушая звон выстрела в собственных ушах. — Я бы назвал вот это святым правосудием. Таким… «библейским»… В кого, по-твоему, верят в Монреале? В Бога? В Луну? В святой дух «железных электрических лошадей»? — ответом были лишь стоны и попытки облегчить страдания, перевернувшись на живот; перевернуться не получалось. — Это ведь наверняка тебе свыше не за пацана — всё это… правосудие, боже упаси, — указал он на лежащее поодаль в снегу тело и заметил, что парнишка, кажется, был ещё жив. — А знаешь, за что? Думаешь? Ни за что. Потому что, если твой бог и есть — ему плевать на тебя, — посерьёзнел он. — На живых или на мёртвых… Или даже на «полуживых». Лишь бы его святые места не порочили. Лишь бы каждую строчку бесполезных молитв помнили… На всех одинаково. — Помоги мне! — едва выговаривал могильщик через стиснутые зубы. — Молю тебе, помоги! — А стоит? Думаешь? — демон поднялся на ноги, откинув болт прочь. — Я, вот — нет. Брать с тебя нечего, — рваная куртка могильщика шуршала по снегу пустыми карманами да бесполезными дробовыми патронами. — А и было бы чего — я бы мог просто это взять и уйти. Ты же не скажешь, что, на моём месте, поступил бы иначе с чужаком, верно?.. С изувером — не поступил бы, а?.. — улыбнулся он. Странно, но вид умирающего могильщика не доставлял демону удовольствия в таком количестве, в каком сам он ожидал. Вялое, дряхлое и старое тело… само умерло бы так или иначе. Как и пацан, чьё дыхание тот демон всё ещё слышал. Как и Виктор. Как и… Нет. Конечно же, нет. Подлый, очень глупый самообман, очередная ко столь многим призрачная вера в то, что всё всё равно случилось бы само. — Вон твой единственный шанс, старпёр, — махнул Эммет в сторону склепа, пока голос его звучал всё тише, всё умиротворённей. — В тех небольших кусках ткани на гниющем трупе, если ты ещё не похоронил их вместе с ним. Хочешь жить — перемотай себе ногу ими и ползи к людям, надеясь на своего бога. Но, эй… — устало и обречённо улыбнулся он, всё слушая едва живое дыхание позади. — До конца дней придётся жить и страдать. И от боли при давлении на ступню… и со всеми своими грехами. Старик, заслышав то, более не молил и не просил, хотя, судя по обрывкам слов, очень того хотел. Собирая все силы своей дряхлой спины, он всё пытался перевернуться на живот, с умирающей надеждой созерцая недостижимый ему вход в его «Храм». Как и многие до него, он выбрал жизнь прежде всех и вся. Как и со многими другими, Ворон ничего на то не сделал и не сказал — лишь пошёл прочь, приняв выбор. Немногие счастливчики, за чьими попытками он всё же решал наблюдать раньше, быстро понимали смысл той небольшой игры — что выигрыш на самом деле был только в том, чтобы выбрать быструю смерть. Что ранения, нанесённые демоном — единственное или множественные — не оставляли другого выбора. Не оставляли такого, что был бы лучше быстрой смерти. «Вот и единственное, в чём ты хорош, — демон подходил ближе к задыхающемуся телу воришки. — Вот, в чём ты действительно лучший. Кровь. Кровь, кровь и только кровь». Патрон, как мужчина догадался из обилия крови вокруг тела, попал ближе к рёбрам, чем к плечу. Раздробив кости, он просто вырвал кусок лёгкого вместе с собой и унёс в темноту вместе с клочками рваной куртки, другим мясом да костями. «Стоило бы стрелять уже в сердце», — сетовал Джонс, глядя на лежащее тело. Конвульсии давно прошли — сознание парня, если ему повезло, оставило его тело ещё до тех самых конвульсий — от болевого шока. Если же нет, то он отключился лишь парой секунд назад, пережив перед смертью самый кромешный ад в своём маленьком мирке. Эммет глядел то на тело, то на свой 1911, то на кучу собственных пожитков, разбросанных по снегу, то на кровавое пятнышки посреди всей той зимней белизны; на следы убежавшего Макса, ведущие прочь… Стоило ли оно того? А что именно? Стоит ли его жизнь жизни парня? Или стоило ли Максу бить в голову сильнее?.. Нет. Мирно лежащий снег посреди светлой ночи говорил, что нет. Это всё уже прошло. Это всё уже кончилось быть и почти кончилось кончаться. Оставалось только одно решение. — Эммет Джонс… — смотрел демон на пистолет, цепляясь взглядом за каждую царапинку. — Эммет Джонс… «Тот, кто жалеет патрон»… Выстрел. На и без того рваной куртке стало на одну багровую дыру больше. Всегда было лучше добивать в сердце. Каждый знал: чтобы однажды не увидеть ходячего, идущего с дырой в бесполезных паразиту долях сознания, лучше. И Эммет добил. И на том было всё. Затем он собрал свои пожитки, разбросанные по снегу, слушая болезненный стон могильщика, всё пытающего ползти вперёд. Через десять минут он потеряет сознание. Через одиннадцать начнёт обращаться быстрее из-за высвободившихся ресурсов «погасшего» организма. Если ему повезёт — его организм подведёт его, и он умрёт от переохлаждения быстрее, чем старческий иммунитет наплодит паразитов в достаточном количестве. Если нет, то хоть в одном ему таки будет проще — далеко уйти от того, кто не пожалеет пули, он не сможет. Собрав всё, Эммет застыл на месте, смотря как снег медленно багриться от крови. «Буа де Лиесс» — странной штукой виднелась ему жизнь, когда он понимал, что, до убийства Джорджа, он мог бы выведать и сделать всё, даже не выходя из бара. Узнать количество людей, узнать имена, нанять пьянчуг дабы пойти с ними перебить всех или вовсе отдать людям Безумного Лина, Жозефа, Низкого Лоу да им подобных всё «веселье», почитая «ещё один» четверг. Казалась странной, когда понимал, что та возможность была лишь несколько дней назад. Теперь же был только он. Эммет «Ворон» Джонс. Обернувшись в последний раз на Ковчег, он, ни сказав слова, кивнул и пошёл, оставляя тишине ночи лишь усталый хруст снега под своими ботинками. Он ничего не мог предложить миру, чтобы откупиться. Ничего не мог сказать такого, что вернуло бы мёртвого к жизни. Слова — они для живых. Слова — они для тех, для кого всё ещё не кончено. Идя прочь к Буа де Лиесс, Ворон нёс под окровавленной чужой кровью накидкой две вещи. Одна из них была его оружием. Вторая была его ненавистью. И то было всё, что у него осталось. Живые сказали ему своё слово, не желая разделять с выродком ни того, ни иного. Живые сказали, хотя и вовсе предпочли бы молчать. Но, к счастью для себя, Ворон знал и «других». Но, к своему же проклятию, он также и помнил, чем он был на самом деле. «Демон» ли, «высший» ли… «Выродок», «обращённый», «перебежчик» — неважно. Ворон. И раз уж весь его Монреаль обратился против него, раз уж то, когда он умрёт и от кого, стало лишь вопросом времени на том острове, пора было бы это вспомнить: он — Ворон. А, Ворон, как было известно, создавался лишь одной цели. — Тихо по миру бредёт тело, полное пустот. С пустотой оно родилось — с пустотою и помрёт.

*Семнадцатое декабря две тысячи восемьдесят четвёртого, четыре ноль восемь утра*

Незнакомец в длинном болотно-жёлтом плаще медленно шёл на север по мосту, приближаясь к надводной его части, что вела к острову Лаваль. Темнело всё сильнее — близилось зарево. У парка, кой южане называли «Боис де Лиссе», а северяне — «Буа де Лиесс», было довольно тихо. Для города, под землёй которого всегда что-то да происходило — даже очень тихо. Держа в руках ржавую металлическую «звёздочку» — шип, что валялся где-то две сотни футов назад, у самого конца моста, где подпоры в виде массивных бетонных колонн переходили в сплошное основание, мужчина в тёмно-жёлтом плаще был погружен в мысли о предстоящей ему Миссии, об испытаниях и об испытуемых. — Ой! Эй, подожди немного, а! Позади незнакомца раздался высокий и очень живой голос чуть заросшего низкорослого парнишки Айрона, что явно и родился, и вырос со своими латиноамериканскими чертами лица у Стены: густые ровные брови, острая да хаотичная короткая борода, придающая мужества да прикрывающая чуть смуглую кожу, пышные волосы солдатской стрижкой вбок, что успели отрасти за долгое время вне солнца Старой Мексики. Хотя… И мексом назвать его тоже было бы нельзя — слишком уж каштановыми были те волосы, слишком уж большие и любопытные тёмно-карие глаза виднелись в ночи. К тому же, настоящим преступлением, грехом в мире искарежённой колонистами и веками рабства религии, что исчезла вместе с миром за Стеной, было нарекать так того, кто не знал испанского. — Ну, и сугробы! Как ты в этих очках своих вообще что-то видишь? И красные, и темнят немного. А тут и так темно! Я… Фух… Я не понимаю просто!.. Спотыкаясь о каждую кочку под снегом своими военными ботами, парень ковылял по засыпанной дороге, припрыгивая на одной ноге да всё скрипя снегом, пока из второй безуспешно пытался вытащить на ходу ещё один шип. Солдатская форма, наверняка выкупленная у военных или, не дай Бог, у Призраков, очень органично подходила своей чистотой к лишённому хоть каких отметин лицу — вместе они говорили, практически кричали о завидном прошлом их хозяина, о прошлом весьма наивном либо, Волею Господней, весьма везучем. — Фух… Наверное, не падает таких снегов в Калифорнии, а? В Южной, в Северной — какие там?.. Жалко, что всё-таки не пошли с Капралом через те земли — хоть посмотрели бы на Призраков и взяли бы… — Нет там больше Призраков, — перебил его очень хриплый и шипящий голос его попутчика, тут же выбросившего шип и поковылявшего дальше по патрулю. Чего-чего, а настоящих Призраков ни в «южной», ни в «северной» Калифорнии больше точно не было — лишь имитаторы, лишь лже-наследники вроде того, что сейчас оставался в лагере. — Ну… да! — раздался голос позади, и парень вновь принялся нагонять собеседника. — В смысле, не на Призраков прям «Призраков», а на тех, что теперь есть после — я б на них посмотрел, конечно!.. Но-о-о Капрал сразу сказал: «Слушай, Айрон, — понизил театрально голос рассказчик, — если и есть самый долгий, самый необоснованный и, мать мою дери, самый непродуманный маршрут от Нового Техаса к деревне у чёрта на куличиках — он ведёт через Калифорнию». И, вот, что, спросишь ты? И что?! Всё равно месяц добирались… Больше даже! А где теперь Капрал? Вот, взяли бы там вездеходы призрачные, поехали бы по побережью и песку всему этому — эх!.. Вот… Ну… Ну, я ж прав, что думаешь? — Что борода не делает из мальчишек капитанов, — не замедлял он шаг ни на секунду. — Да хоть ты не начинай! Ты же сам, когда Резня прошла — сколько тебе было? Декабрь шестьдесят первого… Двадцать пять лет? Тридцать? Чего бузишь тогда? Эй! — на то мужчина оглянулся, непроизвольно оскалившись от глупости ответа. Впрочем, это было и хорошо — одного оскала Айрону оказалось достаточно, чтобы тот затих. В конце концов, этот юнец не видел различий, не понимал абсолютной противоположности грешного демона и Руки Господней, так что видел перед собою лишь «получеловека». — Да понял я, понял — не тупой же! «Каждый волен получать лишь то, что заслуживает. И каждому воздаётся столько, сколько выдержать он может», — так скажешь? — перефразировал он. — Но в патруле всё равно кто-то должен быть, да? С караваном контакт сразу лучше нашли Герцог и Спектр, чем я. Дестино следит за Лобензо так, будто он — его покойная жена. Остаёмся только… — парень ожидал, что его собеседник продолжит фразу, однако мужчина молчал. — Вот, я об этом! Ты ж… С тобой же ж просто даже не пошутишь!.. Ходишь тут, молчишь, смотришь… Незнакомец остановился и, обернувшись, уставился на парня. Будучи на добрых полторы головы выше, он наверняка выглядел не просто устрашающе своей желтоватой бледностью и сухостью — он выглядел болезненно. — Невежества в тебе было достаточно, чтобы выбрать пойти со мной. Страха было недостаточно, чтобы не выбрать. Ответь: о чём думает такой, капитан, как ты? — замер он, выровнявшись во весь рост. — О чём думает получивший благословение? — Айрон на то помолчал немного, то ли замявшись, то ли действительно думая. — Думаю… Жаль, что он нужен нам живым. Уильям этот. Всю дорогу размышлял: вот, я бы увидел его, засёк первым и такой: «Fire at Will! *» — и он такой истерическим голосом: «А-а-а-а!», — улыбнулся Айрон. — Было бы неплохо, а? На то мужчина промолчал и зашагал дальше. Уильям из Джонсборо. Судьба со злой иронией или с Планом Господним, невозможным к осознаю простым грешным, действительно была крайне подлой к таким, как он. Эгоизм, жадность, наивность… Однако кто бы мог знать, что та судьба заставит его закончить… этим? Не просто грешник, нет — демон. И в то же время… Пожалуй, то действительно можно было считать благословением. Частью Миссии. — Кстати, наш патруль-то уже кончился… Пора бы идти назад, — кивнул Айрон, однако мужчина всё шагал вперёд. — Ну, по времени!.. — шагал и не обращал внимания. — Не знаю, как тебя, «Душа Калифорнии», а меня вода просто вымораживает холодом!.. Да ладно тебе! С этой стороны уж точно ждать некого! — только после этого мужчина всё же остановился. — Это неважно, — шикнул он, но всё же развернулся и пошёл назад. — Ни тебя, ни меня не хотят видеть там, куда ты хочешь вернуться. — И что? Пускай не хотят! Знаешь, в чём разница между нами? Я хоть понимаю положение вещей, но я стараюсь не прогибаться под них! Ты же со своими книгами и ре… Твою мать! — Айрон вдруг врезался в резко остановившегося мужчину. — Что ты?.. Твою мать… Бледная тень замерла, увидев то первым: с другой стороны моста — со стороны крайних станций и пригородов где-то на западе острова, на парк шло чёрное от тьмы ночи пятно. Широкое — почти во все три полосы, что были чуть ниже от моста, массивное. Оно точно могло быть только одним — клятыми. Те, что прошли мимо ещё несколько часов назад; те, что должны были бы заплутать и умереть от холода, пока мир под землёй изнывал от тепла и крови — это точно были они, они вернулись. Он чувствовал это. Он знал это! — Нужно предупредить! — шагнул вперёд парень, но тут же остановился, ожидая напарника. «Не нужно», — не сводила взгляда с теней Душа. От середины моста на Лавале до земли парка было меньше полумили. До момента, когда с моста можно было сойти или спрыгнуть — меньше трёх четвертей мили. Однако сборище клятых от парка была уже в паре сотен футов. — Чего ты стоишь?! Побежали! Быстрее! Как же они там?! На то мужчина предпочёл бы хранить молчание, однако, сделав несколько шагов вперёд, понял, что если не скажет сейчас — парень наверняка побежит себе на верную смерть. Бездействие ведь… тоже есть грех? Револьвер приятным шорохом скользнул по кобуре, идеально ложась в грязно-серую перчатку. Рука навелась к небесам, угрожая звёздному небу. Выстрел. Две секунды. Выстрел. Две секунды. Выстрел. — Либо они уже ведомы, — оглянулся он на Айрона, спрятав револьвер да широко зашагав вперёд, — либо уже поздно, — вновь взглянув на проклятых, мужчина понял, что у них есть всего несколько минут. –Проверь оружие, если пойдёшь стрелять. Проверь свою веру, если пойдёшь жить, а не умирать. Парень тут же скинул свою М-16 с плеча и, опустив предохранитель, побежал за мужчиной. То, чем действительно была эта стая, не мог ожидать ни один из них. *Fire at Will (англ.) — огонь по Уиллу, но также и «fire at will» (англ.) — огонь по готовности.

*Семнадцатое декабря две тысячи восемьдесят четвёртого, три часа ночи*

Существует ли праведное одобрение жестокости? Благословения на убийство? На кровь? Сколь верным в глубине своей ни был бы мотив, и сколь невидимой ни была бы та нить мотива для всего остального мира, можно ли было получить одобрение на такое? А если да — чьё одобрение можно было бы считать истинным? Собственное? Морали? Мира? Судьбы? Идущий прочь от Леса Ангелов Ворон не знал ответов на те вопросы, нет. Всё, что у него было — это имя. Имя своё и имя того, кто отнял то, что у него было. Место, где этот некто находился. Этого ему было достаточно. Где-то там, где-то в ночи, лишённой тени города, что оставалась по бокам от трассы, где-то в темноте он брёл и брёл, только ускоряя свой шаг. Должно быть, следовало остановиться. Следовало осознать и понять то, что же на самом деле произошло и что навсегда ушло после этого произошедшего. Какой-то подлой мыслью Ворон был уверен, что если он сделал бы так прямо в тот момент, то просто рухнул бы, скованный осознанием беспомощности, обременённый рвущимся во все стороны непринятием. Остановившись, он тут же сдался бы от одной простой мысли и осознания того, что всё всё-таки конечно. Он был уверен, а поэтому шёл, поэтому бежал. Ведь, пускай ничего из утерянного уже нельзя было вернуть, всё ещё можно было забрать чужое. Ведь он так делал всегда. Ведь ничего ещё было не кончено. И лишь одно смогло утихомирить те мысли да заставить его замедлить бег. То, что показалось в кривых панорамных рамах очень длинного трёхэтажного здания. Убегая прочь от своих кошмаров к жажде крови, Ворон наткнулся на стаю, мирно спящую в ночи под крышей. Очередные заблудшие тела, ковыляющее привычными маршрутами с севера на юг, ютились в чём-то, что отдалённо напоминало торговый или бизнес-центр, что находился у перекрёстка пути Генри-Боурасса и улицы Де Миниак. В продолговатом здании, что когда-то чередовало в конструкции своих стен бетон и стекло полосами по пятнадцать футов в ширину, идущими вверх и формирующими купол, ютились в холоде осыпавшегося стекла они. Стая севера, что дошла до Монреаля лишь в декабре и что вызвала бы удивление у любого живого человека в Луизиане самим существованием своим. Им не падал снег на голову; редким особям из стаи, имеющим функционирующий нос, не тянуло людьми — этого чаще всего было более, чем достаточно. А Ворону было достаточно и их — тех, кого звали замёрзшими или же мерзляками. В самом начале Нового мира люди нечасто верили рассказам редких пилигримов об относительной миграции — что стаю, сформировавшуюся и заразившуюся севернее, вполне устраивали те места, которые покидали во время миграции стаи, сформировавшиеся южнее. Не верили, потому что бредущих по полям мертвецов видели десятками, сотнями тысяч. Потому что до самого конца Поколения Три, мёртвые севера, приходя в здания и пытаясь формировать там гнёзда, часто просто пропадали навсегда, оставляя себя на произвол судьбы в диких холодах. Гниение, мороз и, конечно же, человек — всякое могло очень быстро прикончить едва уснувших ходячих; быстрее, чем паразит смог превратить бы их в «замёрзших» — это точно. Лишь с Поколением Четыре, как слышал Ворон меж байками и сказками, на севере постепенно укрепилось это понятие — «мерзляки», те заражённые, что прибыли с крайнего севера; те, «чья кожа была подобна коре дерева, а сердцебиение — словно у пса». Замёрзшие в здании не замечали демона, спрыгнувшего с дороги на слабо поблёскивающий в тусклом свете луны снег. Дрыхнущие заражённые в количестве где-то четырёх с половиной десятков; бурлящий «утопец» или, как называли их профессоры, «бутон»; и даже «вампир» — «сонар» на юге, что маячил своей бледным, неестественно-вытянутым да высоким силуэтом в тени подальше и поглубже — никто из них не услышал в своей дрёме ничего. Эммет остановился в нескольких шагах от одной из пустых рам, притаптывая спрятанное под снегом стекло да пытаясь выведать у своего нутра хоть что-то. Что бы сделал Виктор? А что бы сделал Ней? Лост? Уильям из Джонсборо? Любой другой Эммет Джонс? А Альвелион? Что сделал бы хоть кто-то, кто… был человеком больше? Кто физически корчился бы от боли; кто ревел бы от обиды; кто выл бы от отчаяния и трясся от страха? В следующую же секунду демон понял, что ответом было «ничего» — никто из «более живых» или «несвободных» не сделал бы ничего. Они все были мертвы. Остался только Ворон. И, зная свою слабость после отравления, а также силу, которой он был обучен, Ворон шагнул вперёд. На его пути — сразу за пустой рамой — тут же встало первое заражённое тело, повёрнутое к нему затылком. Низкий и крупный мужик с крайнего севера, чью длинную чёрную косу, слипшуюся навсегда в такой форме, почти полностью покрывала «кора». Он не подходил. «Слишком свеж. Слишком жив». Второй — когда-то солдат с разодранной бронёй да курткой, висящей только на одной половине тела. Третий — такой же, только бледный и уставший, словно умерший от болезни. Все они, будто тонувшие когда-то в кипящем масле, были покрыты толстой кожей, своей текстурой схожей с пористым камнем, растущим на горном склоне. Своими вросшими в кожу треугольными когтями; заросшими остатки переносиц, что когда-то была разорвана вторым рядом более диагонально растущих да клыковидных зубов, сами зубами, что ту кожу не так рвали, сколько пробивали, оттягивая губы за собой вперёд, говорили: они были замёршими, они были «местными». И все они не подходили. С рваными до самих дыр накидками и одеждами, они не скрывали ни одной мутации на своём теле, ни одного нароста. Простые тела, не представляющие из себя ничего ни в жизни, ни в смерти. Жаль было только одно — полностью не зарастали глаза и уши. Было бы проще. Нужно было идти дальше через стаю. А для этого нужно было, чтобы стая приняла получеловека за своего. Нужно было стать больше мертвецом, нежели человеком. «Нашёл», — сморщившись от учуянного неприятного запаха, демон достал нож и резким движением вонзил его прямо у копчика когда-то женщины, что он нашёл стоявшей своим грузным телом подальше ото всех у окна. Потеряв чувствительность ног, она повалилась назад. Удар. Гул железа. Звон стекла. Упав всем весом на и без того гнутую металлическую раму, заражённая нехотя сломала да придавила себе левую руку, оказавшуюся прямо на пути. Стоило ей осесть, разрезая осколками стекла свои дряблые одежды, как из-под натянутого тёмно-зелёного рыбацкого жилета, чья молния уже успела разойтись внизу, тут же хлынула лужица гноя, вперемешку с поглощённым тем гноем паразитом. «Угадал. А теперь посмотрим», — Ворон наступил мертвецу на шею, пока та, пытаясь достать недостижимую цель, всё чавкала и чавкала слабой челюстью, сжимая и разжимая обглоданные толстые щеки. «Свои же постарались, — был уверен Ворон, наблюдая на открытых частях тела кучу рваных ран — следов от укусов. — Ясно. Значит, не всё так хорошо и у вас в этом году. Бездари». Направив собственную руку так, чтобы нож в ней служил кастетом, демон что есть сил вдарил по бледно-синей туше, буквально впечатывая заражённую и в раму, и в пол, пока остальная стая медленно просыпалась от слабых хрипов да ударов. Удар. Хруст стекла. «Даже. Умереть. Не. Можешь. Нормально», — с отвращением скалился Ворон, забивая замёрзшую голыми руками. Удар. Хруст костей. Удар. Чавкание. Удар. Наконец из-под плотного жилета медленно начинало выливаться бледно-красное облачко паразита, просачиваясь сквозь ткань. Наросты да бубоны, спрятанные глубоко в теле, остатки неудачных попыток заразы превратить заражённую женщину то ли в тимертсита, то ли в новую хозяйку гнезда, лопнули от сильных побоев, спелые да наполненные до треска кожи. Наконец, стремительный поток, едва-едва сохраняющий свой цвет в темноте ночи, облаком ринулся из заражённой во все стороны. Изо рта, из носа, из ран и из-под одежды. Ворон, предварительно очистив лёгкие от воздуха, стал на колени и, словно ищейка, принялся собирать то облако, стараясь не пропустить ни единую красную пылинку. Нос обожгло по кончикам каждого волоска. Горло прорезало кислой да горькой наждачной бумагой от носоглотки и до самих лёгких. Да и те лёгкие, словно подлые предатели, всё норовили выдохнуть уже через мгновенье, всё желали откашляться так, будто действительно принадлежали человеку! Глупо. Наивно. Лживо! Через несколько секунд по телу пошла боль. За резко повышающейся частотой сердцебиения она звучала тише. Жжение и зуд от пульсирующего кровотечения в ещё не заживших глазах перекрывала и без всего того гудящая голова. Демон привычно, а оттого — незаметно для себя сжимал нож всё сильнее с каждым мгновением, держался в стойке всё твёрже да стискивал зубы всё крепче. Зная, ожидая своей жаждой лишь одно: пока пройдёт ещё несколько секунд на его лице вновь появится тот чёртов оскал. Так оно и случилось — губы демона растянулись в нездоровой, хоть и недостаточно широкой улыбке. Брови будто сами по себе вздымались вверх, отдавая пространство открывающимся шире и шире глазам. «Ничтожества…» — завидев, что заражённая быстро обмякла, Ворон с нескрываемым отвращением вонзил нож ходячей в сердце. Ещё раз. И ещё раз. Хлынула чёрная кровь. «Ничтожества…». Вытерев лезвие о тряпки дёргающегося тела, он поднялся на ноги и попытался выровняться во весь рост, едва-едва сдерживая хребет, что пронзали тысячью тупых да мелких иголок. «Ублюдки!» — в его голове вспышками мелькали смазанные образы то людей, то заражённых, едва-едва различимые кадры, столь схожие в ненависти своей. Сердце Ворона, выдохшееся ещё после де Амоса, а потом — после отравления, болезненными спазмами напоминало ему о собственной слабости. «Давайте, — однако же твердил он, смотря в пол да беззвучно пытаясь шевелить губами, пока его нутро будто старалось выжать из грудной клетки весь воздух и кровь. — Давайте уже!» — твердил фигурам, что приближались и приближались к нему в его воображении, пока тело его дрожало от боли. Ближе и ближе, и ближе… Вдох. Спустя вечность в одной мучительной судороге, всё прошло. Боль, отчаяние, страх того, что было или уже никогда не будет впереди, ушли. Фигуры в воображении так сильно смешались между собой, что, в итоге, образовали перед глазами лишь чёрную стену — темноту, в которой их приближение не ощущалось вовсе. Мысли, эмоции, чувства — их всех выровняло быстрое да очень ровное дыхание, подталкиваемое бьющимся в своём ритме сердцем среди пустот склонившегося тела. И остался только голод. Посреди ночного Монреаля, прямо у очередного выбитого стекла очередного торгового центра, похожую на все другие стаю севера будил едва-едва слышимый протяжных смех. Ворону, победно и подло хихикающему над самим же собой, казалось, что даже его организм хотел его остановить. И, вместе с тем — что даже у него, у его собственного сердца это не получилось. Что ни у кого это не получится. Когда Эммет поднял глаза, то увидел, что на него смотрел «мерзляк», очнувшийся от хрипов да ударов. Смотрел, но наверняка не мог понять — не мог ни распознать, ни прочувствовать лёгкими особенность того запаха и того паразита, что была перед ним. Через секунду его сбил с ног толчок невидимой ему руку. Замёрзший остолбенел, присев от на пол. Ещё через одну — вновь погрузился в «дрёму», выровняв дыхание, будто и не переживал того нового знакомства. «Прекрасно», — демон, переступив ногу заражённого, неспешно пошёл вперёд, стараясь следить за тем дыханием. Некоторым «перебежчикам», чтобы сойти с ума, было достаточно и вдоха паразита. Некоторым перебежчикам было достаточно, чтобы умереть. Наверное, те «выродки», слышащие чужое сердце даже за стеной, очень сильно удивились бы глухоте своих сородичей, что не приобретали после превращение в слухе ни на йоту. Удивились бы, если бы успели понять, что те видели другие даже в идеальной темноте или чуяли даже запах того, кто рядом с ними завтракал — в отличие от стандартных подтипов, «полулюди» никогда не были один-в-один похожи друг на друга. Никогда — потому что, по-факту, являлись лишь ошибкой мутации — недопревращёнными, полумёртвыми, полуживыми. И от одной точки мира к другой лишь одно объединяло каждого, кого обычные люди не считали людьми — их разность. Болтали, что первые из полулюдей мутировали ещё во время Поколения Два, и были они именно «перебежчиками». Так, по крайней мере, люди называли обращённых, что могли частично контролировать себя; могли говорить, несмотря на дикий голод с безумной яростью, заставляющие пожирать их даже себя самих живьём. Быстрые, смертельно опасные, но очень недолго живущие. Во время бытности Поколения Три, когда паразит в своих новых формах начал создавать подтипы из заражённых, появились «выродки», «симбиоты» или же «иные». Они были медленнее «перебежчиков», но они были живучее — десять лет против всего пары; десять лет с тем зрением, слухом, чутьём, реакцией и жаждой, что не знал ни один человек. «Высшие», созданные Эволюцией после обнаружения и изучения «выродков», на самом деле, были не такими уж и «высшими» и не так уж сильно отличались от всех остальных. Они обращались полноценнее и правильнее; «выходили» из обращения сознательнее и здоровее; жили максимально долго — да. Но то всё было лишь из-за надлежащего досмотра учёными Эволюции. Кроме вышеперечисленных отличий, и становились, и оставались эти мутанты до смерти теми же самыми выродками — оставались теми, кому Ад, как и человеку, был смертельно опасен. Но время шло. И чем дальше оно отдаляло Новый мир от Старого, чем сильнее становились синеющие кожей заражённые, тем больше сказок расходилось по устам людей о чём-то куда более страшном — о «демонах». Созданные из правды и вымазанной в человеческой фантазии, те истории рассказывали об ужасных созданиях, ставшими столь близкими к мёртвому, что даже обращение в подтип не лишало их сознания; что ни одна рана в мире не могла их остановить от жажды крови и что ни один человек не мог победить такое чудовище в бою на любой дистанции. Ковыляя по осколкам стекла да расталкивая спящие тела, Ворон находил те сказки смешными. «Демоны» — сколь банальная причина стояла за тем названием, что впервые прозвучало на болотах Старых Шатов. Сколь много лжи обросло вокруг него, скрывая правду, словно кожа на мерзляках берегла ранимое человеческое тело от повреждений и холода. — «Демоны», — еле шептал он сквозь зубы, улыбаясь куда-то за стойку администратора. — «Демоны». Многие из тех, кого так звали, при проверке оказывались смешной пародией на правоверных хозяев того имени. Пока Новый мир разносил имя «демонов» по Старым Штатам, он сравнял его с землёй. Сроднил его с синонимом «мутанта» так же, как в своё время «выродков» с «перебежчиками, «высшими» и прочими. Сделал это даже слишком хорошо — так, что и некоторые демоны уже не помнили разницы. Что даже сказки об ужасных деяниях тех чудовищ не помогали сделать положение дел лучше, ведь сказки те и виделись людям не более, чем новой страшной историей. Как вообще можно было бояться какого-то нового «нелюдя», если одного от другого отличить не в силах были даже сами нелюди, верно? Как вообще бояться того, кому хватает лишь одной пули? Наружную сторону стойки администратора обвивало что-то, почти потерявшее в темноте свой бордовый оттенок — хозяйка гнезда. Цепляясь своими «корнями» — органами дыхания и поглощения пищи — за стойку, она то и делала, что привыкала к новому месту, не осознавая, что уже завтра нужно будет идти прочь — к месту теплее да месту надёжнее. Покрывшаяся бугорками в месте прохода новых органов, эта длинноволосая фигура отдалённо напоминала немутировавшими и неизвращёнными частями тела то ли девушку, то ли женщину. Разорванная изнутри новыми отростками тела, она буквально падала на старый стол, придерживаясь руками да опираясь спиной о его верхнюю часть, пока основной вес тела держали вывалившиеся изнутри твёрдые наросты. Сдвигая нервные окончания, зажимая сухожилия и вырывая кожу, те корни в процессе обращения вырывались из самых разных мест уже подзажившего бледного тела. Подобия трахей и надгортанников, ведущих к лёгким, торчали даже через бёдра, свисая вниз да забирая собою кислород в обмен на паразита, что всё равно лёгкостью своей вздымался вверх. Более толстые же и длинные мутации, что как раз и составляли основу «корней», уходили от брюшной полости по спирали вниз до самого пола. У основания некоторых таких в нелепой форме рос не самый большой для человека желудок, больше и чаще напоминающий формой да полезностью опухоль. У окончания, кои все были схожи с присосками какого-то создания, что, как знал Ворон, обитало в воде, иногда были затвердевшие участки шершавой кожи. А более редко — даже нечто, напоминающее кости или зубы. У самых молодых особей корни после формирования банально выпадали вниз, съедая лишь то, что было направленно к ним рукой ходячего. Слабые, имеющие возможность съедать лишь часть из всего рациона стаи, молодые «матки», как и звали на юге, ждали холодов подобно празднику. Когда же их стае вместе с ними впервые приходилось зимовать, они уступали лидерство в зимовке более старым особям. И пока лидеры «свивали» гнездо, молодые хозяйки направляли весь ресурс паразита как раз на свои корни, чтобы те становились более упругими, сильными и подвижными. Чтобы выросшие у присосок кости могли молоть свежее мясо, а толщина да прочность стенок желудочных трактов была достаточной для переваривания почти всех видов клетчатки — чтобы старых особей можно было спокойно заменить ими. Судя по тому, что девушка перед демоном буквально лежала на своих «отростках», доверяя им свой вес, она пережила далеко не одну зиму… Ворон, лживо прикрыв лицо накидкой, медленно подходил всё ближе. Бледно-синий кусок ткани у рта был больше чем-то вроде уговора с самим собой — иллюзией не-безразличности, маскирующей желание надышаться заразой хоть ещё немного, полностью забывшись в мире неживых. Ведь… Как и демонов называли «демонами» по причине, их жажду «жаждой» нарекали тоже вовсе неспроста. «Здравствуй, «мама», — тихо склонился к самой матке Ворон, ведя беседу лишь для себя самого, ибо паразит постепенно лишал возможности нормально шевелить губами. — Что расскажешь? Всё так же, всё те же, а? — и хотя глядел демон на матку с отвращением, а мысли были полны злости и к ней, и к себе самому, звучали те самые мысли спокойно, даже холодно. — Так и не скажешь, что сильно изменилась. Те же волосы, что продолжают расти у всех «твоих», те же… — он небрежно откинул прядь волос заражённой и тут же отпрянул, ибо волосы обнажали высохшую правую глазницу с обломком стрелы в ней. — Те же глаза. Ха… Не достали, да? И не добили, — Ворон немного развернул голову девушки, убеждаясь, что стрела не прошла насквозь, а застряла в кости черепа. — Ничего — бывает. Всем рано или поздно везёт в этом «в следующий раз». Тебе повезло сейчас, — достав нож, Ворон собрал чёлку матки в пучок и осторожно срезал ей волосы. Девушка не повела и взглядом, нет — для неё всё ещё длилась ночь, для неё всё равно не было бы достаточно быстрого способа себя защитить в случае чего. — Знаешь, в чём-то ты была права, выбрав эту сторону, — смотрел он то на её глаз, то на пустую провалину со стрелой, то на бездыханные уста. — Эти чёртовы гнильцы, если и сдыхают окончательно, всё равно остаются с тобой до конца. Становятся ебаным фаршем для твоих отростков. А если и нет… Тебе ж плевать. В этом ты правильно выбрала… Тебе всегда будет плевать, — Эммет скалился на матку, пока в нём мешались злость и зависть, сожаление и ярость. Краем мысли он понимал, что паразит, летающий повыше, потихоньку проникал в его кровь, путая разум — нужно было приступать. — Ненавижу я иногда всех вас, — провёл он большим пальцем по чистой части лезвия ножа, делая небольшой надрез. — И людей, и мёртвых, и тех, что между… Действительно всех, в общем-то, — он оставил след из крови на губах девушки и вытянул руку к одному из корней, давая ране кровоточить на него. — Вам, как мёртвым, плевать, а из-за этого плевать и мне. Люди боятся вас, а из-за этого боятся и меня. Вы убиваете людей, но убиваете и «полулюдей», если те не надышались одного с вами воздуха. Если мы дышим одним с вами воздухом — уже нас убивают люди, — Ворон поднёс руку к устам девушки, ощущая ладонью идущее дыхание. — Ненавижу иногда вас всех… Потому иначе ненавидел бы себя. Как и вы, в общем-то. А прервать это всё… Я струсил в своё время. Дурак, и добавить нечего — скажи? — корни матки, распробовавшие кровь, медленно-медленно зашевелились, выискивая на полу пищу. — Но ладно. Я не размяк — не подумай чего. Так — просто… позволил себе разнылся. Старею, наверное». Девушка медленно приоткрыла рот, и из её человеческой трахеи слабым потоком начал вылетать довольно крупный паразит. Красное облачко было редким, но очень хорошо заметным — такое, как знал Эммет, матка выпускала ровно в тот момент, когда чуяла приближение пищи. Ведь такие чувства, как обоняние, слух и даже тактильность — все они были избирательно доступным для разных заражённых, разным подтипам, мутантам и выродкам — обрезанными. Но — не дыхание. Именно оно, обращающее людей и позволявшее нелюдям мутировать дальше, оставалось всегда. Именно оно, позволяющее мёртвым передавать между собой сигналы без слов, и использовалось маткой для команд. Ведь дышать нужно было всем. Ворон потянулся ближе к бледно-синей девушке, думая о том, что хоть где-то он был везучим. О том, что Поколение Четыре пришлось как раз на его «свободу». О том, что запаха гноя матки почти не источали. Он обхватил нижнюю челюсть заражённой и осторожно, с большой опаской практически поцеловал её, смыкая уста и забирая того паразита себе, жадно вдыхая его через зубы подранным до ран горлом. Стоило бы перед этим вдохнуть заразы чуть меньше — тогда сомкнуть уста было бы в разы проще. Впрочем… Да. Да-да-да — какая, к чёрту, была разница? Лишившись последних сил, демон отпрянул от матки и тут же упал на колени, не сделав и двух шагов назад. Сердце колотилось бешено и неритмично, рёбра болели от тех ударов и ещё сильнее давили на жаждущие кислорода лёгкие. Слабость и бессилие окутывали. Он повалился на бок, непроизвольно скручиваясь в клубок. Каждая мышца, каждое сухожилие и связка напрягались от того количества заразы. От ступней и икр до плеч и даже челюсти — всё тело вело судорогой, всё тело просто выло, не оставляя ему возможности и воздуха даже закричать от боли. Однако он улыбался. Скалился через боль, думая, что смеется. «Выродок! — казалось ему, что он кричал те слова. — Вставай, выродок! Вставай, сукин ты ублюдок!». Те судороги, что испытывали «полулюди» при попадании активного паразита в организм, не проходили так быстро, как обычные, нет. Такие оставались в привыкающем к боли теле, сдерживая и замедляя, не давая некоторым из «выродков» и двинуться в гнёздах. Чтобы их процесс превращения продолжился дальше до самого конца; чтобы они наконец окончательно выбрали сторону. Как и все-все до них. Ворон едва-едва перевалился на живот, всё ещё чувствуя, как сводило его ноги. Он поднялся даже не на колени, но — на руки, лишь немного приподнимая тело. Опёршись на локоть, он потянулся за ножом, безуспешно разжимая кулак. Ещё чуть-чуть. И ещё. И… Успех. Он схватился за лезвие мёртвой хваткой, чтобы затем, протащив его по полу, прорезать им один из «ртов» на корнях матки, лежащий рядом. Заражённая хозяйка гнезда незамедлительно открыла вполне человеческие карие глаза, но… Что она видела перед собою? Что вдыхала?.. Демон смотрел во взгляд той несчастной девушки и не просто скалился в тот раз — он зло улыбался. «Демоны, — всё думал он, пока в его голове мешаниной проходили разные образы, а тело скручивало на грязном полу. — Демоны». Только чувствительность к руке вернулась, он тут же срезал один из корней у основания. Бросив нож да едва-едва схватив обрубок, он не столько отбросил, сколько от бессилия отволок его подальше к стае. Минута-другая, надрез-другой — паразит начал идти ото всех ртов матки. Начал и только усиливался. Вновь встав на ноги, Ворон, корчась от боли в груди, подошёл ближе и опять впился в уста девушке, но — уже отдавая отобранный им вдох назад. Ещё минута — ещё один удар, ещё одна отброшенная конечность. Ещё минута — и ещё один. И ещё один. Когда позади Ворона собралась уже вся стая, пришедшая «зов», матка практически не имела корней. Она всё дышала и дышала, низвергая наполненный особыми клетками паразит. «Кричала», пытаясь призвать на помощь от чего-то, молила и молила, но никто не мог ей помочь. Вся стая приходила в дикую ярость от чего-то, орала и выла во все глотки… в никуда. Никто из мертвецов не мог, физически был неспособен учуять в демоне опасность, никто не мог распознать его, но всё же каждый, каждый рано или поздно останавливал свой взгляд прямо на его фигуре. Останавливал и убеждал голубоглазого мутанта, что глаза людей и глаза нелюдей он полюбить точно никогда не сможет. Не сможет отличить, а оттого — не выберет, что любить, а что — нет. Вся относительно небольшая стая собралась вокруг единственной её кормилицы, вся относительно небольшая стая полукольцом окружила Ворона, стоящего на коленях. И таращилась. То крутилась на месте, то кричала в воздух. Демон же смотрел на мёртвых, закрывающих ночное небо, и не мог не отвращаться от самого себя. Не мог не ненавидеть, не презирать факт, что в те секунды он был действительно ближе к ним, чем к людям, презирающим всех, кроме себя. Забавно. Странно. Отвратительно. Ворон сжал крепче нож, скалясь толпе. Его широко открытые глаза ненавидели всех и каждого, на кого были обращены. Высокий вампир, бесформенный бутон, обросшие кожей и дерьмом мерзляки да покрытые просто дерьмом ходячие — все они были «половиной» каждого демона. Всех их люди столь часто нарекали ему «семьёй». Лезвие вошло меж рёбер матки словно в масло. Следуя скорости лезвия, демон медленно приблизился к губам заражённой и вновь поцеловал её, забирая последний вдох. Медленно, но очень жадно. Ещё и ещё, и ещё — через боль и отвращение, через агонию и через жажду, держась за ручку ножа так, как за последнюю каплю человечности. Ещё и ещё, и ещё… «Ха-ха-ха-ха-ха-ха! Ублюдки!.. Ублюдки! Я убью всех вас! Я убью всех! Я убью вас! Я убью вас! Я убью вас!». Кровь. Когда он отпрянул от поцелуя, то ощутил только кровь на своих зубах. Ни боли, ни грусти, ни сожаления — лишь скрипящая жестковатостью жил, что скрывались за мягкостью кожи, часть верхней губы девушки, которую он только что откусил, потеряв контроль. Оцепеневшее от паразита тело накрыла волна тепла, заставив Ворона придерживать себя, стоящего на одном колене. Тепло переросло в жар, а жар медленно заполнил собою всё, оставшись единственным ощущением среди оцепенения и судорог. Тело незаметно разгибалось, становясь всё подвижнее, хотя — и тяжелее; зубы немного прятались за устами, хоть оскал и не желал сходить с последних, а разум… разум был доволен. Разум был голоден. «Я убью вас, — перед его глазами всё мелькали тени то людей, то заражённых, приближаясь и отбегая, дёргаясь в равном количестве, пока он пытался подняться на ноги. — Я убью вас!». Позади него всё не стихали те хриплые вдохи да тихие рычания, но зато умолкли все крики — стая замерла от удивления и непонимания, пережив, увидев, но так и не поняв. Перенимая вдохи матки, а особенно — последний, Ворон сделал себя хотя бы на время тем, чем ни один «перебежчик» или «выродок» никогда не мог бы стать. Но так почему же демонов звали «демонами»? Медленно поднимаясь там — с окровавленного пола забытого торгового центра да почти теряя сознание от недостачи кислорода, Ворон знал тот простой ответ лучше многих: потому что демоны могли жить как в Аду, так и на Земле; потому что притвориться кем-то ещё или взять под контроль чью-то душу демонам проблем никогда не составляло. Окружённый заражёнными, Ворон встал на ноги и безразлично пошёл вперёд — прямо на них. Ответом хрипящим да расступающимся в стороны мертвецам был только его низкий, очень противный хрип. Ни бутон, ни вампир, ни, тем более, мерзляк, не могли сделать с ним ничего, не посмели бы. Наблюдая и вдыхая красное облачко, что следовало за фигурой, возникшей вместо их матки да держащей в руках кучу обрубков от корней последней, все мертвецы могли делать только одно: следовать тому хрипу и защищать его до конца. А в конце… В конце будет всё равно. В конце всегда всё равно. «Я убью вас», — всё повторял он беззвучно теням перед глазами, ковыляя к месту, которое даже не помнил; убивать всех тех, кого даже не знал… Впрочем, нет. Не «всех» — всех и одного, кто и без того был обязан ему жизнью. «Я убью вас. Я убью вас».

*Семнадцатое декабря две тысячи восемьдесят четвёртого, четыре ноль один утра*

Альвелион не спал. С той поры, как его оставили под ёлкой, у которой вечно была чья-то пара ног, он бдил и ожидал шанса, гадая о том, где же он всё-таки был. Монреаль? Лаваль? Ещё дальше? Чувства не позволяли ему отличить влагу снега от влаги реки, что была рядом, но вот запах большой воды пробивался к нему хорошо. Впрочем, не то, чтобы это давало ему преимущество — сбежать по воде можно было только там, где не было такого холода — только на юге. «Дерьмовая ситуация, — размышлял он себе. — С одной стороны, они довезут меня домой. Но с другой… могут ведь и не париться. Да и зачем им домой? Поверят в то, что Уильям мёртв, если скажу? А я скажу?.. А если не поверят?.. Гадство». — Спектр! — посреди ночи раздался строгий голос Герцога, и ноги у ёлки тут же зашагали прочь. — На разговор!.. Пара ног отошла от ёлки, и где-то вдали начался диалог. До парня доносились обрывки слов, и из них он не мог собрать целой картины, однако всё же, лежа там, до кое-чего он дошёл: «И эти мудаки ещё со своими кличками… «Спектр». «Герцог». «Ричи». «Дестино». «Айрон», — перебирал он в голове, будто чего-то не хотел понимать. — «Спектр». «Герцог». «Ричи». «Дестино». «Айрон», — его поток мысли очень быстро вошёл в нужную колею. — Твою ж… Это ведь и правда не имена, а клички. Эти… прозвища. «Спектр» — «призрак» с испанского. «Дестино» — судьба. «Айрон» — железо на английском, а «Герцог»… Ах ты ж… Твою мать». Главная эврика инквизитора была в том, что люди Чёрного Золота почти никогда не носили прозвищ. Нигде в Новом Техасе — точно и абсолютно, ведь там прозвище можно было получить лишь как имя нарицательное, дающееся за заслуги исключительным инквизиторам от самих кардиналов и кардиналам — самим Отцом. А раз его похитители были не из Нового Техаса, то оставалась лишь относительно небольшая, но проблемная Новая Луизиана — второй штат, что Чёрное Золото взяло под своё полное покровительство, точно соблюдая границы Старого Мира. В Новом Техасе кардиналов было девять. Первый отвечал за территории севера штата да границы Золота с «краями диких», чем были соседние Нью-Мексико, Оклахома и небольшой кусочек Арканзаса — Генрих «El Padre» Гаскойн позже ставшим «Хозяином Дьявола». Второй берёг южную часть, включая вся Стену на его земле — «El De Arriba\Тот, Что Выше». Один отвечал за неё же в землях Нью-Мексико, Аризоны и Калифорнии, договариваясь и даже нанимая то Парней ABQ*, то Навахо да Редфейсов, то самих Призраков, удерживая шаткий мир в угоду предотвращения падения Стены, ужас от коего помнили все из перечисленных — «Sueño De La Pradera\Сон Прерий». Третий и четвёртый отвечали за продовольствия. Один — за то, что было внутри — «La Mano De Las Estrellas\Рука Звёзд»; другой — за то, что приходило снаружи — «Emisario De Oro\Эмиссар Золота». Пятый был хранителем буквально чёрного золота, распределяя топливо по советам самого Отца над кардиналами — «Amanecer\Восход». Шестой — хранителем и счетоводом оружия — «Несущий Меч». Седьмой — хранителем и счетоводом звёзд, что были валютой группировки — «El Señor de los Cielos\Властитель Неба». Восьмой же — «Проповедник» — был любимчиком людей, чьей задачей было исполнение в меру воли и желаний тех жильцов Нового Техаса, что служили верой да правдой Отцу. Роль девятого — последнего — была самой необычной Альвелиону из перечисленных и даже близкой. Ведь, кроме обязанностей Padre, парень знал о девятом кардинале лучше всех остальных. Вернее, о «Девятой»: она подготавливала и обучала инквизиторов Чёрного Золота — лучших, самых верных и способных солдат. Обучение длилось индивидуальной время для каждого. Вопрос верности и веры — в идеалы, в Отца и всё прочее — чаще всего был если не на равных, то даже важнее подготовки тактической и физической. Позже, как он слышал, Девятой доверили обучать и «святых» — тех, что, в отличие от инквизиторов, подчинялись лишь ей самой и Отцу напрямую, выискивая «грешников» среди имеющих власть даже над инквизиторами. Но сколько бы времени ни прошло, если «La Luna\Луна», как звали Девятую более официально, объявляла «Ведьмин Час» — ни один инквизитор не имел права не явиться и не выполнить абсолютно любой её приказ. Потому что Ведьмин Час — это час без Солнца, час грешников да еретиков святой земли, в который нужно сделать всё, чтобы их уничтожить. В Новой Луизиане же кардиналов было всего двое, о коих Альв знал не так много. Один контролировал границы штата и всё в нём. Так как размеры, по сравнению с Новым Техасом, были куда меньше, Восход, Проповедник и Несущий Меч имели там куда меньше задач. Чаще всего лично проверяя лишь основные склады; оружейные да самые крупные селения, они оставляли всё прочее первому, фактически признанному единственной рукой Отца в границах той земли — «Sirio\Сириусу». Но с ним был и второй — тот, что оставался тенью для всех остальных, включая все десять кардиналов. Он взаимодействовал с теми влиятельными группировками, что были далеко за границами Луизианы — Эволюцией северо-восточнее, ставшей за последние две декады очень близким партнёром Чёрному Золоту. С почти всеми остальными, с которыми не держал связь Эмиссар Бога или Сон Степей — с теми имел дело он. Сам Генрих отзывался о той загадочной тени далеко не лучшим образом, и Альвелион, сидящий в плену у неизвестных, но точно своих «коллег» как раз вспомнил одну из точный фраз Генриха о своём враге: «Только у настоящего труса вместо верных солдат будут клеймённые цепные шавки с кличками и поводками. Лицемеры, служащие трусу», — так говорил Хозяин Дьявола о наёмниках и инквизиторах Луизианы, о прячущихся от службы у Стены, что носили прозвища вместо имён. То ли ради безопасности, то ли ради того, «чтобы смеялись хотя бы не над фамилией, что носил их отец и отец до него». Да — шавки «Полиотэро». — …Если ты ему «не нянька», старый «призрак»!.. — вновь повысил язвительный голос Герцог, выбив Альва из победной мысли. — Я пристрелю его до рассвета и сброшу тушу в реку, чтоб рыбам на год хватило, — по ногам, стоящим почти впритык напротив, наёмник сделал вывод, что разговор вот-вот мог перерасти в драку. — А если же всё-таки нянька… Зашуршала ткань — Герцог наверняка схватил Спектра за воротник, понизив тон голоса, так что парень дополнил фразу себе сам: «Наверняка сказал вбить мозгов в голову тому типу — Ричи… Наверное, проболтался про письмо. Стоило либо не показывать его и дальше, либо показать сразу. Придурок». Где-то вдали раздались редкие выстрелы, но почти никто в лагере не обратил на них внимания. Тем более — не те наёмники Золота. — Надеюсь, разбудил, — вновь перебил мысли того Герцог, зайдя под укрытие, — не люблю маяться с пробуждением и ждать. Скажи-ка… — прищурился пригнувшийся мужчина на наёмника и, на секунду резко обернувшись на тень уходящего прочь старика-Спектра, продолжил. — Ты рождён везучим или придурком? — на то Альвелион не ответил, не желая получать по носу за крутящуюся у него на языке язву. Герцог же, глубоко вдохнув и выдохнув, продолжил уже медленнее и спокойнее. — «Одиннадцать Звёзд собралось под одним солнцем тем летним днём, — неспешно пошёл он вокруг остатков костра, и парень завидел у того в одной руке то самое письмо. Учитывая то, что произносил Герцог, инквизитор осознавал: его раскрыли. — Одиннадцать жнецов воли Его собралось под одной крышей старой Святой Церкви. В день летнего…». — «В день летнего солнцестояния 61-го года Они присягнули Ему на верность, — парень глядел прямо на серовласого мужчину с какой-то странной злостью — он считал, что не могли «шавки» знать эту летопись. — В день летнего солнцестояния 61-го года Они стали Его Кардиналами, а Он — Их Отцом». — Верно, — обернулся тот. — Знаешь, говорят, в тот день солнце было пыльным, но очень-очень ярким. Будто далёкая звезда прилетела, чтобы развеять бурю, бушующую весь день и «пролить свет на тот окроплённый святостью храм»… Я, вот, не запомнил погоды. А ведь был уже в Техасе в те года, но… Кто бы знал, что нужно запоминать? — медленно подходил мужчина, смотря на лист бумаги. — Только потом мне сказали, что это, оказывается, было важным. И что весь тот день от начала до конца был не просто историей, а Новой историей, определяющей столетия. Но знаешь, что я думаю? — Герцог присел на корточки, показывая письмо печатью вперёд. — Что солнце в тот день было очень-очень обманчивым. Верно? — Слишком молод — не знаю, — подумав, ответил Альв, стараясь осторожничать. — Каждому возрасту — свои проблемы, да? Помню: тогда многие поверили. И в чудо, и, как удивительно, в то, что оно не было настоящим — поровну примерно. Что за всем этим «и стали Они рукой Его, пока себе и друг-другу — единой душой да разумом» есть простые одиннадцать человек с ещё одним во главе, знающие, как управлять таким образом, чтобы стало лучше. Без всякой там святости или ещё чего. Что их совершенность, как и Отца в целом — иллюзия незнания, потому что, не зная зло или добро в лицо, можно сделать вид, что его и нет вовсе. Тебе так не кажется, а, Альвелион? Или лучше сказать «Манкурт Дьявола»? — глаза парня неосознанно округлились. — Что солнце… довольно обманчиво? Прозвище «Манкурт Дьявола» он не любил — звучало оно хорошо, но родилось лишь из-за того, что за могилой Дьявола — умершего коня Генриха «Отца» Гаскойна, ухаживать последний доверял только «своему личному инквизитору». Хорошее достижение, а? Вместо того, чтобы его запомнили в качестве одного из лучших следопытов для своего возраста, заслуживающего перенять титул пропавшего «Гремучего», он стал тем, кого помнят за рыхление земли на могиле лошади. — Кто ты? — приспустив брови, спросил Альвелион. — Если ты знаешь меня и думаешь, что!.. — однако мужчина на то вдарил коротким ударом «двойкой» прямо инквизитору по носу, не давая договорить. Альвелион повалился на землю, задыхаясь от крови, попавшей в дыхательный путь и одновременно пытаясь отплеваться да выругаться. — Слишком громко заявишь о своих правах и привилегиях. Так сильно хочешь узнать, как они тебе помогут в мире ином? — спокойно говорил мужчина. — Гаскойн… Вот ведь старый маразматик… — Не смей… — противился парень, пытаясь встать. — Не!.. — Не «не смей», — Герцог подошёл поближе и наступил Альвелиону коленом на горло, — а «пожалуйста, будь тактичнее». Бедный парень… Так далеко от дома и по такой неактуальной причине… — воздуха хватало всё меньше. — Скажи мне, что стало с Четвёртым из этого письма? Он действительно мёртв? — на молчание Альва Герцог начал постепенно давить сильнее на шею. — Противишься, а? Или не знаешь, но молчишь, думая, что поможешь этим хоть кому-то?.. Верная, верная собачка. — Que te… Que te jodan!.. — сдавленно прохрипел Альвелион. — Sapo de Luisiana! — «Sapo de Luisiana»? ¿Qué se siente al ser estrangulado por un sapo? — непринуждённая улыбка не спадала с уст Герцога. – ¿Eh, muchacho orgulloso? А знаешь, в чём шутка? — чуть склонился он и, отпустив горло своего пленного, зашептал. — Я служу тому же человеку, которому служишь ты. Генриху «El Padre» Гаскойну. Знал бы ты весь беспорядок, начавшийся на юге, ты был бы рассмешён и очень, очень взволнован… — Что?.. Что, блядь, это значит?.. — оскалился Альв, но всё же старался шептать, а не кричать. — Объяснись уже, чёрт возьми! Герцог положил письмо на снег и, вонзив в то нож, поднял связанного парня за шиворот да, поднеся прямо к себе, с размаху вдарил головой. Спина Альвелиона вновь ощутила холод влажного снега под собой. Помутневший взгляд, сосредоточенный на ветвях ели, видел огромную чёрную паутину, переплетающуюся разными узлами. — Всё дело в том… — говорил Герцог где-то вне поля зрения, запыхаясь. — Что ты своим любопытством пару дней назад нагадил в планы всем сразу — и мне, и Генриху, и даже себе. Фух… — поправил он взъерошенные ударом волосы. — Ты думаешь, мы, приехав сюда, не слышали этих «слухов» о Уильяме? Думаешь, не слышали, кто должен был сидеть за этим местом? Или кто сидел ещё раньше?.. — Альв молчал, не понимая вопросов. –Перед там, как сигнал из резиденции Генриха заглох, оттуда была издана последняя команда. «Добраться до Casa del Los Barqueros и убить всех, кого в ней найдёте». Позже гончие El Padre разослали детальные приказы, но я нахожу эту изначальную формулировку куда более понятной. Ведь кто мог быть в этом доме? Уильям из Джонсборо, — мужчина поднялся с места и пошёл к Альвелиону. — Чью морду лица было не так просто узнать до этих пор. Четвёртый, который, как мы знаем отсюда, мёртв, — пнул он снег в сторону письма. — Еммет Джонс, которого вечно требовал к себе Los Barqueros и, если уже Уильям добрался туда во второй раз, наверняка его привёл живым или мёртвым. А также Сам Лодочник, любезно рассказавший всё про всё перед смертью своей, да Братья, разговорившие и отправившие его после в мир иной. И ты, — наступил Герцог Альвелиону на шею. — Идущий за ними хвостиком. Севший «в случайном месте в случайное время по чистой случайности». Ты, домашняя сука… «Игры гиен и грифов», — именно так Альвелион как-то описал Уильяму из Джонсборо в Вашингтоне то, что происходило меж «Отцом» и «Полиотэро». Вечная, очень долгая неприязнь и конкуренция, что обернулась на пике своём — в Картрайте — настоящей гонкой за кровь и по крови. Как оказалось, она жила и до сих пор — жила тогда, когда оба кардинала, как считал парень, должны были быть уже мертвы. От того факта на лице инквизитора проступила полная иронии и боли улыбка, пока лёгкие тщетно пытались поймать воздух. «Ведь правда… И я, и они, и все вообще могли терять свои жизни… только ради двух мертвецов. В погоне за призраками. В погоне за… Точно… Точно». Вдруг где-то вдали раздались одиночные выстрелы в количестве трёх штук, заставившие Герцога обернуться и ослабить хватку. Альв жадно поймал воздуха, а его горло захрипело, словно наконец-то получивший топливо двигатель. — Вам… Кх!.. Вам совсем необязательно быть здесь, — наконец смог заговорить парень. Схема лжи в его голове построилась так, как надо. Ведь и Ной, и Четвёртый, и даже Братья и так уже были мертвыми. Уильям со своей болезнью и горем был в могиле одной ногой. И оставались… Нет — не так. Оставался только он. Тот, кто «убил Эммета Джонса». — Я знаю то… Кх-хк-хк!.. Я знаю, чего не знаете вы. Созови всех, и я… я… Но в один миг Альвелион взглянул на «Герцога» и понял, что что-то он только что упустил, распустив свой язык. Ведь «Спектр», «Герцог», «Ричи», «Дестино», «Айрон» — всё ещё были не имена. «И если всё так… — смотрел парень на мужчину, в чьих глазах, кажется, действительно таилась возможность читать мысли, — то почему он пришёл ко мне один?.. И почему «Уильяма» или «Эммета» они взяли живым?». — «Герцог», — прохрипел парень в голос прозвище своего собеседника. — Почему «Герцог»? И почему ты взял меня живым? — Хм. А ты и правда смышлёный, Манкурт Дьявола, — на лице то ли предателя, то ли лжеца появилась лёгкая ухмылка в ответ на продолжительное молчание. — Думаешь: «Что-то не сходится», — да? «На кой чёрт я открывал свой рот»? — где-то вдалеке раздался одиночный выстрел. — Потому что ты действительно был бы очень взволнован, зная всё, что сейчас происходит на юге, — мужчина оглянулся по сторонам и, заметив пару ног, идущих у ели, влепил Альвелиону затрещину. Вдали раздался ещё один выстрел. — Впрочем, если ты действительно образованный пай-мальчик, ты уже всё понял сам. Я сказал тебе правду: я служу тому же человеку, что и ты. Но, возможно, только я. Наш отряд собрала Девятая вместе. Как и многих-многих других. Отдала свой приказ: «Взять всех живыми и привести сюда». Собрала группы так, чтобы никто его не нарушил — без имён, без званий, без указания того, кто кому служит. А затем El Padre успел отдать свой приказ — «убить всех». Так начались эти «крысиные бега». Я не знаю, что произошло на этих землях и с кем. И понятия иметь не желаю, зачем луизианским шавкам нужен Уильям живым так же, как и Девятой. Но нужен он им всем позарез. А это значит одно: привести они его не должны. Парень слушал и не мог не только поверить, но и собрать всей картины. «Девятая? Что это тогда?.. Ведьмин час? И зачем ей Уильям живым?.. Чтобы понять, кто виновен? А в чём? В чём?..». И в тот момент до Альвелиона дошло одно простое осознание — осознание того, какой именно частью игры El Padre, он был всё это время. «Четвёртый мёртв», — именно эти два слова были написаны в его письме, смысл которого ускользал от инквизитора почти всё его путешествие. Зачем было давать приказ сообщить о смерти Четвёртого, если тот умрёт, но, при этом, не убивать его? И только там, лёжа что на холодном снегу, избитый и израненный, Альвелион понял: в замысле Генриха Четвёртый должен был остаться жив. Именно его жизнь, именно доставка Четвёртого в Гренладнию насолила бы Полиотэро, ответственному за Меченных, больше всего. Раскрытый Гренландией обман Чёрного Золота с огромной ценой для последнего, полный провал и уничтожение ответственного за всё Полиотэро, который желал изменить Чёрное Золото в форму, для El Padre неприемлемую. И всё — руками Уильяма из Джонсборо. Руками Эммета Джонса. В то время, как роль самого Альвелиона… была лишь той самой погоней за призраком. Приказом преследовать тот сценарий, если всё пойдёт прахом. И теперь Полиотэро нужен был Уильям живым не только из-за их связи, нет — для выигрыша в этой игре. В то время, как Генриху все языки нужны были мёртвыми. Но… «Что тогда будет со мной, если я вернусь?.. Если они знают, что я знаю… Что я должен был следить и вернуться?». — Я… Зачем?.. Я не знал… — А я, деликатно говоря, срать на это хотел, — оскалился Герцог. — Зачем тогда… Зачем тогда ты мне это рассказал? — Потому что я знаю твоё лицо. И потому что мне ещё очень потребуются твои ответы. Ведь в единственный момент, когда все — вообще все и даже я, поверили бы… Когда действительно появился шанс заставить, вынудить всех поверить в то, что перед ними будет сам Уильям, кто бы там ни сидел, появился именно ты. Со своей смазливой рожей. Теперь же, когда они… А?.. Ай! Твою мать! Мужчину заставил прерваться и поднять голову в направлении звука очень громкий и до жути режущий слух своей высотой тона рёв. Альва пробрало мурашками по всему телу от услышанного — сам он знал он лишь истории о том звуке, но никогда не слышал лично. По крайней мере, если то было именно тем, о чём он подумал. Затем уже совсем-совсем рядом прозвучали выстрелы, а через две секунды тишины раздался чей-то охриплый крик: — Мерзляки! Мер-зля-ки! За лесом уже! Прямо на нас прут! — А-а-а… А Салли?! Как же Ллойд и Салли?! — прокричала женщина где-то рядом с елью. Мимо тут же пробежал Ман, нагоняемый Джексоном, оба несли с собою какую-то северную брань и стволы. Потом — ещё кто-то. И ещё. Все неслись в сторону моста и леса — на юго-восток. — Ман! — кричал Джексон, отдаляясь. — Проводи женщин и детей западнее — подальше за полосу! Давай быстрее, сказал! Давай! Стой! Людей ещё возьми! Ты, чужак! Бери своих со стволами! Плевать я хотел! Собирай их! Давай, быстрее! Альвелион попытался подорваться с места, но был тут же остановлен крепкой хваткой Герцога. Мужчина не проговорил ничего вслух, но инквизитор смог увидеть это: слова о том, что он вряд ли уйдёт отсюда живым. «В конце концов, «убить всех» — это значит убить всех». За тем последовал ещё один удар. Инквизитор вновь повалился на землю, лишённый всяких сил, пока голова и сознание будто входили в пике, крутясь по спирали то вниз, то вверх. — У…итывая то, …олько ты …мудрился м… …одпортить, — речь собеседника то глохла где-то чуть выше уха, то звучала до боли звонко в висках, пока ещё одна верёвка обвязывалась вокруг ствола ели, … — …еньшее, …а что ты заслуживае… .жи здесь и …олись, …обы мы …ались живыми. Мир Альвелиона накрыла мелькающая образами темнота. Он видел то бегущих людей, то слышал выстрелы, глохнущие и теряющие в расстоянии из-за гула в голове. То — снова выстрелы, но — уже приближающиеся. «Помогите! — кажется, пытался кричать он. — Я здесь!» — но никто из его отступающих пленителей его не слышал. Не хотел. Вдруг в кавалькаде из выстрелов разразился глухой треск, источник которого был прямо над головой инквизитора. Скрип, хруст, и остов ели, висящей да прикрывающей от снега ранее, повалился на него, прикрывая да коля ветками. К счастью для его глаз, отвернуться он успел уже давно, всё пытаясь подняться на ноги. Теперь же, спрятанный под надёжным природным укрытием, он бессильно наблюдал за тем, как мимо него проносились бледно-синие тела заражённых. Как где-то сбоку — ближе к реке — разгорелся фиолетовой вспышкой огонь, заставляющий тлеть промёрзшие деревья. Как выстрелы, что без того отдалялись всё дальше и дальше за его ель, стали стихать. Редкие, даже — жадные. Попытка вырваться из пут и из-под ели. Другая. Третья. Четвёртая. Бесполезно. Бледные тела с болезненным хрипом проносились мимо Альвелиона, в чуде, в божественном, как ему тогда казалось, везении. Ведь одного — лишь одного из muertos, заметившего его, было бы достаточно по гроб его жизни. Однако невозможность выбраться и слабость сводили всё это везение на почти на нет. Ведь… если он не выберется, если караван не сможет устоять, то всё это будет неважно. Его всё равно найдут рыщущие за плотью мертвецы, его, беззащитного и беспомощного, всё равно съедят живьём. Там, под деревом, под пеплом и снегом. И даже пушки, чтобы застрелиться, рядом не будет. А затем в его поле зрения через темноту попала знакомая фигура, облачённая в окровавленный бледно-синий да лёгкий шарф. — Джо!.. Джонс… — Альвелион хотел бы окликнуть того, кого узнал, но затих, перейдя обратно на шёпот. В том, что то был Ворон, у инквизитора не было сомнений. Но то, как он выглядел… Побледневшая ещё сильнее кожа. Вздутые до синевы вены. Широко открытые залитые кровью глаза. Уста, столь напряжённые, сколько же и жуткие, кровоточащие дёснами на скалящиеся зубы. Почти всё то время, что парень наблюдал за медленно идущим tsitsimime, он не мог даже позволить себе сомнения: Эммет Джонс умер от отравления и обратился в заражённого. В того самого «еnloquecido, называли в его краях недавно обратившихся или же «свежих» — проживших заражёнными недостаточно долго, чтобы завершить превращение в muerto. Ведь как могло быть иначе? Ведь Ворон выглядел именно таким — неживым, немёртвым, нечеловеком. И Ворон точно видел то тело, что лежало под ветками ели да со страхом пялилось на него. Видел, чуял и слышал. Сомнения в том, что кровь, стекающая с губ вниз по шее enloquecido, была только его собственной кровью, росли в Альвелионе быстрее с каждой секундой. Грязный, окровавленный и голодный, Эммет всё приближался, пока все остальные muertos уже давно пробежали дальше. Инквизитора объял страх, подкрепляемый криками откуда-то позади. Никогда прежде он не видел такого взгляда, блестящего зрачками из темноты, никогда не ощущал на себе всю ту злость и ярость наполненных кровью жил. Глядя на выродка, жадно улыбающегося ночи, парень смог отчётливо осознать себе лишь одно: «Вот, что ты тогда сказал Уильяму… Вот… почему вы и сами себе чужие». — Уильям! Однако всё вдруг изменилось, стоило кому-то окликнуть «Уильяма». Эммет остановился и, скосив взгляд в сторону голоса, что раздавался позади, засмеялся в ответ. И даже нет — не просто, но абсолютно сознательно. А затем вовсе остановился и даже достал нож, будто готовясь к бою. И сам тот голос — он был очень похож на что-то, что парень уже слышал. Но… Где? Этого он вспомнить не сумел. Только заражённый Эммет отвернулся от инквизитора, как волна паники, окатившая его сознание да прибившая последнее ко дну со всей силой, ушла, оставив место только обволакивающей холодной усталости от всего пережитого. — Джонс… — когда окровавленная фигура tsitsimime обернулась и принялась отдаляться, Альвелион попытался окликнуть её, зная о слухе Эммета. Ведь если в том теле и сохранились остатки разума, стоило попробовать. Даже, если нет — всё равно стоило. Но Эммет не отреагировал. — Джонс… Незаметно для себя самого, парень закрыл глаза и выключился, думая, что моргнул лишь на несколько секунд. Когда он их открыл, ответом на очередное «Джонс» был уже абсолютно чужой ему голос. *ABQ (англ.) — сокращение для Альбукерке\Albuequerque (англ.), самого крупного города штата Нью-Мексико, США.

*Семнадцатое декабря две тысячи восемьдесят четвёртого, четыре ноль девять утра*

«Я убью вас… Я убью вас…». Скрытый ночью, Ворон шагал вперёд в самом центре стаи, крепко держа в руках несколько корней, волочащихся по земле и всё ещё содержащих в себе немного паразита. Пройдя мост, что вёл к парку Буа де Лиесс, он обходил заправку с повисшей на хвосте буквой «t» в названии и брёл прямо к своей цели. Мрачные и голые, за исключением елей, деревья закрывали потускневший ночной горизонт впереди, формируя перед парком и в нём высокую, однако очент непрочную чёрную стену. Где-то вдалеке звучали редкие выстрелы. Ещё раз и ещё раз. Они только грели аппетит, усиливая жажду. Близко… Кровь была близко. — Пс, сюда давай! — раздался шёпот откуда-то из заправки; демон остановился, не оборачиваясь на звук, но слушая. — Не — вот сюда! Да, правильно. Та подожди! Сидим ровно, пока пройдут! Однако мёртвые остановились вместе с новым лидером и тут же разбрелись вширь, расхаживая вокруг в поисках пищи да тепла. «Патруль» — наверняка, как думал Ворон, то был именно он. Значит, всё было правдой — парк, караван, «Герцог»… И то, что он сделал — тоже. — Что за?.. — сипло прошептал один из спрятавшихся из темноты. Ворон перекинул все «корни», кроме одного, себе через плечо, ещё сильнее вымазывая накидку в крови. Бросок — прямиком к голосам, издавая характерный чавкающий звук, упал продолговатый нарост с небольшим надрезанным мешочком на одном из его концов. Из надреза при падении тут же плюхнул кровавой дымкой паразит, разбредаясь в стороны. Несколько мёртвых, всё ещё находящихся в агрессивном состоянии, ринулись следом. Через секунду к ним присоединились ещё несколько. — Блядь! Блядь! Бежим! — где-то внутри демону очень громко звенело стекло да падали полки. — Треклятое!.. Тут закрыто! Стреляй их! Салливан, стре!.. За монотонно рвущимися жилами да рутинно ломающимися костями не было слышно ни одного выстрела — лишь крики о помощи, мольбы и проклятия, коими можно было обозначить знак сдачи да признание поражения. Стоя у края заправки, слушая, как из тьмы всё тише кричали мужчины в их последнем патруле, а слабый вой разорванных глоток превращался в булькание пузырьков воздуха через кровь в гортани, Ворон находил своих врагов всё более жалкими, более ничтожными. Хотя какой-то из оставшихся мыслей, лишённых маячащих перед глазами образов, он понимал, что, не будь у него опасений, не будь у него в голове места для веры в сказочки о страшном-страшном Чёрном Золоте да его людях, он бы решился перерезать всех самолично. Став тенью в ночи, прокрался бы в лагерь, заколов каждого мужчину и женщину в нём без разбору, потому что ровно так поступили те, кто пришёл на Берри-ЮКАМ, потому что… Впрочем, нет — не смог бы, даже если бы и хотел. Лежащий на земле да шуршащий под его ногами снег говорил, что нет — не без винтовки, не без кучи патронов, не без бесшумности и сил. Всё, что уже было сделано, уже было сделано. И эта стая, ставшая на пути — его стая, точно была благословением жестокости, благословением самого мира на кровь. По-другому ведь и быть не могло, верно? По-другому он поступить просто бы не смог. Ворон ведь, как он о нём говорили, был человеком лишь наполовину. Не был создан быть им полностью, так ведь? И ему было бы просто не под стать своей «крови» так просто сдаться. Просачиваясь через тёмную стену деревьев, демон переживал телом лишающую веса лёгкость во всех конечностях. Привычную боль, идущую по венам и возвращающуюся по артериям. А также — парадоксально тёплый холод, что морозил кожу до посинения, но, проникая чуть глубже в тело, нагревался и становился до жути приятным. Не было ни зуда от грязи и пота, ни гудения ног от бега через большую дистанцию в неудобных ботинках, ни даже ощущения шероховатостей да торчащих ниток его одежды. В голове, схоже с телом, ютились только две вещи, тревожащие затухающий за разными тёмными фигурами разум: ненависть и голод. Ненависть — потому что, в отличие от «свежих», демон оставался куда более, чем в сознании, чтобы ненавидеть, а не испытывать простой гнев всему миру. Голод — ту самую жажду крови как чистой, так и заражённой — потому что это и было тем, что берегло его от холода да окутывало этой странной простотой. Потому что это было всем, что ему оставалось. Злой язык сказал бы даже, что он шёл на пир в ту ночь. Ещё бы — два в одном. Среди чёрной тьмы слабо колыхалась трава да играли тени. Шаг. Ещё шаг. Человеку незнающему было просто невозможно заметить среди танцующих листьев да игл деревьев бредущие через лес силуэты. Извращённые, уродливые, очень тихие. Стая следовала за своим лидером и подчинялась командам направляющего всех сонара, то стучащего своей двоящейся челюстью подобно щелкуну, то цокающего коротким языком, имитируя стрекотания. «Я убью вас… — всё повторял себе Ворон, да вглядываясь в пустоту внутри себя. — Я убью вас…». А вокруг всё ещё была лишь тишина, бы ничего и не было. Будто бы ничего и не будет. Перебравшись через мелкий ручеек, стая практически выбралась к дороге перед лагерем. В лесополосе перед трассой виднелся окружённый деревьями одинокий особняк с колечком парковки перед ним. Виднелась дорога, через которую за черной стеной уже должно было быть большое пиршество. Подбираясь к предполагаемому месту стоянки каравана, демон ощущал запах золы в воздухе, свидетельствовавший о недавнем кострище где-то рядом. Ощущал да шагал всё быстрее, всё напористее. Вода была его врагам естественной преградой с северо-запада и севера. Мост без возможности забраться на него — стеной с северо-востока и востока. Окружённые почти со всех сторон, люди каравана могли заиметь себе лишь один момент, когда им могло действительно повезти. Но момент тот оборвался в миг, когда Ворон увидел на одиноком колечке парковки спрятанные тяжёлые машины. Отступать его врагам теперь было не на чем. «Я убью вас» — в ту секунду повторяющаяся мысль превратилась демону не столько в утверждение, сколько в банальный факт. Стоящие у реки без транспорта; забитые в угол, ибо не ожидающие координированного нападения; лишившиеся как патруля, так и знания о приближающемся противнике… Они были обречены. Он знал это. Он чувствовал! И с чувством тем, он шагнул вперёд. Выстрел. Чья-то винтовка проредила короткой очередью перед самим демоном, расстреливая выбежавшего на трассу мерзляка. Сначала — в голову, размозжив в мешанину из костей и мозгов левую половину черепа, что принимала на себя выход пули; затем — в шею, лишая её почти всех мягких тканей да разбрасывая жилы на два фута прочь от тела; затем — в ключицу, в плечо, в рёбра да в спину. Демон ухмыльнулся уже трупу, лежащему на дороге. Похоже, на мосту некто не очень-то и экономил патроны. Для каравана без оружия, это мог быть либо везунчик со своим стволом и лишними магазинами, либо тот, кто к каравану не принадлежал, но прибился. Ворон снял один корень со своего плеча да взглянул на мост из-за деревьев: там стояли две едва различимые из-за ограждений фигуры, одна из коих была явно выше другой. Они наблюдали сквозь темноту. Но пока одна всё пыталась выцелить ещё кого-нибудь, просто не замечая застывшие тени в лесу у дороги, вторая двигалась к бреши в ограде, не сводя взгляда с того же леса. Будь демону не всё равно в тот миг — он бы точно узнал ту фигуру. Если не по росту и сложению, то — по шляпе. Незнакомец в плаще с Айроном шли к провалине в проржавевшем заграждении моста дабы спрыгнуть на уровень ниже, когда они завидели вышедшего на дорогу заражённого. Парнишка-капитан, сняв винтовку, дал короткую очередь по цели, чётко, почти искусно попав в слабые точки. — Видал?! — вскинул он. — Пусть только попробуют подойти! Но вместо того из темноты леса снарядом по параболе вылетело нечто, упав у края дороги напротив. Затем — ещё что-то. Похожие на ленты, эти ошмётки летели ровно из одной точки и — ровно в сторону лагеря. Исчадья Ада, которых знал бледный незнакомец, никогда так не делали. Даже умнейшие. Даже сильнейшие. Однако там, внизу, Ворон видел, что, несмотря на брошенные вперёд корни, стая осталась стоять с «лидером», жадно посматривая на мост, ибо сонар чуял кого-то именно там. Корни были на исходе. Время — тем более. С каждой секундой лёгкие демона постепенно вырабатывали его «родного» паразита всё больше. С каждой секундой образ того «лидера» гнезда испарялся в воздухе. Собрав оставшиеся ошмётки матки, он сбросил половину из них на землю, а вторую, сжав у одного из оснований, выдавил на себя, словно тряпку. Паразит обрушился на него вместе с кровью, что всё ещё принадлежала лидеру стаи. Паразит, что матка вырабатывала при найбольшей опасности жизни своей — перед смертью. Демон вдохнул полными лёгкими и тут же скорчился от боли. — Эй, погоди! Погоди! Юник! — окрикнул незнакомца, спустившегося на пешеходный уровень моста, Айрон. — Что это была за дичь?! А если ещё попрут?! — Стой и наблюдай! — скомандовал бледнолицый, выискивая возможность спуститься с довольно высокого нижнего уровня — простой прыжок с такой высоты был делом дураков и не был делом его возраста. — Иди к чёрту! Я справлюсь! — капитан закинул винтовку на плечо принялся лезть через ограждение. — Я сказал: стой! — Юник вскрикнул, и его голос перешёл на высокие да звонкие тона. Но было уже поздно. Айрон был на заграждении, а мертвецы — на дороге. Завидев отсутствие стрелков на позициях, Ворон схватил оставшиеся корни и, разрезав их вдоль, пошёл с ними по дороге, зная лишь одно: стая последует ним. Придёт на его крик и послушает зов его крови. Бледнолицый незнакомец вскинул свой револьвер, прицелившись в шею одному из идущих вдали силуэтов. Вечно болящие днём глаза ещё сильнее напряглись от попыток увидеть что-то в темноте да нормально сконцентрироваться на цели в тех очках. Да — лучше бы Айрон был на своём месте. Он стрелял бы качественнее и точнее. Вдох. Выдох. Выстрел. В лицо одного из мерзляков, держащихся рядом с демоном, со свистом влетела пуля. Достаточно крупного калибра, она просто разорвала собою одну из щёк на выходе. Добрая половина раздробленных на осколки клыков, что пуля выбила прочь через ту же челюсть силой удара, довершили дело. Эммет же даже не шелохнулся. Услышав свист пули рядом, он, сопротивляясь немеющему от напряжения телу, пошёл вперёд быстрее, схватив одного из заражённых в качестве щита. Он не умрёт в те секунды — нет. Не так жалко. Не так близко. Когда один из идущих рядом с лидером гнезда упал замертво, существо, именуемое «вампиром» да ждущее в лесу, забило тревогу. Будучи высоким, диспропорциональным серым телом на очень тонких, длинных да израненных конечностях конечностях, оно быстро осознало ситуацию, принявшись надувать свою огромную, диспропорциональную и болезненную грудную клетку. Лишённое бровей и волос, чудовище пялило свои идеально круглые чрезмерно большие глаза на дорогу да всё вынюхивало что-то очень одёрнутым вверх носом, следя за тем, как «матка», окруженная парой самых верных ходячих, отдалялась прочь, не просто отводя стаю от моста, но хуже — шагая по трупам в «собственной» крови, истекая ею же. Вдох. Еqo Поколения Четыре принялся оттягивать раздвоённую «змеиную» нижнюю челюсть в стороны. Оттягивая ложащиеся друг на друга пластами щёки на продолговатом яйцеобразном черепе, закрывая широко раскрывшейся челюстью просто огромные по обоюдоострые уши с большим количеством ушных «колец», готовясь. На мосту же, завидев то, как один из силуэтов прикрылся другим, Юник не поверил своим глазам. Скинув с себя очки и чуть сморщившись от яркой ему ночи, он позволил себе мгновение промедления, чтобы рассмотреть лучше. Что было то? Извращённые?.. Нет — не один из них, кроме «гласящего», не был столь умён. Ни один из них, кроме «рефиамов», не был столь безжалостен к низшим грешникам. Но если не извращённый, то кто?.. Секунда промедления прошла. Мужчина прицелился и выстрелил в «щит». Заслышав слабый хрип вампира позади себя, Ворон ускорился — нужно было найти себе препятствие до того, как глашатай стаи закричит. Быстрее. Ещё быстрее. Следующий выстрел раздался уже в тот миг, как он был у противоположного края дороги. Пуля задела собою того заражённого, что демон придерживал рядом, прямиком в лёгкое, ломая рёбра на своём пути. Мерзляк, отпущенный прочь, покосился, но всё же продолжил идти дальше. Жалкие попытки. Жалкие люди. Отбросив «попутчика», Ворон зашёл во тьму леса и несмотря на то, что уже буквально чуял лагерь, остановился за стволом дерева. Нужно было зажать себе уши и приготовиться. Глушить голод, держаться на стороне людей и кричать что есть мочи в ответ на грядущий крик. Конкретно в последнем не было практической пользы, но так не обезуметь от жуткого воя, доходящего до самих костей, демону всегда было несравненно проще. Бледный и высокий сонар вжал голову в плечи да затих на секунду. Миру обнажились длинные, часто прорезающие кожу на тонких губах насквозь клыки, через кои уже во всю свистел холодом воздух, раздувая лёгкие вампира больше да сильнее. Уста подтипа растянулись в жутком, очень широком оскале. Миг. Ещё один. И — писк. Резко выгнувшись, существо захрипело, постепенно переходя не столько на крик, сколько на очень высокий протяжный вой. Громче и громче, выше и выше, словно воздуха в этом нечто было нескончаемое количество. Невыносимая громкость и тонкая, будто острая частота отзвука от того воя приносила в голову раздирающую изнутри боль, агонию настолько сильную, что она подзывала бежать прочь от того крика как можно быстрее, кричать ему в ответ и выть, чтобы не потерять себя в тех протяжных волнах. Так Ворон и делал. Так делала и вся стая. Зажав уши от режущей боли, что проходила ожогами по каждой артерии да по каждому капилляру ушей вглубь черепа, Юник припал к земле, молясь о том, чтобы его очки не разлетелись на мелкие осколки. Пытаясь подняться хотя бы на одно колено, он наблюдал за тем, как с ростом громкости воя «гласящего» всё больше и больше низших грешников пробегали по той дороге. Их было много. Очень много для тех не ведающих да тех невежественных, что так и не услышали знака. Невежеству их теперь было и решать их судьбу. Невежеству — потому что всё остальное они либо утратили, либо никогда не имели. — .ля-ки! — слух начал понемногу возвращаться, когда эхо от крика в «раздувшейся» до предела голове немного поутихло и перестало гудеть. Слух начал доносить вопли из лагеря неподалёку. — За лесом уже! Прямо на нас прут! — Капитан… — прошипел бледнолицый мужчина. — Стреляй, капитан! — однако Айрон всё лежал на холодном бетоне, корчась от боли. Кроме того, что парнишка, наверняка неподготовленный далёкими южными степями к таким грешникам и их воям, не внимал ему из-за оглушения, он ещё и закрывал собственные кровоточащие уши. — Прямо на нас прут! — вновь прокричал кто-то из леса. Юник зло оскалился пробегающим силуэтам. Грешники… Напрасно они считали тот час своей ночью, а ту Луну — собственным путеводным светом. В конце концов, всех нечестивых всегда ждал только один путь — путь вниз, в забвение, где была лишь темнота. Он ловко расцепил лямку ремня от М16 на плече Айрона, схватив винтовку. Забавно, но именно в этот миг парнишка нашёл в себе силы сопротивляться, хотя и не слишком понимал, что происходило — всё пытался безуспешно схватить ремень, прокричать что-то. Светлая душа, что ни говори. Однако слабая. Однако наивная тем, что света от темноты не отличает. Ворона выбили из оглушения короткие очереди выстрелов с моста, убившие одного из последних перебегающих. Тяжело да хрипло дыша, он обнаружил себя припавшим к стволу дерева, что ранее было напротив. Вцепившийся ногтями в задубевшую кору так, как за собственную жизнь — до крови, до мяса. Как странно было ему, ищущему смерть почти всю жизнь, сторониться смерти неподходящей. Даже нелепо. Впрочем, смех для него был не только в этом. До той поры, пока не прокричал вампир, он ещё старался сдерживаться, позволяя немеющему телу брать верх над желанием. Старался, потому что в тех тёмных образах, что мелькали перед глазами, иногда видел тех, кому он пообещал не становиться больше демоном. Тех, за которых он и шёл мстить, но которые никогда не позволил бы демону сделать ту месть именно такой. Но в тот миг, когда голубоглазый мутант открыл глаза, очнувшись от оглушения… Даже нет — лишь секундами после, глядя на бело-синий снег — тогда он понял, что образов он больше не различал. Что среди всех затемнённых образов главенствующей наконец-то стала лишь темнота. Что его хватка ослабла, а лицо, сводящее до этого судорогами от напряжения, наконец расслабилось, приняв уставший вид. Что в нём… остался только Ворон. Так что тот слабый и истерический смех, что овладевал им у дерева — он был не от осознания собственной нелепости, но от вернувшейся к нему свободы. Его абсолютной, безразличной ко всему пустоты в… В душе? Ха… Нет. Только не в ней. — Я убью вас, — улыбнувшись, прошептал он, пользуясь расслаблением тела да слушая крики заражённых впереди, побежавших по его команде. — Я убью вас! Выхватив заряженный Таурус да нож, демон побрёл вслед за стаей через лес, пропуская последнюю вперёд — к лагерю, одинокие выстрелы у коего только-только постепенно набирали темп, зато крики… Сдерживать себя было невыносимо. Хотелось рвануть вперёд! Перегрызть глотку своими же зубами каждому в том чёртовом лагере! Лишь бы искупаться в крови. Лишь бы, разорвав самого крупного, уснув в его остове, наслаждаясь победой! — Не лишь затем, что благо годно быть выше долга и Миссии, — меж тем, завидев, что все грешники перебежали дорогу и стрелять было уже не в кого, Юник всё же решил прыгать за ними, выбрав для себя точкой прыжка сугробы снега у дороги. — Но затем, что благо долгу моему в этот миг слишком зависимо. Обнажив светлые соломенные волосы, мужчина оставил свою широкую шляпу оглушённому парнишке да вернул винтовку. Стягивать с капитана магазины для М16 всё равно было бы не лишь скуповством, но ещё и напрасной тратой времени. А выстрелы в лагере всё учащались. — Я убью вас! — раздался вдруг крик со стороны леса, и ещё не успевший спрыгнуть бледнолицый мужчина замер в ошеломлении. Тот голос… Тот крик… Могли принадлежать лишь одному. Жёлтые крупные зубы с большими клыками обнажились в животного вида улыбке. Прыжок. Напряжённые ноги резко и воздушно вошли в снег под углом, подталкивая тело к отточенному перекату после падения. Старый плащ, как и в прошлые разы, предательски треснул одинокой нитью где-то на внутренних швах спины, а снег проник не только за шиворот, но и в перчатки. То была небольшая цена в сравнении с переломом. Тем более, что холода Юник уже давно не чувствовал. Отряхнувшись, он тут же побежал на звук. «Идиоты… Недомерки!» — Ворон ловко лавировал среди деревьев, высматривая источники выстрела. Стрелять в самых первых из стаи всегда считалось ошибкой у опытных людей дороги. В самых первых, в самом начале, когда прибегали не живучие мерзляки, но быстрая да ловкая падаль, подлостью своей ещё и передвигающаяся на четвереньках в той обманчивой тьме — трата патронов на такую слабую цель с последующей нуждой в перезарядке… Впрочем, она всё равно явно была не большей ошибкой, чем допустить приближение врага в принципе. Ошибкой уже совершённой. Тень одного из первых «караванщиков» показалась меж деревьев. Слабая, неподготовленная, слепая. Она совсем не заметила того, как голубоглазое чудовище резво прошмыгнуло мимо неё, пока шумная стая с другой стороны приближалась к лагерю. Взгляды чудовища и тени столкнулись только в самый последний момент — когда Ворон уже целил последней в голову. Выстрел. — Отходи! Отходи, придурок! — чей-то старческий голос вдали признавал собственное поражение, стреляя то из пистолета, то из тяжёлой снайперской винтовки. — Держаться вместе! Держаться! — Хера с два, отходи! — раздавалось помеж выстрелов пистолета-пулемёта чуть ближе. — Иди готовь ту херню подзаряженную! Я заберу его! — На себе будешь тащить, а?! — крик падали, выстрел, вновь выстрел. — Это приказ! Герцог, найди Дестино! Джексон, отводи своих! Отводи дальше! Отходим все вместе! Ворон был рад до безумящей, до истерической ярости услышать то прозвище. «Герцог»… Понимая то, что те два голоса могли также догадываться о местоположении того самого «Герцога», демон пошёл на звук. — Блядь! Да сдохнет же дебил-инквизитор! Связанным сдохнет — как скот ебаный! — заслышав те слова, демон чуть замедлил ход, словно пытаясь понять и вспомнить, о ком шла речь. Что-то точно небессмысленное ютилось у него в подкорке за инстинктами. Но чем была та дымка и скрывающееся за ней, он будто никогда и не знал. — Ай, сука!.. — выстрел снайперской винтовки. Звук падающего тела. — Спасибо… — Ворон шмыгнул мимо говорящих вдали теней, прицелившись на бегущую прочь одинокую девушку. Однако ещё секунда, и замёрзший нагнал её первым. — Блядь… В пизду! Всё равно!.. Блядь, нет! Не всё равно!.. Придумал! Погоди, старый! — за теми словами раздалась очередь из выстрелов и какой-то хруст. — Доволен?! А теперь отходи давай! — меж стволов деревьев демону уже редкими мгновеньями мелькал силуэт говорящего — какого-то худощавого и облачённого в чёрные тряпки старика. — Придурок, отходи, я тебе го!.. Выстрел, прозвучавший совсем рядом у уха, заглушил окончание фразы. Демон рефлекторно пригнулся, повернувшись на стрелка, что находился чуть западнее от голосов — ближе к стороне, куда бежали все отступающие. Хорошо заметная из-за больших габаритов мужская фигура целила в него из темноты леса, окружающего лагерь. Впрочем… не слишком-то удачно целила. «Мимо», — улыбнулся он, тут же позабыв о голосах, и его разум в ту секунду полностью перекрыли силуэты, маячащие перед глазами. Сорвавшись с места, он побежал дальше. Юник же, бегущий с востока через лес, подобно змее уничтожал встреченных низших грешников на пути. Без очков было легче. Без нужды сдерживать себя было лучше. Первый заражённый попался ему ещё на подступах, видимо, заплутав у дороги — одинокий да замерзший, задевающий каждый ствол, что он пробегал мимо. Одна твёрдая рука да один точный выстрел глупого и смелого револьвера превратили правую часть головы грешника от самого затылка до глаза в мясо, разбросав кости с остатками мозгов по ближайшим деревьям. Второй — проклятие несущий, покрытый наростами и гнилью всех грехов своих, был даже слишком медленным для своего возраста, слишком непрочным и порочным. Однако же, как и подобало грешнику, он всё равно побежал на кровь. Завидев того «гнильца», как его называли незнающие, мужчина не стал стрелять. Вместо того он лишь сокращал расстояние, лавируя меж деревьями. И только оно достигло двух футов, Юник, прямым рывком ворвался прямо на гнильца, впечатывая того в дерево. Вместо присущего грешникам низшим и людям глухого стука от удара, спина того сгустка гноя будто лопнула и разорвалась от давления. Всякий, хоть раз внимательно исследующий тело извращённых после боя, мог бы для себя заключить: гнильца «гнильцом» называли не просто так, ибо кости того были ничтожны перед миром и слабы. Всякий заключил бы то, что этим — той слабостью — стоило бы пользоваться. И Юник пользовался. Собрав всю дарованную ему силу в кулак, он двумя точными ударами пониже в лобную кость размозжил череп клятому до самых его мозгов. Заражённый задёргался всеми конечностями на короткое мгновенье, но тут же обмяк, пытаясь своим всё более непослушным телом то ли встать, то ли хотя бы дотянуться до незнакомца. Бесполезно. — Зараза! Моя рука! Луна его всё дери! — прокричал где-то вблизи ведущий караван. — Моя рука! Этот треклятый!.. — Не дёргайся, — тут же принялся успокаивать того его ближайший помощник — рыжий да низкий. — Не дёргайся, говорю! — Что ты?! Ай, Сука!.. Вот же ж сука! — последующий вой был больше схож с рёвом дикого вепря, чем с криком человека. — Потом ныть будешь! Пошли! Все, отходим! Отходим! Через секунду лес вновь разразили чьи-то предсмертные крики, отвлёкшие мужчину. Как и со всеми, что были до этих людей. Как и со всеми, что будут после… За ошибки приходилось платить. За грехи — тем более. И платить чаще всего нужно было жизнями. Всполошившись, он тут же побежал на звук. Голубоглазое чудовище меж тем приближалось к очередному стрелку, скрываясь за стволами деревьев. Миниатюрная женская фигура была бы слабо заметна в тени парков, но стреляла она часто, выдавая себя, а вот попадала редко. Завидев, что один из отстающих мерзляков тоже побежал в сторону стрелка, голубоглазое чудовище ринулось ему вслед, маневрируя между деревьями в чуть другом направлении. Его скорость была просто недоступной задубевшему от холода заражённому. Ловко, плавно, воздушно — это чудовище со стороны казалось со стороны не более, чем видением, игрой света и теней, отдалённо похожей на человека. Ближе, ближе… Выстрел — промах. Выстрел — ещё один промах. Женщина старалась целить то в заражённого, бегущего лишь немного в стороне, то в тень, сияющую во тьме бледно-голубым. Метить в двух зайцев сразу всегда было большой ошибкой — слишком страдала концентрация и точность. Если в руках был пистолет — тем более. Выстрел. Ещё один выстрел. Ошмётки дерева впились в щёку да путались в волосах, но чудовище всё продолжало бежать. «Мимо. Мимо!» — твердила мысль под каждый шаг, разогревая кровь. Та лёгкость тела, та забывчивость за жестокостью словно твердили ему: оно было неуязвимым, недосягаемым для любой пули «живого». И хотя переменчивая фортуна любила храбрецов лишь в сказках, плохих стрелков она не любила нигде вообще. Жертва голубоглазого чудовища хорошим стрелком явно не была. Патроны кончились ещё тогда, когда оба заражённых были на подступах к ней, хотя мерзляк и явно отставал. Понимая, что времени на перезарядку не хватит, женщина — чуть бледная, с белыми растрёпанными и грязными светлыми волосами — достала из вручную сшитой кобуры небольшой нож. «Бей! — всё скалился мутант, подбегая ближе. — Бей!». Однако ожидания его не оправдались. Дрожащими руками она метнула лезвие, с блеском полетевшее вперёд. Ровно, даже профессионально, однако… «Медленно», — демон резко остановился, проехав носками по снегу полфута. Хват получился не самым быстрым да удачным — чудовище развернуло торсом полностью вбок, ибо нож уже почти пролетел мимо. На фаланге указательного пальца остался глубокий порез. Впрочем, не то, чтобы всё это то мутанта волновало — нет. Взмах. Нож отправился прямиком обратно к хозяйке. С тупым, немного полым звуком вонзившись в грудную клетку, он пробивал да ломал рёбра на пути к лёгкому. Изо рта женщины вырвался сдавленный выдох от выбитого прочь воздуха, но — не более. Осесть о дерево она даже не успела — демон, двумя широкими рывками подбежавший к ней, тут же вонзил лезвие из Рая прямо под её рёбра, поднимая животной силой всё ещё едва живое тело по стволу вверх. Задыхаясь от заполняющей лёгкие крови, она схватила чудовище за руку, пытаясь буквально снять себя с ножа, держащего её у дерева. Бесполезно. Конечно же. Демон лишь скалился в ответ, пока в его голове смешивалась жестокость и гнилая обида. — Ты… — смотрела на него жертва полными боли светло-голубыми глазами. — Ты!.. Демон медленно вытаскивал лезвие, проворачивая, пока из женщины через вяжущую горло кровь вырывался извращённый, очень протяжный и полный боли вой. «Вот, что с вами было бы, — смотрел во тьму себя демон. — Вот, что с вами должно было быть!». Подбежавший замёрзший, словно не замечая «лидера» своего гнезда, тут же впился женщине в щёку, обгладывая лицо до кости. Прочные зубы, поросшие то тут, то там «корой», не откусывали, но отрывали куски кожи и мяса снизу-вверх — щёки, скулы, глаза… Голубоглазое чудовище смотрело на умирающую от болевого шока жертву, даже не осознавая, насколько быстро оно теряло контроль над собой. Зачем оно было там? Ради какой цели? Ради… кого?.. — Карен! Кто-то видел Карен?! — мимо Юника, тащащего по снегу едва живое тело, что он нашёл в лесу, пронеслась коротко стриженная рыжая девушка, несущаяся куда-то в сторону грешников. Основная масса оставшихся заражённых, включая гласящего, скопилась у отходящего всё дальше и дальше лагеря, оставив отстающих одиночек — и людей, и нелюдей — бродить по лесу. Пускай на то, чтобы выкосить добрую половину стаи, у каравана ушло чуть более получаса, силы на сопротивление у него иссекали. Иссекали вместе с количеством голов. — Ты! — окликнул мужчина пробегающую, не поднимая головы. — Отходи назад! — Нет — я должна!.. — Слышишь выстрелы?.. — с западной стороны леса, куда говорящий и оттаскивал тело, всё ещё звучали довольно частые эхо от выстрелов. — Это живые. Слышишь выстрелы здесь?.. — поднял он на неё взгляд, и девушке в темноте блеснули два ярко-оранжевых ореола. — Живым ты нужнее. — Юник! — раздался голос бегущего да запыхающегося Айрона, узнавшего силуэт в темноте. — Твою мать! Мою мать! Вот ты где! А где остальные?! Я добил пару этих мудил по пути сюда, но… Это что, Лобензо?! — указал он на тело, чуть растерявшись. — Неси его прочь! Ты — с ним! — кивнул он девушке. Айрон вопросов не задавал и не спорил. Вручив рыжеволосой девушке свою винтовку, он подхватил раненного Лобензо и, пользуясь своим коренастым телосложением да худорбой последнего, закинул его себе на плечи. Только всё было готово, они уверенным и быстрым шагом ринулись к лагерю. Юник же вновь остался с тёмным лесом наедине, зная одно: тот, кого взяли вместо Уильяма, с Уильямом точно был связан. А это означало, что последний за ним точно придёт. И только бледнолицый двинулся с места, как лез внезапно озарило каким-то странным огнём. Голубоглазое чудовище, завидев знакомое пламя вдали, отпрянуло. Именно с таким — немного белым, даже чуть фиолетовым свечением возникали дыры в головах тех, в кого целил… «испаночка»?.. Да — так он его называл… Из лазерной винтовки. Но отпрянуло то чудовище… от чего? Обернувшись, Ворон обнаружил себя обгладывающим тело только что убитой им женщины на пару с мерзляком. Даже не поедая, нет — лишь откусывая куски плоти прочь. Какой была его последняя мысль? Что он думал, две минуты назад? И сама его жертва… не была похожа на ту, в кого он вонзил нож. Скольких уже он убил? Демон смотрел на свои руки, полностью покрытые кровью, и не мог ответить, однако, к ужасу своему, ничего необычного он в тех действиях не находил и ничего по ним не чувствовал. Он ведь… и хотел убить их? Всех, верно? «Вязко, — пронеслось у него в голове вместе с едким ощущением, облепляющим его язык. — Тепло». Достав пистолет, чудовище прострелило обгладывающему тело мерзляку голову, даже не оглянувшись на последствия, а затем пошло вперёд — на манящий угольками огонь да выстрелы, так или иначе ведущие к биению чужих сердец, биению, чудовищу нежеланному. «Я убил вас». Ворон почти бесшумно шагал по набравшему тишины полю битвы. Там — у реки ещё звучала борьба за жизнь, звучали выстрелы, рыки и вои, но здесь… Здесь тёмный парк был усеян не менее чёрными кровавыми пятнами да человеческими трупами, столь похожими на простые заснеженные тени. Вперемешку с мёртвыми, вперемешку с умирающими, их было, казалось, достаточно, для одного мутанта, что был против них, но… Это ведь точно были не все? Их разорванные одежды, обглоданные лица, выбитые из тела вместе с жилами кости. Слишком мало. Слишком тихо они умерли для голубоглазого мутанта. Замершие в своих странных и нелепых позах, не сказавшие ни последних слов, ни издав последних криков, что он мог бы услышать. Слишком незаметно и бесчувственно ушли Одно из недобитых живых тел тяжело дышало у ствола дерева — заросший кудрявыми волосами да бородой мужчина в грязных одеждах слабо сопел, доживая свои последние минуты. Не имея возможности ни подняться, ни позвать на помощь, он больше напоминал рыбу, выброшенную на берег — пробитая грудная клетка то вздымалась, то опускалась со страшным хрипом. Кажется, он смотрел на голубоглазое чудовище с мольбой о помощи. Кажется, он смотрел куда-то не туда. Выстрел. Ворон медленно шёл дальше, слушая скрип снега под своими ногами, что, казалось, заминало крики вдали, оставляя вокруг лишь мёртвую, безветренную тишину. Он подходил то к живым, то к заражённым, то к уже съеденным, и стрелял. Один за другим, от тёмной дороги к подгорающему, тлеющему от выстрелов лазера лесу. Шаг за шагом. Вдруг где-то среди пепла и снега кто-то, кажется, окликнул его. Демон замер у входа на просторную поляну, вслушиваясь в направлении выстрелов, упавшего дерева да исхоженных поспешных следов. Женские, мужские, детские — они все уходили по направлению уже очень отдалённых выстрелов и света, все бежали. Но — не этот одиночка. Посреди хруста снега и ночной — особенной тишины — это дыхание вызывало настоящий охотничий азарт. Будто жертва, припрятанная специально охотящемуся. Будто заветный приз самому внимательному… Демон скалился в злости, не осознавая, откуда пришёл тот зов, но всё выжидал, понимая инстинктом одну простую истину: никто не может прятаться вечно. Нельзя прятаться вечно. — Уильям! Голос, окликнувший чудовище, прошёл мурашками по всему телу последнего до самого сознания. «О, да… — растянулись уста демона в улыбке. — О, нет… — растянулись и более не могли сдерживать подлый, до жути низкий и глубокий смех. — Ебучий выродок… Снова посмел заявиться ко мне?!». Потянувшись к ножу в кобуре, чудовище медленно и нарочито беспечно обернулось к своей следующей жертве. Демон — как он и думал. Такой же… Ха… Хотя нет. Нет. «Выродок». Обычный желтоглазый выродок. Ещё и, судя бледности кожи, близкий к кончине своей. «Ну, давай… Давай!». Пробираясь сквозь дерби леса, Юник будто будто чуял: настоящий Уильям точно придёт за тем лицемером, что был на его месте. Даже в бреду бурлящей крови, даже спустя годы он всё ещё будет тем, кто способен лишь на глупость из-за жестокости и на жестокость из-за совершённой глупости. «Выследить и отомстить», «найти и исправить» безбожно, только ради выгоды своей. Да — таким был и должен был остаться Уильям из Джонсборо. Стараясь сохранять холоднокровие, бледнолицый смотрел исподлобья на своего противника — демона и грешника безо всяких сомнений. Крепче сжимая и без того тонкие губы широкого рта, напрягая очень худощавые, но столь присущие демонам впавшие щёки. Вытянутое лицо так и тяготело к оскалу, породившему и без того достаточно морщин, но нет — не в этот раз. В конце концов, Господь редко давал более, чем один шанс. И, если уже быть честным с собою, неправильно использовавших тот шанс Господь наказывал очень жестоко. Этот раз… не будет одним из неправильных. Не может быть. — Джонс… — раздалось откуда-то позади чудовища; оно не отреагировало. — Джонс… Скинув с себя очки да перчатки на снег, Юник презрительно взглянул на блестящий в руках его врага то красным, то серебряным нож, и стиснул кулаки. — Да направит Господь руку мою, — сказал он, но в ответ услышал лишь смех. Голубоглазое чудовище слушало ту фразу с презрением, с пренебрежением, недоступным существу, просто «не верящему». Нет — там точно было нечто большее. Бледнолицый мужчина, смотря на окровавленного «Уильяма» не знал, у сколь многих богов то чудовище бывало за свою жизнь. Не видел, как оно воочию наблюдало становление богами самых презренных и последних из людей. Не знал, как знало оно, кем были те самые боги от первого вдоха своего и до создания жизни другой. А также не чувствовал, как оно доказывало своим лезвием и своей рукой всему миру одну простую истину: боги способны истекать кровью. Были и будут. Что уж говорить про выродков, верно? — Я убью вас… — чудовище то ли скалилось, то ли улыбалось, готовясь ринуться вперёд. — Я… Убью вас! В странной мешанине образов перед глазами Эммет — тот, что был где-то в глубине своего и сознания, и тела — отчётливо видел силуэт Юника. То был такой же мутант, как и он сам. Такой же выродок. Такой же чужой для мира получеловек… Эммет видел, а также думал о том, какой была бы подлой ирония, если бы этот незнакомец в жёлтом плаще и оказался тем самым Герцогом, тем самым посланником смерти. А также о том, что миру и не следовало ненавидеть и пытаться изжить выродков. Нужно было просто свести их вместе. Остальное они сделали бы сами. Сначала мир забрал всё у того, кто притворился Уильямом из Джонсборо. Затем — отрёкся от того, кто называл себя Эмметом Джонсом. Ворона же… мир давно похоронил. Голубоглазый демон смотрел на очередного выродка в своей жизни, но видел в нём лишь темнеющий силуэт — видел само непринятие, саму собственную неудачу и свою вину; видел то, что он желал убить больше всего. И он собирался пытаться до смерти. Заметив, как менялся язык тела у противника, делая движения всё более резкими, Юник ещё до рывка Уильяма уже знал: тот сделает ставку на собственную скорость. Разница в росте где-то на четыре дюйма была не пользу голубоглазого — он будет целить не в голову, но, как и в прошлый раз, ниже — в торс. Печень, лёгкие, сердце — все они тоже были вполне себе достойными целями. Оставалось только понять, учился ли он на своих ошибках. Ворон же, осознавая, что скорости его в сравнении с прошлым разом было гораздо больше, рванул рывком вперёд. Два точных шага, больше схожих на прыжки, должны были сделать всё дело. Первый — прямиком к противнику, к его левой руке. Второй — резкая смена направления и прыжок в сторону — под правую с идущим вдоль всего тела врага лезвием. Ни один пируэт или отскок не сможет перекрыть такое. Быстрее. Хитрее. Лучше! Чудовище отвело голову в сторону при первом шаге, уворачиваясь от встречающего удара левой. Как и было задумано, оно тут же согнуло принимающую прыжок ногу и, чуть провернувшись на носке вбок, прыгнуло под правую руку бледнолицего незнакомца. Однако «удар» левой оказался не совсем ударом, но — захватом. Развернув корпус, Юник схватил Ворона за шиворот и, чуть поддавшись вперёд, но остановив последнего. Только голубоглазое чудовище замерло, бледнолицый тут же нанёс молниеносный апперкот правой рукой. В голове едва успело загудеть, а чудовище едва успело открыть глаза, опрокинувшись и упав спиной на снег от силы удара. Всё, что оно успело увидеть — следующий за рывком незнакомца болотно-жёлтый плащ, покоцанный то тут, то там. Всё, что успело сказать, наверняка звучало бы очень даже предсказуемо, если бы хоть слово можно было бы разобрать. Дальше был ещё один удар. Юник, схватив врага за ворот, впечатал того в ближайшее дерево, вдарив коленом под дых. «Не дай ему уйти! — закричал изнутри голос всеми демонами Ада. — Не дай ему уйти!». Уильям попытался подняться, но бледнолицый, уперев руки в дерево нанёс удар ногой. И ещё один. И ещё один. «Не дай ему уйти!» — всё кричал голос, а удары становились всё менее точными, менее расчётливыми и людскими — животными. «Не дай ему уйти!» — повторял голос, брызжа слюной. Как и большинство боёв Нового и Старого мира, тот был лишён и пафоса, и затяжного противостояния. Последующий удар прямо по челюсти в мутнеющем взгляде Ворона мгновенно завершил для последнего ту очень долгую ночь, заставляя его перед отключкой прочувствовать боль всеми жёлтыми зубами и прокусить ими же себе язык. Змей же, согнувшись у дерева, дышал тяжело и растеряно. В его глазах больше не было холода, не было Миссии или уверенности в Нём. Нет — только ненависть. Только голод. Какой позор. Выровнявшись, он отряхнулся и, надев обратно перчатки, потащил тело без сознания в сторону лагеря. «Судьба — не иначе», — так всё казалось ему. Возможно. Возможно, нет. Впрочем, в одном он точно был прав: тем ударом, завершающим ночь, он также начал и нечто большее…