За день до нашей смерти: Lost

Pâro — ощущение, что все, что вы делаете, всегда в каком-то смысле неправильно.

Что вы едите, но не можете съесть ничего полезного.

Что говорите, но не можете сказать ничего, что не вызвало бы проблем.

Что живёте свою жизнь, но не можете жить её так, чтобы это не травмировало

и не приносило боли ни вам, ни любимым, что вас окружают.

И это ощущение заставляет вас задаваться вопросом:

есть ли какой-то очевидно правильный путь вперед, который видят все, кроме вас?

Джон Кёниг, «Словарь неясных скорбей»

Главная ложь того, кто живёт во снах –

вера в то, что кошмары его когда-нибудь закончатся.

Люциус к Первому

Редкий снег медленно падал на спящий Монреаль. Утром четверга Ворон стоял у одинокой ямы в дворах, что когда-то должна была стать фундаментов дома, наблюдая холодный, безжизненный рассвет. В глубине ямы нелепо и перекручено лежало тело одного мужичка-охотника — очередного «Эммета Джонса», что он скинул вниз несколькими днями ранее. Кажется, навыки выживать спасли его на какое-то время — сломанные ноги и руку он смог перебинтовать своей же одеждой. Но вот потеря крови и гипотермия в ночной холод сделали своё. В то утро на дне ямы лежал уже вовсе не человек. А полуживое, едва двигающееся и даже едва дышащее зараженное тело. Сломанные конечности посинели и начали медленно отсыхать. А тех целых, что остались, не хватало даже для того, чтобы нормально перевернуться. Лежать и, хрипя, умирать — вот и всё, что оставалось. Час, другой… В конце концов, из-за стены одного из домов появился замурзанный низкорослый мальчишка, разодетый в одну великоватую ему джутовую рубаху. С осторожностью, даже с опаской поглядывая то на перебежчика, то на яму, он медленно шёл вперёд, подходя всё ближе и ближе. — Вы — Калеб? — обратился грязный мальчишка к мужчине. — Вам холодно? — Пф… Нет, — Ворон улыбнулся он предположения своей бледноты — давненько он такого не слышал. — Нет, мне не холодно. Солнце вижу просто редко. — А-а-а, — заулыбался по-детски черноволосый. — Вам тут, это… Проводник передать просил, — достал он из сумочки письмо. — Верно, — взял Джонс из рук письмо. — Но ты ведь даже не узнал, Калеб ли я, — перебежчик обернулся на мальчишку, и свет попал на налитые красным яркие глаза. Улыбка исчезла с уст собеседника. Капилляры у Эммета часто и легко лопались от давления после посещения «гнёзд» — да. Но вот заживали долго. — Я назначал здесь… два часа назад, — мальчишка потянулся к письму, похоже, пытаясь забрать его назад, но Ворон, прочтя бумагу, беспечно бросил её на дно ямы. — С каких пор Проводник посылает шпану вместо себя? Что он тебе сказал? — Он… — Не выдумывай только. Я ведь всё равно увижу его. И узнаю. — Сказал, что разбирается со своими делами. Говорит, «один из его кормильцев отвернулся спиной, если не членом» к нему. — Правду говоришь, — улыбнулся Эммет. — А что в письме было, скажешь? — Я… Но ты же только что?.. — Да. Но я спрашиваю тебя. Стань сюда, — указал Эммет на точку рядом с собой. — Стань, — и повторил, когда замурзанный посыльный засомневался. Мальчик стал рядом с перебежчиком у одной из близких к яме стен да взглянул вниз. Зрелище полумёртвого заражённого тело пугало и завораживало юный разум одновременно. Но главное — сковывало. Эммет же, глядя ребёнку в лицо, посчитал любые другие слова излишними. Прищурившись, он лишь кивнул к своему собеседнику, чтобы тот говорил. То, что подобные «посыльные» всегда смотрели в письма, он знал слишком хорошо. — «Получеловека, о которым ты спрашиваешь, не видели ни одни из моих глаз. О получеловеке, о котором ты рассказываешь, не слышали ни одни из моих ушей. Мои рты говорят мне, что либо он не существует, либо его здесь нет». — Отличная память. И что ты скажешь? — Не знаю. Говорит правду? Я такого, как вы ищете, не видел. И из наших никто не видел, — под «нашими» мальчишка имел ввиду детей-сирот, что часто держались вместо в стенах служебных тоннелей метро. — Плохо смотрите, — посыльный хмыкнул в ответ. Небольшой ветер поднялся гудеть меж домами, полностью встало солнце. В игре света и теней линии ямы выглядели даже красиво, пока мертвец в ней казался застывшим объектом искусства. Как раковины, застрявшие в камне. Только ужаснее. Откровеннее. — А что до других приезжих? Чужаков из далёких земель или?.. — Не таких, каких ты ищешь. Точнее, есть один, — мальчик всё ещё заворожённо смотрел на мертвеца холодным взглядом. — Он ещё поза-позавчера попался с одним на… — Лицом схож с девкой? — Схож, — отвлёкся тот. — Откуда знаешь? — Это — мой. Ещё есть? — Говорят, недалеко от одного из мостов стал караван. Там есть. — Поздновато уже для караванов. — Это один из последних. И маленький он очень. Половина или больше должна ждать уже там, где потеплее… Либо просто маленький такой — не знаю. Но с охраной там чужаки есть, да. Те ли они, которые тебе нужны?.. — Посмотрим. Колёса они себе закупали?.. Шины? — уточнил Ворон в ответ на немое молчание. — А. Не… Не знаю… Вроде бы. За таким не следим. Но таблеток не покупали. — Ясно, — Ворон полез в карман и дал мальчишке с пяток гильз. Последний слегка наклонился в благодарности. — Скажи Проводнику, чтобы в следующий раз приходил сам. Процитируй, как и мне, что я знаю источник его проблемы и отлично знаю решение. Если заинтересуется — пусть не выёбывается и находит меня лично. И вот ещё. Это вручи Лину Шелдеру, — протянул он письмецо и набросил ещё несколько гильз сверху. — Пусть проверит. Посыльный кивнул и быстро убежал прочь с холода, пока Эммет оставался всё у того же ямы. «Караван, — думал он. — Южные крысы подзатисались между торговцами?.. Может быть, — смотрел он вниз. — Но… Этот ублюдок в плаще уже был здесь… Этот уже здесь. Если они и не придут сегодня — лучше быть готовым… И навести справки».

***

— Н-на, сука! Звук ножа, пробивающего тело, разбудил спящего на Пилах Альвелиона. Разлёгшись, как и всегда, прямо среди толпы, парень очнулся от резкого толчка. За ним последовал ещё один. И ещё один. Нож вонзался буквально в нескольких дюймах от парня — прямиком в лежащее рядом с ним тело. Вонзался быстро, хаотично, но очень глубоко. На какие-то несчастные несколько секунд инквизитора сковала паника и неожиданность. Чувства, позорные, даже бесчестные для настоящей руки силы Чёрного Золота. Парень прекрасно понимал, глядя на то брыкающееся и неразличимое в полутьме тело: будь это нападение на него — он был бы уже мёртв. — Твою мать! Блядь! Когда же цепи из холодной стали отпустили сознание Альвелиона, он, уже изрядно испачканный чужой кровью, принялся отпихиваться от тела, пытаясь встать. Нападающий — грязный и неприметный мужик, такой же, каких было сотни и сотни в том метро, даже не обращал внимания. Двигая руку за отпихнутым случайным человеком, бил. Бил, бил, бил и бил, а затем ещё бил. Люди вокруг, попросыпавшись, лениво отворачивались от действа, отходили, нет, отползали на считанный фут, лишь бы их не забрызгало кровью. Ни криков, ни паники, ни вмешательства — ничего более. — Какого хрена?.. — шептал инквизитор, смотря на резню перед собой. — Зачем?! — чтобы потом, проверив наличие пистолетов на себе, ринуться разнимать драку. — Стой! — вдруг схватили его из-за спины руки Виктора, что, как и днями до этого, дремал в той же куче. — ¡Suéltame! ¡Suéltame, perra! ¡Te mataré, imbécil! — Не лезь, говорю! Это я — Виктор! Не лезь! Вдарив тело ещё с десяток раз, нападающий бросил нож на землю, вытер кровь с замурзанной колючей бороды, а затем, как ни в чём и не бывало, поднялся и пошёл прочь, низвергнув убитому напоследок полную ненависти фразу: «Выродок сраный». Альвелион посмотрел на изувеченное тело в непонимании. Он отчётливо осознавал, что понять то, человек ли то был или tsitsimime, уже не представлялось возможным. Лицо было изрезанно из изломлено вдоль да поперёк. Выколотые глаза стекли по щекам, смешавшись с кровью. Прорезанные много и много раз насквозь красные щёки обнажали белые зубы. «И где здесь выродок, а?! Где?!» — задавался вопросом инквизитор, всё ещё удерживаемый Виктором. — Зачем ты меня остановил?! — гаркнул он на старика. — То шо не твоё это дело, — шикнул старик. — Пусть этот уходит… От кого бы он ни пришёл, — указал он на удаляющуюся фигуру. — И скажет всем, что убил того, кого хотел. Или кого сказали. Альвелион ещё раз взглянул на обезображенное тело. «Человек, кем бы он ни был на самом деле, лишился жизни… ради чего? И, самое главное, из-за кого?.. А если это был я?.. То есть: если этот ублюдок думал, что убил Джонса, потому что за ним всё время хвостом ходил я?..». — Отвратительно, — выбился он наконец из хватки и тут же полез проверять, на месте ли была его винтовка. — Как есть. Этот уже помер всё одно, — указал Вик на убитого. — А ненависть или месть — всё одно ото всё тебе ничего не даст. — Этот ублюдок мог убить и меня вместе с «выродком». На всякий. — Мог, — кивнул Вик. — Но вряд ли стал бы. Я бы больше боялся тех, кто придёт сегодня ночью. — А? — Альв оттёр с себя кровь, потихоньку возвращаясь к спокойствию. — Иди-ка ты… Четверг уже «сегодня»? — Думаю, да. Костями чувствую — светать скоро будет. И лучше бы быть готовым. Уже решил, что будешь делать? — А ты откуда знаешь, что мне нужно что-то решать? — Потому шо ты ещё здесь. Парень замер, глупо таращась на старике. Мысли в голове не собирались в хорошие. Не собирались в правильные. «Ну, да. Ещё здесь, — думал он. — Наверное, это и вправду очевидно — что я решил что-то делать, раз я ещё здесь… Знал бы я ещё, что именно. Был бы хоть уверен…». — Знаешь, кое-что мне это всё напомнило. И всё это… И ты, — он подошёл к трупу и бесцеремонно забрал тёплую куртку да ботинки, лежащие рядом, и надел на себя. — Пошли. Пройдёмся. Покажу кое-что. И они молча пошли по утренней темноте туда, куда Вик вёл. Шли тихо, даже с опаской, обходя то ли людей, то ли мёртвых, то ли просто призраков прошлого. Небоскрёбы сменились низенькими офисными зданиями. Они — невысокими общими жилыми зданиями. А те — частными домами с кучей голых, будто бы режущих тёмное небо на куски настоящей тьмы деревьев. Однако, чем выше поднималось усталое солнце на свою рутинную работу и чем дальше на север, как понял инквизитор, они шли, тем больше он видел следов чего-то… неправильного. Как пожара, разгоревшегося везде и сразу. Где-то у домов были обуглены крыши. Где-то странной формой поплавило когда-то резиновые пешеходные дорожки. Где-то на месте деревьев стояли только их сгоревшие да закаменелые остовы. И чем дальше — тем больше было той черноты. Больше огня. В конце концов, они вышли к огромным цилиндрическим скелетам прошлого. Сгоревшие, будто разорвавшиеся изнутри полые резервуары напоминали искорёженных чудовищ, замерших в предрассветной темноте. Охотничьих, диких и бесшумных, плоских и очень широких, будто выжидающих момента на то, чтобы ударить. Когда же солнце принялось сжигать всё оранжевым, они обнажили свои почерневшие зубы миру, свои раны и шрамы, свои ужасы и уродства. Виктор вёл молча. И через город, и через тот индустриальный сектор, коими были окружены резервуары, и к самому заводу, что стоял посреди тех призраков. В конце концов, они с Альвелионом пошли на вышку, стоящую у остова одного из неразорвавшихся стальных склепов. В отличие от других, он был узким и высоким, больше похожим на башню. У инквизитора были мысли о том, что старик хотел ему сказать. Но чем глубже он уходил в сердце того прошедшего огня, что замечал среди близлежащих районов, тем больше хотел услышать и увидеть всё вовремя… Или же просто не желал нарушать тишину. Он смотрел. Путь наверх оказался долгим, но стоящим того. Пока Виктор, опёршись на перила, переводил дыхание, Альвелион разглядывал черноту от гигантского пожара. Будто тень, бегущая от солнца, она стиралась годами да ветрами и пряталась в самых незаметных местах. Сливаясь с грязью, застывая странным узором на металле, пряча от мира масштаб того нечеловеческого, превосходящего своей силой саму природу огня. Инквизитор смотрел, вслушивался, и будто видел. Эхо сгоревшей власти. — Ох… Ё-моё, годы ж правда уж не те, что раньше были, — Ну… Фух… И как тебе вид? — инквизитор молчал, не желая говорить то самое «страшно». — Да. От и я о том. Вик осел на ржавые перила и указал инквизитору сесть на противоположной стороне маленького смотрового выступа. Железные трубы завода, полные гари, гудели холодным ветром. Где-то бился металлический прут о стену. Тряслись от случайных порывов редкие уцелевшие стёкла. Скрипел металл. — Веришь али нет, а раньше они не особо были неприветливы к чужим. В самом начале, как они ещё только занимали эти метрошки. Да и людей было больше. — Тогда это было ещё целое? — кивнул инквизитор в сторону резервуаров. — Ага. Было. Сгорело ещё до того, как я… Как мы с Марічкой появились здесь. Местные болтают, взрывы были таким, что сигнализация включалась на машинах даж на западе от острова. А огонь светил чёрно-оранжевым солнцем много и много ночей подряд. «Самые громкие взрывы в нашей жизни», — улыбнулся старик, — многого они не слышали… Знаешь, что пошло после того, как огонь сошёл? Что произошло? — оглянулся Вик на Альвелиона. — Ничего. Ни помощи, ни чуда, ни даже суда. Только холод. А с ним — и мысль, шо из этой подземки им уже не особо выбраться. Машинам не на чём ходить. Инструментам не на чем работать. И они пошли караванами к чужим. Кто мог себе позволить — те ж перекупали шо-т и жили хорошо. Кто не мог — голодали. А потом и в Альберте всё погорело. И когда станция электрическая на плотине — наша, в Раю — когда её обрубили… Нужно ж было идти ещё дальше. Брать ещё дороже. Ненависть к чужим… бач, появилась вовсе не от того, что она… была… Как бы тебе это…. Не от причины для ненависти. А от обиды, что у себя ничего больше не осталось. Это ж всё, — махнул он куда-то в сторону, — только маска. Злоба… да на самих себя. — Глубоко для пропитого старика, — Виктор улыбнулся. — Кем бы был за океаном? Ты рассказывал о войне, охватывающей твои края, но… — Не войне. Войнах. Время ото времени. Я был в разных местах. И шкетом был, у которого в гузне одно только шило, которому понимать ничего не хочется. И цивом был… Гражданским, то бишь. И в пикселе*. Так шо… «Самый большой взрыв в жизни», — улыбнулся он. — Пускай он им таким остаётся. — Почему закончил здесь? — Почему ходят караваны? Все мы тогда думали, что есть место где-то лучше. Я сдался, когда увидел, что ничего больше не осталось. А оказалось, шо так оно везде. Когда крысюки пришли сюда, все поделились на две части: на тех, кто мог взять оружие в руки, и на трусов. Я пообещал одному человеку давным-давно, шо больше не возьму в руки пушку. Что не убью больше. Так шо нас — много кого из нас — сослали далеко-далеко. — В Рай? — вдруг понял инквизитор. — Угу. Следить, чтобы этим подземным хоть какая-то энергия была, раз тут всё погорело. А как крысиная банда нашла и обрубила кабеля… Ненавидеть начали нас. И когда война закончилась — никого назад так и не позвали. Не приняли. И меня б, если б не Мария. — Скучаешь?.. В смысле: по ней? По Раю? Или по тому месту за океаном? — Да. По всему сразу. Но что-т уже и не вернуть. Что-т, ты сам видел, сгорело уж полностью. А океан… И скучаю, и, по другой стороне, не знаю, надо ли. Вдруг там хуже? — горько усмехнулся старик. — Теперь же ж все думают только так, правда? «Маска, — думал Альвелион, смотря на то, как рассветное солнце поджигало пустые резервуары. — Ну, да. Только жить с ней от этого не легче. Чужой ты или свой, а просыпаться…». — Я знаю, что то ж место, откуда ты пришёл, получше, — перебил его мысль Вик. — Знаю, какое оно. На чём стоит. Пернатый болтал мне про «южную складскую площадь размером с весь Техас»… Удачно описывал, как понимаешь. Но… Все цели. Все стремления могут вспыхнуть также ярко, как вспыхнуло всё здесь. И что останется… — Будет стоять так, как и стояло, — ощетинился инквизитор. — Но чьим оно будет? — Это уже будет нашим делом, чтобы разобраться. — Эх… Ты не кричи. А слушай. Я ж говорю чьим, но имею ввиду не хозяев новых. А это, — указал он на лицо. — Маска. Способ что-то закрыть. Будет такой же, как и здесь. Как и у пернатого. Как и у меня. — Зачем ты мне это говоришь? — Хочу, шоб ты понимал… Чтоб… Что осталось здесь… Только следствие. Не знаю, как тебе это сказать… Имей, за что зацепиться, если всё ж таки всё сгорит. А то за маской… можно и потеряться. И на том они замолчали, оба слушая ветер и думая о своём. Инквизитор хотел бы и воспротивиться с молодой крови в том, что это был выбор человека — быть мудаком к любому чужому или нет. И согласиться из-за мудрости слов, потому что лишение действительно порождало злобу, как он видел много раз — тоже хотел. Но, попадая в то противоречие, выбирал просто молчать, боясь ошибиться с выбором. Виктор же молчал, потому что ему было нечего больше сказать. А если и было — говорить это было незачем. — Ладно, пошли, — махнул он рукой. — А то становится холоднее. *Пиксель — пиксельный камуфляж, один из типов военного камуфляжа, применяемый в регулярных армиях стран с 1984-го года

***

— Ты откуда это прёшься, урод?! — охранник вечерней смены на выходе из станции Берри-ЮКАМ оказался совсем не тем, кого Эммет ожидал увидеть в тот день. Грузный лысеющий мужчина с шепелявящим голосом, не под стать телу, был отнюдь рад выродку, зашедшему в его царство. — Что-то я не помню, чтобы твоя рожа выходила через эту дверь! — Будь в метро всего один вход да выход и на нём бы всегда стоял ты — видел бы, — отмахнувшись прошёл мимо Эммет, таща в одной руке пару малых канистр. — Хотя… нет. Даже тогда — нет. — Новое правило, — схватила перебежчика мясистая рука, указав на прибитую доску. — Заходишь — плати. Выходишь — плати. Эммет, силой подтянутый к собеседнику, лениво повернул голову. У выхода из бетонно-окопной коробки, в кои превратились почти все «официальные» входы в метро, висела доска объявлений. Соседствуя с мешками с песком, коими были заложены те щели, которые не удалось залить, да с солдатской печуркой на паре кирпичей, она вещала различным входящим правила и новости этого места. — «Пришлые и чужаки платят двойную плату за вход», — медленно выговорил Эммет. — Я тебе теперь приблуда, а, Грант? Чужак? — Ещё какой, — отошёл охранник на пару шагов, заграждая собой проход дальше. — Только древний. Живучий и уродливый. А платить ты будешь за того пацана, что за тобой хвостиком виляется. Он уже зашёл. Но не заплатил, — кивнул Грант в сторону бара. — Или будешь мне лапшу вешать о том, что он местный, просто от сварочника такой медный? Или в дёготь упал? — второй охранник подошёл от тяжёлой входной двери и баррикад, заслышав разговор. — Плати, пока не набили тебе ебло так, что глаза заплывут полностью. Хотя от него явно ожидали другого, Джонс, чуть покосив взгляд на доску, достал мешок с гильзами. Кивнув головой в знак вопроса к Гранту о сумме, он покорно отсыпал в пустую тарелку рядом с печуркой столько гильз, сколько стоил бы проход для одного «пришлого» и одного «местного». — День, когда ты потребуешь с меня, как с чужака, — говорил он под звенящий монотонный шум, — или день, когда на этой доске снова появится хоть одно слово о «выродках», будет для одного из нас последним, Грант. Кто бы ни устанавливал здесь правил. — Знаю, — коротко ответил мужчина. — А пока её нет, придётся по-старому. Двигай. Воздух снаружи, что веял леденящей прохладой, был прихлопнут тяжелой дверью. Бетонный блокпост, созданный на руинах прошлого входа в станцию, оставался позади единственным тёплым светом, манящим из небольшого окошечка в двери. Джонс пошёл вниз по ступеням, подмигнув какой-то фигуре, сидящей у входа, дверь наружу заперлась, и ночной город вновь накрыла тьма. «Чтобы каждая собака, каждый пьяница и каждая шлюха знала, что в следующий четверг в баре будет пить Уильям из Джонсборо», — Альвелион стоял у стойки бара в вечер четверга и всё перебирал в голове те слова вперемешку с кодом по радию. Концентрация алкоголя в воздухе, как и все предыдущие недели до этого, резала и обжигала нос. Едва-едва ощутимый сладковатый запах содержимого чьего-то желудка и мочевого пузыря вперемешку сбивал с мыслей. Среди гама из сотен вязких голосов, среди шума бьющихся друг о друга деревянных, железных и, если брать что-то, действительно стоящее питья, стеклянных стаканов, само понятие мышления просто растворялось — падало оглушённой теми звонами рыбой на самое дно той самой тары, что всегда хранила пару капель алкоголя. «Не иначе, как дыра». — Красавица! — раздался голос позади. — А я-то думал, мне больше тут тебя не видеть! — в tsitsimime, пошатываясь, врезалась подпившая женщина, из-за чего тут же была схвачена за засмоленные русые волосы и запущена в ближайший стол. — Пошла нахер!.. Так вот, — отряхнулся Эммет. — Что же ты решила присоединиться сегодня? — Всё нарываешься на неприятности? — зло ухмыльнулся Альв, завидев на лице Ворона кровоподтёки и неглубокий, но всё же достаточно заметный и уродливый порез на правой щеке. — Откуда это? — Не поверишь. На свидание неудачно сходил, — tsitsimime вальяжно прошёл мимо собеседника и встал прямо у стойки, взглядом проверяя у того застёгнутую кобуру ножа да отсутствие каких-либо пистолетов — бывали и случаи, когда враг оказывался ближе, чем предполагалось. Настроение, учитывая ситуацию и с Золотом, и с Лилией… и с тем случайным мужчиной — со всем этим оно было не особо шуточное. Да — Альв и до этого попадал в неприятности. До этого видел натуру человека. До этого прекрасно знал, что жестокость Эммету — штука привычная. Для полулюдей — даже необходимая. Словно бы их мучала жажда по крови время от времени. Но жестокость, что порождала только большую жестокость… Но кровь ни в чём не повинных людей только ради крови… Парень смотрел то на Эммета, то вокруг себя, и понимал: именно это он и желал искоренить. Именно такие — все до одного — и должны были поплатиться в своей жизни рано или поздно. Но кто были эти такие – кто был виновен первым — этого он не знал. Так что чувствовал себя отвратительно. Будто бы ненавидел всё подряд. И себя самого. — Да, ты прав. Не поверю, — Альв подошёл и тоже замер рядом. — И на каком из них тебе твои «поворотники» поставили? — указал он на глаза. — А то слишком много, мне кажется, у тебя свиданий было. — О, и ты слышал. Ну, да. Бывает. Ты только не ревнуй, — взмахнув плечами и улыбнувшись. — Пью и просыпаюсь в одной кроватке я только с тобой. В этот месяц, — Ворон указал парню на стул, что был вторым справа. Не медля ни секунды, Альвелион схватил Джонса за плечо и усадил на «его личное» место — второй стул справа. — Эй, блядь! Какого чёрта?! — Ты, вроде, говорил, что каждый, кто займёт это место, будет вынужден… — Бухать со мной! — прорычал «демон», перекрикивая музыку. — Да. Бухать с тобой. «Вусмерть» и «насмерть», и всеми прочими способами. Вот и занимай своё грёбанное место. Я сегодня пас. Выражение удивления и непонимания несколько долгих секунд стояли на гримасе перебежчика, чтобы потом вновь смениться лёгкой ухмылкой. Смотря на серьёзность Альвелиона, Ворон лишь удивлялся — неужели, он сам тоже был когда-то таким? Вряд ли между ними было более десяти лет разницы, но… Неужели, когда-то?.. Впрочем, ему сегодня было всё равно. — Пиздец, ты скучный, — Джонс привычным движением подозвал к себе бармена. — Ход-то хитрожопый и прикольный — да, но… Врезать бы тебе. Помня прошлую неделю, Эммет не рассчитывал на появление кого-либо ещё в тот четверг в свою компанию. «Золотые шлюхи вряд ли зайдут сами, — размышлял он. — Слишком громко будет и слишком много их нужно, чтоб такое провернуть. Скорее всего, пошлют какого-то зайца… Посмотреть, кто ж тут, блядь, сидит. А, как увидят меня… Захотят попозже встретиться в менее малолюдном месте. Там и поговорим». С другой стороны, вряд ли это было бы так просто. В Жаждущем Аиде в тот вечер было довольно многолюдно. Особенно — для надвигающейся зимы. И слова паренька о караване, что отправлялся с далёкого севера на не менее далёкий юг — в Техас, звучали довольно громко в той толпе. Пользуясь случаем, караванщики использовали чуть ли не последнюю возможность отдохнуть в оплоте той цивилизации, что всё ещё позволяла себе рисковать жизнью и производить отвратительного качества алкоголь. Отдыхали уже второй день. Несколько десятков мужчин и женщин вдобавок к основному среднему числу посетителей и без того делали раздражающий гул невыносимым, но были среди незнакомцев и чужаки, одетые да снаряжённые явно слишком легко. Эммет прекрасно осознавал: отличить Золото будет сложно, если они того захотят. Загар вполне можно принять за грязь. Кевлар под курткой — за слишком плотную ткань. Пистолет во внутреннем кармане — за потаённую спасительную бутылку горячительного напитка. С хорошими наёмниками было бы трудно быть в чём-то уверенным. Однако хороши ли они? Преследователя-выродка нигде не было видно. Оружия же у приезжих — его, наоборот, было даже меньше, чем обычно. Джордж немного задерживался где-то за стойкой, так что перебежчик снял винтовку и привычно вдарил прикладом о стол прежде, чем положить перед собой. Это сработало словно заклинание. Заклинание, опаздывающее на четыре минуты. — Ты же знаешь, что то, что ты делаешь, это самоубийство, да? — Альвелион покрутил на стойке подъехавший к нему железный стакан так, как будто для него в мутном алкоголе через пару секунд должна была проявиться истина. — Я имею ввиду: в итоге. Учитывая приказы, тебя наверняка попробуют взять живым, но только затем… — …чтобы доставить в какую-нибудь пыльную хибарку или, знаешь, такой красный амбар с белыми полосам да одной лампой на голом проводе и развлекаться, пока я коньки не отброшу? Да. Не смотри на меня — вы и раньше так делали. Что можно было бы ожидать от наёмника Чёрного Золота? Что он встанет на сторону «своих»? Что сделает противоположное? Что вовсе не станет вмешиваться? Эта неясность бесила не меньше, чем показушный холод во взгляде. Показушный — потому что в те секунды в Раю, когда мордашка Альвелиона была вся испачкана кровью, жилами и остатками мозгов, холодом от него и не пахло. «Если бы золотые мудаки и пришли, — размышлял Эммет, — если бы были знакомы с красавицей или распознали своего… то точно дали бы хоть какой-то сигнал. Прислали бы связного. Никто здесь не знает, что он из Золота. Так что если он сам ещё не установил контакт со «своими» — не такие уж они ему и свои». Когда Золото объявило Техас и Луизиану подконтрольными территориями, там сразу установили модель власти, схожую со Старыми Штатами — одиннадцать человек получили звания Кардинала, одиннадцать человек получили территории и людей, подконтрольных только им, одиннадцать человек служили противовесом и поддержкой одновременно одному более высокому чину — Отцу. Однако это означало и то, что люди одного подчинения и люди другого были совершенно разным Чёрным Золотом. Нередки были случаи стычек; более редкими и тайными — торговля людьми и землями. Феодальные акценты вполне, казалось бы, демократической и выверенной системы правления проявились в самом ярком своём виде. — Это только в том случае, если отряду правильно поставили задание, — демон ничего не ответил и немного надпил со стакана, осторожно поставленного Джорджем, думая о том, что с алкоголем следовало бы повременить. — «Обезвредить и доставить всех в Картрайте». — Какой официоз… Они за окно выглядывают вообще, или всё приказы пишут? — Эта формулировка говорит о том, что у них нет наводки. В лучшем случае — имена. Потрет Уильяма из Джонсборо достать было бы трудно. Не говоря уже… — Проще, чем кажется, — ухмыльнулся Джонс, пропуская мимо ушей дальнейшие рассуждения. Если речь шла об Айви, то их портреты были у Эволюции и обновлялись с завидной регулярностью. Что же касалось Уильяма… Наверняка всё тоже было проще, чем казалось. По крайней мере, его изображение четырёхлетней давности они точно смогут достать. — Думаю, много думаешь, — Эммет надпил ещё. — Думаю, ты ведёшь себя, как идиот. Хотя стоило бы действительно подумать. — Думаю. И знаешь, что? Думаю, что стоило бы не вести себя так, будто тебе уже за пятьдесят. Не учи меня, а? — он взял свой стакан и цокнул о стакан парня. — Вздрогнули. — Алкоголь не… — Алкоголь сделает из тебя менее раздражающего сукина сына и ненадолго сдержит закрытым твой рот, чтобы у тебя было время «на подумать»… Как ребёнок, серьёзно, — на лице мужчины возникла издевательская полуулыбка, — лишь бы отгавкаться. — «Отгавкаться»? Так, может, перестанешь каркать и нормально объяснишь, на кой чёрт тебе это нужно? Твои игры? Tsitsimime нечего делать у Золота. А в то, что тебе так не пле… — Я не ожидаю от собачки какого-то понимания в подобных выборах. — А в то, что тебе так не плевать на убийцу и наёмника, я не поверю. Да и с чего бы? — Ворон молчал. — И что ты делаешь сейчас? Если думаешь справиться со всем отрядом один — так ты много мнишь о себе, получеловек. Хочешь сдохнуть — так я могу тебе пустить пулю в голову прямо сейчас. Чтоб не оттягивать неминуемое. — Нехрен тебе меня понимать. Ты был в том же доме в Катрайте, что я. Видел всё то же, что я. Только это нихера для тебя не изменило. Всё так же служишь. Всё так же выгораживаешь своих грёбаных хозяев и этого Падре, в рот бы он имелся. Хочешь помочь — не мешай. Хочешь помешать — давай решим всё сейчас и быстро. А, нет. Не решим. Ведь я уже давал тебе шанс. Ты выбрал ничего не менять. И сейчас — сейчас для тебя ничего не меняется. Пока твои дружки шагают где-то по метро, ты остаёшься старым-добрым собой. Думаешь, оставайся ты в Картрайте, вот эти твои золотые братишки, что сейчас едут сюда, не пристрелят тебя с Уильямом вместе? Что они — все они — не сделают тебе ничего просто за то, что ты знаешь что-то, что знать нельзя?.. Пф… — Альвелион смолчал, чувствуя некое замешательство. Мысль о том, что людей, знающих тайну и Золота, и Эволюции, должно быть как можно меньше, была даже слишком хорошей. А с потерей влияния у Генриха… — Впрочем, какое тебе дело, а? — отвлёк того Джонс. — Сейчас-то они не за тобой придут. И шкурке ничего твоей не угрожает. Если не вмешаешься. Наступила полночь. За час молчаливого ожидания, парень даже начал находить в шуме некую долю медитативности. Когда он вслушивался, действительно вслушивался в тот гам, то находил странную, глушащую практически всё тишину, мелькающую в нём на считанные мгновения. Будто бы цоканье стаканов звучало чуть короче, чем должно было; будто бы паузы между фразами были слишком длинными. Тишина словно была той самой линией времени — столь громкой и отчётливой оттого, что вечной. Меж сплетен, меж споров, меж тостов, меж ругани, меж гула ударов, меж звона кружек и рюмок, меж скрежета стульев — именно так протекала секунда — тишиной. Все мысли наёмника о планах Ворона, что прошли за несколько дней кучу теорий и фильтраций, сводились к тому, что он попробует загнать отряд Золота в ловушку и уничтожить. «Джонсу не было известно о том, что отряд наверняка не знает внешнего вида Уильяма. Также ему неизвестно о том, сколько в отряде людей и каких именно. Он знает, что некий Уильям из Джонсборо нужен им живым. Единственно верное объяснение такого хода — стать «призраком» — это то, что он попытается либо обманом завести отряд в ловушку, либо сдаться для каких-то своих целей. Встревать в прямую конфронтацию… было бы самоубийством», — по крайней мере, парень так считал. За сим и был рядом — либо убедиться в том, что он прав, либо увидеть завершение «легенды». — Я не хотел, чтобы разговор пошёл так, как пошёл, — начал вдруг инквизитор. — Но ты не делай вид, будто меня это не заденет. Я здесь, а это уже значит, что это касается и меня, и… Какая это стопка? — Всё ещё первая, — наполовину пустой стакан, цокнул железом от щелбана. — Да ну? А традиции? — Ворон смолчал. — А устои? А как же «каждый, кто куда-то там сядет»?.. — Мне нравится, как в твоей натуре собачки проскакивает человек, испаночка. Пропорции были бы идеальны, если бы ты знал команду «умри» или, хотя бы, «захлопнись». Сам усадил меня сюда, так что не возникай. — Знал бы я, что ты стал трезвенником… Всё равно не упустил бы возможности посадить тебя на твоё место, — Ворон зло ухмыльнулся. — У меня есть идея. Скажи… — Знаю, что это для тебя новый опыт, но мне об этом рассказывать не обязательно. — Скажи им, что Уильям уже мёртв, — настоял на своём Альвелион. Эммет же смотрел на парнишку со странным одобрением во взгляде. Отчего — последний даже не догадывался. — Я думал об этом, — кивнул он наконец. — Но, на деле, план звучит так себе. Ты бы поверил, если бы я тебе это сказал? — Нет. Но если бы мне сказал это другой инквизитор… Даже, если бы не смог достать головы или другого подтверждения — да. — Это в том случае, если они вообще захотят тебя слушать. Не ты ли говорил, что вы, если не служите одному и тому же херу, сразу друг друга цапаете?.. — Ворон достал Jones 1911 и положил на стол. — Да, — Альвелион, словно повинуясь невидимому сигналу, сделал со своим Colt Homelander то же самое. Кто бы ни пришёл, а лучше этому кому-то было думать, что всё оружие на столе. — Ну, вот. Так что сиди, если уже так хочешь посмотреть, чем закончится, — указал он на выложенную пушку. — А нет — не подставляйся. Прошёл ещё примерно час. Было всё ещё тихо. Перебежчик знал золотое правило о так называемом «тёмном времени» — всё, что связанное с человеческим вниманием, лучше было проводить в промежутке от трёх тридцати до пяти по полуночи — буквально за десятки минут до этапа усыпляющих рассветных сумерек. Ожидание первых лучей солнца всегда расслабляло человека — заставляло думать его о том, будто бы всё уже закончено, будто бы ночь пережита, а утро, словно слепой спаситель, просто не позволит никого тронуть под своими лучами. Многие попадались на правило тёмного времени, многие умирали, хоть и многие были о нём в курсе. Однако оно всё ещё оставалось актуальным. И Ворон прекрасно знал, почему. Именно из-за того знания он и не позволял себе подлую мысль: «А вдруг меня это не коснётся». Раньше или позже, в эту неделю или в следующую — неважно. Пока он был за тем столом, расслабляться ему точно не стоило. Хотя то ли общая усталость, то ли расслабляющая атмосфера, но всё же что-то давило на глаза и лёгкие, что-то сковывало. — Раз всё равно ждём, — Альвелиона выбил из гипнотического шума треск, очень похожий на тот, что издавала старая бочка при соприкосновении с чьей-то спиной — драки в баре не были редкостью, — скажи: хоть что-то о тебе правда? — Не понимаю. — Не чеши. Понимаешь. За свою карьеру ты только и делал, что слухами обрастал. «Не наёмник, — как ты говоришь, — а именно убийца, работающий только с Эволюцией». То ли «рождённый tsitsimime», то ли «искусственно выведенный», то ли просто loco pendejo, который так любил заразой дышать, что она теперь ему ни по чём. Я даже насчёт имени не уверен. «Эммет Джонс». Настоящее оно или шифр, или анаграмма, или вообще кто его знает, что. Но ты знаешь. — А ты… умнее, чем кажешься, испаночка. Знаешь слово «анаграмма». — Я так знал, что ответом будет очередная ху… Договорить парень не успел — демон, покосив взгляд вправо, резко достал пистолет из кобуры с правой стороны ребер и нацелил позади себя. Кроме всего прочего, не удивляться скорости движений наёмник не мог — он среагировал лишь тогда, когда демон в своей манере низко засмеялся. — Ха-ха-ха! Ковбой в палёной шляпе! — обратился он к фигуре прямо позади, чей стан был прикрыт исцарапанной и потёртой накидкой из шкур да меха, а голова — на удивление качественной широкой шляпой. — Не знай я твоего сердца, Вик, я бы выстрелил. — О, как сказал! — ухмыльнулся старик, закрытый кучей накидок, что делало его практически неузнаваемым. — И шо там, пернатый, как звучит моё сердце? Что говорит? — Что «шокать» тебе осталось недолго. Вик спокойно сел рядом с демоном — на последнее место справа, и принялся шёпотом рассказывать информацию наверху — с патрулей охраны. Он ведал о том, как почти шесть часов к ряду заговаривал ребятам-охранникам зубы своими байками и историями, «ни истоков, ни завершений которых никогда не слышал». Всё ради того, чтобы всё же услышать хоть какие-то разговоры о странных и тяжело вооружённых незнакомцах где-то у метро или, что было бы плохо, в самом метро. Многие сплетни проходили тщательный отбор на постах охраны. Их пропускали только после досмотра и расспросов, после подтверждений и проверок, после единого согласия. Непрошедшие же оставались наверху. Именно среди них старик и надеялся услышать хоть что-то, что не следовало бы рассказывать, чтобы не посеять панику. Но… — Нихера. Понимаешь, вообще! Я их уже под такими! И под такими! И под эдакими! И последние два часа ото тут сидел, чтоб увидеть сам, что хоть кто-то вошёл нормальный и… Хуй! — вскинул он руки. — Вик… — тяжело вздохнул мужчина. — Скажи лучше, как ты сюда вошёл? — старик замолчал. — Ты вбежал весь в поту, паникующими глазами выискивая знакомую стойку? Ты еле доковылял, потому что сверху началась перестрелка? Может, ты явился в сопровождении наших дорогих гостей, идя перед стволом, тычущим тебе в спину?.. То, что никто и не вошёл за мной, и что — таки хуй, я и так знаю. По тебе вижу. — Ну и… — одним ловким движением Виктор выхватил стакан у Эммета из рук и выпил оставшееся содержимое залпом; перебежчик смотрел на собеседника, как койот на грифа, утаскивающего уже пойманную добычу в воздух. — Ну, и хорошо. Ух!.. — сморщился он. — Шо ты смотришь?.. Раз договорить не дал — хоть чем-то рот займу. К тому же, там наверху холодина такая, что… — Ты мне лучше, вот, что скажи… — Джонс устало смотрел за стойку за барменом — парнишка-бармен Джордж был каким-то нервным в тот вечер. — Это на тебе… моя шляпа?.. — Она самая, — старик снял шляпу и кинул её на стол закрыв ей же один из пистолетов. — Блядь, только вспоминал о ней. Как раз после той… свиданки, что о тебе рассказывал. — Ну, как ты уже сказал, то спрошу. Ты там… Это… — Ворон, разумеется, знал, о чём речь, но Виктор был одним из тех, кого демон не перебивал если не из уважения, то из умных мыслей. — Ну… Не сорвался? Как после истории с Неем и его Тамарой? — Джонс открыл рот, но старик его тут же перебил. — Не хочешь — не отвечай. Я по зенкам твоим красным вижу, что зашло всё однозначно далеко, а по тому, что ты ещё разговариваешь, но… Ай. Ладно. Хрен с ним. Живой — уже хорошо, — допил он рюмку до конца. — Меня всё ещё волнует, что ты добровольно снял шляпу с первого раза, — улыбнулся Джонс. — Ну… Ты уходишь. И уходишь насовсем, как я ото понимаю. А мне она… Тьфу. Тьфу! — вдруг Виктор странно проскрежетал зубами да принялся отплёвываться. И ещё раз. И ещё. — Це, блядь, шо його такоє? — он высунул язык и провёл по нему потемневшим от грязи пальцем. — Порошок? — Вик взял рюмку и посмотрел на дно стакана. Тёмная жижа из скопившихся песчинок поблёскивала в грязно-жёлтом свете бара. — Что за?.. И не вино же, чтоб осадок такой, и не… Выражение лица «демона» резко обрело на себе ужас и осознание, когда он увидел страх на лице бармена. «Никто за мной не зашёл, — в голубых глазах белобрысого паренька читалась паника, но, кажется, он был слишком незнаком с подобными ситуациями, чтобы сразу убежать. — Конечно же… Им и не нужно будет заходить, — понимал для себя Ворон. — Только подождать, пока отрава сработает… и забрать тело». Эммет схватил стакан, из которого пил Вик и поднёс поближе, будто бы не зная, что он там должен был увидеть. Однако смотрел он в пустоту. Джордж за стойкой не успел сообразить практически ничего. Ещё до того, как жестянка, наполненная остатками какого-то порошковидного вещества, коснулась пола нулевого уровня Берри-ЮКАМ, его воротник затрещал по швам от напряжения, а спина прохрустела всем хребтом от удара о дерево. — Блядина белобрысая! Говори, что было в стакане, пидора кусок! Альвелион, засмотревшийся на странные узоры света, отскакивающего от рюмок, был, по меньшей мере, в шоке. «Порошок, — застыло у него в голове. — То есть: яд?.. Блядство, — попытался отплеваться он. — Сука!». — Говори! — нож Эммета оказался у горла светловолосого паренька, прорезав по пути его пыльно-чёрную жилетку. — Отвали! — попытался отбиться бармен. Бесполезно. — За Эйдена тебе, гнида! Хватит с нас тебя! Сдохни, чтобы они твою тушу отсюда уже вытащили! За теми словами по челюсти паренька последовал краткий удар. Затем — ещё один. Демон вмял Джорджа в стойку и навис над ним, словно над жертвой. В тот миг мир будто замер на несколько вечных секунд. Застывшие глаза всех посетителей бара были обращены к стойке, у которой четвёрка неслучайных людей осознавала свою новую случайную судьбу. — Какого хрена, пернатый? — Вик всё отплёвывался, но, казалось, прекрасно понимал, в чём было дело. — Этот заморыш?.. — Красавица! Альв, мать твою! — рыкнул Ворон инквизитору. — Не щёлкай ебалом! Дай ему воды! Нормально всё будет, Вик. Осуши стакан, а потом — два пальца в рот. — Я ж… — Заткнись и делай, я сказал! Теперь ты, — перебежчик вдавил нож и отвёл чуть в сторону, прорезая кожу. — Не выёбывайся, долбоёба кусок. Не я один пил эту херь. — Да насрать мне! Думаешь, я не знаю, что этот старый с тобой каждый раз сидел! И жопу твою прикрывал, пока ты каждого встречного стрелять собирался! «Гражданский свидетель», мать его за!.. А! А-а-а! — в щеку парнишки медленно входило лезвие, звонко шурша о зубы. — Эй! — прокричал кто-то из бара, заслышав крик. — Что там?! — Отъебись, недомерок! — прорычал Джонс. — А теперь ещё раз. И последний, — процедил он бармену сквозь стиснутые зубы, когда лезвие дошло острием до второй щеки. — Что там было? Джордж вначале лишь стонал от боли, пока каждое движение челюстью, почти рефлекторное, защитное, лишь сильнее разрезало ему его щёку. Впрочем, слова не совсем нужны были для того случая — по глазам, полным страха, и обмякшему подобно срезанной марионетке телу и так становилось понятно, что в стакане ничего хорошего не было. Альвелион, налив Вику стакан воды, мельком взглянул на стакан. Золото могло использовать несколько видов подобных транквилизаторов или ядов… Но даже оставшаяся на дне доза, вне зависимости от изначального предназначения вещества, была огромной для человека. Куда более, чем смертельной. «Яд… — паника мешала в голове мысли. — Виктор… Джонс… Кто-то знал, на кого идёт. Блядь». — П… Па-ла-ли-зу-ю-щее, — наконец едва-едва выговорил Джорд, сглатывая кровь и стараясь не задевать языком лезвие. — Они… скавали, фо ты доужен выить всё заупом. — Насколько мощное?! — на то парнишка только выл, закрывая глаза и взывая о помощи, пока на ворот и жилетку выливалась жидкая кровь. — Насколько! — Не огу… Не огу!.. — Насколько?! — Они фазали… ыть офороным, — процедил Джордж, дрожа всякий раз, как лезвие задевало зубы. — Фазали: «Ифо неого и этим мофно будет уить тгоих. Но не ево, ефи всё праильно пойтёт»… Повалуста! Повалуста, хва!.. В одну секунду Джордж ощутил странную лёгкость и, при этом, жарким комом давящее удушение — Эммет вынул нож со щеки и, поставив чуть ниже горла, вогнал его в шею бармену практически вертикально, перекрывая дыхательные пути от ключиц и выше. Лезвие вошло по самую ручку. — Блядь! — прокричал кто-то в баре. — Вы видели это?! Парень схватился за нож, ещё не понимая своего положения. Изо рта сквозь зубы хлынула кашлем кровь, связывая язык и замазывая собою жилетку с когда-то бело-жёлтой рубахой. Он осел, даже упал на стойку, пытаясь то ли дотянуться до Ворона, то ли позвать на помощь. Какие-то случайные фигуры помчались прочь — наверх, какие-то из постоянных посетителей побежали туда же, но — за охраной. Альв и Вик сделали шаг назад от стульев и молча смотрели вперёд. Эммет же, оглядываясь, понимал: сил на то, чтобы встать, у него не будет. «Вытащит он лезвие или нет, — думал Альв, смотря на полные боли, слёз и отчаяния юные глаза, — он всё равно уже мёртв. Кровопотеря или удушение… убьют его, — ногти бармена врезались в деревянную стойку и ломались об неё же, хриплые попытки вдохнуть больше напоминали припадочный кашель смертельно больной собаки. — Жестоко. Я поступил бы, наверное, так же». — Посмотрите на него! — прокричал кто-то рядом. — Выродок!.. Выродок сраный! — и указал пальцем. — Выродок убил бармена! — Убью нахер! — незнакомый старческий тяжёлый голос прохрипел, шурша кобурой и пушкой в ней. — Не рыпайся! — Альвелион, отвлёкшись от старика, тут же направил пушку на незнакомца. — Пошёл нахуй! Уёбывай, откуда пришёл, пока тебя с этим мутантом не вздёрнули! — подключился ещё один замурзанный мужичок, всё пытаясь нашарить какой-то ствол у себя за пазухой. — Не будет мне недобиток пришлый указывать! — Ты!.. Инквизитор уже шагнул вперёд, со зла желая избить замурзанного простака. «Чёртово метро. Чёртов Монреаль. Чёртов север!» — кружилось у него в голове. Но тут чья-то рука его остановила. Виктор, утирая рвоту со рта, кивал ему отрицательно. — Марічку. Позовите Госпожу. Джонс не заметил того, как их медленно окружала охрана. Как Джордж, слабеющий секунда за секундой, всё сильнее заливал стойку кровью и пол рядом с ней кровью. Как его тело, изогнутое, изломанное от пережитой боли, сползало всё ниже и ниже на тот самый пол. Вместо того демон смотрел в пустоту, видя перебег собственной жизни, и не мог поверить, что он опять был там, откуда пришёл — в нигде. — Вик… — оглянулся Эммет на старика. — Забей, кивнул Виктор на лужу бесцветной рвоты. — Желудок пустой был с самого того утра… Эх… — сел он рядом, почёсывая горло. — Херовая смерть получиться. Ничего красивого. И… От… Шо не говори, а попал ты прямо в точку. «Шокать» мне осталось… — Вик… — Заткнись и перестань успокаивать меня, пернатый… Лучше налей. Не хочу подыхать с этим привкусом в горле, — Эммет развернулся на стуле, перевесился через стойку и взял из-под той бутылку. Виктор, открыв, сразу сделал пару глотков. — Нормально… Знаешь, может, всё ещё не так плохо. Я, вообще… Когда этому твоему парубок рассказывал про ото «заокеание», с которым он меня заклёвывал… Думал: «Чудо, что не сдох ещё тогда». Много-много раз. Или чудо, что не сдох, когда пришлось пересечь две страны, несколько морей, океан. Чудо даже, что жил всё это время, что оставил что-то по себе. Что твою шкуру за своей спас — тоже чудо, — Эммет сжал зубы. Те слова били своей обречённостью сильно и больно — слова сдавшегося человека. — И, вот, думаю я о том, шо… Не может человеку всё время везти. Не должно быть так. Альвелион вернулся с Марией и охраной да принялся объясняться. Коротко и лаконично, как и всегда, как он и умел. Госпожа же насела над Виктором чёрной тенью. Крича, проклиная, умоляя и требуя… совсем непохожая на саму себя. Но Вик молчал. Видел ли он что-то большее в глазах, залитых пеленою слёз, или хотел показать своими — никто не знал. Эммет «Ворон» Джонс то смотрел на всё то, бездумно глядел куда-то мимо, всё думая о том, сколько же у него было времени в тот четверг, чтобы сделать одну простую вещь, какую он делал и всегда — выпить. Что теперь ему некуда было идти. Что он не знал ни того, кто это сделал, ни того, где был этот некто. Всё, что он мог — это сидеть и наблюдать. Даже широчайшей, натянутой от напряжения улыбки, выставляющей напоказ скрипящие зубы, не было — яд окутал тело почти полностью. — Не думаю… — Альвелион, севший рядом, не знал, что ему говорить. Сочувствие его… часто было бессловным. — Не думаю, что при такой дозе вообще имело смысл… — Закройся, красавица, — стеганул того Ворон. — Смысл… остаётся всегда. Я найду их, — прошептал Эммет из последних сил. — Вик, клянусь, я их найду. — Не, пернатый, — отрицательно закивал старик. — Не надо. Ты сам смотри не сдохни. А то… зачем тогда всё это было? В Раю сдох бы ради цели уже. А так… Хоть что-то останется. — И ты туда же!.. Вы оба! Вы!.. Ворон попытался подняться со стула, но всё, что смог сделать — податься вперёд и, будто повинуясь инерции, упасть на пол. Ровно в тот миг, как он вставал на ноги, к нему и пришло осознание того, насколько сильно было парализовано его тело, насколько близко был мозг к тому, чтобы отключиться. — Блядство!.. — еле обернувшись Эммет увидел, как старик, подняв руку, жестом подзывал кого-то, второй останавливая Альва от действий. Он прекрасно знал — то могла быть только Мария и её люди. То были те, кто опять остановят его от того, чтобы сделать хоть что-то правильно. — Вик! Вик, не смей! — Чего тебе теперь?! Ты! — слышал он краем уха голос, перебиваемый знакомым сердцебиением. — Забери его отсюда. — Вик! — завыл, пуская слюну из непослушного рта, мужчина — все его попытки встать приводили только ко вздувшимся жилам на его теле, но мышцы от того послушнее не становились. — Да как ты смеешь! Даже теперь, когда ты!.. Когда тебе!.. Ты всё равно печёшься за него! — подошла Мария совсем близко к стойке. — Ты невыносим! Отвратителен! Я знаю, чего ты стоил и стоишь до сих пор! А он! Как опухоль на тебе! Радуйся, что он пулю на месте не получил! Ты!.. — Маріє, — Вик поднялся со стула и, на удивление, спокойно взял женщину за руку. — Я пам’ятав твої умови, коли я пішов звідси. Пам’ятав, коли повернувся. Виконував їх та не просив більше… Ніколи більше не попрошу. — Когда я!.. В тобі надто багато надії та серця для тих, кого не можна вже врятувати! Цей покидьок!.. — Так само, як і я у мої часи. Як було з тобою також. Різниця справді невелика. Помилки… завжди болять однаково. Я знаю, що тобі боляче. І я прошу пробачення, — Мария тяжело вздохнула в ответ, отвернувшись. — А тепер, дівчинко моя… Врятуй хоча б того, кого можна. Джордж сказав, що доза вб’є людину… Може, хоч цього разу йому пощастить. Мария отпустила Виктора, прошептав тому на ухо что-то, от чего на лице избитого жизнью старика проклюнулась слабая, очень тёплая улыбка. Затем же, вновь превратившись в холодный кусок льда, она нависла над демоном, смотря вниз высокомерно и гордо, говоря исключительно приказами: — Александр! Коул! — прокричала она, и двое мужчин, от которых демону пахло землёй и сыростью, подошли ближе. — Уберите это отсюда! Затем соберите ребят Тима и новеньких! Если чужак не соврал, — кивнула она куда-то в сторону, — у вас скоро будет дело! «Вик! Вик!..» — когда Джонса поднимали за руки и ноги, он уже слабо мог что-то произнести. Ему казалось, что он сам брыкался, рвал и метал в попытках выбраться, что его рык стоял эхом в ушах у всего бара. Но так ему лишь казалось. На самом же деле вялое, ворочающееся тело исчезало в томном полумраке нижних уровней борделя — тот самый Ворон. Осознание то, мысль и обида кислым комом подступали к горлу, разрывая грудную клетку изнутри: «Эммет «Ворон» Джонс был способен в своей жизни на всё. Он был куда более жесток, чем кто-либо. Он переживал в своей жизни десятки ужасающих случаев убийств, мести, разборок и распрей. Но в те моменты, когда нужно было — он не мог пошевелить и пальцем». Да — в одном тот теряющий сознание перебежчик точно не врал себе: как в очередной показало время, ему не везло. — Ты… До ужаса спокоен для умирающего человека, — Альвелион, севший рядом, обратился он к Виктору, наблюдая за тем, как Эммета уносят прочь. — Поживи с моё — сам будешь такой. Хотя… Не. Не надо лучше. Просто, бач, действительно чудо, что ещё не сдох раньше. — Думаешь? — парень обернулся на звук наполняющейся рюмки — старик вновь осел на стул, поглядывая на выход из станции. — Знаю, — с грустью посмотрел он куда-то в глубину самого себя прежде, чем выпить. Глухой стук пустой тары по стойке ознаменовал завершение ещё одного часа — было три ночи. Слова не подбирались. Действия — тоже. Парень, подсев на место Эммета и смотря на выход, будто действовал по инерции всего того, что должно было случиться. А что должно было случиться? — Только давай не устраивать здесь оте похороны, — прохрипел Виктор. — Напрягает донельзя просто сидеть да молчать. — …Согласен, — ответил Альв и вновь замолчал. Словно ожидая удара судейского молота, словно предвкушая, когда же оборвётся нить, держащая Дамоклов меч, каждый из них застыл в ожидании, не осмеливаясь сказать ни слова. «Ожидание смерти», — то словосочетание по-странному знакомым писком шумело в голове инквизитора. Большинство его видений, большинство снов — они были именно об этом ощущении. О жгучем дыме, выедающем глаза, о запахе золы и крови, навсегда оставшимися в ноздрях и на языке. — Жалеешь о чём-нибудь? — обратился он к Виктору, на что тот только по-старчески, с презрением к прошедшему времени ухмыльнулся. — Слишком поздно, чтобы жалеть. И что не поел сегодня, шоб проще вырвало. И что выпил эту бодягу. Сделано уже. — Я не про такое… — А со всем остальным то ж самое будет. Что — что приехал сюда? Шо набрехал единственной родной душе? Что оставил друга за кораблём? Шо убил столько, шо и не сосчитать? Шо учился ненавидеть больше, чем ото жить?.. Да, — отвечал Виктор холодно, даже по-солдатски точно. — Но все уже сделано. А ты? — А что я? — Скажешь: «А я не собираюсь умирать»? — инквизитор улыбнулся. — Тож правда ж. — Да… Есть пара вещей. Но все они… сводятся к очень глупым ошибкам. Есть один и тот же кошмар, что мне сниться во снах. О моём детстве, когда мы с семьёй жили на краю Нового Техаса — у Стены. Жара, жуки, змеи… И никаких забот. Это был мой дом. И каждый раз я вижу людей, приезжающих в этот дом. Чёрное Золото. Они убивают мою семью, они сжигают то место, в котором прошла вся моя жизнь. — И ты стал одним из них?.. — Да. В обмен на возможность убить тех, кто это сделал. Я стал инквизитором. Без дома. Без семьи. Без цели. А те трое как сдохли, так и дело было с концом… — Да — глупые ошибки, парубок. — Глупость не в этом. А в том, что я до сих пор не могу это забыть. Застрял посреди двух миров, хоть убей. И что нужно… — инквизитор осёкся но, учитывая обстоятельства, решил говорить честно, — тоже не очень понятно. — А как же ж девчушка, чьё имя ты по-пьяни мычал? — А с ней то же самое. Как со всем. Как и у Джонса. Как и с тобой. Глупость в том, что нужно отпустить. А отпускать не хочется, — Вик цокнул губами и, осушив ещё рюмку, вновь задумался о своём. Три десять. Три двенадцать. Три восемнадцать. Три девятнадцать. Тишина была убийственной и медленной, словно змея в траве. Ожидание — растянутым и напряжённым, словно жилы, борющиеся за жизнь. В памяти парня был единственных схожий на то момент: однажды он стоял в качестве телохранителя возле кардинала Чёрного Золота Генриха «Отца» Гаскойна весь день — тот подписывал кучу важных бумаг, большинство из которых решало жизни простых людей — отправляло или не отправляло к ним инквизиторов. В те секунды, когда Padre подолгу рассматривал пожелтевшие листы бумаги с описаниями или доносами, а затем подписывал с припиской о приказе, время шло так же — по-убийственному медленно. Совсем юному Альвелиону тогда всё казалось, что, только он и кардинал отправят бумаги послами, как все те люди предстанут перед ними в стройный ряд, ощущение будто говорило ему, что на жизнь, пытки или смерть каждого придётся смотреть самолично и одновременно. К счастью, это было лишь иллюзией, которая ничего не меняла — кто-то выжил, кого-то забыли, кто-то был убит. Ощущение в ту ночь под землёй было то же самое — роли Жнеца, наблюдающего за умирающей душой… Три двадцать. Три двадцать четыре. Три двадцать шесть. Три тридцать одна. Три тридцать две…

***

Холод. Ещё даже не открыв глаза, Эммет почувствовал его — будто знакомый, будто очень-очень давнишний, он должен был исходить от старого деревянного окна. Солнечный свет, разрезанный оконным крестом на четыре части — две побольше и две поменьше — наверняка освещал собою пыль, выдавая её бесконечное движение по гигантскому миру и относительно большой комнате каждому, кто желал видеть. «Где я?» — он открыл глаза, осознав себя сидящим на каком-то широком и круглом вязанном ковре почти всех потускневших цветов радуги. Пока мир вокруг — он, наоборот, будто бы слегка бледнел, отдавая цвета. Будто защищался, скрываясь за белизной стен. Грузное красно-бордовое кресло, стоящее у ковра; картины с тривиальными натюрмортами на стенах и старый телевизор показывали это лучше всего. Слишком выделяющиеся среди всего того белого, слишком чужие, слишком далёкие. Бесцветные стены со стройными вертикальными полосами чуть темнее их самих; пыльный, немного неровный потолок с потрескавшейся краской; блеклые тумбы и даже пол. Однако, несмотря на странность места для Нового мира, Эммет ощущал странный комфорт вокруг себя. Даже те пылинки, что казались слишком большими в морозящих солнечных лучах — даже они были ему «правильными», были на своём месте, как и всё остальное. Всё, кроме него самого. Он неспешно, но очень легко поднялся на ноги и уставился в сторону окна, не ощущая ни своего веса, ни того, как мир вокруг него резко стал на порядок ниже. До окошка было всего два фута, но почему-то предстоящие шаги казались ему очень непосильными, очень тяжёлыми, а ткань ковра щекоткой ощущалась даже через подошву. За окном всё ещё был слепящий, перекрывающий всё свет, через который лишь на йоту виднелось что-то чёрное. Шаг, ещё шаг. Эммет сам не понял, как оказался уже у окна. Как, смотря через оконный крест, чётко видел вместо почерневшего силуэта голое дерево, разветвлённое от ствола V-образной формой на две больших ветви. Где-то в его воспоминаниях таилось знание о том, каким же прекрасным было то дерево в цвету. Хотя даже в свете наступающей зимы, в свете тёмно-коричневого, очень грязного мира и леса, идущего на дом вместе с первым мелким снегом, он всё равно находил в том голом дереве что-то красивое. — …Но понимал ли? Мог ли? — раздался спокойный, измученный временем слабый голос позади. — Ты этого не узнаешь. Отворачиваться от света не хотелось. Что-то хорошее было там. Что-то плохое должно было быть здесь, прямо позади. Медленно повернув голову, Эммет увидел доживающего свои минуты старика. В потемневшей и посеревшей на несколько тонов комнате, в кресле, выгнившем от времени самого, он сидел и впившись пальцами в гнилостно-красную ткань, смотрел на барахлящий белым шумом телевизор. Его костюм висел на нём тряпкой. Почти антикварный, когда-то тоже белый, с выцветшим бледно-зелёным галстуком в диагональную полоску. Но ни контуров того костюма, ни даже лица старика было не разглядеть — всякий раз, когда взгляд Эммета фокусировался хоть на какой-то линии — та будто убегала от взгляда, мечась и сдвигаясь на считанные дюймы по сторонам. На окна противным скрипом обрушились жалюзи, закрывая свет. И без того посеревшая комната с каждой секундой приобретала всё более мрачные тона. Миг за мигом, секунда за секундой, всё накрыло неидеальной, очень подлой да старящей темнотой, будто бы сам мир за окном переставал существовать. — Делай то, чему ты предназначен, — раздалось совсем-совсем рядом. «Кто ты?..» — Эммет сделал шаг назад, но тот оказался пугающе-неожиданным падением вниз. Резкий выдох. Пыль. Смрад. Паразит. Кровь. Посреди неидеально-синей тьмы блеснул красный огонёк, освещая два то ли трансформатора, то ли каких-то странных устройства ровно по бокам от Ворона. И ещё раз. Блеск приходил и уходил по часовой стрелке откуда-то сзади, медленно освещая мир, но Ворон даже не осмеливался повернуться. Страх неправильности и неправоты сковал его тело, страх потери и предательства. В голове звучало только одно слово: «Тревога». И, стоило ему подумать о той тревоге, как за очередным оборотом света тут же раздался визг сирены. «Да, так и должно быть». В освещенном мире всё больше и больше проскакивало отражение того самого красного света от тёмных луж, разлившихся вокруг. «Кровь, — промелькнуло у убийцы в голове. — Кровь». Трупов и тел нигде не было видно полностью, не было их видно лиц — только руки или ноги, только силуэты опёршихся и истёкших у самих «трансформаторов», за стенами, за редкими далёкими углами. Десятки и десятки тел. Вдох. В очередном обороте красного сигнала блеснуло оно — облако паразита, витающее на уровне головы. Странно-редкое, с очень крупными образцами «пыли». Голодное. Гул. Визг. За трансформатором справа что-то сверкнуло по-больничному белым. Он знал: то была та самая комната. Мелкая, очень мягкая, с огромным односторонним стеклом у двери. Это точно была она. И в ней точно были они. Шаг назад. Хлюп. Визг. Он остановился и посмотрел вниз — в отражение той лужи крови, где плескалась его правая нога. Где же он?.. Где «Ворон»? Лужа, словно подлый предатель, словно взведённый камертон, всё никак не хотела успокаиваться. В чужом бордовом хаосе не было видно ни глаз, ни волос, ни даже контуров головы. Только улыбка. Зависшая над всей грохочущей водой, расширяющаяся всё сильнее с каждым визгом сирены — только она позволяла видеть себя, только она себя показывала. — Кх-кх!.. Ну же… Ну, давай… — через смердящий кровью кашель пробивался голос, повреждённый лезвием. — Давай… Позади — в конце того коридора, что заканчивался тупиком, стоял седой мужчина. Окружённый лабораторными колбами на столах по сторонам, но одетый в простые чёрные джинсы и футболку, он замер прямо перед огромным множеством экранов и не мог сдвинуться с места. — Давай… — молил он. На старые ботинки с его рук капала кровь. Прибитые лезвиями к ободам экранов, его ладони кровоточили как ранами, так и сломанными, разодранными или вовсе отрезанными пальцами. А на лице же, кроме седой бороды и длинных волос до плеч, обнажающих зачёсом назад лысеющую макушку, чётко были видны только они — порезы. Глубокие, мелкие, широкие и даже сквозные. Более смелые, чем полные страха глаза, что прятались за замытыми образами да непроглядной подлой пеленой. — Давай!.. Откуда-то сзади — с другой стороны зала, покрытого темнотой, изредка разрываемой маячком сирены, послышались частые и тяжёлые шаги. Всё ближе, всё чётче. К Ворону и его добыче стремительно приближался боевой отряд Эволюции. Десятками пар тяжёлых военных ботинок, десятками запыхавшихся вдохов и выдохов. Он вновь взглянул вниз и увидел в своей руке нож. Несмотря на единственный источник света — красный — лезвие того переливалось ещё и серебристо-белым, смешивая сталь, темноту и кровь. — Давай! — вновь прокричал старик, а рука с оружием рефлекторно сжалась. — Сделай это! Однако стоило Ворону замахнуться, как движения его стали очень медленными, а стена с экранами и стариком будто двинулась на него. Секунда — и он уже провалился сквозь них, оказавшись в странном, растягивающем падение вязком мраке. Сырость. Влага. Свежесть моря. Зола в камине. Он уже стоял на коленях на дряхлом деревянном полу в одиноком домишке Картрайта. В поры в досках медленно просачивалась разливающаяся по полу кровь, пока через стены просачивалась влага с лёгким холодом. Руки уже Лоста были полностью в крови. Начиная от кожаных перчаток, где-то разорванных ногтями, а где-то треснувших из-за ударов, заканчивая самими локтями тёплого обтягивающего свитера. И уже в той крови, в крови, вызывающей у него отвращение и ненависть к самому себе, он видел собственное отражение даже слишком отчётливо: заросший, грязный, испуганный мутант. Он всё ещё улыбался, сжимая кулаки до боли. — Что ты сделал?.. — тот голос он узнал сразу. Подняв глаза, Лост увидел вдали от себя его — Нея. Он выглядел настолько старым и немощным, каким никогда не был при жизни — все линии его и без того усталого лица, опустились вниз, тянули за собой кожу грузом пережитых событий и лет. Да — его лицо имело очень побитый, очень устаревший и безразличный вид, но даже по нему через почти закрытые тяжёлыми веками глаза катились обречённые на беспомощность слёзы. Багровый ручей, застывший резкими брызгами на костяшках пальцев Лоста, брал своё начало от тела немолодой светловолосой женщины в желтовато-рассветном плаще — Тамары. Её лицо — то, что от него осталось — было прикрыто волосами, словно наливающимся кровью серебром. — Что ты наделал?.. Зильбер стоял у пустого стол, что год за годом всё будет пополнятся минералами. Через изъеденную временем стену за тем столом пробивался белоснежный холодный свет, желтеющий буквально через фут. Помнилось Лосту, что этот потерянный «старик» всё искал такой же камень, что был у женщины на шее почти всю её жизнь. На старой нитке с серебряным колечком, он был оберегом, покинувшим её в самый важный миг — когда демон ворвался в её дом. Зильбер днями и месяцами переворачивал всё вверх дном, разбирая части дома до основания, но так и не смог его найти ни тогда, ни когда уже занялся коллекционированием всех камней, что видел. Всё, что ему оставалось — то самое серебряное кольцо, на коем висел минерал. То самое, смысл коего он никогда не поймёт, и то самое, кое всё равно заберёт себе демон, потому что один из следующих дней Ней Зильбер встретить будет не в силах. — Ней… — Лост хотел было податься вперёд, но лишь изваял руки в крови. — Ней, я… За спиной проскрипела и что есть сил ударила о проём отворённая ветром дверь. Лост обернулся на тот удар — больно странным, слишком плоским и ломким показался ему звук. Он смотрел на просвет из той двери — на белоснежную, недоступную для него пелену зимы — и понимал: дверь не могла издавать такой хруст. «Если не дверь…» — и спустя секунду, пока он всё так же глядел на зиму снаружи, раздался ещё один — прямо у пустого стола. Обернувшись, Лост увидел того же самого Нея, что всё так же стоял на месте, придерживаясь рукой за сырое дерево. Такого же, с отличием в том, что обе его ноги были сломаны. Через разорванную ткань одежды, через открытые переломы, проколотую кожу да зияющие куски костей, Лост видел, как напрягались жилы старика, как скрипели от напряжения связки и мышцы, но тот и не повёл взглядом — лишь всё спрашивал и спрашивал, спрашивал не за себя: — Что ты наделал?.. За что?.. — Ней, я… — однако стоило Лосту двинуть рукой вперёд, как фигура Зильбера, без движений последнего, начала отдаляться так, словно сама комната становилась больше, длиннее. — За что? — всё повторял он, медленно исчезая во мраке. — Ней, подожди! Подожди, я!.. — он прополз ещё два фута ровно, и его рука, не наткнувшись на тело Тамары, провалилась в кровь. Потеряв равновесие, через миг Лост исчез в ней полностью. Падение. Глухой болезненный стук. Свежесть. Холод. Влага. Он открыл глаза и тут же закрыл их вновь, ослеплённый яркостью неба да снегом, падающим прямо на лицо. Где-то совсем близко мирно шумел небольшой поток воды, поющий ветер разносил шум меж усыпанных белым покрывалом деревьев. Попытавшись качнуть голову влево, мужчина увидел лишь тёмный лес да острые верхушки домов и хаток, спрятанных в нём, но выдающих себя дымком из труб. А затем — вправо, и его взгляду уже виделась огромная да холодная плотина. Больше трехсот футов в высоту, она будто держала небо своими арочными и удлиняющимися книзу подпорами. Она держала не воду, нет — за ней были сами небеса, тяжелые тучи и невесомая гладь, стремящиеся прорваться вниз — на землю. — Что? Навернулся, пернатый? А я тебе сказал: не подходи ты к этому ручью! Вдох. Свежесть. Оглянувшись, мужчина обнаружил себя лежащим у того ручья, что шёл со шлюза плотины в Раю. Распластавшись крестом, он лежал где-то посреди линии соприкосновения корки льда и влажной, очень вязкой грязи, что не мёрзла из-за подмывающей её воды. — Ай… — он провёл по голове рукой — волосы были явно короче, ощущались куда острее, но не этого его волновало. — Вот же… В… Вик?.. Это ты, Вик? На руке была всё та же чуть рваная и растянутая перчатка. Свитер, накидка, ботинки — всё то же. Но… без крови. — И как жалобно! «Вик, это ты?.. Правда?» — ясен перец! А кого тебе ещё? Лежащий обернулся, немного перевернувшись на спине, и увидел идущего к нему Виктора. Тот выглядел явно моложе своих лет. Даже моложе тех, когда была та самая зима — зима семьдесят шестого и семьдесят седьмого. Немного смуглую подтянутую кожу на лице перекрывали кудрявые тёмно-каштановые волосы выше плеч, что были чуть светлее острой, грязной в своей манере щетины. И даже одежда его поменялась. Простые рубахи да вороты, что он всегда носил, сменила военная форма в странный светлый клетчатый камуфляж с разгрузкой да берцами. А закатанные рукава обнажали кучу татуировок от левой кисти и выше — там, где должны были быть только искарёженные шрамы. — Вставай давай, — подал он руку. Однако же его собеседник медлил. Словно заворожённый, он смотрел Виктору в глаза и понимал: что-то было не так. В той зиме, в том мужчине, что он видел перед собой — что-то было за этим и до этого. — Давай! Руки сцепились в замок, и Вик, будто бы обретя дополнительные фунтов тридцать мышц, подкинул, а не поднял собеседника за руку. Впрочем, даже после прикосновения к «призраку», в реальность мужчине всё ещё не верилось. — Где я, Вик? — осторожно спросил он. — Пф… — ухмыльнулся Виктор. — Сильно вдарило, что ли? Забыл, де ты есть? В глазах Виктора было что-то странное. Они были будто и неестественно живыми, и очень правильными одновременно. Словно, хоть они и должны были быть старее, в них всё ещё остался тот слепящий блеск, что всё ещё был их частью. Куда более блеклый, почти незаметный, но — точно был. — Я не о… Что это? Это место? Это… И что с тобой? — Поставь вопрос правильно. За его спиной виднелись те же самые одинокие домишки Рая, спрятанные за ещё не столь высокими деревьями. Ветер кружил собою странную лёгкость, закручивая её в спирали. Снег — мелкий-мелкий, чуть острый — падал где-то поодаль, отходя всё ближе и ближе к «небу». Вик глядел на ту плотину с некой долей ностальгии и молчаливой, всё понимающей грусти. За те семь лет, что прошли в Монреале, он не сказал почти ни слова о том случае и его жизни в Раю — ни замечания, ни упрёка. Единственная фраза, проронённая им однажды, звучала так: «Мне странно, что люди готовы позабыть свои и слова, и все клятвы друг-другу под… или лишь из-за этой… «потенциальной» опасности. Должно быть… Должно быть, я в принципе мало стоил для них, раз так получилось. Должно быть». — Это… нереально? Я умер? — Может, — Виктор улыбнулся белизной таких зубов, какую его собеседник видел лишь однажды — на старом фото. — Може, не. При всём твоём любопытстве, не до чего то тебе знать. Ты ж всё одно здесь. И идти тебе некуда. Постоянство и жизнь одним днём были привилегией таких мест. Привилегией их жителей — очень короткая память. Никто из них не вспомнил поздней осенью две тысячи восемьдесят четвёртого, как семь лет назад они вместе решили изгнать и безымянного «получеловека», прибившегося к их деревне от холода, и старика, его приютившего. Не вспомнили старых просьб понимания за своим новым горем, не вспомнили ушедших взываний к человечности за своими пришедшими мольбами о помощи, не вспомнили за предсмертными криками обещания демона рано или поздно увидеть смерть каждого из них. Для них то было будто в прошлой жизни. И изгнания на смерть, ими же согласованные — тоже были уже чужими. Мужчина стал рядом с Виктором и взглянул на ручей. Внезапно для обоих, тот стал бить буйным, очень вольным потоком, превращаясь в целую реку. Острые капельки воды, отбиваясь ото льда из-за силы течения, орошали лица свежестью, некоторые, успевшие замёрзнуть — ледяной колкостью, свободой. — Должно быть, Хорт опять хулиганит, — улыбнулся Вик. — Всегда открывает воду зимой чуть сильнее, а потом перекрывает полностью. Вода так хорошо замерзает, что потом Юджин с Карен как на катке с санями своими — та-а-а-ак съезжают! — провёл он дугу рукой, показывая от устья реки вниз по течению. — Вик… — И Вилл ещё… У — карга ещё старая! Бубнит ещё со своей коляской, что потом ездить сложно. Да будь у меня такие колёса под ногами — я бы!.. — Они мертвы, Вик. Почти все. Виктор долго молчал, смотря то наверх плотины, то на собеседника. Солнце слепило его, но всё ещё не могло сжечь свободы, читаемой на его лице. Он присел на лёд и указал рукой сесть рядом с собой. — Знаю. Но это было у тебя. Не здесь, — легко ответил он, смотря на воду. — Здесь все живы, здоровы. Реку же видишь, а? Ту самую? Верно — видишь. Так что не омрачай момент, пернатый. Не до того. Мужчина сел рядом и тоже застыл, смотря на бегущий из плотины поток и не говоря ни слова. В той деревушке впервые за долгое время он ощущал то, что ушло для Виктора семь лет назад — спокойствие Нового мира. Очень меланхоличное, очень тихое и бездвижное в смертности своей, но идеальное. Бесчеловечное спокойствие. — Скоро надо будет двигать, — бросил Вик какой-то камешек в воду. — Коли уж старпёры всё сами решили — кто я ото такой, шобы отгавкиваться? Собака? Ха. Подавятся. Собеседник Виктора улыбнулся той фразе. «Да, это в его духе». Казалось, будь у Виктора где-то действительно свой дом, который он возвёл и в который принёс уют — он бы бился за него до последней капли крови, но не ушёл бы. Впрочем, он когда-то и был. А вместо пепелища нового себе Вик так и не нашёл. Так что там — в две тысячи семьдесят шестом… ему было уже не привыкать. «Похоже мы всё-таки с ним оба. Потерянные и никому не нужные». — Сдаётся мне, ты всё хочешь шо-то меня спросить, — мужчина открыл рот, но Виктор его перебил. — Думаешь, раз я, красавец эдакий, здесь как дома, то я знаю больше твоего, а? Не, пернатый. Из всех мест, лишённых того спокойствия, это… самое уютное. Обманчивое. Но даж здесь буря бушует сильно. Прям от оттуда идёт, — указал он наверх плотины. — Уверен, скоро здесь будет не до того, чтобы собирать камни, чтоб разбрасывать их снова. Не до того, шоб всматриваться в отражения в воде, путая их с небесами… И, думается мне, правильно это. Правильно для таких, как ты, как я. Шо отражения видны только во снах… Небо незаметно посерело лишь на пару тонов, но вот земля от того покрылась вязкой и полупрозрачной тьмой. Мир вокруг двоих темнел, давая зиме приблизиться поближе. — Кстати, о них — о снах… Да… Если уж мы пришли к тому незнанию, шо стоит за границей любопытства, то ты ж, должно быть, заметил кое-что закономерное, — голос Виктора как-то странно дрожал, изменяясь на очень похожий, но очень чужой. — В отой непрерывной беготне… В отом колесе Сансары, меняющем цвета и орбиты, но никогда не делающем для тебя полный круг… — Я не… Он оглянулся на собеседника, но вместо лица старика или мужчины увидел лишь размытое пятно. На нём — на мешанине белого, седого и тёмно-каштанового, только одно выделялось очевидно — рвота у рта, смешанная с кровью, вздутые жилы на шее и кровоподтёки под глазами. В один миг «лицо» то оказалось вплотную к нему. Закрывая весь мир, погрязший в темноте, оно выло сотнями голосов, но задало всего один отчётливый, кричащий и даже оглушающий своим многоголосием вопрос: — Как тебя зовут?! Стоило мужчине отпрянуть от Виктора в испуге, как он тут же очутился в воде и погружался в неё с такой скоростью, будто весил в десять раз более себя. Внезапно, речушка Рая оказалась куда глубже, чем была — за темной глубины резко исчезло небо, деревья, Вик — всё накрыла тьма. Вдох. Жар. Пот. Адреналин. Среди темноты не было видно абсолютно ничего. Сколь непривычно ни было бы демону, но даже с завязанными глазами он ещё никогда не видел её такой — всепоглощающей, всепронзающей, абсолютной. Голову кружило, словно после удара по ней какой-то доской, вырванной из барного стола. За пульсацией крови, шумящей в ушах, почти не было слышно бешено быстрого биения сердца, проламывающего рёбра. Тошнило. Даже сильно. Желудок, словно рыба в мешке пеликана, стремился покинуть тело целиком, но застрял где-то у грудной клетки, ударяясь о неё толчками, подбрасывающими чуть ли не всё тело. «Где?.. — глаза не открывались или открывались слишком медленно; двинуть чем-либо было не то, что невозможно — адски больно. — Где я?». Вдох. Хриплый, очень тихий, едва живой. На горло давило странной, очень тяжёлой слабостью, продавливающей глотку до самого хребта. Если и можно было дышать, то — только через вполне конкретное усилие, будто бы на шее стояла наковальня. «Где я?» — всё пытался он сказать через полусомкнутые уста и увидеть ответ через сомкнутые веки. Бесполезно. Двинуться было нельзя. Но двигаться было нужно. Секунды, окутанные собственной беспомощностью, превращались в целые жизни, минуты — в вечности. Сколько только что прошло? Двадцать? Двадцать одна? Или девятнадцать? А сейчас? «Что это было? Где?.. Эти люди… Сначала… И потом… Вик. Вик!» — осознание вдруг охватило его волной прилива, уносящей в океан. Хотелось вскочить и, где бы он сейчас ни был, побежать всё быстрее и быстрее вперёд — к тому самому месту в баре Монреаля, но нет. Конечно, нет. Он всё ещё был там — неизвестно, где. Онемевшее и парализованное тело создавало эффект левитации — его сознание фигурально и буквально витало в той тьме, было её частью. «Вик! Виктор!.. — скованное своей свободой мысли, измученное ей… свободное даже от себя. — Вик!». Но его никто не слышал. Никто не мог. И ещё раз, и ещё, и ещё… «Мёртв?.. — наконец подумал он. — Наверное, нет…». Во многих и многих рассказах, печатанных на старых страницах и слепящих с пыльных экранов он читал о том, каково это — быть мёртвым. Прямо перед своим закатом, человечество преуспело во многих достижениях, бьющих пощёчиной саму Смерть. Оно научилось побеждать смертельные болезни, такие как диабеты, рак и ВИЧ, научилось продлевать жизни, замедляя старение или восстанавливая молодость тела и головы на десятки лет. Бионикой дошло до замены конечностей на самые изощрённые механизмы и даже органов ориентации в пространстве при помощи имплантов да чипов. Но вот Смерть… Смерть всё ещё подставляла на то другую щёку с абсолютным безразличием. В конце концов, она оставалась непобедимой. В конце концов, не перейти на «ту сторону» всё ещё было лишь несбыточной мечтой, а сама «та сторона» — не более, чем полётом фантазии. Рай? Ад? Перерождение? Другой мир? Энергия?.. Вряд ли кто-то знал точный ответ. Сам для себя Ворон решил, что правильным, наверное, будет «темнота». Как полное отсутствие сознания. Или как некоторое отсутствие, столь непредставляемое и безграничное, что ни фона, ни цвета, ни даже времени оно не имеет. И вот, лёжа там, в той абсолютной и чёрной тьме, борясь с жаром, тошнотой и удушьем, он отчётливо понимал: «Слишком хреново мне для бесчувственного трупа… И жить… как-то слишком хочется». В конце концов, он всё же смог открыть глаза. Кажется, новый день уже успел наступить. Но какой по счёту он был?.. По зрачкам бил желтый да мягкий свет, расползаясь по древесного цвета стенам. В глазах плыло, отчего голову ещё больше кружило, ещё больше хотелось опустошить свой желудок. Через запах алкоголя и печёной бельчатины, что застряли в носу вместе с кисловатым, приторно-отвратным привкусом, пробивалось что-то знакомое. Будто ощущение дежавю, будто… «Хризантема, — подумал он, и тут же понял, в где находился. — Хризантема…». Шли минуты, что растягивались в часы. Долгие, по-подлому протяжные. Ощущение собственной беспомощности разъедало мысли расстоянием. Вон он был — всего на несколько футов ниже того самого бара. Обездвиженный, бесполезный, уязвимый. Если бы он мог кричать — наверняка закричал бы. Ещё раз и ещё раз. Но нет — даже двинуть зрачками получалось через силу. Даже дышалось через неё же, и то — через раз. Больно. Жестоко. Заслуженно. В какой-то миг Эммету даже показался забавным тот одинокий свет в его комнате, ироничным. Давным-давно он читал о лодочнике, провозящем людей на тот свет по реке. Лодка, как он помнил по текстам, была всего с одним небольшим фонариком — железной фурнитурой, в которой была одна простая свеча. Но тот старик — лодочник — видел всё через неё. Шум в ушах от собственного давления очень походил на ритм волн. Плывущее в глазах изображение словно заставляло тот старый диван двигаться — плыть всё дальше и дальше куда-то по течению. А свет… Свет свечи действительно был где-то рядом. И кто-то же его да зажёг, верно? — …ельзя сюда входить! — из вечности вырвал голос, что раздался со странным гулом в правом ухе — кажется, именно на правую сторону лица он упал прежде, чем выключится. — Мария сказ!.. — Собираешься не впустить меня в собственную комнату?! — тот голос звучал чужеродно и знакомо одновременно — женский, даже девичий. — Отойди и сделай так, чтобы никто, кроме меня, сюда не входил. — Но, Ав, там!.. — Думаешь, мне хропящее тело много погоды сделает?.. Дай. Мне. Пройти. Не мешай работать. — Хм-м… Если она это одобрила — как скажешь. Но смотри, чтоб у нас у обоих не было проблем. Стук колечек ширмы друг до друга. Шуршание ткани. Цокот каблуков. Она вошла в комнату и, задёрнув штору, замерла, так и не отпустив её. Он закрыл глаза — лишь слушал, пытаясь сосредоточиться на звуках. Что-то было знакомое в том сбитом сердцебиении. Что-то было странное в голосе. «Кто она? Зачем она? И что, кроме её рук, шуршит о ткань?..». Но догадаться он не успел. Должно быть, так получилось из-за головокружения. Должно быть, он не смог узнать тот цокот каблуков, приблизившийся к нему вплотную двумя шагами, потому что никогда не придавал ему значения. Но именно в ту секунду, когда очень острое лезвие, спрятанное за безразмерной кофточкой, коснулось его шеи, он понял — именно такой ритм он слышал в тот момент, когда напился в прошлый раз. Именно она, забравшаяся прямо на него, сидя на коленях, подслушивала за ширмой в тот раз и убежала, когда Джонс, приняв её за Марию, принялся угрожать ей. Его сердцебиение было на удивление спокойным. И когда она вошла в комнату, и когда она шла к дивану, и когда она сидела на нём, и даже в тот момент, когда лезвие немного прорезало его горло. На удивление — потому что он никогда не думал, что мог закончить жизнь вот так. Как-то слишком резко. Слишком тепло и интимно. Она медлила. Он — тоже. Её сердце билось очень быстро. Панически быстро. Он же не мог пошевелить и рукой. Не мог ни просить о пощаде, ни даже согнуть кулак нормально — пальцы сжимались целую вечность. То было по-странному знакомо. Почему-то в самые важные моменты своей жизни… он ощущал себя примерно так же. — Знал бы ты… Как сильно… Я тебя ненавижу, — её голос дрожал, а лезвие давило на горло все сильнее. — Сначала Даск, потом Джаннет. Бирк, Уоллес, Тим, теперь Джордж… Откуда в тебе столько злобы и ненависти? Откуда?! Всё, что ты делал, придя сюда, это обманывал и убивал. Как можно быть таким?! Как можно быть, как ты?.. Он не знал ответа на тот вопрос. Медленно, очень осторожно открывая глаза в ответ, он понимал, что даже не задумывался о том. Лицо первого, убитого им, уже давно слилось с лицами остальных, чья кровь была на его руках. Бессонные ночи, проведённые в размышлениях, оказались бессонными ночами, вызванными лишь холодом Нового мира, но — не совестью. А отторжение от себя самого и действий своих… так никогда и не наступило. Вот он — лжец, убийца, демон. Весь — в руках женщины, что слишком долго медлила с тем, чтобы положить всему тому конец. — С самого начала, как ты появился… За что? За что?! Её глаза были полностью залиты слезами ярости — такие никогда не сползали по щеке вниз, не падали с острой линии челюсти — нет. Они могли бурным потоком вылетать прочь с криками, разбиваясь о врага, приносить ему не меньшую боль, чем кулаки, встречающие его скулы. Но просто упасть — никогда. Слёзы ярости толкали к действиям. — В прошлый раз ты ушёл от меня, но сейчас я… Я сделаю это! Даже не сомневайся! — учитывая дрожащее в её руках лезвие, по лоскутам режущее, даже рвущее кожу на его горле рубцами от неровной заточки, он не сомневался — не имел права. — Такой человек, как ты… Такое существо… Не имеет права жить спокойно после всего! — глаза его были широко открыты и смотрели в её душу с невероятным для «существа» пониманием. — Ублюдок! Ни один выродок ещё не умер в своей постели от старости. Ни один перебежчик, высший, демон или как бы их там не звали и кем бы в самом деле ни были — не умер. Смерти в бою, разрывы сердца, обращения, истощения от голода, жажды или холода — да. Но — не обычная смерть. В принципе, он смотрел в её глаза с пониманием только из-за этого — он, как и Виктор, давным-давно должен был умереть. Эммет чувствовал напряжение её руки всеми фибрами шеи. Парализующий элемент яда снимал почти всю боль необычным, вызывающим чувство отсутствия холодком. «Почти» — потому что напряжение, давящее на шею, пробивалось даже сквозь него. Оно словно было физическим воплощением желания тех рук, того лезвия. Рвением. Тем более, что яд всё слабел. Секунда, вечность, другая… — Я тебя!.. — лезвие дрожало всё сильнее. — Ты!.. Да. Пожалуй, именно это. Как и демон в своём мире, как и человек в своём, в моменты наибольшей ярости, ни у кого из них не хватало слов. Только действия. Достаточно жестокие. Достаточно искренние. Помнилось ему, он уже где-то видел такое. Где-то точно видел. Только он был тем, кто держал нож — его просили то ли убить, то ли не убивать — он не помнил. Но он точно переживал похожее. И в тот момент… Ощущения были почти такими же самыми — опоясывающими, сковывающими. Просто стрелять всегда было проще. Либо убивать в драке. Лишь бы не думать. Лишь бы не сомневаться. — Да кого я обманываю?.. — на его тёмно-синий шарф горькой слезой упало её решение — решение слёз. Прежде, чем заговорить, она молчала. Долго. Тихо всхлипывая себе под нос, не позволяя кислому кому прорваться ни на одно слово и скрывая взгляд за волосами. — В жизни никому даже не угрожала. Вот дура. Глупая, глупая дура… Не все созданы убивать. Не все способны. По крайней мере, это то, что говорили все, кто не смог убить: «Не все созданы убивать». Глядя её глаза, Эммет точно знал: она была способна. Даже вся в слезах. Даже в проигрыше. Даже в отчаянии. Нет. Тем более — в отчаянии. Но почему-то не убивала. Так же, как и те, кого позже убивал он сам. — Я же… Я… В одночасье и безо всяких слов нож встрял в ткань на добрую половину лезвия прямо у его левого глаза — лишь чуть левее, срезая пару сотен волос. Молча, безо всяких прощальных речей — именно так могла бы закончится его жизнь. Но главное: только тогда, сумев, наконец, перевести взгляд, Ворон узнал в ноже тот самый нож из Рая, которым чуть не зарезали Альвелиона. Мысль, прошедшая через его голову, отдавалась мурашками по всей спине: «Это было бы по-подлому забавно, если бы она не промахнулась». — Наверное, стоило бы давно запомнить, что я слишком не такая для этого. Не могу. Не хочу, — она слезла с него и села на край дивана, отвернувшись. «Не такая». Говорил ли он когда-нибудь себе так же? «Не такой»? «Не созданный для этого»? Должно быть, лишь с эмпирическим опытом — лишь с наблюдениями за вполне конкретными людьми во вполне конкретных обстоятельствах приходит эта самая мысль и подтверждение: убивать могут все. Неспособные лишь живут жизнь в долг — до первого пересечения с «такими». — С другой стороны… — вдруг начала она, посмотрев искоса на него, пока он всё пытался вернуть чувствительность рукам и ногам. — Ты будешь жить. Сам и один. Без никого, — слёзы застывшими следами кустарной туши, наверняка сделанной из примесей угля, оставались на её щеках. — Если подумать… Я даже не могу пожелать кому-нибудь худшего. Хотя чёрт его знает, насколько это было важно для тебя, — каждая жила будто была переполнена ядом — пытаясь напрячь конечности, он ощущал их все до единой, и все они отдавали ноющей, судорожной в своей манере болью. — Но главное, — она подошла к нему и посмотрела свысока, — так решила я. И твой старик, что выпил отраву за тебя. И Лиам. Я хочу, чтобы ты это запомнил: весь вопрос… твоей жизни… решили за тебя. Жить тебе или сдохнуть — чтобы запомнил, что тебе это не принадлежит, — его жилы вздулись от напряжения, но пошевелиться он всё ещё не мог. Она взяла со своей полки, усеянной всякой всячиной и фотографией в разбитой рамке, что-то, похожее на тушь, и карандаш для подводки. Не сказав ни слова, она даже слишком быстро привела себя в порядок, совсем не обращая внимания на собеседника, и, оставив нож в диване, пошла прочь. Шорох ткани. Стук колечек ширмы. Свежесть. Встретившись взглядами с мужчиной, охраняющим комнату, она промолчала. Он же сказал лишь одно: — Лучше бы ты это сделала, раз уже начала, — удаляющийся цокот каблуков раздавался в качестве контраргумента усталому голосу охранника за ширмой. — Нож… — пробубнел он, вновь отдёрнув штору. Остановившись где-то в восьми шагах от комнаты, она, словно скованная неловкостью, едва-едва развернулась и очень медленно пошла обратно. В конце концов, всё было правильно — не стоило оставлять нож тому, кто мог начать шевелиться в любой момент. — Ты сказала ему? Ткань подушки приятно проскрипела ритм вытаскивающегося лезвия. Девушка взглянула на демона, целую вечность переводящего на неё взгляд. Ткань её кофты воздушной шершавостью пропустила под себя лезвие и сам нож. Секунда — и оружия не был заметен даже след. Лишь отойдя обратно — к шторе, она бросила то, что должна была сказать, словно подачку собаке — не оборачиваясь и не меняя эмоций ни на тон. Да и то, как Ворон был уверен, она сделала лишь из-за собеседника — охранника, смотрящего на неё самым убедительным взглядом: — Виктор умер от отравления позапрошлой ночью. А Лиам, который до самого конца не верил в то, какая ты сволочь, исчез после перестрелки. Умер от потери крови или живой — никто пока не знает. Это на тот случай, если подобное вообще тебе интересно. Доволен? — шикнула она на голос у двери. — Теперь пропусти. Он слушал отдаляющийся шаг со сковывающим чувством онемения. Словно палач, несущий отработавшую секиру на плече, прочь от плахи, словно приближение пропасти, в которую точно нужно будет упасть после очередного покорения вершины. Он ведь знал это, верно? Не мог не знать? За пульсирующе-болезненным ощущением яда пробивалось то, что тлело в нём до самого конца — утрата. Парализующая и толкающая к действиям одновременно; лишающая слов кислым комом, но подбивающая к крику, как ничто другое. Так ощущалась она — его в очередной раз проигранная жизнь. Когда же он смог заговорить, он не сказал ни слова — он закричал. Ещё раз. И ещё раз. И ещё раз. Долго. Протяжно и с хриплым, высоким надрывом. Скованному собственным телом, ему всё казалось, что он кричит вслед ей. Или Виктору. Или Альвелиону. Или Айви. Или Нею. Или Люциосу. Или даже своей боли, что усиливалась с каждой секундой ослабевания отравы, отзываясь вверх по хребту да в скрипящих зубах и даже челюсти пульсирующей кислотой. Хоть кому-нибудь. Но голос за шторкой не слышал его. Бродящие в уже наступившей ночью пьяницы не слышали. Для мира всё кончилось. Для мира ничего не наступало. В ту ночь он был уверен только в одном: на улице наверняка шёл сильный снег.

***

Говорят, когда закрывается одна дверь, где-то открывается другая. В той темноте, в кою погрузилось сознание Эммета «Ворона» Джонса на следующую вечность, такой точно не было. В безымянном и безвременном бреду, он проснулся лёгким и уставшим, бодрым и вялым, полным законсервированного в недрах организма запаса сил, который уходил просто на дыхание. Когда он открыл глаза всё посреди той же самое комнаты, то ощущал только три вещи: тошноту, головную боль и колющий жар от верёвки, связывающей руки и ноги. — Эй… — попытался сказать он что-то, но голос был настолько сиплым и слабым, что лишь низких хрип вырвался из его горла. — Эй… Что?.. Перебежчик, вроде бы, лежал на том же самом диване, где и отключался многие да многие разы до этого. Запах рвоты и мочевины внутри его комнатки, запах пота и секса, идущий из непрочных стен соседних кабинок — почти всё там было тем же самым, но… Что-то точно было не так. Во рту вместе с привкусом хризантем застыла мелкая пятицентовая монетка застывшей крови — прилипла куда-то к нёбу, втисавшись меж зубов и в поры покусанного языка. Жар от верёвок казался слишком уж давнишним и слишком въевшимся в кожу. Да и усталость, накатившая волной, была, вроде бы, и странной, и очень знакомой. Эммет попытался открыть глаза, но его слепило от тусклых жёлтых ламп. Само зрение плыло. В ощущении лёгкости и невесомости тела после попыток движения начинали чувствоваться оттёки. Затёкшие конечности, скованные верёвками, начинали завывать о собственной боли, но оттого становилось только невыносимее — пошевелить ими было всё ещё невозможно, а разорвать или развязать путы не хватало ни ловкости, ни сил. Через писк в ушах медленно начинали пробиваться стоны и скрипы, идущие отовсюду. «Блядство…». Чем-то сам себе Эммет напоминал рыбу, выброшенную на берег в сетях — его участью, как и у той рыбы, было лишь барахтаться, думая, что это как-то поможет. Надеясь. — Чё это за нахер?! В конце концов, он смог перевалиться на бок и благополучно упал на пол всё тем же лицом. Фанерная стенка между «комнатами любви» немного съехала от веса его упавшего тела. Стоны в ушах резко стихли, сменившись на недовольный рёв. — Не отвлекайся, милый! — проговорил гнусавый голос, тщетно пытающийся казаться томным. — Эл! Разберись там с этим ублюдком! Эл! — штора в комнате Эммета резко отдёрнулась. Выгнувшись от слепящей его боли, Эммет с трудом смог развернуться на источник света. — Очнулся? — спросил знакомый, кажется, голос. Но чей?.. — Где Мария? — сипло прохрипел он, всё пытаясь открыть глаза разглядеть собеседника. — И где эта… девка?! — Держи рот закрытым, пока опять по зубам не получил, — в комнату вошёл грузный темнокожий мужчина с чёрными длинными волосами назад. Воспользовавшись разницей в росте и размерах, он одним ловким движением поднял Джонса и забросил обратно на диван. — Давай-ка посмотрим на тебя. — Сука! — вспышка света. Слепота. Боль. Ворон сморщился, уворачиваясь от фонарика, светящего ему прямо в глаза, пока его голос всё грубел и пробивался. — Выблядок, я тебя!.. — Тише ты, — мужчина одной рукой сжал челюсть перебежчика до скрипа да принялся осматривать зубы. — Я и так от тебя уже наслушался. Свет перемещался на щёки, куда-то за спину, на ладони, на костяшки, на ногти. Через ослеплённый взгляд Эммет начал замечать в комнате некоторые странности. Полок с разной кустарной косметикой и тем самым фото больше не было. На несущей стене — противоположной двери, были застывшие тёмные брызги крови. А та стенка, что он задел своим телом — она была и не стенкой вовсе, а просто доской, потому что ни креплений, ни подпор не имела. — Что здесь произошло? — на всякий случай спросил он. — «Что здесь произошло»? Ты мне скажи, — ухмыльнулся Эл и продолжил осматривать. — Ты то чуть не сдох, то в кому впал, то орать начал, то метаться по комнатушке так, как будто не знал, где дверь, стоило мне ненадолго придремать. И я уже не говорю про те концерты, что ты завывал, когда мы с Эн сюда вошли. Шустрый, должен признать, — указал он на кровь. — Думал, быстрее Эн не на свете. Твой удар там… нескоро заживёт. Так что не горлопань. Верёвки — это меньшее, что можно было бы с тобой сделать за такое. Джонс осмотрелся по сторонам. На каждую изменённую деталь комнаты, на каждый образ, что он пытался выстроить у себя в голове, он видел лишь заполняющую, даже немного выходящую за рамки мыслей пустоту — лишенный смысла гул вместо воспоминаний. — Отпусти меня, — прошептал Эммет, Эл проигнорировал. — Я сказал: отпусти меня! Путы дёрнулись, но ни разу не поддались. Тело всё ещё было слишком слабо, голова всё ещё гудящей болью отзывалась из-за резких движений, мышцы всё ещё помнили и воспроизводили ту боль в каждой вене и артерии, что вызывал яд. Джонс хотел было вывернуться да выругаться ещё раз, но Эл крепчайшим хватом схватил перебежчика за горло, даже немного приподняв лежащее тело с дивана. — Полно тебе, — говорил он спокойным хрипящим голосом. — Ты правда думаешь, что сейчас похож на того, кто может требовать, м? Кто в праве что-то там кричать, брыкаться? — Эммет чувствовал, как в ответ ноюще и протяжно напрягались его жилы и пропадало дыхание. — Для тебя здесь всё кончено. Потеряно. И, думаю, даже такому как ты это хорошо понятно, — вместо того, чтобы столь же резко уронить обратно на диван, как ожидал Джонс, Эл медленно опустил мужчину. — Старик тот, с которым вы оба друг за друга держали лямку, как ты знаешь, мёртв, — охранник присел рядом с собеседником, смотря тому прямо в глаза и перечисляя. — Госпожа Мария, будь мне понятны её причины, хоть и сохранила тебе жизнь, но выдворит тебя от греха подальше. Твой дружок — чернявый и смуглый, как будто из самой Мексики пришёл, устроил перестрелку на прощание и исчез вчера во, в прямом смысле, тьме… Ну, и ты сам. Живой, неживой, а точно не дохлый. Чуть не умер, убив одного из самых известных людей станции. А до этого убив ещё нескольких. Даже «вопрос твоей жизни», как ты мог видеть, за тебя решала Аврелия и я. Сверху-вниз — от простых работников до хозяйки станции — все… знают, кто ты. К подлому стечению обстоятельств, улыбка Эммета смогла вернуться к нему именно в конце той речи. Ненависть гудела в голове тошнотворно звонким писком, руки рвались из пут всё сильнее, но… Ничего. Ни рвения, ни энергии на пике той силы, что была ему доступна. Только тяжесть. Будто бы мышцы те давили сами на себя, а кровь застывала настоящим железом. — Контрольный вопрос: сколько пальцев видишь? — Эл выставил правую руку, на которой недоставало половины мизинца, демон ничего не ответил. — Ладно. Допустим, в порядке ты не выглядишь — хорошо. Всё ещё лучше, чем позавчерашней ночью. И если идти и говорить можешь… то тебе здесь делать нечего, — с теми словами мужчина принялся развязывать верёвки на ногах. — Чисто из интереса: что будешь дальше? Я имею ввиду: я б не знал, что делать. Пойдёшь «мстить», а? — Эммет молчал. — С кучей крови, с яростью, с возмездием? По зенкам твоим вижу: сдохнешь, если пойдёшь. Хотя, может, так оно и надо. Стоило верёвке ослабнуть, как Эммет, к удивлению даже для себя, вскочил на ноги и отпрыгнул к двери. Ровно тот же инстинкт, что говорил ему выпотрошить своего собеседника ножом, висящим у того на бедре, освободи ему первыми руки, приказывал взять безопасное расстояние, раз уж начали с ног. Демон, чуть вжавши шею в плечи и немного согнув ноги, стоял в довольно животной позе, подобающей ощетинившемуся коту, но не бежал. Несмотря на немеющую боль во всех мышцах, несмотря на затёкшие конечности и привкус крови на языке, с одним человеком, как ему казалось… он справился бы, будь от него угроза. — Хватит уже драть мне материал, — однако Эл с воздушным, даже слишком воздушным для его телосложения и грузности голоса спокойствием подошёл к Джонсу и принялся дальше возиться с узлами. — Это хорошая верёвка, знаешь ли. Прочная. И разорвёшь даже — мне потом обидно будет, — крупные шершавые пальцы, обрисованные шрамами да мозолями, легко и ловко обходились с узелками и завитками. — Быстрее. — Быстрее нельзя. Да и к чему тебе спешить? Если уже и собираешься что-то делать, связанное с кровью — не лучше ли подождать и остыть, а? — Я сказал: быстрее! — Эл не повёл и бровью. — Где мои пушки? — Помню, у меня в отряде был один такой, — тяжко вздохнул мужчина. — Когда воевали с Крысами. На его станцию пришёлся чуть ли не самый первый удар — он жил за островом на юге, пока родственники вообще ютились чаще наверху в лесах, чем в метро. Лишившись буквально всего, он превратился в слепую, но хорошую машину для убийств — в солдата. Уничтожал противников десятками на вылазках, а точность на выстрелах… — Судя по тому, что ты говоришь о нём в прошедшем времени, он сдох за свою месть как собака. Я в курсе подобных историй. Мне похрен. — Да нет. Если уж мы говорим о временах войны, то нет, — верёвка спала с рук демона, но тот не шевельнулся. — Сдох как собака он после — принял какую-то плохо сваренную наркоту и упал в собственную блевоту, согнувшись так, что аж кости затрещали. Но в войну он выжил. Выжил и даже преуспел, скажу я тебе. Дошёл прямо отсюда — от одной из точек соприкосновения, где наступательный потенциал врага сошёл на нет — и до самих южных станций. Пережил одним из немногих резню за смежные станции у мостов, самолично добивал выживших или выбравшихся из-под завалов после взрывов. Но когда Крысы сбежали, он не пошёл за ними. Он остался. Без объяснений, без ничего. А знаешь, почему? — Кишка была тонка. — Глупый ответ. Потому что дошёл до своей станции. Какое-то крепкое убеждение жило в нём до того момента, пока он снова не ступил туда — то ли о том, что месть вернёт его назад, то ли о том, что там всё сохранилось так, как было. Не знаю — я с ним об этом никогда так и не поговорил. Вернуться назад он не смог. Да и никто не сможет, скажу я тебе. Даже с великой точностью идя по одной и той же тропе назад, ты всё ещё делаешь эту тропу дважды более пройденной — со своими следами и отметинами… Да и, если б мы с ним поговорили, думаю, он сказал бы мне то, что и всегда говорил. Только — с большим принятием: «Потерянного не вернуть». И никому не вернуться во времени назад. А пушки — они у Госпожи Марии. Где ж ещё? Ворон смотрел на собеседника с нескрываемой ухмылкой презрения и отторжения от правоты одновременно. Презрения — потому что человек напротив него ничего не потерял в тот день и тот раз, чтобы так говорить. Не потерял в четверг и вряд ли потеряет в будущем. Отторжения от правоты — потому что так говорить тот, кто совсем не терял ничего, не мог. И потому что хотя бы в одной фразе Эла, но точно была истина. Потерянного… было уже не вернуть. Штора резко отдёрнулась, а ткань проскрипела в колечках от напряжения. Перебежчик не хотел говорить и слова вслед — просто шёл быстрым шагом туда, куда несли ноги, куда считали нужным. Эл же, как казалось, не должен был сказать ничего. — Погоди! — вдруг всё-таки окрикнул тот его сзади, Эммет остановился и посмотрел из-за плеча. — Мстить всё-таки пойдёшь, м? Или куда? — Нет… — прежде, чем ответить так, Джонс точно для себя решил, что тот ответ был полуправдой. правильным был бы: «И да, и нет». Как и с тяжестью в кипящей крови… в его желании было противоречие, которому было поддаться не правильнее, нет — удобнее. — Пойду прощаться, — и, скрывшись в полутьме, безразличным силуэтом пошёл по тёмным коридорам, полным охов да ахов. Умелый руководитель продумывает свои шаги относительно окружения на два шага вперёд. Опытный — на три. Умные и даже умнейшие пытаются делать это в разрезе пяти шагов, полностью осознавая собственную зависимость от среды. Но мудрый же руководитель обстоятельства не признаёт — он пытается на них воздействовать. Поставив в охранники Эла и Эна, Госпожа Мария, как считал Ворон, пыталась сделать именно так. «По старой ненависти они и должны были пропустить эту девку — Аврелию, — думал он себе, пробираясь меж грязи да похоти, пышущей жизнью. — Пришла, рассказала всё, что от неё потребовали, а потом… Ха. Нет. Нет, было наоборот. Сначала она хотела меня прирезать. А потом уже её заставили мне рассказать, что да как — когда поняли, что духу не хватило, — он остановился у незакрытой шторы. Заурядная светловолосая девушка стояла у треснутого зеркала прихорашиваясь. Завидев «выродка», она, испугавшись, тут же закрыла штору, избегая взгляда. Ворон же не двигался с места, смотря на закрытую «дверь» так, словно видел в ней послание. — Да… Значит, Мария подумала и о таком трусливо сценарии… Да. Ещё пушки, — возобновил он шаг. — Могла бы отдать кому-угодно, выбросить. Но нет — она решила оставить их у себя лично», — всё то… казалось Джонсу слишком органичным, чтобы быть случайностью. А за сим он решил не церемониться. Комната Марии была на пролёте между нулевым и первым уровнем. Там, где раньше находился небольшой магазинчик. Она была буквально загорожена от мира кучей плотных штор и ковров, что висели на рамах когда-то стеклянных дверей да стен. За свои года пребывания на Берри-ЮКАМ, Эммет был в той комнате лишь однажды — когда Мария и Виктор заключали свой «договор». Но тот вид, что он запомнил хорошо. Вид часто возвращал его в книге о месте, называемом Дальним Востоком. Да и мягкость, и пыль в той куче ткани и ворса наверняка были такими же древними, как и позабытые земли в песках. В тот же день комнате было по-странному сумрачно. Превалирующие красные оттенки переливались в едва заметном огоньке одинокой свечи. А та самая пыль — вполне осязаемая, заметная нечеловеческому взгляду — будто была вторым светом всех тех тканей, ковров, подушек и дивана. Женщина, убивающая и спасающая больше людей, чем какой-либо убийца либо герой, сидела у одинокой тумбы с вазой. Уже по блеску металла Джонс понял — его пистолеты лежали прямо на столе рядом, и никто, кроме него, не смог бы забрать их. — Что тебе нужно от меня? — зашёл Ворон внутрь, не спрашивая никого да закрываясь от извечно раздающихся звонов склянок, охов и ахов. Его голос, уже достаточно погрубевший и низкий, всем своим тоном показывал, что в этот раз играть в молчанку не было желания. — Скажи… — провела она ногтем по стали Тауруса. — Ты знаешь, почему люди идут сюда? Почему это место, несмотря на разрозненность Монреаля без лидера, всё ещё живёт? — но Джонс молчал — не любил наводящие вопросы. — Потому что это место считается безопасным. В первоисточнике всех цивилизаций… лежит понятие безопасного ме… — Посмотри, где закончили все эти цивилизации. — Во время войны с Крысами это место было одной из спорных станций, — всё же продолжила она. — Пересечением двух сил и, как следовало бы, «зоной нулевого пересечения». Но здесь не было ни единого боя. Люди готовы были жертвовать идеалами ради удобств. А ради безопасности и достатка — телами. Но… — «Люди», — ухмыльнулся он. — Именно! — госпожа развернулась и безо всякой ухмылки бросила самый презренный взгляд из возможных. — И даже не в том смысле, что ты наверняка сейчас подумал. Здесь было много наёмников. Здесь было много солдат. Здесь было много убийц и достаточно «перевёртышей». Но, перед светом безопасности, они всегда вспоминали, кем они есть. — Людьми? — раскрыл Эммет пошире глаза в мнимом удивлении. — Смертными. В отличие от тебя. В отличие от тех, что заявились туда в четверг, все эти люди все знали и все здешние тоже хорошо знают: любой другой мог бы прервать их жизнь в любой момент. Перерезать им глотку пока они пьют свою дрянь! Но этот любой и не режет. Потому что солидарен в этом — в ощущении безопасности. Чужаки… Вот, откуда здесь столько ненависти к ним. К тебе. Ты… — указала она пальцем. — Сколько лет ты бы ни гнил здесь, а всё равно им останешься — чужим. Потому что быть частью здесь никогда и не хотел. Потому что «плевал». Как ребёнок. Как идиот. До тебя и твоих «друзей» никто не смел открывать здесь огонь. А теперь всё изменилось, — взяла она один пистолет в руки и бросила посреди пола. — Убирайся. Со своим оружием. Найди тех, кто посмел нарушить правила этого места. Найди тех, кто это сделал с ним, — ни одна мышца на её холодном лице не дрожала при тех словах. — Убей их. Или умри, пытаясь. Как следовало бы. А затем — исчезни. Не только из станции — из города. Иначе… — Мне не нужно твоё «иначе». Не в этот раз, — он подошёл к полу и самолично подобрал пистолет. — Иначе! — взяла Мария второй, вцепившись в него мёртвой хваткой, — я похороню тебя живьём. Переломаю тебе все кости и брошу в гроб, даже не заколачивая. Кем бы ты ни был, либо кем бы себя ни мнил. Я заставлю… тебя страдать. В жизни демона, какой бы безразличной она со стороны ни была, давно присутствовало понимание одной простой истины: боль настигает каждого, и боль может принимать разные формы. От загнившей, скислой в своей ракушке тоски до пламенящей, рвущей всё ярости. Боль может быть всякой, злоба может быть всякой, но и то, и другое означает лишь одно — человеку не всё равно. Тем более, такому, как Мария. И хотя бы это, но точно тешило «демона». Хотя в «семейные» вопросы он и старался не лезть. — Если ты так говоришь, — начал он, взявшись на схваченный ствол, и Мария тут же отпустила оружие, — то ты никогда не понимала, зачем я был здесь. Не волнуйся, Госпожа, — он привычно завёл пистолеты в кобуры по бокам от тела. — Я не вернусь. Винтовку и шляпу. — Это всё, что есть. — Ясно… Тогда у меня всё. Эммет не особо знал, что говорить в такие моменты. Его боль, как и обычно, была подобием остановившегося пульса — резала его холодным, очень прагматичным лезвием, зажимая вырывающийся крик где-то в лёгких. — Скажи, — спросил он уже на выходе. — Он похоронен там, где я думаю? — тишина служила ответом. — Хорошо. Для вас обоих. Рад, что ты чтишь его слово. Прощай, Госпожа. — О, боги! Когда Аврелия шагнула в комнату Марии, отдёрнув плотную штору, когда-то бывшую одеялом, она ещё не до конца осознавала, кто именно там стоял. Даже в тот момент, когда силуэт стал до загустевшей и загнившей боли знакомым, даже секундой после — нет. В каком-то смысле, её очень высокая адаптивность сыграла с ней злую шутку — так привыкнув, что демон лежал в её комнате, она совсем не ожидала того, что он рано или поздно уйдёт оттуда. И что, завидев отсутствие Эла на месте, следовало догадаться, кто будет первым, кого демон навестит. Впрочем, как и то, кто будет вторым. Лезвие ножа Лиама, припрятанного у неё на поясе, скользнуло в руки к Эммету, смертельно быстро коснулось горла девушки. Зажатый холодной сталью крик тоненькой ниткой жгучей боли прошёлся по шее. Ворон сделал широкий шаг наружу — из комнаты, буквально выталкивая девушку назад. Теряющееся равновесие не имело других вариантов, кроме как поддаться хватке демона. — А вот и ты, — его голос звучал странно-спокойно, обречённо в какой-то мере, лишь постепенно приобретая нотки животной жестокости. — Очень обидно, не правда ли? Но удачно! — он отбросил её вбок — к перпендикулярной к комнате наружной стене, и тут же подскочил следом, вжимая нож так сильно, что ей приходилось задирать голову высоко вверх. — Понимать то, что, будь в тебе чуть больше смелости, ты бы была жива? — Я… не боюсь, — Ворон лишь тихо захохотал. — Не боюсь. Ай! — стоило небольшому надрезу появится на коже Аврелии, на по щекам той потекли слёзы. — Тогда что с тобой, а? В глаза что-то попало? Или льёшь слёзы за своей подбитой комнатушкой?.. Слова шлюхи… бесценно лживы даже перед смертью. Скажи, тебе не кажется, что мне — «животному, падкому до убийств» — бесполезно врать? В один миг Ворон вспомнил, что именно её голос слышал, впервые повстречав Уильяма из Джонсборо. Через боль в руках, сжимающих лезвие; через слабость тела, едва-едва стоящего на ногах — вспомнил. Наверняка у неё было свои причины ненавидеть. Но Ворону было плевать. Было, и лишь этот факт его и трогал на самом деле — то, что ненависти к себе, он совсем не удивлялся. «Ещё бы. Лжец. Убийца. Демон. Неспособный отступить от угроз и крови даже тогда, когда стоило бы оставить всё и просто пойти попрощаться. Таким… мир меня и знает. Все попытки сделать иначе всё равно ни к чему не приводили». — Что случилось с парнем, что сидел рядом со мной? — Аврелия молчала. — «Лиам» — так ты его назвала? — молчание после второго вопроса выбешивало. Да и… «Лиам» — что за ординарное имя?. — Или ты умрёшь с пальцами на руках, или умрёшь, когда тебе будет до усрачки больно. Говори! Откуда у тебя этот нож?! Внезапно штора слегка отдёрнулась, и голос Госпожи — куда более спокойный, чем можно было ожидать — ответил на тот вопрос: — Кто бы ни хотел тебя убить, они взяли твоего паренька. — Госпожа! Помогите, Госпожа! — пробивался сквозь лезвие чуть охрипший голос Аврелии. — Куда?! — Говорила бы я тебе о том, что ты их найдёшь, если бы знала? — Госпожа!.. — Помолчи! После непослушания, после чуть было не пролитой крови и того, что я могу назвать даже предательской трусостью, ты просишь о помощи?! После якшаний с чужаками?! Я не знаю, где он, получеловек, — обратилась она к Ворону с куда более холодным тоном. — А раз я не знаю — он не в метро. Я бы смотрела на караван, что стал на северо-западном берегу. Смотрела бы без уверенности, но у тебя её, уверена, будет больше. Это всё, что я могу сказать. Что же до тебя, Аврелия… Он позволит тебе жить по той же причине, по которой ты пыталась его убить. Или по той, что для его парнишки ты всё же что-то значила. Не желая объясняться дальше, Госпожа задернула штору. Застыли секунды сомнения. Однако Ворон думал даже больше не о том, что делать — нет. Вместо того его посещало три отдельные мысли: «Насколько же давно эта Аврелия меня знает и ненавидит?.. С какого хера Мария настолько уверенно знает того, с кем имеет дело?.. И… Насколько же мне… по-странному похуй». Он отлично представлял то, что следовало бы сделать. Отлично знал, что он будет весь в крови после того, как вожмёт клинок в самое девичье горло и сделает ровно одно резкое движение в сторону. Отлично понимал, что того, кто пытался убить тебя, не стоит оставлять живых при встрече хотя бы из вежливости. Но всё то… его так не трогало. — Такой, как ты… даже свитер пачкать не хочется, — Ворон устало отпустил девушку и ощутил блаженную лёгкость в руках, пока та медленно оседала по стене. — «Сделаю, сделаю». Ну… давай. Давай, принцесска, — бросил он ей нож на пол. — Сделай, — он присел, поравнявшись, и взглянул на неё со всей презренностью — нож действовал на девушку, словно крест на Дьявола. — Столько слов, столько желаний — вот тебе второй шанс «всё сделать». «Всё исправить». Ну, давай. Ну! — эхо от крика быстро исчезло за ступенями. Аврелия шарахнулась от ощетинившегося Ворона и застыла. Во взгляде, выдающим страх, боль, стыд и ненависть, Эммет «Ворон» Джонс видел для себя самого лишь свои собственные слова. «Что бы сделала ты, испаночка, будь тебе доступен каждый из вариантов и выборов? — видел в страхе. — Любой, какой бы только могла себе представить? — в стыде. — Ты бы растерялась, — в боли. — Ты бы испугалась и не знала, что ждать в следующую секунду», — видел, как в себе самом. — Ёбаное жалкое зрелище, — он резким движением схватил нож и тут же засунул его в пустую кобуру на бедре. — Это же нужно мнить себя настолько важной… И быть настолько трусливой. «Решила вопрос моей жизни»? «Сделаешь это, и чтобы я даже не сомневался», а? Нет, — цокнул тот. — Как видишь, нет. Даже, когда у тебя есть шанс. А в тебе… И под горячую руку в тебе нет никакого интереса. Хочешь знать, почему, куколка? — приблизился он к ней максимально близко. — Почему по странному совпадению, в последние дни умерли почти все Эмметы Джонсы, кроме некоторых? И почему сейчас дышишь ты? — она молчала, что, впрочем, было неважно. — Потому что оставшимся было хуже живыми. Слишком мёртвые, — врал он. — Слишком старые. Слишком трусливые. Смерть… была бы подарком для них. — Однажды я… Я убью тебя! — еле выговорила она дрожащим голосом. — Как говорил слепой: увидим, — он ухмыльнулся и, поднявшись, посмотрел в сторону шторы — там, как он и ожидал, сидела со всё тем же холодным спокойствием тень настоящего чудовища. — Она жива, дражайшая Госпожа. Если такие вещи тебя, конечно, интересуют.

***

— Так что, из этих за четвёртым столиком ваще никто не пришёл? — звонкий голос на посту охраны отдавался тоненьким эхом и исчезал в ночи, смешиваясь с треском горящего дерева внутри холодной бетонной коробки. — Не. Из тех, что со стволами — только Шепард где-то вештается, — Грант отвечал грузно, сухо и устало. — И то — его ж жопа обычно на ногах вообще никак и никуда обычно, если к нам заходит. Так что так. — Мда… Хреново. И по радио ещё нет нихрена — только бред какой-то идёт. То один, то теперь другой. Тоска… Холод зимы почти тот рутинный разговор двух блюстителей порядка, греющихся у костра на выходе из Берри-ЮКАМ. Эммет медленно поднимался по лестнице, пытаясь осознать то, что же ему делать дальше и куда именно он шёл. Но слышал в своих мыслях он лишь хруст дерева, раскалывающегося от высвобождающейся влаги; стук бетона, бьющий реальностью о подошву. Громко. Даже слишком. Разрозненные и одинокие мысли звенели, кипели и, кипя, трескались в такт тому дереву. А вокруг оставалась лишь пустота, что глухим гулом нарастала вместе с шагами. «Что я должен делать?.. Что. предпринять?» — за глухой стеной из бесцельности в нём кричала только она — старая и до боли в костяшках знакомая подруга. Месть. Месть, месть и ещё раз месть. Воспоминания о каждой болели ему до скрипа сжатыми зубами. Ещё бы, ведь это всегда был самый простой путь — «Да… Месть. Так следовало бы поступить убийце. Так было бы правильнее демону». — Эй, кто там?! Однако кому, как не «лучшему убийце» знать все тёмные уголки подобных решений? Кому, как не «тому самому Ворону» понимать: мести… никогда не бывает достаточно. Даже после крови, даже после изничтожения всего, всё равно остаётся она — ненависть. Направленная уже не на конкретный субъект и даже не на образ — нет. Но — на самого себя. На то, что можно было бы сделать иначе. На то, как иначе можно было бы отомстить. Как-то по-другому можно было принести ещё больше боли. К себе или к другим — неважно. Ненависть. И это чувство не уходит со временем. Не уходило. Лишь въедалось глубже, принимая всё новые и новые формы, за которыми скрывалась одна простая истина: месть есть ничто иное, как выраженное в бесформенной и всенаправленной агрессии сожаление. И он, как казалось, набил достаточно шишек, чтобы никогда более не повторять такого. Никогда не быть… демоном? — Это — «этот»… — презрительно кивнул головой в сторону медленно идущего Джонса Грант. — Чего забыл? — От кодла дохлых отстал, а, выродок?! — поддакнул грубо второй. — Чё тебе?! Эммет столь же презрительно ухмыльнулся, не поднимая глаз, и продолжил идти, всё приближаясь к костру. «Выродок», — конечно. Так говорили и в Раю, и в Эволюции, и даже раньше. Рано или поздно… Человек находит себе выродков. — Чё молчишь? — продолжал он. — Язык в глотку засунул?! Проваливай отсюда! Перед ним был всё тот же вход, всё тот же выход. Берри-ЮКАМ и даже тот же Грант, что часто встречал его. Четверг за четвергом, а, быть может, и чаще. И, уходя всякий раз, он знал: даже если он вернётся спустя месяцы, даже если вернётся побитым, раненным и без гроша — вновь настанет четверг. А теперь… какой был смысл в том, чтобы идти? Чтобы возвращаться? Тенью проходя мимо того костра, он не находил себе ответов. Зато прекрасно понимал одно: «Умереть должен был я вместо него. Он был бы в порядке. А я… как-то слишком сильно размяк». Вдруг кто-то из двух преградил ему путь, шумя пустой железной посудой: — Да если б, блядь, я знал!.. — второй мужик, один из бывших патрульных снаружи, кажется, был особенно зол. — Если б, сука, хоть на кусочек осознавал, какое уёбище ходит моими улицами семидневку за семидневкой, — он приблизился к демону вплотную, однако Ворон всё ещё его даже не замечал. — Я бы пустил тебе пулю ещё до того, как ты сюда вошёл. Ты, чудом не слетевшее с катушек ничтожество, если ты ещё… Лишь на несколько градусов отведя корпус назад, Эммет вдарил правой рукой под дых мужчине, которого даже не видел, прямо в солнечное сплетение. Привычный удар. Обездвиживающий. Левая, поддаваясь рефлексам, вытащила нож у него же на поясе. Демон опустил голову обидчика вниз, прижимая ту к лезвию и молчал, слушая, как взводиться курок позади него. — Если я вдруг слечу с катушек… — начал он, пока охранник безуспешно пытался вырваться. — Ты и испугаться не успеешь. — Ты чё удумал, неугомонный?! — взревел Грант позади. — Пускай его! Слышь, чё?! Пускай, говорю! — «Выродок»… Не мутант, не заражённый и даже не животное… Выродок. Не придумали, кажется мне, ещё слова… обиднее, — крепкой хваткой Джонс ощущал даже пульсацию в висках того, кого он держал. — Делив кров, делив еду, питьё… Какие же ёбаные вы лицемеры. Когда хватка ослабла, буквально вылетевший из захвата мужчина тут же повалился на землю. Лямки ремня на винтовке позади приятно щёлкнули о металл, означая лишь одно: он был на прицеле. — Ты помешаешь мне уйти отсюда? — обратился Джонс к Гранту. — Да грохнуть его к ебени матери! — прокричал упавший. — Старшой, только кивки! Однако Грант молчал. Он помог подняться своему товарищу по караулу на ноги, и, пока тот отряхивался, подошёл к Джонсу так же вплотную, заговорив: — «Лицемеры»? Умно трещишь, мутант. Каждый раз пытаясь устроить тут кровавую баню с кем-попало, убивая или избивая тех, с кем «делил кров, еду и питье»… Ты правда будешь звать меня лицемером? Да опусти ты ствол, Майк! — указал он напарнику, прячущемуся за костром. — Ты глянь на его рожу просто. Он сам сейчас… сдохнуть готов. Лишь бы повод был. Хрен тебе, — Грант вырвал из рук Эммета нож охранника. — Вали. Возвращаться или нет больше сюда — дело твоё. Но я бы посматривал на таблички, если всё-таки вернёшься. — Пристрелим! — поддакивал второй, всё не опуская винтовки. — Пристрелю, нахер! Вали… Выродок! Эммет не сказал ничего в ответ. В конце концов, он уже слышал это не раз за сегодня — что ему там было больше не место. Словно нить за нитью, люди связывались между собой, обрывая связи с ним — с выродком. В каком-то смысле… это было даже правильно. В проёме выхода виднелась чернеющая ночь, прячущая солнце от мира. Веяло свежестью зимы и приближающимся утром. — Скажи, — обратился он к любому из двух, — что сегодня за день? — Суббота заканчивается, — буркнул Грант, садясь обратно к костру. — Двенадцатый месяц, шестнадцатое число, восемьдесят четвертый год. Не проронив ни слова на прощание, он шагнул в ночь, ощущая комфорт и отторжение одновременно. Нужно было зайти на Монреаль-Уест — поесть прежде, чем отправляться в путь.

*Днём ранее*

— …подохли как последние пидоры! Хотя им говорили, что не стоит браться за эту задачу! А теперь мы ещё и будем кланяться и целовать сраку этой… деревенщине! Селу ебаному, — через гудящую боль в голове пробивался звонкий, немного низкий и очень раздражённый голос. Онемевшим и немного промёрзшим телом Альвелион чувствовал только две вещи: сковывающий холод в затёкших конечностях и влагу от снега, на котором он лежал. Впрочем, всё то меркло перед ощущением сильной и ноющей болью где-то в голове, чуть ниже темечка, что циркулировала аж до верхних зубов. — Это «село», как ты выразился, — сказал второй — более тихий и хриплый, но также сильный по ударению и произношению, — и принесло нам информацию. А после сделало всю грязную работу, взяв удар на себя. Это не говоря о том, что оно сильно превосходит нас количеством. Не забывай: нам ещё идти с ними обратно. — И хрен ли с этого? — всё дерзил первый. Тон его звучал умеренным и грубоватым, но — не истерическим. — У меня от этого уважения к ним больше не станет — смотри, кого привели. Ещё и Спектр, при всё уважении, ядом своим хер пойми, кого угробил… — прямо над Альвелионом раздался тяжкий и сиплый вздох. — Чё? Чё, неправда, что ли? Сами ж слышали: алкаш этот старый за стулом ещё сидел после выпитого. И сопротивлялся ещё сколько!.. Глаза инквизитора были плотно завязаны. Рот, руки, ноги — парень был обездвижен максимально и даже приблизительно не мог сказать, где находился. Хотя нет. Мог. На снегу. — Я думаю, — заговорил сиплый и грубый старец прямо над ухом Альвелиона, — что твоя голова, придурок, в нашем деле никогда не будет стоить дорого. Мозгов нет. Субординации нет. Даже эха от мыслей в черепе пустом — тоже нет. И мне всё больше кажется, что это заразно. — Не думаю. — Ну, я теперь — тоже! Ха-ха-ха-ха! — рассмеялся четвёртый голос издалека. Альв пытался понять, что происходило, и вспомнить, где он вообще был, но безуспешно. — Я вижу, — буркнул старик, именуемый, судя по всему, «Спектром». — А стоило бы подумать. У вас уже время. Вперёд в патруль, — четвёртый голос ответил строгим «есть» и исчез вдали. — Ну, давайте подумаем, — поддержал вновь заговоривший твёрдый мужской голос. — Ведь я, например, не уловил лучшего решения. Может быть ты, Ричи, улавливал? Подойти дубиной огреть? Или упустить наш единственный шанс и дать Уильяму затеряться в этом огромном муравейнике? — «Ричи», кому, как понял Альв, принадлежал дерзкий голос, молчал. — Вот именно. Быть в том положении, где яд вообще не сработал, было бы не сильно лучше. Тем более, что кое-кого мы всё-таки взяли себе, — инквизитора пробрали мурашки после тех слов. Тело дёрнулось и завыло адской болью от попыток пошевелиться. Альвелион, наверняка будучи связанный уже не один час, рефлекторно застонал от судороги. — А вот и наш «Уильям» очухался, — продолжил мужчина. — Теперь ему место не на снегу. Верно, Спектр? Спектр в ответ долго молчал, будто перебирая слова на языке. Однако затем где-то у самой спины послышались шаги, и Альв, несмотря на свой вес, воспрял над землёй. — Ты знаешь, в чём главная ошибка большинства таких придурков, как мы, Герцог? — спина неприятно заболела в некоторых точках хребта от удара о дерево. — Неумение обращаться с информацией. И с пленными. «Не сильно лучше»… Да. Было бы. Если бы на месте этого паренька сидел тот, о котором нам рассказал Душа. Но этот парень сидел там явно неспроста. Как и стрельба, что началась… Кто-то ждал нас. Посмотри на него. Жёлтый и смуглый. Пришлый, как и мы. Сдаётся, мне, всё, что было там, было по причине. Он там был по причине. И нам бы не маяться с тем, на снегу место ему или нет. А с тем, что он знает и кто он. — Знаю. Но, пока Джексон хочет его слышать, оставь всё так. Старый хрыч хочет понимать, за что полегли его люди. Или побороться за деньги за их тушки… Пускай. А дальше уже мы его спросим. Главный ведь вопрос не в том, кто он — это и так понятно. А чей он. — Если не скажет? — продолжил Спектр, — Я бы его всё-таки разговорил своими методами. Зачем-то ведь он сел на это место в этот день… А не разговорил бы — добавил бы в его жизнь немного Risus Sardonicus. Посмеялись бы хоть перед смертью с этим «наёмником за головами». — Уильям Из Джонсборо, — дополнил «Герцог» своей хрипотой. — Нда… Нет. Если не скажет — потащим с собой. Знаю, что замёт много времени. Пусть другие разговорить попробуют. Слышал я, в центральных Штатах делали до боли интересный способ сопровождения пленных: один край верёвки вяжут на собственном поясе, а второй — вот там, на шее, — Альвелион прекрасно понимал, что речь шля именно о его шее. — Вяжут до чёрта крепко, петлёй… И руки свя… — Ну, хоть в одном мы согласны, — вновь борзо выдал Ричи. — Шкет этот нихера на Билли не тянет. И вот с этим тогда у меня вопрос. Герцог… Дэн. Вот, при всём ебаном уважении, на кой хрен ты решил послушать того бледного типа? Ты его видел вообще? — Из уважения, ты мог бы не перебивать. А этот момент не обсуждается. — С хуя ли? — заслышав то, Спектр отошёл от бревна, и, судя по звукам, влепил парню добрую затрещину. Ричи молча принял удар. — С того, придурок, что мы оба, как знаешь, не слепые, — буркнул старик и пошёл назад. — Пока Джексон не сторгует себе цену, ни посылать своих, чтобы узнать, ждал ли нас там высший с этим пареньком, он не захочет… Ни мы не сможем развязать ему язык. Ты не в своих злыднях. Веди себя соответствующе. — Я б вёл. Знал бы как, — голос паренька стал робее после удара. — Но один хер в заднице мы, как слова не выворачивай. Вон, Айрон говорил: «Капрал решил бы», — эт да. Ток Капрал сдох. И я, умей я с мёртвыми общаться, спросил бы его: «Капрал, какого хуя ты, который знал, как выглядит Уильям, ебать его в рот, из Джонсборо, не сказал ни Айрону, ни Герцогу деталей?». — Мы все знаем, как он выглядит. Тёмные волосы, пара шрамов то ли на шее, то ли… — «Высокий. Темноволосый. Под или за сорок. Ходит с винтовкой и двумя пистолетами. Предпочитает ебучую тёмную одежду и тяжёлую обувь». Это я тоже знает. Но и хер ли с него? Глянь, кого нашли. И знаете, думается мне, и ты, Герцог, и Спектр — вы ся чувствуете такими же дебилами, как и я. Только выёбываетесь. Вы ж то, в отличие от меня, долбоёба, «думали, как это решить бы». И я даже знаю, до чего вы тоже дошли! — Ни до чего, — отрезал Спектр. — Именно! Я ж… Блядь… Чё сказать хочу: если тот бледный, о котором нам говорили, тоже не Уильямом окажется — чё делать-то будем? Но на то все отвечали сдержанным молчанием. Словно и не зная, зачем вообще пришли. «Хороший вопрос, — думал себе Альвелион. — Я теперь тоже не знаю, что делать дальше. А они… вообще знали, что делать будут?». — Мда… Как видишь, мы все до этого дошли. До ничего, — вклинился Герцог. — Те, кто пытался думать, по крайней мере, — Спектр шёпотом пробубнел, что «Дестино тогда остался счастливым человеком». — До Картрайта отсюда путь всё ещё далёкий. И вышек по дороге нет… В любом случае. На пару слов, Спектр. Может, успеем кое-чего, пока Айрон не вернулся, — парень услышал рядом с собой шуршание ткани, а затем — треск снега под подошвой. — Ричи… — Сидеть здесь и смотреть за пленным? Понял. — Именно. Не поцарапай его слишком сильно. Наёмнику через темноту медленно проступали образы прошлой ночи. Кажется, ни один из тех голосов не звучал тогда — нет. Да и люди были на Чёрное Золото совсем не похожи. Однако от мыслей его отвлёк медленный и довольно тяжёлый шаг. Будто неуклюжий медведь, пробуждённый посреди зимы голодом, переваливался с лапы на лапу, еле-еле удерживая своё сонное тело в равновесии. Затем этот медведь присел рядом с ним, заставляя старое и, по-видимому, очень влажное от снега бревно протяжно и жалостливо проскрипеть под собой. Альвелион всё вслушивался в шум ветра, ставший в лёгкости своей до отвращения заглушающим, ожидая, пока его собеседник хоть что-то скажет. Но тот молчал. Довольно долго, довольно вдумчиво, наверняка, куда-то всматриваясь. А затем раздался шорох лезвия о ткань. Затем — о камень. И ещё. И ещё. — Ссышь, парнишка? — спросил Ричи, медленно подводя лезвие ножа. — Это верно. Проснулся, наверное, давно уже и с торчащим краснючим ухом слушаешь… Я б, вот, знаешь, ссал. Ссал и думал всеми извилинами о том, как выбираться из такой жопы, в какую попал ты, — несмотря на то, что парень осознавал правильность подобных слов и мышления, гул и боль в голове всё ещё заставляли концентрироваться лишь на звуках да словах — не на мыслях. — Потому что в жопе ты конкретной. Даже если я склею из себя идиота и подумаю, что ты не знал того, где сидишь, — острейшее лезвие коснулось горла Альва прямо по ране, полученной в Раю, очень быстро вскрывая заживающую корку, — то вот старый рядом с тобой точно всё понимал. И раз он всё понимал — он знал, кого нам искать. А раз ты сидел на нужном месте и старый, с которым ты болтал, всё знал… Правильно мозгую, а, парнишка? — Альвелион прекрасно понимал: его довольно легко прочли, но и более — он начал вспоминать о том, почему это сделали настолько легко. — А ещё… Вот это. Нож убрался от горла, и в один миг повязка с глаз была спущена. Верх-ногами на лежащего на бревне наёмника в вечерней синеве смотрели пара широко открытых да больших серых глаз. В обрамлении длинных и неряшливо завязанных где-то сзади смолистых волос, в окружении щетины до самих щёк, шипами торчащей к миру, эти глаза выделялись даже слишком сильно. Тем более — на смуглой коже. Ричи был ненамного старше Альва, но лицо его было очень побитым жизнью — сильные скулы и поджатые губы без единой морщины только ещё сильнее подчёркивали идеально ровные щёки, там и там покрытые рубцами и шрамиками, а также выглядящие даже по-опасному широко открытыми глаза — так, как если бы Ричи хотел захватить побольше пространства вокруг противника, чтобы, нанеся резкий удар, тут же сманеврировать. — Вот, — из кармана своей грубо сшитой коричневой куртки, скрывающей серую капюшонку и рубашку, Ричи достал нечто, отчего у Альвелиона расширились глаза даже сильнее, чем у мужчины — письмо Генриха «Отца» Гаскойна. — Знаешь, что это? Конечно, блядь, знаешь, — говорил он безо всякой улыбки, но с потрясающей для серьёзного лица язвой в голосе. — Потому что не поверю я, что это была вещичка старого, — он поднёс письмо ближе к себе и взглянул на печать. — Пара интересных четырехконечных звёздочек в одной половине и… ничего на другой. Да и откуда бы ещё у такого ссыкуна… и винтовка, и патроны, и нож?.. Верно? — Ричи медленно вдавил лезвие в шею парню. — Говори давай, чё там написано, мудила. — Придурок! — сиплый и гнусавый голос раздался рядом — Спектр. — Сказано было: не трогай его сегодня. Решение было принято. Джексон выслушает его вечером. А там… тоже, думаю, ничего не будет. Вряд ли наш «капитан» одобрит пытки. Спектром оказался длинноволосый и побитый жизнью старик. Серебряно-русые волосы спадали ему ровно до плеч, но даже за ними было не скрыть все те морщины, что были и у глаз, и у век, и на лбу, и у носа, и даже на впавших щеках. Усеянное шрамами бледное лицо очень хорошо скрывало серо-синие глаза. Хорошо — потому что если левый глаз с рассечённой бровью выглядел нормально, то вот на правый — шрам у коего был внизу, и веко, и сама бровь будто слазила, частично закрывая немного косящий зрачок. То было воистину грустное, полное историй худощавое лицо. Полное настолько же, сколь были те глаза полны старой — немой и холодной жестокости. — М-м-м, хуета, — нож, который оказался большим охотничьим лезвием, грубо выгнутым в подобии кукри, вонзился в бревно, словно в масло. — Я тебе блядь буду, этот шкет что-то знает. — Конечно, будешь, — старик в тёмных и плотно прилегающих к телу обмотках только лишний раз подчёркивал своей одеждой собственную худощавость и сухость; особенно — на фоне своей снайперской винтовки. — Однако приказов… — «Приказов это не меняет» — да-да-да. — И давай сворачиваться отсюда, — перебросил он лямку оружия через плечо. — Рядом — где-то в миле-полутора — как раз шагает стая. Вполне возможно, там есть и eqo*, — Альвелиона дёрнуло от знакомого испанского слова — так прозвали на юге тех, кого северяне звали «вампирами». — Так что возвращаемся. И Уильяма этого — гаси ему свет и бери на себя. Ричи, по-своему поняв приказ «гасить свет», не стал надевать Альву повязку на глаза — нет. Вместо того он вдарил наёмника по затылку, и свет в его мире стремительно начал гаснуть. Альвелиона ожидал очередной сон и очередная ложь — слепая вера в то, что он, всё-таки, сможет выбраться из всего того. Сможет, никак не изменившись. *Eqo — El que oye (исп.) — тот, кто слышит; один из подвидов заражённых, прозванных за слух и крик по созвучию с английским словом «Echo» — Эхо.

***

— Эй, осторожнее!.. Мать твою… О, Джефф! Мимо Ворона, стуча дрожащей ложкой о жестяную тарелку, пронёсся грязного вида мужичок с растрёпанной чёрной шевелюрой и тут же занял одно из двух свободных мест у стола. Принявшись хлебать подобие супа, ещё даже не соприкоснувшись со скамьёй, он выглядел точно так же, как и почти все на Боис-Франке — грязным, побитым, немного промёрзшим. После того, как Гоуин — крайнюю на западе кольцевой линии станцию, ведущую с северного острова Лаваль, начало подтапливать, всем беженцам от суровой зимы стал пристанищем именно Боис-Франк. Кто-то оставался на день и уходил с первыми же лучами солнца. Кто-то оставался на неделю, приживаясь к местным охотникам ради щедрой добычи, коя заполонила многие города севера после исчезновения человечества. Кто-то же и вовсе оставался на всю зиму да раннюю весну, обрастая пылью и грязью станции так, что уже в тот момент, когда вновь становилось теплее, он был неотличим от интерьера — становился маленькой вечно голодной частью не очень большой ракушки. Ворон подсел за свободное место рядом с торопливым незнакомцем, оглядывая почти пустой и очень тесный бетонный зал. Так было с большинством станций, что строились в конце двадцатых или начале тридцатых годов — бетоном они обрастали всё плотнее, закапывались в землю всё глубже и глубже. Кто бы знал, насколько серыми будут эти места, когда с них слезет краска… — …И ты прикинь! — чавкая, раздалось рядом. — Говорит, что нашёл оленя высотой в холке в девять локтей! Девять! А я ему… В голове демона царствовала очень схожая своей серостью со всё тем же бетоном пустота. Холод Монреаля снаружи хорошо бодрил, но, к сожалению, ещё не давал ответа никому ни на один вопрос. Смотря на своё отражение в вареве из овощей и редкого мяса, Ворон чувствовал лишь две вещи: то, что он был абсолютно потерян; и то, что его собеседники опаздывали. «Говорит, посмотреть за караваном… Да… Складывается картина. Эти золотые выблядки не в метро, — размышлял он. — Иначе все уже знали бы об этом. А караван… Сейчас многие идут…». — …А потом ещё кудахчет, что легко обойдёт меня по добыче за неделю! — после той фразы раздалась смачная отрыжка. — Хрен старый! Да чтоб он сдох на этой вылазке, если он хоть на милю к моей территории приблизится! Я ж то такие места знаю, что там!.. «…Многие сейчас идут с севера на юг наперегонки с ходячими — подождать времён потеплее, вернуться — если вернутся — с товаром пореже, подороже. Но пацан прав — уже поздно для такого… Можно предположить, что…». — …Ото помни моё слово! Он такой желчью подавится, когда увидит, сколько пудов я принесу! — в воображении мимолётом пронесся образ Виктора с рвотой у рта и посиневшей шеей. — Захлебнётся ей от зависти — говорю те! «Да и кто-то же убирал беспорядок, разразившейся на Берри после перестрелки, — однако пытаясь представить хоть примерный масштаб побоища, Ворон всё натыкался на тело Вика, лежащее где-то посреди «сцены» в его воображении. — Кто-то должен был собирать гильзы и разбирать тела… — лежал, пока сам же Ворон просто дрых в своей беспомощности где-то внизу, всего несколькими футами ниже. — Этот некто — он… — и это чавканье рядом, этот чёртов суп, схожий по цвету и консистенции на всё ту самую желчь. — Он должен знать больше. Должен хотя бы по телам понимать, что было и кто стрелял. А раз знает «некто» — этот херов Проводник, — чавк, — или как его, — чавк, — тоже может… Должен…». Однако, только рядом раздалось очередное чавканье, перемалывающее мясо да всё пытающееся бахваляться и не давиться одновременно, как Ворон не выдержал отвращения. Бросив ложку в своей тарелке и схватив голову мужчины рядом, он с размаху вдарил ей прямо в его же похлёбку. Содержимое разлетелось на весь стол, на сидящих за ним и даже куда-то дальше. — Ещё раз ты что-то спизданёшь, — держал он голову мужчины прямо над оставшимся супом и, с лёгкостью сопротивляясь давлению, всё приближал её, — или чавкнешь как последняя ёбаная свинья — я тебе вскрою глотку, — он приблизился ближе, обнажая зубы, — и затолкаю эту баланду внутрь самолично! Джефф же или мужчина, очень похожий удивлением и непониманием в глазах на Джеффа, вскочил из-за стола, зацепившись о торчащий гвоздь в скамье штанами, тут же упал на пол. Руки его дрожали и не слушались, но он всё пытался вытащить нож для снятия шкур из съехавшей по бедру кобуры и оттолкнуться от земли, дабы подняться на ноги и вступиться за своего собеседника, которого демон держал мёртвой хваткой. Не получалось хорошо ни того, ни другого, ни третьего. Обросшее бородами и закусанное вшами мужичьё тут же подняло на смех подобную «смелость». — Опусти меня! Отпусти и позырим тогда, кто смеяться будет! — закричал схваченный, явно задетый смехом толпы. — Я тебя твоим же ножичком освежую! Джонс только улыбался, всё приближая лицо надоедливого охотника к умерщвляющей его тарелке и удивлялся глупости последнего — вместо того, чтобы оттолкнуть суп прочь, он предпочитал противиться и крыть бранью обидчика, он предпочитал сохранить похлёбку больше, чем собственную жизнь. Вдруг свет на свей станции — оранжево-жёлтый, немного даже болотно-жёлтый прерывисто заморгал, пока где-то вдалеке кашляло и барахлило глохнущим генератором эхо. Через шесть секунд свет погас окончательно. Боис-Франк не был зарыт столь же глубоко, как Де Амос, однако таким неглубоким, как Берри-ЮКАМ, своим единственным тесным-тесным уровнем он тоже не был. Естественный свет в него проникал лишь блеклой тенью вечера, льющейся по ступеням сверху — тенью, недостаточной человеку. — Чего стряслось?» — устало, раздражённо и немного пьяно раздалось из темноты, перекрикивая хриплые стоны сопротивляющегося. — Клянусь треклятыми богами, если кто-то сейчас же не подлатает эту брынчающую на ухо рухлядь, мы с ребятами сами всех тут порешим! — одобрительные возгласы разразились по обе стороны Эммета — откуда-то с угловых столов. — Спокойно, многоуважаемые гости, спокойно! — сказал один из постояльцев станции, работающий и довольно неплохо зарабатывающий на готовке похлёбки. — Честью клянусь: знать не знаю, как генератор разрядился. Джефф. Дже-е-ефф! — крик был высоким и протяжным. — Где тебя черти носят?! Ты приносил топливо для генератора?! Заправлял?! — Да здесь! — раздалось сквозь лязг бляхи ремня и треск ткани. — Здесь я! Майк… Та та там треклятые мертвяки снаружи уже недели две без толку бродят! Я, не!.. — Блядь, Джефф!.. — Дайте сюда этого молокососа! — сказал какой-то старик совсем рядом. — Двадцать четыре Луны в холодных лесах с одними гнильцами в компании! Двадцать четыре! И ради чего?! Чтобы и тут морщиться, как крот?! Дайте сюда его! Я-то ему зубы пересчитаю! Ох, пересчитаю! Пока одна часть людей билась в яростном недовольстве; другая смирно сидела в усталом неудовлетворении, а третья и вовсе пыталась выступать парламентёрами, успокаивая тех, кто не желал спокойствия, Эммет смирно сидел да думал лишь о том, чтобы лишний раз не открывать глаза. — Эй!.. Пусти меня! — проскрипел мужчина у супа, напрягая жилы. — Пусти, говорю! — впрочем, брыкаться было менее, чем бесполезно — только быстрее уставал. — Я тебя!.. Договорить товарищ Джеффа не успел — в следующую же секунду, в следующий его рывок прочь от супа, Ворон, напротив своим предыдущим действиям, обхватил голову горе-охотника за волосы и запрокинул назад. Тело повиновалось инерции и моменту силы как нельзя лучше — мужчина перелетел за скамью, задел стол носком ботинка, опрокидывая несколько неудачливых кружек, да исчез, запутавшись в вязком мраке станции. — Ах ты, ублюдок! — разобрал его слова через гул демон. — Покажись! Где ты?! Иди сюда! — слова, с коими он бросился совершенно на другого человека. Послышались глухие звуки ударов, сопровождаемые громким смехом. Кто-то из наивных доброжелателей позднее, чем стоило бы, включил слабый фонарь, хоть немного освещая бойцам события. Друг Джеффа, абсолютно уверенный в том, что сражался с Эмметом, на удивление, ни на йоту не ослабил пыл — раз ввязался, нужно было драться до конца. Демон же, собрав оставшуюся похлёбку с двух тарелок в одну, принялся есть дальше, утоляя до жути сильный голод. — Он. Отлично. Пошли. Пошли! — спустя половину похлёбки раздался хриплый голос позади. — Наконец-то. На место друга Джеффа, что напротив Ворона, подсел один из тех, кого Эммет Джонс и ожидал уже более нескольких часов. Перед тем, как отправляться прочь из Берри-ЮКАМ, Ворон поймал одного из сирот, ошивающихся рядом, и попросил найти двоих людей — мальчишку из местной своры, что должен был отнести письмо Лину Шелдеру. И Проводника, «если решение его проблем ему всё ещё интересно». И за место друга Джеффа подсел второй. Один из последних «Эмметов Джонсов» в рваном плаще, выглядел устало и забегано. Сняв шляпу, он положил её прямо на лужицу пролитой похлёбки, притаившийся за темнотою на столе. Настоящий Эммет об этом умолчал. — Я уже не надеялся найти тебя. Эй! Иди сюда! Сядь! — скомандовал Проводник, и рядом с ним же присел замурзанный парнишка — тот самый посыльный. — Ну? — Что ты мне принёс? — сухо спросил перебежчик. — Что я тебе принёс? Может, стоит переиначить вопрос в обратную сторону? — вдавил Проводник шляпу в суп ещё сильнее, пока на фоне кого-то всё так же били по всем местам, лишь бы попасть. — За эти несколько дней от меня отвернулись все в… Все, кто мог! И, сдаётся мне, ты, мой друг, имеешь к этому непосредственное отношение! — Я говорил не с тобой, — кивнул перебежчик мальчишке. — Что ты мне принёс? — Ты не получишь ничего, пока мы с тобой не найдём «решение всех моих проблем», — зашипел Проводник, пока мальчик прятал взгляд, смотря куда-то под стол. — Ты отобрал моё письмо у беззащитного мальчишки, чтобы мне сейчас условия ставить? Ты читал его? — Проводник же на вопрос молчал. — Пацан! — гаркнул демон. — Он читал его? — на то сирота отрицательно закивал, не поднимая головы и пряча взгляд. — Ясно. Ворон отвязал мешочек, полный гильз, от пояса, и бросил на стол. Пара гильз высыпалась и покатилась в темноте меж дерущимися. Впрочем, почти никто этого не заметил. Глаза же паренька, смотрящего на кошель, были полны непонимания. — Забирай и убирайся отсюда, — Проводник открыл рот, чтобы задать столь же немой вопрос, но не успел. — Они мне больше не нужны. А от этого звона у меня все семь лет болели уши. К чёрту. — Но я… Я не принёс… — Не заставляй меня передумывать… — парнишка схватил мешок и, сверкая пятками, побежал прочь, лавируя меж дерущимися мужиками. — Теперь ты, — указал Эммет на Проводника столовым ножом. — Сядь сюда. — Мой друг, я и пальцем… Ворон вдарил по столу, вогнав один из ножей глубоко в дерево. Извилистость крысы, сидящей напротив него, и без особых обстоятельств его всегда бесила. Но в тот день он терпеть её вообще не желал. Незачем больше было. — Сядь, — взглянул он на него. Проводник, проявляя крайнюю осторожность, повиновался. — Прежде всего, ты мне скажешь, что произошло в четверг. И где Они. — Поверь мне, я знаю не больше твоего, — всё настаивал на своём лживом отказе мужчина. — И про че… — Ай! — раздалось из потасовки, в которой было уже более, чем два человека. — Зуб! Мой чёртов зуб! Вот ведь придурок!.. — Врёшь. Я спросил: где они?! — Как и я ответил, что знать ничего не знаю. Друг мой, если ты здесь не для того, чтобы рассказать мне об источнике всех моих проблем, тогда, пожалуй, ты от меня не услышишь ничего, кроме соболезнований. — Соболезнований? — зло улыбнулся Эммет. — К кому? К человеку, которому вы не оказали ни йоты помощи в своё время? Ни ему, ни Ною. В итоге, этот зверинец, что вы зовёте «Ковчегом», вымер. Ной ушёл. Вик мёртв. Зато ты и твои ч… — Разумеется, не помогли. Это было бы чистым безумием!.. — развёл Проводник руками. — От кого, мой друг, ты бы ожидал помощи, занимайся ты чистым безумием?.. Первый же голодный год заставил бы всё это мужичьё вокруг нас устроить кровавую бойню в том «Ковчеге», — обвёл взглядом людей, пытающихся разнять драку. — Они бы перерезали старику Ною его хриплое горло. Убили бы выстрелом в затылок того, за кого Леди Мария готова была бы освежевать живьём. И съели бы все «труды», разумеется. — Тогда какого хера ты принёс сюда свои дражайшие соболезнования? — Потому что некоторые люди заслуживают этого, друг мой. Сочувствия за жизнь и соболезнования за смерть как признание не заслуг, но стараний. Ной не войдёт в историю. Виктор не войдёт в историю. Даже Безумный Лин, как бы он уже ни старался и как подобает многим солдатам ушедшей кровавой войны, не войдёт в историю. У всех их были шансы. У некоторых из них были попытки. Ни у кого из них не было успеха. И именно это получают те, кто достойно проигрывает. Пока победители греются в лучах славы и признания… Проигравшие же стоят под отрезвляющими горькостью тучами забвения. Им соболезнуют, их благодарят. На этом — всё. Разумеется, Проводник отнекивался, пока не получил своё. Разумеется, он пытался и поддеть, ведь его слова, адресованные якобы «Виктору, Ною и Лину», явно предназначались не им. Демон глядел на своего собеседника, зная одну простую вещь: глупые крысы долго не живут. Лишь знающий правильные слова посланник, не умирает, принося плохую весть. Лишь знающий своего попутчика проводник доходит до конца. — Много философии для такой шестёрки, как ты, — и именно эти знания не давали Эммету верить ни в одно слово — знания о том, что лже-Эммет низвергает лишь лже-истину — удобную ему самому. — Почём знать воронам что-то о философии, верно? — улыбнулся он. — Но эта философия не напрасна, видишь ли — нет. Она несёт мысль. Ты ведь тоже не войдёшь в историю, — улыбнулся он. — А с твоей репутацией и несговорчивостью… только соболезнованиями тебя и можно одарить. Вопрос времени. — Хочешь сказать, много хотят теперь за мою голову? — Слух о тебе стремительно расходится по подземному миру. Слух не только о том, что случилось. О том, кто ты. О том, что ты. Я не могу точно сказать, убийство ли развязало кому-то язык, но есть теперь так, как есть. — Ясно… — Ворон доел последний кусок из похлёбки и покрутил лежащую рядом вилку меж пальцами. То, что ему не жить больше в Монреале, он и так знал. Но — не только ему. — Говоря о философии… Удар. Обхватив голову своего собеседника у затылка за седые волосы, демон быстрым движением вмял её в стол с такой силой, какую мог себе позволить после первого за несколько дней ужина. Лоб Проводника тут же усеяло мелкими да колючими царапинами. Въедающиеся в голову опилки с неотёсанного дерева срывали кожу маленькими кусочками, пока расквашенная переносица сочилась кровью, словно переспелая вишня на солнце. Никто этого даже не заметил. Либо всем было всё равно. — Скажи мне одно, «друг мой», — Проводник, тот же час обхвативший руку демона, пытаясь освободиться, широко открытыми глазами смотрел на собеседника, наверняка впервые слушая столь внимательно. — Ты не находил нечто исключительно фаталистичное в том, что ты носишь моё имя? Удар. Кожа вокруг носа лопнула с исключительно чавкающим звуком, пропуская вглубь сломанной кости переносицу. Проводник попытался подвинуться, но только сделал себе хуже, подставляя окровавленному столу вместо носа рот. Ещё один короткий удар — верхнюю губу раздавило в мясо между зубами и столом, несколько опилок, зацепившись и впившись глубоко в мягкие ткани, остались торчать в губе да на кончике носа. — Ты ведь не мог этого не слышать — того, как твои «тёзки» дохли пачками… — голос Ворона лился спокойно, даже немного обречённо. — Один за другим… По нескольку в день… — кровь заливала Проводнику глаза, но он, морщась, всё пытался смотреть в немом страхе перед следующим ударом. — И тебе… не показалось это странным? Удар. Старик, повернув голову боком — к собеседнику, подставил правую щёку. Скула порозовела почти сразу, а правый глаз немного скосило в сторону. Демон уже было хотел нанести ещё один удар, но старик выставил руки, сопротивляясь, что было сил. Такое даже забавило Ворона — по крайней мере, до сопротивления его собеседник дошёл уже после четырёх ударов. — Не показалось ли странным то, что ты ещё жив, а?! Звон железа. Удар. В руку Проводника по сам край зубьев вошла немного ржавая вилка. Нержавеющие приборы на той станции не были в чести у «столовой» — часто воровали. Так что подобные ценности каждый, кто ел, носил при себе, а если не имел таких — ел местными, с привкусом, известным в Новом мире только как «кровь». — Пёсья кровь, осторожно с ним! Прибьёшь ведь! — раздалось Эммету откуда-то из толпы; он не отреагировал. Ему всё ещё нужен был всего один ответ на один последний вопрос, и он планировал его получить так или иначе. Стоило старику убрать руки, как его голова тут же плотно была прижата к столу. Одолевая страх и морщась, он всё же открыл глаза — из полумрака на него глядели два блестящих бледно-голубых кольца. — Забирай письмо! Забирай! — взмолил Проводник через вязкую слюну и кровь. — Забирай! — Когда я могу и так его взять? Как ты щедр, Эммет! Лучше скажи: ты ведь думал об этом, да? Ну, так подумай. Подумай!.. Каждый из «Эмметов», — приблизился демон к проводнику своими жёлтыми зубами, — сдох. И тот, кто служил лучше тебя. И даже тот, кто служил гораздо лучше. Хочешь знать, кто остался? Ах, ты же знаешь, верно? Сошедший с ума Ной, которому жизнь, поверь, куда хуже смерти. Роз, которая до самого конца не поймёт реальности и будет носить моё имя даже после того, как я перестану ей платить. И ты, — второй рукой он взялся за вилку и принялся медленно вытаскивать её из тыльной стороны ладони. — «Мой друг». Но почему? — удар; кажется, от переднего зуба отломился кусок. — Почему, ты думал?.. Потому что ты полезен. Был. — Тебе ничего… Ничего не даст моя смерть… — промямлил тот, захлёбываясь кровью. — Мне обидно только одно — не хотел убивать кого-то по дороге… Ощущаю… опорочивание чести какое-то? Или памяти? Хер его знает, как правильно это обозвать. Скажешь, что мёртвым всё равно?.. Не, не скажешь, — его улыбка стала шире. — Это же во вред тебе будет. — Я всё расскажу тебе! Прошу! В четверг!.. Я… Говорят: какие-то караванщики хотели пострелятся в баре, но Мария позвала людей тима и те их перебили. А потом… Пришло твоё Чёрное Золото. Устроило стрельбу, перебило почти всех!.. Но потом… Потом кто-то убил и их. — Кто? — Я… Я не знаю. Не знаю, кто! Клянусь! И никто этого не знает! Одни говорят, что их перестреляли из выхода! Другие — что они начали стрелять друг друга! Клянусь!.. Это всё… не имеет никакого смысла! — Ворон смотрел на то отчаяние, за которым было лишь одно: правда. — То, что ты меня убьёшь!.. Ничего!.. Ничего не!.. — Проводник смотрел на широко открытые глаза демона и будто внутренним чутьём понимал: его не слышат. Помолчав немного, будто не зная, стоило ли договаривать, он взглянул прямо в глаза Ворону и едва слышно промолвил. — Ничего тебе это не даст в конце концов. Найдёшь ты их или нет. Убьёшь меня или нет. Как и все твои года здесь. Даст только кровь. Которая… таким мутантам, как ты, и нужна. Только её. — Возможно. Звон железа. Удар. Проводник наверняка не сразу осознал фатальность того соприкосновения со столом, хотя боль почувствовал мгновенно. Медленно, очень неспешно его челюсть попыталась раскрыться в немом крике, но застыла на половине, давая слюне, сползающей по зубам, вяло течь из непослушного рта. Ослабевшие руки, уже не так крепко держащиеся за стол, словно орошало слабыми электрическими зарядами, отчего те не сильно, но очень часто дёргались невпопад. Мало кто смог бы заметить столь быстрое движение в таком полумраке — как нож, лежащий мирно на столе, был схвачен демоном и подставлен острием прямо под следующий удар. Не имя даже деревянной ручки, кусок железа очень мягко вошёл в голову, стоило ему прорезаться у верхней части глазницы в не самую толстую в том месте кость черепа. На удивление, глаз даже не начал вытекать в первые секунды. Лишь обволакивая ту часть ручки, что осталась торчать снаружи, он будто принимал собою новую форму, будто ещё пытался дёргаться, как и его хозяин. Выражение лица Проводника медленно начинало косеть, пропуская всё больше слюны, пока его руки наоборот — успокаиваться. Напряжённая спина постепенно оседала вниз, ноги, держащиеся ровно, нелепо разъезжались за столом в стороны. То была относительно быстрая смерть. Относительно остальных Эмметов Джонсов — очень быстрая. В какой-то мере, «оригинальному» Эммету было даже немного жаль — конкретно этот лжец в его глазах заслуживал умирать куда дольше остальных. — От это, сука, вжарил ты ему! — закричал какой-то мужик за столом. — Я б, блядь, не поднялся после такого!.. Демон быстро встал из-за стола и, влив в себя похлёбку одним глотком, сделал лишь одно — то, ради чего и пришлось пролить кровь: с ещё тёплого тела, он, стараясь сделать это так, чтобы то самое тело не опрокинулось, снял содержащий десятки и десятки «передачек» плащ. Схватив за лямку старую накидку, он перебросил её через плечо и, пытаясь обходить разнявшихся мужиков, направился к выходу. — Вот ты где, ублюдок! — заорал друг Джеффа из толпы. — Мужики, это вот он, кото!.. Однако стоило охотнику развернуть Ворона к себе лицом, как тот на секунду онемел и обомлел одновременно. То ли светящиеся в темноте глаза, что не могли говорить обычному человеку ни о чём хорошем, то ли пистолет у шеи, но что-то да заставило мужика остолбенеть от страха. Демон же, чуть нажав на спусковой крючок, не сказал ни слова — обменявшись немым предупреждением, он медленно убрал ствол и всё так же пошёл к выходу. — Остался, значит… На одиноких и холодных бетонных ступеньках из станции сидел всё тот же мальчишка-посыльный, крепко сжимая в руках врученный ему мешок с гильзами. Он не благодарил, не радовался, не просил или не боялся — нет. Вместо того в его глазах было нечто вопросительное. Нечто, что будто бы ожидало приказа — получать задаром что-то он не привык. Но Эммет не приказывал и также не говорил ничего. Молча сев рядом, он положил плащ себе на колени и, вывернув наизнанку, приготовился трусить. — Держите, — вдруг заговорив, мальчишка протянул демону помятый лист бумаги. — Сделал вид, что споткнулся и, схватившись за плащ, украл его обратно из кармана. Держите. Джонс грустно улыбнулся от злой иронии судьбы и взглянул на протянутое ему письмо. «А ты-то оказался прав, — обращался он к Проводнику в своей голове. — Снова всё то, что я сделал, оказалось лишь только лишней кровью». А затем, обхватив плащ за спину, дёрнул, что было сил. Шорох. Скрип. Звон. Из потрёпанной накидки сворами посыпались записки и всякие побрякушки. Гильзы, всё так же поблёскивающие на холодное земле, отзвенели и укатывались прочь, провожаемые робким, не смеющим касаться чужих денег посыльным. Закончив трусить, Ворон бестактно и грубо вывернул карманы, выбрасывая из них всё, что видел. В скомканных листах бумаги исчезали уже бесполезные слова. Сплетни, драмы, предательства — всё… оказалось лишённым смысла в итоге своём. Унесённым ветром. Засыпанным снегом. Вдруг Эммет уловил своё имя в убегающей от него записке и, считав траекторию, словил её налету. «Эммет Джонс. Мёртвым. 1,300», — гласила она. Гласила и приводила демона в какое-то странное подобие радости. Жажда крови… Хоть что-то оставалось в мире таким, каким было всегда. — Рассердиться Проводник, — прошептал посыльный. — Что вы вот так все его добро выкинули. — Может быть, — бросил Эммет плащ в грязь и взял письмо, всё также сидя рядом на пороге и наблюдая за мёртвым городом над землёй. — Может, нет. Но за инициативу спасибо, в любом случае. — Если что-то ещё могу сделать — скажите. В ответ на то Эммет смолчал, разворачивая ответное письмо от Безумного Лина. «Ответное» — ведь именно ответа на свои вопросы, до которых додумался Джонс, он и ожидал там увидеть. «Уши в радиочастотах ждут семёрки на часах, — гласил текст, — Затем, как по Библии: «Раздел, страница, стих, слово», — так идёт исчисление, по которому Они ведут свои текста. Цифра за цифрой, слово за словом. Говорят эти числа множества голов со множества мест. А слушают их, как шепчут мне, Лину Шелдеру, и отсюда. Так они держать связь меж собой и своими богами. P.S.: Сожалею последним событиям. Цепные псы гнались за кровью. Но порвали за первенство всех, кто попался. Псы рвут север. И псы рвут псов. Ведь только один получит кость. Парк Буа де Лиесс полон псов, стерегущих караван Лжеца. Герцог держит их на поводе. Герцог ответственен за кровь. Прощай. Лин Шелдер к Первому». Ворон скомкал лист бумаги в руке, наблюдая, как записки из плаща Проводника намокали от снега, теряя чернила. Скоро и эти слова потеряют свой смысл. Исчезнут в метели. «Значит, золотые ублюдки постреляли один одного, желая получить Уильяма себе… Забавно. Знали бы они, за что подохли… Что там говорил Альв? Если придут те, кого он знает — он примет моё предложение постреляться за них. А если нет… А пришли и те, и другие… — в незамысловатом дуновении ветра будто пролетел всего, что сейчас происходило. Мысли были в тумане. В странной потерянности и безразличии ко всему. — Пока два царька грызутся между собой за собственные шкуры, их псинки этих шкур лишаются. Какая жутко знакомая история, а, Вик? И всё, что нужно… Это только сказать им правильные слова. «Герцог»… — от того имени демону становилось неспокойно. — Посмотрим… Посмотрим… насколько ты живучий». — Знаешь, чем-то ты мне можешь ещё помочь, пацан, — обратился наконец Эммет к посыльному. — Знаешь парк, где находится радиовышка? — мальчишка закивал положительно. — Отлично. Тогда пошли. Пройдёмся. Мальчик молча повиновался, и они оба пошли в направлении вышки. Ворон шёл устало, очень слабо. Подбитый отравой организм отказывался давать волю к жизни мыслям и действиям. А если бы и мог — нужна ли была она, та воля? В конце концов, даже в мёрзлом и сыром Монреале веяло сном. Деревья были пусты. Земля — чёрной и безжизненной. Снег — мёртвым, тающим под весом солнечного тепла. А солнечное тепло — никакое, едва живое. — Проводник… Вы убили его? — прервал мысли Эммета парнишка. Эммет кивнул утвердительно. — За что? А перебежчик шёл и не знал, что именно сказать. «За что?» — он таким вопросом давно не задавался. Заслуживали ли все те Эмметы смерти за нарушение своего слова? Заслуживали ли те, что остались, жизни?.. А было ли то на самом деле важно? Наверное, нет. Что сделано, то уже сделано. — За бытность плохим человеком, — в конце концов ответил Ворон, не сбавляя шага. — А-а… Разве… это не делает плохим человеком вас? — Да. Как и со многими другими… Уже давно сделало, — дальше шли молча.

***

— А, эта… Так… Я думал… Не работает она… — посыльный стоял посреди радиорубки, смотря на скомканные повсюду листы бумаги и радиоприёмник, подключенный к проводам. — Как видишь, работает, — Эммет подошёл к столу и, сметя прочь груды бумаг, нашёл Библию. — И правда ведь Библия… Смогли ж ещё сильнее эту книгу испоганить. — Вам нужно передать какой-то сигнал? Для этого вы это всё запустили? — Это был не я. Тот южанин, про которого ты мне ещё рассказывал — что сцепился с вашим где-то. Лиам. Но сигнал передать нужно. — Южа-а-анин… — потянул посыльный. — Расскажу — не поверят. Эммет сел за стол и, взяв уголёк, навис над помятым листом. Мысли не собирались в кучу, слова терялись. «Нужно сказать… Нужно… Чтобы вас передохло как можно больше». Ветер за окном пел свою незамысловатую мелодию. Парнишка-посыльный растерянно осматривался вокруг. Чье-то ещё дыхание участилось где-то в соседней комнате. — Кто ты? — спросил Эммет, не отвлекаясь от письма. Ответа не последовало. — Я спрошу ещё раз, а затем выпущу весь барабан в твою сторону. Кто ты? — Здесь нет оборудования для посылания сигналов, — раздался высокий девичий голос из коморки. — Нет… рации? Ворон осмотрелся вокруг, понимая, что девчушка была права. «Покажись!» — хотел было скомандовать он, но она вышла сама. Неприметная, серая, довольно несчастная на вид… она выглядела как-то знакомо. — Зачем тебе это радио? — спросила она, с опаской глядя на залитые кровью глаза. — Зачем ты ещё здесь? — Я тебя знаю? — Нет. Но я знаю тебя. И Лиам про тебя рассказывал. «Лиам… Значит, это — вторая из двух. Вик говорил, он ошивался с двумя. Лиам… Чёрт бы тебя побрал». Эммет осторожно обхватил уголь острым концом и принялся писать слова на бумаге. Медленно. Выверенно. Так, как звучало то сообщение, что ему показывал Альвелион. Но — лишь немного иначе. — Ты же знаешь, что здесь даже нет, чем его выключить. Герметатора?.. — Ворон молчал. — И что нет рации… И где достать их, ты тоже не знаешь… А я не скажу! — лишь продолжал писать всё дальше и дальше. — Потому что ты… Лиам говорил, что ты не такой, как про тебя все думают. Как Аврелия рассказывала. Как все остальные. Что ты поступаешь странно, но как человек, — а затем перевернул лист и продолжил. Сказать… ему всё равно было бы больнее, чем слушать. — А ты сейчас здесь! Почему ты ещё не идёшь за ним? Не спасаешь? Думаешь, умер?.. — засомневалась она. — Не умер! Я знаю! Могильщик бы!.. Знаю, и всё! Нет там его! Одни… Одни… А ты ещё здесь сидишь! И твой друг! Твой друг умер! Второй пропал! А тебе!.. — Хватит! — рыкнул он наконец и поднялся из-за стола. Лилия попятилась назад. — Посыльный… — Ворон сделал шаг в сторону и понял, что его голова закружилась от слабости. — Держи, — протянул он лист, опираясь на стол. — Это — то, что тебе нужно будет говорить здесь. Каждый день. В семь утра или семь вечера. Пока хватит духу, — мальчик подошёл и осторожно взял мятую бумагу. — Но… генератор же… — На обратной стороне несколько координат, — выровнялся перебежчик. — Местность знаешь? Карта?.. — «есть» — кивнул посыльный. — Там найдёшь деньги и то, во что можно их обратить. Используй. Заведи эту штуку и давай сигналы. Справишься — всё оставшееся твоё. Не справишься… — Он же и так может всё забрать, — хмыкнула Лилия. Во взгляде посыльного промелькнула тревога. — Знаю, — подтвердил Эммет, посмотрев на парнишку. — Но если ты искал возможности расплатиться за то, что тебе вручили, то это — она. Да и ты сам видел, — ухмыльнулся он. — Я — не самый хороший человек, чтобы водить меня за нос. Поправив кобуры, Эммет «Ворон» Джонс пошёл прочь, получив от пацана только немой кивок. Впрочем, этого Эммету уже было достаточно. Он видел посыльного исполнительным и совестным, так что не сомневался: «Этот уж сделает… — смотрел он на верхушки мёртвых деревьев, стоя на выходе из станции под тенью вышки. — И, быть может, сможет зажить иначе. Хоть кто-то». — Стой! — окликнул того голос Лилии из темноты, остановив на ступенях. — Куда ты теперь пойдёшь?.. То есть… Ты же пойдёшь за ним? За Лиамом?.. Думаешь, он ещё жив? Эммет всё так же молчал. В этот раз, потому что не хотел об этом думать. Ведь если Альвелиону не повезло, и он попал не к «своим», то вариант с тем, что его уже запытали до смерти, тоже был вполне актуальным. И это всё ещё в том случае, если его вообще взяли живым. Человек… являлся ведь на редкость странным существом в моменты самых больших ответственностей своих — недостаточно прочным, недостаточно хрупким. — Почему тебе не плевать? — сорвался искренний вопрос с уст Эммета. — Как… Как на чужака?.. — Лилия, видимо, находила странным тот вопрос. И разница та между ними давила на Эммета наковальней. Ему и на себя-то было плевать. — Не знаю… Он… Он смотрит как-то так по-странному, когда и говорит, и слушает… Вот, искренне хочет слушать… Будто ему вообще всё равно, кто говорит. То есть… — Да… — Ворон взглянул куда-то на деревья. Стая птиц, засевшая на голых ветвях, наблюдала за разговором. — Похоже на правду. — Если найдёшь его… и он будет дальше идти на юг — передай, что у нас всё хорошо. Что мы справляемся. — А если захочет вернуться? — …Не говори ничего, — ответила Лилия после стыдливого молчания. — Вот как… Ладно. Почему? — Папа… Папа мой умер от своей болезни. Аврелия сказала, что Лиам пытался его навестить, потому что волновался за меня. Но теперь… А он… — слёзы накатились на девичье лицо, но та быстро пришла в себя, собравшись вновь с силами. — Но мы правда справляемся. — Зачем лгать? — Потому что не нужно оно ему, если на вернётся уже. Пусть лучше не переживает. Ворон ухмыльнулся и, не сказав ни слова, пошёл прочь. Может, так оно было правильно. А может — нет. В конце концов, боль у каждого была своя. Жизнь и, быть может, любовь — тоже своя. «Так что пускай, — думал он. — Пускай будет так». Забор защёлках отдёрнутой сеткой, и стая тёмных птиц, наблюдавшая за разговором, устремилась к небу. Кто бы сказал ему неделю назад, что всё обернётся именно так — он бы высмеял. Он бы поверил в это меньше, чем в то, во что начинал верить прямо сейчас. — Знаешь, много лет назад я совершил одну из своих больших ошибок, — вдруг заговорил он к девочке, развернувшись уже за забором. — Ошибку, из-за которой в одной старой деревушке далеко-далеко на восток отсюда появился человек, которому тоже стало не плевать. От многих и многих людей он требовал, чтобы они привели меня к нему живым. Он обещал им за это свободу на далёких-далёких землях за водой. Свободу от заразы, от голода и холода, от других людей. Связной с острова, куда не добраться ни на одном судне, летит оно или плавает. Только, если не получишь свой код или не поплывёшь вместе с ним, когда он решит оставить свою смену, — Лилия смотрела с опаской за металическую сетку на залитые кровью глаза точно таким же взглядом, каким смотрел Альвелион. «Понятно, почему они поладили», — думал себе Ворон. — Каждый, кто привозил меня к нему, думал, что получит свой пропуск и поплывёт в «Рай» и забудет свою прошлую жизнь навсегда. Но на самом же деле это была ложь. Это право Связной отдал мне. Право выбирать, кому уплыть прочь к новой жизни. А кому умереть по дороге в холодной воде или уйти прочь ни с чем. Видя меня каждый раз… он желал мне не смерти и даже не жизни, — опустил Ворон взгляд. — Он хотел, чтобы я сделал правильный выбор. И я всегда думал, что выбор — это найти кого-то особенного. Как Айви. — Айви?.. — Или как я сам. Но это тоже было неправдой. И я понимаю это только сейчас. Самым правильным выбором было бы выбрать его самого. Отпустить от того, что я с ним сделал. И что он выбрал переживать раз за разом, смотря мне в глаза. Так что в чём-то ты права, Лилия. В чём-то ты очень права. Эммет Джонс в последний раз взглянул на девчонку, стоящую в тени высокой радиовышки, и, развернувшись, исчез на склоне за деревьями. Сделав всё, что хотел, он пошёл к единственному месту на том острове, где ему ещё были рады.