За день до нашей смерти: Lost

…Однако с появлением так названных «особых» особей заражённых,

извращённых от единых в обычности нелюдей последних зим и лет,

мир Северной Америки вдобавок исходили сказы о неких «полулюдях» -

истязях столь чужих своей родной природой, что ни к заразному, ни к,

тем более, человеку, их отнести не есть возможным аль правильным.

Ведомы случаи, когда то отнесение было яснее ясного, но ни разу ещё –

чтобы в сторону человеческую. Пока нет живых, дабы описать действо, творимое

полулюдьми в омане заразы. Но то и есть лучшее свидетельство того,

сколь опасным и непонятным для человека то действо может собой быть.

Имеют сильные органы и каркас по подобию заразного ходока, стадии,

именуемой профессорами «адаптацией». Сухую, явственно-белоснежную кожу.

Скорое и больное биение сердца. Высокую чуйственность к светам,

от того — зенки блестящие. Слух, нюх, чуйку. И жажду крови, как у зверя.

И что же это, после пересчитанного, это люди, получается? Аль вы, аль как я?!

Зазываю всех и каждого: ежели увидите человека, чей взор блестит темнотою

ночной луны — обходите его стороной. «Полулюдей» — гоните их из ваших деревень.

«Полулюдей» — бойтесь их на трактах и трассах, от бандитов да убийц чищенных.

А как встретите такого в одиночестве, вдали от врагов, друзей аль нелюдей —

стреляйте насмерть. Или бегите, как от неё самой…

Омэн Пилигрим, «Заразы и заразные», 2076-й

Вдох. Ворон стоял у входа в темноту Де Амоса и, перебирая варианты в голове, медлил. Сгорающее солнце сжигало своими оранжевыми — самыми тёплыми и одновременно мягкими лучами все деревья в округе. Мешанина из света и теней от тысяч ветвей рассекала собою мир на миллионы лоскутов в странно-красивой пляске, пока по немного влажному снежному покрывалу резво прыгали огоньки заходящей звезды. Фигуры мертвецов, неспешно идущие в какой-то полуразрушенный дом со стороны парка, казались безмятежными призраками. «Следовало бы взять с собой винтовку», — думал Джонс. Выдох. Густое облако пара прорезалось сквозь стиснутые зубы, едва-едва доходя до промёрзших бетонных ступеней, ведущих вниз на станцию, окропляя своей влагой и без того ледяные перила. Мало что красивого было в Де Амосе. Мало что красивого осталось. Вдохновлённый, даже гонимый войною бункер, а не станция, имел общим от красоты лишь отторжение. В отличие от своих собратьев по линии, он не получил на своём входе ни магазинчика, ни уютного фойе; не примыкал и не был частью какого-либо заведения или даже здания. Всё, чем был Де Амос — страшащейся будущего бетонной лестницей у края парка; крытым плиткой и иллюзией защищённости бетонным парапетом в полтора ярда высотой с трёх сторон. В Новом мире на станции не изменилось почти ничего. Даже мусора, валяющегося у ступеней и ниже по — даже его меньше не стало. Вдох. Забирая с собою последний глоток свежего воздуха, Ворон шагнул вниз по покрытому скользкой, неприятной и недостаточно хрупкой коркой льда бетону. Приходилось шагать всей ступнёй ровно, влипая в вязкую влагу на пути в почти стопроцентную ловушку. «Забавно, — пронеслась мысль у демона в голове, когда он увидел глубокий отпечаток собственной подошвы. — Испаночка всё поняла бы на два дня быстрее». Выдох. На первом уровне станции к носу липла неприятная смесь пыли и гниения. Сладковатый запах без очевидного источника подбивал прикрыть лицо маской или хотя бы шарфом, а кучи всякого хлама — от брошенных досок разобранных комнатушек до покрытых почерневшей кровью тряпок — источали кисло-загустевший да резкий аромат. Странная, немного поблёскивающая от проникающего вниз света плитка, коей были уложены стены, за декады покрылась нарочито тёмным мхом с увядающей паутиной, говорящей миру, что человек — живой, неживой — очень давно не был в том месте хозяином. Максимум — наглым и, главное, непрошенным гостем. Вдох. Ворон неспешно обходил весь хлам, привыкая глазами к темноте. Проходя мимо разобранных или заваленных магазинчиков с поваленными прилавками внутри; лавируя меж позеленевшим от плесени деревом, покрасневшим от ржавчины железом или почерневшими от воздуха костями, он всё всматривался в пол — в следы. Размазанные в смеси влаги да грязи пятна человеческого существования полностью терялись в той станции. Даже его собственные, оставленные совсем недавно — даже их, стоило моргнуть, было уже не найти. Не ему. Выдох. Следовало настроить ритм дыхания заранее — до спуска по тому самому эскалатору, к коему от двух далёких лестниц вёл один-единственный, пускай и длинный Т-образный коридор, полный служебных входов и выходов. Стоя там, у входа в настоящую темноту, из коей на самый верх добивал затхлый запах гнили, демон, поблёскивая глазами, круг за кругом прокручивал у себя в голове мысль о том, почему же он действительно так не любил ту станцию. Вдох. Хлипкая ступень эскалатора предательски-громко скрипнула под тяжестью шага, предвещая долгий спуск на уровень два. Некоторые тоннели, коими была пронизана Де Амос, тянулись ровно весь тот путь, истязая землю то параллельно, то вовсе под какими-то неизвестными людям Нового мира углами. Всё ради неё — ради паранойи, ради готовности, ради уверенности в том, что если бы Третья Мировая Война и началась, то с одной из сторон было бы хотя бы поменьше трупов. Наивно. На самом же деле, Де Амос не был готов к Новому миру. Не был готов своими длинными спусками и бесконечными холодными норами к тому, что выпало на его судьбу. Не был готов к тому, что ещё до войны с Крысами — в период Кровавого года, пути миграции изменятся и пройдут прямо через него. Выдох. В некоторых случаях судьба или её более прагматичный аналог — стечение обстоятельств — предрешена с самого начала. Человек, станция, город или целый мир — предрешена. Край синей ветки никогда не воспринимался людьми живым. С самого начала — с пришествия канадской группировки во главе с Радиссоном, станция уж не считалась таковой. Маленький, хоть и прочный Де Амос, не подходил для жизни большого количества людей своей простотой и грубостью, открытостью с десятков спин, коими были те самые тоннели. Маленький, но прочный Де Амос чаще всего воспринимался последним шансом да транзитом для тех, кто уходил далеко назад — на позабытые земли севера. Маленький, но прочный Де Амос оказался не прочнее хлынувших в него орд мертвецов. Выдох. Выцветшие рекламные плакаты с вечно улыбающимися людьми среди зловонья помнили те далёкие дни Кровавого Года, помнили даже больше. За покрытыми пылью улыбками, за разодранными когтями ценниками да за забытыми названиями разных лейблов и магазинчиков была память. Тонкими струйками почерневшей крови, редкими кусками задубевшей кожи, зацепившейся за разбитую лампу на эскалаторе, выбитой и упавшей прочь ступенькой, ставшей последним шагом для кого-то и оставившей в себе кусок мяса. Вдох. В Кровавый Год Де Амос не изменил своей судьбе. Хоть территория по договорённостям неоспоримо принадлежала группе Радиссона, предлагавшего отстаивать станцию до конца, Верн — тогдашний лидер французов, не раз на Собрании настаивал на том, чтобы просто опустошить её, дав мёртвым пройти через ту самую «жертву ради защиты». Споры и дискуссии по той теме велись долго, но окончательное и единогласное решение не было принято никогда. Выдох. Чем ниже спускался Ворон, тем более грязными и ненадёжными казались ему ступени эскалатора. Нормальный свет кончился ещё на подступах к спуску, так что перебежчик, ориентировавшись лишь на ощущения да очертания, часто ловил себя на нём — на молнией пронизывавшем тело отвращении. Любой хлюп под ступнёй, любое тягучее или вязкое чавканье под подошвой, любой кусок влаги на перилах… Он не мог для себя сказать, было б проще с фонарём или нет. Но точно знал, что идти в почти идеальной темноте; идти, наблюдая лишь тёмно-тёмно-серые, едва заметные очертания вокруг себя, когда его сердце делало очередной толчок паразитов к голове, было до жути неприятно. Вдобавок ко всему, запах становился всё хуже. Всё мертвее и болезненнее. Вдох. Спускаясь ниже и ниже, демон надеялся на своего преследователя так, как никогда — на то, что он ошибётся. Один случайный лучик света от фонаря, один достаточно громкий скрип кафеля под ногами. Любого знака было бы достаточно, чтобы знать, чтобы быть в преимуществе. Но абсолютная тишина и почти абсолютная темнота говорили, что нет — таких шансов ему сегодня не дадут. Вместо того они лишь шептали о том, что незнакомец был действительно не так прост — действовал скрытно с расчётом на ту же самую ошибку. «В конце концов, — думал Ворон, — от того, кто ходит по своим же шагам, меньшего ждать не стоило. Выпендрёжник. Выблядок». Выдох. На подходах ко второму уровню в серой темноте глаз Ворона начиналась настоящая мешанина. Силуэты человеческих останков вперемешку со всяким хламом то ли догнивали, то ли высыхали в застывшем из-за холода вязком болоте. Тела, разорванные да съеденные; чёрные и жёлтые кости; клочья ткани, останки жизни — всё это… источало от себя только заражение. Только зло. «Волна! Это просто огромная волна!» — так по рассказам Виктора звучали последние слова, полученные радиосообщением от Де Амоса. Люди Верна оставили станцию до того, как пришла орда. Люди Радиссона остались и защищались так, как могли — из рук вон плохо. Подкрепления не приходили из-за и без того пострадавших станций южнее; малочисленные отряды, оставшиеся боеспособными, бродили по главным транзитным тоннелям, добивая редких ходячих, а орда… И всего метро не хватило бы в то время, чтобы справиться с ней. Так что Де Амос не выбрал ничего — орде дали пройти насквозь, защищая станцию насмерть. И каждый год, каждое ранее лето и каждую позднюю осень, те кости у эскалатора всё пополнялись новыми. Если кто-то из ходячих падал на долгом-долгом пути вниз — погибал. А его — переломанного или мёртвого — обгладывали свои же сородичи. Так было год за годом. А лёгкий порыв ветра, просвистывая между высохших жил на костях, шептал, что так оно и продолжит быть. Вдох. Сойдя с последней ступени, демон остановился. Он стоял у выхода из одного-единственного низкого, но длинного зала. В мешанине из силуэтов да контуров тёмно-серым виднелись ровные вертикальные полосы. «Колонны» — вспоминал он. Двадцать толстых бетонных атлантов, что шли одна за другой на расстоянии десяти-двенадцати футов по обеим сторонам, ограждали основной тесный зал от двух колей — вперёд и назад. Но главное: здесь, в низине, в темноте и постоянной прохладе подземелья, через гниль теперь пробивалось и кое-что ещё. Знакомое, острое и отвратная не вонь, но будто отсутствие самого воздуха — паразит. Почти все мертвецы покидали Де Амос после миграции — да. Все, кто могли двигаться — несомненно, да. Но только не вьющиеся хозяйки гнёзд. Где-то у колонн, на рельсах, в тоннелях поезда и кучах служебных тупиков, они обвили собою всю станцию, и медленно поглощали всё живое вокруг отростками, источая обратно в мир болезнь. Одинокие комнатушки, превратившиеся в заражённые консервы, рельсы, облепленные бледно-красной пеленой, кучей мутировавших, валяющихся где-попало ошмётков лёгких и желудков, что старался выводить паразит, лишь извращая человеческое тело. Выдох. Ворон телом ощущал бредущие по воздуху облака. Стоило бы какому-то глупцу включить фонарик на крайней станции синей ветки, как он тут же ужаснулся бы от глупости своей. И вовсе не из-за того, что пролил свет на истину — нет. А потому что не надел противогаз. Вся станция была заполнена той бледной краснотой. Все стены, все трупы, весь хлам и даже весь воздух — даже в нём бродила перекрывающая серое зрение демона смерть, мешалась перед глазами своими маленькими прислужниками и, как назло, густела всё больше и больше из-за учуявших жизнь «хозяек». Прозванные в центральных Штатах «матками», те же самые чудовища носили на севере имя «torrubiella». И хоть название было красивым, но получили они его за одним из грибков, поражающих насекомых — за схожесть в том, как в итоге выглядели пораженные тела. Неразличимые, набухше-мягкие, облепленные паразитом в десятки слоёв несуразные силуэты, имеющие с людьми общим лишь очертания. Нелюди. Монстры. Вдох. По нёбу и в саму глотку наждачной бумагой прошлось вязкое облачко, сформированное зловонием сотен отростков лёгких и дыхательных путей. Застревая комом где-то на середине горла, оно давило на грудную клетку, сжимало да душило с каждой долей секунды всё сильнее и сильнее. Демон прекрасно понимал, насколько быстр был счёт. С первым же вдохом в его кровь попадали активные клетки паразита, и шаткий баланс между человеком и бешеным начинал переваливаться не в лучшую сторону. Однако для его преследователя — для него всё тоже шло очень быстро. «Что бы ты ни захотел сделать, ты не сделаешь это бесшумно. Не здесь». Выдох. Эммет сделал осторожный шаг вперёд, всё пытаясь увидеть хоть что-то перед собой. Та игра, если таковая была, шла ровно до первого поражения — до того, кто первый ошибётся, кто выдаст себя. А затем… затем всё наверняка будет быстро. Всегда было. Ворон едва-едва брёл вперёд короткими и проверяющими шажками, ориентируясь почти вслепую. Облако болезни не давало видеть и чуять в такой вязкое темноте. Дыхание маток — тихое, сиплое да хриплое — слышать. Единственное, что успокаивало демона: концентрация паразита здесь, внизу всё ещё была не такой, как в сверхгнёздах. И напряжение в его теле, болезненный оскал, что рано или поздно должен был проступить на лице, а также галлюцинации перед глазами, медлили. Впрочем, как и сам мир. Дыхания заражённых, среди коих он перебежчик, и тишина Де Амоса были вовсе не такими, к каким он привык на своих вылазках снаружи. Но — неспокойными и враждебными; будто оттягивающими само время наподольше. А всё человеческое, что было среди того дыхания — его собственное сердцебиение. Удар за ударом. Быстрее и быстрее. «Где ты?.. Чего же ты ждёшь?.. За какой колонной ты стоишь?.. — мысли постепенно начинали мешаться, призывая только к большей импульсивности да жестокости. — Имея при себе только пистолеты либо укороченную винтовку, ты сделал так, как тебе будет удобнее — ты загнал меня в тесное пространство. Лишённое света, воздуха, замкнутое для незнающего. Ты взял себе преимущество первого хода. Ты стал там, где тебе было бы максимально удобно. Ты наверняка предполагал, что я могу войти не только через основной вход, но рассчитывал точно на него. Ты слышал меня. Почему ты ждёшь?» — выдох. Вдох. Шли секунды. В глаза, привыкающие даже к такой тьме, серыми образами всё сильнее бросались матки с их разорванными брюхами; с отростками, напоминающие подобия дыхательной и пищеварительной систем, что тщетно пытались обвить собою колонны и пол вокруг них. В глаза бросались их старые, давно перегнившие раны от бубонов, в которых медленно формировались те самые органы до того, как ходячий «созревал» для того, чтобы стать очередной маткой. Ворона окутывало отвращение куда сильнее, чем боль в постепенно напрягающихся мышцах. Отвращение от людей и человека, считающего демона настолько же близко к тем монстрам, как и к обычным выжившим. Отвращение от заражённого, что низвергал напоминающий о родстве паразит в воздух бессознательно и эгоистично. Отвращение от себя за то, что, хоть он не выбирал такую судьбу, судьбу демона, но он никогда не старался ей не соответствовать. «Тебе не взять меня здесь живым без сопротивления, — Ворон всё оглядывался по сторонам, ожидая хоть чего-то. — Будь ты грёбаным волшебником грёбаной сказки — один, лишённый своих… Кто ты? — вдруг поймал себя на этой странности перебежчик — И почему… ты один? — выдох. — Думаешь, плёвая работёнка? — среди мелькающих контуров колонн он всё искал то, от чего его нутро сходило с ума. — Думаешь, рикошет не достанет тебя в коробке, полной бетона, если ты промахнёшься? А ты промахнёшься. Кем бы ты себя не мнил. Без света, без людей, без… Ха…» — но незавершённая мысль прервалась в тот момент, как демон ощутил нечто позади себя. В тот момент, когда крови было всё больше и больше паразита, когда его концентрация стала ещё сильнее, когда его глаза давило от давления, а голова вздувалась от шума в венах и артериях, он чётко почувствовал то, почему так сильно исходило на нет его нутро, почему верещало о тревоге и билось в конвульсиях — он услышал издали приближающиеся шаги. Вдох. Ворон совсем не ощутил за всей остальной болью, как его губы неспешно начали растягиваться в теряющем рассудок оскале. Как его глаза, яркие, без того заметные, начали открываться всё сильнее, пускай и видеть ни на йоту больше. Вздувающиеся жилы на шее, бледно-фиолетовые вены, кровь, сочащуюся из собственных десен — не заметил. Демон замечал лишь одно: он слышал Его. Ритм шагов эхом отбивался от всех стен и лавировал меж абсолютно ровными углами. И демон знал, что первый этап игры был проигран Вороном ещё во время шага на тот чёртов эскалатор. Ведь шаги приближались сверху. Выдох. — Я слышу тебя, — голос Ворона — хриплый, неестественно глубокий, цепким и царапающим железом пронёсся по всей станции, сдирая пыль с потолка да колонн; разрядом проходясь по заржавевшим рельсам; свежим, сносящим собою всего паразита и оставляющим лишь холод потоком ледяного воздуха, пронёсся и будто застрял в вечности эха. — Я чую тебя. В ответ не раздалось ничего. Только шаг — твёрдый, ставший куда более уверенным шаг, раздавливающий тишину, доносился откуда-то позади. Только скрипящие, больные от возраста ступени неприветливо встречали человеческую ногу. Преследователь — кем бы он ни был — на самом деле никогда не спускался на второй уровень. Никогда не спускался первым. Вместо того он наверняка затаился где-то в тоннелях, где-то за забытой вывеской или за неприметным поворотом. Он выбрал выжидать добычу наверху. И он выждал. Зрение целиком и полностью путалось в болезненной да тёмной станции. Серые полосы блекли и перекрывались, но даже через них демон видел, будто чувствовал своего врага. Тот самый плащ, раскидывающий облачка паразита от себя; те самые ботинки, медленно идущие вниз; ту самую шляпу, немного приспущенную, немного прикрывающую бледное лицо. Да — чувствовал. Ворон нацелил в сторону врага без промедления, но не стрелял. Высматривая очертания фигуры, он медлил, всё ещё не понимая для себя, что же именно в ней не так. «Я явно нужен тебе живым — без того не было бы смысла не стрелять. Не было бы смысла затевать… эту прекрасную игру. Но что с тобой? Что? Что?!». Должно быть, оскал мешал мыслям. Должно быть, бешенное сердцебиение, дикое, по-настоящему животное, мешало думать ровнее и логичнее. Битва с пальцем, жмущим на курок, что есть сил; битва с желанием разорвать того человека собственным ногтями; раздробить рёбра и выпотрошить всё изнутри, разбросав о колонны, а каркас истязать ровно по линии хребта. Ведь только в тот момент, когда незнакомец, не поднимая лица, сделал глубокий вдох и выдох, демон услышал — на нём тоже не было противогаза. Вдох-выдох, вдох-выдох — в своём помутнённом взгляде Ворон с остолбенением наблюдал то, как оттенками серого расходились облачка прочь от преследователя, что вдыхал и выдыхал с рвением, присущем дикому животному. Чувствовал, зная действие паразита, как под шляпой, в скрытых очками глазах лопались капилляры, как скапливалась кровь в белке глазного яблока. Едва-едва наблюдал вытянувшийся подбородок в качестве знака нечеловеческой, отвратительной в природе своей солидарности, заставляющей изгибаться рот в оскале, а всё лицо — в напряжении. Кому было знать, как не таким выродкам — обычный человек не может вдохнуть паразита, не вывернув своё горло наизнанку. А его преследователь же… Его преследователь… — Де-е-е-е … он, — сладко, но едва различимо растянул Ворон единственное слово, что смогло прорваться сквозь плотно стиснутые зубы и широко растянутые уста — «демон». С каждым вдохом в голове всё больше путались мысли. Его преследователь. Его враг. Он стоял и ждал там, посреди заброшенной станции чужого ему города, посреди чужого мира, лишённого Золота. Что он мнил в своём бессмертии? Что представлял, будучи просто… животным?! Выродком?! Выдох резко и остро прорвался через челюсти демона. Его глаза, всё ещё не различающие ничего из-за тумана, двумя едва-едва заметными ореолами остро блеснули в темноте, пока белки краснели всё сильнее и сильнее. Как ни удивительно, перебежчиков, высших, симбионтов, tsitsimime или обращённых никогда не сравнивали с кошками за их глаза. В далёком-далёком юношестве Ворону, уже тогда бывшему «Вороном», казалось то сравнение до жути уместным — коты имели прочные когти, девять жизней, потрясающие чувства ориентации в пространстве, чутьё и, что главное, тоже редко любили людей… редко вообще показывали что-то тому — Новому или Старому — миру, зная, что ничего не получат взамен. Но считал он так до той поры, пока не встретил первого подобного себе. А после… Оказалось, разница была в том, что кошачьи глаза были обезличены своей собственной глубиной, разрезаны своим же спокойным, нечеловечески мудрым зрачком. Они были лишены эмоций, они были холодны и, в мире диком, профессиональны. В глазах же выродков не было мудрости. Когда они заливались кровью, когда брови от напряжения вздымались вверх, а веки были раскрывались неестественно широко. Ворон часто видел и сам источал не кошачью хладнокровность, не единение, но её — застывшую жестокость, яркую, опасно-красивую, глубокую и открытую всему чёртовому миру. В глазах таких были только собственные демоны их обладателя, старающиеся соответствовать. Запертые, жестокие, болезненные и кровожадные. И ещё тогда, в юношестве, после первой встречи с сошедшим с ума перебежчиком он для себя понял: было бы очень некрасиво сравнивать высшего с кошкой. Это оскорбило бы последнюю. — Уильям… — голос тот был тихим и шипяще-протяжным, подобно дыханию змеи; достаточно низким, чтобы его обладатель походил на огромного и опасно-мудрого удава, но и достаточно глубоким, чтобы точно знать: эта змея точно пустит зубы в ход. В ответ уже засмеялся Ворон. Куда более противным, куда более режущим да столь же низким смехом. «Уильям» — значит, всё было именно так. Значит, чёртово Чёрное Золото решило послать в этот раз не «золотого мальчика» выполнять работу, а его — этого… ублюдка. Ладонь всё сильнее сжимала пистолет; икры сводило от напряжения, выли ноющей болью бёдра. «Уильям… Вот, кого посылали за разбитым стариком. Вот, кого бы послали за пацаном, шарахающимся от всего, — если бы каждое движение губами не давалось с таким трудом, Ворон уже точно не удержался бы, чтобы не съязвить и не сказать одновременно именно то, что думал, — Ха… Как же конкретно, получается, упала планка у Золота. Вы, блядь, даже человека на эту работу найти не смогли». — Нако-нец… — каждое слово давалось с ощущение натянутого напряжения. — Я… Уже… Заждался, — и та улыбка — та постоянная лёгкая улыбка на устах почти каждого демона, что с паразитом превращалась в болезненно-широкий оскал — если бы хоть кто-то из людей понимал причины её… Но нет — конечно же, нет. Приготовившись, демон был максимально сосредоточен на своём враге. Вряд ли живой человек смог бы вообще заметить их двоих, если бы не их голоса — таращихся друг на друга почти в полной темноте, готовых разорвать каждый другого на мелкие лоскуты. Однако никто из них не двигался. Любое движение, любой уход зрачка от тех едва-едва осязаемых контуров, означал бы потерю своего врага. Словно за туманом, словно за миллиардами потускневших звёзд, серый силуэт просматривался лишь на йоту, лишь на долю секунды и лишь мелкими, слишком ровными для того потока космоса частями. Но ожидание первого хода… было слишком медленным. Хрип. Выстрел. Когда пошла вспышка, зрачки Ворона быстро сузились, будто только и ждали возможности засечь даже минимальный свет. Обычно — ярко жёлтая, она показалась ему идеально белой, даже бледной. Словно вспышка фонаря, словно случайный лучик света, сжираемый бледно-красным туманом, у основания коего металлом блеснул ствол чёрного револьвера. Где-то позади Ворона издал звук одинокий ходячий, учуявший свою добычу и таки поднявшийся из холодного сна. Такой же потерянный и такой же безрассудный, он наверняка не ждал, что, следуя за знакомым да манящим запахом, встретит на своём пути существ куда более страшных, чем мёртвые. Тот выстрел проследовал почти мгновенно. И, что было опасно, проследовал вовсе не от Ворона, а от его преследователя. Рука последнего, подобно руке куда менее точных, но куда более быстрых ганслингеров с юга, была максимально близко и незаметно прислонена к телу. Выстрел же был произведён от бедра. Серо-красный Де Амос ощущался до жестокой иронии красиво. В пороховом дыму, тянущемся за пулей. В эхо глубокого и громкого выстрела, облаком паразита разносящимся и врезающимся в стены. В рассеивавшемся свете, освещающем обезличенные да бесцветные колонны. В преследователе, что своей болотно-зелёной желтизной совсем не подходил тому месту. Высокий, бледный, грязный и дикий, он словно рушил ту идиллию — идиллию правления новой, очень умерщвляющей, но умиротворённой жизни. Но выстрел стих. И бледно-голубые глаза демона начали медленно гаснуть. Наблюдая за тем, как вновь сереет его мир, а затем и вовсе исчезает, он заучивал для себя несколько истин. Он точно нужен был своему преследователю живым. И у того преследователя точно осталось семь патронов, максимум. В лучшем случае — пять. Тишина. Стоило миру полностью исчезнуть в темноте, как Ворон тут же понял всю иронию ситуации: никто из них теперь точно не видел ничего. Ослеплённые вспышкой, отвыкшие от темноты, но главное — дезориентированные. Даже будь при демоне вся сила фривольной Удачи, даже если бы он сумел в самый нужный момент отвернуться от выстрела — те клубы тумана; тот паразит, что вышел из стазиса, истязая темноту в своих непонятных траекториях — он бы вновь не позволил ему видеть ясно, как тогда уже не позволял мыслить трезво. «Чёртов дебил. Чёртов приблуда. Грёбаное Чёрное Золото. Как и Эволюция, с которой оно пошло брататься. Как и ёбнутое Единству, отколовшееся от них… Те же ублюдки. Только с другой стороны. Лицемеры и те же падальщики, сами неспособные ни на что». Сердцебиение шумело в ушах прибоем, всё подзывая к решительным действиям. «Убей! Убей! Убей его!» — даже сжатые до боли кулаки будто специально наливались кровью. «Бывший лучший убийца», — как же глупо звучало в секунды затишья. Не могло ведь быть «бывшего лучшего», пока тот самый «бывший» был всё ещё жив. Не могло быть даже «бывшего убийцы» — нет. Убийца — это не ярлык. Убийца есть преодолённый навсегда предел. Убийца есть навык. Убийца есть выбор. Ворон немного согнулся телом и ногами, приподнимаясь на носки. Стараясь дышать в такт окружающим его маткам, он передвигался медленно, по-охотничьи неспешно. Шаг, шаг, ещё один… В его голове именно картинками всплывали мысли о тактике и стратегии его противника; инстинктами, а не мозгами считывалось то, как мог бы поступить его враг. Находясь у эскалатора, у единственной целой лестницы, он явно был весьма уязвим. Среди всех тех тел, среди остовов и останков, было мало безопасных троп. Он должен был оступиться, и наверняка знал это самолично. Так что бы сделал человек… нет — демон, зная, что точно издаст какой-нибудь звук? Немного правее от входа хрустнула какая-то кость. Полым, немного задубевшим звуком. Демон среагировал мгновенно, но нетипично — он выстрелил влево, целясь в район тела. Это не могла быть просто неосторожность — нет. «Хотел отвлечь, а?! Придурок!». Однако в тот момент, когда вспышка осветила помещение на долю секунды, незнакомец стоял там же, где и был изначально. В руках его была куча из всякой мешанины — из хлама, из останков, из всё тех же костей — всё собранное прямо перед ним, чтобы расчистить путь. Темнота. Глухой порыв воздуха. Грохот. На пол в сторону увернувшего Ворона повалились десятки останков. Отстукивая да отляпывая свой странный ритм о бетон, врезаясь в друг друга, путаясь у его собственных ног. «Блядский… Ха-ха-ха-ха-ха!» — мужчина замер на месте, прекрасно понимая, как ловко его провели вокруг его же задумки — теперь он находился в том же самом положении, что и его преследователь, наверняка увернувшийся за шумом в неизвестном направлении. Только и он… всё равно тоже не знал, куда примерно теперь целить. Игра началась. Шаг. Ворон знал одно: от единственного входа до первых колонн было где-то десять футов по прямой, десять шагов. В самом начале, когда он сам обходил весь бардак на полу, он прошёл вперед три полноценных шага, максимум. «Развернись, иди высоким шагом влево и назад два шага, — будто приказывал он себе. — Не беги. Не стреляй. Окажешься в четырёх футах от колонны слева. Иди… Жди этого ублюдка, а потом сожри его». В голове, как и перед глазами, всё плыло. Желание просто броситься вперёд, обнажая клыки, перекрывалось только осознанием того, что, как и говорил Альвелион, пуля была быстрее любого демона, а демону всё ещё могло быть достаточно одной. Однако та осторожность, то ощущение жесточайшего азарта вместе с предвкушением победы только грели кровь. Шаг, шаг ещё шаг. Болезненное дыхание матки стало слышимым даже за собственным сбитым сердцебиением. Да — он был где-то рядом. Наощупь ориентируясь у колонны, он осторожно обходил её так, чтобы скрыться за ней для преследователя, чтобы слиться с темнотой в тот момент, когда мелькнёт очередная вспышка. А она должна была произойти. Ворон понимал. Нет — он чувствовал. Шаг, шаг, ещё шаг… Звон. От носка правой ступни, что споткнулась об один из отростков торрубъеллы, отскочила прочь пустая консервная банка. Наверняка ржавая, она будто специально сначала ударилась несколько раз о бетон, а затем, громко прокатившись по нему, упала на рельсы, уже там отбивая бесконечно громкую мелодию. Однако… никакого выстрела за этим. «Не хочешь выдавать себя? Сука… Не хочешь, а? Не хочешь знать, где я, выблядок?! — Ворон нацелил примерно в ту же точку, где стоял он сам. — Посмотрим, насколько ты предсказуем», — выстрел. Вспышка осветила станцию, и фигура незнакомца блеснула между третьей и четвёртой колоннами с противоположной стороны. Так же в полуприсяде, как и сам Ворон, так же с револьвером наголо. Но те очки и тот оскал… как-то выбешивали. «На кой хер кому-то вообще и шляпа, и очки?». Однако следующий шаг Ворон сделал вовсе не за следующую колонну, о нет — увидев перед собой ровную и прямую дорогу, он решил сделать так, как от него не ожидали — подойти первым. Нож осторожно, очень интимно прошуршал по кобуре лезвием. Словно предвкушая кровь, он, как и его хозяин, старался двигаться максимально бесшумно, старясь экономить силы для последующего удара. «Как всё было бы быстро, будь у одного из нас фонарь. Как неинтересно», — та мысль приходила демону всё чаще и чаще. Интерес — вот, что отличает хорошего убийцу. Азарт дела. Азарт, недоступный просто «профессионалу». Шаг за шагом, он чувствовал это — как его глаза багрели. Как сводило судорогой мышцы, застоявшиеся в своей медлительности. Как скрипели пожелтевшие зубы, через кои на бороду изредка просачивалась слюна. Но азарт был сильней. Азарт заставлял осторожничать и жить, чтобы увидеть, чем всё закончится. Следующий выстрел почти заставил демона перейти на бег — он раздался позади его колонн, лишь на десяток футов глубже в станции. Было ясно: преследователь уже перебежал на его сторону выстрелил с расчётом на то, что Ворон был всё ещё прятался у «своей» колеи. «И ты не нашёл меня там. Думаешь — наверняка перебежал за твой ряд, а?» — однако вместо того он не шелохнулся, оставшись на центре зала. О, то было бы предсказуемо и ожидаемо, как только было бы понятно, что его нет за его рядом — что произошла рокировка. Вместо того, он решил ждать. Его взгляд в последние секунды уцепился за близкий труп того ходячего, что упал от выстрела несколько минут назад. «Думаешь, я тебя боюсь?! Думаешь, я?..». Двумя ловкими, очень воздушными шагами, Ворон подошёл прямо к трупу и, спрятав нож да наощупь взяв тело за плечи, заслонил им себя. Это нельзя было не услышать. Явно. Шорох ткани по бетону, цепкие змейки на дырявой куртке — нельзя было бы. Однако и понять, что и зачем издавало звук — тоже. Несмотря на вес медленно холодеющего мертвеца, тело ощущалось предельно лёгким в одной руке. Напряжение толкало вперёд, но напряжение же и помогало держаться. Вдох. «Где же ты?» — демон стоял прямо посреди зала и старался дышать реже. Он чувствовал, задней и последней мыслью осознавал то, что с того времени, как он был в подобных «охотничьих» условиях, прошло почти девять лет. Что он из прошлого даже не почувствовал бы такого объёма паразита в себе. Что он был бы неоспоримым в своей роли — в роли нечеловека. Что сейчас ему следовало быть более ост… Ха… Впрочем, нет. Нет-нет-нет. Выдох. «Где же ты? — всё повторял он ту мантру сам себе, словно без неё просто не захотел бы видеть своего врага. Много раз до этого — действительно неисчисляемо много — он был на такой охоте. Тёмными безлунными ночами, забытыми всеми тоннелями, запутанными бункерами — он был таким охотником. Он был тем самым. Он был «Вороном». И он знал, как мыслят люди. Как бегут, как защищаются и как нападают — его нельзя было переиграть в темноте ни человеку, ни демону. По крайней мере, за его жизнь такого не нашлось. Вдох. — Я знаю, ты всё ещё где-то в этом ряду, ублюдок. Думаешь о том, что меня там нет. Предполагаешь всё и сразу. Трусишь, не выбирая ничего. Ты только знаешь, что я впереди, в этих двух третях зала. Что я жду. Давай. Шесть пуль. Против моих тринадцати». Его первый пистолет — Taurus PT92, заряженный .40S&W — был обволочен тёмно-серым карбоном и самой тьмой. Помнится демону, он выбрал тот пистолет, потому что находил в нём очень большую иронию. И даже количество патронов — пятнадцать — даже оно позже подошло ему в критический момент идеально. Выдох. Ворон выдохнул нарочито громко, нарочито хрипло. Придерживая труп за куртку сзади и следя за тем, чтоб стоять с тем нога в ногу, он словно зазывал: «Вот он я. Я закашлялся. Давай же. Дав…» — выстрел. Одной пулей уже действительно трупу раздробило подбитую где-то в «поле» правую голень. Задев икру, пуля пролетела по касательной, разрывая напрочь все ткани. Даже кровь — даже её разнесло прочь по полу на полтора фута, но… стрелять в ответ было не в кого. Всё, что увидел мужчина — высунутую исчезающую за четвёртой колонной руку и обод шляпы. Спустя пару секунд раздался смех. — Сука… — насмешливо произнёс Ворон, не смыкая губ, на что в ответ уже левую ступню, задев кусок кожи на ботинках самого демона, просто отстрелило выстрелом, а смех усилился. Если и разговаривать с врагом, то подбирать слова приходилось тщательно — так, чтобы говорить исключительно не смыкая губ. Даже челюсти для того, чтобы использовать задубевших язык в качестве нижней губы, не хотели размыкаться, что уже говорить про сам оскал. Должно быть, так в Старом мире рисовали сумасшедших, больных, карикатурных или изуродованных. Однако то даже было иронично-подходяще — редко кто из перечисленных был большим болтуном, ещё меньше — по делу. «Наглей, — всё думал Ворон. — Рискни. Начни перезаряжаться. Начни подходить ближе. Я тебя услышу…», — думал, пока его собственное сердцебиение — животное, озверевшее — становилось громче почти всего мира. «Обходишь, а? Верно. Но и сам знаешь, что ты не сможешь так вечно. Четыре патрона? Три? Два? Посмотрим, сколько у тебя этих шансов дойти, — он вслушивался в сам мир и, присев, не шевелился. — Думаешь, я ушёл? Думаешь, я боюсь?! О, нет… Нет, ты не думаешь так. Ты знаешь, что это не так… Ты целил по ногам, а не в голову. Я нужен тебе. Нужен прямо сейчас, пока я здесь, пока я в темноте. И ты… Подбираешься сюда же. Давай… Давай!». — Сделай это! — прокричал демон, отпустив труп, что использовал в качестве щита. В ответ не последовало ничего. «Да… ты идёшь ко мне». Вдох. Ворон задержал дыхание и, спрятав пистолет в кобуру, замер. Если всё было правильно — одного движения ножом будет достаточно. «Шесть футов, и я тебя услышу… Нет… Нет, к чёрту, — прекратил он врать самому себе. — Четыре фута. Два — и твоё сердце само выдаст тебя. Давай… Попробуй переиграть меня». Выдох. Глубокий вдох. Секунда в один миг будто приплюснулась ударом от ожидания, растекаясь по времени неровным, очень искорёженным подобием прямой. Кусочки пыли, паразита в воздухе, дрожание натянутой кожи, судороги мышц — всё то будто выбивало немного кривые в той секунде, то продлевая, то сокращая её. Шла битва с тенью. С колебаниями тишины. С остротой того самого воздуха. Подобно действительно мудрой птице, Ворон застыл в своём хищном ожидании, подогнувшись поближе к земле, поставив одну прямо, чтобы, в случае чего, перекинуться пируэтом в сторону, а другую согнул в бок, с коего и ожидал противника. До боли сжатая рукоять ножа замерла в том железном захвате. Лезвие же, повёрнутое к противнику, предстало настоящим стальным продолжением тела, новой костью, а не оружием. «Худшее, что можно сделать с ножом в драке — бросить его в противника», — такое Ворон как-то слышал от одного парня, считающего себя мастером ножевого боя. Весь в шрамах на предплечьях и груди, он, в перерывах между битьем не самых хороших татуировок не самым худшим подобием краски, только и занимался тем, что проверял своё тело на прочность, а лезвие — на мастерство. Несмотря на его печальную судьбу, совет был явно хороший. Даже одно ножевое ранение без своевременного вмешательства могло стать фатальным. И если при броске шанс нанести такое был всегда только один, то в ближнем бою… Рука хорошего бойца могла выбить лезвие до той поры, как противник даже осознает тот факт, что его взмах был перехвачен. Рука выродка же могла за такой миг ещё и успеть нанести один удар. Почти любому бывшему коллеге по цеху решение спрятать пистолет показалось бы очень самодовольным. Не угадав ещё ни одного хода, будучи раньше в абсолютно таких же, но теперь же — в проигрышных условиях… Однако Ворон гнул свою линию дальше. Насколько бы опасным ни был случай, насколько бы обнаглевшим и непредсказуемым ни был тот чужак, чего вообще стоили все его знания и опыт, если он не мог больше сражаться хотя бы на равных, будучи «лучшим»? Кем он был, если не убийцей? «К чёрту его, — по миллиметру, как казалось, двигался Ворон в темноте. — К чёрту их всех!». Сердце бешено колотилось в груди, вырываясь наружу и принося боль рёбрам, однако выдыхать демон даже не собирался. То было бы уже слишком громко, уже слишком сильно для нужной ему тишины. Да — ему не приходилось иметь дело с демонами в темноте так часто, чтобы хватило для выработки очевидно выигрышной тактики, но, зная самого себя, он действовал так, как будто его противником был его же более осторожный фантом. В конце концов… всем же, обычно, есть, что терять? Даже демонам? Шорох. Чуть левее трупа с углублённой от эскалатора стороны станции раздалось знакомое шуршание камней — так звучали мелкие кусочки породы, щебень или грязь, что тёрлись о идеально ровную поверхность бетона своими углами под чьей-то подошвой. «Три фута», — слишком рискованный шаг был сделан этим инкогнито, слишком неосторожный. И Ворон понимал: за такой ошибкой точно последует выстрел — просто затем, чтобы враг не выстрелил в тебя первым. Зная это, он опёрся на согнутую ногу и вместо одного широко рывка отпрыгнул коротким в сторону, чтобы потом вторым — уже достаточно длинным — прыгнуть прямо на противника и ударить правой рукой, готовой да прижатой к телу, прямо грудь или меж лопатками с обратного хвата. Выстрел. Вспышка осветила мир. Ворон увидел, что ошибся. Его слух, обострившись, подвёл его, сбившись с чувством расстояния — до цели было на фут больше, чем нужно. Прыжок. Взмах. Демон очень плавно, практически по-нереальному идеально наблюдал то, как его преследователь уходил от удара. Как нож, ведомый рукой, филигранно прорезал плащ, как встревал намертво в нём всё глубже и глубже прежде, чем уйти в темноту. Нужно было отходить. — Стреляй! — прокричал он, тут же согнувшись. Ещё выстрел. Слишком влево — как и ожидалось. Рука наверняка рефлекторно наводилась на последнюю известную позицию — на тот момент, когда демон был в миге от рывка. Слишком влево. Слишком по-инерции. Слишком предсказуемо. Застрявший в правой стороне плаща чуть ниже самой пуговицы нож блеснул у брюха в свете порохового хлопка. «Давай! — твердила да кипела кровь. — Прыгни прямо под руку!». Тело Ворона, отклонённое в сторону, уже было готово отходить — прочь. Однако последний, быстро вывернувшись, прыгнул прямо к ножу. В таких схватках нельзя было рискнуть «сильнее», нельзя было пожертвовать «большим». Максимум и без того выдавался каждый раз, при каждом движении. Уже в тот момент, когда рука вновь сжала рукоять оружие, а ткань поддалась на усилие, демон получил болезненное напоминание о том, против кого играл — противник быстро вывернул корпус и нанёс левой рукой болезненный, оглушающий удар сверху. В голове загудело эхом упавшего на бетон лезвия. Рука у незнакомца оказалась тяжёлой, а сам удар — очень вязким. Мелодия скрипящей кожи, пробежавшись по силе напряжённых мышц, резким порывом воздуха впечаталась Ворону в самое темечко, заставив его упасть на одно колено фактически у ног противника. Оглушение рисовало бликами разноцветные рисунки в темноте. Демон осознавал, что у него оставался только миг до того, как правая рука, под коей он был, выгнется под нужным для выстрела углом. Гул зудел. Гул мешал собрать силы, делал тело чужим, окутывая ватной плёнкой. Попытавшись встать и побежать, демон почти плашмя упал вперёд, сделав лишь один-единственный шаг. Выстрел. Пуля просвистела прямо у его ног, пока он отступал прочь в темноту. Головокружение взяло верх из-за высокого сердцебиения почти мгновенно, и Ворон, опёршись руками о пол, замер бы там — в двух шагах от смерти, если бы не одна точная мысль: «Последний патрон… У тебя остался только один патрон!». Будто очень лениво, очень слабо и лишь относительно ловко достав пистолет из кобуры на поясе, Ворон навёлся ровно назад и выстрелил. То, что он разглядел, заставило его из последних сил подняться и, ковыляя обессиленным шагом, побежать — его противник, стоя примерно в футе левее и дальше от выстрела, держал в левой руке второй револьвер. Вспышки посыпались на давно изъеденный тьмою Де Амос. Обмениваясь единичными и очень частыми выстрелами, оба выродка разбегались в разные стороны к колоннам — всё та же рокировка, которая и должна была быть, но проходящая под смертельно опасным дождём. «Ублюдок!» — всё целил демон немного на опережение той фигуре, что видел в мелькающем свету, но всякий раз не попадал. Вернее, даже не мог знать, попал ли — всё ещё движущийся силуэт врага мог сказать лишь о том, что даже в том случае, если попал, то попал недостаточно. Словно в каком-то немом кино, словно в лишённом почти всех кадров фильме, силуэты демонов мелькали в грациозных и нелепых позах, с абсолютно портретными и бездарными выражениями лиц, расчётливые и заставленные врасплох — лишь на мгновенье, всё больше и больше отдаляясь друг от друга. Пуля за пулей, вспышка за вспышкой. Ворон наощупь зашёл за колонну, переводя дыхание. Из сомкнутых зубов паром вырывался воздух, словно из разъярённого зверя. Дышать становилось всё тяжелее, всё невыносимее. Но и жажда — она тоже росла. Азарт рос. И зверь крепчал. Второй револьвер незнакомца звучал куда глубже первого, словно вбирая в себя весь воздух перед выстрелом. И выстрелов тех было… пять. Нет — шесть. Та же ситуация — в худшем случае, восьмизарядный. Taurus же Ворона наверняка был пуст. Проверять и давать своему противнику сделать то же не хотелось. Там был один патрон — максимум. Демон осторожно опустил первый пистолет в кобуру и достал второй — столь же чёрный, но более приметный Jones 1911, по праву считающийся отточенным клоном Colt 1911-A1. Однако проблема была в том, что Ворон — владелец того исцарапанного и затёртого пистолета точно знал: там осталось два патрона ровно — после Рая и перестрелки в нём сыскать удачу в поисках .45 ACP так и не удалось. «Два на два, если ему везёт, — оскал демона ещё больше растянулся на лице. — Если везёт… Звучит честно. Два патрона. Ублюдок. Думаешь, я не знаю тебя?.. Думаешь, я не вижу тебя?.. — Ворон крепче сжал левой рукой пистолет, а в правой — нож. — Посмотрим». Чтобы откинуть барабан револьвера, нужно одно движение. Достать каждый патрон, вставить, прокручивая барабан — ценные секунды. В абсолютной темноте — жизненно важные десятки секунды. Магазин можно перезарядить за одну и три десятых. Если магазин есть. Два патрона .45ACP, один .40S&W… Стоя там, под землёй, Ворон думал лишь о чертовски забавном совпадении — теперь ему действительно приходится жалеть патроны. Демон вышел из укрытия уверенным и ровным, животной плавности да агрессии шагом. Его противник был в проигрышном положении у той тишины. Окружённый грудой останков и гильз, лишённый возможности откинуть заветный барабан прочь, чтобы вставить хоть один патрон. «Сколько же их у тебя? Два? Один?.. Ноль? — при мысли о пустом оружии в голове Ворона будто просыпался чей-то дух. Давно спящий мертвец, изголодавшийся по человеческой плоти. — Ноль? — убить, уничтожить, разорвать от глотки до задницы на самые части, сожрать ещё тёплое, испускающее пар мясо — да, теми желаниями мог обладать только не человек. — Ноль?». Нога Ворона осторожно ступила на какой-то кусок металла. Гильза — не было сомнений. Мужчина потянулся за ней и именно тогда ощутил, насколько же острым был его слух — шорох от мелких кусочков бетона под подошвой, скрип ткани при наклоне, шуршание волос, трение пальцев друг о друга — всё казалось чрезвычайно отчётливым, настолько осязаемым в той темноте, что он мог практически идеально представлять и видеть то, что издавало звук. Два фута — нужно было лишь подойти ближе, нужно было лишь расслышать за хриплым и сиплым дыханием маток шаг, вдох, биение сердца… Да что угодно! «Смерть одинакова. И для выродков, и для чудовищ». Ворон плавно крался, танцуя лезвием ножа по воздуху перед собой. Странные узоры, что он нарезал, казалось, не имели в себе никакой систематичности — были хаотичным, неконтролируемым течением где-то под водой. Но знающий осознавал: как нехаотично течение воды, так и те движения лезвием — они были на высоте плеч врага, перетекали из стороны в сторону в ритме препятствий, что демон запомнил на полу. Ведь его враг — такое же чудовище — наверняка тоже помнил о них, наверняка тоже пытался их обойти. Передвигаться абсолютно бесшумно невозможно. Даже просто существовать — тоже нет. Можно лишь слиться с окружением. Двигаться под ритм чужого дыхания, прикрывать свои движения шумом вдали, маскировать удары ножом и удушения шумом ветра, идущим прочь от ничего не подозревающих о смерти товарища врагов. Но замаскировать своё сердцебиение нельзя. И та мысль грела идущего вперёд демона. Та мысль успокаивала. Движение за движение, вдох за вдохом, шаг за шагом. Никто не может прочитать чужие мысли — правда. Как уникальный набор обстоятельств формирует уникальное мышление, так и подходы к решению одной и той же проблемы всегда имеют несовпадения. Два патрона — на что можно рассчитывать? Что сделать? Выжидать? Трусливо пытаться перезарядиться? Поставить всё и выстрелить вслепую? Отступить? Ворон не раз сталкивался с тем ощущением — когда было необходимо «прочитать» другого человека, многие впадали в ступор. Действительно — откуда же можно знать, как поступит кто-то другой? Но это был обман. Жалкая попытка мозга остаться в своих рамках, в своих привычках. Отрицая известные факты о субъекте, большинство просто оставались во фрустрации вместо размышлений. «Как поступит демон? Как поступит демон, что охотиться за головами? Как поступит демон, которому за любую цену живым нужен некий Уильям из Джонсборо?». В двух футах до середины зала Ворон остановился и, упуская ценные секунды, решил поверить не зверю, но — Эммету. «Не отступивший до этой секунды, — размышлял он, пока мышцы дубели. — Ублюдок, стреляющий в икры, в плечи. Ты хочешь взять меня живым. Хочешь через любой риск — даже в том случае, если истеку кровью через пару часов. Ты не отступил. Не выжидал. Ты был быстрее меня дважды. Ты не отступил, увидев, что я прыгаю вперёд. Ты не побежал даже тогда, когда мог умереть, но отстреливался мне в спину… Ты здесь. Я знаю, выблядок: ты здесь. Ты рядом. Ты — такой же». Ворон взял гильзу за обод двумя пальцами той же руки, в какой был пистолет. «Ты был быстрее меня дважды. Ты быстрее», — всё повторял тот себе, словно мантру, чтобы не рвануть вперёд. Чтобы не рискнуть, не сбиться, не ошибиться и не проиграть. Два фута до центра. Они шли явно с неодинаковой скоростью. И либо его враг уже был за ним, либо он стоял прямо впереди. «Лови», — подачей снизу гильза очень изящным шумом покатилась по диагонали в сторону эскалатора. Шорох бетона, хруст мелких камешков под металлом, звон тонкой полой оболочки — всё это будто вибрировало во взгляде, будто светилось в самой темноте серым. Демон замер в ожидании хоть чего-либо. Его собственное сердцебиение стало ему настолько глухим и громким, что грудная клетка более не ощущалась прочной или твёрдой, как раньше. Удар за ударом — укатывающаяся гильза, потоки воздуха вокруг, паразит, дыхание маток — всё сплеталось в окровавленных глазах в почти осязаемую картину течений, звуков и движений, а мешанина серой пелены приобретала распознаваемые очертания. Взгляд кошки и вправду был далёк от взгляда демона — такой жажды, такого безумия, такого преимущества… кошка вряд ли испытывала. Спустя миг на демона понёсся порыв воздуха. Столь незначительный, столь ничтожный. Облака паразита ударили в нос на йоту сильнее, однако Ворон замер в ожидании. Высота, на котором прошёл тот порыв; его дальность — изображение всё рисовало, что… «Я вижу тебя, — оскалился сильнее Ворон. Стоило лишь одному чужому стуку в глубине грудной клетки раздаться поблизости; стоило только тому порыву воздуха донести тот стук, как демон уже знал, действительно практически видел своего врага. — И я вижу, что ты промазал, — порыв воздуха, что учуял Ворон, наверняка был проверкой — таким же ударом «на удачу». — Жалкая попытка, выблядок… Жалкий промах, — но промах тот только и значил, что инкогнито сейчас стоял к нему лицом и что был достаточно близко. — Воздух идёт слева-направо — получается, удар был… левой!». Наклон. Свист лезвия преследователя, рассекающего воздух, раздался у самого правого уха Ворона, уходя мимо за спину. В нос ударил запах влаги и грязи, исходящий от плаща незнакомца, а на щеке огнём открылась небольшая ранка. Ещё бы дюймом левее, секунду позднее, и… Но нет. Нет! На это не было и шанса! «Предсказуемо. Ожидаемо. Слишком медленно!». Демон широчайшим рывком подался вперёд, налету перехватывая свой нож в обратный хват. Словно зная своего противника всю жизнь, он предсказал движение и отбил револьвер, уже нацеленный на его плечо. Затем — отсёк ногой подсечку врага. Словно всю жизнь! Всю жизнь!.. Выстрел. Вспышка. «Попался!». Отбитая прочь рука незнакомца слишком сильно сжала пальцы. В темноте блеснул оскал пожелтевших зубов. Положение головы и тела было известно — дело оставалось за одним движением, и Ворон тут же выстрелил. Выстрел. Вспышка. Промах. Уже через секунду чувствуя то, как ствол револьвера ещё живого незнакомца упирался ему в рёбра, Ворон остолбенел и обозлился на весь мир сразу. «Увернулся… — голова и торс его преследователя были повёрнуты настолько иначе, что Ворон даже не смог бы предположить, что так извернуться вообще возможно. — Ублюдок!», — впрочем, как и то, что кто-то способен уйти от пули, пущенной в упор. Сгруппировавшись, демон попробовал отпрыгнуть назад, но тут же застыл — что-то холодное и острое впилось прямо в шею у затылка. Кажется, за своим рывком он совсем не заметил, что лезвие инкогнито после промаха, ловко скользнув рукоятью между пальцев, устремилось обратно, теперь зажимая Ворона сзади. Оба чудовища замерли, осознавая своё положение. Лезвие Ворона упиралось его врагу в глотку. Пистолет же, нацеленный согнутой рукой, был смещён прямо на сердце — дюйм левее от центра груди, как и нужно. Нож преследователя впивался острием ровно в шейный отдел хребта, готовый острейшей заточкой разрезать добрую половину артерий одним движением руки. Между четвёртым же и пятым ребром чувствовался тот самый револьвер — немного тёплый от выстрела секунду назад даже через ткань, нацеленный точно к сердцу через хрупкое левое лёгкое. Долгие секунды Ворон слушал сердцебиение своего врага. Быстрое, разъярённое, очень чёткое и выразительное. Прервать такое… было бы настоящим триумфом. Один выстрел. Жалкие шесть грамм свинца, ускоренные до предела возможностей одной пороховой вспышки. Ломающиеся рёбра, разрывающиеся жилы, обожжённая кожа и мышцы… Прекрасно. — Ты… еришь? Однажды Ворон услышал одну фантастическую историю о человеке, мечтающим изничтожить язык. Книга то была, фильм или просто миф — он не знал. Даже конкретный язык, подлежащий стерилизации, не упомнил. Но хорошо вложил себе в голову то, что та история ведала о безумце, считающим речь, как творение, настолько уникальным и сильным оружием, настолько влияющим, влиянию поддающимся и изменяемым, что находил слова опасными. Что считал одно и то же явление, произнесённое разными звуками, абсолютно противоположным. Что знал: человека человеком делает сознание, а сознание выражается социуму словом. В тот момент, когда его враг, его немезис задал ему вопрос, Ворон вдруг понял, что впервые озвучил, что подумал о вопросе в своей голове своим собственным голосом. «Ты веришь?» — словно всё то время он мыслил на-автомате; словно все те тактики, все стратегии и действия были лишь бессознательным, а голос, что говорил в его голове — тем самым спящим монстром. И что его враг — что он тоже не был таким. Ни змей, ни воронов, ни кошек, ни демонов. Только человек. Хотя и осознание то давалось через скрипящие зубы. — Ты …еришь, Уилья.? — вновь прошипел незнакомец в плаще с нескрываемой болью от сводящих мышц. Ответ давался тяжело, но не из-за того, что приходилось думать, а из-за того, что губы уже почти полностью не слушались. Вопросов веры, как ни странно, ни у Эммета, ни у Ворона никогда не было. — Нет. Среагировать Эммет не успел. В следующий же миг после сказанного незнакомец вдарил его ногой под дых, буквально оттолкнувшись прочь. Выстрел. Последний патрон .45ACP пролетел мимо, но… В ответ выстрела не раздалось — Эммет только и увидел, как его преследователь отдалялся прочь за колонны. Шаг, шаг, ещё один слишком громкий шаг. Джонс быстро достал второй пистолет вместо ножа и нацелил в темноту. Секунда, другая… Он быстрыми и короткими шагами почти добежал до колонн, но… ничего не было. Стоя в ожидании, мужчина всё не осознавал действий своего противника. Разъяренное дыхание вырывалось прочь на пустую станцию. Всё эти риски, вся игра… чтобы получить ничего взамен. «Почему он не выстрелил? Что ещё делать было в таком захвате, как не рискнуть?! Как не выстрелить и надеяться, что ты окажешься быстрее пальца врага?! — он не понимал. Но — лишь до той поры, пока не понял, что были и ещё шаги, которые он слышал. Те, что раздавались не с колеи или тоннеля, но — с эскалатора. — Неужели этот ублюдок сбежал, чтобы… Почему он убежал?.. — однако звериный инстинкт отказывался понимать причины. — Почему ты убежал?! Сволочь!». — Эй, кто там?! — по первым видимым ступеням эскалатора скользнул слабый фонарный свет, обращая весь мир из чёрного в бледно-красный; эхо от хриплого мужского голоса застревало в той «пыли», что витала в воздухе. — Назови себя! — Мы слышали выстрелы! — второй был более высоким и чистым, похожим на юношеский. — С вами всё в порядке?! Сердцебиение вновь затмевало мысли — одно осознание того, что демон, что такое же животное бежало, лишь бы не задевать других людей, принуждало кровь кипеть, принуждало не понимать и ненавидеть, ведь Ворон знал: сам бы он так не поступил. Шаги всё приближались, а демон всё стоял, не шелохнувшись. По щеке медленно стекала тоненькой струёй кровь; запах железа был в воздухе, на самом языке. Но его… было так мало… — Я те щас!.. — шикнул старший шёпотом. — Какой «в порядке», Джон?! — Так, это, па… Салли говорил, эту станцию собирались зачищать. Вот я и… — Салли?! — шаги на секунду остановились. — Ты бы ещё чёрта лешего послушал! Кто её защи. Тьфу, зачищать будет?! По чьему приказу?! Божьему?! «Люди… Зачем?.. Зачем вы сюда идёте? — вся та ситуация казалась демону до жути знакомой. — Слышав выстрелы… Зная историю этого места… Что вы сможете сделать?». Когда-то давно — ещё во времена его работы на Эволюцию, он встречал подобных людей за Стеной. Много, где человек человеку был волком, но только не там. Там утолять жажду крови на незаражённых людях могли только истинные безумцы, только прирождённые убийцы, у коих учение ненависти сидело глубоко в душе, разогревая жилы. Так что люди… Там, скорее, желали повстречать других людей, были рады им. — Но я сам видел, как сюда двое зашли! Спокойно — один за другим! Один был в таком длинном-длинном плаще, а тот, что шёл за ним, в такой штуке с капюшоном, которая… Ещё у Неда такая была, когда он в ней на рыбалку ходил. — В мантии?! — Та не. Ну, в этой!.. Однако долго пробывший за Стеной рано или поздно переставал быть собой. Это касалось как людей, так и нелюдей. Хоть проводящий всё время в противогазе, хоть рассекающий без него — различие было только во времени. Забивающиеся фильтры, забивающиеся лёгкие, забивающиеся мозги. Если сверхгнёзда некоторые полоумные называли «Адом», то вот земли Старой Мексики за El Muro вполне могли считаться Чистилищем — из них выходил только воистину везучий, воистину праведный либо воистину верный себе, неисправимый. — Может, это эти — село с севера. Ровнее фонарь держи! — Та в плаще б на жопе волосы примёрзли б уже!.. Они ж в этом… В лёгких шмотках совсем. — В лёгких? Мда, мл… Та кто его знает… Не на меня — выше держи! Выше и в ту сторону! И противогаз нормально надень, ну! Что делаешь?! Как и многие другие, считающие себя «особенными», Эммет, будучи за Стеной, никогда не причислял себя ни к одному из трёх типов пилигримов. Как и у многих других, у него были свои «железобетонные» аргументы. Как показало время вопреки убеждённости, праведным убийцей он быть не мог. Как показало время вопреки обстоятельствам, его верность себе ничего не стоила. Как показало время вместе со всей его жизнью, везло ему чуть более редко, чем никогда. В каком именно из пунктов было враньё самому себе, Ворон так и не разобрался. — Эй, кто там?! — оглушительно, отталкивающе-громко раздался вопрос, пока грязные ботинки уже показывались на эскалаторе. Однако он точно знал, что его отличало от остальных. От людей, от выродков, от монстров. Он прожил больше остальных. Прожил больше, чем остальные. И то, что он приобрёл на своём пути, что освоил, что и делало его исключением из правил — это то, что он знал, когда нужно остановиться. С такой жизнью, не мог не знать. Верно же? Не отводя взгляда от колонн, Эммет перевёл правую руку в сторону лестницы и замер в ожидании, прицелившись, думая только о том, что стоило бы ему почаще наблюдать за своими братьями по проклятию. В конце концов, демоны, выродки, перебежчики, высшие — все, как бы их ни называли и ни классифицировали и были известны тем, что не могли устоять своей жажде. Да — в его голове молотом била очень громкая мысль: «Убей». Но она была обращена на того, за коим он даже не знал, куда гнаться. Ощущение пошитого в дураки… было довольно обезоруживающим. Сковывающим. И за это ощущение Эммет «Ворон» Джонс старался в тот миг держаться. — Ой, ёб!.. Ты кто такой?! — худощавый седой мужчина с редкой шевелюрой, придавленной ремешками противогаза, застыл в удивлении. — Эй! Ты чего без намордника?! Однако Ворон не двигался. Вовсе не из-за того, что межевался или думал о том, что сделать — о, нет. Даже в своей эйфории, даже через кипящую кровь, даже если бы он сошёл с ума и решил убивать всех и вся просто крови ради — он знал: в Таурусе у него был всего один патрон. — Да — кто ты, мистер? В глаза через волосы ударил яркий свет фонаря, призывающий к действию. «Хорошо…» — демон поднял голову и медленно повернулся на свет. Сокращающиеся зрачки высвобождали место бледно-голубому небу радужной оболочки, едва ли заметному из-за кроваво-жёлтого белка глаз. Оскал кровоточащих дёсен и напряжённых мышц вызвал выражение чистого ужаса, застывшее на гримасах обоих мужчин. — Что?.. Что у него?! Бать, да он!.. Выстрел. Треск стекла, смешанный с хрустом пластика. Фонарь, только что освещающий серо-красный мир, рассыпался у парня в руках, впиваясь ему же в ладони. В быстро наступающей темноте раздавалось хриплое дыхание, сродни рыку зверя, чтобы затем, спустя несколько секунд наверняка вечной для случайных отца и сына тишины, превратиться в низкий, очень глубокий смех. — Бать, беги! Беги, батя! Оба незнакомца ринулись наутёк. Спотыкаясь, сбивая колени о ступени, срывая вековую пыль с перил и обрывая ткань с одежды, цепляющейся за куски металлических ободов, но, что показательно, совсем не стреляя назад. Ещё бы — мало того, что понадобятся средства на новый фонарь, так ещё — патроны… Если у них вообще было оружие. «Стой. Стой. Стой. Стой. Стой», — демон грузно перевалился и зашагал к эскалатору. Нужно было не сорваться. Нужно было пережить ту стадию заражения, когда над телом брал верх уже не человек, пока последний оставался лишь «наблюдателем» в своих собственных глазах. Тело шло медленно, но шло практически само. Голос изжирал саму душу в поисках сил на ещё один шаг, на ещё одну кровь. Но нет. Нужно было дать время тем двум, чтобы они набрали расстояние и смогли убираться. Нужно было дать время себе, чтобы организм, поднимаясь вверх, сам стабилизировался, снижая концентрацию паразита в лёгких и воздухе постепенно. Нужно было время, чтобы вымученный оскал медленно сполз с лица. Нужно было. «Стой. Стой. Стой. Стой!» — шагнув на эскалатор, демон с каждым с каждый дюймом выше чувствовал всё явственнее, как тело рвалось бежать вперёд, пока паразита становилось меньше. Словно умирающий монстр, желающий забрать с собою в Ад побольше людей, оно рвалось вперёд. Перед глазами мелькали чёрные силуэты. Тени, вызывающие лишь ненависть, плясали по углам глаз. «Беги, беги! Сожри их всех!» — кричали они, переливаясь в сознании. Что-то было в них знакомое. Что-то отвратное. С другой стороны, идти слишком медленно было тоже непозволительно. С каждым дюймом дышалось всё тяжелее. С каждым дюймом становилось только хуже. Ведь стоило бы боли в мышцах вернуться достаточно, стоило бы дыханию сбиться, как Ворон точно бы знал, что выйти ему оттуда не суждено. «Стой. Стой. Стой… Стой… — почти отклонившись назад на немеющих ногах да упав вниз, Ворон вдруг вцепился мёртвой хваткой в перила. Нельзя было падать. Нельзя было взлетать. Нет — только ползком, только в этой грязи. — К чёрту», — словно обретя второе дыхание, он, сгруппировав тело, ринулся вверх. Ему казалось, что ринулся. «Быстрее… Быстрее…» — каждый шаг отдавался болью в задубевших мышцах. Каждая ступенька казалась выше, чем была, когда он спускался. Лишь бы не упасть. Лишь бы не стать одним из костей. Но и лишь бы не сорваться и не стать… одним из них. Застрявшие в своей жажде, застывшие меж мирами демоны. Не люди. Не мёртвые. Не другие. Просто нелюди. «Давай… Давай быстрее!» — шаг за шагом он всё поднимался выше. Шаг за шагом душащий острый ком всё ближе подбирался к горлу из лёгких. Сколько он себя помнил, с ним всегда было так — словно ни один из миров не разрешал просто так проходить через себя, словно ни один из миров не хотел принимать того, кто к нему не принадлежал. Слишком жив. Слишком мёртв. Слишком заражён. Парк у де Амоса душил и обжигал своей свежестью. Спотыкаясь о гнилые доски и всякий мусор, Эммет едва-едва ковылял в сторону ступеней уже из первого уровня. Опираясь на перила, на стены, ползя по полу, когда его равновесие не выдерживало, он, ослепший от практически ушедшего красного заката, еле выбирался наверх. Солнце уже растаяло в горизонте, оставляя после себя только огненно-красное озеро в небе. Перекрытое деревьями, оно оставляло нежно-красный свет среди мягких теней. Свет, коего был недостоин тот грубо проложенный вход с его оттёсанным холодным бетоном, грязной потрескавшейся плиткой и хромающим по треснутым ступеням демоном. Оттолкнувшись от последней ступени, Эммет упал коленями прямо в белое покрывало снега. Блестяще-острый, он слепил своей красотой, обжигал своей мягкостью. Снег топил в себе и запечатывал одновременно. Дышалось тяжело, в глазах плыло от недостачи кислорода и паразита в крови. В бельме из белой устилки земли чётко виднелась одинокая капелька крови, упавшая со щеки у правой ладони. «Кровь, кровь, кровь, кровь, кровь, — всё повторялось то слово в водовороте мыслей, ведущих в вязкую и тяжёлую пустоту. — Кровь». Челюсти медленно разжимались, вымучивая тот оскал, что был уже больше похож на переболевшую всеми болями улыбку. Опершись на одну из рук, Ворон склонил голову на собственное плечо и замер, переводя дыхание. Уголки губ медленно сходили вниз. Дёсна, а после — зубы медленно прятались за губами. Язык, словно из живой лозы, медленно обретал гибкость. — Х… Ха… — Эммету казалось, что тот сиплый, измотанный хрип был похож на смех. Стоя на коленях в багряном закате монреальсокого парка, стоя, не имея даже возможности нормально вдохнуть, он думал лишь об одном: где-то недалеко был придурок с точно такой же проблемой. Однако после смеха сразу начался припадочный кашель. Сильный, словно у прокажённого, он собирал собой острый и режущий наждачной бумагой все лёгкие ком — паразитов. Медленно, предательски-медленно поднимаясь вверх, заставляя каждую секунду содрогаться стенки трахеи, он доводил почти до потери сознания, потому что вдохнуть просто не представлялось возможным. Итог тех конвульсий куда более был похож на рвоту, чем могло показаться. Или шёл вместе с ней. Лишь к какому-то нелепому счастью, именуемому отсутствием времени, желудок демона был пуст в тот день. Почти. Выплюнув, выкашляв вместе с кровью мешанину из бледно-красных телец с микроскопическими жёлто-белыми вкраплениями, мужчина, обессилив, рухнул прямо в них, всё ещё кашляя. Когда же припадки прошли, Эммет так и остался лежать, пытаясь побороть усталость. Ему всё казалось, что не было места лучше — там, на снегу, половиной лица в собственной рвоте и кроваво-оранжевой каше. Все мышцы онемели. Все мышцы не слушались и подбивали остаться там на подольше. Даже холод, превращающий короткие волосы бороды в острые иглы — даже он быстро отступил перед таким безразличием. Тяжело дыша, Джонс всё ещё пытался понять, так ли быстро билось его сердце, как и всегда. Было ли его дыхание столь тяжёлым из-за того, что его лёгкие только что приняли в себя смертельную для человека дозу паразита? Или из-за того, что ему теперь тоже нет пути назад? Он всегда думал об этом через боль: о моменте, когда его перестанет хватать. Он не раз видел подобных заражённых — «бешенных», что были на переходной стадии. Брызжущие слюной, посиневшие, покрытые артериями даже там, где их, казалось, не было. Перекусывающие собственные языки в порыве гнева и ломающие собственные кости ударами… Когда-нибудь, он должен стать таким же. Определённо должен. Левый глаз — единственный, который можно было открыть, немного слепило даже в красно-голубой синеве вечера. Ворон видел странную картину, лёжа там — на снегу: от бездонного красного озера прочь расстилались огромные снежные горы, охраняющие мир, а за ними чёрными столпами стояли поддерживающие небеса деревья. «Красиво», — думал он себе, совсем не замечая холода. Нужно было вставать. Всегда. Рано или поздно, с условиями или без, с уговорами или без — никогда не было варианта «не встать»… Но так не хотелось. Так не моглось. Словно мир был идеален в своей картине: разрушенные здания где-то на фоне; заросший парк вдали; старый вход, усыпанный хламом и полыми костями; а у его подножья — лежащее в красно-жёлтой мешанине тело… Нужно было вставать. — Блядь… — голос звучал сбито, слишком высоко и слишком тихо, больше напоминая скрип старого дуба под весом собственной тяжести. Эммет закатил глаза и, опираясь на руки, начал практически отлипать от снега. Вязкая кровь тянулась за ним загустевшими ручейками, прилипшими к лицу. Холод быстро делал своё дело, а вот руки на нём слушались хуже. Поднимаясь на колени, мужчина ощущал жжение в правой икре, которое не замечал ранее. Кажется, пуля револьвера задела немного и его тоже. Он медленно замотал головой, пытаясь стряхнуть с себя кровь, но та, на деле, лишь прилипала к волосам, а те — к лицу. «К чёрту, — замер он в бессильном принятии на несколько секунд, вновь пялясь на снег. — Кровь», — вновь пронеслось чужим голосом у него в голове. Только уже никаких ассоциаций это уже не было. Была усталость, да и всё. «В одном Золото не ошиблось, — Джонс поднимался на здоровую ногу, дабы вновь не рухнуть и не вымазаться в манящем мёртвых запахе сильнее, — оно выбрало живучего. Блядство…». Стоя у безымянного дерева посреди парка, он отлично понимал: бесполезно сейчас искать своего преследователя, бессмысленно. Но вторая мысль говорила о том, что если такой явится в четверг в бар — будет непросто. Один он был или с кем-то — теперь Золото знало, что Уильям из Джонсборо не в Картрайте и что искать его нужно в тоннелях метро. «Не лучшая ситуация, — рассуждал Джонс, перезаряжая Taurus. — Худшая ли? Тоже нет. — магазин приятным щелчком встал в рукоять пистолета. — Нужно всего-то подготовится. Или… Или поступить, как всегда». Он оттолкнулся от дерева и медленно поковылял вперёд — к нормальным станциям. Снег монотонно и гипнотизирующе-приятно скрипел под ногами, принося в голову мысли о столь же беспечном да органичном принятии. Эммет «Ворон» Джонс подсознательно ощущал нечто странное. Словно осознавал наперёд и принимал, что с подготовкой или без подготовки, тот четверг в том баре и за тем стулом будет наверняка в своём роде последним.

***

— Один… Шесть… Семь… «Изничтожить». Чёрт… Да быть такого не может. Альвелион сидел в тёмной комнатушке радиорубки и снова да наново перебирал один и тот же шифр. По левую сторону от него лежали скомканные листы бумаги да небольшой уголёк, что затерялся где-то в них. По правую же — Библия, служивая к шифру ключом. Вернее, Библии. Помнилось, El Padre ещё в года юности Альвелиона всегда находил этот маленький факт забавным — что из всех книг, что могли послужить для шифровки, кардиналы со второй или третьей попытки остановились на Библии. «Будто бы эта сказка не смогла стать ещё запутанней сама по себе, — смеялся он, — так они решили добавить в неё ещё один извечно истинный смысл. Безбожные дураки». — Опять то же самое? — позади прозвучал голос Аврелии, рассевшейся на втором стуле да лениво закинувшей ноги на полки. — Опять то же самое. Слова, написанные в книгах разных версий и печатей, разного количества страниц и годов всё равно не складывались во что-то вразумительное. «Раздел, страница, стих, слово» — такая должна была быть последовательность для всех сообщений Чёрного Золота. Но то, что получал Альвелион, смысла не имело. Вернее, имело. Но смысл тот был какой-то неправильный. «Являюсь — группа — шесть — неизвестные — верность — девять — изничтожить», — будто бы среди помех потерялись самые важные слова. Будто бы всё это имело бы смысл, понимай парень больше. «Являюсь группой из шести — это ясно, — размышлял Альв. — А дальше? «Неизвестные — верность»? Являюсь группой из шести неизвестных? Нет. Группа, в которой неизвестна верность? Тогда зачем это говорить?.. Неясно». — Скажи, — раздался девичий голос позади, — а Лилия к тебе не заходила в последние пару дней? — А? — парень оглянулся, будто действительно только сейчас осознав это — девочка действительно куда-то пропала в последние два дня. — Нет. К тебе? — Да тоже нет, — грустно вздохнула Аврелия. — Может, опять отец её чего чудит… У него ж это… — покрутила она у виска. — В голове помешано. Я так и не вспомнила название болячки, что мне Уильям мне сказал. — Что, проверить пойти? — И ты туда же? — улыбнулась она. — А все из вас — из чужаков… — поднявшись со стула, Аврелия подошла к парню, положив тому руки на плечи, — такие смелые? Ну, проверь. Если время будет. А я отблагодарю, как смогу. — «Как смогу»? Ну, и. — Альв открыл рот, но бабочка тут же взяла его за подбородок, не дав сказать и слова, — формулировка… — парень смотрел в большие серо-голубые глаза девушки растерянно и одновременно с теплеющим любопытством. На языке крутился какой-то вразумительный ответ ещё секунду назад, теперь же Альв чувствовал себя так, будто кто-то украл все слова из его головы. — Ты чего?.. У меня в книгах… не получается переве… Но жаркие губы тут же закрыли весь поток воздуха, что предназначался хоть для какого-то качества слов. Растерянность и интимность наполняли Альвелиона с головы и пят до самого сердца. В голове, кроме приятных ощущений, ютилась глупая мысль о том, что вот он был — инквизитор Чёрного Золота, наученный самыми умелыми мастерами для самых стрессовых ситуаций, способный сохранять хладнокровие даже перед лицом смерти. Был. А позволил вот так к себе подобраться. Действительно — глупость, да и только. Впрочем, глупость оттого не менее приятная. — Вот так смогу, — губы Аврелии медленно отпустили парня, будто завлекая за собой. Альв вдруг обнаружил себя наливающимся краской, словно томат. Впрочем, по нему это было не так заметно, как было бы по бледной Аврелии. Но девушка была весела и спокойна, какой была всегда. — Ну… Тогда договорились! — улыбнулась она. — Я побежала!.. Пока Мари выть не начала по-госпожачьему, — подхватила Аврелия толстую да дешёвую накидку из шкуры какого-то зверя. — А ты тут шифруй давай! — Ты… Тебе… — Ты же знаешь, что можешь ничего не говорить? Сказала же: как могу. Да и. нравишься мне ты. Имя красивое… Только ты с Лилией осторожнее, — вдруг посерьезнела она. — Если отец её — не трогай его сильно. А если кто-то ещё… — даже нет — ожесточилась. — То сделай так, чтоб не пришёл больше. Она ж сама там… Дурная. Такая же дурная, когда была её лет. Только вступиться было некому. — А из местных?.. — А кто броситься помогать двум шлюхам, Лиам? — Альв смолчал — он не знал. Да и в голове так же была максималистская юношеская мысль, что девушки сами решили быть тем, кем они были. — Поэтому… ты глянь, а? Я-то с её отцом мало чего сделаю со своими размерами. А насчёт книги… может, кто-то хотел, чтобы этот шифр понял только кто-то один? Если ты «по-обычному» понять не можешь? Может, приказ просто странный?.. Девушка махнула инквизитору рукой и удалилась из помещения. Альвелион, всё ещё сидящий за стулом, раз за разом прогонял только что произошедший поцелуй, и будто не желал признавать, что всё произошло так, как было. «Вот ведь придурок… Красный ещё как покрасневшее… Chuleta de cordero, — потрогал он себя за всё ещё тёплые щёки. — Чёрт! — вытер он губы, но затем осторожно к ним же притронулся. — Дебил огородный». Ещё пару часов он пытался потратить на разгадывание странного сообщения, но в голову лезли только мысли о словах Аврелии, её действиях, а также об одной девчушке с далёкого юга. При воспоминании о последней и о собственных словах к ней всё прочие мысли уходили в сторону. И оставался только стыд. — Глупо получилось, — размышлял парень, выходя из радиорубки да закрывая двери. — Не хотел я её целовать. И она — меня… А, чёрт её знает, — в руках он держал пожухлые да толстые листы жёлто-оранжевой бумаги. Смотря на них, Альв чувствовал, что вся его жизнь будто бы стала тем самым шифром, а он всё ещё не знал, как о той жизни думать и как на неё смотреть. Может, не поедь он сюда, всё было бы лучше. Проще — точно было бы. — Запуталось всё как-то… Может, прав Джонс? Бросить всё и поехать побыстрее? — посмотрел он куда-то в сторону гаража с мустангом. — Надвигаются холода… Надвигаются… Словно в бесконечно серых тучах был сокрыт смысл бытия, инквизитор глядел вдаль и понимал: да, стоило бы. Сам он уже не знал, что удерживало его на месте. В голове мелькала то сожжённая деревушка, то пустая машина, то могильные кресты у его собственной деревни, то наверняка уже опустевший особняк Padre. Да — наверное, его держал под землёй страх. Простой и человеческий. Но вместе с тем потаённый и очень глубокий — страх того, что путь назад ему предстоит совершить одному, и что путь тот только к ещё большему одиночеству и может привести. Странно это было ощущать и, вновь-таки, пугающе. Раньше такие вещи его не заботили. «С другой стороны, миссия есть миссия. Нужно выполнять», — Альв вышел через дыру в заборе и медленно пошёл вниз, прочь от вышки. Что бы он ни думал, а знать то, в каком состоянии сейчас был Генрих, он не мог. Мог быть уже мёртв — несомненно. Но мог бы и оставаться жив. А это означало, что у того, кого считали личным инквизитором Генриха «El Padre» Гаскойна, не было варианта струсить и остаться зимовать в забытом богами подземелье. В конце концов, у них ведь действительно когда-то был договор. Когда-то был мальчишка, что, потеряв всё, желал только отомстить. И когда-то был сильный духом муж, что, увидев сорванца, решил принять его к себе и дать нечто большее. «И я не буду тем, кто нарушит своё слово первым. Каким бы это слово ни было». — Если придут мои, — вдруг дошло до парня, — скажу, что Уильям уже мёртв. И поеду с ними. Да… Точно же. Рассказать — я и сам могу им рассказать, как всё было. Так что… нечего им тут бродить. Незачем. В глубине души парень понимал ложность и наивность своих идей, однако мысли те давил. Отчего-то чувство «приблуды» — непринадлежности к тому подземелью, завывало в нём с каждым днём сильнее и сильнее. Впрочем, как и чувство непринадлежности всех, кого он видел вокруг. Да — то метро казалось ему просто огромным саркофагом. Una cripta con muertos sólo para muertos. И стая тех самых мертвецов, что бродила среди парка у радиовышки, кажется, заблудившись в местных красотах, только усиливала ту мысль. Когда-то живые медленно брели вперёд, столь же лениво поедая на пути всё, что видели, сколь лениво они шли и искали. Птичьи гнёзда, мелких зверей, даже ростки травы и зимние ягоды — они ели всё. Словно бы они подходили едва дышащему миру под землёй куда больше. Словно бы останься чьи-то земли… нечеловеческими или безлюдными — так было бы проще. «Но я бы тоже… не отдал свой дом», — хотел было сам себе воспретить инквизитор, однако застыдился. В отличие от неживых здесь и полуживых несколькими десятками футов ниже, свой дом он всё-таки отдал и отдал уже очень давно. Так что открывать рот… или даже думать ему здесь было нечего. Как и тот самый muerto, идущий за зовом тепла не зная точно, зачем, инквизитор должен следовать приказу, пускай и не до конца понимая его смысла. «Значит, всё остаётся тем же. Нужно перехватить чужих. Или остановить своих. И ехать обратно. Встречать то, что должно».

***

— Есть, кто? На станции Жана Дрепо, куда последовал Альвелион, царствовал холод. Одинокий и распутный, он вольно окутывал непрочные стены тоннеля метро влагой, идущей из острова Сент Элен. Ботинки инквизитора хлюпали под каждый шаг на шатких, давно забывших своё предназначение и даже затопленных на некоторых участках колеях. Альв, пока выходил из тьмы, только и думал о том, насколько непрактично, неправильно человеку было прятаться под землёй. Сырость, болезни, отсутствие солнца для жизни и земли для свободы, теснота… «Интересно, думают ли они так же о Новом Техасе? — спрашивал себя парень, смотря на небольшие палатки да комнатки, построенные в тоннеле меж колеями. — Что там жарко? Что от солнца подеваться негде? Что сеять в пустынях нельзя? — та мысль наводила его на улыбку. — Наверное, да». Впрочем, на станции никого не оказалось. Палатки пустовали, матрасы стыли, комнатки покрывались пыльной прохладой. На всём тоннеле восемьдесят на тридцать пять футов, на двух платформах по обе стороны от рельс было по-странному пусто. Будто бы все сбежали от чего-то страшного и неминуемого, будто бы убежать и оставить всё было единственным правильным выходом. «Странно, что она всё ещё живёт здесь… — Альвелион осмотрел одну из комнатушек, увидев по осевшей пыли и сырым остаткам пищи, что хозяев здесь не было уже несколько недель. — «Болячка»… Как же она её называла?..». Путь наружу был сразу по лестнице, что и пропускала холод вниз к подземному зною. Где точно находился дом, Лилия никогда не упоминала, так что инквизитор, повинуясь почти машинальному правилу, решил дойти до края острова по левой стороне и пройти вдоль берега по часовой стрелке. В тот раз интуиция его подвела. Альвелиону пришлось обойти практически весь заросший да одинокий Сент Элен прежде, чем он нашёл нужную хатку. Но одна вещь не отпускала его всё это время: остров был действительно одинок и безлюден. По пути вдоль береговой линии холодной реки, через парки, парковки и торговые центры, он не наблюдал ни одного признака жизни человека. Даже животные — редкие мелкие грызуны и более крупные рогатые, наверняка когда-то пробравшиеся либо занесённые на остров через тоннель — даже их было больше, чем редких и неприветливых фигур, рыщущих где-то вдали. И только огромный шар из железных труб — гигантская сфера, построенная непонятно, зачем в местном парке — только она и титанические мосты, идущие поперёк острова, напоминали об ушедшем человеке и его величии. — Эй! — вскрикнул Альв к туманной фигуре, схватившись за горло, когда махи руками не дали результата. — Ренч?.. Чего тебе? — из холодной пелены на него вышел серый мужичок во влажном рыбацком жилете да кофте. Только мужичок завидел, что перед ним стоял чужак вместо «Ренча», он тут же ощетинился и отошёл на пару шагов назад, а тяжёлая нижняя челюсть, похожая на сальную наковальню, подалась вперёд. — Чё надо? — Местный? — Местнее тебя, — блестел он влажным лицом, покрытым шрамами. — Чё надо? — Ищу девочку. Тоже местная. Живёт здесь с отцом. Называется Лилией. — Не живёт здесь таких. Пойди ещё где поищи. — Там, откуда я, люди не врут просто так, — оскалился парень. — Не хочешь говорить — закрой шлёпало и не трать моё время. — Раз такой умный — чего сам её не спросил, где живёт?! — гаркнул ему прямо в лицо рыбак. — А я тебя не знаю! И чего тебе от неё надо — тоже! Будет меня ещё приблуда морали учить! Альвелион развернулся и пошёл прочь, однако затем замер на месте, процеживая сквозь зубы воздух. Из всех мыслей о том, что местные слишком ценили свою принадлежность к дерьмовому месту и презирали чужаков; о том, что он уже не удивлялся тому, почему здесь никогда никому ничего не хватало; о том, почему здесь морды били чаще, чем говорили, громче всех в голове звучала лишь одна: «Как вы меня заебали». Но делать было нечего. С помощью подобных мудаков он справился бы всё равно куда быстрее, чем без них. — Меня зовут Лиам, — обернулся он, глядя исподлобья. — Теперь ты меня знаешь, — затем, полностью развернувшись, протянул руку к приветствию. — Если я скажу, зачем мне нужно найти девчонку, ты подскажешь или будешь дальше выёбываться как напыщенный говнюк?! Незнакомец в рыбачьем жилете направил смуглого инквизитора к бывшей служебной коморке на востоке острова. Обветшалая и спрятанная от чужих глаз, она ютилась во тьме у одного из разрушенных далее мостов к Нотр-Даму — второму острову, сразу смыкающимся с «Большой Землёй». Забавно, но, кажется, именно мимо той пристройки, из которой человеческие руки сделали дом, Альвелион уже проходил, не наблюдав там никаких признаков жизни. Вокруг дома не было обработанной земли — лишь сухая грязь да ютящийся в ней невпопад асфальт, около дома не висели вещи, не было ровной почвы, не стояло никакого заборчика или калитки. Да и кроме самого дома, если бы отец Лилии зарабатывал охотой — бойни, свежевальни или хоть какого-то сарая — почти ничего не было. Что было — давно рассыпалось. На стук, вталкивающий незапертую и уязвимую дверь вовнутрь, никто не ответил. Медленно отворив дом, Альвелион замер у входа, всматриваясь в сырой полумрак. Вокруг было по-странному и грязно, и чисто. Некоторые вещи с посудой стояли на своих местах, мытые, осторожно выставленные и протёртые от пыли. Некоторые же будто пережили ураган. Скомканные жёлтые страницы распластались мятыми комками прямо у входной двери. Блестящими звёздочками разлеглось побитое стекло у кухонного стола, стоящего подле. Общую сырость здания перебивала затхлая вонь из туалета, отживали там же своё последние мухи. Инквизитор шёл осторожно и медленно, отдавая большую часть мыслей тишине. Однако случайный лучик света показался в окне из-за туч, и слово «кровь» тут же застыло на подкорке. Осевший ковёр из чьей-то шкуры, покосившиеся от гнёта и веса мира половицы, посуда и даже туалет — всюду виднелась то размытая водою, то очень даже свежая кровь. Мало-помалу, капля за каплей… «Слишком много», — потянулся парень к оружию, однако доставать его не спешил. В конце концов, что за болезнь была у отца Лилии, он не знал. А следы наполовину вымытой крови говорили о том, что кто-то до этого уже заботился о том, чтобы вымыть кровь прежде, чем её накрыл новый слой. «Что-то, похожее на опухоли. Наверное… — Альвелион склонился над кровавым пятном, различая прожилки жёлтого и оранжевого. Запах стал затхлый и уже почти потерял изначальную остроту, но эта кровь наверняка была рвотой. — Но если Лилия за ним присматривает… Может, какое-то сильное ранение, которое… Или заражение?». Парень вышел на улицу, стараясь отдышаться от запертого в тесном домишке запаха крови и, при этом, не нарушать любезность гостя, ожидая хозяина снаружи. Тень исполинского, огромного моста закрывала холодное солнце над домом. Глядя на гигантские опоры, идущие вдоль всей конструкции, что начиналась из самой земли, а обрывалась над водой, Альв ощущал себя будто немного меньше. Крохотнее. В голову не вписывалось осознание, что люди когда-то могли строить такое. Небоскрёбы с окнами, заряжающими электроприборы. Города, идущие вверх дорогами на несколько уровней ввысь. Дороги, что заряжали когда-то «электрические» машины, просто едущие по ним. И даже электричество само… Чёрное Золото возводило деревни и сёла на своей территории. Чёрное Золото следило за складами, за мастерскими, за госпиталями… И за El Muro, в конце концов. Но всё это было построено на костях прошлого. А теперь и там, и везде проходили сотни тысяч «мертвецов» в год. Таких же людей, как и раньше. Просто подвергшихся заразе. Как ацтеки, умершие от заокеанской оспы. И выжившие сейчас — как те, которых назвали «коренными американцами», что те болезни пережили. Парень глядел вверх и думал о том, был ли среди заражённых, идущих тем мостом раньше, человек, что когда-то и строил тот мост. «Было бы забавно, — размышлял он под успокаивающий шум реки. — Завершённо». Через два десятка минут дверь дома устало скрипнула, запуская кого-то внутрь. Альвелион, окутанный холодом, неспешно поднялся и пошёл обратно, желая наконец расспросить Лилию и о том, где она была, и о её отце. «Нелёгкая жизнь у этой девчушки. Одной справляться со всем этим… Даже хорошо, что Аврелия есть рядом. Или что пережила подобное… Хоть и думать о таком странно». Однако чем ближе инквизитор был к порогу, тем почему-то всё более нехорошее чувство окутывало его. Слишком тихо было для двух вернувшихся хозяев… Да и для одного. «Если кто другой будет, — вдруг промелькнули у него слова Аврелии в голове, когда он уже подходил к двери, — то сделай так, чтоб не возвращался». «Зачем бы ей это говорить? — смотрел он на приоткрытую дверь. — А если есть, зачем, — рука автоматически скользнула к пушке, — то кто там может быть?». Скрип двери. Шаг внутрь. Ещё один. В доме было подозрительно тихо. Будто бы какой-то боязливый мусорный зверёк, учуяв опасность, замер и затаился. — Лилия?.. — позвал он на всякий случай в пустоту. Бесполезно. «Не пошли проверять, кто на пороге, — осторожно шёл инквизитор вперёд. — Не побежали прочь, — Альв прошёл тесный вход, зашёл в кухню-гостиную. — Вокруг пусто, но что-то в движениях пыли выдаёт присутствие кого-то ещё… Кого-то… ловкого, — смотрел вокруг себя инквизитор, проверяя окна. — Что зачем-то быстро зашёл и смог быстро затаиться, когда услышал меня. Кого-то…». В голове крутилось слово «маленького». Однако только Альвелион в очередной раз отвернулся от кухни, как шкафчик позади него громко вдарил дверцами, и по ковру побежали чьи-то резвые шаги. — Стоять! Альв, столкнувшись с углом гостиной, выбежал следом за дверь. Вдали от дома уже виднелся убегающий на север острова низенький силуэт. «Вор», — тут же пронеслось у него со злобой в сердце. Быстро перенеся вес корпуса вперёд да сгруппировав тело, инквизитор одним широким толчком рванул с места. «Нужно догнать», — сидело в голове. Рваная серая куртка явно не по размеру мальчишке нырнула в лесные деревья, разросшиеся из когда-то парка, что был у железной сферы. Альвелион мчался следом, ориентируясь на светло-грязные волосы, торчащие из-под шапки. Он бежал быстро, но отчего-то у него было ощущение, что ребёнок бежал быстрее, зная места и тропы. Это злило не на шутку. — Стой, твою мать! Стой! Деревья в лесу мелькали перед глазами, словно жуткие тотемы из тёмного прошлого, что застыли на иллюстрациях в книгах о действительно Старом Свете. Шаг — и обломанные ветки то и дело останавливались своими остриями в дюймах от глаз. Шаг — и толстые стволы, почерневшие на холоде, будто шагали вперёд, отталкивая от цели. Шаг — и гнилая листва, нагромоздившаяся на почве, засасывала вглубь. «Догнать», — держался чёткий приказ в голове. Парень отталкивался от корней деревьев, иногда перелетая целые футы. Бегая быстро и прыгая ловко… Всё равно отставал. Один неосторожный ход мог бы закончить всё это очень быстро, очень надолго. Нужно было медлить, нужно было соблюдать уважение, всё же присущее гостю. — Mierda! Перед лицом вместо очередного ствола дерева промелькнуло посиневшее, даже посеревшее будто от серебра лицо мертвеца. Взъерошенные грязно-седые волосы закрывал многочисленные царапины от ветвей на бледном лице. Карие глаза, вмиг уставившиеся на парня, наполовину ослепли и, кажется, деформировались из-за неудачных мутаций. Но вот зубы, зловонье, чуть не впившееся парню в самый нос, было более, чем в порядке. Оттолкнув заражённого от себя, инквизитор ринулся дальше, уже не только догоняя, но и убегая прочь. «Откуда?! — пронеслась мысль в голове Альвелиона, стоило мертвецу скрыться из виду. — Блядь! И где?!» — однако следов парня внезапно тоже не стало. — Какого хрена? — пробежав ещё с два десятка футов, Альвелион замедлился, осматриваясь вокруг. Лес шумел трусливыми ветками, проминающимися под дуновением холодного ветра. Позади раздавался болезненный вой мертвеца. Ни следа от жизни. Ни бегущего человека. Ни даже признака. Будто и не было никогда. — Какого?.. Инквизитор сделал несколько шагов вперёд, и мир вокруг него тут же пропал. Шорох сырой листвы, долгими месяцами копившейся на мёрзлой земле, окружил со всех сторон. Заскрипели корни. Сломались ветки, лежащие на почве. Посыпалась почва из-под ног. Когда Альвелион открыл глаза, он сидел на всё тех же листьях где-то среди пыльной тучи из земли. Повсюду виднелись странные витиеватые силуэты, уже через секунду оказавшиеся корнями деревьев. Огромные, длинные, будто ползучие и живые. Над головой светил слабый серо-белый свет впадающей в спячку звезды, перекрываемый то тучами, то листвой на деревьях, то падающей пылью. Инквизитору было темно и, стыдно сказать, страшно. Только что он ведь точно знал, куда бежит. А что теперь? Где он был? Фонарик на связке ключей из Рая щёлкнул несколько раз прежде, чем пролить свет на то подземелье. Звук от щелчков будто поглощался корнями и проходил звонким эхом только у самой-самой земли. Вокруг витала пыль, сырость и опасность. Парень взглянул вверх, стараясь прикинуть, сможет ли он вылезти обратно, зацепившись за корни. Однако высота, с которой он кувырком шлёпнулся вниз, будила в нём совсем другой вопрос: а где он был? «Никогда не видел таких нор… — свет фонаря пробежался по корням. Огромные, будто вечные и окаменелые, они замерли в своих странных позах, в бессознательном стремлении дотянуться куда-то ещё ниже — к земле, если не к самому Аду. На некоторых из них были царапины. На некоторых — какой-то хлам с одеждой. — Слишком высоко — даже на двух ногах стоять можно и не дотянуться до верху… На двух…». Но мысль инквизитор не закончил. Позади него, где-то в футах двадцати от того места, где он упал, что-то громко хрустнуло, сверху вновь посыпалась земля. Обернувшись, Альв увидел ногу, торчащую из корней наверху. Ногу мертвеца, что следовал за ним. — Не стреляй, — вдруг услышал Альв шёпот откуда-то из-за корней, когда потянулся за оружием. Colt Homelander, который Джонс отдал в обмен на свои пушки вместе со старым револьвером, щёлкнул затвором во тьме. Фонарик обшарил своим светом места вокруг, и краем смог поймать ком светлых волос где-то вдали. — Не стреляй, — повторил замурзанный мальчишка-вор, зачем-то закрывший своё лицо платком. — А то все придут. Альвелион ещё раз осветил фонарём вокруг себя. Словно по злой шутке, после тех слов он начал замечать в корнях в темноте человеческие очертания. Тёмные, едва заметные, неподвижные, словно статуи. Завидев то, инквизитор тоже решил прикрыть рот и нос. Там, где были «спящие» заражённые, обычно была и зараза, разносимая «матками» — хозяйками гнёзд. — Где мы?.. — проронил он едва слышный вопрос, на самом деле не нуждающийся в ответе. — Нужно уходить. Иди сюда — я подсажу тебя. — Я… Нет, — мальчик сделал шаг вперёд, но остановился. — Я знаю, как выйти. — Отлично, — Альв тут же кинул парнишке в руки фонарь и достал старенький револьвер. — Знаешь, как пользоваться? — указал он на пушку. Мальчик закивал отрицательно. Инквизитор проверил в темноте запас пуль и взвёл пусковой механизм револьвера. — Тогда проще, — протянул он ему пушку, — наводишься на то, что хочешь убить, и нажимаешь на спуск вот здесь. Но, — отвёл он пистолет, когда парнишка за ним потянулся, — как ты и сказал. Только в крайнем случае. Мысли о том, стоило ли доверять вору оружие, посетили инквизитора только многим после. Вор или нет — мальчик был человеком в первую очередь. «Откуда ты знаешь, что он не хотел завести тебя сюда и убить здесь?» — пронёсся в голове голос учителя Гремучего. И Альвелион понимал: да, он не знал. И вряд ли узнает. Но сейчас бы выбраться оттуда. Остальное — потом. Мальчишка выбросил один из корней, что он крепко сжимал в качестве дубины, и с опаской взял пушку из рук смуглого чужака. К счастью последнего, выстрела ни в землю, ни в него самого после этого не произошло. Повертев пистолет в руках, словно реликвию древних богов, воришка неловко взял его в одну руку и, выйдя из-за корней, начал во всю осматриваться вокруг. Для Альвелиона же та огромная нора, сколько он ни оглядывался, выглядела сплошь одинаково. Древние толстые корни вили странную паутину образов перед глазами. Темнота, подлая и жадная, сжирала по себе всё буквально за пару футов от провалины. И мертвецы — спящие, незаметные — будто только и ждали своего часа. — Сюда, — указал мальчишка в одну из одинаковых чужаку сторон, и они двинулись. Дышать стало сложно уже через несколько шагов. Свет фонарика, хоть и приглушаемый рукою юного проводника, то и дело светил на покрасневшие от паразита корни. Будто накрытые снежно-красной шапкой из заразы, что испускали матки для «консервации» и сохранения температуры как в месте основания гнезда, так и в телах, к гнезду пришедших, те корни всё больше и больше походили на связующие капилляры внутри чьего-то огромного тела, внутри гигантского спящего существа. «Как на том свете, — всё мелькала мысль в голове у Альвелиона. — Как в настоящем el reino de los muertos». Тусклое солнце позади быстро спряталось за тяжёлыми тучами да мёртвыми ветвями. Среди тишины, среди окутывающей землистой сырости мира корней и полумёртвых статуй, фонарь стал единственным напоминаем о том, что оставался ещё целый мир буквально несколькими футами выше. Краснота заразы усиливалась дальше по ходу. Мёрзлая земля сыпалась сверху от неловких шагов мертвецов, наверняка уже начавших обшаривать местность в поисках двух шумных ещё людей, а тёплая земля шуршала под ногами, не всегда ловко ступающими среди той паутины. Витиеватые узоры корней всё больше скрывались мягкой красной подушкой из паразита. Застывшие мертвецы, также покрываясь той пеленой, напоминали инквизитору коконы гигантских пауков. Ему казалось, ещё немного, и эта человекоподобная фигура лопнет, а из неё роем вырвутся десятки и сотни мелких ядовитых насекомых. Или ещё хуже — только один, но вполне себе огромный. Сердце всё подбивалось к горлу, перекрывая дыхание. Но нужно было держать себя в руках. Альвелион редко видел подобные и настолько плотные «коконы» в Новом Техасе. Холодными январскими ночами температура там едва-едва пробивала двадцать пять градусов по Фаренгейту, так что обнаружить «el que duerme» — зимующих мертвецов, можно было нечасто. Тех, которых всё же обнаруживали, выкашивали под ноль. О том же, что он видел сейчас, ранее он слышал лишь истории. Паразит, полностью облепивший тела, пугал своим видом, словно шевелился под светом фонаря. И сами заражённые — замершие то стоя, то сидя, то упав и распластавшись на земле… «Как они дышат? Или… дышат ли вовсе?.. Будто бы время умерло здесь, — медленно шёл вперёд инквизитор. — Будто бы само время умерло». Но, словно противореча этой мысли, было также и другое очень сильное ощущение: с каждой секундой дышать становилось всё труднее, идти дальше — всё тяжелей. Среди хриплого и медленного дыхания мёртвых начал пробиваться детский кашель. Вор, держась впереди на несколько шагов, то и дело подкашивался в сторону, теряя равновесие. В один из моментов Альвелион поймал падающего мальчишку и взял себе на спину. — Ве… Кх-хк-хк! Веди, — скомандовал он, стараясь держать дыхание. — Туда, — показал воришка пальцем. — Не бросай. Кх-хк!.. Не бросай только. — Выйдем оба, — прохрипел в ответ парень. — Держи глаза открытыми. Стоило Альву пройти пару шагов по направлению, как его лёгкие и, что хуже, его горло, тоже сдавил спазм. В голове и перед глазами помутнело странными мыслями и образами. Жестокими, будто выедающими голову. Разогнуться было сложно, разгибаться очень не хотелось, а упасть было бы гораздо проще. Вдруг вдали от них в чёрном потолке с громким хрустом образовалась ещё одна большая дыра, что осыпала грязной пылью мёртвую залу. Холодный свет накинулся на красное покрывало, а морозный ветер принялся сгонять усыпляющую защиту с некоторых мертвецов. Однако больше всего инквизитора волновало тело, что упало вниз. Тело, очень быстро начавшее вставать. — Блядь… Спрятав пистолеты прочь, Альвелион стиснул фонарик в зубы и, как ему казалось, пошёл быстрее. Вдох-выход — с каждым циклом лёгкие сжимало всё сильнее, а голова затухала всё пуще. «Пускай только спят дальше, — просил он про себя. — Пускай только не споткнусь». В конце концов, в свете фонарика показалось возвышение, идущее вверх той огромной провалины и наверняка лишь листьями закрывающее выход наружу. Только б взобраться по сырой земле — да. Но там, у склона, поросшего всюду краснотой, было и нечто, что вполне объясняло столь большую для человеческого роста глубину вырытого гнезда. «На двух ногах стоять здесь можно даже слишком свободно», — такая мысль была у инквизитора весь путь. Можно, только если твой рост не под семь футов, а вес не под триста пятьдесят фунтов. И там, у самого холма, идущего вверх, лежал именно такой монстр. Quinametzin, которого англоязычные инквизиторы El Padre звали просто Колоссом. Тяжёлый, очень грузный и безобразный в своих мутациях подвид заражённого, созданный паразитом во время Поколения Три как защитный механизм для стаи днём. Высокий, с изуродовано-вытянутым хребтом и длинными, толстыми конечностями. С костями, столь мощными, что рёбра иногда были окутаны кожей почти вокруг из-за своей толщины. Тоже впав в спячку, тот безлицый заражённый лежал на самом склоне, упёршись толстым черепом в землю. К счастью, хотя бы фонарь гиганту был безразличен. «Безлицый» — в процессе превращения и утолщения всей костной структуры, паразитом утолщались так же и кости черепа, отчего собственная голова выдавливала этим монстрам их глаза, изредка даже сжимая всмятку уши и ноздри в угоду увеличенным размерам и физической силе. Настоящее воплощение ярости, слепое как к другу, так и врагу, дремало в той тьме. Альвелион осторожно ступил на склон, то смотря за спину — на медленно бредущего к ним в темноте muerto, то со страхом сжимая связку ключей в руке до боли, пока тяжёлое дыхание самой смерти раздавалось прямо у левого плеча. Ещё шаг. Ещё один. Добравшись до лиственного покрова, инквизитор положил мальчика на склоне гнезда и принялся руками раскапывать ту последнюю преграду. Земля посыпалась в глаза, рот, нос, глаза. Земля посыпалась и на спящего подле гиганта. «Быстрее, — рыл он землю и раскидывал листья, уже не обращая внимания на шум. — Не останусь я гнить в этом месте! Быстрее!». Только первый луч света показался из земли, как бредущий наощупь в подземном Аду muerto тут же зашевелился активнее, явно заметив человеческий силуэт. Хрип его стал более громким и будто бы зазывающим всех остальных. Обернувшись назад, Альвелион увидел, что расстояния между ними оставалось уже всего ничего, и что, вырвавшись наружу, у них не будет времени на отдышаться. Однако было и ещё кое-что. С испугом, с отчаянием и настоящим страхом инквизитор понял, что тот клочок бумаги, что он увидел в самом низу склона, был выпавшим из его одежд письмом. «Блядь. Блядь! — оглядывался он в панике то в сторону леса, то вниз. — Блядь!». На мысли в голове больше не осталось пространства. «Приказ или жизнь», «миссия или спасение», «долг или безопасность» — подобный вопрос, стоило Альвелиону стать на том распутье, даже не поднимался в его голове. Собрав все силы, Альв схватил мальчика за шиворот и выбросил из листвы наверх. — Убирайся отсюда! — крикнул он, уже не обращая внимания ни на что. Прыжок. Ботинки, ставшие обратно на склон, заскользили по скинутым вниз листьям. Альвелион держался за листок бумаги взглядом, как за свою жизнь. По крайней мере, до тех пор, пока над головою его не промелькнула какая-то огромная тень. Словно время на долю секунды пошло гораздо медленнее, инквизитор смог отчётливо и ярко рассмотреть тяжёлую гнилостно-синюю руку quinametzino, что впечатывалась размашистым ударом в то место, из которого он крикнул мальчишке последние слова. И даже мёртвая, мёрзлая от холода земля не могла выстоять под тем ударом, проминаясь на добрый дюйм. «Есть!» — соскользив вниз, парень тут же согнулся и ухватил письмо в руки, словно инстинктами осознавая, что спину лучше было не разгибать. Огромная лапа заражённого через несколько секунд пролетела над его головой, сбив пару корней со своей траектории роста. Облако паразита, поднятое широкими махами, хлынуло во все стороны. Выстрел. Ещё один. Старый револьвер без имени громыхал, словно гроза, случайно упавшая в ту нору. Две пули впились прямо в грудь бегущей на инквизитора заражённой. Щёлкнув синими зубами, она с высоким и хриплым воем повалилась на землю, раздирая свою же грудь и будто пытаясь достать пули. Шаг в сторону. Ещё один взмах монстра. Гул. Удар пришёлся ровно по тому месту, откуда Альвелион только что стрелял. В ушах зазвенело. «Я должен был быть уже мёртв», — смотрел парень на конечность, сломавшуюся от удара. Одна из толстых костей пробила руку и нелепым копьём теперь торчала наружу. Однако в тот момент, когда гул от удара прошёл, его место занял вой и рык. Повсеместный, очень громкий, множественный и болезненный, он раздавался будто прямо из ушей. Будто бы сами корни и деревья решили закричать. «Гнездо, — пронеслось в голове у инквизитора. — Все идут сюда». Альвелион взбежал по холму к норе из листвы в почти бессознательном состоянии. Сломанная рука quinametzino ударила по месту его выстрела ещё раз. «Быстрее отсюда! Быстрее!» — он выбежал наружу и, словно на втором дыхании, растормошил мальчишку-вора, всё ещё сидящего там, где его оставили. Лицо одного из заражённых показалось в просвете подземелья. Выстрел. Бег. — Беги! Беги! Альвелион и воришка поднялись на ноги на том самом втором дыхании. Пробежав сотню футов, они остановились было отдышаться, однако то ли рык quinametzino, то ли тот факт, что от чьего-то сильного удара повалилось одно из деревьев, растормошил их. Пришлось бежать через весь парк. Лишь под конец его ноги обоих подкосились, и они, переполненные стрессом, повалились на землю на колени. — Что это было за место? — Альвелион хрипел и сопел, держась за разболевшееся горло. — Нора, — прошептал мальчишка. — Давно тут она. Как прошлой зимой поболели все — они больных туда… А они. — Знал об этом месте?.. Тогда зачем побежал?! — инквизитор, хоть и хрипел, делал это с угрозой в словах. — Убить меня хотел?! — Потому что нельзя было бежать влево к станции! А что делать ещё?! Пере… Кругом хотел тебя обвести, чтоб отстал по дороге! И вообще я сам же в неё упал! Альвелион осел на дерево, переводя дыхание. «Нора» — романтичное могло бы быть место для его могилы, верно же? Бежать за обычным воришкой, а оказаться невесть, где или зачем. «Всех больных туда… Небось, была эпидемия, а прикончить не хватило духу, — думал он про себя. — Придурки. Трусы». Двое в тишине молча восстанавливали силы, когда где-то вдали с полым хрустом упало одно из деревьев. Меланхолично, почти смиренно. «Quinametzin идёт», — оглянулся Альв на парк со спокойной усталостью. Слепое чудовище вряд ли добралось бы до них. Но вот при воспоминании о том монстре вблизи мурашки всё же шли спиной. — Ладно, — поднялся первым инквизитор, пришедший в себя. — Теперь отвечай. Кто ты? — А я… — мальчишка тут же поднялся, замявшись на месте. — А ты?.. — замявшись и попытавшись медленно попятиться назад. Ученый жизнью Альвелион схватил того ещё на втором шагу. — Пусти! Пусти, говорю! Я тебя! — воришка попытался вынырнуть из собственной куртки, однако Альв оказался быстрее, схватив того уже за ворот кофты — Пусти! Отчего-то Альвелион не был настроен говорить мягко. Оттого ли это, что он не до конца верил вору о том, что тот не хотел его смерти, или оттого, что вору не была известна благодарность за спасение — этого он точно для себя не решил. Но одна хлёсткая затрещина по щеке тут же заставила мальчишку усмириться. — Там, откуда я, воров метят горячим железом, — схватил Альв мальчишку за ворот. — А потом отдают в рабы тому, на чьей территории поймают. — Напугал! — мальчишка скинул с себя шапку. Прямо у лба у него было вырезано слово «вор». Некоторые буквы были вырезаны давно. Некоторые — нет. — Пусти, говорю! Убью! Урою! — Скажи, ты желаешь себе ещё одну такую метку?! — достал он нож. — Или чтоб я эту навёл по-новой?! Мальчишка при виде лезвия остолбенел и замолчал. Инквизитор лишь думал о том, что, только кончилась яма, как «в первую очередь человек» в его глазах снова стал «в первую очередь вором». Должно быть, Джонс иногда говорил правильные вещи. Или наоборот — слишком неправильные. — Если тебе плевать на своё лицо как вору, то хотя бы за свою жизнь ты должен заплатить. Отчего-то мне кажется, что тому, кто тебя навёл на этот дом, плевать, что с тобой станет. Так что либо говори, — подтянул он его за ворот, — либо я верну тебя в ту яму, откуда достал. И всё равно найду твоего наводчика сам. — Я не!.. Откуда знаешь, что навёл кто-то, а?! Очкастый сдал меня?! — Сам только что сказал, что нельзя было бежать к станции. Значит, тебя кто-то там ждёт. «Очкастый», говоришь… — воришка опять замялся, пряча глаза. «Всё-таки дети в чём-то проще», — думал себе Альв. — Даю последний шанс. Кто ты и кто тебя навёл на этот дом? — Максом меня звать, — пробухтел вор. — Пошли со мной, умник южный. Покажу. Как Альвелион и думал, они вернулись на станцию Жана Дрепо, изначально показавшуюся ему безлюдной, и начали искать. К несчастью, «старого пердуна в очках», как описал своего наводчика воришка, там не оказалось. «Видимо, ушёл подальше на время дела», — хмыкнул инквизитор. — Где должен был его ждать, чтоб отчитаться о работе? — Здесь. — Отлично. Стань тогда сюда, — указал он на стенку рядом с хаткой из фанерных досок в углублении станции. — Сказал: сюда, — и подвинул паренька ближе к стене, когда тот буквально стал «рядом». — Да какая разница-то?! — Если никакой — не выделывайся, а становись и стой. Сам Альвелион зашёл в покинутую комнатку и, усевшись, принялся ждать. Из щелей покосившихся досок да дверного проёма открывался отличный вид на все три выхода со станции. Один тоннель, что по правую руку, пара лестниц на выход по обе стороны, и всё. Вокруг витала сырость, и время от времени капала вода в тоннеле, собираясь в ручейки, что затапливали тоннель глубже и ниже. Гудящий ветер пел грустную мелодию забытого, мёртвого места. Дело оставалось за малым. — А кто ты сам такой? — шмыгнул вор носом. Альвелион молчал. — В смысле: откуда ты всё знаешь, как всё работает и чего вообще? — А определения «южный умник» тебе больше недостаточно?.. — Умники болтливые обычно. — Ха… Есть места, — заговорил Альвелион, не сводя глаз с тоннеля. — Далеко-далеко от тех мест, что вы называете «югом». — Там такому учат? — Там учат много чему. Говори тише, — инквизитор всматривался в полумрак с подозрением, если не паранойей. Впрочем, зря. — Там учат защищать. Учат выслеживать. Учат убивать. И учат тому, что правильно. Совсем не так, как у вас. Общество на определённой территории… живёт вместе, а не существует. Организованно, а не потерянно, как здесь. Каждый человек… — Если там так хорошо — чего сам тут забыл? — вдруг обозлился воришка. — И чего хорошего, раз вас учат такому же, что и здесь? «Хорошие вопросы… — подумал Альвелион про себя. — Голосом ребёнка, похоже, действительно часто говорит истина. Пускай и по глупости». — Потому что иначе не выжить. Даже в том случае, если мы организованны — у нас нет вообще всего на свете. И есть соседи, которым нас хотелось бы уничтожить. «Власть гарантируется силой». А сила — это я. — Ага. Поверил, — хмыкнул вор. — А мне кажется, не лезли б вы сюда — никому б до вас и дела не было. — А мне кажется, твои слова идут в разрез с твоими действиями. Ведь вор, — наклонился он поближе к двери, — только и делает, что лезет в чужое. Совет на следующий раз: бери с собой кого-то ещё на дело, чтоб спину прикрывал. И беги, когда есть выбор. Иначе быстро помрёшь. — Обойдусь без твоих советов. Не знаешь, как здесь живётся, и советуешь. — Я знаю, что, если не прекратишь выёбываться, «лычки» на лбу тебе до костей прорежут быстро. Впрочем, не то, чтобы мне было дело. Я видел, как таких как ты отправляют на Стену… даже слишком много раз. Или расстреливают. Или режут руки. Но через время вы все всё равно там и заканчиваете. На Стене. Знаешь, что такое El Muro De la Vida, вор? — мальчишка не отвечал, но и не огрызался. — Это место, с которого видно самый настоящий Ад. El Reino De los Muertos. Нигде ещё ты не увидишь такое количество мертвецов. И эту красную дымку, которая витаем там… сложно забыть. Так что, наверное, послушай только один совет. Завязывай, — но Макс вновь промолчал, и это было самым красноречивым ответом. В конце концов, в темноте тоннеля показался сгорбленный силуэт. Старичок в выеденной молью куртке и выцветшем когда-то красном шарфе медленно вошёл на станцию. В одной руке его была серая шапка. В другой — побитые старые очки. Опасным противником такой человек не выглядел, однако спешить инквизитор не намеревался. — Ты рано, — обратился он сиплым голосом к воришке. — Они уже вернулись? Уже приготовили всё? Ты проверил, чтобы только порция Стивена была?.. — Альвелион заметил подозрение на морщинистом да щетинистом лице старика. Широкий рот с гнилыми зубами скривился в какую-то странную гримасу, а язык тела говорил о том, что «наводчик» был готов отступить назад. — В чём дело, мальчик?.. Прятаться было более нельзя. Альвелион встал со своего стула и медленно, гордо и чётко вышел из темноты комнатки. Но… Что значило это «только порция Стивена»? У инквизитора были мысли на тот счёт. И они ему очень не нравились. Показавшись из темноты, он крепко сжимал в одной руке поблёскивающий пистолет. Другой же он схватил мальчишку-вора за волосы и подтянул к себе. — Ай! Ай!.. — Макс попятился от неожиданности и, запутавшись в собственных ногах, уже было упал на землю. Но инквизитор держал крепко. — За что?! Ай! Я же ничего не сказал!.. Ай! — Ты кто такой? — искренне удивился старика. — Откуда ты? — А теперь говори, вор, — голос Альвелиона, и без того противный, от злобы сделался на несколько тонов ниже. — Скажи мне, что ты должен был сделать в том доме, — повёл он взгляд на вырывающегося мальчишку, всё ещё стоя по-солдатски ровно. — Говори быстро. Потому что время угроз кончилось. — Ай! Ай!.. Мне это!.. Ай!.. Пусти! — Отпусти его, — прохрипел старик. — Я сам всё расскажу. — Вот это! — мальчик выбросил из одежды мешочек, с которого выпала пара баночек с тёмно-красной жидкостью. — Отпусти! Больно! — Хватит ныть. Учитывая то, что тебе на лбу наводили, уже наверняка привык к подобному, — только инквизитор проговорил эту фразу, как мальчишка перестал дёргаться. Его голос стал ниже и будто спокойнее, отчего Альву стало даже не по себе. — А ты думаешь, к этому привыкнуть легко? Да, били. Да, резали. Но всё ещё болит сильно. Ты говорил сделать — я сделал. Ты сказал «знать благодарность за спасённую жизнь» — держи. Хочешь сейчас резать ещё что-то на моём лбу — режь. Нет — пусти. Болит и правда сильно. — Хорошо, — Альв разжал хватку, и парнишка тут же чуть осел на пол. — Я знаю, что ты мог согласиться на то, чтобы я тебя подсадил, и сбежать. Но ты этого не сделал. Ты поступал гораздо более смело, чем простой вор. За это я тебя благодарю, — Макс смотрел с непониманием. Альвелион же смотрел и осознавал, что ни морали, ни даже благодарности тому мальчишке были не нужны. — Иди. Не появляйся здесь больше. И правда завязывай. Макс спрыгнул на колеи и быстро зашагал прочь, затем переключившись на бег. Уходя в тоннели, он мог видеть, как чужак, подобрав пару баночек из мешочка, спрыгивал на колеи к его наводчику. — Говори, — коротко отрезал Альв. — Прежде всего, тебе, как приезжему, стоит знать, что… — Говори, а не пизди, — гаркнул Альвелион, и это от тех слов разлетелось дальше в тоннель. — Заебали вы меня про «своих» и «чужих». Коротко и по делу. Что в склянках? — Дифенацин, — старик надел обратно очки и глядел инквизитору прямо в глаза. Говорил он спокойно. Даже обречённо. — Антикоагулянт. Конденсация диметилфталата с один и один дифенилацетоном в метилате натрия, — инквизитор молчал, давая преступнику самому всё рассказать. — Это вещество, разжижающее кровь и, в больших количествах, разъедающее кровеносные сосуды изнутри. Действует примерно так, как действовала токсопламза хомус в первой своей итерации с две тысячи тридцать седьмого где-то по две тысяче сороковой. Как ты уже услышал, я хотел, чтобы юный пройдоха добавил это в рацион Стивена. — Проще. — При помощи дифенацина я хотел убить его, — вновь с холодным спокойствием ответил старик. — Так, чтобы это смахивало на естественную смерть от его болезни. И так, чтобы это произошло как можно скорее. Стивен оказался живуч. Так что это не первый раз. — Честно, — Альвелион кивнул и, сделав полшага назад, навёл пистолет старику на голову. — Ценю. Честность убийцы удивляла его лишь наполовину. Как с детьми, чьими устами истина говорит лишь из-за глупости, с уст стариков истина и честность исходят либо от отчаянного желать принести хоть ещё какую-то полезность прежде, чем их последний день наступит, либо же просто от усталости лгать и слышать ложь в ответ. — Тогда, может, выслушаешь? — чуть отклонил голову от пушки старик. — Не горю желанием. — Хм… Выслушай хотя бы это, — указал он рукой на тоннель. — Слышишь? — Альвелион вслушался в тоннель. Со стен капала вода. Меж труб и трещин гудел ветер. Отдавало эхо удаляющихся прочь шагов. Ничего более. — Нет, — коротко ответил он. — Не затягивай. — Ты ведь уже был снаружи, верно? Не удивился ничему? Что вокруг всё будто хворь выела? Что нет людей? Что?.. — Ага. Un enorme hormiguero de muertos infectados, se los llevaría el diablo. Да. Так что не «как будто», а выела. Не затягивай. — Это не болезнь опустошила остров. Вода, — указал он на затопленный тоннель выше щиколотки. — Совсем скоро тоннель, ведущий на этот остров, затопит, отрезав станцию от большой земли. И это будет навсегда. По тоннелю разбросаны метки… Нарисованы, — будто предвкушая вопросы продолжил старик. — Они определяют, справляется ли дренажная система метро с влагой и водой, попадающей в неё. Конечно, ты не видел этих меток. Потому что их всех затопило. И они держаться под водой уже не первую неделю, чужак. Люди говорят, произошла разгерметизация, на одном из сливных участков. А это значит, что по весне, когда польют дожди… — К отравлению это как имеет значение, урод костлявый? — оскалился инквизитор. — Какое значение? А как, по-твоему, юноша, эта девчушка заберёт своего горе-отца из острова? — Альвелион молчал, не зная, что ответить. «Пешком?». — Как, спрашиваю? — Не понимаю. — Чего тут не понимать? Ты же не… Хм. Ты!.. А… — в какой-то момент старика словно осенило. Он уставился на «приблуду-южанина» широко открытыми глазами и молчал, пока в тоннеле всё ещё медленно стекала сырость по стенам. — А ты вообще видел её отца? Откуда ты знаешь эту девочку? Лилию? Бордель, да? Или теплицы? Бар?.. — парень молчал. — Ну, это и неважно. Её отец, юноша, болен серьёзным заболеванием, которое, в отличие от многих других, прекрасно сочетается со спящими клетками паразита. Прион, разъедающий мозг Стивена уже десятилетиями, не позволит ему мыслить здраво и покинуть остров. Да что остров! Да он… Дьявол! Да он же до сих пор думает, что на острове идёт война!.. — улыбнулся старикан. Инквизитора пробрали мурашки от такого спокойствия и улыбки прямо в мушку пистолета. — Он не покинет это место сам. А куда и придёт — умрёт там же. Выкинет что-нибудь. И свои же забьют… Но он никуда не уйдёт. Ц, нет… — Вот ты какой, значит, — смотрел Альвелион через мушку прицела. — Напялил на себя рясу и воображаешь святого. Думаешь, что знаешь, как будет лучше. Потому что старее? Потому что прожженнее?.. Нет. Потому что ты хочешь, чтобы было так, как тебе захотелось. Какое дело к чужой жизни имеешь ты? — У меня всё просто. Я видел, как эта девочка растёт. Всю её жизнь. И всю её жизнь был рядом. Думаешь, Стивен был в состоянии её растить всё это время? Нет. Не прошло и пяти лет, как… — Не заливай мне дерьмо в уши. Ты только что собирался убить отца того, о которой так печёшься. — Он. Уже. Мёртв, — прохрипел старик во весь голос, перекрикивая воду. — И либо она его отпустит!.. Либо утонет вместе с ним. О, либо он сам! Сам убьёт её. В очередном своём порыве, — указал он на разбитые очки. — Или когда окончательно загниёт и станет ходоком. Я… молился. Молился всем и каждому, чтобы он оказался в той яме, когда по острову пошла эпидемия, — в глазах убийцы загорелась настоящая ярость. — Но нет! Он же не покидал своих дверей! Один чужак уже приходил к нему. Приходил другой. Вы всегда проливаете кровь, — тыкнул он пальцем в инквизитора. — Так почему? Почему, ради всего святого, вы не можете сделать это сейчас?! Альвелион оттолкнул старика, положил палец на спусковой крючок и взглянул на своего собеседника, поднявшего руки вверх, с мушки пистолета. — Сейчас — могу. Лгал тот старпёр или нет, а права вмешиваться в чужую судьбу он не имел. И Лилия… «Говори он правду, — думал Альвелион, — это значило бы, что её отец давно уже не в себе. Но я даже и не видел его. А если увижу? Что, если это правда? А важно ли это? — взглянул он на старика, выжидающего решения своего судьи. — Судя по крови, он уже почти добился своего… А не добился — нанёс уже достаточно вреда. «Те, кто пришёл в мой дом с оружием, должны умереть». Так было всегда. Так должно быть всегда. Это правило, — перед глазами встал его собственный дом. Люди Чёрного Золота, следовавшие приказу Чёрного Золота, и жгущие тот дом дотла. Люди, тоже считающие себя праведными слугами Истины. — Если бы у меня был кто-то в те года, способный заступиться за мною семью, я бы сейчас здесь не стоял. Но… Кто знает, был бы ли я ещё жив. Но. Только в том случае, если этот старый урод говорит правду… Урод, который не боится умереть… Что ему оттого, что я его застрелю прямо сейчас?.. А если не сделаю ничего, то зачем вообще действительно такие, как я? Для чего обучены?..». — Я не убью тебя, — отвёл Альвелион пистолет от головы собеседника. — Мудрое решение, — кивнул головой убийца под прицелом, медленно опуская руки. — Со мной или без меня, Стивену скоро помирать. А я ведь могу ещё понадобиться этой де… Выстрел. Старик даже наверняка не сразу ощутил, как от его правой руки отлетел средний палец, затерявшись где-то в воде на колеях. Пуля задела и указательный, но он, держась на клочке кожи с наружной стороны, повис, болтаясь и окрашивая ладонь в красный в такт уходящей из него крови. Старик, сморщившись от гула выстрела, поднёс руку к лицу и, рассмотрев свою рану за побитыми очками, скривился ещё сильнее. Даже не закричав, завыв, он согнулся и попытался было обхватить свою ладонь, но инквизитор схватил его и поволок к перрону. Они не обменивались словами по пути. Старик не молил о помощи. Не просил о пощаде. Не жалел о смерти или не боялся её прихода. В его глазах был лишь седой страх. Страх старый и очень сдержанный в своей природе, ожидающий больше, чем противящийся. Куртка серовласого убийцы рвалась, задевая всякий мусор, острыми углами валяющийся на перроне. Его ноги волочились покорно волочились по старой плитке, пока жухлый и, казалось, даже загнивший кожаный ботинок на левой ноге сполз и остался наблюдать за хозяином издали. Впрочем, как и оторвавшийся указательный палец. Инквизитор тоже молчал, но лишь из-за того, что в нём боролись сомнения о его решении. И о правильности его. И о его достаточной жестокости. «Ведь язык силы, — заключал он для себя, вспоминая горящий дом, — это язык жестокости. Язык бесстрашия перед тем, с чем тебе придётся жить». Альвелион бросил старика у склянок и, взяв одну из них, насел над ним, наступив коленом на грудь. — Это — твоя плата за чужую жизнь. Закрыв старикану нос, инквизитор влил в того тёмно-красное содержимое всей баночки до самого её дна, заставив проглотить. Затем же он взял левую руку убийцы и одним чётки движением вывихнул ему два тех же пальца, что он отстрелил на правой. Хруст, полый и громкий, заполонил станцию. Старик же, закашлявшись, свернулся в клубок, корчась от боли. — Если ты всё ещё считаешь, что можешь быть полезным этому миру — вправь себе пальцы и выверни свой желудок быстрее, чем сдохнешь, — Альвелион стал во весь рост над скорчившемся седым отравителем и высоко задрал голову. Голос его — хриплый и побитый, но всё же молодой духом, разносился эхом по всей станции. — Если я узнаю, что ты мне соврал хоть в чём-то из того, что сказал сейчас, то лучше тебе принять свою судьбу и даже не пытаться.

***

— …Вот так получилось. Сидя в понедельник ранним вечером в комнатке Аврелии, Альвелион рассказывал свою историю на станции Жана Дрепо. Рассказывал так, как и было, честно, но отчего-то его брало ощущение, далёкое от честности. Почему-то ему казалось, что настоящий инквизитор обошёлся бы без полумер. Как сделал бы и El Padre, и сам Гремучий, и даже Девятая. — Всё ещё не понимаю, почему ты не убил его, — Аврелия стояла напротив небольшого зеркальца, прихорашиваясь к работе. — Он ведь может вернуться, Лиам. Ты это понимаешь? — Не вернётся. — Ц… Вот… Откуда у вас, у мужчин, эта уверенность? — вскинула она руками, всё ещё не отвлекаясь от зеркала. — Особенно — в тех вещах, в которых уверенным быть нельзя? — Не знаю… Потому что можно. Быть уверенным, в смысле, — Альвелион наблюдал за девушкой. В её движениях было что-то плавное и гибкое, что завораживало его взгляд. — Смерти он не боялся. Но боялся не добиться, чего хотел. Любыми способами. Вывести ли это Лилию или свести счёты с её отцом — я не знаю. Но сделать это сам он не решился. Тратил последние деньги не на новые очки, а на то, чтобы заплатить вору… Боялся попасться и, в итоге… Не увидеть результат. А теперь его будет парализовывать страх, чтобы сделать ещё один шаг. Страх боли, — инквизитор провёл рукой по собственному горлу, проверяя рану. Его трясущиеся руки и красная пелена на глазах до сих пор держались в голове. –Так что всё, что ему теперь остаётся — это страх. И ничего не добиться, и сделать что-нибудь для достижения цели. — Лиам… — Но в том случае, если он ещё не мёртв. Вправить себе пальцы — тоже непростое дело. Тем более, — повернувшись вновь на Аврелию, парень увидел страх в её глазах. — Что? — Тяжело убивать? Вас правда такому учат там, откуда ты пришёл? — Это… Зависит. Убийство как факт — это только результат чего-то, убийству предшествующего. Если ты в бою — убийство становится механическим и обезличенным. Нет времени у тебя на то, чтобы размышлять о том, что правильно, — перед глазами промелькнули десятки лиц живых и ликов мёртвых. Столь одинаковых в памяти, что, кажется, они слились в одно пятно. — Если ты полон ненависти — убийство освобождает тебя… одновременно забирая что-то с собой навсегда, — а затем — Джонс, и то, насколько сильно просматривалась ненависть через его глаза, когда он жал на свой курок. И ещё больше — когда он этого не делал. — Ведь ненависть — это тоже часть человека. Опускать её… губительно. Но если проще, — посмотрел Альвелион в глаза Аврелии, — то сложно только в первый раз. Как и со всем остальным, — затем же в его голове всплыли подонки, жгущие его дом. — В первый раз ты либо понимаешь, что способен это сделать, и что только обстоятельства тебя держали от этого всё это время. Либо, что это не твоё. И только тебе потом решать, выше ли ты всего этого. Или гораздо ниже… — Аврелия смотрела всё тем же взглядом, не зная, что ответить. Впрочем, нет. Чего-то в том взгляде прибавилось. Но чего — Альв не мог понять. — От Лилии нет вестей? — вернувшись тогда обратно в дом, инквизитор так и не застал девочку, так что надеялся на то, что хотя бы Ав с ней пересеклась, но бабочка закивала отрицательно. — Ясно. Если увидишь — дай знать. Альвелион подвинулся на диване и уже было собирался уходить, но Аврелия подошла к нему и, посадив обратно, уселась сверху, прижавшись вплотную. — А я помню, я обещала тебя отблагодарить, — прошептала она ему. — И ты всё сделал очень быстро… Горя желанием? — пальцы ловко скользили по одежде, плавно и мягко, как все движения Аврелии. — Скажи, как ты любишь?.. — Ав, — когда руки девушки уже дошли до штанов, «Лиам» её остановил. — Не нужно. — Почему?.. — опешила бабочка, чуть отстранившись, но всё ещё сидя сверху. — Я некрасива для тебя?.. Или ты любишь мальчиков? — Нет. Ты красива, — Альвелион же говорил спокойно и уверенно, смотря прямо в глаза. — И твоё желание помочь тому, у кого больше никого нет, делает тебя только привлекательнее в моих глазах. — Тогда из-за чего? Брезгуешь шлюхи? «Нет… Но мне не всё равно… — думал он. — Это правда. Но… Почему?.. Потому что они мне помогли?.. Или потому что они вдвоём — первые, которые не плюются в мою сторону? Наверное, да. И, наверное, минимум это я им и должен. Нет. Именно это мне отдать хочется». — Нет. Но я благодарил вовсе не «горя желанием». А потому что мне не всё равно на неё. Как и тебе. Не всё равно на вас обоих. И ты мне за это ничего не должна. Они долго смотрели друг на друга в странной, будто говорящей всё, что нужно, тишине. Альвелион, будучи всё ещё «Лиамом», старался держаться так же уверенно и чётко, как и всегда. Но в глубине души он знал, что что-то в глазах выдавало его. В конце концов, Аврелия бережно и нежно поцеловала Альвелиона в лоб, крепко затем обняв. — Ей с тобой очень повезло, — прошептала она инквизитору. От тех слов по спине и до самого затылка последнего побежали мурашки. Он не сказал ничего в ответ, но лишь обнял бабочку. Это был единственный момент спокойствия для них обоих за очень долгое время.