За день до нашей смерти: Lost

…Как думаешь, сколько я прохлаждаюсь на этом шмате земли? В этих краях? Под ними?.. А ведь долго уже. От зимы — к лету, от лета — к зиме, и — по кругу. Шо, гадаешь, я за это время сильно природнился?.. К северу? К Монреалю этому? Хоть к чему-то тут? Не… Правда в том, видишь, что брехня всё это… Россказни. Откуда б с юга ты ни пришлёпал, и иначе всё там або нет, но туташнему северу новые «части» не по надобности. Люди живут сами как живут, едят как едят и срут как срут. А всё ото единственное соединяющее, шо я нашёл для… Для всех здесь, я б сказал — это то, шо соединений меж вами не имеется. И стать «севером» або «северянином», або «частью» хоть чего с самого первого шага здесь можно. Подходи! Налетай! Потому что стать северянином — это признать, что никому, кроме себя, ты и до чёрта тут не нужен. Ни частью, ни целиком. Виктор к Ною, 2061-й, незадолго до «Кровавого Года», Монреаль

В темноте просторной ночи лёгким шуршанием разносился храп получеловека. Мало что могло потревожить тот крепкий, даже практически мёртвый сон. Обладатель того храпа давно не помнил таких спокойных ночей — безмятежных в своём неживом молчании. Без криков идущих стай, гула людей или вечной опасности того, что кто-то одинокий, но смертельный может быть поблизости. Такое чувство вообще редко настигало его — безмятежности. Словно он был в том старом домике Нея Зильбера, словно раз за разом обсуждал с ним одно и то же, переиначивая его слова и не понимая смысл своих. Да — до какого-то момента то была действительно самая спокойная в Новом мире ночь…. Выстрел. Ворон, сжимающий во сне свой дрянно пахнущий порохом Taurus PT-92, проснулся от эха, заполонившего собою всю округу. Стаи уснувших птиц колыхнулись и испуганно взмыли в тёмное ночное небо. Ветви деревьев зашуршали от порывов ветра, создаваемых сотнями крыльев, задрожали от страха и ужаса перед человеческим творением из металла, но через миг вновь уснули. Альвелиона не было нигде. Перескакивая стол и хватая налету винтовку, Эммет выбежал на засыпанные снегом задворки деревушки. Там его ждала мешанина из отпечатков ног, ведущих то к управляющему засовами плотины зданию — самому южному, самому отдалённому, то к самой плотине на севере. Сонливость не позволила ему определить изнутри дома то, с какой именно стороны донёсся выстрел, так что он стоял и межевался из стороны в сторону. Однако определиться с направлением так и не успел — из темноты послышались чьи-то довольно тихие шаги. А позже и сам тёмный силуэт замаячил едва-едва заметным серым контуром в темноте. Силуэт знакомый. «Стрелял в кого-то значит, — рассудил Джонс, смотря на идущего по темноте парня. — Даже самые везучие из собачек Золота редко когда метят с пистолета наповал одним выстрелом в движущуюся цель… И редко когда им не успевают выстрелить в ответ. А это значит… выстрела требовал кто-то более легкоубиваемый… Ха… Вот ведь сентиментальный сукин сын». — Эй! — заревел он к инквизитору. — Совесть разыгралась к полуночи?! Не мог до утра подождать, пока эта сука сама откинется?! — Она не откинулась бы, ублюдок сраный, — Альв выглядел если не уставшим, то подавленным. Он медленно шагал по снегу своей бессонной ночи, медленно брёл на перебежчика, обвешанный ещё парой стволов, но на его лице не было ничего. — Чего ты там сказал?! — Эммет прекрасно всё слышал. — Я сказал, что она сама бы не умерла! Обратилась бы быстрее от таких ран! И я скажу, что ты, ублюдок сраный, знал об этом! — Альвелион подошёл ближе, зло уставившись на Эммета. — Она ползла к машинам, — отрезал он. — Если и не смогла бы угнать своё корыто, то вот шины пробить у обоих — запросто, — обычный столовый нож упал в снег перед tsitsimime. — Нам повезло. И я повторю: повезло, что в тот момент, когда она вылезла, я смотрел в нужное окно дома. — Опасно! — ржавеющий нож из цельного куска железа был пренебрежительно поднят двумя пальцами. — Мог бы и воспользоваться этой же хлеборезкой на ней, чтоб меня не будить. — Прежде, чем убить её, я зашёл в дом, из которого она выползла. Переступил труп её мужа, по которому она ползла, желая просто не умереть. Убедился, что она не взяла с собой ничего «необычного», кроме ножа. И пошёл за ней, — улыбка Ворона стала шире. — Медленно брёл по кровавым следам, издали наблюдая, как человек в чистейшей агонии… sabiendo que caminaba detrás de ella, intentando no mirar atrás, ¡carajo!. Как она ползла… Сама не зная, куда! Она же даже не просила о пощаде. Когда мы поравнялись, она просто перевела взгляд на меня и молчала. Знаешь, почему?! — На морду твою засмотрелась, — оскалился перебежчик. — Не трать моё время, наёмная псина. Не читай мне морали. — Она молчала, потому что всё уже было кончено, — всё равно настоял на своём инквизитор. — Всё было кончено ещё вчера вечером, когда ты пустил ей пулю в лёгкое. И она это понимала. Она не желала играть в какие-то больные игры. «Мог бы не будить меня», а? Ты себя слышишь вообще?! Мог бы быть последней сукой. Мог бы стрелять сразу в сердце, а не пускать пулю так, чтоб подольше помучалась. Строй из себя кого-угодно, воображай тем, кем захочешь, а только мир лучше знает, кто ты. Верю ли я слухам — ты спрашивал? Как человек, которому нужно достреливать за тебя людей? О, да… — Альвелион поравнялся с Эмметом, замерев в стойке. — Да ты и сам знаешь, кто ты. Эммет «Ворон» Джонс. Тот, кто жалеет патрон. Столько витиеватых, если не жутких историй вокруг твоего образа, а на деле… Получеловек, если не сказать меньше, — в голове инквизитора в очередной раз горько отозвались те завышенные, наивные ожидания простого сельского паренька, каким он себе казался до поездки через полмира. Эммета же волновал только «получеловек». — Жалкое зрелище. Впрочем, я это уже говорил. Закончив, даже больше выплеснув свою речь, Альв пошёл мимо собеседника, даже не взглянув на того, и так же спокойно зашагал в сторону дома, где был устроен ночлег. Джонс всмотрелся вдаль: на снегу действительно красовалась редкая кровь, чёткими пятнами ведущая куда-то вверх. Кровь, в снегу уже утопающая, уже почти незаметная. «Получеловек» — прожевал он это слово беззвучно на губах. Прожевал, думая только о том, что получать такое за пролитую кровь от убийцы, который убивает не за деньги, не за идею, а просто по приказу вышестоящего — больше, чем просто оскорбление. — Напомни-ка ещё раз, кто ты? — перебежчик схватил собеседника под руку стальной хваткой, только они поравнялись. Альвелион дёрнулся, попытавшись вырваться, но ощутил себя прикованным в своей позиции. Это ему, мягко говоря, не нравилось. — Святой отец? Посланник с небес этому бренному и полному дерьма человечеству? — Отвали от меня, — выпрямился парень. — Сволочь! Клянусь, ещё секунда… Но не успел Альв закончить фразу, как что-то чёрное промелькнуло перед его взглядом, словно сама ночь решила спуститься с небес, пролетев мимо. Секунда — и скула уже обжигала свежим да жарким огнём, а тело будто взлетело вверх, занимая место госпожи Ночи на небе. Когда парень открыл глаза, он уже лежал на снегу, всем весом вжавшись в бледное покрывало, пока у самого его горла дыхание прижимал к земле полуржавый столовый нож. Наверху, казалось, маячило целых три Луны, но нет — две из них были поблёскивающими холодно-голубыми глазами, широко смотрящими на инквизитора. — Ещё секунда, и я прорежу тебе насквозь глотку! — выплюнул перебежчик через зубы, пока лезвие обжигало плотным холодом, — А потом оставлю твой загорелый труп догнивать прямо рядом с теми кусками дерьма, о коих ты так печёшься. Даже не из желания! Просто, чтобы соответствовать твоему чёрному-белому и тупому, как немое кино, видению! — Альв попытался дёрнуть головой, и локон смолисто-чёрных волос упал на снег, срезанный рывком. — Тошнит меня от твоего лицемерия, двуличное ты говно! Ещё с того момента, как впервые появился. Отдал свою машину местным, половина из которых всё равно сдохла от меня же! Хотя у самого руки в крови по локоть! Пытался что-то там сдерживать перед Уильямом, держаться ровно, хотя на самом деле в тебе же, блядь, ничего и нет! — парень хотел что-то сказать и тут же понял, насколько твёрдо давило на него лезвие. Холод же подбирался со спины всё ближе. — Говоришь про принципы, правила, проявляешь сожаление к незаслуживающим его, будучи ничем иным, чем продажной шлюхой с пушкой! Собака дворовая! А главное, — выровнялся Джонс над инквизитором, загораживая тому ещё больше ночи. — Я тебе ещё в первый раз сказал, что люди, оскорбившие меня, не жили долго. Не мни себя бессмертным, — вдавил он лезвие сильнее. — Или грёбаным рыцарем в доспехах из чистой справедливости. Убийца. Ты — убийца. Такой же, как я! Такой же, как и все! — Между нами… есть одно очень разительное отличие. В тот момент Джонс ощутил, как что-то холодное и металлическое впилось в его горло. Переведя взгляд, он видел ствол собственного Тауруса, направленный ему через шею прямо в голову. Однако Эммет не шелохнулся с места. «Наконец-то это что-то большее, чем просто приказ тренированной псинке», — думал он, свыкаясь с холодом пистолета. Такая переговорная позиция его устраивала. Даже бодрила. — Наёмный убийца. Инструмент. Я делаю то, что сделают и без меня, — голос глох от давящего ножа, однако инквизитор продолжал говорить. — Я знаю своё место! Знаю, чего стоит жизнь человека. И окончания своей жизни не боюсь. И сам ты говно, понял?! — Альвелион рывком скинул перебежчика с себя. Последний не особо сопротивлялся. — У тебя было… слишком много шансов… соблюсти хоть что-то из того, что ты говоришь, — парень медленно поднимался на ноги, кашляя и держась за горло. — Мог бы поговорить хоть раз не как язвящая сука. Мог бы поговорить без угроз и твоего дрянного самолюбования! Мог бы пробить колёса этим двоим и поехать дальше, избежать крови, мог бы!.. — «мог бы стрелять сразу в голову» — хотел сказать Альв, но промолчал. — К чёрту всё это, знаешь. И тебя — тоже, — отряхнулся он, выровнявшись во весь рост. — Поздно для «мог бы». Вообще поздно уже со всем этим. Ты всё проебал, — отрезал инквизитор и устало направился в сторону дома, — Я останусь при своём. — Трогательно, — бросил тому Ворон, сидя на снегу. — Жаль, пиздёж. «При своём», да? А оно у тебя есть вообще? «Своё»?! — крикнул он в сторону уходящему. — Ты бы вымыл лапы от крови, а уже потом уже начинал лаять про мораль и правильность в мою сторону… Чудила. Убиваешь ведь даже не по воле собственной, а по чужой указке! — Что лучше, чем из желания. «Слишком лёгкая смерть» — человек не скажет таких слов. — У тебя была слишком лёгкая жизнь, чтобы понять их смысл, наёмный убийца. — Может. Может, нет. В какой-то момент они оба замерли, смотря друг на друга. В том поединке глазами было нечто, веющее странным зимним спокойствием. В конце концов, Альвелион зашагал прочь, так ничего и не сказав. Эммет же не спешил особо возвращаться в дом. Поднявшись, он стоял себе, смотря на лес, крутя в руке небольших размеров нож, и кое-что понимал: «Все боятся смерти. Даже этот парнишка, вечно пытающийся казаться холодным и старым. Глазки его могут врать. Но сердце боится по-настоящему… А оттого они все и не любят лишний раз видеть смерть или с ней встречаться… Боятся того, как всё быстро и просто». — Слышал о болоте мертвецов?! — окрикнул уходящего Джонс. — Вот там находятся все те, кто решил точно ищет или знает своё место в жизни! И все его там нашли! Намертво! Как по-мне, — оглянулся Ворон, когда Альв был у самого порога, снизив тон, — тебе бы выпить хорошо, потрахаться и застрелить какую-нибудь суку просто забавы ради. А то лицо потом и зубилом не изменишь… Одного понять не могу, испаночка! — он вскинул руки к небу, словно задавая вопрос богам. — Почему я ещё здесь?! — Перефразируй, — он остановился у двери и, отдёрнув ту, замер на пороге. — Потому что в такой форме я тоже этого не понимаю. — Не я же здесь строю из себя хер пойми, что! Скажи: почему, явно не доверяя мне, ты всё ещё не пристрелил меня? Или, раз убивать не хочешь, почему не оставил? — Альвелион замолчал, таращась куда-то в дом. Они оба понимали — это был довольно логичный вопрос. — Если пойму, что опасность твоего наличия, — начал он, очень тщательно и медленно подбирая слова, — будет больше, чем опасность твоего отсутствия, не сомневайся — пристрелю. — Ха-ха-ха-ха-ха…. Хочешь сказать, сейчас она… — улыбка его стала шире, — таковой не является? — Не знаю… — опустил инквизитор взгляд, размышляя. — Много слишком мнишь о себе, tsitsimime. «Демон» ты или человек… И для тебя, и для меня всё решается стремлением и везением. И нам обоим достаточно одной пули. А теперь пошли спать. Завтра рано просыпаться. Альвелион вернулся в домишко, сложил стволы в дальнем углу и, прислонившись к окну, смотрел в темноту. Плотина всё ещё выглядела ему слишком большой и великой для того, что мог бы построить человек, плотина всё ещё напоминала ему неподъёмно высокие врата Рая — ворота туда, куда и ему, и всем оставшимся в деревушке путь был заказан. «Получеловек» же развернулся да неспешно зашагал в дом, где лежал «труп» мужа. Случайность или удачное совпадение стояло за тем, что пуля, выпущенная в женщину, не задела лёгкое и не убила её, «демон» не знал. Но понимал одно: второй ошибки ему было незачем совершать. Столовый нож наконец-то послужил своему назначению.

***

Обжигающая горло холодом боль — именно она и вырвала Альвелиона из лёгкой дрёмы. Ни шагов, ни чего-либо ещё он не слышал перед ней. В темноте дома по стальному лезвию ножа плясал лучик слабого лунного света. Обладатель грязных и натруженных ладоней, чьё лицо было скрыто темнотой, немного запаниковал из-за резко открывшихся глаз инквизитора, почуявшего неладное. Немного, но того хватило, чтобы Альв успел сцепиться руками в схватке до того, как лезвие прорезало его горло слишком глубоко. — Сколько вас здесь?! — спросил зловещий высокий шёпот. — Говори! С кем этот второй трещит?! Лишь на мгновение — ещё до того, как полностью прийти в сознание, у инквизитора промелькнула шальная мысль о том, что тем напавшим был сам Эммет Джонс, подумавший убить Альвелиона прежде, чем он «сочтёт фактор присутствия опаснее фактора отсутствия». Но нет — маленькие глаза плешивого незнакомца явно не отблёскивали в темноте. Да и панике — якобы неизвестному тому чёртовому tsitsimime явлению — он поддавался как-то слишком легко. Однако самого tsitsimime также нигде не было. — Джонс!.. Джонс!.. — попытался прохрипеть Альвелион, но лезвие слишком сильно давило на его горло. А сил из-за неудобной позы для того, чтобы сдерживать то самое лезвие, требовалось даже слишком много. Стволы убитой парочки лежали поодаль рядом с разрядившейся лазерной винтовкой, собственное оружие было слишком длинным, чтобы Альв мог и дотянуться, и поднять, и, что главнее, приставить ствол к телу своего настойчивого, краснеющего от напряжения убийцы. Но даже не будь всех тех условностей, а будь простой пистолет — всё равно для того, чтобы держать нож на «безопасной» глубине собственной шеи, всё ещё требовалось две руки. Собрав в себе силы, Альв выгнул ногу, закинутую на подоконник, и попытался вдарить нападающего по почкам, чтобы достать до ржавого столового ножа. Мужчина дёрнулся, запнулся на вдохе, но времени не хватило — рука подло запуталась в ткани одежды, а в следующий миг уже вновь сдерживала давящее с новой силой оружие. Стоило немного выдохнуть, как хватка ослабла, а огонь лезвия принялся впиваться инквизитору всё глубже и глубже в горло, обжигая и разрывая рану мелкими зазубринами, оставленными от небрежной подводки того самого лезвия хозяином. — Джонс, зараза!.. Засада!.. Джонс!

***

Ворон вышел из дрёмы, гонимый случайным порывом колкого ветра. Спалось ему той ночью чрезвычайно отвратно из-за пробирающего свежими лезвиями холода, но отвратнее было лишь осознание того, что он сам забыл подпереть дверь дома поплотнее. Альвелион, расслабившись у окна, слабо сопел, всё ещё, казалось, наблюдая за домом Мег и Стива, всё ещё высматривая что-то в потускневшем огоньке. «Счастливый он, а, Ней? — подумал сам себе Эммет, смотря на дремлющего парня. — В своём неведении?». К счастью, Ворон помнил: половицы того дома совсем не скрипели. Кроме той — второй слева от правого окна, заставленного почти полностью кроватью и столом. Осторожно, как и всегда, Эммет прошёл по однокомнатному домишке до двери, петли в коей, стоило ту приподнять за ручку чуть вверх, вовсе ходили так, как будто были только что смазаны, и прошмыгнул на улицу. Синеющая ночь орошала взгляд звёздами, несмело показывающимися из-за тяжёлых туч, а воздух из-за перемены температуры ощущался приятным и прохладным покрывалом. Холод ветра окутывал теплоту тела, создавал лёгкое поле свежести вокруг, превращая абсолютно тёмную зимнюю ночь во что-то живое и дышащее. Шёл лёгкий, очень пушистый снег, крупными кусками ваты покрывая землю. Уже завтра он превратится в слякоть. Ели изредка хрустели ветвями, сбрасывая с себя ту, казалось бы, невесомую ношу; спокойно шумел ручеёк воды из плотины, пробивая себе путь куда-то на юг. Мир спал, но мир был жив. И мир не волновали людские истории. И начинающиеся, и заканчивающиеся — все всё равно пойдут под снег, всех заметёт. — Зря ты так с Братьями-то, — свернул он с мешанины из следов в сторону леса, повинуясь зову организма. — Хотел бы я увидеть твоё лицо, когда бы ты узнал, кем был тот парнишка… О, и эти твои оленеводы из «TLC» — уверен, их гренландские рожи просто перекосило бы от удивления. И от обиды. И, наверное, на этом всё и закончилось бы. Шагая до леса, Ворон думал о своём. Думал о «TLC» и Нее Зильбере. Созданное по подобию Эволюции объединение учёных-беженцев, имеющее с первыми лишь одно единственное отличие: пока первые зародились на территории Старых Штатов на одной из атомных станций, вторые появились на «Дальней земле» — в Гренландии, для многих считающейся полностью вымершей. Но не то, чтобы за все сорок семь лет бытности Нового мира, лишённого глобализации, слухи о незаражённом острове не доползли даже до самых дальних углов. Не то, чтобы кто-то не пытался добраться через чёртово море, чтобы убедиться воочию. Даже не то, чтобы и сама Гренландия в самом начале — где-то во времена Поколения Один и Поколения Два — не пыталась связываться с миром и отдельными людьми, зазывая к их себе, но… В конце концов, все для себя решили, что так, как есть сейчас, проще. Остров льдов и оленей перестал выходить на связь с Большой землёй. Редкие авантюристы, что одним за одним пытались добраться по морю или воздуху к Гренландии, никогда не возвращались. Редкие живые, помнящие те слухи, перестали воспринимать их всерьёз. А большинство жителей Северной Америки и вовсе сделало вид, что остального мира за их континентом больше не было. Впрочем, как и было ранее для большинства. Идиллия Нового мира стала идиллией Разобщённости, идиллией Забытья. А оттого шансы на возвращение Старого мира стали соответствующими. — Жаль только… — остановился он прямо перед чёрной стеной из деревьев, стражем нависающей над путём дальше. — Жаль только, не будет всего этого — того, что должно было бы быть уже очень давно. И ты представляешь — этот «золотой мальчик», — махнул Ворон рукой назад, — ещё и доказывает мне что-то! «Только получеловек скажет такие слова». Тц, не… Как раз потому, что я знаю. Может, потому что я знаю… «Что ты, старый кусок дерьма, знал, — продолжил Эммет про себя, будто не в силах произнести вслух. — Сколько отдал, сколько ты ждал, сколько был непоколебим. От этого я знаю лучше всех: это… слишком лёгкая смерть для них. Была бы, — позади хрустнули какие-то ветви, и Джонс рефлекторно оглянулся. За снегом и медитативным спокойствием ночи ничего не было видно или слышно. — Ладно уж… Что есть — то уже есть. Не думаю, что мне следовало оставаться. Как-то… как-то странно я ощущал своё нутро, когда смотрел в глаза тому однорукому ублюдку. А я же… обещал, правда?». Облегчившись, Эммет застыл прямо на границе леса, всматриваясь куда-то в темноту. В его голове приходилось ютиться очень неудобной мысли — осознанию того, что больше в Картрайт ему приезжать незачем. Лишь обещание одному старому наёмнику, по глазам коего перебежчик точно мог сказать, что тот пережил очень много боли. Но оно будет лишь через год. И оно будет последним. Чтобы затем отдать то место во власти призраков — во власти нового Нея Зильбера, которому, точно так же, как и старому, вновь не будет до этого континента никакого дела. — Что за?.. — где-то вдали раздавался странный шум. Эммет, уже не поверив в случайность, быстро зашагал обратно. Стоило ему войти в границы деревни, как он увидел вдали — в окне «их» дома Альвелиона, сгорбившегося у окна и держащего нож, прорезающий его горло. — Блядь! — tsitsimime тут же рванул вперёд, скидывая с плеча винтовку. Стрелять было рискованно. Головы обоих — единственная видимая часть тел — были почти на одной линии.

***

— Джонс, зараза!.. Засада!.. Джонс! Голос Альвелиона хрип с каждой секундой, а говорить было всё больнее. В какой-то миг парень даже поймал себя на мысли, что было бы глупо умереть вот так — только проснувшись, даже не выспавшись. Обидно, что ли?.. Не узнав, что случилось с Padre. Так и не выполнив обещание, данное одной девчушке очень давно. Не услышав вой пыльных прерий в последние секунды жизни и… Да. Да — обидно. Нападавший явно не намеревался ослаблять своей хватки. О, нет — по его взгляду было видно, насколько решительно он хотел дойти лезвием того ножа до костей хребта. Секунда, другая… Альв находил в том какую-то злую иронию для самого себя. Увидев ползущую окровавленную женщину несколько часов назад, он не просто дострелил её, но и пошёл до того в дом, откуда забрал единственное, что позволило бы этому мужчине, его палачу просто бежать с награбленным — ключи от автомобиля парочки. Вдруг ровно на миг взгляд незнакомца вдруг устремился куда-то в окно. Ровно на миг в расширенных в темноте зрачках блеснул настоящий животный страх и ровно на миг ослаб напор, давящий на нож со всей силы. Но этого было достаточно. Альв практически выбил лезвие из своего горла и, громко и хрипло вдохнув, отвёл руку прочь. Дальше последовал один лёгкий удар с правой прямо в щёку, за ним — ещё один, куда более сильный после перегруппировки тела. Голову незнакомца слегка скосило в сторону. «Попытается выйти из проигрышного положения, — понимал Инквизитор. — Сильнейший размашистый удар с поворотом корпуса», — так и случилось. Считав всё изначально, Альв оттолкнулся от подоконника и тут же вдарил незнакомцу коленом под дых. Нужны были лишь секунды, чтобы дотянуться. Добежать и схватить любой из стволов в закутке. Выжить. Но уже тогда инквизитор отлично видел, чуял своим хребтом и опытом, что выигранного времени оказалось недостаточно. Мужчина быстро разогнулся и провёл размашистую дугу ножом прямо на уровне головы. Альвелион отвёл корпус. Затем последовал ещё один удар. И ещё один. Словно загнанное животное, нападавший истязал лезвием воздух, что было сил. Парню то и дело приходилось, что «нырять» под лезвие, рывками уклоняться или вовсе отводить нож своей рукой, рискуя лишиться пальцев. А стена дома давила всё плотнее, была всё ближе. Удар, удар, ещё удар — свист воздуха, проносящийся прямо у уха, служил хорошим демотиваторам к риску. На руках появлялись всё новые и новые раны, на одежде — порезы. Момент для спасения, момент для действия всё не наступал. А единственными звуками в пыли дома были лишь свист лезвия, шорох тканей и натруженные, очень хриплые дыхание двоих людей. На короткий миг лицо нападающего блеснуло в лунном свете окна — грязное, заросшее острой щетиной, отчаянное. «Убью!» — читалось по нему. Но за тем же мгновением раздался выстрел. Пуля просвистела мимо инквизитора, въевшись нападавшему в левое плечо. Тот даже не заметил удара — лишь дёрнулся, чуть застыв да взглянув в треснувшие контуры окна. А затем пошёл на новый замах. Однако пуля и промедление дали о себе знать. Перегруппировавшись, Альвелион смог сконцентрироваться на руке противника и прочитал грядущий удар с точностью до дюйма. То должен был быть размашистый колющий сверху, идущий ему прямо под правую ключицу. «Ну, давай. Давай!», — приготовившись, парень отклонил корпус влево и, только рука противника достигла высшей точки, ударил прямо по запястью. Старый нож приятно отбил свой ритм, падая на деревянный пол. Инквизитор, не медля ни мгновения, схватил своего противника за ворот и, пользуясь небольшой разницей в росте, рывком приставил его к оконной раме, напрягая жилы, но всё же подтягивая незнакомца по ней вверх. — Стреляй! — прокричал Альвелион. Но замурзанный мужчина вдруг задёргался и вместо того, чтобы отбиваться, полез в карман. В темноте раздалось знакомое шуршание кожи — то был ещё один нож. Миг — по правому предплечью Альвелиона пронеслась жгучая боль. Застонав, он ослабил хватку. В паре дюймов от только что опустившейся макушки незнакомца просвистела пуля. Стиснув зубы, инквизитор сделал короткий шаг назад, потянув за собой тело, а затем со всех имеющихся сил ударил его о раму. Ещё раз. Ещё раз. — Стреляй! — прокричал он, получая всё новые да новые резанные раны на предплечьях. Руки холодели и немели. — Джонс, стре!.. Договорить Альв не смог. Издали вновь прозвучал выстрел. Очень легко, почти воздушно треснуло стекло в оконной раме. А затем мир инквизитора накрыла насыщенная, до отвращения металлическая краснота. Пуля из винтовки прошла голову неприятеля насквозь, лишая последнего всяких шансов на выживание. И если калибр 5.56 со стороны затылка — «принимающей» удар стороны, оставил лишь аккуратное отверстие небольшого диаметра, то вот лицо нападавшего ото лба и до самих грязных усов превратилась в кашу. На Альвелиона тут же посыпались треснувшие и выбитые из черепа кости, а куски волос тысячами маленьких проволочек въелись ему в глаза. Кровь вперемешку с мозгом, с белками глаз и слюной залили лицо, рот и нос, пока инквизитор всё ещё держал уже не настолько целое тело у оконной рамы. Остолбенев, он выронил труп, осев, упав на пол прямо в шаге кровавого месива. Изо рта Альва вырывалось громкое и отвратительно-хриплое дыхание. Руки болели от порезов да ран. Вырванное из сна тело выло от всех сделанных пируэтов, руки — от отбитых замахов. На лице, на зубах, в носу, в глазах, в волосах — всюду была кровь, всюду был страх, что сковывал дыхание. Но и держал содержимое желудка внутри самого желудка. — В порядке, красавица? — спустя минуту трещины всё того же окна отбили от себя блестящую ярко-голубыми глазами тень — Джонс. Если бы инквизитор думал об ответе в тот момент — он точно ответил бы что-то однозначное и грубое, но в тот момент перед его широко открытыми глазами была только кровь, пока в разуме — страх огня и опасность. Откуда-то из подсознания доносились едва-едва заглушаемые громким сердцебиением крики двадцатилетней давности, раздавался давний, даже давно умерший хохот, глушили выстрелы звонами в ушах и визги неприятными подёргиваниями. От падающих осколков стекла где-то у треснутого окна веяло чем-то старым и знакомым — что-то палёное пробивалось через уязвимые тоненькие трещины. Что-то сожжённое и страшное. — Эй, испаночка! Эй! — силуэт Джонса, появившийся в дверях, будто сливался со всем остальным миром, будто был совсем не тем настоящим, что определяло ночь, а иллюзорным видением. Да, точно — в реальности вокруг Альвелиона был только огонь, была тяжесть и боль, были крики. Ещё чуть-чуть, и его едва живое тело… — Эй! Только отвратный голос демона рявкнул громче, как в замыленной статике из черноты, перекрывающей зрение, появилось что-то, похожее на только что сделанную проплешину. Чёткую, словно совсем настоящую. Крики стихли. Огонь угас. Альвелион перевёл взгляд на собеседника, но увидел перед собой лишь черно-красную, щиплющую глаза мешанину. Попытался стереть кровь с лица — бесполезно. Она была и на руках, и на полу, о кой он опирался, и даже немного — на окне. — Ни… — Альв открыл рот, пытаясь что-то ответить, но тут же схватился за горло. Голос звучал хриплым, очень больным и даже чужим. При любых попытках повысить тон, он и вовсе становился сиплым, подавляюще-низким шипением. А вот боль была невыносимой. Проходила, казалось, от самого языка и утопала всё ниже и ниже в глотке, исчезая в самих лёгких. На зубах всё ещё скрипели какие-то жилки, к которым даже языком не хотелось прикасаться. — Нихера, — прохрипел, пересилив себя, Альв едва слышимый ответ. — Я не… в порядке. — Вижу, — подтвердил тот, ещё раз взглянув. — Ещё немного, и тебя можно было бы в качестве стейка подавать. Горло перемотать? — парень, отрицательно закивав головой, указал на куда более израненные руки. Эммет тут же прошёл мимо в поисках тряпья. — Что ж… По крайней мере, ты жив. По некрайней — тоже, — инквизитор ничего не отвечал. — Думаю, это был тот «канадец». Жак, или как его?.. Не верю я в такие совпадения, чтоб откуда ни возьмись… Блядь, — шкафы в хате тарахтели от скорых поисков, пока Альв всё сидел на полу, пытаясь стряхнуть с себя ошмётки совпадения-не-совпадения. — Глупо получилось… Но уже и без разницы. Нашёл, — раздался голос из темноты. Возможность разговаривать не появлялась, так что Альвелион кивнул, хотя его никто и не видел. Эммет вернулся с тряпками и какой-то бутылкой в руках. Размазывая кровь вперемешку с черепом «Жака» по полу, он присел на корточки рядом и тут же закатил и свои рукава, и то, что осталось от рукавов накидки Альва. Да — ран было много. Глубоких, неглубоких, аккуратных и по-настоящему уродливых — всех. Ворон не говорил ни слова, рассматривая картину. Альвелион же молился, чтобы тот ни слова и не сказал — и без того было плохо. — Кстати, о глупостях… Tsitsimime взглянул попутчику в залитые алым глаза и прыснул содержимое бутылки на одну из рук. Раны тут же вскипели и зажгли жарким пламенем, отдающим до самих костей. Альв завыл, запрокинув голову, и изо всех имеющихся сил старался вырвать руку из хватки Джонса — бесполезно. Последний держал крепко. Держал молча и хладнокровно. — Теперь — вторую. Готов? — парень тяжело дышал и смотрел на мужчину испуганными глазами. Боль была вездесущей и глубокой, боль доходила до самого хребта. — Отлично. Зубы парня, только жидкость полилась на руку, сцепились в железной хватке, прикусив тому язык. «Perfecto… Parece que un problema no es suficiente para mí, — промелькнула истерическая, вымученная, но забавная мысль. — Теперь, блядь, болит ещё и язык. Прекрасно». Гримасу инквизитора перекосило в попытке улыбнуться, и так он и продолжал сидеть — то ли стоная в агонии, то ли улыбаясь от глупости, пока жар в ранах не сменился слабым пощипыванием, схожим на пероксид. Эммет выбросил бутылку и, взяв тряпки, тут же принялся наматывать их. Парень шипел и кривился. Однако не дёргался. — А теперь о глупостях. Это вот, были не они, если что, — указал на руки Джонс. Альвелион же смотрел и не понимал, боится он или стыдится увиденного. — Знаешь, о чём я сейчас думаю, испаночка? И о чём стоит подумать тебе? Эй! — перебежчик вернул пощёчиной собеседника из шока обратно в диалог. — Слушаешь, да? Так слушай. Представь себе: не будь здесь одного меня — «жалкого меня», — улыбнулся Джонс, крепче заматывая тряпье, — ты был бы уже мёртв вместо него. Грёбаный герой дня, а? — Альв замер в изумлении от той самой мысли. Она была… даже слишком хорошей. Слишком важной. — Не могу претендовать на то, что ты теперь мне «жизнью» обязан. Потому что, не принимай за комплименты, выглядишь ты как полуживое дерьмо сейчас, что совсем недалеко от дерьма мёртвого, — тряпки заскрипели от натяжения и на второй руке. — Но ситуация мне кажется забавной. Как тебе теперь, а? Жалкий я? Но парень всё ещё ничего не отвечал. Только в тот раз — не из-за боли. Не только. Джонс довязал бинты молча. — Ладно… Думаю, нам следует взять другой дом для ночёвки. Или и вовсе в пункт управления той плотиной пойти. Да — бетонная и холодная херня. Но хоть бы где-то, где трупы не валяются. — При… Пр… ив… — Что говоришь? — обернулся Ворон. — При… вередливые… сев… еряне. — А? А-а-а. — Это да. Хорошо быть таким, когда можешь выбирать, — Джонс одним рывком схватил тройку стволов и бодрым шагом направился к двери. Альвелион, стараясь откашлять из горла то, что откашлять было невозможно, вдруг взглянул на то, что осталось от его нападавшего: ни лица, ни практически головы, ни даже имени. Инквизитор смотрел и видел: это тело уже никто и никогда по-настоящему не найдёт. Жалкая смерть. Смерть в своей сути очень страшная. — Эй! — окликнул Эммет парня, отойдя пару футов от порога. — Я не мастер утешения, но… шутку хочешь? — Альвелион в скептическом и очень молчаливом удивлении посмотрел на Джонса в ответ. Тот только шире улыбнулся. — Итак… «Два в одном» — пошлятина! — помещение после того накрыла лишь неловкая, очень затяжная тишина. Кажется, даже пыль курсировала слишком громко относительно неё. Парень явно не понимал «гениальности» некоторых идей Ворона. — «Два в одном»! — с точно такой же интонацией и тоном повторил Джонс, расставив руки в стороны. — Пошлятина!.. Ну?.. «Два в одном» — не как предложение акции или… Нет, да? Да… Блядь, — махнул он и рывком открыл дверь. — Это лицо точно потом точно не исправить… Эй! Встать хоть сможешь сам?! — оглянулся с заснеженной ночи Эммет на всё ещё сидящего посреди окровавленной хаты парня. Последний утвердительно кивнул. — Вот и отлично. Значит, вставай и съебись с моего взгляда. А я проверю окрестности ещё раз. *** Утро в Раю сияло ослепительной тонкой белизной. Переливаясь по земле сотнями тысяч искр, она скрывала небольшой коркой льда и давно закостеневшие тела бывших хозяев, и чёрную кровь Мег, за ночь примёрзшую тёмным пятном к земле, и все истории, что там закончились. Ни один человек, не знавший, что скрывалось под тем безмятежным утром, не догадался бы о печальной участи почивших в грязных сугробах людей, не предположил бы. А миру… Миру было всё так же всё равно. Едва-едва ковыляющий к небольшому ручейку, текущему из шлюза плотины, Альвелион смотрел на слепящую снежную простынь с изгнившим изнутри отвращением. Смотрел и видел лишь темнеющую кровь в бледно-холодной белизне. В каждом сожжённом доме, в каждом из сугробов, хаотично и жестоко расположившихся вдоль главной тропы, был кто-то знакомый ему, был кто-то невраждебный. За то время, на которое инквизитору пришлось осесть в Раю, поджидая Уильяма, Эммета и Четвёртого, он успел проникнуться особенным спокойствием того места. Люди, давно не видевшие чужаков своими гостями, нежели просто проезжающими, были ему до опасения искренними и открытыми. В отличие от обитателей Нового Техаса, знающих инквизиторов Чёрного Золота и причины их появления на пороге, жители Рая жили так же, как жили. И до «Лиама», коим им представился Альвелион, и с ним… И жили бы после. Да, наверняка. Они были теми, кто не задавался вслух лишними, столь привычными для большинства Нового мира вопросами. Они позволили ему остаться, они приютили, и они же поплатились за это. Обходя очередной заметённый труп — Джека, кажется — «Лиам» всё думал только об одном: «Что было бы с ними, не будь здесь нас? Не будь у них того самого уговора, что стоил им всем жизней?..» — думал, но не обманывался. — Да… Конечно, я знаю. И знаю, что ответил бы он, — парень набирал воду у ручья, через боль сгибая пальцы, и глядел на Ворона, расхаживающего у машины убитой парочки. — Смерть. Только — от голода. Цинично, но очень ожидаемо». Однако с той мыслью — с мыслью оправдывающей, была так же и другая. Была та, что твердила: нельзя быть уверенным в чём-либо до конца. Нельзя быть счастливым в своей глупости и наивности. — Эй! — раздался крик издали. Ворон стоял и ловкими движениями размахивал по воздуху ножом, что совсем недавно резал Альвелиону горло. — Как ты там, красавица? Промыл тряпки? — Альвелион отрицательно закивал головой. Говорить было куда больнее, чем сразу после получения раны, куда противнее. — Давай быстрее! Ещё пара минут под этим солнцем, и до темноты доехать не получится! Я не хочу опять твоё нытье выслушивать! Фыркнув, инквизитор продолжил свои дела с той же скоростью. Руки болели, жгли ожогами от порезов и кровоточили почти всю бессонную ночь. Пальцы не слушались и еле-еле сжимались в жалкое подобие хватки. Горло дышало жарким и одновременно влажным огнём, словно каждый вдох был пропущен через влажную тряпку. Однако… Дышало. И это уже было хорошо. Да — Альвелион прекрасно понимал ценность времени в разрезе одного дня, но цену себя самого, цену гордости своей он понимал ещё больше. В то утро она была ему выше. Да и план «вернуться» в Монреаль… подождёт. Такие планы в его жизни — без плана вовсе — всегда могли подождать. Одну хорошо промытую тряпку — точно. Однако, говоря про гордость… — Выжми, — принёс парень измоченное тряпье в заледеневших руках к перебежчику. — А потом выбрось эту чёртову штуку от меня, — указал он на нож. Эммет повиновался по-странному и без излишеств — молча. Выжав тряпку почти досуха, он протянул её парню, а затем, пару раз протерев о рукав кофты, выставил перед собой нож ручкой вперёд. — Выбрось сам, если хочешь, — проговорил он сухо и серьёзно. — Этот нож чуть не убил тебя — да. И всё ещё может. Но, вроде как, теперь скреплён с тобой твоей же кровью. Это ценно в моём понимании. Я не стану такое выбрасывать. Альвелион взялся за деревянную ручку складного и очень старого ножа. Зажав защёлку большим пальцем, он сложил лезвие, а затем, повертев в ладони оружие, молча пошёл к машине, не сказав да не сделав ничего. *** — Во… он… — раздался среди машины отвратительный хрип. — Ворон… Джонс! Tsitsimime неспешно перевёл взгляд на зеркало заднего вида. Пейзажи остающейся позади, но всё же неминуемо надвигающейся зимы зазывали мысли уйти прямиком в себя. Многие и многие озёра Канады, расположенные не так глубоко в дебрях у дороги, манили взгляд погрузиться в них. А леса, словно всесильные и необъятные для осознания человека существа, нашёптывали своим странным шумом не менее беспокойные, но одновременно убаюкивающие в забытье своём образы. Человек ощущался маленьким среди всего того величия. Своими брошенными заржавевшими машинами, вытолканными с дороги к деревьям ещё десятилетия назад; своими шаткими домишками, что лишь обвалившимися каркасами напоминали о своём существовании; своими слабыми телами, разорванными да растасканными дикими животными либо оставшимися гнить на ветках в назидание новопришедшим наглецам. Человек был маленьким и ушедшим. — Чего?.. — Джонс зевнул, широко раскрыв рот. — Чего тебе, испаночка? Остаток ночи для перебежчика прошёл темно и тихо, как это было обычно. Ни мечт, ни образов, ни даже намёков на какие-то виденья всё более и более забытого мира снов. Когда же это впервые началось?.. Ворон задавал себе этот вопрос много раз, понимая, что уже и не помнил. Ему всё казалось, что был день-другой где-то в его жизни; что настоящее благословение ночь за ночью настигало его, показывая странные, очень бредовые в смысле и посыле своём сны. Яркие, словно подражающие самой стереотипной выдумке, они отпечатывались в его памяти не образами, не словами, не даже мыслями, но — цветами. Он отлично помнил переливы жёлтого и зелёного, идущие один за другим; странные волны фиолетово-синего, отблёскивающие лазурно-белым… Когда-то это точно было. Не могла быть всю жизнь просто темнота. Не должна была бы. Однако проблески красного всегда говорили ему о другом — проблески рассвета после тёмной, вечно пустой ночи. — Что б… будешь …елать?.. Как вернёшься? — Альвелион разговаривал больше даже от нужды, чем от желания. Из-за боли сознание оставалось бодрствовать, не позволяя ему уснуть, а проводить время в полуобморочном состоянии в тишине было настоящей пыткой. Его изрезанное горло, его руки до самих локтей были перевязано чьими-то тряпками. Вымытые в ручье из плотины и измоченные в максимально чистом обеззараживающем, какой можно было найти в Раю, они зудели и жгли совсем не как нечто, приносящее хоть какую-то пользу. Парень лежал на задних сиденьях и, стряхивая пот с плохо отмытого от крови лица, старался не думать о диком желании разодрать из-за зуда собственное же горло. Нужно было всего-то дотерпеть, пока перевязь не нужно будет сменить. Терпеть он был научен. И всё бы хорошо, если бы только не одна простая мысль, что постигала его всё чаще и чаще в дороге, мысль непозволительная. В таких вещах никогда нельзя было быть уверенным, никогда не следовало гадать на кофейной гуще, потому что гадание то приносило лишь паранойю. Да и не следовало профессионалу… никому вообще не следовало задавать такой вопрос: «А не заражусь ли я?». Бытность инквизитором позволила ему услышать множество подобных историй, увидеть их последствия своими глазами. Один из старых наёмников мелкого ранга — Антуан, кажется — несколько лет назад умер при нём просто от того, что напоролся на чьё-то грязное лезвие в потасовке. Инфекция дала ход иммунной системе в полную силу, а та — паразиту. Один из посыльных от Золота к Свободе — Бридж, кажется — обратился прямо у поста в Новый Техас, поймав ослабленным из-за путешествий от побережья к побережью организмом какой-то из многих и многих «сюрпризов» местных болот. Итан обратился после от отравления плесенью во время вспышки. Дик — после случайной аварии на байке, так как не удосужился вовремя ослабить турникет, давая некрозу сделать своё дело. Никогда нельзя было знать, когда именно это произойдёт. Но по тем же причинам не стоило себя спрашивать. Ведь момент, когда активные клетки токсоплазмы хомус брали верх над неактивными — он мог прийти, когда ему угодно. Так что Альвелион говорил о всяком, кроме этого. Через боль, жгущую горло изнутри кислым огнём, через раздражение от зуда ран, но говорил. Потому что так было проще. — Хотя какая «испаночка?» Кажется мне, ты теперь — суровый и пошарпанный жизнью «испан». Пьющий алкоголь вместо воды обитатель деревянной лодки, — впрочем, если речь шла о Вороне, то с ним через силу приходилось говорить и без порезанного ножом горла. — Ис… ец. — Чего-чего, матрос?! — «Испанец». — Ну… Как скажешь, — Ворон улыбнулся, особенно язвительно выговаривая последнее слово. На деле, голос Альва в меньшей мере напоминал тот романтический бравый клич, что раздавался на корабле. Больше он походил на итог работы хорошего пыточного мастера и плохого хирурга — отвратительного скальпеля, зато потрясающе-хорошей наждачной бумаги. Парня пугала мысль о том, что его голос может остаться таким навсегда, что может не измениться. Ведь таким говорили только угрозы, таким обсуждали нечто недостойное и неважное в разрезе жизни всей. Слова уважения или любви, или банальной нежности… Нет — Альвелион не мог себе представить такие таким голосом, своим голосом. — Делать буду то же, что и всегда, — до Монреаля оставался день, но Эммета, парадоксально, и мысль о нём не посещала — ему всё казалось, что дорога та была слишком коротка; что что-то он пропустил между одним озерцом и другим. — Заниматься мелкой работой. Пить на выручку, — экономя слова, парень просто кивнул кверху в зеркало то ли утвердительно, то ли вопросительно — он и сам не понял. — Что за работа, да? Я б сказал, соответствующая. Щас… Как сказали бы у вас? «Добыча или поиск запрашиваемых ресурсов»… «Зачистка местности от признаков заражения, обыск уже не подлежащих к заселению объектов и, конечно же, устранение-ликвидация-нейтрализация особо неугодно-опасных индивидов». Как «людей», так и прочих. — Наё. ик? — Не подгребай меня под свою чёрно-золотую линию. Я не наёмник… — парень молчал, на что Эммет нарочито громко выдохнул, на секунду отвлёкшись от дороги. — Не люблю эту фразу про старого пса и новые трюки, но тут она уместна. Возьми себя в пример. Представил бы себя сейчас пахающим в кузне? Или фермером? Знаешь, а кругом капуста, свёкла всякая, — парень хрипло засмеялся. — Вот и я о том. Я, конечно, готов убить полтора человека за нормальную капусту в этих широтах. Но именно, что убить. — На…мник. — Иди нахер. Авантюрист. Альтруист и пьяница. Бесчеловечное животное, которое никогда, блядь, и не было человеком… работающее только тогда, когда это нужно. Не наёмник. Инквизитор замолчал на минуту. Кроме всего прочего, в его голове ютилось неудобное противоречие: должен ли он был жизнь Джонсу? Обязан ли был за спасение? «Тебя бы здесь не было, если бы не жалкий я», — если бы tsitsimime только не произнёс тех слов… Было бы проще. Не честнее — да. Но проще. — Если я спрошу о том, что ты будешь делать, когда приедем, на сколько баллов, по шкале от одного и до выстрела в затылок, это будет считаться издёвкой?.. — ответом служила тишина. — Судя по суровости молчания — где-то на проклятие и плевок в спину… Шесть? — парень подумал, что на выстрел в ногу и матерщину, а это было восемь, минимум. — Хотя и не то, чтобы я был особо суеверным, так что можешь проклинать. А вот спину оставь. И даже про «tsitsimime» это ваше особо тебя не поспрашиваешь. Это, вообще, как произносится на английском? Тсы-тсы… — Пр… Пристрелю, — Эммет искренне рассмеялся. — «Цицимимэ». Демоны… злого бога. Служат. Существуют. Пугают. И цель их… людям неясна, — говорить через боль и накатывающую усталость было таким себе занятием, так что парень отвечал прямо и коротко. — Не вы… выделывайся только. Знаешь сам, что за людей… tsitsimime считают только они сами. На что Ворон довольно долго молчал. Правда была ему неприятной, но заслуженной. «Перебежчик», «мутант», «демон»… или вовсе «выродок». Заражённый получеловек очень уверенно стоял в списке угроз рядом с прочими подтипами заражённых, стоял крепко. Усиленный человеческий организм, лишённый всяких физических недостатков и болезней, обострённые чувства ориентации, повышенная светочувствительность и восприимчивость к разным частотам звуков. И за всё то приходилось дорого платить — все «демоны» превращались или умирали от инфаркта спустя, максимум, десять лет. Кроме, как ходили слухи, Ворона. Но если и были какие-то вещи на Земле, что не хотел бы видеть никто, то причина, по которой демонов называли «демонами», точно была одной из них — та часто была последней из увиденного. — Я и не удивился, — ответил мужчина спустя время. — Так, скорее… Иногда думаю о том, что хорошо быть мной. Даже больше ловлю себя на глупости от того, что всё ещё не разуверился окончательно… — обернувшись, он застал инквизитора дремлющим своим беспокойным сном, так что договаривал уже сам себе. — Хорошо быть тем… кого к людям и не причисляют. *** Ещё по пути за Уильямом Альвелион решил объехать Монреаль. Несмотря на то, что город был логичным транзитным пунктом и очень вероятным местом стоянки, инквизитор отлично знал: Уильям из Джонсборо и Четвёртый направлялись в Картрайт. Забытая деревушка в те дни была дороже золота многим людям, но именно он — человек из Джонсборо, слухи о методах допроса коего будоражили кровь даже бывалых инквизиторов, гнал туда быстрее всех. Что было куда страннее Альвелиону: гнал не только ради себя. Даже Генрих «Отец» Гаскойн не знал точной причины такого решения — почему вдруг человек, считающийся четыре года мёртвым чудовищем, появился на пороге у разыскивающего его кардинала Чёрного Золота; почему чудовище было с одним из «меченых»; и почему чудовище казалось куда более человеком, чем до своей мнимой смерти. Время? Но только ли оно? «И даже Джонс. — думал Альв, глядя на напевающего что-то себе под нос да пропахшего тем самым метро Монреаля, пережившим вначале междоусобную, а затем — вполне реальную войну, Ворона. — Он ведь тоже наверняка не был всегда таким. Но… Кем он был? Чем он был? Сколько осталось от того… что было?» — по-странному неприятно было признавать, но в том tsitsimime был точно прав — только факт смерти формирует человека окончательно, только его кончина и последний удар сердца точно говорят, что по-другому уже никогда не быть. — Хочешь шутку? — раздался вдруг голос того самого Ворона. — Е… Кхм… Если это снова… — после того, как перевязь с тряпками сменилась перемоткой с тряпками полегче, говорилось легче. Относительно адской боли, по крайней мере. Звучало всё ещё ужасно — Только что мы проехали посёлок со скромным названием «Gore*». Раз за разом я вижу его на всех картах — от старых бумаг ещё с прошлого тысячелетия и карт, выпущенных почти в День Ноль, что в тридцать седьмом, до новых каракулей — везде он есть. Но когда я там остановился… когда устал бежать и просто повалился там одним будто назло прохладным и приятно увядающим летним деньком, я увидел только заросший лес, стараниями поднявшегося океана очень похожий на Болото Мертвецов. — Шутка? — более устало спросил парень. — А шутка в том, что представь: стоит типичный живой человек Нового мира. Кругом валяются гниющие трупы, заражённые, истекающие кровью, кто-то порос корнями, кого-то утащило в грязь, кто-то просто тонет в реках, разлившихся из-за паводков… И знаешь, что говорит типичный живой человек Нового мира? «Что-то Жестокостью вашей ёбаной тут и не пахнет!». Альвелион смотрел в сторону заснеженных лесов — в той зелёно-серой стене не было видно ничего. Ели местами сменялись более привычными техасскому взгляду парня деревьями, столь же голыми, сколько и каждую зиму до этого; редкие снежные бугорки у дорог подозрительно колыхались тканью чей-то одежды или просто гнилой листвой, вырывающейся из-под одеяла из-за сильного ветра — никто, кроме самого Ворона, не мог бы знать ту историю, никто не мог бы рассказать, развидеть шутку внутри тех снегов — для всех остальных то была просто зима. — Тебе помогло? — Чего? — перебежчик перевёл взгляд на попутчика в зеркале — тот глядел куда-то в собственную душу. — То, что ты убежал? Тебе помогло? — Точно так же, как выпивка помогает забыть проблему. Или как выстрел в голову помогает избежать решений, к которым не хочешь приходить. Как видишь, я не тот человек, который любит пускать себе пулю в голову, не имея причины дышать дальше, а алкоголя рядом не было, чтобы упиться вусмерть, так что… я выбрал другой самообман. Или трюк? — голос Ворона стал заметно, но очень плавно затухать. — Как лучше? Не думаю, что тот, кто выигрывает в рулетку, занимается самообманом. Честен с собой, пока его решение играет с миром… Но нет. Когда в семьдесят шестом, как ты наверняка слышал, я перебил главных «эволюционеров» и уничтожил максимально возможно всё, что связывало меня и их… я не закончил. Я оставил себя, — обернулся на секунду Эммет — на его лице была всё та же улыбка. В голове Альва эхом отозвалось только одно слово: «Кровь». — Я струсил закончить всё так, как надо, и просто побежал. Дальше и дальше, и дальше… Пока не остался там — в Горе. В той ёбаной грязи. — Понял вдруг, что стоит… кх… Что нужно остановиться? — Я-то? Нет. Просто устал… Да и шагать в тех ботинках*, что мне попались, было… тем ещё дерьмом. Альвелион взглянул в окно, стараясь найти в пейзаже леса то, что должен был сказать — тщетно. В конце концов, у многих в жизни были такие моменты — груза ответственности и решения, что должно быть сделано в противовес себе. Но вряд ли кто-то из живущих сможет дать универсальный совет для таких ситуаций. Люди решают так, как решают, и на этом момент заканчивается. А дальше они уже живут с осознанием того, что на самом деле для них оказалось ценнее — они или то, что правильно. — Но тебе стоит забить, знаешь. Всё это — что я сделал — всё действительно оказалось хернёй. — Поч… му? — Ворон на то молчал. — Почему? — Потому что? У тебя ж вроде горло болело, а, красавица? — Почему? — более уверенно спросил Альв. Он не любил ложь, но куда больше его бесила недосказанность. А Эммет был полон такой. — Ты ведь уже… Кх-хк-кх-кх! — «ты ведь уже начал говорить» — такой была полная фраза, но сказать её инквизитор в тот момент не мог, как бы ни старался. — Ты ж!.. Кх-кх-кх!.. Блядь. — Хах… Вот я бы посмеялся с твоей туши, если б от этого вопроса ты здесь и сдох, — Альвелион всё не переставал кашлять. — Даже по двум причинам посмеялся бы. Во-первых, потому что раньше за знание об этом действительно чаще всего просто убивали при помощи одного инструмента. И забавно было бы видеть, как элитный золотой разводной ключ выбирает лёгкий путь. А во-вторых, потому что сдох бы ты всё равно зазря. Айви — вот тебе простой ответ. Сам факт его существования… Существования и дальше «меченых», как ты их называешь, говорит о том, что проебал я куда больше, чем следовало бы. Что струсил куда сильнее. В 2076-м Эволюция как группировка должна была бы исчезнуть. Эволюция жива. Проект «меченых» и всё то, что построено, как ты сам догадался, на моей крови, должно было умереть вместе с ней и ними. Проект жив. И где-то там на востоке бродит то, что никогда не должно было бы видеть свет. А то, что сделал я… Теперь в любом случае неважно. Как и говорил. «Праведник» — нет. «Неудачник» — да тоже нет. «Убийца»?.. Как ты и догадалась, испаночка, но, наверное, тоже нет. Никто. Просто никто и незачем. «Интересно, задумывался ли Четвёртый о таком? — думал парень, смотря в пустоту. — Как один из меченых? Как один из тех, кто мог бы сделать всё правильно?.. Наверное, да. И нет…». Машина резко остановилась где-то посреди всё тех же лесов Гора. Ворон, выйдя наружу, долго-долго всматривался куда-то в серую стену, выдыхая пар сквозь оскал. — Скоро вернусь, — сказал он, отдаляясь прочь. — Куда? — безучастно спросил инквизитор, всё ещё будучи слишком ослабленным, чтобы кормить своё любопытство. — За всяким. У меня здесь схрон небольшой есть. Выкупа с того барахла, что мы получили с парочки, хватит ненадолго, — снег приятно, но очень громко хрустел под ногами отдаляющегося от машины «демона». — Пара их стволов — это сильно и дорого. Но этого всё ещё мало, чтобы неделю-другую никуда не рыпаться. Гильзы пустые сейчас на «номерные» не меняют, так что покопаться в барахле придётся хорошо. Да и… — он остановился и оглянулся на парня. — Гнетёт меня уже это твоё состояние… Трезвое. Аж противно. Накинув на голову накидку, Джонс зашагал прочь, быстро скрывшись между деревьями. Альвелион, предварительно взяв в руки один из стволов «парочки» и осев пониже в салоне, смиренно залёг ждать возвращения последнего. Учитывая то, что машина была оставлена почти у дороги, он отлично понимал, что ждать ему долго не придётся. В тишине окружающего мира и шуме собственных мыслей, усиливающихся ожиданием, его губы не раз дёргались, пытаясь растянуться в странное подобие улыбки. Догадки и случайные проблески идей, идущие одни за другими, не оставляли в его голове, казалось, ничего осмысленного — только усталость, только бушующую вихрем хаоса пустоту, рождённую из всего сразу, но так ни к чему конкретному и не ведущую. Он всё ещё не знал, правильно ли поступил в Картрайте. Не знал, правильно ли Ворон удивлялся тому, что они ещё держат путь вместе. Не знал ни что случилось с Отцом Генрихом, ни что случилось вообще в рядах Чёрного Золота. Он просто был. Подброшенный тем потоком ветра, словно одна из снежинок, поднятая из одинаково-белого покрывала, летел и ждал своего падения куда-то вниз — к одному общему узору на земле. «Ладно, — размышлял себе Альв. — Сначала нужно добраться до Монреаля, а потом решать, что делать дальше. Да… Потом». * Gore (англ.) — кровь, жестокость (в контексте) *«Can’t smell any fucking Gore* out here» (англ.) *Walking in somebody else’s shoes (англ.) — бродить в чьих-то ботинках; метафора, часто означающая «примерять на себя чью-то судьбу»; в контексте: усталость бежать от груза себя, собственных решений, обстоятельств и последствий *** Мустанг колесил по территории Монреаля в тусклом свете полуживой луны. Лавируя по треснувшим дорогам, автомобиль неспешно плыл меж спящих стай заражённых. Притаившиеся в домах, в руинах, в окоченевшем бетоне и сгнившем дереве — где угодно, где не продувал до костей ветер, они застывали в пугающих и неживых позах, словно статуи, безжизненные скульптуры к прошедшему человеческому ужасу. Но не стоило забываться: эти напоминания всё так же несли с собою и давно царящую среди человека смерть. Смерть с каждым прошедшим годом не менее пугающую. С той поры, как пали мосты на юг, и станции метро, объединяющие подземный островной город с южной землёй, были отрезаны от Монреаля, заблудшие стаи стали привычным явлением на сотрове. Изголодавшиеся, обмороженные и агрессивные, десятки когда-то людей забредали на остров из-за старых путей миграции и оставались там на верную — холодную для всех, за исключением так называемых «мерзляков», смерть. Некому было сказать им, ковыляющим в своём истощённом бреду через полуразрушенные и полуразобранные дома о том, что не было больше мостов. Некому было поведать ни им, ни чужим этой земле людям о страшной человеческой бойне — войне на истребление, захлёстывавшей северный город над и под землёй до самого начала восьмидесятых годов. Некому было поведать, что как мёртвым, так и людям из чужих краёв, так и просто нежеланным бродягам — что никому вообще не стоило соваться в Монреаль. Перебежчик, несмотря на ожидания инквизитора, предсказывающие язву и непрекращающийся галдёж, казался ещё более ощетинившимся, чем обычно. Крепко держась за руль, он дышал очень редко и что есть сил всматривался в дома. Холод севера заставлял многих идти на жестокость. От ловушек на «раненого» живца до матерей, поедающих собственных детей; от охоты на людей в качестве добычи до поедания даже плоти мертвецов — много Лиаму рассказывали по пути до Рая, многое он понимал сам. И только вопросом времени было то, когда такие времена и такой север — голодный и одинокий, столь привычный да «простой» для всего остального мира — придёт и в Монреаль. — Кстати, о показательных примерах. Здесь не только к упавшим деревья умеют вязать, — прошептал Эммет, блеснув глазами в темноте. — Смотри Альв выглянул в окно повнимательнее. Как во многие зимы до этого, улицы зимнего Монреаля были заполнены редкими, но очень подло стоящими силуэтами. Человек или не человек, подтип или простой заражённый — то было не особо важно. Никто не стоял посреди дороги ночью с добрыми намерениями. Однако Джонс указывал не на дорогу. Взамен того грязный да пробранный холодом до костей мужчина кивнул куда-то в сторону поросшей захудалыми кустами аллеи. Альвелион, смотрящий в темноту, видел лишь чёрную мешанину из прочных столпов — высокие деревья раскинулись плотной стеной на всё поле зрения. Толстые, мощные и старые, они загораживали собою всё, что скрывала та когда-то наверняка прекрасная аллея. Однако, как быстро понял парень, это значило только одно: ему указывали именно на эти деревья. И где-то там — ближе к небу, над чернотою грязью, он, всмотревшись, увидел их. Сине-серых, сине-зелёных. Грязных и подранных. Иногда — голых. Иногда — искалеченных. Иногда — надруганных. Иногда — обмочившихся и осрамившихся. Иногда — и то, и другое. — Ты не видишь, — продолжил Эммет, — но там есть все. Мужичьё. Их женщины. Мелочь и старики. Висят себе целыми оравами, покачиваясь в такт за старшими. Много их в этом году. — Кто? Кто они? — сиплый и противный голос скрытого темнотой инквизитора старил его лет на сорок. — Плохие воры, плохие убийцы, плохие рэкетиры и не самые острые инструменты, — впрочем, голос перебежчика звучал ненамного лучше, если лучше вообще. — Не знаю, как у вас, а здесь в этом году было очень холодно, — Альв подумал про себя, что тоже давно не видел такой холодной осени. И на юге, и вообще. — А холод здесь — это большой голод. Ещё больший, чем обычно. Это прикованность к своей деревянной хатке в ожидании смерти или закованность со всеми остальными в одном большом бетонном муравейнике. Всех их объединяет одна вещь, — указал пальцем на тела Эммет, не отрывая руку от руля. — Желание выжить. И, в то же время, очень херовое умение это делать. Даю руку на отсечение, большинство из этих дебилов были не отсюда, и им просто не повезло один раз попасться. В муравейнике, скажу по себе, сейчас сложно умереть вот так — «по-правильному», «по-законному». В петле, на красивом дереве. Но эти, как видишь, смогли. — Да… У нас есть такие же. Как знал tsitsimime, метро даже в не самые хорошие времена насчитывало около четырёх тысяч человек. Мародёры и разбойники пытались делить свои места с фермерами и животноводами, бандиты и головорезы — с лавочниками и караванщиками, убийцы и сталкеры — с солдатами и охранниками. Но то было вовсе не удивительно. От года к году в черте города становилось все меньше честных способов для того, чтобы жить. И живущие под землёй понимали, что счастье было ближе, чем уходили челноки — за него просто нужно было заплатить малую, чужую, чаще всего, кровь. Так малочисленные люди, ещё помнящие земледелие и пытавшиеся устраивать оранжереи с теплицами в рабочих тоннелях да закоулках, начинали воровать. Малочисленные пустые купцы и даже караваны уходили «на юг» — в бывшие США — чтобы возвращаться с добычей, на которой ещё и кровь высохнуть не успевала. Малочисленные обученные солдаты — действительно малочисленные — пытались боем отбирать точки мародёров либо пробиваться куда-то на территории Сынов Свободы, чтобы, в итоге, становиться всё теми же мародёрами, только «ради выживания». Ни одна замкнутая система, потребляющая и производящая только внутри себя, ещё не выживала достаточно долго, чтобы стать успешной. И ни один человек такой системы во времена отчаяния не был гуманен к своему сородичу. Так что Ворон был настороже. Ворон знал, что бывало, когда в сердце человека приходила зима. И когда она оставалась на подольше. — Объясни… мне тогда… как Уи… Кхм… Как Уильям с Четвёртым вы…или здесь? Не п… прос…али машину? — Повезло, — оглянувшись по сторонам, ответил Эммет. — Если называть это стандартным словом. Как и многим, кто сейчас там наверху не болтается. Так всегда бывает, когда в дело подключаются идиоты. Только вот мне, как идиоту, не везёт чаще, чем хотелось бы. Так что приходиться быть осторожнее. Мустанг остановился у целой линии из гаражей, что была у одного из одинаковых домишек Де Ля Саванны — улицы и одноименной станции на оранжевой, кольцевой ветке метро. Инквизитору было сказано укрыться в ближайшем здании и следить за машиной, пока перебежчик отправился проверять очередное схоронённое где-то добро. Резво забежавший в ближайшее потрескавшееся здание, Альвелион только наблюдал из-за заколоченных окон за тем, как скрытая темнотой ночи фигура невесомо и очень быстро исчезала из его поля зрения, пока старый автомобиль всё так же спокойно стоял себе у тротуара, ловя собою гипнотизирующие падающие снежинки. «Повезло, — думал себе инквизитор. — Тоже мне объяснение», — думал и ощущал неприятный свинцовый ком от того, что единственной схожестью, что он пока нашёл между Монреалем и Новым Техасом, были висельники. Ворон же крался по теням меж улочек, наворачивая кварталами закрученные зигзаги на пути к целям. Средь покосившихся каркасов, среди кривых столбов и неразобранных построек, его взгляд и слух раз за разом ловили утопающие в грязи и разрушенном асфальте баррикады. Остатки войны в виде старых автомобилей, ежей да заграждений, они разбавляли шум одиноко падающего снега гипнотическим и одновременно слишком острым уху скрипом. В начале-середине семидесятых, когда сброд анархистов, известных как «Крысы» рванул на город с юга, гонимый Сынами Свободы, военными и ордами заражённых, сместившими свои пути миграции, эти баррикады уже были там. Они помнили многое и знали ещё тогда: Монреаль не был готов к войне. Разрываемый ранее внутренними конфликтами, он совсем не ожидал того, что ошибка одних людей c юга США, привлечёт на их земли чудовищное количество заражённых со всех сторон континента. Не знал, что прямо за мёртвыми нога в ногу будут идти и живые, озлобленные и голодные. Многие монреальцы не знали мира ещё с шестидесятых годов, воюя за жизнь, словно животные. Многие подобно животным и погибли. Лишь они — остатки тех древних битв, треснутые воспоминания сломленного тела да умершего былого духа города остались, чтобы просто быть. Чтобы скрипеть и ведать истории тёмными зимними вечерами тем, кто был готов их слушать. Сам Эммет объявился в Монреале спустя несколько лет после окончания той «Крысиной» Войны. Как и многие другие, он обходил и город, и всё ещё не остывшие поля битв крюком. Избегал ожесточённых канадцев, запуганных убегающих Крыс и орд мертвецов. Но даже тогда, когда ему не удавалось обойти людей… Мало что могло остановить Ворона в те дни. На пути к его стремлению, к желанию, скреплённому на крови. Мало что, скольких жизней граждан бывших США, Крыс или канадцев ему бы того ни стоило, могло встать на его пути к Картрайту. Однако, как и в случае с Уильямом из Джонсборо, как и в случае с жителями Рая, как и в случае со многими теми, кто был погребён в снегах на пути, Эммет понял для себя: людям нечего было делать в той деревушке, нечего умолять старого слепого лодочника отправиться в путь. Все те связные, вся та Гренландия, все те мысли и надежды… Да — в тот вечер, в тот очередной оборот Земли Эммет Джонс вновь убеждался, что всё, что оставалось людям — это жалкие баррикады как попытки спасти свою тоннельную жизнь и бессмертный скрип снега под ногами как свидетельство того, что лишь у единиц её спасти получится. Ни больше, ни меньше. — Знаешь, я ведь понял, что ты чувствовал, — говорил Ворон в пустоту. — Ещё тогда, когда Ви в глаза посмотрел. Или что чувствует Виктор, рассказывая о своей молодости. Или я, — перед глазами перебежчика мелькнул не пустой город, но — пустая комната, лишь белые стены, лишённые всяких очертаний. — Что всё, что ты делаешь, на самом деле такое неважное… Что ты его делал… Не для того, чего, как сам верил, делал изначально. Что всё имело совершенно другую — гораздо более простую цель… Странно это. Где-то вдали раздался человеческий крик. Ещё и ещё один, принадлежащий одному и тому же голосу. Вряд ли кто-то, кроме «демона», смог бы услышать его с такого расстояния; вряд ли кому-то вообще и, тем более, демону, было бы не плевать — просто где-то вдалеке завершалась очередная жизнь. Заглушаемая стеной из леденящих сердце снежинок, перекрикиваемая более древним, более болезненным скрипом — тихо для всего остального мира. Эммет завернул за очередной угол, размышляя о том, было ли время, когда ему было не всё равно на такие крики. Прочные кирпичные стены узкого переулочка, почти засыпанного хламом, отвечали, что нет. В его душе, если такая была, после обретения «свободы» всегда было так, как в том переулке. А что же до людей… С ними всегда было так. Даже во время окончания той же войны — многие раненые умерли, так и не дождавшись медикаментов, многие покалеченные были оставлены на произвол судьбы или заражению, а все — вообще все, какой бы роль ни была — были преданы забвению. Что было, то было. А прошло — и прошло. Должно быть, подобное просто приходило ко всем остальным с возрастом — безразличие. Что же до умирающего, то перебежчик всё же пошёл на крик. Пошёл, потому что знал: ни неживым, ни мёртвым оружие и припасы уже ни к чему. Когда Ворон подоспел к нужному кварталу, крики уже стихли. В тёмном закутке четвёртого домишки от перекрёстка, во тьме давящих сам мир меж собою стен, в куче грязи, мусора и снега — вот там и заканчивалась ещё одна история, вот там всё ещё умирал человек. Окутанный агонией, засыпаемый снегом, тонущий в собственной крови. Издали не было особо видно черт его лица или даже телосложения, не было слышно мольб и молитв. Даже для чудовищно-ярких глаз Джонса, двумя бледно-голубыми ореолами поблёскивающими в темноте, то тело было лишь курткой, очень болезненно переживающей смерть своего хозяина, лишь куском тряпки, захлёбывающимся в чьей-то крови. Ещё несколько минут перебежчик тенью стоял за углом, всё ожидая, что кто-то, кроме него, придёт на крик, что кто-то попытается если не помочь, то поживиться. Пробирающий до костей холод пустого города говорил, что стоило бы найти свой схрон и пойти обратно. Но нет — Ворон всё ждал, меж тем молча провожая умершего в последний путь. И если бы кто-угодно — герой, мародёр или просто умалишённый действительно пришёл на угасшие крики, то наверняка бы ужаснулся от картины в очередном закутке, от светящегося взгляда, смотрящего прямо на смерть. Однако единственным вознаграждением его ожиданиям была лишь тишина. Мерзкая, рвущая и чавкающая. «Человек не скажет таких слов», — всё никак не могли уютиться слова Альвелиона зудящим чувством где-то у затылка. Да, это верно. Человек точно бы струсил такое сказать. Как и во многие моменты, как и во все те разы, когда ему угрожает смертельная опасность, он запутался бы в собственных ногах, дрожа упал бы с головою в шуршащий снег, так и не дойдя до конца того похода искренности и жестокости к своей бесчеловечной сущности. Впрочем, это было даже хорошо. Иногда цена для такого и вправду была слишком высокой. А чудовища ведь… жалеют патрон, верно? «Хорошо, что начали с лица, — пронеслось в голове у Ворона. — По крайней мере, видеть он всего того, что с ним стало, уже точно не будет». Убедившись, что за умершим никто не торопился, Эммет повернул назад. Схрон, как оказалось, всё равно кто-то разграбил ещё до того, как настала осень. *** — Задерживаешься. К Джонсу, выглянувшему из-за тёмного переулка, раздался охрипший рык, звучащий откуда-то из забитого супермаркета. Стучащий зубами от холода инквизитор не двигался с места с того самого момента, как они с tsitsimime разошлись по разным сторонам. Несмотря на блуждающие туда-сюда силуэты заражённых, пробуждённых холодом, за те без малого сорок минут ни один человек так и не пришёл к странно-чистому в заснеженную ночь мустангу. — Не рассчитывал, что ты решишь обойти весь Монреаль в поисках «всякого», — парень, дёргаясь от холода, вышел из магазинчика, громко хлопнув дверью. — Hipócrita de mierda. — Не то, чтобы, — устало ответил Ворон и кивком головы подозвал к машине. — Так… Незапланированная остановка. Встретил очередного неудачника. — Мёртвого? — на то перебежчик достаточно долго молчал, слушая снег и не зная, как бы правильно ответить. — Раненого? — Умирающего, — двери мустанга почти синхронно открылись. Двигатель очень быстро завёлся, разрывая своим рёвом тишину ночного города. Ехали медленно. — Я не выстрелил, если что, — продолжил Джонс. — Не добил. Его разорвали на куски мерзляки. — Я не спрашивал. — Но хотел. — Тогда от… кхм… отчего так? Зачем ты мне это говоришь? — Джонс вновь молчал. В его голове не рождалась ни одна причина отвечать, а ни один ответ, что мог бы родиться из тех причин, точно не был бы подходящим — не голосу, спрашивающему с таким презрением. — Был бы рад, если бы то была твоя смерть?.. Умереть вот так… просто потому что тот, кто мог тебя?.. — Закрой ебало, испаночка. Тем более, на эту тему. Не желаю слышать про мораль в смерти от наёмника. Или от «инквизитора» — как там вас пафосно называют, а? Твои действия являлись причиной чьих-то страданий куда чаще, чем моё бездействие. — Но всё-таки? — парень стоял на своём. — Если бы это была не «просто смерть» и «очередной неудачник»? Если бы это была твоя смерть? Сколько Альвелион себя помнил, он не поддерживал ту практику Золота — оставлять одного «выжившего» на верёвках в назидание остальным. Живого и раненного, чтобы заразился или мёртвого — неважно. Даже если живого — дни за днями мучительной смерти от истощения, обращения или, что хуже, безумного голода… Жизнь и без того была не самым приятным явлением, чтобы так ужесточать кончину. Так что он просто убивал. Стрелял и — сразу в голову. Мало кто заслуживал в Новом мире второй шанс — это да. Но точно каждый заслуживал последний патрон. Каждый заслуживал уйти быстро, чтобы потом не страдать долго. — Плевать, — безо всякой нотки юмора начал Эммет. — Было бы плевать. Мне — потому что я был бы мёртв. И миру — ему было бы плевать так же, как и до этого. За секунду до своей смерти я, возможно, был бы даже рад. Возможно, нет. Куда важнее время, — тот ответ явно не был тем, какой мог предсказать Альв. — Моя смерть… могла бы принести много хорошего. Случись она в нужный момент. Могла бы многое предотвратить. — Это благородство в тебе сейчас? — Нет, — машина завернула в переулок, спрятанный от мира темнотой. — Просто кон… Да и констатацией фактов это как-то не назовёшь. Может… Сожаление? Бывает такое, когда уже поздно. Но говорят, проходит. Со временем. Автомобиль завернул в ближайшие открытые ворота совсем небольшого гаража из ряда одинаковых и похожих друг на друга. Тесный и со стеной из голых бледно-красных кирпичей, он едва-едва мог вместить в себя автомобиль и пару шкафов с полками. Просто так — для покрышек да инструментов. Только двигатель выключился, как перебежчик, открыв капот, забросил ключи к себе в карман и принялся вновь снимать аккумулятор. — Tsitsimime и сожаление? — парень вышел из авто немного позже и, словно подчиняясь собственной предосторожности, почти полностью опустил ворота. — Теперь я видел всё. — Да, — в замкнутом и пыльном помещении голос Ворона был ещё хрипучее и глубже, чем обычно. — Как и мораль и честь от наёмника — редко, лицемерно и подло для всех остальных, но выстреливает. — «Наёмник»… А разве… — Альв сдавил горло на мгновение, будто бы то помогло бы ему лучше говорить. — Разве в твоей системе я не человек в первую очередь? — Как и я — «получеловек» в твоей. «Выродок». Но не то, чтобы это что-то меняло. Или не то, чтобы я часто слышал про мораль от «в первую очередь людей». А если слышал — не то, чтобы она не оказывалась позже обычным и дешёвым лицемерием, — Альвелион фыркнул, уставая от подобных речей. — Не слушай, если не хочешь. Гордость, ведь… твоё право, да? — Джонс отсоединил аккумулятор и насос автомобиля да принялся их прятать по разным местам в гараже. — А теперь двинули, — закрыл он небольшой шкафчик на стенке и развернулся. — Гребу я платить за вход на станции, так что готовь свои стучащие зубки — мы немного пройдёмся. Они взяли из машины припасы, упакованные в старые мешковатые рюкзаки, немного покрытые опилками да засохшей кровью, вышли из гаража и, опустив роллеты, направились к центральной дороге. У «наёмника» не было ни сил, ни желания продолжать спорить дальше — горло всё ещё обжигало болью при каждом слове; оба предплечья, стоило напрячь те, чтобы поправить почти протёршиеся лямки, начинали болеть всеми порезами и ранами; а сам холод — тоже безразличный к каждому отдельно и ко всему миру — леденил лёгкие изнутри свежестью вьюги, но ею же и сковывал. На пути Альва, кажется, всегда было так: меньшее, чего он хотел — вмешиваться. В чью-то жизнь, чей-то мир или чью-то голову — неважно. Ему, чаще всего, хватало и собственных войн. «Чаще всего» — потому что в глубине души (или чего бы то ни было у наёмников вместо) он прекрасно понимал: правило он сделал себе лишь для того, чтобы не вмешиваться слишком часто. В конце концов, случайное вмешательство многие и многие роковые разы решало и его собственную судьбу. Так что если не из чуждой «шавкам» благодарности, то хотя бы из солидарности он выводил: стоило изредка делать так — по-людски. Но — только изредка. А что до споров… Чего было спорить? С кем? «В конце концов, — думал Альв, — не ему говорить о гордости. Гордость человека следует именно за его принципами». Где-то вдали послышалось хриплое и будоражащее «не отставай». Оторвав взгляд от давящих на него высоких стен, Альв заметил tsitsimime за два квартала от себя — пришлось ускориться. Когда парень нагнал попутчика, тот уже ждал его, поставив одну ногу на стоящую на ребре крышку канализационного люка. Перед Альвелионом и Эмметом открывался проход в неизведанную и просто непреодолимую ночному свету темноту канализаций и служебных тоннелей метро Монреаля. — Что скажешь? — кивнул головой перебежчик на полный сырости, плесени и сладковатого разложения тоннель, куда вела утопающая во влажной тьме лестница. Одинокая и ржавая, она показывала лишь первые четыре ступени себя, а затем уходила в то самое неведение. — Фонарик есть? — на что в ответ Ворон нарочито неспешно поднял голову на собеседника. — Издеваешься? — Немного. Но фонарь нужен мне, — в ту же секунду он краем глаза уловил какой-то летящий в его сторону объект — то была связка ключей с маленьким карманным фонариком, чаще всего не светящим дальше нескольких футов. На ключах так же было явно слишком женственное Ворону сердечко с парой трещин. — Из Рая? Засомневался в том, что перебил совсем всех? — Альв ловко прокрутил связку меж пальцами, схватив фонарик. — Тебе, с твоими ручками и горлом, тоже стоило бы. На удивление парня, луч доставал до самого низа — где-то на двенадцать фунтов. И там, прямо в самом низу, у лестницы лежал перекосившийся в странной и неудобной позе труп, одетый лишь в лёгкую бордовую кофту и коричневые шорты. На лице и коже, несмотря на всю слабость освещения, отчётливо проглядывались признаки поздних этапов заражения — желтоватые перегнившие бубоны отбивали свет под синеющей кожей даже слишком хорошо. — Muerto… Думал, этот твой «секретный путь» менее людный. — А ты ожидал увидеть там епископа, а? Летом народ часто оставляет люки открытыми, чтобы запашка поубавить, — не дожидаясь Альвелиона, Джонс полез первым. — А мёртвые — что им… Идут себе своей стайкой, — он осторожно спрыгнул с последних ступенек рядом с телом, — волочатся, дороги не разбирая. Глядишь, кто-то да упадёт. — Забавно, — инквизитор принялся спускаться следом, закрыв за собой люк. — Это да. Но не все такие неудачники, как этот синяк, испаночка, — кивнул он в сторону трупа. — Не все умирают, падая. — Тепло тут, — только инквизитор спустился под землю, как на него тут же нахлынуло тяжёлое облако теплоты, окутывающее и будто опыляющее снизу-доверху. — Именно. Для того, чтобы умереть от обморожений, тоже нехолодно. Так что прислушивайся. Альвелиону, только тот спрыгнул, открывался вид на старый кирпичный тоннель, сделанный в форме полукруга, что уходил в два разных, но одинаково недоступных для слабого фонарика направления. Сырость и влага, осевшие на кирпичах мокрым отблеском фонарного света, пробирали до самых костей пыльным ощущением тепла. Но куда более ярким было осознание: «Тесно. Если неудачно встретишь кого-то в таком месте, — дотронулся парень до стенки, и на его пальцах тут же собрался оранжево-красный осадок, — то выстрел в него соберёт всех тех, мимо кого удачно прошёл. А затем рикошетом убьёт и тебя самого». Странные звуки по обе стороны от лучика света не делали лучше. Похожие то ли на шум ветра, бегущего из-за бесконечных поворотов в тесных проходах, то ли на протяжное зловонное дыхание, скрывающееся за поворотами, то ли просто на игру разного эха от шумов плывущего по воде мусора посреди тоннеля — они собою ту мысль только усиливали. — Тес… — только парень захотел что-то сказать, как тут же его хриплый остаток от того, что раньше было голосом, разнёсся чуть ли не на милю во все стороны. — Тесно здесь, — повторил он на полтора тона тише. — Не постреляешь. — Нам и не нужно. — из-за того, что голос Эммета был ниже, он, парадоксально, казался более громким. — Здесь недалеко. Держи фонарь ближе к потолку, а не свети вперёд себя. Я поведу. Только луч от фонаря коснулся потолка, Джонс уверенным шагом зашагал вперёд, оставляя за собой лишь звук хлюпающей воды да утопающей грязи под подошвой. В голове парня пронеслась неожиданная эврика: «Значит, правда всё-таки — tsitsimime в сильной темноте не видят… Или видят, но не всё. «Незаменимый»… Забавно». Информации о природе tsitsimime было мало даже у Стены. Такой, какой можно было бы доверять, — ещё меньше. Кроме того, что поймать и «исследовать» подобных Эммету «Ворону» Джонсу было непросто, перебежчики всё ещё были коротки на своём веку. В отличие от заражённых, что, с переходом из Поколения Три в Поколение Четыре, перестали гнить и медленно отмирать из-за неправильно либо неполноценно работающих процессов в организме, tsitsimime жили и живут, как твердило известное среднее значение, всего десять лет после обращения. Всё больше и больше сходя с ума от своей силы к последним годам, всё больше и больше теряя человечность из-за растущего количества активных клеток паразита в их мозгу. Да и если обычный человек по счастливой случайности выходил из гнёзд, выходил не просто выжившим, а перебежчиком, наделённым удачей — вряд ли он это осознавал, вряд ли делал это правильно. А для того, чтобы дойти до учёных, чтобы дать добро исследовать себя и распространить… «Вот, в чём твоя незаменимость, получается, — дошло до парня. — Не быстрейший, не сильнейший, не лучший… Живучий. Самый живучий». Спустя почти полмили ходьбы в раздумьях парня дёрнула за ворот крепкая рука — Ворон тонко намекал, что кое-кто в своих размышлениях пропустил поворот. Главный тоннель, по которому они шли, сменился узким и низким коридорчиком с арочным, но всё таким же кирпичным и холодным потолком. Где-то под ним — на расстоянии в нескольких дюймах выше от головы Ворона мелькали провода и лампы с выеденной временем изоляцией, ржавыми решётками да креплениями. Всё то напоминало парню старые-добрые подземелья в далёкой Старой Мексике, но… И в Техасе они точно были. Почти такие же. Только имели не ритуальное, значение, а военное. — Катакомбы? — вымолвил он вслух. — Где-то — катакомбы. Где-то — бомбоубежища. Где-то — просто тоннели. Веришь или нет, красавица, а смерти раньше все боялись гораздо больше… Боялись современного оружия. И строили себе норы, — Ворон остановился у неприметного листа деревянной фанеры, покрытого плесенью и гнилью. Больше его роста, он очень плотно прилегал к стене и, благодаря своей толщине, казался куда массивнее и тяжелее. — Ныряй, — за листом оказался технический тоннель примерно в два с половиной фута высотой. Альвелион с неодобрением смотрел на ту, непроходимую даже в приседе, темноту. Словно в тех же древних гробницах далеко за El Muro, о коих рассказывали ему и отец, и Padre, такие тоннели не вели ни к чему хорошему. — Чего застыл? В «хладнокровном и безразличном ко всему» наёмнике есть что-то, похожее на сомнение? — хладнокровный и безразличный ко всему инквизитор молчал. — Ох, чую признак плохой собаки. Как тебя не выпороли ещё за трусость, а? — Закройся. Mucho ruido y pocas nueces, — Альв оскалился на мгновенье и тут же нырнул в тоннель. Он не считал себя таким человеком, коего легко можно было взять «на слабо», но, учитывая то, что в тоннель всё равно придётся лезть, выслушивать те издёвки действительно было лишним. Может быть, он просто задумался прежде, чем лезть на коленях с оглушительно громким и неуклюжим дробовиком — единственным оружием той парочки из Рая, что он нёс — в неизвестную ему нору посреди других больших нор в одном огромном и чужом ему муравейнике. Да… Да, скорее всего. — «Мучо руидо у покас нуесес», — театрально серьёзно проговорил Ворон, наблюдая за уползающим парнем. — Мало было мне одного бубнящего старпёра, так его замена на горизонте уже замаячила… Нужно бы мне попросить Виктора обучить меня паре фраз на украинском или русском, — он склонился над тоннелем и начал говорить на тон громче, — чтобы отвечать таким высокомерным pendedjio, как ты! — Pendejо, — коротко поправил парень, собирая руками влажную пыль и плесень. — Нахуй иди! Ползи, вернее… Двигайся! Что б тебя черти драли, — Альвелион смолчал, однако посчитал фразу «двигайся нахуй» чуть ли ни верхом красноречия. С конца. — Одна очень интересная решётка, которая должна была бы быть приваренной, выведет нас в служебное помещение уже в тоннелях метро. Двинем своим ходом — дрезину сейчас всё равно собрать с нуля проще, чем словить. Поспим на пилах. Оттуда — на какой-нибудь рынок. Продадим все эти шмотки. И… И, кстати, у нас на всё не так много времени! — тон голоса Ворона вдруг сменился с усталого на чуть более радостный. — Сейчас же двадцать девятое?.. Где-то три ночи? Да. Да… — По звёздам понял? — парень машинально взглянул на руку, где когда-то были часы. — Ага. По звёздам у твоих глаз! Которые я скоро поставлю… До четверга остался двадцать один час, получается. Да… Вроде, достаточно. Что в четверг, спрашиваешь? — задал сам себе Эммет вопрос после натруженного молчания. — Тебе понравится. Та самая тоннельная решётка выпустила Альвелиона с Эмметом между Сонудоном и Университетом — на синюю ветку, что примыкала правой южной станцией к кольцевой линии. Дальше, как сказал Джонс, их ждал путь до Эдуарда-Монтпетита, а оттуда — снова по «норам» до самих Пил. Взгляду Альвелиона, впервые бывавшего в подземном городе, открывались опустевшие и лишённые любых красок картины. Сырые служебные тоннели с тоннами хлама в них, едва-едва не преграждающего пути дрезине. Пустые, почти безлюдные служебные стоянки с безразличными ко всему телами. Малочисленные да изрезанные прошедшей войной, люди подземелья лишь щетинились при виде загоревшего незнакомца, прятали свои шрамы и уродства в шаткие домишки-комнатки, возле коих всегда витал сыровато-сладковатый запах «человека». И даже тела, брошенные костенеть в огромных вентиляционных коллекторах — даже им, судя по одежде, очень долго не уделялось вообще никакого внимания. Несомненно, инквизитор также восхищался масштабу — многоуровневые поземные станции, цельный бетон крепких стен да заваренные, замурованные выходы. Только вот… всё то было достижениями Старого мира. Мира ушедшего. «Такому как Джонс было бы просто здесь затеряться, — думал инквизитор. — Хотя… И затериваться даже не нужно было бы. Просто прийти и быть. Чёрт… — он шелохнулся, услышав странный гул в старых да пустых трубах, идущих вдоль некоторых тоннелей. Такая скованность, что теснила каждую стену в подземельях, была ему очень непривычной. — Es como si las almas vagaran por las tuberías». — Эй! Маска есть, красавица? Вот и отлично. Надевай. Заодно и смуглым лицом отсвечивать поменьше будешь. На пути до Пил по служебным проходам было мертвецки тихо и бесхозно. Как объяснял сам Эммет: чтобы снимать пошлины с приезжих и не допускать чужаков без ведома, многие «негражданские» тоннели и входы снаружи пытались заваривать либо заколачивать ещё во времена освоения первых станций и линий, а вот те переходы, что были между станциями, часто оставались без внимания. Разумеется, некоторые из них пострадали от междоусобной войны между «французами» и «канадцами», некоторые были заражены (случайно или искусственно) либо завалены во время войны с Крысами, а некоторые и вовсе осыпались сами, так как строились наспех, будучи теми самыми призраками надвигающейся Третьей Мировой Войны. Точности и закономерности в этом вопросе не было нигде. Но вот проход к Пилам… был почти всем из перечисленного сразу. Переживший войну жителей Канады, последующее заражение в Кровавый Год и Крыс, он навеки впитал в себя ту рвотную сладость и горчинку разложения, что пробивала нос и доходила до самих лёгких. На стенах того тоннельчика оставалась запёкшаяся кровь, надписи времён анархистов. Тела когда-то не заражённых лежали на некоторых промежутках хода то ли из-за чьей-то безалаберности, то ли из принципа, распространяя собою если не заразу, то болезни. И не было ни единой живой души. Монреаль вообще выглядел Альвелиону куда малолюднее и мрачнее, чем Новый Техас в свои годы становления. Ещё меньше. Ещё мрачнее. И ещё малолюднее. — Пришли. Пилы встретили путников запахом гнилостно-влажных тканей и слабым огнём от костра, чья гарь скапливалась где-то под высоким потолком, так или иначе выходя из старой системы вентиляции. На станции, полной хаотично разбросанных «лежанок» да редких спящих тел, кое-как светил одинокий огонёк. Неглубокая, а от того — холодная, она состояла из двух уровней: первый длинным-длинным коридорам вёл к перронам давно не ходивших поездов, а второй — нижний, принимая пассажиров с платформ ступеней. Ничего более. И всё то пространство было просто усыпано сырыми тряпками и людьми, закутавшимися в них. В основном, побирушки и отщепенцы, они устраивали свой быт так, как умели — как-попало. Строили как-попало, ели как-попало, жили — да тоже как-попало. Уставшие, обветренные и обмороженные, очень худощавые и побитые, они складывали своими дрыхнущими телами грязные бугорки из одеял да пледов; провонявший сыростью горный рельеф, столь обедняющий одним видом своим. Одно было хорошо в тот момент Эммету и, как позже выяснил Альвелион, Альвелиону — среди тех пародий на шалаши, палатки и комнатки, среди грязных, сырых и пьяных тел, среди полного сброда и храпа было полно места, чтоб переждать ночь. И место то, хотя и пропахло болезнью насквозь, казалось относительно безопасным. В конце концов, в тусклом свете Пил мало кто мог позволить себе светить оружием. — Калеб… — хрипло да медленно произнёс чей-то голос с верхнего уровня станции — темнокожий старик в странной шляпе обращался не знай, к кому, но глядел явно на Эммета, только что уложившегося на старые куртки. — А я уж думал сменить имя… — И ты подумал вовремя, — в тиши спящих тел голос Ворона звучал рыком, обращённым к властному чёрному небу. Отправив Альвелиона спать, Эммет поднялся куда-то наверх. Парень не особо задавал вопросы — в конце концов, кроме того, что он не любил вмешиваться, спать ему хотелось сильнее. Однако поспать инквизитору так и не удалось. Ночью то и дело кто-то на станции неожиданно просыпался, крича от кошмаров прошлого, посещающих сознание. Болезненно выл, стонал, пытаясь залечить раны на давно ампутированных конечностях. Кто-то просто бранился, чесался, плевался. Кто-то же никак не мог уняться после этого и лечь спать, оставляя ощущение опасности по себе. И так — половину ночи. Вторую же занимали кошмары его собственные — всегда одинаковые. А где-то с пяти после полуночи Альва начало будить почти всё остальное — просыпающиеся люди, какой-то шум сплетен, собирание пожитков, от которых несло вонью не меньше, чем от их хозяев… *** До станции Сейнт-Лоурен, а именно там находился рынок, оставалось всего ничего. Альвелион с Джонсом как раз поспевали туда под утро. Отовсюду на станции веяло прохладой, сыростью и тухлятиной. Редкие торговцы убирали станцию под жужжание генератора, сбрасывая кучу мусора и грязи в дальние углы, куда не доставал слабый свет чёрно-жёлтых ламп. Точки торга, напоминающие Альву старые рыночные кабинки и прилавки далёких пустынных стран, прозябали без своих хозяев, одиноким эхом метлы мечущихся от одного края станции к другому. Но то полуживое спокойствие длилось очень недолго. Постепенно за лавками в руках самих продажников начал тарахтеть товар, словно одинокий меч, звенящий в поле о воздух. Затем он же стал звенеть на прилавках, в грязных ладонях редких покупателей, смешиваясь с шумом от их торгов в дуэли. Затем — на полках, заполняя пустое место от того, что всё-таки купили и идя в ногу с кряхтеньем владельца лавки как оруженосца. Всё громче, громче и громче. Десяток людей перерастал в десятки сражающихся за товар. Десятки превращались в сотни. Свора торговых лавочек, от которых несло то машинным маслом, то мочевиной, шумела в бойне, звоне, криках и ругани. Разложенные тарахтящие и звенящие приблуды стучали под кавалькаду неопрятных голосов, гомонящих друг с другом. Тысячи звуков от разных баулов, мешков, связок, полок и всего прочего били по ушам. А люди — грязные, взъерошенные, побитые, будто повылазили отовсюду с нор да тоннелей, заполонив станцию, медленно присоединяясь к тому гаму, что стоял в ушах парня ещё несколько часов после ухода: — Свежая вырезка! Покупайте скорее! — Краснейшие налобные фонари у городе! Ток из Оттавы привёз! Нало-о-о-обные фонари! — Заклёпки длинные, заклёпки короткие! Тонкие, широкие; железные, стальные; упругие, твёрдые; ржавые-рыжие; стальные-нержавые, чёрные-железные! Не нашёл нужную заклёпку у меня — иди к чёрту! Заклёпки! — Фильтрованная вода! Фильтры самого лучшего качества! Вода — наша! Это вам не какой-то там шмурдяк из Штатов! Канадцам, англичанам, шотландцам, ирландцам и французам — всем вода! — Рыбу бери! Бери рыбу! Чё я зря на холоде торчал, что ли?! Несмотря на почти полное освоение Техаса Чёрным Золотом, он всё ещё был очень рассредоточен и с виду практически безлюден. Из-за своего объёма территории и относительно небольшого количества людей, оставшихся после адских первых Поколений заражения, крупных обжитых мест было не так много. Ясное дело, все, а особенно — инквизиторы, знали карты скопления жителей — сёла, городишки, хутора да склады с нефтью исправно записывались всем слугам кардиналов. И у по-настоящему любопытного никогда не возникало вопросов о том, как, почему и зачем на юге жили так, как выбрали жить. Но вот с Канадой дела обстояли иначе. Ещё во времена Старого мира, как слышал от жителей Рая Альвелион, мало кто совался за южную границу и без того северной страны. Холод, отсутствие условий для жизни и причин бороться с неоспоримо человека превосходящем, делали те места пустынными белыми прериями. Большинство же жителей страны держалось юга. И места жизни для того большинства всегда были известны и малочисленны: Монреаль, Торонто, Виннипег, Оттава. В Новом мире мало что изменилось. И понимать инквизитору, что в одном метро, в одной условной административной единице было от четырех до двенадцати тысячи человек… это было даже страннее, чем видеть практически мёртвый подземный Монреаль ночью. Чем знать, сколько крови видели и лили те четыре-двенадцать тысяч человек. — Как же они все галдят… — обратился Альвелион к Джонсу. — Оглохну сейчас. Однако даже tsitsimime, ожидающий чего-то совсем рядом, того обращения не услышал. «Жди утра» — командовал он в самом начале и с тех пор не двинулся с места, будто бы находясь в своей «дрёме». Сам же Альв стоял да только и думал о том, что во тьме подземелья время он совсем не ощущал. «А если выставить здесь часы, как узнать, правильно ли они идут? А если нет? Хотя… какая разница?». Только «утро» набрало приличных «часов», одна из лавок, за которой наблюдал Эммет, ожила. За прилавок забежала привлекательная южному взгляду Альвелиона женщина, тут же принявшись тарахтеть одним только железом да сталью. В грязном кузнечном фартуке и вся в засохшей намертво саже, она, раскладывающая товар с баула на плече, мило болтала с подошедшим Джонсом, говорящим тоже как-то не по-своему дружелюбно. Совсем не скрывая симпатии, женщина то и дело отвлекалась на перебежчика, накручивая на палец объёмные засмоленные волосы из неряшливой косы, что в полутьме казалась рыже-грязной медью. Болтовня же шла совсем не о том, о чём, по мнению инквизитора, стоило бы её вести. Среди вони и гама торговка обсуждала с tsitsimime то, сколько к ней людей приходило и скольких и куда «перенаправила». Рассказывала о том, сколько раз чуть не потеряла жизнь она или её товарищи, пока искали годное сырьё на плавку для нержавеющей стали. Насколько дороже в этом году стоили и будут стоить овощи, и насколько стаи животных вновь начинают бояться города из-за освирепевших охотников. И так далее. Пускай парень и не понимал сути разговора, но одно он знал точно: ни товар женщины, ни пустая болтовня ему были не были актуальны. — Старик был, говоришь?.. — переспросил перебежчик. Альвелион из-за шума улавливал только часть разговора. — …так и знал!.. и!.. Да, в курсе… ты держать язык за зубами… Если бы была такой — аукнулось бы тебе уже давно… В тебе — нет, не сомневаюсь. Другое… Показывай, что он купил… — Да заколку одну, — голос же рыжеволосой женщины — Розмари, кажется — раздавался звонко и чётко, даже слишком ясно. — Я её как раз совсем недавно сделала, — и звучал Альвелиону он почти так же красиво, как самый красивый голос, что он слышал в жизни. Да — женщина явно была не под стать tsitsimime. — Там ещё, знаешь, камешек такой нашли в шкатулке в одном посёлке. Содалит. Синий такой, красивый… И прямо на твои глаза похож. Утонуть можно, — впрочем, её ли это волновало… — Джонс! — окликнул того Альв, пытаясь перекричать рынок. — Двадцать один час! Ты это говорил?! — Я ничего не говорила, — тут же ответила женщина. — Или… — «он в курсе» — прочёл по губам парень. Эммет безразлично кивнул. — Кто это вообще с тобой? Выглядит он… по-странному так. — Знаю. Подружка это моя, — с той же беззаботностью ответил мужчина. — Болтливая. — Джонс! — Да-да-да, испаночка. Время. Время! И я думаю, я не про двадцать один час говорил. Я про… без малого — четырнадцать! — «демон» улыбнулся лавочнице, и, подойдя к попутчику, якобы по-дружески приобнял его за плечо, от чего у Альва свело плечевой сустав. — Слушай, красавица, — начал он шёпотом, отвернув парня от лавки. — Мне кажется, ты думаешь, что ты думаешь. А вот думаешь ты, что знаешь, что делать. — Я думаю, что не стоит… — Скажи, — перебил он того, — ты думаешь, ты знаешь, кому продать ботинки покойника, немеченные гильзы поменять на нормальные? А ствол загнать? — цокнул он по дробовику Стива, болтающемуся у Альвелиона на плече. — А ещё сделать это так, чтобы тебя не облапошили на полторы цены за то, что ты — «приблуда», а я — «выродок»? Ты думаешь, ты знаешь? — «я думаю, что нам не стоить тратить время попусту» — хотел было честно ответить инквизитор, однако перебежчик не дал тому даже рот открыть. — Я думаю, что не знаешь. И ещё думаю, что ты вовсе не думаешь. А вот она, — слегка кивнул он назад, — опережает тебя в развитии на эти два шага. Минимум. Я так думаю. — Много думаешь, — медленно прохрипел парень. С той стороны, что подметил Джонс — со стороны «приблуды» и «выродка» он до этого не смотрел. — Мог бы сказать о своих планах вместо того, чтобы… — А вот для того, чтобы узнать, нужно ж спросить, да? А чтобы спросить, нужно действительно сделать это твоё «я думаю». Думаешь, ты хочешь знать, что мы делаем? — Альвелион ответил коротким и едва сдержанным кивком. — Я думаю, мы разговариваем с одной из Джонсов. Мы — я — как и всегда просим её подумать распродать товар, отдав ей её процент. Пока она продаёт — думаем присмотреть тебе топливо для машины на завтра-послезавтра, чтоб ты поехал в свой думающий Техас думать дальше над тем, на каким хером ты вообще додумался сюда заехать. А по… — мимо разговаривающих прошёл мужчина, безразлично оттолкнув обоих, и поплёлся дальше. — А после — берём то, что осталось с грошей, и идём на блядский Берри-ЮКАМ. Думать. У тебя возникнут какие-то вопросы после озвучивания этого плана, как думаешь? — тот вновь молчал. — Вот и отлично. А теперь присядь, подумай дальше. А я займусь делом. — Делом, — бросил тому в спину парень, на что мужчина обернулся, вопросительно глядя. — Я сказал: делом. Занимайся. Не пинай хуи, — Джонс одобрительно кивнул, вернувшись к своему «делу». Инквизитор нравился ему куда больше, пока был не столько инквизитором. Альвелион же присел на большой ящик для амуниции рядом с лавкой и принялся молча коротать время, наблюдая за толпой и думая о своём далёком доме. Сердце Монреаля оказалась куда более израненным, чем казалось ему даже прошлой ночью или чем мог ожидать вовсе. «Наверное, не зря войну с Крысами называют «войной» с Крысами», — думал он себе, смотря на очередного прихрамывающего к лавке паренька. Куртка того нелепо колыхалась в том месте, где должна была быть правая рука, колыхалась до самого плеча и даже чуть глубже. За ним пришёл ещё заросший старикан — у того была то ли вмята, то ли оторвана когда-то осколком часть лица и даже черепа, так что голова имела неправильную форму подгнившей груши. Побитые, покалеченные или сломленные, они проходили мимо сидящего во мраке лавки инквизитора десятками. Они, с лицами, облаченными в полумрак станции и шрамы, виделись целёхонькому инквизитору призраками страшной, очень жестокой войны; эхом резни, прошедшей здесь когда-то, но так никогда и не ушедшей насовсем. «Приблуда и выродок» — проносилось у него в голове. Но ведь Альвелиону не были чужды эти картины. Он уже видел такое. И видел очень много раз. Ещё во времена того, как он жил у El Muro многие buzos* возвращались с ужасными ранами от мертвецов. После — когда жизнь выставила ему самое сильнее испытание, и он видел самый страшный в своей жизни ужас. Ещё позже — когда Стена рухнула, а люди, защищавшие её и последствия её падения, оставались точно такими же, как и сейчас — люди в Монреале. И ещё позже. Несчастье, в каком-то смысле, было везде разным, но носило оно всегда одно и то же лицо. И на него всем быстро всем становилось всё равно. Калека с одной рукой взял себе запеченного картофеля, воды за последние деньги и, собрав всё под мышку, поковылял прочь. Мужик с пробитой головой растворился где-то в толпе. Среди гама один безногий на «утюгах» грузил пожитки в наплечный мешок к безрукому. «Им ведь… и самим тоже всё равно? Se Fue Como Llegó. Им уже давно не нужно было сожаление». Уже ближе к шести большинство «товара» Эммета и Альвелиона было роздано или вовсе предварительно продан торговцам-соседям. От них — случайным желающим. Забрав свой процент, лавочница радостно передала Джонсу его деньги, пытаясь всё шепнуть на ушко. Джонсу было всё равно. — Эй! — просвистел щелчок пальцев над ухом Альва. — Харэ думающе-падающий самолёт изображать, красавица. Всё сделано. Роз уладит наш вопрос с горючкой завтра-послезавтра. Заодно сторгует всё остальное, что не сторговала, а что понравится — возьмёт себе. Погнали отсюда. — Я не спал, — Альвелион врал, не зная, зачем. Инквизитору было бы непростительно задремать на посту. — Так — задумался просто… Пошли. В полупустых тоннелях хлюпало эхо от разбивающего лужи шага. Двое идущих по полутьме смиренно и почти машинально шагали вперёд к своей цели. Изредка в безжизненных и словно выеденных гигантскими шумами норах приближался шум. Чужой, словно нездешний, он ярким светом надвигался на путников, заставляя их то прижиматься к стенам, то вовсе ложиться на пол — дрезины. Затем же тот шум всё так же монотонно удалялся прочь, вновь делая инквизитору всё то место странным, чуждым и даже давящим. Кажется, он читал что-то о страхе, который раньше называли болезнью — страхе подобных мест. Да… Точно что-то было. — Можешь рассказать больше о том, что происходило этих местах? — голос Альвелиона, усиленный эхом, уподоблялся хрипу чудовища. — Что сейчас здесь? — А ты сам не видишь?.. — Эммет, идущий впереди, говорил сухо и устало. — О чём именно? — О людях… — перед глазами парня промелькнула сотня-другая серых и измученных лиц, что он наблюдал прежде, чем погрузиться в сон. — Я слышал. кхм… от Хортона в Раю. Слышал, что здесь было. Но… Кхм! — хрип и кашель пробежались по стенам эхом из наждачной бумаги. — Не понимаешь? Чего не понимаешь, красавица? — Эммет спрашивал в меру своей искренности. — Почему половина лиц, которые ты видишь в полутьме, похожи на выгнивший забор в псарне? Или почему всем плевать и на это, и на самих себя? — «да» хотел было ответить парень, но выбрал просто промолчать. — Жестокость меняет людей. Особенно — когда к ней привыкаешь. Проблема лиц, что ты видел, именно этом. Война кончилась. Крыс нет. Мертвых нет. И нихера уже больше нет. Только жестокость. И, как и в прошлом нашем разговоре, эти тоже сами себе во всём виноваты, — Альвелион смолчал, ожидая дальше рассказа. Эммет продолжил. — Местные заняли это место двумя крупными группировками уже очень давно и двумя держали. Пока мелкие банды меняли себе лидеров, князьки меняли князьков, несколько людей — трое, считай — они оставались одними и теми же. И эти имели под собой ещё десять каждый, тоже редко меняющих свои лица. Они управляли и объединяли то, что, на самом деле, никогда не было целым, — Ворон ловко перепрыгнул лежащие в темноте доски. Альв споткнулся. — Подумай и скажи, что напоминает. Сейчас эти трое мертвы. Один — уже давно. Двое — год-другой назад. А двадцать оставшихся не могут ни договориться, ни примериться между собой. Оттого их уже далеко не двадцать. Каждый управляет своим кусочком. Каждому что-то нужно. А… А кротовый народец вдруг понял, знаешь, что им наоборот — никто из этих оставшихся и ни за хер, ни нахер. Или нужен, но — только по частям. Часть этого. Часть этого. Часть этого. А объединяющего эти части нет… Так что здесь как раньше всё сейчас. Голодно и холодно. Как и везде. — От этого ты здесь?.. Из-за хаоса? — Джонс не ответил. До конца пути шли молча. *Buzo (исп.) — дайвер, водолаз; прозвище с юга Нового Техаса, данное сталкерам, ищущим удачи за Стеной, так как большинство из них жило исключительно на системах фильтрации воздуха, фильтрах и сменных противогазах всё время вылазки. *** — Четыре уровня… этого? По истечении двадцати одного, Эммет «Ворон» Джонс часа взял с собой Альвелиона туда, где проходил каждый его вечер четверга — на Берри-ЮКАМ, многоуровневую и когда-то даже исполинскую станцию. Соединяя в себе пересечения трёх веток метро, она была глубоким, прочным и очень надёжным символом мощи мира ушедшего. Рельсы и перроны кольцевой оранжевой станции умещались наверху, сразу под подземным торговым центром, жёлтой — ниже всех, оттого больше всех страдая от сырости, зелёной же — между ними. И все они, все переходы между ними, все коридоры, все тоннели, все ступени, были заняты комнатками так или иначе любви. Плотской и грязной словно фанерные перестенки тех самых комнаток, животной и грубой подобно состоянию местных завсегдатаев. Извращённой как шрамы или раны на теле самих «любовников». А, быть может — в шутку, ненадолго — всё же искренней любви. Большинство переходов было сужено более, чем в две трети ради тех целей. Чтобы из фанеры, из досок и штор построить целые ряды уединения, полные охов, ахов, стонов, мольб, криков и визгов. Всего, за что заплатят. — Ага. Вернее, три. Три нижних уровня — бордель со всеми утехами. А там, на верхушке самого Ада — бар! — «Утехами»? Если то, что я видел — это… Недолго протянет ваш бордель. Как мне кажется. — Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! Ворон вёл инквизитора к Берри-ЮКАМ по дуге через жёлтую линию метро, давая последнему насладиться видами всех этажей. Сырые заплесневелые стены давили с одной стороны, пока подгнившие слабые фанеры комнат любви — с другой. Вязко-липкий мусор, валяющийся зачастую у самих комнатушек или забивающийся в поры меж досками. Мыши, прыгающие в тусклом свете от угла к углу. Но главное — запах. Пот, тухлятина, грязь, жир, гарь, любовь и «любовь» — всё будто въелось в тонкие шторы, ведущие в комнаты, осталось на потолке чёрными, а на стенах — жёлто-оранжевыми пятнами. По словам Джонса, то было ещё далеко не худшим состоянием той станции. — Наивность твоя просто поразительна, — перебежчик улыбнулся жёлтыми зубами, кажущимися в грязно-жёлтом свете барных ламп ещё более пожелтевшими. — Думаешь, на грязь кто-то обращает внимание? На запах? Да они же сами его и делают. Недолго — да. Но… — Ах! Ещё! Ещё! Ещё, да! — Эммета перебил активных мужской вопль из одной из комнатушек. — Но активно. И пока хер стоять будет хотя бы у одного пьяницы в этом месте, — кивнул он Ворон на нестройные ряды штор да фанеры, — будет стоять и этот бордель. На верхнем же уровне находился бар «Жаждущий Аид». Единственная, как говорил Альвелиону Эммет, разумная гражданская защита тех, кто половину дня проводил и без оружия, и совершенно не с теми стволами наголо. Как и охрана станции с верхних заколоченных да забетонированных почти наглухо входов, Жаждущий Аид работал всегда. Днём, ночью, в холод или жару — всё равно. Местная монреальская валюта в виде маркированных особым методом гильз принималась там без перебоев, а пол был вечно залит всем от дешёвого пойла и содержания чьего-то прибеднённого желудка до самых выдержанных вин Старого мира и не менее элегантной блевотины тем же вином. Оружие в Монреале было свободным. А среди посетителей довольно часто хватало хороших стрелков. Да и чужаков, привыкших к оружию, наёмников или бывших солдат, припрятанных то тут, то там, было достаточно. За шаткими бочонками-столами или в полутёмных углах, за полуживыми тушами тех, кто ни в устрашение мёртвым, ни в наслаждение живым ствол в руках держать уже не мог, всегда был тот, кто справлялся с тем делом лучше. — Падай куда хочешь, — вывел Эммет Альва на первый уровень, указав на стойку бара, повёрнутую к выходу. — Я сейчас подойду. Вечером того четверга в лёгкой и неприметной мелодии гитары, сбитой высокоградусным алкоголем в крови старого музыканта, утопала целая сотня вязких и нечётких голосов. Мужчины и женщины, подростки и старики были там и приходили за тем, чтобы, в простоте слов, выпить да потрахаться и наоборот. Все они, пришедшие туда, знали: второго такого места, как станция Беери-ЮКАМ, не было более нигде на сотни и сотни миль. Понимали: второго такого дня, чтобы они могли добраться, заплатить и получить то, что желали, может не быть для них самих. Да и второго способа забыть другой — оставленный да разрушенный север, практически лишённый живых людей; его болезненно увядающую и изуродованную послевоенную «жемчужину» с обилием накипи да вони — его тоже не было. Так что, слушая одни и те же приторные песни, промывая кости одним и тем же сплетням и проблемам, выпивая, а потом «возвращая» одну и ту же выпивку за всё теми же самыми столами, все делали там ровно то, что могли. День за днём. Альвелион, сев за случайное место у по-странному пустой стойки, тоже присоединился к общепринятому времяпрепровождению. Сидя в негустом тумане из дыма, он потягивал стакан третьего худшего пойла в его жизни, и старался дышать ровно в том забитом телами подвале. Покачиваясь на высоком стуле, коих в ряду было всего два-три, он с отвращением смотрел на некоторых местных шлюх, коих местные мягко называли «бабочками». С какими-то из них его отталкивали странные пропорции тел, с какими-то — слишком уродливые шрамы. Но вот отвращал от некоторых факт того, что девочки и мальчики, служащие шлюхами и жиголами, спокойно шли своим клиентам в дочери и сыновья. Клиентам не самым старым. — Так… — отвернулся он прочь от засаленного мужика, ведущего под руку полуголую девочку лет двенадцати. — Ты ска… Сказал, что женщина — «одна из Джонсов», — Ворон кивнул. — Что это означало? И не говори, что ты женат. — Не похожу рожей на семьянина, а? — «демон» пил куда быстрее парня и куда энергичнее. — Означало то, что и должно было. Она — Эммет Джонс. — Эммет Джонс? Ха… Твоя «маскировка», а? — Именно, — последовал расслабленный ответ. — Куча Эмметов на любой вкус и цвет. Чего лыбу-то тянешь? Загляденье же! — Да так… «Сам Ворон» ещё и за бабьей спиной прячется… — глотнул он чуть выпивки, поморщившись. — Реально загляденье. — Ой, блядь… Перебежчик и инквизитор сидели прямо посреди у стойки, что была сделана квадратом вокруг бармена с золотым запасом всего и вся. Большинство когда-то магазинчиков десяток на десяток футов были переделаны под более «премиальные» комнатки для выпивки — более уединённые, за вход в кои снималась копеечная пошлина. В центральном же холле уровня-бара был самый сок. Если бы человек захотел увидеть пятьдесят способов соорудить стол — ему стоило бы пойти в тот бар. Если бы человек хотел увидеть пятьдесят жидкостей, которыми эти столы можно было бы залить — ему стоило бы идти туда же. Просыревшие бочки, трухлявые коробки, тонкие словно грань жизни самой шкафы, холодильники, даже армейские ящики, пережившие самые плохие года того города — всё, на что можно поставить стакан становилось стол. А всё, что столом было, собирало вокруг себя троих, как минимум. — Здров!.. — раздался вязкий и притупленный голос какого-то пьяного мужика позади, перекрикивающий затихшего Эммета. — Я ндеюсь, ткая сошная девушка не будет не пртив… моего знакомства. У тя волос!.. Как… Как уголь… чёрный такой и смолистый… как смола. Альвелион, поставив рюмку, встряхнулся. Кажется, вокруг что-то шипело. Только в тот момент, когда он увидел, что то был ворон Ворон, повернувшийся к бармену да смеющийся через зубы, до него дошло осознание, что сладострастные речи алкогольной воронки сзади были обращены к нему. В ответ он повернулся в половину лица, оглядываясь на героя-любовника. Эффекта это не дало никакого. — И одна, и маленькая, и задница ещё… неплохая такая… Да, — между теми словами была даже слишком длинная пауза. На плечо Альвелиону упала худощавая дряблая рука. — Давай мы с тобой пойдём вниз, а ты там мне за мои ком… за слова мои… язычком своим обсосёшь член мой, пошли, а? — Альв молчал. В голове кричала мысль о том, что следовало спрашивать Джонса не о людях, а о том, насколько это нормально — бить в морду с прохода. — Ты, те это… денег у меня только… Мля, не ломайся только — я потом, я… Отс… Инквизитор обхватил руку пьяного ханыги и потянул на себя, прижимая того поближе. Полуживое тело буквально упало парню на плечи, вжимаясь захудалой курткой в спину. Мужчина поддавался на «нежность» даже слишком рьяно — вторая рука легка инквизитору на талию. — Если ты хоть ещё раз заикнёшься про хер в своих штанах, — прохрипел Альвелион тому быстро, но спокойно, — то я сам поставлю тебя на колени и заставлю отсасывать мне прямо здесь, — волосы пьянчуги стали дыбом на голове, а глаза округлились. Он запыхтел и попытался вырваться — бесполезно. — А потом отрежу твои сальные яйца и затолкаю их тебе прямо в глотку, пока не проглотишь. Чтобы ты, блядь, знал, к кому их катить не стоит, хуйло! Только инквизитор отпустил мужичка, как последний тут же вырвался и, не рассчитав силы, упал на пол, ударившись самим задом на смех наблюдавшей за той сценой толпе и, разумеется, Эммету. — Мужик… — хрипел взъерошенный да заросший выпивала. — Ты не это, мужик… Я ж это… того, я!.. — ¡Cortarte la polla no es castigo suficiente! — Альвелион практически подпрыгнул со стула. — ¡Jodido gilipollas! ¡Hombres como tú han sido ahorcados! Y eso era antes, ¡cuando me cagaba encima! — слова его были подобны молниям, от которых пьяный мужик уползал всё быстрее, а толпа смеялась всё громче, хоть и смысл их не понимал никто. — ¡Maldito cabrón! ¡Maldito hijo de puta! ¡Vete a la mierda! ¡Vete a la puta mierda!.. Cabrón, — когда мужик убежал, а зал успокоился, парень устало осел на место. В голове кидались мысли разные, но все они были одинаково странными. — Я б не брал близко к сердцу, — улыбаясь, захрипел Джонс. — Тем более, это даже комплимент. — Комплимент моему затылку, — вытер парень вспотевшее лицо. — Лучше уже молчи. Момент прошёл. Напиток обновился. Время пошло дальше. Зал изредка наполнялся жёстким и острым табачным дымом, что превращал изображение перед глазами в какую-то старую открытку. По задымлённому грязно-сырому помещению, окутанному тёмно-жёлтым светом, то и дело бродили «бабочки», разодетые в даже слишком непривычную и вызывающую для жителя самого жаркого штата США одежду. Они подсаживались за столики, садились на колени, обвивали своим мягким женским теплом или мужским жаром и, казалось, просто очень мило беседовали. Многие из них выглядели немногим красивее любого жителя поверхности. Но многие из них умели говорить лучше. «Как тебе?» — спрашивал невзначай сам Эммет. Альвелион же ничего не отвечал. Его ощущение к той станции было очень схоже с тем, которым на его землях переполнялись к пиву, что превратилось на жаре в безвкусную полутёплую мочу. — Напомни, кстати, — к Ворону по стойке плавно подъехал ещё один побитый жизнью и обитателями станции железный стакан, — ты сам сел за это место? — парень осмотрел свой стул, стоящий вторым справа от стойки к выходу. Ни каких-либо пометок, ни каких-либо особенностей в нём не было, однако чувство подсказывало: Джонсу было на то плевать. — И ты сел первым? — под те слова tsitsimime наполовину перекрыло облачком прожигающего глаза дыма, прилетевшим со столика рядом стойкой. — Я не предлагал тебе выбрать место, ничего такого — ты просто… да? — К чему это? — мужчина молчал какое-то время, будто бы обдумывая, и изредка улыбался со странной иронией в глазах. — Да. — Хорошо, — он отпил добрую половину налитого и глухо ударил стаканом о стол. — Тогда ждём. Совсем скоро сюда подойдёт просто охренеть, какой опасный человек. Но человек уважаемый. Мы выпьем с ним, — в ту же секунду кивок инквизитора сменился недобрыми подозрениями. — Не ссы. Будешь делать всё нормально — выживешь. — «Нормально»? — Ага. По… «По-его»?.. Короче, так, как надо. Как он подойдёт, тебе нужно будет сказать ему… кхм-кхм… «Здоровеньки», — то слово точно звучало не как испанский или английский. — Бред. Что это в?.. — Попробуй повторить, — Альв молчал — напрягать горло зря не хотелось. — Да давай! — Здо… Здор, — произнести, да даже запомнить слово было сложно. — Отъебись. Повторить ему, блядь. — О-о-о. Для «высококлассного, золотого, дохуя прекрасного» уже неплохо. Четыре буквы с двух попыток — половина из твоих и этого не смогла бы. — La mitad de los «míos» te arrancarían las pelotas, cabrón! — рыкнул инквизитор с невероятной чёткостью. — Здоровеньки, — и затем легко выговорил нужное слово. Кажется, горло успокаивалось из-за алкоголя. — А теперь ответь, что это. — Во-первых, сам иди нахуй, — Джонс, казалось, даже не напрягался насчёт испанского. — Соблазнять двоякими фразами будешь мужиков, которые к тебе яйца так или эдак подкатывают. Во-вторых, словно — это приветствие. На одном из его языков, которые он довольно редко использует. Как ты, примерно. Только смотри, не забудь, испаночка. Шуток Виктор не любит, а если всё правильно, то совсем ско… О-о-о… — tsitsimime уставился куда-то в сторону от стойки. — Уже вижу… Ты там спрашивал за стул, да? В общем, испаночка, у меня к тебе деловое предложение — сы… — Вижу, у тебя сегодня интересный гость, пернатый, — раздался хриплый голос издали от стойки. Виктором оказался худощавый и заросший старик. В рубашке, больше похожей на старый джутовый мешок материалом и цветом, изнурённый, с когда-то наверняка кудрявыми тёмно-каштановыми, но теперь же — соломенными грязно-седыми, он передвигался по-странному ровно и чётко для того, кто выглядел так, как будто пил всю свою жизнь. Да и взгляд его… казался инквизитору слишком «разумным». — О, ещё какой гость! Ты бы очень удивился, Вик, узнав о нём побольше. — Я и собираюсь, — старик подсел рядом с Альвелионом, и только потом последний заметил, что ходил знакомый Ворона практически босым — в обмотках. — Тем более, где он сидит. — Где он сидит! — более пафосно повторил Джонс. — И где же он, блядь, сидит?! — парень был раздражён то ли из-за непонимания ситуации, то ли из-за очередного пореза, выжимая последнее из своего голоса. — И что это, всё-таки, был за язык? — Джордж! — громким голос Виктора походил на бравый крик настоящего пропитого самой жизнью pendejo, но вот акцент делал гласные чуждо-грубыми, а согласные на их фоне — мелодичными. — Водки! За знакомство хлебнем. — Да, кстати. О знакомстве. Приветствие? — посмотрел Ворон на Альва. Альв выбрал промолчать. Тем более, что его собственные вопросы всё равно оставались без ответа. — Скучный ты — пиздец. Джордж!.. В общем, красавица, есть одно простое правило. Правило для каждого четверга. «Любой, кто займёт в четверг второе место справа от входа будет вынужден выпивать с живым мертвецом до тех пор, пока один из них не упадёт без сознания». А живой мертвец в правиле — улыбнулся Ворон, — так это я. — Отказ? — Смерть, — провёл пальцем по лезвию ножа. — Как и поражение — победивший в праве отнять жизнь проигравшего. — Ага… Отличное правило. И игра. Ох… Охренительные, если я правильно понял, — алкоголь в крови то ли прибавлял смелости, то ли развязывал язык. — А как до них должны догадаться они? — обвёл Альв рукой зал. — Благодаря одному очень известному языку, конечно же! Джордж, сука! — парнишка, и без того торопящийся так, будто от того зависела его жизнь, немного дёрнулся от неожиданности и принялся максимально правдоподобно делать вид, что ускорился. — А что же насчёт «я говорил», то я говорил тебе, испаночка, что единственное, что нужно твоему напряжённому мозгу, это нажраться, пристрелить какую-нибудь суку и потрахаться. У тебя есть возможность для всех трёх пунктов сегодня. Вернее, как… — откинул перебежчик зачем-то накидку, обнажая себе руки. — Ты мне должен жизнь, так что, если выиграешь, то просто останешься при своём, а нет… — С чего взял, что я буду «играть»? Я ведь могу просто взять и встать со… Альвелион поднялся отодвинул стул, уже готовый подняться с места, но вдруг что-то щёлкнуло стальным щелчком, и в один миг лезвие, что только что было у Альва в кармане, оказалось у его же шеи. Ни сообразить, ни, тем более, заметить, он ничего не успел. Бармен — молодой светловолосый парнишка, застыл в привычном для него напряжении, просто наблюдая за вполне перспективной завязкой резни в его баре. Однажды на Сходке наёмников — обычном для Чёрного Золота мероприятии, что оно же и устраивало ради поиска новых талантов — Альвелиону посчастливилось услышать довольно интересную фразу: «Если у тебя нет с человеком хотя бы доверительных отношений — не подставляй к нему нож без намерения тут же прирезать». За последние два дня нож бывал у его горла уже третий раз. Пускай два из них и были лишь угрозами от tsitsimime, но били куда сильнее третьего. Они попросту лишали чести инквизитора, лишали уважения. Тем более, подставляющий оставался жив и цел. Что это, получалось, любой «выродок» может просто подходить и угрожать инквизитору одного из Одиннадцати?! И даже музыка да шум в баре, что не стихи ни на секунду — даже они, казалось, просто издевались своей несерьёзностью к увиденному. Неужели всем было плевать?! — Потому что у тебя нет выбора, — резко посерьёзнел демон. — Если не хочешь проверить свою скорость в тот момент, когда мои просто угрозы перестанут быть просто угрозами, — к своей чести, Альвелион понимал, что уже очень давно хотел это проверить — насколько быстр демон относительно человека в бою, но вот с другой, к той же честности, он помнил, что даже не заметил того, как нож из его же кармана оказался у его горла. — Я уже сказал, — оглянулся Ворон на Виктора. — Это правило. — В любом случае, мы ж угощаем. А я ж — я присоединюсь, — старик Эммета хлебнул водки и даже не поморщился. — И — на твою «сторону», разумеется. — «На твою сторону», — пробузел Джонс. — Мог бы хоть раз сделать мне одолжение и… — но стоило тому отвернуться на собеседника, как парень схватил свой нож за само лезвие близь основания ручки и замер. Он чувствовал, что сталь жгла его ещё свежие раны огнём, однако также прекрасно понимал: если не ёрзать ладонью, то даже перевязи то лезвие не прорежет. — Либо режь… — он старался подбирать слова так же тщательно, как держал нож, — Либо не подставляй блядские лезвие к моему горлу! Обмудка кусок! Я тебе не!.. — Тогда не пытайся встать и выйти отсюда, — на tsitsimime не было и тени от улыбки. — Правило есть правило. Уважай. Если хочешь того же уважения, — нож, при этом, Джонс держал всё так же сильно. Виктор же, не дожидаясь бармена и не говоря ничего, молча поставил к Альвелиону свой собственный стакан. Что-то в глазах старика говорило, что лучше просто согласиться. Тем более, если хорошо подумать. — Некоторые уже пытались сделать так же, как ты, — продолжал Эммет. — Все они стреляли хуже меня. Можешь себя проверить. Либо смелый и выносливый… — Либо мёртвый? — Да. Либо трусливый, но очень, очень быстрый. «Бред какой-то… — пронеслось в голове Альвелиона, когда он глядел то на измазанного да побитого жизнью старика перед собой, то на tsitsimime. Те двое, казалось ему, не могли иметь вообще ничего общего. Кроме алкоголизма. — Не удивлюсь, если всё это «правило» Джонс вчера же и придумал. Дважды упоминал о том, что мне нужно напиться, мы приходим в место с алкоголем, а тут на — я сажусь прямо «на вот это самое место в этот самый день». Удобно. И наивно… Но не похоже, чтобы он шутил. А всем остальным, — обвёл он глазами зал, — похер. Было бы действительно забавно сдохнуть, не желая напиться. Любому из нас». — Подытожим, — сухо начал Альв. — Каждый из нас, профессионалов, пьёт одинаково от текущего состояния, следуя твоему «правилу». На моей стороне будет ещё один человек. В случае поражения, ты не теряешь ничего. А я, судя по моему союзнику, вообще не проиграю. Правильно? — парень чувствовал, как жар проходит по всему его телу. — Это шо, он меня изворотливо алкашом обозвал? — Правильно?! — Вроде того, Вик, — Ворон смотрел на Альвелиона холодно и даже пофигистично — так, будто ему было всё равно, принимал инквизитор традицию или думал, что всё то было ложью. — И да, красавица, всё правильно. Что ответишь, раз все всё уже поняли? — Что, должен тебе я жизнь или нет, в следующий раз, когда лезвие окажется у горла одного из нас, только один и уйдёт живым из такого разговора. Заебал, — Джонс впервые улыбнулся. — Что же до твоего правила, — взял он стакан в руки. — Поехали. Здоровеньки, деда, — кивнул он к Виктору. — Опа-па! Ну тогда!.. — в руку пошёл второй стакан. — Будьмо! *** Металлический стук и лязг пустой тары — пожалуй, этот звук действительно был единственным, что Альвелион чётко различал глубокой ночью по прошествии нескольких часов. Самогон, бурбон, наливка, настойка, просто пойло — они пили так, словно то был их последний день на этой земле. Стакан за стаканом, теряя вкус и ощущение объёма выпитого. Стакан за стаканом, не замечая ни времени, ни откровенности собственных слов. Счёт той таре, что тройца собрала у себя на столе, потерялся ещё после первых полутора часов. А вот спустя шесть… — …и, кроче, прикинь… — рассказывал Ворон Виктору об очередном своём похождении к Картрайту. — Сидим же мы дальше… Бдим… «суда», значит, своей ждём… Дери его… И хуяк — откуда ни возьмись появляется вот этот! Тот! — ткнул он на парня. — И говорит: «Звать меня Лиам»!.. — Х… Хуйня… — еле выговаривал всё таким же спокойным, но отвратным голосом Альвелион, пытаясь сфокусировать покосившийся взгляд на каком-то из заблёванных столов в тёмном метро. — Не так всё… было! Джордж принёс очередные стаканы, полные местного пойла, и принялся собирать старые. Инквизитор глядел по сторонам, явно уверенный в том, что понимал, куда и на что смотрит, однако в реальности отличить одну сторону от противоположной получалось с трудом. Куда он ни глядел — вокруг были те же разбухшие лица, те же шлюхи и тот же способ забыться в полутьме — строгий, но дешёвый. Как и обычно, развесёлое и в треск пьяное мужичье, собравшееся за столами, соседствующими со стойкой, то и дело ставили ставки на «победителя», пока самые щедрые ещё и не забывали оплачивать выпивку и себе, и «игрокам». Приобняв за талии да задницы местных бабочек сальными пальцами, они с интересом да зловонным запахом гнилых зубов наблюдали за тем, как понималось инквизитором, рутинным шоу. Смотря на обросшие грязными бородами туши, Альвелион думал, что лишь легко скалиться в отвращении, думая о том, что полубухой дряхлый боров будет делать с тем мальчишкой, что уже несколько часов сидит у него на коленях, елозя бёдрами. На самом же деле, и его оскал, и его взгляд выражали пьяную ярость настолько, что рисковать и выдерживать игру глазами с ним никто не желал. — …Тихий седня четверг, Коттон… Или… Кто ты там в этот четверг, пернатый? — Джонс отмахнулся и промолчал. — Ну и… А… А тогда как… — Виктор допил свой стакан, отдав бармену. — Как звать-то его тогда? Он же щас прибьёт кого, а кто его зашибёт — что потом на могиле писать?.. — смотрел насмешливо Вик на ярость, закипающую в инквизиторе. — «Лаям» там он чи?.. — О-о-о-о-о-о! Не! Ебать, не! Ты охренеешь! Слушай… — Мужчина чуть приблизился и помолчал пару секунд, давая настроиться то ли своему языку, то ли собеседнику. Глубоко вдохнув, он закатил глаза, словно вспоминая сложнейшую мантру жизни своей, а затем, почти засыпая в процессе, протараторил на выдохе шёпотом. — Альвелион, — старик таращился на Эммета опустевшими глазами, так что перебежчик решил предпринять ещё одну устрашающе рискованную попытку. — Аль-ве-ли… он. Альвелион!.. Вот, он. Вот… — Хм… Блядство та розпуста… Аль-ве-лей… Уаль-ви-лей… У, сука! «Альв»! Просто, ебать его усы, Альв! — и сам Альвелион, и Эммет, поняли не больше в той речи, чем одно слово «Альв». — Вийобуються з іменами, наче нормальних вже нема. — Виктор… Да ты — гений! Выпьем за это! Я его стохре… двестихренадцать раз! А ты!.. Ты!.. — Гений — тот, кто придумал ему это имя. Такое ощущение, что ему его давал какой-то шепелявый, криворожий… — заслышав то, парень тут же отбросил стакан и замахнулся на Вика, что было сил. Но всё, на что его хватило — это медленно вытянуть руку на всю длину вперёд и осесть на стойку. — Не смей, — приказным тоном буркнул он, уткнувшись в собственное плечо. — Я тебе… Тебя… Уёбки… Поборники ебучие, — окинул он зал плывущим зрением из-под плеча. — У-блю-дки!.. — Э-э-э, — Эммет без особых усилий подтянул за ворот собеседника. — Рано помирать. — Я и жив!.. «Эммет», «Калеб», «Коттон», «как-тебя-ещё-блядь-там»… Заебёшь… Альвелион! — своё имя даже в таком состоянии парень выговаривал с потрясающей чёткостью. — И не стыда… Сты… В этом ёбаном сборище!.. А ты!.. Хер тебя знает… — «демон» со стариком обменялись взглядами. Каждому, в какой-то мере, тема была близка. — Вы… Ё… Ёбнуться можно… — Чую опять старый рассказ, — вновь надпил Вик. — Рассказывай! — тут же буркнул Альвелион. — Тебе-то хер ли рассказывать, красавица? Лыка не вяжешь, — Альвелион поднялся, серьёзно посмотрев на собеседника. — Рассказывай давай, пернатый. Один хер видно, что рассказать тебе хочется, — Эммет чуть оскалился, допив очередной стакан. — Ну, хер ли… Штука в том… Нет у меня… нужды в настоящем имени. Даже «Эммет» — та херня, что есть для всех — не настоящее оно. Слушаешь, испаночка?.. — Альв вновь осел на стойку и, крепко сжимая стакан, думал, что кивнул положительно. — Когда я здесь оказался впервые, в этом ебучем баре… Блядь, мне уже было так побоку — ты бы знал! На ваще… Всё вообще… Что это ваше блядское имя? Просто привязанность… Очередной… способ ёбаного обращения к ещё не выгнившей куче мяса, — Альвелион хотел буркнуть что-то между «опять заладил» и «иди нахуй», но не вышло. — А мне… Так оно осточертело. Так заебало. И я… И всё, что было связано с этим именем. Стремления все, всё… И попытки, и старания… Всё ж было таким обманом. Такой жалкой тягой… к чему-то даже, блядь, не хорошему — просто!.. — Вик пил и не перебивал, пускай и слышал то не в первый раз. — Но всё оказалось пиздежом. И то имя, и всё, что за ним следовало. И хорошее — вовсе не хорошим… Как с шестерёнкой, думающей, что она крутиться сама по себе… — К чёрту её, — буркнул Вик. — И всех их. — Именно. Я ж… И… Когда первый раз я пришёл сюда… «Лучше быть никем. Лучше быть полностью потерянным в этом грёбаном Новом мире, чем тем, кого я видел в зеркале», — он залпом выпил почти весь стакан. — Понимаешь?.. — Альв машинально промычал утвердительно. — «Я — Лост… И я буду водку». Это то, что я сказал… вон ему, — кивнул он в сторону бармена. — Когда я пришёл сюда в первый раз, я так и сказал ему… И всем им… В рот бы они все ебались, — окинув зал и оглянувшись, «Эммет» увидел, что его собеседник вовсе не подавал признаков сознания — вновь упёршись в своё же плечо, заваленное на стойку, Альвелион с полуоткрытыми глазами пялился куда-то в темноту своей одежды и бубнел что-то себе под нос. — Не знал, шо кто-то умеет пить хуже тебя. Хотя чего ж ждать, пернатый. Твои рассказы — как колыбельная, когда ты под мухой. Глаза не слепит пока? — Не строй из себя ебучую мамочку, Вик, — оскалился Эммет, хотя глаза его действительно потихоньку косели и выходили из-под контроля. — Не идёт тебе. — Я и не… Ну, и похрен, — старик повернулся к стойке и, выровняв спину, принялся пить. — Чудаковатый ты какой-то, как вернулся. И даж с этой лыбой твоей… грустный какой-то, что ли? И не пизди тут. Про Картрайт обмолвился всего парой слов и? Такой: «Нормально», — шо, ебать, девять лет туда возвращаться для того, чтобы?.. Я же… — …не знаешь нихера, — дополнил за него Эммет. — Будешь говорить о том, что всё понимаешь? Как? Ты же, сука, не вылазишь со дна бутылки. Как, а? Как вообще можно?! Ёбаный лицемер! — прорычал он на весь зал. — Отвечай!.. Но Виктор молчал, пялясь на всё то же дно стакана. Увидев, что ярость вновь брала в нём верх, Эммет «Ворон» Джонс, остолбенел на миг, запнувшись. Его обида, его злость на мир за то, что всё получилось так, как получилось, снова уходила совсем не в то русло. Впрочем, как и всегда. — Прости, — старик слабо кивнул, не говоря ни слова. — Я, вроде, привык уже… Привык быть один, — осел на место Ворон. — Всё равно было, если вокруг все… Если вообще… Но когда я сжигал его тело… — почерневший труп Нея Зильбера стоял перед глазами, тлеющий в костре, окружённым снегом. — Когда я видел… Я впервые подумал, что, наверное, это неправильно. Что, быть может, всё это идёт как-то не так… — Да. Оно так каждый раз… Я, може, и хотел сказать, что понимаю… Но не хотел сказать, что тебе от этого будет лучше. Наверное, я бы больше сказал, что это… Шо… Вот, знаешь, пернатый. Вот, умрём мы завтра с тобой, да? От, чего хочешь, то и делай, но бежать некуда, — развёл он руками. — А послезавтра начнётся ещё один день у таком же самом метро. Те ж люди, те ж столы, бармен, шо вечно не доливает доверху — всё ж… такое ж самое. Ни панихиды тебе, ни проводов, ни даже слёз. Некогда им. Но этот момент — он завтра. И вот так твоё… одиночество, я б сказал — оно ж тоже, вроде, было с тобой, шло вперёд и идти дальше будет. Только оно не пришло пока. Не полностью, — кивнул он сначала на Альва, потом — на себя. — И хотя бы за это! От… за одно это! Но стоило бы порадоваться — чтоо ты смог… не быть мной. Я ж… Я ж всегда был слишком слаб, чтобы вылезти наверх. Из этого стакана. Какое-то время продолжали пить в тишине. Ворон глядел по сторонам и прекрасно понимал, насколько ему — убийце, играющим в рулетку ради забавы каждую неделю, были рады в том месте. «Мни себя кем хочешь, но от мира ты неотделим», — вспоминал он раз за разом слова парнишки. А мир… да что он понимал? Понимал ли что-то вообще?.. Наверное, нет. Наверное, людей в тот вечер, как и во многие зимы, волновало только одно: наверху на них движется холод и снег, а внизу можно праздновать победу одного выпивающего тела над другим уже храпящим. Так что ради себя… они бы перетерпели кого-угодно. Но — не более. — Ты, кстати, так и не представился сегодня, — вдруг окликнул того старик. — Просто подумал, что в этот раз это что-то важное, раз ты решил потянуть время. Перебежчик вновь ухмыльнулся, смотря в пустоту. «Мир»? О чём вообще может идти речь, если единственный, кто хоть более или менее поддерживает с ним связь не ради выгоды и понимает его голову — это пропитый жизнью старик? Мир и не хочет понимать или знать. Пока не заставишь. — Это да, Вик. Это да… Позже расскажу, что там по чём, но да. Коротко говоря: один… Одна причина не быть тобой… у меня всё ещё есть. Эй, Джорд! — подозвал он к себе парнишку-бармена. — Есть к тебе просьбочка, — парень навеселе подошёл к «демону», протирая опустевшую тару. У него действительно был хороший день. Хороший четверг, по крайней мере — ни шоу, ни крови, только гильзы. — В общем… сшай! — но вдруг tsitsimime схватил парня за шиворот. — И сшай внимательно!.. Как слушал и вслушивался несколько часов в мой… пьяный пиздёж. Я хочу… Ты же слушаешь, да? — светловолосый и худощавый бармен испуганно кивнул. — Хорошо. Я хочу, чтобы каждая собака в этой помойной затраханной во все дыры яме, каждая сволочь с ПТСР-ебанцой в голосе и на голове!.. Все, блядь, вообще, кто только могут тебя знать!.. Услышали от тебя. Что в каждый следующий четверг… Здесь! За этим же самым местом! Можно будет найти человека. И имя ему — Уильям из Джонсборо.