Всадник на чёрном коне

Неделю спустя

В сырой и мрачной темнице, где сырость, казалось, пропитывала сами стены, а тусклый свет факелов едва рассеивал тьму, Силахтар-паша стоял перед скованным цепями Святым отцом Лоренцо. На лице Силахтара, обычно спокойном и сдержанном, играла тень раздражения и нетерпения. Он смотрел на Лоренцо, словно на диковинного зверя, которого никак не удавалось укротить. Лоренцо, одетый в простую рясу, словно поглощенный молитвой, сидел на каменном полу, его глаза были закрыты, а губы шептали слова на латинском, которые Силахтар не понимал. В его присутствии ощущалась какая-то незыблемая сила, словно перед Силахтаром был не пленник, а дух, который не поддаётся человеческому контролю. — Меня интересует всё, что тебе известно, о местонахождении Эфенди-хазлет-лери и о тех, кто с ним связан, — сказал Силахтар, и его голос, звучал, жестко и требовательно, — Где он прячется? Лоренцо, не открывая глаз, продолжал молиться, словно не слышал слов Силахтар-паши. Его губы шептали молитву, словно мантру, которая ограждала его от этого жестокого мира. — Довольно этих бессмысленных бормотаний, Лоренцо, — проговорил Силахтар-паша, его голос звучал резко и жёстко, — Ты думаешь, что твои молитвы спасут тебя от меня? Он снова взмахнул рукой, и стражники подняли Лоренцо выше, так, что его тело повисло на цепях, и он начал задыхаться. Его глаза открылись. Лоренцо посмотрел на Силахтара, и в его взгляде не было ни страха, ни отчаяния, а лишь спокойствие и смирение. — Я ничего не скажу тебе, — прохрипел Лоренцо, и его голос звучал слабо, но в нем не было и намека на страх, — Я лишь молюсь за спасение моей души, и за души тех, кто меня мучает. Силахтар-паша, опешив от такого ответа, отпустил его плечо и отступил назад. — Ты смеешься надо мной, старый пёс? — прорычал он, его голос дрожал от гнева, — Ты думаешь, что твои молитвы помогут тебе избежать наказания?! — Я молюсь за тебя, сын мой, — произнес он, его голос был тихим и мягким, — Я молюсь за твою душу и за твоё спасение. Силахтар-паша, не в силах больше сдерживать свой гнев, ударил Лоренцо по лицу. — Я не понимаю, зачем ты это делаешь! — раздражённо крикнул он, — Зачем ты пришёл в наш город? Зачем тебе этот Эфенди-хазлет-лери?! Я знаю, что ты что-то вместе с ним замышляешь! Лоренцо, слегка улыбнувшись, вновь закрыл глаза и продолжил свою молитву. — Я лишь выполняю волю своего Господа, сын мой, — произнес он, — Я пришёл в этот мир, чтобы нести слово Божье. Силахтар-паша, тяжело вздохнув, вновь приблизился к Лоренцо и, наклонившись к его лицу, прошептал: — Ты будешь говорить или нет? — спросил он, его голос был полон угрозы, — Ты назовёшь мне имена. Ты расскажешь мне о своих планах, или я заставлю тебя страдать так, как никто ещё не страдал. Ты меня слышишь, червь? — прорычал он, его голос был полон ярости, — Ты будешь говорить со мной или ты хочешь, чтобы я заставил тебя? Лоренцо, открыв глаза, посмотрел на Силахтара-пашу, и его взгляд был полон спокойствия и сострадания. — Я скажу об этом только Султану Мураду, — ответил он, его голос был тихим, но твердым, — Я не доверяю никому, кроме него. Силахтар-паша в бешенстве отступил от темницы, чувствуя себя беспомощным перед этим молчаливым и спокойным пленником. Он понимал, что Лоренцо не собирается говорить, и что ему придется прибегнуть к другим методам, чтобы узнать правду об Эфенди-хазлет-лери и планах этого странного святого отца.

***

В узком, полутемном коридоре дворца Топкапы, где тени от факелов плясали на стенах, словно демоны, Осман, одетый в простую, невзрачную одежду слуги, словно тень, выскользнул из-за колонны. Он заметил, как Силахтар-паша, с величественной осанкой и гордым взглядом, проходил мимо, и его сердце забилось с бешеной скоростью. Это был его шанс. Осман, глубоко вздохнув, набрался смелости и, слегка склонив голову, обратился к Силахтар-паше тихим и почтительным голосом. — Господин паша, — заговорил Осман, голос его звучал неестественно высоким и хриплым, — Позвольте мне обратиться к вам. Силахтар-паша, остановившись, смерил Османа холодным взглядом. Его лицо, обычно каменное, сейчас было искажено смесью раздражения и отвращения, недовольно покосился на Османа. Неделю назад это был бывший султан, а сейчас — прислуживающий ему раб. Этот Зелиль надоел ему до ужаса. — Чего тебе нужно, Зелиль? — спросил Силахтар-паша, его голос был резким и властным. — Говори быстро, у меня нет времени на пустую болтовню. Осман, не поднимая головы, слегка улыбнулся, его глаза хитро блеснули в полумраке. — Силахтар-паша, — заговорил слуга, голос его звучал неестественно высоким и хриплым, словно соскобленный с песка, — Ваша рука… Она рассказывает историю, полную… перемен! Сжав в потных руках потрепанный жёлтый платок, Осман изображал из себя хироманта. — Что за чепуху ты несёшь, Зелиль? — рявкнул Силахтар-паша, скривив нос. — Не видишь, что я занят? Можешь ли ты, наконец, перестать лезть мне под ноги со своей… своей… «хиромантической» ерундой? Осман, не замечая раздражения в голосе Силахтара-паши, продолжал свой странный ритуал. Он разглядывал руку Силахтара-паши, словно вглядываясь в тайные письмена звёзд. — Посмотрите, Силахтар-паша, — прошептал он, понизив голос почти до шёпота, — Здесь линия… победы! Но… есть и линия… незавидной судьбы, которая, увы… зависает над вами, словно… недовольный халиф! Осман, не обращая внимания на его гнев, схватил его за руку и начал внимательно рассматривать ладонь Силахтара-паши. — Ого-го! — протянул он, его глаза расширились от мнимого удивления, — Я вижу линию любви, она извилиста, словно горная река! А вот линия богатства, она прямая, как стрела! Но здесь… — он наморщил лоб, словно решал сложнейшую математическую задачу, — Здесь я вижу, что вас преследуют невидимые слоны! Силахтар-паша закатил глаза. — Слоны, Зелиль? — прошипел он, его голос был похож на закипающий чайник, — Слоны?! Это просто верх идиотизма! Послушай меня, колдун. Если ты ещё раз подойдёшь ко мне с этой своей хиромантией, я тебя лично отправлю к твоим слонам на Луну! Ты меня понял?! — Но-но, господин, — Осман покачал головой, словно старый мудрец, — Слоны — это не простые слоны, это космические слоны! Они несут на своих спинах судьбы людей, и они очень недовольны вашим отношением к ним! Силахтар-паша отвернулся от Османа и, сжав кулаки, стремительно зашагал прочь. Он надеялся, что, оставив этого сумасшедшего колдуна позади, он наконец обретёт покой и сможет забыть об этих абсурдных слонах, проклятиях и йогуртовых ритуалах. Но не тут-то было. Осман, словно назойливая тень, последовал за ним, его шаги были легкими и почти бесшумными, а его бормотание про космических слонов, казалось, преследовало Силахтара-пашу, словно проклятие. Силахтар-паша ускорил шаг, почти перейдя на бег, но Осман, словно демон, все равно следовал за ним, не отставая ни на шаг. Он шёл, как привидение, и в его глазах горел какой-то безумный огонь. Силахтар-паша уже чувствовал, что его здравый рассудок медленно покидает его. Силахтар-паша неожиданно остановился, и его лицо исказилось в гримасе раздражения. — Зелиль! — прорычал он, его голос был похож на рык разъярённого медведя, которого кто-то разбудил посреди зимы. — Сколько раз я тебе повторял, чтобы ты оставил меня в покое! У меня нет времени на твою галиматью. И я не верю в эту чушь про хиромантию! Осман, как ни в чем не бывало, подскочил ближе и, заглянув Силахтару в глаза, радостно закивал головой. — Но ведь вы же избранный, господин! — с восторгом проговорил он, — Вы должны научиться управлять слонами! Это ваша судьба! Силахтар-паша, понимая, что с этим безумием нужно что-то делать, резко обернулся, оглядывая коридор в поисках хоть какого-то спасения. И, о чудо, в конце коридора, словно маяк во тьме, он увидел Кеманкеша-агу, другого верного телохранителя Султана Мурада IV, который, как всегда, стоял с непроницаемым лицом. — Кеманкеш! — завопил Силахтар, его голос был полон отчаяния, — Подойди сюда, быстро! Кеманкеш-ага, привыкший к странностям дворцовой жизни, но никогда не сталкивавшийся с таким уровнем абсурда, с невозмутимым видом подошёл к Силахтару. Его лицо, как всегда, оставалось непроницаемым, но в глазах читалось легкое недоумение. — Что случилось, Силахтар-паша? — спросил он, его голос был ровным и спокойным. Силахтар-паша, схватив Кеманкеша-агу за руку, с облегчением выдохнул. Он повернулся к Осману и ткнул пальцем в сторону Кеманкеша. — Зелиль! — приказал он, — А теперь покажи своё мастерство хиромантии этому господину! Предскажи ему его судьбу! Осман, радостно закивав головой, подскочил к Кеманкешу, его глаза горели от восторга. — О, господин, ваша рука! — воскликнул Осман, — Я вижу тайны, сокрытые в линиях вашей судьбы! Кеманкеш-ага, который до этого момента наблюдал за происходящим с легким недоумением, теперь смотрел на Силахтара-пашу с явным подозрением. Его лицо оставалось непроницаемым, но в глазах мелькнуло какое-то странное выражение, напоминающее смесь любопытства и отвращения. Осман, не обращая внимания на реакцию Кеманкеша, схватил его за руку и начал ее рассматривать, что-то бормоча себе под нос. — Ого-го! — воскликнул Осман, — Здесь я вижу воинскую доблесть! Я вижу храбрость! А вот здесь… — он наморщил лоб, — Здесь я вижу… гневный баран, который гонится за вами, потому что вы украли у него его волшебную морковку! Кеманкеш-ага, который был готов к чему угодно, кроме этого, замер на месте, его лицо стало еще более непроницаемым, чем раньше, а в глазах появилось выражение полного непонимания и откровенного ужаса. Силахтар-паша, воспользовавшись замешательством Османа, отпустил Кеманкеша, и, не говоря ни слова, убежал, словно от него сбегает сам дьявол. Кеманкеш-ага, оставшись наедине с Османом, который продолжал что-то тараторить про баранов и морковки, лишь печально вздохнул. Он был готов к любым трудностям, к любым боям, к любым заговорам. Но к этому… он не был готов.

***

Силахтар Мустафа-паша, тяжело дыша, словно бежал не от людской толпы, а от разъяренного зверя, ввалился в покои султана. Его лицо, обычно спокойное и невозмутимое, было искажено. Он словно пытался втиснуться в узкую щель между двумя огромными, тяжёлыми дубовыми дверями, отчего его плечи были сжаты, а фигура казалась еще более компактной. Вместо привычного, сдержанного поклона, он лишь судорожно склонился, едва не упав на пол. В дверях покоев Султана Мурада IV, Силахтар-паша замер. Воздух, густой от аромата благовоний и напряжения, висел над ними, словно тяжелый туман. Вместо привычного одиночества, покои Султана заполнял другой человек — Шехзаде Баязид. Они обсуждали что-то важное, судя по напряженным лицам и перекидываемым репликам. Султан и его брат повернули головы в сторону Силахтара, и их взгляды скользнули по его напряженному лицу. Они с интересом наблюдали за его движениями. Силахтар Мустафа-паша, с трудом сдержал свой гнев, и он понимал, что ему нужно сохранять спокойствие не смотря на своё смятение. Султан Мурад IV, устремив свой острый взгляд на Силахтара-пашу, невозмутимо, даже насмешливо, произнёс: — Силахтар-паша, кажется, ты сегодня встретил на своём пути не только придворных, но и дикого медведя? Что за зверь так тебя напугал, что ты явился ко мне в таком состоянии? Шехзаде Баязид, хихикнул, прикрывая рот ладонью, и он, взглянул на Силахтара, с лукавой усмешкой. Его глаза, горели от любопытства, и он, наслаждался этой ситуацией. Силахтар-паша, обычно невозмутимый и собранный, выглядел сейчас так, будто убегал по лесу от разъяренного медведя. Его лицо, обычно спокойное и уверенное было искажено от того, что он с трудом сдерживал ответный гнев. Десятки раз сегодня он отгонял назойливого слугу Зелиля (Османа), который по странному стечению обстоятельств, стал его слугой. — Мой повелитель, — произнес Силахтар, и его голос, прозвучал, с твердостью, хоть его, и переполняли чувства, — Я пришел доложить Вам о допросе Святого отца Лоренцо. — Лоренцо? — переспросил Султан Мурад, и его брови слегка нахмурились, — И что он тебе рассказал? Или же это он умудрился вывести тебя из себя? Султан усмехнулся, заметив, легкое раздражение в тоне Силахтара. Он понимал, что его оруженосец чем-то обеспокоен и решил подшутить над ним. Он прекрасно понимал, что Силахтар обычно невозмутим, и это было странно видеть его в таком состоянии… Шехзаде Баязид хихикнул ещё громче, и он взглянул на Силахтара с неподдельным любопытством. Он понимал, что происходит и наслаждался этой маленькой сценкой. — Этот Святой отец, — продолжил Султан Мурад IV, и его голос звучал с лёгкой насмешкой, — Наверное, задал тебе не мало головоломок, раз ты такой взволнованный. Ты же не боялся его, Силахтар? Оруженосец Падишаха сжал челюсти, и его глаза сверкнули гневом. Он понимал, что Султан, всего лишь шутит, но ему было не смешно. Его раздражение от «Зелиля» и его галиматьи, наложилось на неудачный допрос и насмешки султана. — Нет, мой повелитель, — произнес Силахтар, стараясь сохранять спокойствие, — Он лишь отказался отвечать на мои вопросы и сказал, что всё расскажет только Вам. — Хм-м, — протянул Султан, и его усмешка, стала ещё шире, — Значит, он считает меня более достойным собеседником, чем тебя? Я польщен. Падишах посмотрел на Силахтара с лукавым выражением лица и не смог сдержать улыбки. Он наслаждался замешательством своего оруженосца и наслаждался тем, что ему удалось вывести его из равновесия. Силахтар глубоко вздохнул и постарался успокоиться. Он понимал, что сейчас не время для проявления эмоций, и ему нужно было доложить Султану обо всем, что произошло. Он проигнорировал насмешки султана и начал говорить. — Лоренцо сказал, — начал Силахтар, его голос звучал теперь, более спокойно и официально, — Что он расскажет обо всем только Вам. Лично. И что он не скажет ни слова никому другому. Султан Мурад IV перестал улыбаться. Его лицо приняло серьёзное и сосредоточенное выражение. Он почувствовал, что дело принимает серьезный оборот и что Святой отец Лоренцо действительно что-то скрывает. — Значит, он бросает мне вызов, — произнес Султан, и его голос звучал теперь холодно и жестко, — Что ж, я принимаю его вызов. Если он хочет поговорить со мной лично, то приведи его. Я готов его выслушать. В его глазах загорелся темный огонек, и его губы изогнулись в зловещей усмешке. Он предвкушал предстоящий разговор, и его садистская натура ликовала от возможности помучить своего противника. — Приведите его ко мне, — сказал Султан, и его тон был приказным и не терпящим возражений, — Немедленно. Я хочу услышать, что он, так долго скрывал. — Слушаюсь, мой Повелитель, — ответил Силахтар, и его голос звучал с подобающей почтительностью, — Я немедленно, исполню Ваш приказ. Он склонил голову и сделал низкий поклон, и его сердце, бешено колотилось в груди. Он понимал, что ситуация выходит из-под контроля и что ему нужно действовать более решительно. Он понимал, что Султан жаждет разговора с Лоренцо и что он не остановится ни перед чем, чтобы вытащить из него всю правду…

***

На оживленных улицах Стамбула, где толпились торговцы, ремесленники и просто прохожие, Кеманкеш-ага и Килиндир-ага прогуливались, словно два контрастных пятна в этом шумном хаосе. Кеманкеш, с его мощной фигурой и серьезным взглядом, излучал уверенность и силу, а Килиндир, с его худощавой фигурой и хитрым выражением лица, казался его полной противоположностью. Должность Чавушбаши Килиндира-аги, правой руки могущественного Давуда-паши, была воплощением скрытой, но ужасающей силы. Он стоял на вершине власти, контролируя многие военные сферы и его влияние простиралось далеко за пределы Топкапы. Килиндир-ага был тенью Давуда-паши, бесшумной и устрашающей. Его слово было законом, а его взгляд, ледяной и проницательный, проникал в самые потаенные уголки душ. Он был предан Давуду-паше, безраздельно, и выполнял лишь его приказы. Остальные дела дворца его не касались, хотя он часто появлялся в Топкапы по поручениям Великого Визиря. Все, кто его знал, испытывали перед ним страх и уважение, граничащее с ужасом – Килиндир-ага был известен своей жестокостью и садизмом, выросшим из его прошлой жизни бандита-сипахи. Его взгляд, словно лезвие, был направлен на тех, кто мог стать потенциальной угрозой для его господина. И его люди всегда были готовы к действию. Его воины, подчинялись ему беспрекословно. И он был вправе требовать от них полного повиновения. Килиндир был тем, кто выносил приговоры и следил за их исполнением. Его боялись и уважали все, кто его знал. Должность Килиндира делала его важной частью механизма власти, и без его ведома не совершалось практически ни одно действие. Но за этой видимой могущественностью скрывалась тень, а за холодной тенью – подлый и коварный нрав. Килиндир-ага был открытым садистом, и это было известно всем, кто его знал, и кому приходилось сталкиваться с его натурой. Его жестокость была столь же неотъемлемой частью его характера, как и владение мечом. Слухи о его зверствах, о его бесчеловечных методах обращения с подчиненными разносились по дворцовым коридорам и по всему Стамбулу. Кеманкеш-ага всегда знал, что его друг “не такой, как все”. Он видел это в его холодных глазах, в его безжалостном взгляде на мир, в его порой нескрываемой жестокости. Он чувствовал, что за маской Килиндира-аги скрывается что-то очень тёмное. И это одновременно притягивало его и отталкивало… В отличие от Килиндира, Бостанджибаши Кеманкеш Мустафа-ага, начальник стражи дворца Топкапы и телохранитель султана Мурада, представлял собой воплощение противоположной силы. Кеманкеш-ага был образцом благородства и справедливости в мире, который, казалось, был полностью поглощён жестокостью. Он был нанят Валиде Кёсем-султан, когда она была регентом при падишахе, и служба для него являлась не просто обязанностью, а высшим проявлением чести. Его глаза, лучистые и внимательные, отражали верность своему долгу и веру в справедливость. Он служил не только Султану, но и чести, и своему внутреннему ощущению, что нужно быть достойным человека. Телохранитель Султана, Кеманкеш, всегда поддерживал порядок во дворце, и защищал тех, кто в этом нуждался, и даже тех, кто этого не заслуживал, выполняя свой долг честно. Его воины были готовы пойти за ним в огонь, и в воду. Он был для них, не просто командиром, а другом. Кеманкеш следил за порядком во дворце, и был готов пожертвовать собственной жизнью ради благополучия Султана. Он был надеждой и опорой для Падишаха и его семьи. Его должность делала его важной частью дворцовой системы, и от его действий зависело многое. Его образ жизни, был очень далёким от того образа, которым руководствовался Килиндир... Их судьбы, словно две реки, берущие начало из одного горного истока, переплетались в юности, в суровой школе Янычарского корпуса под руководством покойного Зюльфекяра-паши. Там, среди тренировок и суровых наставлений, зародилась их дружба, но, как оказалось, не выдержала испытания временем и выбором пути. Но однажды их пути разошлись, как две реки, текущие в противоположные стороны. Килиндир, ведомый жаждой власти и, возможно, тёмными силами, что таились в его душе, встал на сторону Давуда-паши. И в 1622 году, когда империя оказалась на грани хаоса, он без колебаний выбрал путь предательства, выступив против Султана Османа II. Он ненавидел Османа всем сердцем, считал его трусом, предателем и изменником, который не достоин занимать трон. Килиндир с удовольствием вторил всем тем, кто кричал на улицах, что Осман был тираном и нечестивым правителем, который не заслуживал уважения. Он не видел в нём ничего, кроме слабости и порока. Килиндир был убеждён, что Осман погряз во лжи и не достоин титула Султана. В отличие от Кеманкеша, он был не просто сипахи, а бунтовщиком, бандитом, чья жизнь проходила в налётах и грабежах… Кеманкеш-ага, напротив, остался верен своим идеалам и принципам. Он подчинился Али-аге и воле Валиде Кёсем-султан, понимая, что только таким образом он может сохранить порядок и справедливость в Империи. Он не любил Османа, как и многие, но не позволял слухам и домыслам затуманивать его разум. Он старался сохранить ясность мысли и следовать тому, что считал правильным. Его преданность не была слепой, но была основана на верности долгу и своему внутреннему кодексу чести. Казалось, их пути разошлись навсегда, но судьба решила иначе. Спустя шесть лет они вновь встретились во дворце Топкапы, каждый на своём посту. И именно Килиндир, ощущая, насколько он одинок в этом мире, сам попытался вернуть их былую дружбу. Он словно почувствовал, что нуждается в общении с тем, кто знал его настоящего. И он, снова потянулся к Кеманкешу. И, несмотря на различие их позиций, их старая дружба, казалось, возродилась вновь, объединённая общей идеей служения Империи. Кеманкеш, хоть и с опаской, но всё же принял его дружбу, видя в нём, всё того же друга детства — сорванца, который всегда был «не таким, как все». Они вновь стали друзьями, как когда-то в юности, но Кеманкеш не мог не заметить, как изменился Килиндир. Его глаза стали более холодными, а его улыбка — саркастичной. Килиндир-ага словно стал одержимым, его движения были резкими, его взгляд — лихорадочным. Эта одержимость пугала Кеманкеша, но он не мог не заметить, что Килиндир, с ним ведёт себя не так, как со всеми. Он, считал его своим братом, искренне ценил их дружбу. И даже, возможно, Килиндир доверял ему больше, чем кому-либо ещё… Они шли неспешно, позволяя себе насладиться редкими минутами покоя в этом вечно кипящем котле жизни. Кеманкеш, нарушив молчание, словно прорвав плотину, начал делиться странными происшествиями, случившимися во дворце. — Представляешь, Килиндир, — начал он, его голос был полон недоумения, — Этот слуга Зелиль, кажется, совсем чокнулся. Килиндир, который до этого момента с показным интересом изучал витрины лавок с диковинными товарами, повернулся к Кеманкешу, и на его лице скользнула, как тень, лукавая улыбка. — Зелиль? — спросил он, его голос был тихим и немного лукавым, — Он что-то натворил? Кеманкеш, закатив глаза, словно прося небо о терпении, махнул рукой. — Да что он только не натворил! — ответил он, — Пристал ко мне сегодня со своей хиромантией! Прицепился, как банный лист, и начал всякую галиматью нести про баранов, волшебную морковку и прочие бредни, достойные умалишенного. Килиндир, услышав эти слова, не мог сдержать легкой улыбки, но она быстро исчезла, сменившись выражением легкой тревоги. — Хиромантия? — переспросил он, его голос был теперь более настороженным, чем прежде, а в глубине глаз мелькнула ревнивая искорка, — Он что, прикасался к тебе? Гадал по твоей руке? Кеманкеш, не заметив перемены в настроении Килиндира, кивнул. — Ага, — ответил он, — Представляешь, что он мне наговорил? Мол, я украл у какого-то барана волшебную морковку! Я, Килиндир, телохранитель Падишаха, украл морковку у барана! Ну, не бред ли?! Килиндир, услышав эти слова, нахмурил брови, и его взгляд стал немного мрачным. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, а в сердце зародилось чувство ревности и злости. Он считал Османа своей собственностью, и мысль о том, что тот прикасался к другому мужчине, вызывала в нём неконтролируемую ревность. — И что ты ему ответил? — спросил Килиндир, его голос звучал чуть более резко, чем обычно, а в глубине таилась скрытая угроза. Он ждал ответа Кеманкеша, словно ждал ответа от обвиняемого на суде. Кеманкеш, пожав плечами, с лёгкой усмешкой на лице, ответил: — Да ничего, — сказал он, — Я просто развернулся и ушёл от него. Мне нет никакого дела до всяких сумасшедших бредней. Килиндир, словно не услышав его слов, погрузился в свои собственные мысли, уставившись в никуда, и его лицо стало напряженным. — Значит, он трогал твою руку? — проговорил он, словно сам себе, его голос стал тихим и хриплым. Кеманкеш, удивленно посмотрел на Килиндира, не понимая его реакцию. — Ну да, — сказал он, — А что тут такого? Килиндир, словно очнувшись от своих мыслей, улыбнулся, но эта улыбка была неискренней и натянутой. — Да ничего, Мустафа, — ответил он, его голос был уже ровным, — Просто мне кажется, что этот Зелиль ведет себя как сумасшедший. Кеманкеш, кивнув, согласился с ним. — Ты прав, Килиндир, — сказал он, — Совсем чокнулся. Надо было Силахтару его прогнать куда подальше. Килиндир, нахмурившись, посмотрел на Кеманкеша и немного помолчал. — А Силахтар, он что? — спросил Килиндир, — Он как всегда, пытается уладить проблемы? Кеманкеш, в ответ, лишь рассмеялся. — Да он был в ужасе! — воскликнул он, — Он убежал от него как от огня! Килиндир усмехнулся, но эта усмешка была фальшивой. Он ревновал Османа к любому, кто к нему прикасался, и эти безобидные разговоры сводили его с ума. Но Килиндир не мог показать свою ревность, он не мог допустить, чтобы Кеманкеш увидел, что он чувствует к Осману. И это делало его ещё более злым и недовольным.

***

Мягкий свет свечей, играя на шелковых подушках, наполнял покои Валиде Кёсем-султан теплом и покоем. Сама Кёсем, расслабленно откинувшись на ложе, была облачена лишь в тонкую сорочку, позволявшую её служанкам проводить массаж и втирать масла. Ароматы жасмина и роз витали в воздухе, создавая атмосферу покоя и неги. Служанки, молчаливо и умело, трудились вокруг неё, разминая её тело и массируя виски. Одна из них, юная и тихая, нежным голосом читала стихи о любви знаменитых восточных поэтов, пытаясь отвлечь госпожу от грустных мыслей. Но, несмотря на этот осязаемый комфорт, сердце Кёсем-султан томилось тревожной печалью. Мысли её, словно неуловимые бабочки, порхали вокруг одного человека — Бостанджибаши Кеманкеша-аги. Он, казалось, изменился. Этот привычный, сильный, мужественный Кеманкеш Её Кеманкеш. Её опора и утешение… теперь отдалён и невидим. Его взгляд, который прежде излучал тепло и уважение, теперь будто отражал недосказанность, далёкое расстояние. Его отсутствие в дворцовых коридорах, в её покоях — становилось всё более ощутимым, заставляя её сердце сжиматься, как сдавленный кулак… Служанка, тем временем, продолжала читать: «И когда любимая взглянула, Так что мир предстал иным. Я понял, что все мучения мои напрасны были, ибо я её навеки полюбил…» Строки Хафиза, словно касались ее собственных чувств, но только усиливали тоску. Она вспоминала, как нежно он держал её руку, как глубоко в его глазах отражалась её власть, и как уверенно он защищал её от дворцовых интриг. Вспоминались не только мгновения близости, но и те редкие, проникновенные взгляды, которыми они обменивались — взгляды, полные взаимной симпатии, глубокого уважения и, возможно, чего-то большего… Эти воспоминания, словно отголоски давно прошедшего дня, всплывали в её сознании, переплетались с ощущением беспокойства. Служанка сменила поэта, и теперь читала: «О, ночь разлуки! О, тоска моя! Во тьме твоей ни сна, ни забытья!» — из «Лейли и Меджнун» Низами Гянджеви. Строки, наполненные печалью разлуки, заставляли сердце Кёсем биться чаще. Она видела его, стоящим у окна. Его силуэт проступал сквозь туманный закат. Вспомнилось, как он, сдержанно и бережно, поддерживал её во время кризисов, как защищал её интересы в непростом дворцовом лабиринте. Он — её щит и её утешение. В его присутствии Кёсем чувствовала себя защищенной и понимаемой. Но сейчас… сейчас этого отсутствия было слишком много. Служанка закончила стих, и воцарилась тишина. Кёсем, закрыла глаза, и ее сердце, наполнилось печалью. «Не думай, что с тобой, как с книгой поступили, Прочли и бросили — не так с тобой мы были… “ — прошептала она в тишине, вспоминая слова великого Руми. Что-то изменилось. Что-то непоправимое, что-то, от чего её сердце сжималось в тревоге. Этот пробел в её жизни, эта пустота в её душе были не чем иным, как предвестниками чего-то страшного, от чего кровь холодела в жилах… Тонкий стук в дверь, едва различимый в тишине покоев, отвлек Кёсем-султан от её грустных мыслей. Её сердце, словно перепуганная птица, затрепетало в груди. В покоях, окутанных мягким светом свечей и ароматом благовоний, царил приглушённый, почти священный покой. Только едва различимый шелест тканей и негромкие, неспешные движения служанки нарушали эту идиллию. Тихое: «Ваше Величество, Хаджи-ага просит аудиенции», перебило тишину. Кёсем-султан едва заметно повернула голову, откинувшись на мягкие подушки. Лицо её, несмотря на расслабленную позу, было напряжено, а в глазах скрывалась глубинная тревога, которую не могли заглушить ни ароматы, ни заботливые руки служанки. — Пусть войдёт, — произнесла она, едва слышно, и её голос звучал устало, словно тяжелая ноша лежала на её плечах. В нём слышалась нотка нетерпения, смешанного с тяжёлой тоской. — И пусть все выйдут. Мне нужно поговорить наедине. Служанки, словно привидения, незаметно и быстро скрылись за шёлковыми занавесями, оставив Кёсем и Хаджи-агу в полной тишине. Хаджи-ага, статный евнух, преданно служивший Кёсем-султан уже двадцать лет, почтительно склонил голову. В его глазах, помимо уважения, скрывался едва заметный оттенок тревоги, предчувствуя, что его помощь потребуется. В покоях осталась лишь Валиде и её верный Хаджи-ага. Напряжение витало в воздухе, плотнее, чем шёлковые занавески. Валиде замерла, ожидая его слов, а в её сердце, как птица в клетке, забилось беспокойство. За прошедшие дни Кеманкеш-ага словно исчез, оставив в её душе пустоту, окутанную туманом необъяснимой тревоги. — Хаджи, — произнесла Кёсем, и её взгляд, исполненный тоской, был обращен к верному евнуху, — Скажи мне правду, где сейчас Кеманкеш? Я не видела его уже несколько дней, словно тень, ускользающую сквозь пальцы. Он что, намеренно меня избегает? Его отсутствие словно рана, зияющая в моём сердце. Хаджи-ага, на мгновение, словно замешкался, и его взгляд, всегда прямой и честный, стал уклончивым, избегая прямого контакта с её глазами. Она знала его слишком хорошо, чтобы не заметить этой перемены. — Я не знаю, Валиде-султан, — ответил он, и голос его прозвучал несколько тише обычного, — Я всего лишь слуга, и мне не ведомы мотивы Бостанджибаши. Но по слухам, которые бродят по дворцу, Бостанджибаши Кеманкеш-ага покинул пределы дворца сегодня вечером. Кёсем, услышав эти слова, почувствовала, как её сердце, словно хрупкий лед, сжалось от внезапной боли. Она не могла поверить, что Кеманкеш, её Кеманкеш, так просто, без единого слова, покинул дворец, оставив её в неведении, словно незнакомку. — Что? — произнесла Кёсем, и её голос, дрожащий от волнения, выдавал её отчаяние. — Как это, он покинул дворец? Куда он ушёл, словно растворился в ночи? И почему, почему он ничего мне не сказал? Неужели я так мало значу для него, что он даже не удостоил меня прощанием? — Я не знаю, Валиде, — ответил Хаджи, стараясь говорить как можно спокойнее, — но я могу узнать для Вас. Приложу все усилия, чтобы собрать для Вас все сведения. — Узнай, — сказала Кёсем, и её голос стал приказным, твердым, хотя внутри её бушевал ураган. — И узнай всё! Каждую деталь. Я хочу знать, куда он ушёл, как будто он пытался бежать от меня, и когда он намерен вернуться. Я не могу понять, почему он так со мной поступает, причиняя мне эту невыносимую боль. Он что, совсем не понимает, как он мне дорог? Она почувствовала, как её глаза наполнились слезами, которые она с трудом сдерживала. Она любила Кеманкеша не просто как верного слугу, она любила его как мужчину, и его отдаление, словно клинок, разрывал её сердце на части. Эта неожиданная отстранённость, словно предательство, пронзала её, заставляя сомневаться в собственных чувствах и в их общей истории. Она не могла понять, почему он вдруг стал так далек, почему он причинял ей эту острую, невыносимую боль. Хаджи-ага, поклонившись Валиде, стараясь не смотреть ей в глаза, поспешно покинул покои, оставив её наедине с её горем. Кёсем осталась одна, в тишине, наедине со своей печалью, и её сердце разрывалось от тоски и непонимания. Она чувствовала, что теряет Кеманкеша, словно песок сквозь пальцы, и что он отдаляется от неё с каждым мгновением, словно непокорённая гора, становясь всё более недостижимым. И эта мысль, как яд, просачивалась в её душу, причиняя нестерпимую боль, и её душа содрогалась от отчаяния и страха. Она не знала, что делать, как вернуть этого мужчину, которого она полюбила, и как остановить это мучительное отдаление. Она чувствовала себя бессильной, беспомощной, и сердце её, словно разбитое зеркало, разлетелось на тысячи острых осколков…

***

Звонкое переливание подвесок и мерцание драгоценных камней, приветствовали Килиндира и Кеманкеша, когда они вошли в ювелирную лавку. Завораживающий блеск наполнял пространство, превращая его в сказочный сундук с сокровищами. На полках, словно в музейном зале, выстроились изысканные изделия со всего света: браслеты, инкрустированные самоцветами, переливались в лучах света, словно рассказывая о далеких, загадочных землях; ожерелья из персидских мастерских, с тонкими узорами и драгоценными камнями, искрились, подобно звёздам на ночном небе; кольца из Европы, с гравированными орнаментами и дорогими камнями, словно хранили тайны старинных королевских домов. Каждый предмет, наполненный историей и мастерством, будто рассказывал свою неповторимую, завораживающую историю… Кеманкеш-ага, как всегда, сохранял сдержанность и сосредоточенность, но в его взгляде, скрывалась скрытая тревога. Он пристально оглядывал витрины, в поисках не просто украшений, а подарка, достойного Валиде Кёсем-султан. Его любовь к ней была глубокой и преданной, хотя и запретной, составляя самое сокровенное богатство его души. Он помнил тот день, когда, юный и амбициозный, он был нанят Валиде Кёсем-султан, приняв на себя службу, которая стала не только обязанностью, но и высшей честью. С тех пор, он служил ей с беспредельной верностью, как своему султану. Его задача — не просто удовлетворить её вкусы, но и продемонстрировать её царственность, доказывая её исключительное положение в огромном дворце и Империи. Каждый взгляд, каждое движение его рук, говорили о глубоком почтении и преданности. — Ну что, друг мой, — произнес Кеманкеш, и его голос, прозвучавший с легкой улыбкой, эхом отразился от стен лавки, — Помоги мне выбрать украшение для моей Госпожи. Ты ведь знаешь вкус женщин лучше, чем я. Мне нужна твоя помощь, ведь ты всегда так тонко разбираешься в их предпочтениях. Килиндир, неспешно оглядываясь по сторонам, словно хищник, высматривающий добычу, рассматривал ювелирные изделия, оценивая их не столько по красоте, сколько по прочности и остроте граней. Он был далек от нежных чувств, романтических переживаний и утонченных женских вкусов. Его душа, как затянутая мраком пещера, была поглощена темным пламенем одержимости, и его мысли, подобно прикованным цепями, были заняты только Османом. Его лицо, обычно маска спокойствия и безразличия, не выдавало его внутренней бури, но внутри него, словно лава, клокотала ярость и ненависть ко всему миру, и эта ненависть, постоянно подпитывалась извращенной любовью. — Ты же знаешь, что меня не интересуют женские безделушки, — парировал Килиндир, и его голос, звучавший с легкой насмешкой, был наполнен сарказмом, — Но если для тебя это так важно, и ты не можешь справиться без моей помощи, то я помогу тебе. И только тебе. Кеманкеш, пропустив мимо ушей язвительные слова своего друга, вновь погрузился в изучение витрин. Он знал, что Килиндир, втайне влюблен в какую-то загадочную девушку, и он часто подтрунивал над ним, надеясь, что однажды, его друг откроется ему, доверив свою тайну. — Я думаю, что этот кулон, будет ей к лицу, — произнес Кеманкеш, указывая на изящное ожерелье с сапфирами, переливающимися, словно ночное небо, — Но, возможно, стоит подобрать что-нибудь и для твоей возлюбленной? Это был бы прекрасный подарок от твоего благодарного сердца. Килиндир, нахмурился от слов Кеманкеша, и его глаза, словно лед, стали холодными и злыми, и, казалось, пронзили его насквозь. Он не хотел признаваться в том, что его любовь была извращенной и болезненной, и что он, словно безумец, одержим бывшим султаном Османом, его пленником и его проклятием. — Зачем мне делать подарки женщине? — ответил Килиндир, и его голос, был полон презрения, и отвращения ко всему женскому роду, — Они не стоят того, чтобы тратить на них время и деньги. Пустая трата средств. — Но разве ты не любишь её? — спросил Кеманкеш, и его взгляд, наполненный искренним любопытством, заставил Килиндира вздрогнуть, — Я ведь знаю, что твоё сердце не свободно и что ты постоянно думаешь о ней. Твои глаза словно ищут её в толпе. Килиндир резко отвернулся от своего друга, и его лицо, словно маска, выражало ярость. Он ненавидел, когда ему напоминали о его «любви» к Осману, и он делал всё, чтобы скрыть свои истинные чувства и свою извращённую одержимость. Его тайна, словно тёмная бездна, пожирала его изнутри. — Не смей меня спрашивать об этом, — прорычал Килиндир, и его голос был полон неприкрытой ярости, — И не лезь не в своё дело! Я не обязан тебе что-либо рассказывать, и не намерен делиться с тобой своими личными переживаниями. Кеманкеш вздохнул от слов своего друга, и его взгляд наполнился грустью и разочарованием. Он понимал, что Килиндир, словно запертая клетка, хранил в себе какую-то тайну и что он никогда не откроется ему до конца. Он чувствовал, что за маской безразличия скрывается какая-то боль, но он не знал, как помочь своему другу… — Как знаешь, друг мой, — произнес Кеманкеш, и его голос звучал с ноткой грусти и беспокойства, — Но знай, что я всегда буду рядом, если тебе понадобится моя помощь. Если тебе станет тяжело нести свою ношу, я всегда готов подставить своё плечо. Он снова повернулся к витрине и, с видимым усилием, сосредоточил своё внимание на выборе украшений для Валиде Кёсем-султан. Его взгляд скользил по сапфирам, изумрудам и рубинам, в поисках идеального подарка. В это время Килиндир продолжал стоять в стороне, его глаза были пусты и холодны, а лицо выражало какое-то странное, мрачное удовлетворение. Его мысли были далеко от этой ювелирной лавки, и они кружились вокруг одного человека, которого он мучил и любил всем своим извращенным сердцем. Он понимал, что он находится в плену своей одержимости, и он наслаждался этим пленом. Кеманкеш-ага, оставив позади навязчивые мысли о загадочном поведении Килиндира, вернулся к своей главной цели — выбору украшения для Валиде Кёсем-султан. Он вновь обратил своё внимание к витринам, где сияли драгоценные камни и переливались изысканные металлы. Его взгляд теперь был полон нежной заботы и искреннего желания порадовать ту, что занимала всё его сердце. Он тщательно рассматривал каждое украшение, словно пытаясь прочитать в них историю, скрытую за блеском и красотой. Он знал, что она заслуживает самого лучшего, и его сердце горело желанием найти нечто особенное, что выразило бы всю глубину его чувств. Его взгляд зацепился за изящное ожерелье из тончайшего золота, украшенное подвеской из крупного, ограненного изумруда. Камень переливался всеми оттенками зелёного, словно сама весна распустилась в его глубине. Кеманкеш представил, как ожерелье будет смотреться на шее Валиде, и его сердце забилось сильнее. Этот изумруд, казалось, был создан именно для неё, и в его глазах он сиял ярче самых ярких звёзд. — Я возьму это ожерелье, — произнес Кеманкеш, обращаясь к торговцу. Его голос звучал спокойно и уверенно. Торговец с уважением взглянул на Кеманкеша и понял, что тот знает толк в дорогих вещах. Он аккуратно вынул ожерелье из витрины и положил его на мягкую бархатную подстилку. — Это прекрасный выбор, господин, — сказал торговец, — Индийский изумруд чистейшей воды, и оправа выполнена лучшими мастерами. — Какова цена? — спросил Кеманкеш, не отрывая взгляда от ожерелья. — Четыреста золотых монет, — ответил торговец, и его глаза заблестели в предвкушении крупной сделки. Кеманкеш кивнул, не выражая удивления или колебаний. Четыреста золотых монет — это была большая сумма, но для Валиде Кёсем он готов был отдать всё. Он вытащил из-под плаща векселя, и, вручив их торговцу, отдал приказ слуге бережно упаковать ожерелье. Он не сомневался, что это ожерелье станет достойным подарком для его любимой. И в его душе поселилась нежная радость от того, что он сможет порадовать свою возлюбленную и что хотя бы этот подарок позволит ей забыть о печалях. Килиндир-ага, привыкший к холодной сдержанности, внезапно замер, завороженный блеском. Среди множества украшений, среди переливающихся камней и узорчатых металлов, его взгляд зацепился за него — кинжал. Необыкновенно тонкий, с рукоятью из полированного черного дерева, инкрустированной тонкими золотыми узорами, он словно пульсировал под тусклым светом витрины. Лезвие, ослепительно отполированное, играло всеми гранями света, отражаясь в глазах Килиндира, словно призывая его к себе. Это не было просто украшение, это был инструмент, орудие, возможно, даже — судьба… — Кеманкеш, — проговорил Килиндир, голос его был тихим, почти бесшумным, словно шепот ветра. Он не отрывал взгляда от кинжала. — Этот… Этот кинжал. Кеманкеш, всецело поглощенный подбором подходящего подарка для Валиде, вздрогнул, когда Килиндир обратился к нему. Его взгляд, обычно мягкий и внимательный, сейчас был сосредоточен на изящном ожерелье из жемчуга. Он не сразу понял, что привлекло внимание его друга. — Что-то не так, Килиндир? — спросил он, не отрывая глаз от ожерелья, — Тебе что-то нужно? — Да, — ответил Килиндир, его голос звучал, как сдавленный вздох, — Мне нужен этот кинжал. Кеманкеш, наконец, оторвал взгляд от ожерелья и посмотрел на кинжал, на который указывал его друг. Что-то в этом холодно-спокойном, почти пугающем блеске лезвия, затронуло его. — Что же с тобой, друг мой? — спросил Кеманкеш, бросив быстрый взгляд на Килиндира. — Обычно ты равнодушен к подобным безделушкам. Зачем тебе кинжал? — Он… он не простая безделушка, — ответил Килиндир, и в его голосе прозвучала какая-то неуловимая тревога, — Он мне нужен. Настоящий. Хороший. Очень хороший… Килиндир пристально вглядывался в кинжал, словно пытался прочитать в его холодном металле ответы на свои вопросы. Кеманкеш нахмурился. Что-то в этом беспокойстве тревожило его. Он уже знал Килиндира достаточно, чтобы понимать: этот кинжал — не просто вещь. — Ты уверен, Килиндир? У меня… это… нехорошее предчувствие. Килиндир молчал, пристально смотря на кинжал. Он чувствовал, как от него исходит какое-то странное тепло… Торговец, сухой и жилистый старик с хитрыми глазами, мгновенно оценил интерес Килиндира к кинжалу. Он подошел к витрине, отполированной до блеска, и аккуратно извлек кинжал из-под стекла. Его движения были плавными и точными, словно он обращался с хрупким сокровищем. Он протянул кинжал Килиндиру, не говоря ни слова. Килиндир взял кинжал, и его пальцы, словно сами по себе, сомкнулись вокруг рукояти. Он почувствовал, как лезвие скользит по его коже, вызывая странное, почти эротическое чувство. Он провел большим пальцем по лезвию, проверяя остроту. — Как он хорош, — проговорил торговец, и его голос, был тихим и хриплым, — Клинок из лучшей стали, а рукоять из черного дерева, привезенного с далеких земель. Он ждал своего хозяина. — Сколько ты за него хочешь? — спросил Килиндир, не отрывая взгляда от кинжала. Торговец хитро улыбнулся, и его глаза заблестели, словно отполированные монеты. Он знал, что Килиндир, уже попался на его крючок, и не упустит эту покупку. — Этот кинжал не для простых людей, — сказал торговец, — И цена ему, соответствующая. Он стоит, как целое состояние, и он достоин своего хозяина. — Говори цену, — сказал, как отрезал Килиндир. Его голос, прозвучал резко и требовательно. — За такой клинок я прошу пять тысяч золотых монет, — сказал торговец, и его глаза с хитринкой посмотрели на Килиндира. Килиндир молчал некоторое время, и он рассматривал кинжал, словно оценивая его ценность. Он знал, что это огромная цена, но он уже не мог отказаться от этого кинжала. — Хорошо, — произнес Килиндир, и его голос, звучал равнодушно, — Я заплачу тебе за него пять тысяч золотых монет. Но ты должен упаковать его, так, чтобы никто его не видел. Торговец обрадовался согласию Килиндира, и его глаза заблестели от радости. Он быстро завернул кинжал в мягкую ткань и передал его Килиндиру, чьи руки дрожали от возбуждения. Затем он вынул из-под полы своего плаща небольшой, но увесистый свёрток, запечатанный сургучом. Это были не монеты, а векселя. — Вот, бери, Господин, — сказал торговец, и он сжал в руках векселя, которые ему дал Килиндир, — И пусть этот кинжал, принесет тебе удачу и славу. Килиндир взял кинжал, и он положил его себе за пояс. Он почувствовал, как от него исходит какая-то странная, почти осязаемая сила. Он чувствовал, что он нашел то, что искал, и что этот кинжал ему обязательно пригодится. В это время Кеманкеш, нахмурившись, оторвался от разглядывания украшений. Его лицо выражало недоумение. Он смотрел на Килиндира, и на те самые векселя. — Килиндир, — произнёс Кеманкеш, его голос звучал с недоверием, — Ты сошёл с ума! Ты потратил целое состояние на этот кинжал. Пять тысяч золотых монет! Ты мог купить целый дворец за такие деньги! Он сделал шаг ближе к Килиндиру, пытаясь заглянуть ему в глаза, словно надеясь найти там ответ на мучающие его вопросы… — Неужели твоя таинственная дама сердца — амазонка, которая сражается наравне с мужчинами, раз тебе понадобился кинжал? — с усмешкой спросил Кеманкеш. Он старался разрядить напряженную атмосферу, но в его голосе, всё равно, звучала тревога. Он, как никто другой, знал, что Килиндир что-то скрывает, и что эта покупка не просто прихоть. Четыреста золотых монет. Для Кеманкеша-аги это была сумма, которую он готов был отдать, возможно, с некоторым трепетом, но всё же отдавал с лёгкостью, за украшение для Валиде. В его глазах изумруды ожерелья казались отблеском её красоты, а золото — символом его преданности. Он готов был заплатить любые деньги, чтобы порадовать свою возлюбленную, но эта сумма всё же была значительной. Он не был ни султаном, ни падишахом, и для него четыреста золотых монет составляли, хоть и не значительную, но всё же часть его капитала. Но для Килиндира-аги эти четыреста золотых монет даже не были пылинкой на фоне тех пяти тысяч золотых монет, что он был готов отдать за кинжал. Его взгляд скользил по витрине, не замечая ни сияния драгоценных камней, ни изящности орнаментов. Его интересовала только цена, которую он готов был заплатить, и его внутреннее чудовище требовало именно эту плату за своё удовлетворение. Для сравнения, годовой доход квалифицированного ремесленника мог составлять лишь несколько десятков золотых монет, а офицеры получали в разы меньше. Четыреста золотых монет для простого человека были недосягаемой мечтой и целым состоянием, позволявшим жить в достатке всю свою жизнь. А Килиндир выкинул огромные деньги, словно горстку песка, на ветер. Его пять тысяч золотых монет могли прокормить целый гарнизон или позволить купить целое поместье. Эта разница была разительной. Кеманкеш готов был пожертвовать значительной частью своего состояния, чтобы порадовать Валиде, и его поступки диктовались искренней любовью и преданностью. Килиндир словно был оторван от всех земных радостей, и его взгляд был направлен не на красоту, а на скрытую в предметах силу. Он словно был движим не деньгами, а чем-то более зловещим, и его поступки были мрачными и непонятными для окружающих. В то время как Кеманкеш стремился оплатить великолепие для своей любимой, Килиндир искал в этом кинжале способ удовлетворить своё тёмное влечение, и для него цена не имела значения. Его поступки были покрыты тайной, и он не был похож на человека, способного на открытые и яркие чувства. Его траты не были актом любви, а были проявлением его тёмной одержимости и его готовности заплатить любую цену за своё собственное удовлетворение… Килиндир-ага, человек, чьё сердце было холоднее льда и чей разум, казалось, был затуманен тёмными желаниями, обладал собственным поместьем. Некогда бандит-сипахи, он превратил это владение в источник своего богатства. Земля, обрабатываемая его крестьянами, и, скорее всего, не без применения методов, мало чем отличающихся от грабежа, приносила немалую прибыль. Он, словно хищник, контролировал все ресурсы, и каждый алтун, поступавший в его казну, был словно каплей крови, добытой им. Более двадцати лет Килиндир служил Давуду-паше, Великому Визирю, и этот долгий срок принёс ему не только власть и влияние, но и богатство. Щедрость Давуда-паши, как поток реки, не иссякала, а всё время росла. Килиндир был награждён за свою верность и, скорее всего, за свою беспрекословную покорность, золотом, в котором он купался. Он, по всей видимости, был бесценным союзником для Давуда-паши, и тот щедро одаривал его золотом, понимая, что Килиндир всегда способен подчиниться. Сейчас Килиндир-ага был правой рукой Великого Визиря, его Чавушбаши, человеком, которому Великий Визирь доверял больше всех остальных. Это давало ему ещё больше возможностей для обогащения, доступ к секретным сделкам и к источникам, скрытым от глаз других. Поэтому пять тысяч золотых монет для Килиндира были не просто огромной, а почти обычной суммой, которую он мог выложить на то, что ему требовалось. Всё его богатство было словно чёрной дырой, поглощающей всё вокруг. Но парадокс заключался в том, что Килиндир практически не тратил свои деньги. Он жил довольно скромно, не покупал себе дорогих нарядов или изысканной еды и не интересовался предметами роскоши. Все его мысли были заняты лишь одним — Османом. Его одержимость бывшим султаном была настолько сильной, что он не замечал ничего вокруг. Золото, власть, поместья — всё это было для него ничем, в сравнении с той извращённой «любовью» и ненавистью, которую он испытывал к Осману. Ему больше ничего не было нужно, кроме Османа, его страданий, его боли и его полной покорности. Всё его богатство было лишь средством для достижения его цели, и он был готов потратить всё, что угодно, чтобы достичь своего… — Пойдем, Кеманкеш, — произнес Килиндир, его голос, был сухим и нетерпеливым, — Нам больше нечего здесь делать. Кеманкеш молча наблюдал за сделкой, и его лицо выражало беспокойство. Он чувствовал, что что-то не так, но он не мог понять, что именно. Он посмотрел на кинжал, который теперь был спрятан под одеждой Килиндира, и его сердце наполнилось тяжелым предчувствием…