Всадник на чёрном коне

Таверна на одной из улиц Стамбула

Клубы табачного дыма и гул голосов наполняли таверну, словно туманный саван. Скрипки и тамбурины выводили разудалую мелодию, под которую местные блудницы, раскрашенные и полуобнаженные, кружились в танце, пытаясь пленить взгляды завсегдатаев. Их платья развевались, обнажая ноги, а их взгляды, полные соблазна, скользили по лицам мужчин, ища легкую добычу. Кеманкеш-ага, сидя за деревянным столом в углу таверны, хмуро наблюдал за этим представлением. Его лицо, обычно открытое и приветливое, сейчас было омрачено тяжелыми мыслями. Вино в его кубке плескалось, словно неспокойное море, отражая его душевное смятение. Он пил залпом, стараясь заглушить боль и тоску, разрывающие его сердце. Его любовь к Валиде Кёсем-султан была тайной, мучительной и безнадежной. Он понимал, что их чувства были запретны, и что любые попытки сблизиться могли привести к трагедии. Он хотел забыть ее, стереть ее образ из своей памяти, но чем больше он пил, тем сильнее ее тень вставала перед его глазами. Напротив него сидел Килиндир-ага, его лучший друг, с которым он прошел огонь и воду. Они росли вместе, бок о бок, воспитывались в суровых условиях янычарского корпуса под руководством Зюльфекяра-паши. Вместе воевали, вместе делили хлеб и горе, вместе познавали мир. Но сейчас, между ними словно пролегла невидимая пропасть. Килиндир, как всегда, был невозмутим, его взгляд был холоден и безразличен к окружающему его разгулу. Он даже не взглянул на танцовщиц, на их соблазнительные движения, на их настойчивые взгляды. Он словно был не здесь, а где-то далеко, в своем собственном мире. Его внимание было приковано к чему-то, что было недоступно пониманию Кеманкеша. Кеманкеш знал, что Килиндир был одержим какой-то любовью, но не знал, в кого или во что он так фанатично влюблен. — Килиндир, — хриплым голосом проговорил Кеманкеш, наполняя свой кубок вином, — Ты разве не видишь, какие они красивые? Разве тебя не привлекают эти блудницы? Килиндир лишь усмехнулся, даже не взглянув на Кеманкеша. Его губы тронула презрительная улыбка. — Они? — спросил Килиндир холодным голосом, — Они всего лишь пустые сосуды, наполненные похотью. Они не достойны моего внимания. Они ничтожны. Кеманкеш вздохнул, чувствуя, как его сердце сжимает невыносимая тоска. Он залпом выпил вино и, отбросив кубок в сторону, схватил Килиндира за плечо. — Ты ничего не понимаешь, друг мой, — проговорил Кеманкеш, его голос дрожал от выпитого вина и горечи, — Ты никогда не испытывал настоящую любовь! Ты не знаешь, что такое, когда сердце разрывается на части, когда душа горит от неразделенного чувства! Ты не понимаешь… Килиндир презрительно посмотрел на своего друга, его лицо исказилось от отвращения. — Что ты несёшь, Кеманкеш? — спросил он, его голос был полон насмешки, — Ты напился? — Да, — ответил Кеманкеш, его глаза наполнились слезами, — Я напился, и говорю тебе, что меня мучает любовь! Любовь к женщине, которая выше меня, которая никогда не станет моей. Я люблю её, Килиндир! Я люблю её, но она никогда не будет со мной! Он замолчал, и сжал зубы, пытаясь сдержать рыдания, но слезы уже катились по его щекам. — Она… — Кеманкеш опустил глаза, — Она Валиде Кёсем-султан. Тишина, повисшая между ними, казалась оглушительной, словно сама таверна затаила дыхание, ожидая реакции Килиндира. Кеманкеш, опустив голову, чувствовал, как лихорадочно бьется его сердце. Он понимал, что слова сорвались с его губ по глупости, из-за вина и отчаяния. Он выдал свою тайну, ту, что хранил в глубине своей души, и теперь не знал, чего ожидать. Килиндир не спешил с ответом. Он продолжал смотреть на своего друга, словно изучал его, как незнакомое существо. В его глазах не было ни удивления, ни сочувствия, только какое-то странное, едва уловимое выражение, которое Кеманкеш не мог понять. Казалось, он видел его насквозь, читал его мысли, вытаскивал из него все его сокровенные тайны. Наконец, Килиндир медленно наклонил голову, и на его губах появилась тонкая, зловещая улыбка. — Валиде Кёсем-султан, — прошептал он, его голос был тихим и вкрадчивым, словно шепот змеи, — Неплохой выбор. Она достойная женщина, мудрая и красивая. Но… — он сделал паузу, и его улыбка стала ещё более зловещей, — Ты ведь понимаешь, что твои чувства обречены? Кеманкеш вздрогнул, словно от ледяного прикосновения. Он почувствовал, как по его спине пробежал холодок. В голосе Килиндира, в его взгляде было что-то пугающее, что-то такое, что не предвещало ничего хорошего. — Да, — тихо ответил Кеманкеш, его голос был полон отчаяния, — Я знаю, что мои чувства обречены. Но я не могу ничего с собой поделать. Мое сердце принадлежит ей, и я не могу это изменить. Килиндир снова усмехнулся, его глаза сверкнули зловещим огнем. — Ты глупец, Мустафа, — сказал он, его голос стал холодным и презрительным, — Ты позволяешь своим чувствам поработить тебя. Ты тратишь себя на женщину, которая никогда не будет твоей. Ты слаб. Кеманкеш сжал кулаки, чувствуя, как в нем поднимается гнев. Он знал, что Килиндир говорит жестокую правду, но не мог смириться с его презрением. — Любовь — это не слабость, Килиндир, — ответил Кеманкеш, его голос стал твердым и решительным, — Это сила, которая заставляет нас совершать великие дела. Это чувство, которое делает нас людьми. А ты… Ты никогда не поймешь этого. Ты не способен любить. Ты лишь хочешь обладать, порабощать, унижать. Твоя «любовь» — это болезнь. — Тебе не стоит меня учить, Мустафа, — проговорил Килиндир, его голос стал опасным и вкрадчивым, — Я знаю, что такое любовь. И я знаю, как её добиваться. Я не буду сидеть и страдать, как ты. Я пойду и возьму то, что принадлежит мне. Кеманкеш, отмахнулся от него рукой. — Мы с тобой, Килиндир, — начал Кеманкеш, его слова были нечеткими, — Мы с тобой вместе росли, вместе воевали, вместе воспитывались в корпусе янычар у Зульфикара-паши. Мы были братьями, а теперь… теперь ты так далеко от меня. Я, кажется, совсем ничего о тебе не знаю. Ты всегда такой… молчаливый… Килиндир снова посмотрел на него, и в его глазах мелькнула тень раздражения. Он не понимал этих пьяных излияний, он не понимал этих жалоб на судьбу. Он знал, что он другой, что он не такой, как все. Но он не считал это недостатком. Наоборот, он гордился своей силой, своей сдержанностью, своим умением контролировать свои эмоции. — Ты опять за своё? — спросил Килиндир ледяным тоном, — Давай на этом закончим. — А мне просто хочется, — пробормотал Кеманкеш, не обращая внимания на слова Килиндира, — Хочется кому-то сказать, как сильно болит моя душа. Какое это мучение, любить, и знать, что вы никогда не будете вместе. Какое это проклятие… Он сделал долгий глоток из своего кубка, словно пытаясь заглушить свою боль. Его взгляд, обычно такой проницательный, сейчас казался мутным и рассеянным. Он, казалось, забыл о присутствии Килиндира, погрузившись в свои собственные страдания. — А в кого же ты так безнадежно влюблен, мой друг? — спросил Кеманкеш, его голос стал хриплым и печальным, — Какая красавица разбила твое сердце, что ты даже не смотришь на других женщин? Она, наверное, как луна, недосягаема и прекрасна. Килиндир, услышав эти слова, нахмурился ещё сильнее. Он не понимал, откуда у Кеманкеша столько страданий, столько сантиментов. Его, Килиндира, сердце было черствым и холодным, и он не знал, что такое любовь, он не понимал эти пьяные разговоры о сердечной тоске. Он знал только одно — его одержимость Османом была для него единственной реальностью, и все остальное казалось ему несущественным, и даже жалким. Он фыркнул и оперся спиной о грубую стену таверны. Ему не нравилось, когда его друг так себя жалел, он привык видеть его сильным и решительным. — Хватит, Мустафа, — сказал Килиндир, его голос был резким и грубым, — Перестань ныть, как раненый зверь. Тебе не идет. Кеманкеш, очнувшись от собственных мыслей, поднял на него свои усталые глаза. Он как будто не слышал этих резких слов из уст своего друга. Его печальный взгляд метался по сторонам. — Я не могу, Килиндир, — ответил Кеманкеш, его голос был едва слышен, — Я не могу это просто так забыть. Эта боль… она словно рана, которая никогда не заживает… Он снова сделал глоток из кубка. — Я вижу её повсюду, — он продолжил, — В каждом лице, в каждой тени… Её глаза преследуют меня. Она — моё наваждение, моя болезнь. Она — причина моего страдания. Но я… я ничего не могу с этим поделать. Я обречен любить её и страдать. Килиндир посмотрел на него с плохо скрываемым раздражением. Ему казалось отвратительным то, как его друг выставляет свою слабость напоказ… — Ты просто слаб, Кеманкеш, — сказал Килиндир, его голос был холодным и безразличным, — Ты просто трус, который боится взять то, что принадлежит тебе. Кеманкеш, вздрогнув, перевёл на него свой взгляд. Теперь в его глазах, вместо печали, читалась искра гнева. — Ты ничего не понимаешь, Килиндир, — произнес Кеманкеш, его голос стал более жестким, — Ты никогда не любил по-настоящему. Ты никогда не страдал так, как страдаю я. Твоя так называемая «любовь» — это просто жажда власти, желание поработить. Ты не способен любить, Килиндир, ты лишь хочешь обладать… Он прищурился. — Но кто же она, Килиндир? — спросил Кеманкеш с искренним любопытством в голосе, — Какая женщина покорила твоё сердце так, что ты даже не смотришь на других? Кто она, эта недосягаемая красавица, ради которой ты готов на всё? Килиндир, снова отвернулся. Он не собирался давать ему ответ. Он не собирался раскрывать ему свою тайну. Его «красавицей» была не женщина, а тот, кого он не имел права желать — опальный султан Осман. И эта тайна была его проклятьем и его наваждением, и он никому не мог её доверить. Его любовь — это была не любовь в обычном понимании, это было стремление к обладанию, на грани с помешательством, это была одержимость, и эта одержимость заставляла его жить… — Оставь меня в покое, Кеманкеш, — сказал Килиндир, его голос был тихим, но полным угрозы, — Это не твое дело. Просто забудь. Кеманкеш, снова почувствовав холодок в голосе Килиндира, вздохнул. Он понимал, что дальше не стоит расспрашивать. Он знал, что Килиндир никогда не расскажет ему правды и что его душа навсегда останется для него тайной. Он с болью понял, что они, возможно, никогда не были так близки, как ему всегда казалось… Полумрак таверны клубился, словно дым от костра, окутывая столики, за которыми сидели утомлённые солдаты, торговцы, и прочие любители ночных развлечений. После эмоционального разговора между Кеманкешем и Килиндиром, напряжение в воздухе, казалось, немного рассеялось, хотя мрачная тень, повисшая над ними, никуда не исчезла… Внезапно, в их углу появился яркий всплеск цвета и аромата. К их столу приблизилась блудница, ее шелковые одеяния, алого и золотого цветов, казались слишком яркими в этом полумраке. Её темные волосы, украшенные сверкающими заколками, волнами спадали на плечи, а губы, накрашенные алым, манили словно запретный плод. От нее исходил терпкий запах жасмина и мускуса, который, казалось, заглушал даже тяжелый запах вина и пота стоявший в таверне. Её глаза, лукавые и соблазнительные, остановились на Килиндире, словно она выбрала его своей жертвой. — Добрый вечер, храбрецы, — её голос был сладким и манящим, — Не позволите ли скрасить ваш вечер? Она остановилась рядом с их столиком, обводя их всех соблазнительным взглядом, но задерживаясь на Килиндире. Она грациозно опустилась рядом с Килиндиром, её бедра прижались к его, и, наклонившись, прошептала ему на ухо: — Добрый вечер, паша. Я видела, как ты смотришь в даль, словно ищешь там своё спасение. Могу ли я помочь тебе забыть твои печали? Кеманкеш, слегка опешив от такого неожиданного вторжения, откинулся на спинку стула, глядя на блудницу с нескрываемым интересом. Килиндир не отреагировал. Его взгляд оставался прикованным к той же точке на стене, словно ее слова были просто шумом, не достойным его внимания. Блудница, не ожидав такой реакции, приподняла бровь, но она не сдавалась. Девушка провела рукой по его плечу, её пальцы скользнули по ткани синего камзола. — Ты не любишь женщин, воин? — произнесла она, ее голос был полон соблазна, — Я могу тебе доказать, что это совсем не так. Она наклонилась ещё ближе, и ее дыхание коснулось его щеки, а в её голосе зазвучала легкая усмешка. Килиндир, казалось, не отреагировал на её прикосновение. Его лицо, всегда такое мрачное и сдержанное, оставалось неподвижным, как маска. Его взгляд был прикован к какому-то невидимому образу, который, казалось, был гораздо важнее всех соблазнов этого мира. — Может, я помогу тебе забыть о своих печалях? — продолжала шептать блудница, потераясь щекой о его плечо, — У меня есть всё, что нужно, чтобы доставить тебе удовольствие… Кеманкеш, наблюдая за этой сценой, едва сдерживал смех. Он видел, как Килиндир с каждым её словом каменеет ещё больше. Его скулы напряглись, а взгляд становился всё более мрачным. Кеманкеш чувствовал, что в любую минуту тот сорвется… Килиндир, наконец, перевел на девушку свой взгляд. В его глазах не было ни похоти, ни интереса, лишь холод и отстраненность, словно она была не живым человеком, а лишь надоедливой мухой… — Оставь меня в покое, — проговорил он, его голос был тихим, но резким, как лезвие бритвы, — Мне не нужны твои услуги. Блудница на мгновение растерялась, но потом, как истинная соблазнительница, улыбнулась. Её улыбка говорила о её уверенности в себе. — Неужели? — промурлыкала она, приподняв бровь, — Никому еще не удавалось мне отказать. Может, тебе просто нужен более искусный проводник в мир наслаждений? Она провела пальцем по его щеке, и попыталась заглянуть ему в глаза. Она не знала, что заглядывает в бездну. Килиндир, в этот момент, словно проснулся от сна. В его глазах мелькнула вспышка раздражения, его челюсти сжались. Он схватил ее за руку, его пальцы сжали её запястье, и в его взгляде промелькнул огонь. Но этот огонь был не огнем желания, а огнем гнева. Огнём одержимости. Его глаза, уставившиеся на неё, были словно у дикого зверя, готового разорвать свою добычу. — Ещё раз прикоснешься ко мне, — тихо прошипел он с угрозой в голосе, — И ты пожалеешь, что родилась на этот свет! Килиндир отпустил руку блудницы и снова уставился в стену, словно ничего и не произошло. Его дыхание было ровным, но глаза, по-прежнему, горели какой-то странной, неугасимой страстью, которая никогда не была направлена на женщин. Его одержимость Османом, казалось, стала еще сильнее, после этого неловкого момента. Блудница, испугавшись, отдернула свою руку и отшатнулась назад. В её глазах мелькнул страх. Она поняла, что Килиндир не просто не заинтересован в ней, а что он представляет собой некую опасность… Кеманкеш, очнувшись от своих мыслей, удивлённо посмотрел на сцену, разыгравшуюся рядом с ним. Он видел испуганное лицо блудницы и разгневанного Килиндира, и не понимал, что именно заставило его друга так отреагировать. Он видел, как Килиндир смотрел на неё с такой ненавистью, с таким презрением, с такой… брезгливостью. Кеманкеш, пристально посмотрел на Килиндира. Теперь в его сердце закралось сомнение, которое терзало его душу. Он почувствовал, что Килиндир далек от него, как никогда, и что за его равнодушием кроется нечто зловещее… Блудница, поняв, что её попытка соблазнения не удалась, окинула Килиндира презрительным взглядом, и, прошипев что-то неразборчивое, отвернулась и пошла прочь. Но даже уходя, она продолжала чувствовать на себе тяжелый взгляд Килиндира, который преследовал её, словно проклятие…

***

Собор Святого Павла

Тяжелые дубовые двери католической церкви Святого Павла, словно ухмыляющиеся пасти исполинов, медленно распахнулись, впуская внутрь двух незваных гостей. За пределами храма, в узких улочках Стамбула, начинал затихать шум вечернего города, но здесь, под сводами высоких арок, витала зловещая тишина, нарушаемая лишь тихим потрескиванием свечей, которые словно огненные глаза, следили за каждым движением вошедших. Султан Мурад IV, чей грозный взгляд и властная поступь, как обычно, внушали трепет, ступил на холодный каменный пол церкви. Рядом с ним, словно тень, следовал Силахтар Мустафа-паша, его верный телохранитель и доверенное лицо. Оба были одеты в темные плащи, скрывающие их лица и скрывая их истинную сущность. Они казались инородными телами в этом обители чужого для них Бога, их присутствие нарушало царящую здесь тишину. Они не были здесь паломниками, они были здесь охотниками. Султан Мурад IV, окидывая взглядом внутреннее убранство церкви, с презрением скривил губы. Распятия, иконы и статуи святых, казались ему странными, чужими, и даже какими-то языческими. Ему, правоверному мусульманину, всё это было непонятно, но его ум был сосредоточен на другой цели. Его не интересовали эти религиозные обряды, его интересовал человек, которого он должен был найти, человек, чьё имя было упомянуто в письме, доставленном от Эфенди-хазлет-лери. — Ищи его, Силахтар, — тихо проговорил Мурад, его голос, обычно такой громкий, сейчас звучал как приглушенный шепот. — Он, как крыса, должен прятаться в своей норе. Силахтар-паша, с поклоном, кивнул и, словно тень, скользнул в сторону, направляясь к ряду исповедален. Его острый взгляд, как у хищной птицы, выискивал свою жертву. Он знал, что отец Лоренцо, святой отец этой церкви, должен быть здесь. Силахтар, приблизившись к одной из исповедален, остановился и прислушался. Изнутри доносился тихий шепот. Он, выдержав паузу, решительно распахнул дверь исповедальни и вошёл внутрь. Внутри, за деревянной перегородкой, сидел мужчина, чьё лицо скрывала тень, отбрасываемая горящей свечой. Это был святой отец Лоренцо, чей голос, звучавший тихо и проникновенно, казался уставшим от исповеданий. — Да поможет тебе Господь, — произнёс Лоренцо, его голос был мягок и спокоен, — В чём твой грех, сын мой? Силахтар-паша, с презрительной усмешкой, откинулся на спинку скамьи, его глаза, полные холодной ненависти, смотрели прямо на священника. — Грех? — произнес Силахтар, его голос звучал низко и угрюмо, словно раскат грома, — Я знаю твой грех, отец Лоренцо. И я пришел за ним. Святой отец Лоренцо, словно на мгновение проснувшись от оцепенения, вздрогнул и приподнялся, пытаясь разглядеть незваного гостя. Его глаза были полны удивления и страха. — Ты думал, что твои тайны останутся скрытыми? Ты ошибался. Все тайное становится явным. И ты будешь наказан за свои грехи, — продолжил Силахтар-паша. Усмехнувшись, он подался вперёд, его глаза горели ненавистью. Силахтар-паша знал, что Лоренцо — лжец, и что его покровительство Эфенди-хазлет-лери — это лишь ширма, прикрывающая его темные дела. Напряжение в исповедальне, словно змея, скользнуло в воздух и стало чувствоваться в каждом уголке церкви, словно предвещая бурю, которая вот-вот разразится… Внезапно, как выстрел из арбалета, святой отец Лоренцо, с неожиданной ловкостью, оттолкнул от себя деревянную дверцу и выскочил из исповедальни. Его глаза, до этого момента полные спокойствия, сейчас горели тревогой и страхом. Он, словно птица, вырвавшаяся из клетки, ринулся к выходу из церкви, надеясь скрыться в лабиринте узких улочек Стамбула… Но бежать было поздно. Вокруг исповедальни, словно тени из преисподней, появились люди Султана Мурада, готовые в любую секунду исполнить приказ своего господина. Они, словно голодные волки, окружали свою жертву, и в их глазах не было ни жалости, ни сочувствия, только холодная решимость. Они, словно змеи, давно поджидали этого момента, и теперь, когда их добыча наконец-то вышла из своего укрытия, они были готовы наброситься на неё… Воины султана Мурада словно призраки отделившиеся от теней, были одеты в тёмные одежды, но их позы. Они, словно пауки, расставили свои сети и ждали добычу… Святой отец Лоренцо был человеком преклонного возраста, чьи черты лица несли на себе отпечаток прожитых лет и духовных исканий, но при этом в них таилась некая внутренняя напряженность, которая выдавала его тайные страхи и грехи. Его кожа, покрытая мелкими морщинками, была бледной, словно пергамент, на котором история его жизни была начертана тонкими линиями. Его лицо, узкое и худощавое, обрамляли седые, редкие волосы, которые выбивались из-под его скромной духовной шапочки, а его лоб, высокий и морщинистый, свидетельствовал о многих бессонных ночах, проведенных за молитвой и раздумьями. Глаза отца Лоренцо были карими, глубоко посаженными, и, казалось, они могли видеть дальше, чем обычные глаза. В них сочетались мудрость и спокойствие, но в то же время, за внешней невозмутимостью, в них угадывался какой-то скрытый страх, словно он боялся, что кто-то может проникнуть в глубину его души. Его взгляд был пронзительным, но в то же время немного рассеянным, как будто он искал ответы на какие-то вечные вопросы. Ресницы, редкие и светлые, обрамляли его глаза, как тонкие нити, добавляя его облику некой утонченности. Одежда отца Лоренцо была скромной и непритязательной, как подобало его положению. Он носил длинную, тёмно-коричневую сутану из грубой ткани, которая доходила до его пят, а поверх нее — простой белый стихарь, украшенный вышитым крестом. На шее у него висел деревянный крестик на тонкой цепочке, что, казалось, символизировало его веру и преданность Богу. Его руки, узловатые и покрытые венами, были длинными и тонкими, с короткими, подстриженными ногтями, что говорило о его постоянной работе и заботе о церкви. В целом, отец Лоренцо производил впечатление человека набожного, мудрого и аскетичного, но в его взгляде, в его движениях, в его молчании чувствовалось что-то тревожное, что-то, что выдавало его тайную жизнь и грешные намерения. Его внешность была лишь маской, за которой скрывалась душа, погрязшая во лжи и обмане, и лишь внимательный взгляд мог увидеть истинную сущность этого человека… Султан Мурад, который до этого момента оставался в тени, вышел вперёд, словно хищник, показавшийся на свету. Его глаза, как угли, горели гневом и нескрываемым презрением. Он смотрел на святого отца Лоренцо с открытой неприязнью, словно на отвратительное насекомое, которое было достойно лишь уничтожения. Султан Мурад был спокоен, словно тихий омут, в котором водятся злые черти, и его присутствие, словно невидимая сила, сковывало движения людей отца Лоренцо. Силахтар-паша, как тень своего повелителя, неотступно следовал за ним, готовый в любой момент броситься в бой, если это потребуется. Отец Лоренцо, понимая, что он окружен, отчаянно огляделся по сторонам. Он не был воином, не был героем, а был лишь слабым стариком, чьи руки дрожали от страха. Он был всего лишь пешкой в большой политической игре, и теперь он знал, что его время пришло. Его лицо, искаженное ужасом, было похоже на лик обреченного, чья жизнь подходит к своему концу. — Святой отец Лоренцо, — произнёс султан, его голос звучал как гром. — Ты пытаешься убежать от правосудия, как трусливая крыса, но тебе не скрыться от моей власти. Отец Лоренцо, застыл на месте. Он понимал, что его бегство было бесполезным, что он попал в ловушку. Он, казалось, потерял всю свою святость, всю свою неприкосновенность, превратившись в обычного грешника, стоящего перед судом. — За что вы меня хватаете?! — отчаянно прокричал отец Лоренцо, — Я не сделал ничего плохого! — Ты лжец и лицемер, — произнёс Султан Мурад, его голос звучал твердо и решительно, словно приговор, — Ты предал доверие своей паствы и нарушил Божий закон. Ты служишь не Богу, а самому дьяволу. Он подал знак своим воинам, и те, словно тени, приблизились к отцу Лоренцо, окружив его со всех сторон. И в этом их окружении не было надежды на спасение. — Ты думал, что ты хитрее всех, отец Лоренцо? Я даю тебе шанс добровольно во всём сознаться, — продолжил Султан Мурад тихим голосом, от которого стыла в жилах кровь, — Я знаю, что ты причастен к заговору против моей Империи, и я хочу знать правду. Ты сотрудничал с Эфенди-хазлет-лери, верно? Говори! Отец Лоренцо, видя, что сопротивление бесполезно, поднял голову, и в его глазах, несмотря на страх, промелькнуло какое-то странное, почти нечеловеческое спокойствие. Он знал, что его ждет, и он готов был встретить свою судьбу, как подобает христианину. — Я… я не знаю никого с таким именем, — прошептал он, его слова были полны страха. — Я никогда не слышал об Эфенди-хазлет-лери. — Ты лжешь, — перебил его Султан Мурад, его голос стал более жестким и требовательным. — Не трать мое терпение на пустую болтовню. Я знаю, что ты общался с ним, я знаю, что он присылал тебе письма, полные яда и предательства. Султан Мурад приблизился к отцу Лоренцо, его взгляд стал более пронзительным, словно он пытался вырвать правду из его души… — Кто он такой, этот Эфенди-хазлет-лери? — спросил Султан Мурад, — Где он сейчас? Кто стоит за ним? Говори, или я поклянусь, что ты пожалеешь о том, что ты родился на свет! Отец Лоренцо, понимая, что ему не избежать наказания, и что ложь лишь усугубляет его положение, отчаянно закрыл глаза, словно пытаясь спрятаться от мира. Он понимал, что он попал в лапы к хищнику, и что у него нет надежды на спасение. — Я… я не могу вам ничего сказать, — прошептал он, его голос дрожал от страха. — Я не знаю, кто он такой, но его боятся даже самые смелые люди. Он очень могущественен и страшен. Если я скажу, меня убьют. Он очень опасен. — Значит, ты признаешь, что ты его знаешь, — с усмешкой произнес Султан Мурад, его глаза вспыхнули от ярости. — Так вот как ты решил умереть? Защищая этого дьявола? Неужели ты думаешь, что он спасет тебя от моего гнева? Он схватил отца Лоренцо за подбородок, и его пальцы впились в его бледную кожу. — Говори! — приказал Султан Мурад, его голос был полон гнева. — Кто такой Эфенди-хазлет-лери? Где он прячется? Почему ты выполнял его приказы? Говори, или я клянусь, что твой ад начнется прямо здесь и сейчас! — Я… я никогда его не видел, — прошептал он, его голос стал едва слышным. — Никто не знает, как он выглядит. Он всегда общается через посланников, или через письма. Я не знаю, кто он, но я знаю, что он очень опасен, и никто не смеет ему перечить. Он подобен тени, неуловимой, невидимой, но его влияние чувствуется повсюду. Султан Мурад, на мгновение замолчал, словно обдумывая слова отца Лоренцо. Он понимал, что тот говорит правду, и что Эфенди-хазлет-лери был более опасным и неуловимым противником, чем он предполагал. — Хватит с него разговоров, — сказал Султан Мурад, и его голос был подобен раскату грома. — Он не скажет нам больше ничего полезного. Он повернулся к Силахтару-паше, который неотступно следовал за ним, словно верный пёс. — Силахтар, — приказал Мурад, его голос был твердым и решительным, — Брось этого нечестивца в темницу. Он будет томиться там, пока я не решу, что с ним делать. Пусть он прочувствует все муки ада. Но сначала, допроси его ещё раз, пусть выдаст нам все известные ему имена и явки. Силахтар-паша, как всегда, без лишних вопросов, кивнул и схватил отца Лоренцо за плечо, потащив его к выходу. Старик застонал от боли, но Силахтар-паша не обратил на это ни малейшего внимания. Мурад, глядя на эту сцену с презрительной усмешкой, понимал, что его месть только начинается, и что он не остановится ни перед чем, пока не найдет и не уничтожит всех своих врагов. — Я найду тебя, Эфенди-хазлет-лери, — прошептал Мурад, его голос был наполнен жаждой мести. — Ты не сможешь вечно прятаться во тьме. Я выслежу тебя, как зверя, и заставлю тебя ответить за все твои злодеяния. Султан Мурад покинул церковь, оставив за собой мрачную тишину и тень разочарования. Он знал, что эта победа была лишь началом его долгого пути, полного испытаний и опасностей, но он, Султан Мурад, был готов к этому, он был готов бросить вызов самой судьбе.

***

Сад Дворца Топкапы.

Мраморный повильон

Мраморный павильон, расположенный в глубине дворцового сада, был окутан тишиной, которую нарушали лишь тихий шелест листьев и плеск воды в фонтане. Белоснежный мрамор, словно застывшая в камне мечта о роскоши, отражал слабый свет солнца, создавая атмосферу холодной неприступности и скрытой угрозы. Именно здесь, в этом месте, где когда-то плелись интриги и заключались тайные сделки, Валиде Кёсем Султан ждала своего гостя. Её лицо, хоть и хранили маску безмятежности, выдавало внутреннее напряжение. Она понимала, что Давуд-паша не пришёл сюда для дружеского разговора, и что их встреча будет похожа на поединок между двумя могущественными хищниками. Давуд-паша, словно воплощение силы и коварства, вошел в павильон, его шаги были уверенными и тяжелыми, а взгляд, холодным и проницательным. Он был одет в темный кафтан, украшенный золотым шитьем, и в каждом его движении чувствовалась некая угроза и власть. Он не был простым слугой, он был вершителем судеб, человеком, в руках которого находилась почти вся вооруженная сила империи. Он свергал и возводил султанов на трон, он был тем, кто дергал за ниточки в этой сложной политической игре, и теперь он пришёл к самой Валиде Кёсем Султан, чтобы выдвинуть свои условия… — Валиде Султан, — произнес Давуд-паша, его голос был низок и спокоен, но в нём чувствовалась скрытая сила. — Для меня большая честь видеть вас в добром здравии. Кёсем Султан, сдержанно улыбнулась, но в её глазах сверкнул холодный огонь. — Давуд-паша, — ответила она, её голос был мягок, но полон скрытой угрозы. — Ты пришел сюда не для светских бесед, и я знаю, что у тебя есть дело. Говори, чего ты хочешь. Давуд-паша, без лишних церемоний, сразу же перешел к делу. — Я пришёл, чтобы напомнить вам о том, что я сделал для вашей семьи, — произнёс он, смотря на султаншу высокомерным взглядом, — Я сверг Султана Османа II, объявил его государственным преступником, возвёл на трон покойного Султана Мустафу, да упокоит Аллах его душу. Затем, когда стало ясно, что он безумен, я возвёл на трон вашего сына Султана Мурада. Я сделал всё это, и теперь я требую благодарности. Кёсем Султан, стараясь сохранить самообладание, ответила: — Благодарности? — с усмешкой произнесла Кёсем-султан, — Ты привел к власти не моего льва Мурада, а самого себя. Ты зверски сверг Османа. Пытал его. Ты убил Мустафу. Ты держишь в своих руках всю армию. Ты самый богатый человек в Империи. Неужели ты думаешь, что я слепа и не вижу, как ты пытаешься меня перехитрить? — Я лишь хочу стабильности для нашей Великой Империи, — произнес Давуд-паша, словно клятву, — А Османа нужно убрать как можно дальше. Я не понимаю, зачем Султан Мурад вернул его во дворец Топкапы? Это было большой ошибкой. Он должен был оставаться в Едикуле и ждать своей смерти! — Осман не будет угрожать моему сыну, — твёрдо ответила Кёсем-султан, — Он здесь, потому что Султан Мурад так решил. Он Падишах и его воля — закон. Но признаюсь, меня тоже беспокоит наглость Османа и его угрозы в адрес Шехзаде Касыма. Давуд-паша, не отведя от неё взгляда, ответил: — Вы должны казнить Султана Османа. Его присутствие здесь, во дворце Топкапы — угроза для моего положения и для власти вашего сына. Вы должны понять, что его возвращение было большой ошибкой. И эта ошибка должна быть исправлена. Кёсем Султан нахмурилась, её глаза расширились от гнева. — Осман — мой пасынок, — произнесла она ледяным тоном, — Я не могу его казнить без видимой причины. — Причина есть, — перебил её Давуд-паша, его голос стал более резким и угрожающим, — Он — государственный преступник, и его присутствие здесь может привести к новому бунту. Если вы не подчинитесь моим требованиям, я посажу на трон Шехзаде Баязида. Кёсем Султан, словно ужаленная, вскочила с места, её лицо исказилось от гнева. — Баязид — это брат Османа, — произнесла она, и ее голос задрожал от ярости. — Ты думаешь, что народ пойдет за ним?! Давуд-паша лишь усмехнулся, и этот жест, казалось, был для Кёсем Султан ещё более оскорбительным. — Баязид — это тот, кто будет меня слушать, — ответил Давуд-паша уверенным тоном, — И если вы не подчинитесь моим требованиям, я клянусь, что он будет править этой империей, а ваш сын будет гнить в Едикуле вместе с Османом! Я посажу на трон того, кто будет предан мне. Кёсем Султан почувствовала, что ее терпение иссякает, что она попала в ловушку, где каждый её шаг мог стать последним. Она знала, что Давуд-паша был опасным и непредсказуемым врагом, и что она должна действовать с осторожностью, чтобы защитить себя и свою семью… — Ты угрожаешь мне, Давуд-паша? — произнесла она, её голос был тихим, но в нем чувствовался кипящий гнев. — Забываешь, с кем говоришь? Я — Валиде Султан, мать падишаха! Давуд-паша, лишь нагло рассмеялся, и этот звук, словно насмешка судьбы, заставил кровь стыть в жилах Кёсем. — Валиде Султан, — ответил он, его голос был полон иронии, — я помню, с кем говорю. Я помню, что вы — мать падишаха, и я помню, что я — тот, кто сделал вашего сына падишахом. И если вы забыли об этом, я с удовольствием вам напомню. Он сделал паузу, словно наслаждаясь её яростью, а затем продолжил, и в его голосе звучала открытая угроза: — И запомните, Валиде Султан, если со мной что-то случится, если кто-то из вас посмеет меня тронуть, то мои люди, мои янычары, мои верные сипахи, поднимут такое восстание, что вы позавидуете тому, что было во времена свержения Османа II. Они будут жечь и убивать до тех пор, пока каждый, кто был причастен к моей смерти, не будет лежать в земле. И тогда ваша империя утонет в крови, и никто не вспомнит о том, что когда-то здесь сидел ваш сын. Кёсем Султан, понимала, что она оказалась в очень опасном положении. Её власть была шаткой, и Давуд-паша, используя свое влияние, мог легко лишить её всего. Она была словно на краю пропасти, и один неверный шаг мог стоить ей жизни. Она понимала, что ей нужно действовать очень осторожно, и что эта игра будет стоить ей больших усилий. И каждый из них, и Валиде, и Великий Визирь Давуд-паша, понимали, что их противостояние только начинается, и что в этой игре ставки слишком высоки, чтобы позволить себе хоть какую-то ошибку. Мраморный павильон, словно застывшая во льду ловушка, продолжал хранить в себе тяжелую тишину, нарушаемую лишь сбивчивым дыханием Валиде Кёсем Султан. Угроза Давуда-паши, подобно ядовитой змее, расползлась по всему помещению, сковывая ее движения и не давая ей возможности вдохнуть полной грудью. Она понимала, что оказалась в западне, из которой, казалось, нет выхода, и что ее собственная жизнь, и жизнь ее семьи, висели на волоске. Давуд-паша, стоявший перед ней, как воплощение власти и коварства, ждал её ответа, его глаза, словно острые ножи, пронзали ее насквозь. Он, словно демон, был готов поглотить её целиком, если она осмелится ослушаться его приказов. Кёсем Султан, собрав всю свою волю в кулак, сделала глубокий вдох, и ее взгляд, прежде полный ярости, наполнился решимостью. Она поняла, что в этой игре, она не может позволить себе проиграть, что она должна действовать, и что ей нужно использовать все свои хитрости и коварство, чтобы вырваться из этих цепких лап. — Хорошо, Давуд-паша, — произнесла она, ее голос был ровным и твердым, но в нем чувствовалось напряжение, которое она тщательно скрывала. — Я согласна с твоим требованием. Султан Осман должен быть устранен, чтобы не представлять угрозу для моего сына. Давуд-паша, приподнял одну бровь, словно не веря своим ушам, а затем на его лице появилась зловещая ухмылка. — Значит, вы понимаете, Валиде Султан, что нет иного выхода, — произнес он, и в его голосе звучало удовлетворение. — Вы наконец-то начали думать как истинная правительница этой империи. Кёсем Султан, не обратив внимания на его насмешку, продолжала, ее взгляд был сосредоточен на Давуде-паше. — Но я не хочу, чтобы кто-то знал о моей причастности к этому делу, — сказала она, и в ее голосе появились нотки скрытого коварства. — Я не могу допустить, чтобы меня обвинили в смерти Османа. Это должно выглядеть, как несчастный случай, как божья кара. Давуд-паша, на мгновение замер, словно не веря своим ушам. Он ожидал сопротивления, споров и угроз, но Кёсем Султан, словно змея, согласилась на его условия, и это настораживало его. — Конечно, Валиде Султан, — ответил он, его голос был полон иронии, — Мы сделаем все так, чтобы ни одна душа не узнала о том, что вы причастны к этому делу. Я позабочусь о том, чтобы всё выглядело правдоподобно. — Мы организуем покушение, — произнесла она, и её слова прозвучали, как зловещий приговор. — Осман должен умереть, но так, чтобы никто не подумал, что мы к этому причастны. Это будет несчастный случай, проклятие судьбы, что-то такое, что никто не сможет предотвратить. Давуд-паша, на мгновение замолчал, его разум, словно зловещие тени, пытался рассмотреть ее планы. Но в конце концов, он решил, что все складывается наилучшим для него образом, поэтому в последний раз поинтересовался: — Ты уверена, Валиде Султан? — спросил он, его голос был полон сомнения и подозрительности. — Ты не передумаешь в последний момент? Кёсем Султан, сжала кулаки, и в ее глазах вспыхнул ледяной огонь. — Я никогда не меняю своих решений, Давуд-паша, — в агонии ответила она, — Осман должен умереть. И я сделаю все, чтобы это произошло. Но, я не буду подчиняться тебе. Я лишь буду использовать тебя, как и ты используешь меня. Мы будем союзниками до тех пор, пока не избавимся от Османа, а затем, мы увидим, кто здесь действительно хозяин. — Хорошо, Валиде Султан, — произнес он, и в его голосе прозвучала зловещая улыбка. — Тогда, я жду ваших указаний, и мы вместе похороним Османа в безвестной могиле, чтобы он больше не мешал нам править этой империей. Кёсем Султан, также улыбнулась, но ее улыбка была холодной и неискренней. Она знала, что заключает сделку с дьяволом, но у нее не было другого выбора. Она понимала, что, заключив этот кровавый сговор, она совершает ужасный грех, но её желание выжить было сильнее любых нравственных принципов. Мраморный павильон, словно безмолвный свидетель, запечатлел на своих стенах этот ужасный момент, когда два могущественных врага заключили сделку, которая должна была обагрить кровью историю Османской империи.

***

Темница Дворца Топкапы

Тяжёлые оковы, сковавшие ноги святого отца Лоренцо, с каждым шагом отдавались в его теле болью, а его изможденное лицо, покрытое потом, выдавало страх и отчаяние. Силахтар-паша, с его бесстрастным лицом и цепким взглядом, грубо толкнул старика в темную, смрадную камеру темницы дворца Топкапы. Каменные стены, покрытые мхом и влагой, словно холодные объятия смерти, окружили отца Лоренцо со всех сторон. В этом мрачном пространстве он чувствовал себя потерянным и беспомощным. За тяжёлой дверью с лязгом закрылся засов, и старик остался один наедине со своими страхами и мыслями… В камере, в полумраке, он заметил юношу, сидевшего у стены. Это был Янкель, молодой еврей, которого он несколько раз встречал в церкви святого Павла, и с которым обсуждал свои планы. Его лицо, бледное и изможденное, выражало не только страдание, но и некую внутреннюю силу и уверенность. Янкель, как и Лоренцо, был членом тайного Иерусалимского ордена, подчиняющегося папе римскому, и его присутствие в этой темнице не было случайностью… В течение нескольких часов они сидели молча, делая вид, что не знают друг друга. Они понимали, что стены этой темницы могут иметь уши, и что любой неосторожный шаг может обернуться для них бедой. Они также понимали, что они оба были пешками в этой большой политической игре и что их жизни находились в руках могущественных и жестоких людей… Каждый из них ждал момента, когда они смогут поговорить открыто, когда они смогут обсудить то, что привело их в эту темную и страшную темницу… Глубокой ночью, когда шум дворца стих, и стало ясно, что они в относительной безопасности, Янкель, словно привидение, шевельнулся и, пристально посмотрев на Лоренцо, тихо произнес: — Что произошло, отец Лоренцо? Как ты здесь оказался? Священник поднял голову, и его глаза, словно угли, вспыхнули во тьме. Он посмотрел на Янкеля, и в его взгляде промелькнула искра узнавания. Отец Лоренцо, облегченно вздохнув, осторожно повернулся к Янкелю, убедившись, что их никто не видит и не слышит… — Сын мой Иаков, — ответил он с горечью в голосе, — Меня схватили люди Султана Мурада. Они перехватили письмо от Эфенди-хазлет-лери. Теперь они знают, что я был с ним связан. Они знают, что я не просто святой отец… а нечто большее… Янкель, нахмурился, и в его глазах промелькнул страх. — Это ужасно, — с тревогой в голосе прошептал он, — Я сижу здесь уже больше месяца по приказу Султана Мурада. И я боюсь, что они могут узнать правду… Отец Лоренцо с грустью посмотрел на Янкеля, его сердце болело от сострадания к этому еврейскому юноше. — Сын мой Иаков, — сказал он тихим голосом, наполненным предостережением, — Ты должен быть осторожен. Ничего никому не говори. Не выдавай себя. Пусть все думают, что ты простой торговец, попавший в беду. Ты должен выжить, чтобы довести начатое дело до конца. Он замолчал, словно раздумывая над тем, что сказать дальше, а затем, с тяжелым сердцем произнес: — Теперь, когда они знают о моей связи с Эфенди-хазлет-лери, они попытаются выведать у меня всё, что им нужно. Они будут пытать меня. Поэтому, будь осторожен и молчи. Позволь мне взять на себя эту ношу. Янкель сжал кулаки, на его глазах заблестели слёзы, но он понимал, что старик прав. Он понимал, что он должен сохранить тайну ордена, даже если это будет стоить ему жизни. — Я понял, отец, — прошептал он, и его голос дрожал. — Я буду молчать. Я не выдам никого. Но что будет с нами теперь? Отец Лоренцо медленно закрыл глаза, и его губы зашевелились в тихой молитве, которая была похожа на шепот в темноте. Он воззвал к Богу, прося о прощении за свои грехи и моля о спасении для себя и для юного Янкеля. В его словах слышались смирение и надежда, и они были единственным утешением для них в этом ужасном месте... — Господи, — шептал отец Лоренцо, и его голос был полон печали и усталости, — Я знаю, что я согрешил перед тобой, и я заслуживаю наказания. Я предал свою веру, и я погряз во лжи и обмане. Но, прошу тебя, Господи, помилуй меня, грешного, и не оставь меня в этот час испытания. Помоги мне вынести все муки, которые мне уготовили. Помоги мне не сломаться под тяжестью греха. Помоги мне оставаться верным тебе до конца. Он сделал паузу, словно собираясь с мыслями, а затем продолжил. В его голосе прозвучала отчаянная мольба. — Господи, — шептал он, и его голос дрожал от страха, — Я молю тебя не только за себя, но и за этого молодого человека, за сына моего Иакова. Он не виновен в моих грехах. Он не заслуживает того, чтобы страдать за них. Помоги ему пережить это испытание, помоги ему не потерять веру в тебя. Дай ему силы вынести все муки, которые ему, возможно, уготованы. Отец Лоренцо, открыл глаза и посмотрел на юного Янкеля с любовью и состраданием. Он понял, что он не может защитить его от беды, но он мог молиться за него, прося Бога о милости и спасении. Его молитва была словно тихий шепот в темноте, но в ней была сила, которая могла преодолеть даже самые страшные испытания. Он закрыл глаза и вновь обратился к Богу, и его слова были наполнены надеждой и верой: — Господи, — шептал отец Лоренцо, и его голос был полон непоколебимой веры, — Я знаю, что ты всемогущ и что ты всегда рядом с нами, даже в этом темном и ужасном месте. Я верю, что ты услышишь мои молитвы, и что ты спасешь нас от беды. Я верю в твою любовь, и я верю в твою милость. Аминь. После молитвы, отец Лоренцо почувствовал какое-то внутреннее спокойствие, и его сердце было наполнилось надеждой на спасение души. Он понимал, что его судьба была в руках Бога и что он должен довериться его воле. Он перестал бояться смерти, и стал готов к любым испытаниям, которые ему уготовила судьба…