Всадник на чёрном коне

Сад дворца Топкапы

Ночь опустилась на Стамбул, укрывая его крыши и минареты бархатным покровом тишины. Внутри стен дворца Топкапы, в сердце могущественной Османской империи, царил свой собственный мир, полный тайн и интриг. Однако для Кеманкеша-аги ничто из этого не имело значения в этот час. Возвращение из дальнего плавания, триумфальный прием по приказу султана Мурада, пленница Фария — все это казалось далеким и чужим. Его мысли были прикованы лишь к одному — к встрече с Валиде Кёсем-султан… Сердце его билось неровно, словно пойманная птица, когда он пробирался по темным коридорам дворца, окутанного тенями. Он шёл не по знакомым путям, а потайными тропками, которые знал лишь он один. В его походке чувствовалась и сила воина, и трепет влюбленного. Каждый шаг был полон решимости и осторожности. Он выскользнул через незаметную дверь в парк, и воздух, наполненный ароматом роз и жасмина, наполнил его легкие. Луна, полная и яркая, заливала все вокруг своим серебристым светом, превращая сад в волшебное место, где казалось, что даже деревья затаили дыхание в ожидании. Кеманкеш не торопился, он наслаждался тишиной и покоем ночи, зная, что скоро его сердце снова наполнится тревогой. Его взгляд блуждал по темным аллеям, ища ее силуэт, знакомый до каждой черточки. Луна, полная и яркая, освещала сад Топкапы, превращая его в сказочное место, полное теней и шепота ветра. Кеманкеш-ага, вернувшийся из долгого плавания, ступал по тропинкам сада, его сердце билось в унисон с тихими звуками ночи. Он долго ждал этой встречи, его мысли были заняты лишь одним человеком — Кёсем-султан. Госпожа уже ждала его у старого фонтана, чьи воды тихо журчали, словно вторя биению её сердца. Она стояла спиной, одетая в темно-синее платье, которое сливалось с сумерками. Её фигура, обычно излучавшая силу и уверенность, сейчас казалась хрупкой и уязвимой. Кеманкеш подошел неслышно, как тень, и остановился в нескольких шагах от неё. — Госпожа, — тихо произнес он, и его голос прозвучал хрипло, словно после долгого молчания. Она вздрогнула и медленно повернулась к нему. В её глазах, обрамленных темными ресницами, плескалась целая буря эмоций: облегчение, тревога, и, самое главное, та жажда, которую он так хорошо знал. Она не произнесла ни слова, лишь тихо покачала головой, словно отрицая саму возможность этой встречи. Они встретились взглядами, и на мгновение мир вокруг них перестал существовать. Была лишь эта невидимая нить, тянущая их друг к другу, несмотря на все запреты и опасности. Они не обнялись, не коснулись друг друга, но в их глазах читалась вся глубина их чувств… Кеманкеш сделал еще один шаг вперед, и их разделяло теперь лишь расстояние вытянутой руки. — Я вернулся, — произнёс он, и его взгляд был полон невысказанной любви и печали. — Я знаю, — прошептала Кёсем, и её губы дрогнули, — Но зачем ты пришел? Ты подвергаешь нас обоих опасности… Ее лицо, обычно такое властное и неприступное, сейчас казалось мягким и уставшим. Легкое платье струилось по её фигуре, напоминая ему о нежности и уязвимости женщины, которую он так глубоко любил. — Госпожа, — ответил он, его голос звучал тепло и искренне, — Я должен был увидеть Вас, хотя бы на мгновение… Дни без Вас тянулись мучительно долго… Кеманкеш сглотнул, пытаясь подавить охватившую его волну нежности. Его взгляд скользнул по ее чертам, запечатлевая каждую линию, каждую тень, словно желая напитаться ее образом на месяцы вперед. — Я считал минуты до нашей встречи. Вдали от вас мир кажется бесцветным, словно лишенным всякого смысла… Кёсем слегка улыбнулась, и эта улыбка, такая редкая на ее лице, наполнила его сердце теплом. Она медленно протянула руку, и Кеманкеш, не раздумывая, накрыл ее своей. Их пальцы переплелись, и это легкое прикосновение, такое простое и такое запретное, стало для них моментом абсолютного единения. — Нам нельзя, — прошептала она, ее голос был тихим и отчаянным, — Это запретно. Голос ее наполнился беспокойством, и Кеманкеш почувствовал, как ее рука дрожит в его ладони. Она сделала резкое движение, словно собираясь отступить, но Кеманкеш поймал её руку. Его пальцы сжались, как будто цепляясь за ускользающую мечту. Кёсем посмотрела на их соприкосновение и слегка дрогнула, не отдергивая руку… — Я знаю, Госпожа, — ответил Кеманкеш, притягивая ее к себе, — Но я готов рискнуть всем, лишь бы быть с вами, хотя бы на мгновение… — Но я боюсь не только за себя, Кеманкеш, — призналась она, глядя ему прямо в глаза, — Иногда я чувствую себя такой одинокой в этом дворце, среди всех этих интриг и обмана. Я как будто тону в этой бездне, и никто не может меня спасти. Мне не хватает простого человеческого тепла, искреннего понимания… Ее голос дрожал от подавляемой боли, и Кеманкеш видел её уязвимость, которую она так тщательно скрывала от всех… Кеманкеш притянул ее руку к себе, поднес к губам и коснулся ее нежной кожи легким поцелуем. — Я здесь, Госпожа, — прошептал он, его дыхание касалось её ладони, — Я всегда буду рядом. Я буду вашей защитой и вашей опорой. Вы не одиноки, пока я жив. Он знал, что эти слова звучали дерзко и опасно, но он не мог сдержать своих чувств. Его любовь к ней была сильнее всех законов и запретов… Кёсем ответила ему взглядом, полным нежности и благодарности. Она поняла, что в этом саду, под покровом ночи, она могла быть собой, могла довериться человеку, который видел её не только как правительницу, но и как женщину, способную любить и страдать. — Я верю тебе, Кеманкеш, — прошептала она, ее голос был полон искренности, — Только тебе я могу доверять в этом мире полном предательства и обмана… Тишина повисла между ними, нарушаемая лишь шелестом листьев и далеким пением ночных птиц. Кёсем не отдернула руки, ее пальцы слегка сжали ладонь Кеманкеша, словно ища в ней утешения и опору. Его взгляд, наполненный тоской, скользил по ее чертам, словно он пытался запомнить каждую линию, каждую тень. Он знал, что их встреча — это опасная игра, но он не мог отказать себе в этом мгновении близости… — Я обещаю вам, Госпожа, — прошептал он, его голос был полон решимости, — Я не позволю никому причинить боль ни вам ни вашим детям. Я буду вашей тенью, вашим щитом, вашей верностью… Кёсем подняла на него взгляд, и в ее глазах отразился и страх, и надежда. — Но эта связь между нами, Кеманкеш… она опасна. Она может разрушить все, что я построила… Она может стоить нам жизни… — Я знаю, Госпожа, — ответил воин, его голос был тихим, но твердым, — Но страх не должен нас останавливать. Иногда за любовь приходится платить высокую цену… Он сделал еще один шаг, и между ними не осталось места, ни для сомнений, ни для страха, только для этой силы притяжения, которая не давала им покоя… Кёсем подняла свою вторую руку и нежно коснулась его щеки. Этот легкий жест был полон нежности и благодарности. Она смотрела в его глаза, ища в них ответы на свои вопросы и защиту от этого мира жестокости. — Ты прав, Кеманкеш, — прошептала она, — Иногда в этом дворце нужно рискнуть всем, чтобы почувствовать себя живым. Она сделала ещё один шаг вперед, и их тела соприкоснулись. Впервые за долгие годы она почувствовала себя женщиной, а не Валиде-султан. Их лица оказались так близко, что они ощущали дыхание друг друга. Глаза Кеманкеша горели от невысказанной страсти, и Кёсем смотрела на него с нескрываемой любовью. Казалось, что время остановилось, оставив их вдвоем в этом тихом саду, среди шепота листьев и лунного света. Он осторожно провел рукой по её щеке, и Кёсем закрыла глаза, наслаждаясь этими минутами близости. — Я мечтаю о дне, когда мы сможем быть вместе, без страха и ограничений, — прошептал Кеманкеш, его голос был полным тоски и надежды. Кёсем открыла глаза, и в ее взгляде была и грусть, и решимость. — В этом дворце нет места для подобных мечт, Кеманкеш. Но пока у меня есть ты, я не чувствую себя такой одинокой… Их губы встретились в первом робком поцелуе, который был одновременно и нежным, и страстным. Это был поцелуй, в котором они обменялись не только любовью, но и пониманием, доверием и надеждой. Это был поцелуй, который нарушал все правила и бросал вызов всем запретам, но в то же время давал им силу жить дальше… Кеманкеш-ага осторожно разорвал поцелуй и посмотрел на неё с такой нежностью, что сердце Кёсем дрогнуло. В этот момент она увидела в этом воине не просто телохранителя, а человека, который понимал ее, как никто другой.

***

Темница Едикуле

Сырой холод каменных стен Едикуле пробирал до костей. Осман, его лицо было изможденным, а глаза потухшими, сидел на камнях, сгорбившись. Десять лет прошло с тех пор, как он был заключен в эту темницу, десять лет одиночества и отчаяния. Внезапно в камере появился свет. Дверь медленно отодвинулась, и в проеме появилась фигура мужественного юноши не в роскошных, но в дорогих одеждах. Этот визит был неожиданным, первым за все десять лет заключения. Слуги доложили Султану Мураду о тяжелом состоянии Османа, и он пришел лично убедиться в этом. — Кто… кто это? — прошептал Осман, его голос был слабым, хриплым, словно шум ветра в развалинах. Его взгляд, потухший и утомленный, с трудом фокусировался. Он не узнавал своего брата, который за десять лет превратился из ребёнка в могущественного султана… — Это я, Осман. Твой брат Мурад, — ответил юноша, его голос звучал спокойно, но с нескрываемой настороженностью, — Я пришел проверить твое состояние. Осман в нерешительности посмотрел на своего брата. Затем в его взгляде появилась жестокая резкость, а в его голосе — твердое отрицание. — Нет, — сказал Осман, его голос, хотя и слабый, обрел уверенность. — Это ложь. Мой брат Мурад умер. Килиндир-ага… он убил его. Его слова прозвучали как приговор, полный ненависти и горькой правды, которая для него была не меньше реальностью, чем эти четыре стены. Десять лет заключения и одиночества сломали его, и теперь в его глазах Мурад был не младшим братом, а символом несправедливости. За все эти годы он привык к одиночеству. А появление Мурада не принесло ему успокоения, а лишь усилило его страдания и ощущения несправедливости… — Я… я не смог защитить его, — прошептал Осман, его голос был едва слышен, словно шепот ветра. — Я оставил его беззащитного… и его убили. Слёзы потекли по его изможденному лицу, каждая капля была как капля крови, пролитой в тот роковой день. Он поднял голову, его взгляд встретился со взглядом Султана Мурада. В его глазах было не только отчаяние, но и глубокое чувство вины. — Это моя вина, — продолжил он, его голос с трудом прорывался сквозь ком в горле, — Я не смог защитить Мурада… я слабый… бесполезный… Он замолчал, его его плечи опустились, словно под тяжестью невыносимого бремени. Десять лет одиночества и ненависти заточили его чувства, сделав его подозрительным и циничным. Он не верил в случайности… Настроение Османа резко изменилось, он стал ещё более настороженным, чем раньше, он перестал плакать, прошептав: — Янкель… это Янкель тебя прислал? — его голос был хриплым от долгого молчания и злобы. Это было не вопрос, а утверждение. Юноша, которого Осман отказывался принимать за своего брата Мурада, молчал. Его лицо побледнело ещё больше, губы задрожали. Мурад был поражен состоянием Османа, его изможденным видом, его опустошенными глазами. Он не ожидал увидеть своего брата в таком плачевном состоянии. Ужас охватил его сердце. — Уходи, — сказал Осман, его голос был жесток, но в нем проскальзывала отчаянная мольба, — Уходи немедленно! И даже не думай появляться здесь снова. Если Килиндир-ага узнает о нашей встрече… Он остановился, не закончив фразу. Угроза висела в воздухе, тяжелая и неизбежная. Осман чувствовал, как опасность сжимает его сердце. Опасность не только для него самого, но и для этого юноши, который оказался здесь из-за неизвестной причины. Султан Мурад так и не проронил ни слова. Он стоял, оцепенев от ужаса, в полном недоумении и отчаянии. Он понимал, что его визит был ошибкой, роковой ошибкой, и теперь он не знал, что делать. Он лишь мог смотреть на своего измученного брата, на его бледное лицо, на его впалые глаза, наполненные ненавистью и отчаянием. Он не мог ничего сказать, он только мог молить про себя, чтобы эта встреча осталась незамеченной… Лицо Мурада теперь было незнакомо Осману, но его одежда и манеризмы говорили о высоком происхождении. — А кто ты всё-таки такой, а? Ты торговец или... лекарь? Тебя Янкель прислал? — Я — Мурад. Твой брат, Осман, — сказал он, его голос был спокойным и уверенным, — Ты не узнаешь меня? Осман долго смотрел на него, его взгляд был наполнен сомнением и недоверием. Десять лет одиночества сделали его циничным и подозрительным. Он не верил в случайности, особенно в этом месте. — Зачем ты пришел, Эфенди? Ты хочешь забрать мою жизнь? — спросил Осман, его голос был хриплым, словно шум ветра в развалинах. Он не выражал никаких эмоций, его лицо было маской безразличия, за которой скрывалась глубокая боль и отчаяние. Мурад немного поколебался, прежде чем ответить. Он чувствовал в взгляде Османа не просто недоверие, а что-то более глубокое — глубокую рану, которую не так легко залечить. — Я… я хотел увидеть тебя, брат, — ответил юноша, его голос стал немного мягче, — Услышать тебя… поговорить с тобой. Осман молчал, его взгляд не отрывался от юноши. Он не верил в его слова. Он видел только врагов, и только врагов ожидал увидеть. Десять лет заключения превратили его в другого человека. В камере царила гнетущая тишина, прерываемая лишь хриплым дыханием Османа. Он сидел на холодном каменном полу, его тело было согнуто, словно под тяжестью невыносимого бремени. Его лицо было бледным, изможденным, глаза потухли, но в них еще теплился огонёк былой царственной гордости, смешанной с безнадежным отчаянием. Юноша, которого он отказывался принимать за своего брата Мурада, стоял неподвижно, его лицо было бледным, глаза выражали глубокую печаль и беспомощность. Он не знал, как помочь своему брату, как успокоить его страдания. — Повесь меня, Эфенди, — прошептал Осман, его голос был едва слышен, словно шепот ветра. — Повесь меня на ипподроме… повесь меня, как разбойника… пусть все видят… пусть это будет конец… избавь меня от этих мучений… Его слова были полны отчаяния, но в них не было просьбы о милосердии. Это было требование, диктат человека, который уже не мог вынести своих страданий. Он просил не о жизни, а о смерти, о быстром и безболезненном конце своей мучительной жизни. Он просил о смерти, которую он мог получить с достоинством и на публике. Ему нужна была не смерть в темнице, а смерть на глазах всех, кто когда-то боялся и презирал его… Мурад замер, не в силах сказать ни слова. Он не мог понять, что чувствовать. Сострадание? Ужас? Вину? Все перемешалось в его сердце, оставляя после себя только пустоту и непонимание. Он только мог смотреть на своего брата, на его искаженное болью лицо, и понимать, что он бессилен ему помочь. Все, что он мог сделать, это молиться и надеться на чудо. Дверь камеры скрипнула, пропуская в полумрак Силахтар-пашу — оруженосца Султана Мурада. Его лицо, обычно невозмутимое и строгое, было искажено негодованием. Он остановился на пороге, его взгляд был прикован к фигуре опального Султана Османа, лежащего на холодном каменном полу в бреду. Он был изможден, его лицо было бледным, глаза полузакрыты, дыхание было тяжелым и прерывистым. Рядом с ним стоял Султан Мурад. Осман бормотал что-то несвязное, его слова были смешаны с хрипами и стонами. Он был в глубоком бреду. Султан Мурад, приблизившись к брату, попытался взять брата за руку, но тот не реагировал. — Осман, это я, Мурад… — снова прошептал он, его голос был полн тревоги, — Посмотри на меня… я не умер… я пришёл за тобой… Осман вдруг резко поднял голову, его взгляд зацепился за фигуру оруженосца. В его глазах вспыхнул ужас, но не перед тем, кто представлял себя, как его брат Мурад, а перед тем, кого он принял за Килиндир-агу. В сознании Османа тяжелая дубовая дверь камеры с грохотом отворилась, пропуская в мрак фигуру Килиндир-аги. Его лицо было освещено зловещей ухмылкой, глаза горели садистским блеском. Он держал в руке кнут, его кожа блестела в тусклом свете, словно предвкушая близкое наслаждение мучениями. Осман, его тело было согнуто от длительного сидения на холодном каменном полу, сидел с опущенной головой. Рядом с ним стоял юноша, пытавшийся выдавать себя за его брата Мурада. Килиндир-ага застал их вместе, и это вызвало в нем приступ садистского восторга. — Ага! — прорычал он, его голос раздался в камере резким и пронзительным звуком, — Что это у нас? Тайная встреча? Вот это да… Забавно… Он сделал несколько шагов вперед, его взгляд был наполнен злобой и наслаждением. Он любовался испугом, отразившимся на лицах Османа и юноши. Килиндир-ага приблизился, его тяжелые сапоги с глухим стуком опускались на каменный пол. Кнут в его руке двинулся, описывая в воздухе зловещие круги. Юноша, пытавшийся притвориться Мурадом, сделал неуверенный шаг назад, его лицо побелело от страха. — Ну что же, — протянул Килиндир-ага, его голос истекал ядом, — Покажем нашему милому Осману, как следует ценить привилегии темницы. Или… может быть… ты решил повеселиться с гостем, а, Осман? Расскажи мне о своем «брате». Он сделал еще один шаг, его взгляд перемещался с Османа на юношу и обратно, наслаждаясь их страхом. Осман сжал кулаки, его тело напряглось, готовое к обороне. Он понял, что юноша в опасности, и решил защитить его любой ценой. Десять лет заключения сломали его тело, но не сломили его дух. — Он… он ничего не знает! — вскрикнул Осман, его голос был хриплым, но решительным. — Оставь его в покое! Килиндир-ага рассмеялся, его смех был холодным и зловещим. Он поднял кнут, его кожа блестела, словно отражая дьявольский свет. — О, я пожалуй, сделаю это с особым удовольствием, — прошипел он, делая шаг в сторону юноши. — Он ничего не знает! Не трогай его! — повторял Осман, — Килиндир-ага… — прохрипел он, его голос был полн отчаяния, — Прости… прости… пощади его… я… я больше не буду… Он начал умолять о прощении, его слова были смешаны со слезами. Картина была ужасной. Бывший всемогущий султан, теперь изможденный и беспомощный, умолял о пощаде того, кого видел только в своем бреду… Глаза Османа были полузакрыты, но в них мело непонятное бешенство. Он бормотал что-то неразборчивое, его дыхание было тяжелым и прерывистым. Воздух в камере был насыщен тяжелой атмосферой страха и отчаяния. — Осман? Осман, что с тобой? — прошептал Мурад, показывая на свое лицо, — Это я, брат. Ты меня не узнаешь? Осман продолжал не реагировать, его взгляд был устремлён не на брата, а в пустоту над ним. В его сознании происходили странные перестановки. Всё не так просто. Брат был там, но он его не узнавал. Он видел другого человека. — Силахтар-паша, — обратился Мурад к стоящему рядом оруженосцу, — Помоги мне. Осман в бреду. Он не узнаёт меня. Силахтар-паша, чьё лицо выражало глубокую тревогу, не реагировал немедленно. Умом он понимал беспокойство Султана Мурада, но в сознании Османа Силахтар-паша был не кем иным, как Килиндир-агой. В сознании Османа вдруг разъярилось ярое неприятие. — Килиндир-ага! — выкрикнул Осман, его тело вздрогнуло. — Ты пришёл… снова… чтобы издеваться… Мурад пытался привести брата в чувство, но Осман продолжал умолять о прощении, обращаясь к оруженосцу как к Килиндир-аге. Силахтар-паша стоял в ступоре, он был поражен состоянием Османа. Это было ужасающее зрелище, бывший султан, сломленный одиночеством и отчаянием, утопал в бреду и галлюцинациях. Он понял, что немедленно нужна помощь, что жизнь Османа висела на волоске. Он отдал команду привести лекаря, а сам остался рядом, наблюдая за этой печальной сценой. Тусклый свет, проникавший сквозь узкое окошко камеры, дрожал, играя причудливыми тенями на каменных стенах. Осман, его тело было измождённым и дрожащим, сидел на холодном полу, прислонившись к влажной стене. В его глазах, блестевших безумным огнём, отражался не мир, а хаос разыгравшихся в его сознании видений. Он бредил. Рядом стоял Мурад, его взрослый брат, но для Османа он был лишь призрачной тенью, не более, чем пустое отражение. Для него в камере был только он сам и призрак маленького мальчика — призрак его младшего брата, столь реальный в его бреду. Маленький мальчик, точная копия Мурада, но в детстве, с такими же голубыми, ангельскими глазами и русыми волосами стоял, словно призрак, в полумраке. Мальчик был удивительно живой, хотя и нереальный. Осман увидел его и с ужасом отпрянул. — Килиндир-ага! — прохрипел Осман, его голос был полон страха и отчаяния, — Он пришёл за ним! За мальчиком! За моим Мурадом! Осман попытался встать, чтобы защитить мальчика, чтобы преградить Килиндир-аге дорогу к нему. Но тело отказалось ему слушаться. Десять лет заключения нанесли свой удар. Нестерпимая боль пронзила его правое плечо, словно нож. Он вскрикнул от боли, его тело сделало несколько неуклюжих движений, но он остался сидеть на каменном полу, беспомощный и отчаявшийся. Мурад, его взрослый брат, видел лишь безумие в глазах брата… — Осман, это… это не Килиндир-ага. Это всего лишь… видение, — Мурад попытался звучать успокаивающе, но сам дрожал от тревоги, — Это я, брат, твой брат Мурад. Ты меня видишь? Не верь своим глазам. Послушай меня. Но Осман не слышал. Его взгляд был прикован к призраку мальчика. Он видел только его, только угрозу, нависшую над хрупким телом. Он пытался вновь встать, еще и еще раз, каждый раз пронзаемый невыносимой болью в плече. Он стонал, его лицо искажалось от боли и отчаяния. Он был беспомощен, заключен в цепях своего бреда и своего сломанного тела, отчаянно наблюдая, как призрак его младшего брата медленно уходит в даль, в бесконечный туман его галлюцинаций. Его тело было слабым, но его дух бормотал отчаянные мольбы, стараясь достичь своей цели — спасти своего маленького брата. — Нет! — выкрикнул Осман, его голос оборвался от ужаса, — Он заберет его, маленького Мурада! И я… и я не смогу его спасти! Килиндир-ага похитит его, и меня навсегда поглотит ад! Моя душа будет мучиться вечно! Мальчик-призрак сделал шаг вперёд. Осман зажмурился, его тело затряслось от безумного страха. Камера казалась уже не камерой, а темной бездной, а в ней только страх, безумные видения и ненависть. Мурад, видя страдание брата, почувствовал бессилие. Не знал, как привести Османа в чувство. Он только мог стоять рядом с ним, в ожидании того, когда это ужасное зрелище окончательно прекратится. — Ну что же, Осман, — прошипел призрак Килиндира-аги, его голос был похож на скрежет металла. — Время расплаты. За твои грехи… и за грехи твоего брата. Маленький Мурад, призрак мальчика, стоял рядом. Его лицо, хоть и неясное, выражало отчаяние. Его губы шевелились, и Осман, напрягая слух, услышал тихий, просящий голосок: — Осман… помоги… пожалуйста… спаси… Мальчик дрожал, словно листик на ветру. Осман снова бросился к нему, но тело его отказало, его рука прикована к каменным полам десятилетним заключением и испытанной болью. — Не трогай его! — завопил Осман, его голос разорвался от отчаяния, — Он не виноват! Он всего лишь… ребенок! — Напротив, — рассмеялся Килиндир-ага, его смех был холодным и зловещим, — Он идеальный заложник. Идеальное наказание. Призрачная рука Килиндир-аги протянулась к маленькому Мураду. Осман с последними силами попытался встать, но его тело пронзила невыносимая боль. Он ощутил резкую пульсацию в висках, его зрение помутилось. Мир вокруг закружился, перемешался с темнотой и болезненными спазмами. Он видел, как призрак Килиндир-аги уносит маленького Мурада прочь, в бесконечный мрак. Слова маленького Мурада, пронзительные и полные отчаяния, пронзили Османa до самой глубины души. Десять лет одиночества и мучений вылились в этом моменте. Он всё понимал и ничего не понимал. Реальность смешалась с бредом, а грань между ними исчезла. Он видел своего младшего брата, беспомощного и нуждающегося в помощи, и в то же время он знал, что это призрак, плод его больного сознания. Но это не имело значения. Его сердце сжималось от беспомощности и отчаяния, он хотел помочь, но не мог. Его тело затряслось от напряжения, его дыхание стало тяжелым и прерывистым. Его взгляд, уже и так рассеянный, стал ещё более пустым и безучастным. Страх и отчаяние, заключенные в этом бессильном желании спасти призрака, сжали его сердце железной хваткой. Он почувствовал, как его силы оставляют его, как его тело наполняется тяжестью невыносимой боли и беспомощности. И в этот момент Османа схватил жестокий приступ эпилепсии. Его тело пронзили судороги, его руки и ноги сжались, затем расслабились, выгибаясь в невозможных позах. Пена появилась на его губах. Он терял сознание, его крики постепенно сходили на нет, погружаясь в глухой мрак Едикуле, мрак, где реальность смешивалась с ужасающими видениями. Маленький Мурад призрак, исчезал в тумане бреда, оставляя Османа наедине со своим отчаянием и болезненной реальностью… И в следующий момент Осман резко рухнул на каменный пол, теряя сознание. Его тело расслабилось, его дыхание стало ровным и спокойным, словно он наконец-то нашел долгожданный покой в объятиях своих галлюцинаций. Десять лет заключения в ужасных условиях, недостаток сна и хроническое недоедание, постоянный страх, физическое и психологическое насилие, а также видение призрака Килиндир-аги, угрожающего его младшему брату, — все это было колоссальным стрессором, спровоцировавшим эпилептический припадок у предрасположенного к этому человека. Сильный эмоциональный шок, вызванный похищением призрачного Мурада, стал последней каплей, переполнившей чашу… Мурад опустился на колени рядом братом. Он не мог поверить в то, что только что произошло. Его брат, бывший султан, человек, который когда-то правил империей, лежал без движения на холодном каменном полу, потеряв сознание от нервного истощения. Его сердце сжималось от боли и беспомощности. Он положил руку на щеку Османа, его пальцы были холодными и влажными. Он прикоснулся к его пульсу, стараясь успокоиться и сосредоточиться. Пульс был слабым, но он был. Это значило, что Осман ещё жив. Но на сколько долго? Этот вопрос мучал Мурада. Он не знал, что делать. Он понимал, что состояние Османа критическое, что ему необходимо помощь лекаря, но в данный момент он чувствовал себя беспомощным. Он взглянул на Силахтар-пашу, его взгляд был просящим и полн отчаяния. Он нуждался в помощи, в поддержке, но он не знал, на кого ему можно опереться. Он понимал, что должен быть сильным, что он должен справиться с этой ситуацией, но в этот момент его сердце было разбито. Он чувствовал себя беспомощным перед лицом страданий своего брата. Он понял, что десять лет заключения нанесли неизгладимый след на психике Османа, что он сломлен и беспомощен. И он, как брат, как султан, не мог допустить, чтобы с Османом произошло что-то плохое. Он должен был сделать всё, что в его силах, чтобы спасти его. Он должен был вернуть Османа к жизни, вернуть его из этого кошмара…

***

Осман медленно открыл глаза и увидел перед собой потолок комнаты, в которой прошло его детство. Над кроватью, на которой он лежал, висели шёлковые шторы, пропускавшие лучи утреннего солнца, игравшие золотистыми бликами на пыльной мебели. Комната, которая казалась ему далёкой звездой, теперь стояла перед ним, окруженная молчаливой тишиной. В ушах звенело, словно тысячи колокольчиков, каждая нота — эхом от жестоких воспоминаний. Он чувствовал озноб, даже укрытый тёплым шерстяным одеялом, — озноб, который, скорее всего, был следствием значительной потери веса. Юноша выдохнул в полнейшей тишине комнаты, звук был едва слышен, но, тем не менее, он был реальным… После десяти лет ада он вновь лежал на перине в личной опочивальне, в мире, где всё вокруг было новым и одновременно знакомым. В мире, который казался ему сном. — Где я?.. Я умер?.. Я в раю?.. — прошептал опальный султан, с трудом разлепив сухие губы. Его голос был хриплым, почти безжизненным, как и весь он сам. Взгляд его метался по незнакомому, но сентиментально знакомому, пространству, как по обломкам разбитого зеркала, в которых он пытался найти отражение себя. Его сознание пробиралось сквозь туман, потому что мир обрушился на него волной запахов — острого, пряного аромата лекарственных трав, смешанного с лёгким древесным запахом дерева. Его голова гудела, словно в ней бились тысячи колокольчиков. Он попытался оглядеться, но видел только размытые очертания, в которых сложно было разобраться. Свет в покоях был мягким, рассеянным, но для Османа он казался слишком ярким, слишком острым. Каждый луч, пробивающийся сквозь шторы, резал его глаза. Его голова пульсировала, в ушах стоял глухой звон. Рядом с ним сидел ангел, чьё лицо освещалось мягким светом, делая его черты необычайно детскими, почти неземными. Для Османа, чьё сознание было затуманено голодом, лишениями и травмой — это были крылья. Белые, прозрачные крылья, освещённые внутренним светом… — Брат… ты чувствуешь себя лучше? — голос ангела звучал тихо, ласково, словно сквозь толщу воды. Для Османа это был голос неба, голос избавленья. Осман старался сосредоточиться, но перед глазами плыли образы. Лицо Ангела изменялось, расширяясь, становилось сияющим. Он видел в этом образе не человека, а божественное существо, пришедшее спасти его от мучений. По комнате летали полупрозрачные фигуры, ангелы с нежно-белыми крыльями, их лица были залиты божественным светом. Осман улыбнулся. — Они… они пришли за мной… — прошептал Осман, его глаза были расширены, в них отражался не земной мир, а что-то непостижимое. Его пальцы неуверенно потянулись к образу ангела, к Мураду. Мурад понял, что это галлюцинации. ПТСР, эпилепсия, истощение, десятилетие издевательств — всё это оставило глубокий след в душе его брата. Он положил руку на лоб Османа, словно пытался призвать его обратно, в мир реальности. — Я здесь, брат, — сказал Мурад, его голос был тверд, спокоен, но в нем слышны были нотки безграничной заботы и чувство ответственности, — Я никуда не уйду. Но для Османа это было не просто присутствие брата. Это было объятие небес. Это была надежда, пришедшая после долгих лет мрака. А ангелы в лице Мурада были для него подтверждением этого. Лицо Османа было бледным, измождённым, но глаза горели не земным светом, отражая его усталое желание попасть в рай. Перед ним стоял Мурад — не просто брат, а ангел-спаситель, который извлёк его из адских мучений… — Ангел… забери меня… — прошептал Осман, его голос был едва слышен, словно звук шелестящего листа, — Забери меня с собой… в рай… Его слова были наполнены невыносимой усталостью, десятилетним бременем страданий. Он видел Мурада как спасителя, как божественное существо, пришедшее освободить его от земных мучений, от невыносимой боли. — Забери меня… в рай… дай мне покой… — прошептал он снова, закрыв глаза, словно жаждал обнять надежду, которую представлял в виде своего брата. Слёзы, медленно стекали по измождённым щекам. Осман вцепился в руку Мурада, сжимая её с нечеловеческой силой. Его глаза были широко раскрыты, в них отражался не только болезненный ужас, но и глубокое раскаяние. Перед ним стоял взрослый Мурад, но Осман видел не своего младшего брата, а ангела-спасителя, пришедшего избавить его от мучений. — Не оставляй меня, ангел… — прошептал Осман, его голос дрожал, словно листок на ветру, — Забери меня с собой… в рай… Я устал… я больше не могу… Его слова были пропитаны безнадёжностью, десятилетним бременем страданий, проведённым в темнице Едикуле. Он чувствовал себя измученным, разбитым, потерянным в безбрежном океане боли. — Прости… — продолжил он, ещё сильнее сжимая руку Мурада, — Прости меня… за все мои грехи… Я совершил много плохих дел… я был слаб… я ошибался… но я раскаиваюсь… я прошу прощения… Его слова были искренними, пронзительными, каждое слово — горьким признанием в собственных недостатках, каждое слово — мольбой о прощении. Он кается перед ангелом, перед символом света и надежды, который появился в его жизни после долгих лет мрака. Он молит о милости, о спасении, о покое, который будет для него небесным даром. Его раскаяние было настолько глубоким, что можно было увидеть, как его душа пытается избавиться от тяжести прошлого, от тяжести грехов, которые он совершил. Он жаждал избавления, жаждал мира, жаждал райского покоя. — Забери меня… — прошептал он снова, закрыв глаза, словно пытался увидеть рай в своём воображении, в своём слабом, иссушенном сознании, — Забери меня… — У него бред, Повелитель. У него проблемы с памятью из-за потери контакта с реальностью, — констатировал факт лекарь Яхья Эфенди, чьё лицо было серьезным. Он с тревогой наблюдал за Шехзаде, пытался оценить его состояние. Осман не реагировал на шум, на свет, на ничто. Его глаза были широко раскрыты, устремлены в какую-то невидимую точку, в его взоре не было никакого живого отражения, и не было понимания происходящего. Перед Османом сидел Султан Мурад. Но Осман не видел своего брата. Для него Мурад был не человеком, а сияющим ангелом, окруженным полупрозрачными фигурами, крылья которых переливались всеми цветами радуги. Лица ангелов были необычайно красивы, но в их глазах была невыразимая печаль. Яхья Эфенди, понимая, что Шехзаде испытывает сильные галлюцинации, подошёл ближе и резко щёлкнул пальцами перед его лицом. Звук был достаточно громким, чтобы разбудить любого человека, но Осман не реагировал. Его взор был прикован к видимым только ему ангелам. Он продолжал смотреть на Мурада, видя в нём божественное существо, пришедшее за ним. Яхья Эфенди попытался снова. Он легко постучал по щеке Османа, несильно сжал его руку. Но Осман оставался неподвижным, углублённым в свои галлюцинации, в свой собственный мир, в который не мог проникнуть никто, даже его родной брат, Султан. Этот мир был выкован из его страданий, из его большего страха, и он держал его в крепких объятиях. Лекарь понял, что нужны более сильные меры. Это было не просто истощение, это было что-то гораздо серьезнее. Это было разрушение души… Мурад склонился над Османом, его лицо было напряжено, но глаза выражали глубокую заботу. Он нежно положил руку на лоб брата, чувствуя жар его кожи. Осман продолжал смотреть сквозь него, видя только сияющих ангелов, слышать только их голоса. Галлюцинации окутали его полностью, и реальность растворилась в тумане страданий. — Осман, — начал Мурад, его голос был спокойным, но твёрдым, стараясь пробиться сквозь туман бреда, — Осман, это я, Мурад. Посмотри на меня. Он нежно потряс его за плечи, стараясь привлечь внимание, не напугать. Его голос был спокойным, успокаивающим, словно он пытался убаюкать ребёнка. — Ты жив, Осман, — повторил Мурад, наклоняясь ближе к лицу брата. — Ты в безопасности. Ты дома. Это не рай, это дворец Топкапы. Ты жив. Он медленно и чётко произносил слова, стараясь прорваться сквозь туман галлюцинаций. Каждое слово было наполнено заботой и надеждой. Он понимал, что Осман нуждается не только в физической, но и в психологической поддержке. Ему нужно было вернуть его в реальность, напомнить ему, что он жив, что он не один. Мурад продолжал говорить, его голос был мягким, успокаивающим, словно он читал колыбельную. Он повторял простые, понятные слова, стараясь восстановить связь с братом. Он держал его за руку, его прикосновение было тёплым и крепким, знаком того, что он рядом, что он не оставит его. — Ты жив, Осман, — повторил Мурад снова, глядя в глаза брата, пытаясь установить с ним зрительный контакт. — Мы тебя спасли. Ты в безопасности. Ты жив. Послушай меня… ты жив… Он повторял эти слова снова и снова, пока в глазах Османа не замедлялось это ужасающее движение, пока в них не заполыхало хоть что-то, похожее на осознание, на понимание. Мурад не отступал, он будет бороться за своего брата, пока тот не вернется в реальность… Осман смотрел на Мурада, его взгляд уже не видел ангелов, он видел своего брата, сидящего рядом. — Мурад? Где я? — удивлённо спросил Осман, его голос был слабым, утомлённым. Он почувствовал резкую боль в теменной области головы. Мурад, увидев, что Осман пришел в себя, нежно взял его за руку. Его прикосновение было спокойным и утешительным. Старший почувствовал теплоту руки своего брата. — Осман, ты в безопасности, — сказал Мурад спокойным голосом. — Ты в дворце. Тебя окружают люди, которые тебя любят и заботятся о тебе. Тишина в покоях была тяжелой, давящей. Осман лежал, укрытый одеялом, его лицо было бледным, а глаза потухшими. Он смотрел на Мурада, его брата, султана, с выражением безысходности, которое пронизывало до самой души. В его взгляде Мурад увидел не просто усталость, а полное отчаяние. — Мурад, — прошептал Осман, его голос был слабым, едва слышимым, словно шепот ветра. — Я… я не хочу больше жить. Мурад застыл. Его рука, которой он держал руку Османа, слегка сжалась. Он смотрел на своего брата, пытался понять, как это возможно, как после всего, что они прошли, Осман может сказать такие слова. — Что ты говоришь? — спросил Мурад, его голос был спокойным, но в нём слышна была глубокая тревога, — Ты в покоях дворца, брат. Ты был очень слаб. Лекари делают всё, чтобы ты выздоровел. Осман закрыл глаза, словно пытался убежать от реальности, от тяжести своих слов. — Я устал, Мурад. Устал от боли, от страха, от одиночества… Десять лет… десять лет в темнице… Это слишком много. Я не могу больше вынести. Я хочу… я хочу покоя… Отведи меня в небытие… Он откинулся на подушки, его тело было истощено, и его слово были медленными, словно постепенное угасание. В его голосе не было ни гнев, ни раскаяния, только глубокое отчаяние и покорность перед безысходностью своего положения. Он был разбит, и он не видел никакого другого выхода. Он сдался. Мурад молчал, рассматривая лицо своего брата. В его глазах отражались все его чувства, его сожаление, его беспокойство. Он понимал, что сейчас ему нужно было делать всё, что в его силах, чтобы спасти своего брата. Но от отчаяния Османа душа Мурада сжималась. Осман медленно открыл глаза. Его взгляд был затуманен, в нём не было живого блеска. Он смотрел на Мурада, как будто сквозь туман. — Я сплю, — прошептал Осман, его голос был слабым, хриплым. — Это сон. Всё это сон. Я всё ещё в Едикуле. Ты… ты ангел, да? Ангел в человеческом обличье. Мурад застыл, не ожидая такого обращения. Осман продолжал, его голос приобретал уверенность, характерную для человека, уже привыкшего к своим галлюцинациям. — Сейчас придет Килиндир-ага, — продолжал Осман, его голос уже был спокойнее, словно он рассказывал о будничном явлении, — Он разбудит меня… он никогда не даёт мне спокойно поспать. Даже во сне я слышу его шаги, его голос… Практически не сплю, понимаешь? Он преследует меня и во сне. Всегда. Он сделал маленькую паузу, словно стараясь разобраться в своих мыслях. — Это всё сон, — повторил Осман, словно сам себе, — Очень реалистичный сон, но всё же сон. Я всё ещё в Едикуле. Жду Килиндир-агу… он придет… скоро… Мурад понял, что Осман не верит в происходящее, что он отказывается принять реальность. Десять лет в темнице оставили слишком глубокий след в его душе. Он не может поверить, что освобождён, что находится во дворце, в безопасности. Для него это невозможно, это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Мурад понял, что Осман находится в глубоком психологическом шоке, что его мозг отказывается принимать реальность. Для него это была лишь надежда. Десять лет жестокого обращения сделали свое дело. — Нет, Осман, ты не спишь. — Мурад взял его за руку, сжимая её крепче, — Посмотри вокруг. Ты в своих покоях. Я здесь. Осман посмотрел вокруг, его взгляд медленно обводил комнату, словно стараясь убедить себя в реальности происходящего. Старший резко замер, его дыхание участилось, тело напряглось, как натянутая струна. Глаза, хотя и закрытые, казались наполненными паникой. Он прислушивался, его лицо было бледным, покрытым холодным потом. — Слышишь? — прошептал он, голос дрожал, словно листок на ветру. — Шаги… Килиндир-ага… он близко… я чувствую его дыхание… на шее… Его руки сжались в кулаки, костяшки побелели. Он словно пытался защититься от невидимого врага, от призрака своей темницы. — Мурад… Ангел мой… — прошептал он снова, его голос обретал оттенок мольбы. — Выпусти меня… отпусти меня отсюда… в реальность… пожалуйста… он… он ведь не пощадит меня… Килиндир-ага… он не оставит меня… он жестоко изобьёт… Слёзы потекли из-под закрытых век. Его тело тряслось от страха, он был заперт в ловушке своего собственного ума, бессильный перед галлюцинациями, которые казались ему более реальными, чем самая жестокая действительность. Мурад наклонился ближе, его лицо было наполнено сочувствием и беспокойством, но он понимал, что нельзя поддаваться на галлюцинации Османа. — Нет, Осман, — сказал Мурад, его голос был спокойным, но твёрдым. — Килиндира-аги здесь нет. Ты в безопасности. Ты во дворце. Ты свободен. — Нет! — вскрикнул Осман, его голос был пронзительным, полным ужаса. — Он здесь! Я чувствую его! Он не оставит меня! Он навредит мне! Выпусти меня… выпусти… Осман, словно вырвавшись из глубокого сна, напрягся. Его глаза, до сих пор туманные и бесцветные, вдруг заблестели непонятным огнем. Он смотрел на Мурада с неожиданной энергией. Но его слова были полны неясности, а взгляд выражал какую-то неземную уверенность. — Ты не понимаешь, Мурад, — сказал он, голос его был необычайно тверд, несмотря на усталость, — Мы в раю. В прекрасном, вечном раю, где нет боли и страданий. Мурад застыл. Он не понимал, как эти слова могли выйти из уст его брата, из уст человека, который до недавнего времени был столь беззащитен перед лицом болезненного бреда. Его собственное лицо стало бледным. Осман не узнавал его, не видели в нем свою родню. Он видел в нем просто одинокий призрак. Осман объяснил свою теорию раем с доказательствами в виде изобилия фантастических образов из его воображения. Остро улавливая любые намеки и замечания Мурада, он навязывал свое видение мира. Он не признавал людей, приходил в бешенство, если у него пытались отобрать эту иллюзию рая. В его голове были только бесформенные образы без связи, полные фантазий. Рай был заполнен фантазиями, изобилующими нелогичными картинами. — Здесь свет вечный, — продолжил Осман, его взгляд устремлялся куда-то вдаль, в невидимый рай, — Здесь нет места для страха, только для безмятежности… Мурад понял, что борьба с галлюцинациями будет долгой и сложной. Он принял решительное решение: не пытаться отрицать фантазии Османа, а сначала попытаться определить их корни. Это была нелегкая задача, но он должен был ей посвятить все силы. Он должен был понимать, как восстановить связь с братом, как привести его обратно в реальность. — Брат… Брат, я приказал привести тебя во дворец, когда нашёл тебя в тяжёлом состоянии, — довольно тихим и ровным тоном произнёс Мурад, взяв старшего брата за руку. Рука султана была тёплой и крепкой, напоминающей о неизбежности реальности, которую Осман пытался отбросить. Осман смотрел на падишаха широко распахнутыми глазами, но его сознание было, как в тумане. Он пытался сфокусироваться, но мысли его были словно рассыпанные осколки, каждая из которых — отдельное страдание. Он не понимал, как сюда попал, и что это значит. В его голове была пустота, которую он пытался заполнить воспоминаниями, но их было слишком много. Они все слились в единую кашу, сотрясая его изнутри. Он был окружен странным сочетанием знакомого и непонятного. Его просто привели сюда. И всё. Седой лекарь в чалме склонился перед Султаном, пояснив: — Повелитель, Шехзаде потерял половину своего веса за время пребывания в темнице Едикуле. Привести его во дворец было лучшим решением, иначе он мог не выжить. Ему понадобится время, чтобы полностью восстановить свои силы. Его организм истощён, душа ранена. Нужны не только лекарства, но и спокойствие. — Яхья Эфенди, делай, что хочешь, но поставь Шехзаде на ноги! — приказал Силахтар-паша, его голос звучал немного жёстче, чем прежде, но в нем чувствовалась забота. Внезапная тревога проскальзывала в его тоне. Он понимал, что Осман нуждался не только в физическом лечении. Осман окинул взглядом покои. Ничего толком не изменилось: те же высокие, гладкие стены, тот же каменный пол, но в этом мире всё вдруг было другим. В этом потоке бесчисленных мыслей, который будто истекал из каждого угла и каждого уголка, был какой-то странный непокой. В памяти, оставленной Едикуле, всплывали лишь обрывки, будто сброшенные осколки воспоминаний. Он чувствовал себя как в слепом сне. И всё же… Это был дворцовый зал, гораздо более просторный и богатый, чем те, что он помнил. Мурад — его новый брат-повелитель сидел на краю его кровати, его тёмные глаза смотрели на Османа с некоторой смесью заботы и опаски. Чуть дальше стояла личная охрана султана, их лица были суровыми, но на их лицах читалось спокойствие. Там же были какие-то лекари, их лица, собраны во внимание. Всё это напряжение и сосредоточенность создавали атмосферу напряженного ожидания. Осман понимал: его возвращение из Едикуле не просто возвращение из темницы. Это был начало новой истории, и ему нужно было принять это. Внезапно Осман почувствовал, как в его груди зашевелилась узнаваемая тревога, узнать которую он никогда не умел. Всё это было слишком много. Он понял: десять лет адской тёмницы не разрушили его, но они изменили его. Осман попытался подняться, но с первой попытки у него ничего не получилось. Его тело было слишком слабым, руки отказывались его держать. Он покачнулся, и только благодаря своевременной поддержке Мурада, который подхватил его, он смог сесть в постели. Он постанывал от боли, его тело тряслось. Перед глазами у него плыло, но он всё равно попытался посмотреть на Мурада, его взгляд был затуманен, но в нём была мольба о помощи. — Мурад… — прошептал Осман, его голос был слабым, прерывающимся, — Опять… у меня длительный обморок… я голодаю… уже пять дней… Килиндир-ага… наказал меня… за непослушание… не дал мне еду… Он закрыл глаза, его тело наклонилось вперед, словно он вот-вот упадет в обморок. Но он удержался, с усилием выпрямившись. Его руки дрожали, он с трудом удерживал себя в сидячем положении. — Я сейчас… без сознания… — продолжал он, его голос уже был едва слышен, — Килиндир-ага… пришел… с едой… но… ты… не отпускаешь… он… он будет снова… избивать… потому что… я… я не прихожу… в себя… Он попытался открыть глаза, но его веки были тяжелыми. Его слова были пропитаны ужасом и отчаянием. Он был на грани потери сознания, но его ум еще работал, еще регистрировал реальность, пусть и искаженную его состоянием. Он находился в очень тяжелом положении. Мурад понял, что Осман находится в очень тяжелом состоянии. Это был не просто обморок, это было физическое истощение, приправленное тяжелейшими психологическими травмами. Он не медлил. — Принесите еду для Шехзаде Османа! — резко скомандовал Мурад, его голос был тверд и решителен, — И быстро! И чтобы было много! Лучшее, что есть во дворце! Его голос громыхнул в покоях, не терпя промедления. Его брат нуждался не только в еде, ему нужно было чувство безопасности, чувство того, что его не будут больше мучить и голодом, и издевательствами. Он быстрее другого понял, что сейчас он отвечает за жизнь своего брата, и он сделает все, что от него зависит. Кёсем Султан вошла в покои Османа, её фигура, несмотря на возраст, сохраняла царственную осанку. Она двигалась медленно, грациозно, но в её глазах Мурад заметил не обычную материнскую заботу, а холодную, оценивающую проницательность. Её взгляд остановился на Османе, лежащем на постели, его лицо было бледным, по лбу стекал холодный пот. Валиде медленно подошла к постели, но её взгляд был внимательным, исследующим. Она оценивала его состояние, не только физическое, но и психологическое. Её лицо было невозмутимо, но в глубине её тёмных глаз Мурад увидел беспокойство. Не заботу о пасынке, а тревогу за собственное положение. Кёсем нежно положила руку на лоб Османа, прикосновение было легким, почти незаметным, но в нем не было теплоты. Её взгляд скользил по лицу Османа, ища его реакцию. — Осман, бедный мой мальчик, — прошептала она, её голос был мягким, успокаивающим, но в нём слышна была и стальная нотка. — Что с тобой стало? Возвращение Османа действительно было угрозой. Кёсем Султан вырастила его, как своего сына, но теперь он представлял реальную опасность для её влияния при дворе. Она знала его характер, его амбиции, его способность к интригам. И сейчас, после десяти лет в темнице, он мог стать непредсказуемым и опасным противником. Она остановилась, наклонившись немного над Османом. Её движения были плавными, изящными, но в них не было чувства материнской любви. Её оценка была беспощадной и точностью. Она видела все признаки его истощения, как физического, так и душевного. И эта информация была важна для нее, для того, чтобы понять, как ей следует поступить дальше, какие меры принять для того, чтобы нейтрализовать угрозу, исходящую от Османа. Её глаза, проницательные и острые, не отрывались от его лица, и Мурад понял, что ей нужна только информация, а не сама забота. Мурад чувствовал её подвох. Её забота была лишь прикрытием. Она не волновалась за его брата, она волновалась за себя. Возвращение Османа действительно представляло угрозу для ее власти, для её влияния во дворце. Он знал это. Он видел это в её глазах. Её забота была наполненна меркантилизмом. Она растила Османа, как своего сына, но теперь он стал препятствием на пути к её целям. Она не могла позволить ему представлять угрозу для её влияния. Это было очевидно. И Мурад это понимал. Эта встреча может стать началом новой интриги. — Валиде, — сказал Мурад, его голос был спокоен, но в нём слышна была стальная решимость, — Осман нуждается в спокойствии. И в лечении. Пожалуйста, оставьте нас. Её присутствие здесь было излишним. Она могла бы стать препятствием в заботе о брате, или же воспользоваться состоянием Османа в своих целях. Он не намеревался допускать этого. Кёсем Султан, выпрямившись, посмотрела на Мурада. Её лицо было невозмутимым, но в глубине её глаз Мурад увидел искру обиды. — Мурад, — сказала она, её голос был спокойным, но в нём слышалась твердость, — Не забывай, что это я вырастила Османа, как своего сына. Я вскормила его своим молоком. Я сделала всё возможное, чтобы вернуть его во дворец! Она сделала паузу, её взгляд был прикован к лицу сына-правителя. Она пыталась вызвать у него чувство вины, чувство благодарности. — И что теперь? — спросил Мурад, его голос был спокойным, но в нём не было ни капли благодарности, — Теперь, когда он здесь, Вы видите в нём только угрозу своей власти. Он уже давно стал для Вас таким! Мурад сказал это без эмоций, как факт, но в его словах было много невысказанного. Забота его матери была лишь маской, прикрывающей её настоящие амбиции. Он всегда это понимал. — Ты не имеешь права говорить со мной в таком тоне, Мурад, — сказала Кёсем Султан, её голос стал немного жестче, — Я всегда делала то, что считала нужным, для династии, для нашей семьи. Я лишь забочусь о твоём благополучии, Мурад. — А сейчас Вы считаете это нужным? — спросил Мурад, его взгляд был холодным, непроницаемым, — Использовать состояние моего брата для своих политических игр? Он знал, что ей не нужно повторять ещё раз, что она всегда полагается на подлость и интриги. Он знал её хорошо. И сейчас он не намерен допускать её в свои дела. Осман, всё ещё будучи в бреду, вдруг схватил Кёсем-Султан за руку своей слабой рукой, его пальцы сжались с необычной силой. Это была не просто физическая сила, а вся его боль, всё его отчаяние. Его глаза, затуманенные, внезапно сфокусировались, но в них не было признаков осознания происходящего… — Ты… — прошептал он, его голос был хриплым, полным горькой желчи, — Ты… это ты… все это ты сделала… заключила… в Едикуле… свергла… с трона… десять лет… голода… побоев… унижений… И ты… ты… первая… бросила… в меня камень… Его взгляд, хотя и затуманенный, был наполнен ненавистью, направленной прямо на Валиде. Это было не просто обвинение, это был крик души, исторгнутый из глубин его страданий. Лицо Кёсем-Султан на мгновение побледнело, но она быстро взяла себя в руки. Её рука была неподвижна, она не оказала никакого сопротивления. — Осман, мой дорогой сынок, — прошептала она, её голос был спокойным, успокаивающим, — Это всего лишь бред. Ты болен, тебе снится страшный сон. Она попыталась высвободить руку, но Осман сжал её еще сильнее. Его сцепление было невероятно крепким, учитывая его слабое состояние. — Как… как ты… смогла… так со мной… поступить? Кёсем Султан осталась неподвижной. Её лицо не выражало никаких эмоций. Она молча наблюдала за Османом, как за беззащитным ребенком. Она знала, что сейчас он не способен ни на что. Он бессилен. Он разбит. И она может допустить его обвинения, потому что сейчас он не представляет для неё никакой угрозы. Но она не забудет этих слов. — Осман, — прошептала она, — Я выкормила тебя своим молоком. Я рисковала, пытаясь тебя освободить, но враги… враги были сильнее. Мои усилия… они были бесполезны. Её слова звучали убедительно, но в них Мурад уловил фальшь. Он знал, что Кёсем Султан — мастер интриг и манипуляций. Она использовала эти слова, чтобы успокоить Османа и скрыть свои настоящие мотивы. — Ошибки… — прошептал он, его голос был хриплым от истощения. — За твои… ошибки… я… жестоко… поплатился… с того дня… каждый день… Килиндир-ага… Он закрыл глаза, его тело дрожало. Он не мог забыть эти годы в темнице, годы страданий. Он не мог забыть жестокость Килиндира-аги. Он не мог понять, как женщина, которую он считал своей матерью, смогла оставить его на попечение жестокого человека на столько лет. Он отпустил Кёсем Султан и упал обратно на подушки. Валиде, в свою очередь, медленно отступила от постели, её движения были плавными, грациозными, словно она не уходила, а исчезала. Никаких прощальных жестов, никаких слов. Её взгляд остановился на Османе на мгновение, холодный и оценивающий. В нём не было ни капли материнской теплоты, только беспощадный анализ ситуации. Её отступление было таким же грациозным и бесшумным, как и её появление. Она ушла, но её присутствие все еще чувствовалась в помещении. Она ушла, но интрига продолжалась… Осман лежал неподвижно, его дыхание было едва заметно. Лицо его было бледным, губы синими. Казалось, он был на грани между жизнью и смертью. В этот момент Яхья Эфенди, придворный врач, наклонился над Османом и поднес к его носу ватный тампон, смоченный в ношатыре. Резкий, едкий запах пронзил воздух. Осман вздрогнул, его тело пронзила волна резкой боли. Он открыл глаза, в них была пустота, но она быстро сменилась осознанием. Он встал в постели, его тело тряслось, но он был в сознании. Он смог оценить свою ситуацию. Его взгляд прошёлся по комнате, затем задержался на лице Мурада. В его глазах была боль, недоумение, и глубокая растерянность. Он пытался собрать воедино фрагменты своих бредовых видений. Силы медленно возвращались к нему. Яхья Эфенди отступил на шаг, наблюдая за состоянием Османа. Его лицо выражало легкое удовлетворение. Он сделал все что было в его силах. Ему уже не было нужно быть рядом, но он оставался в покоях. На всякий случай. Мурад наблюдал за Османом с глубоким беспокойством. Он знал, что то, что произошло, — только начало. Возвращение Османа из плена — это не только воссоединение братьев, но и начало новой интриги. Наконец, Осман в полной мере осознал, что с ним произошло. Он не с первой попытки и не без помощи Султана Мурада поднялся на локтях, постанывая от боли, руки больше не держали его. У него плыло перед глазами, но он всё равно посмотрел на нового Падишаха, пренебрежительно начав: — Что ты со мной сделаешь, Мурад? Какую судьбу ты для меня приготовил? Закроешь в покоях Султана Мустафы?! Я устал от этой жизни, Мурад! Я устал от того, что со мной обращаются, как с животным! Лучше убей меня, Мурад! Повелитель молчал, рассматривая заостренные черты лица брата, а затем начал, игнорируя слова опального султана: — Силахтар-паша, лично позаботишься о его состоянии! — он отпустил руку брата, а затем поднялся с кровати. Осман, с трудом поднявшись в кровати, ощущал каждый мускул своего тела. Десять лет в Едикуле оставили свой отпечаток. Его руки дрожали, глаза слезились, а голова кружилась. Несмотря на это, он смог наконец оценить ситуацию. Он был свободен. Он был во дворце Топкапы, а не в холодной сырой камере. Но чувство обиды и горечи было слишком сильным, чтобы он мог просто радоваться своему освобождению. Его слова, полные горького цинизма и отчаяния, прозвучали как приговор. Он не просто хотел смерти, он желал забвения, освобождения от всех мучений, которые он испытал. Он не видел себе будущего во дворце, среди интриг и подлостей. Он был сломлен, и ему казалось, что еще более жестокая судьба его ждет. Он был уверен, что Мурад все равно заключит его в какой-нибудь поместье или тюрьме, как бывшего султана, который не может являться угрозой. Мурад молчал, внимательно рассматривая Османа. Он видел в его глазах не только боль и отчаяние, но и глубокую усталость, истощение души. Он понимал, что освобождение — это лишь первый шаг, а пережитые годы в заключении оставили неизгладимый след на психике его брата. Приказ Мурада Силахтар-паше прозвучал как приказ о немедленной помощи. Он понимал, что Осману необходима не только физическая, но и психическая поддержка. Ему нужна помощь лекарей, чтобы восстановить его физическое и психическое здоровье, помощь людей, которым он доверяет, чтобы он мог постепенно вернуться к нормальной жизни. Мурад понимал, что дорога восстановления будет трудна, но он был готов сделать все возможное, чтобы помочь своему брату. Силахтар-паша поклонился и быстро покинул покои. Он понял, что перед ним стоит сложная задача. Не просто позаботиться о физическом состоянии бывшего султана, но и успокоить его душу, излечить от душевных ран, нанесенных годами заключения. Он должен будет составить особый план лечения и реабилитации, собрать лучших врачей и психологов, чтобы Османа мог вернуть себе достоинство и смирение. Мурад положил руку на плечо брата, стараясь передать ему свое тепло и поддержку. Он понимал, что ему нужно терпение и время, чтобы вернуть своего брата к жизни. Это будет долгая и трудная дорога, но он был готов пройти ее. Он не оставит Османа. Не сейчас. — Поправляйся, брат! — Мурад похлопал его по плечу, а затем развернулся и пошёл большими шагами на выход из помещения. — Мурад, стой! — приказал Осман, поэтому младший на секунду задержался в дверях, — Ты же не просто так приказал привести меня сюда. В чём подвох? Для чего я тебе нужен? Падишах ничего ему не ответил, он ударил рукой по деревянному массиву, поэтому стражники тотчас распахнули перед ним двери. Следом за султаном отправились его личные стражники, часть из которых осталась в покоях.

***

Султан Мурад покинул покои, где только что оставил своего больного брата, опального султана Османа. Тяжесть последних лет, полных сражений и дворцовых интриг, отпечаталась на его лице, сделав его взгляд жестким и пронзительным. Но сейчас в этих глазах сквозила не только усталость, но и тень неспокойствия. Он медленно шел по коридору, его шаги отдавались гулким эхом в тишине дворца. За его спиной, словно тень, следовал Силахтар-паша, внимательно наблюдая за каждым движением своего повелителя. — Силахтар, - произнес Мурад, его голос был хриплым и задумчивым, — Осман… Он все время бредил каким-то Янкелем. Кто этот человек, чье имя он так часто повторял? Силахтар-паша, поравнявшись с султаном, склонил голову в знак уважения, и ответил: — Янкель, повелитель? Мне не знакомо это имя. Я не слышал о таком ни от кого из придворных, ни от кого из тех, кто имел дела с делами государства. Мурад нахмурил брови, словно столкнулся с чем-то непонятным и тревожным. — Это не было похоже на бред безумца, Силахтар. Это скорее было похоже на… зов, на воспоминание… Как будто он ждал, что этот Янкель ему поможет или спасет. Я не люблю загадок, особенно тех, которые связаны с моими врагами. Нам нужно выяснить все, что касается этого человека. Силахтар-паша опустил взгляд. — Как прикажете, повелитель. Я немедленно начну расследование. Я узнаю, кто этот Янкель и какова его связь с Шехзаде Османом. И я положу его к вашим ногам, повелитель! Мурад остановился на мгновение, повернувшись к Силахтару лицом. Его глаза горели от скрытой ярости. — Я не потерплю предательства, Силахтар. Если этот Янкель окажется чьим-то ставленником или будет замешан в интригах против меня или против моей династии, то он дорого заплатит за это. С этими словами Мурад отвернулся и продолжил свой путь, оставляя Силахтар-пашу с приказом и растущим беспокойством. Телохранитель понимал, что приказ султана был не просто любопытством, а скорее следствием его растущей подозрительности и паранойи. Теперь поиск этого загадочного Янкеля становился для него первостепенной задачей, и от того, как быстро и эффективно он ее выполнит, зависело многое, включая и его собственное положение при дворе...