Всадник на чёрном коне

Спустя сутки

Сквозь решётку окна камеры пробивались хрупкие лучи солнечного света, заливая камень теплом. Совсем ещё юный опальный правитель, сидя на холодном полу, разбирая свои мысли, растерянные и мутные, как тени, перебегающие по стенам. Вокруг царила мрачная тишина, прерываемая редкими глухими звуками из коридоров темницы. Он чувствовал, как ветер проникает внутрь башни через щели, несущий с собой запах свободы, недоступной ему… Внезапно он услышал громкие шаги в коридоре, нарушившие звенящую тишину. Осман поднял голову, внимательно вглядевшись в дверной проём. Из темноты узкого коридора выступила группа лиц, уверенно движущихся к нему. Впереди шел Давуд-паша, его лицо было сурово, а на губах играла едва заметная усмешка. За ним следовали Килиндир-ага и несколько угрожающе выглядящих бандитов, выказывавших явное намерение доминировать в этом маленьком пространстве. Осман почувствовал, как страх смешивается с любопытством. Он не знал, что ожидать от этой встречи, но интуитивно понимал — они пришли с целью лишить его жизни… Он неуверенно поднялся с пола, опираясь на здоровую руку. — Осман-челеби, Повелитель помиловал тебя. Теперь ты будешь заключён в Едикуле пожизненно. Янычары хотят иметь султана про запас. Поэтому ты будешь жить ровно до тех пор, пока не станешь мечтать о выходе из этой башни, — сухо сказал Давуд-паша. — Давуд-паша… Негодяй! — выпалил Осман, ощутив, как гнев вспыхивает в его груди. Он сделал шаг вперёд, но ноги его предали, и он едва не упал обратно на холодный каменный пол. — Осман-челеби, познакомься со своим новым надзирателем. Теперь Килиндир-ага будет следить за тобой. Учти. Если ты посмеешь что-то замыслить, я не колеблясь прикажу ему тебя уничтожить, — бесстрастно произнёс Давуд-паша, не обратив внимания на состояние Османа. Его глаза были холодны, как сталь, и в них не отражалось ни капли сострадания. Килиндир-ага, с суровым лицом, на котором не было ни тени жалости, просто стоял рядом, как инструмент для выполнения любых приказов. Его свирепый взгляд заставлял Османа помнить о том, что его судьба теперь находится в руках людей, которые чувствовали власть, предавая своих правителей… — Давуд-паша! Ты думаешь, что так просто сможешь меня убить?! — бросил он, стараясь подавить собственный страх, — Да как ты смеешь угрожать мне, мерзавец? Я — Падишах всего мира! — закричал Осман, пытаясь найти в себе остатки гордости, несмотря на подавленное состояние. — Ты не знаешь, с чем имеешь дело, Осман. Янычары не простят тебе твоих преступлений! Так что лучше смирись со своей судьбой, а иначе… У нас есть свои методы научить тебя смирению, — сказал Давуд-паша с презрительной усмешкой. Если ему суждено быть заключённым, то пусть будет так. Но он знал одно — он не останется безнадёжно в плену. В его сердце горел огонь, который не погасит никакая тьма. Осман пообещал себе: он станет свободным. И рано или поздно расплата непременно придёт… — Я не буду ждать, когда вы уничтожите мою волю! — воскликнул Осман, его голос дрожал от гнева, — Давуд-паша, предатель! Я найду способ вернуть себе достоинство! И тогда вы все лишитесь головы! — Ты не в позиции делать угрозы, Осман-челеби. Твоя власть канула в лету. Теперь я решаю, кто останется в живых! — произнес Великий Визирь Кара Давуд-паша, а затем развернулся и пошёл на выход из камеры. Осман, вскинув голову, встретился взглядом с Килиндиром, ощущая, как его сердце колотится от гнева и страха. Он понимал, что его жизнь теперь зависит от настроения этого бандита, который был щедро вознаграждён за предательство от своих новых хозяев. Волнение Османа было обосновано, поскольку он не хотел иметь никаких дел с этим бандитом-сипахи. Тем более Килиндир несколько раз пытался набросить на свергнутого султана верёвку и лично издевался над ним и унижал его во время бунта… Он не понимал — своим приказом Давуд-паша хочет запугать его или он имеет более серьёзные намерения? — Килиндир Угрусу, сволочь! Ты получил достаточно золота за предательство своего Падишаха?! Осман знал, что Сипахи были конными воинами, которые получали землю за службу в армии. Они должны были снаряжать определённое количество воинов с этой земли, а также следить там за порядком и собирать налоги с крестьян. — Получу больше, когда заберу твою жизнь! — грубым голосом ответил Килиндир-ага, подходя к Осману ближе. Юноша почувствовал, как холодная потёртая грубая каменная стена на спине стала его единственной опорой в этом мгновении отчаяния. Глаза его метались от одного угрюмого лица к другому, и каждый раз в сердце закрадывался страх. Он не был готов сдаться, но тоже не знал, как победить эту безысходность, сжимающую его душу. — У тебя нет власти надо мной, Килиндир! — закричал он, стараясь вселить в свой голос уверенность, — Ты всего лишь жалкий слуга! И если кто-то здесь потеряет голову, так это ты, когда мой час придёт! Килиндир-ага лишь усмехнулся, он приближался к Осману медленными, но уверенными шагами, полный самодовольства, держа руки за спиной. — Ты не понимаешь, Осман-челеби. Я исполняю волю народа и Янычар. Однажды твой беглый взгляд на свободу приведёт тебя к неминуемой гибели. Этот мрачный намёк заставил Османа внутри вздрогнуть. Он знал, что бунт и измена — это не просто слова, они были пронизаны кровью, вылитой на алтарь власти. — Ты думаешь, что тебе удастся изменить мою судьбу, удерживая меня здесь, в темнице? Я родился, чтобы править! Однажды народ поймёт, что был неправ, и тогда его воля найдет меня, даже в самой глубокой яме! — ответил Осман, повысив на Сипахи голос. — Надежда, Осман, сладкая на вид, но горькая на вкус, — продолжал бандит-сипахи, наслаждаясь каждой минутой унижения, которое он причинял Осману, — Я не могу дождаться, когда увижу, как она разрушится. Как ты будешь ползти по полу передо мной, прося о милости! Тебя уже никто не спасёт, потому что я лично казнил всех твоих братьев. Осман с открытой ненавистью смотрел на надзирателя, которому было неведомо сострадание. Он знал, что вся эта ситуация — лишь часть дворцовых интриг, которые порой приводили к безжалостным расправам… — Да как ты смеешь?! Мой народ вернётся ко мне, и вот тогда я восстановлю справедливость! Стоит лишь мне снова взойти на трон, и вот тогда я научу тебя, что такое настоящая власть! Килиндир насмешливо хмыкнул. Его холодный, бесчувственный взгляд прокалывал Османа, как шипы шиповника. Он знал, что именно этот страх смерти заставляет людей раскаиваться. Но он отказывался поддаваться. Осман был готов бороться, даже если его годы жизни сокращались под давлением стен этой темницы... — Ты смотришь на меня, как на слабого, но не понимаешь, что дом, построенный на песке, не устоит перед бурей. Ты думаешь, что твои союзники вернутся, но скоро ты поймёшь, что никто не будет за тебя биться, потому что после унизительного конца твоё имя развеяли по ветру, Осман-челеби. Килиндир подобрался ещё ближе и шепнул, его голос стал низким и зловещим: — Пожалуй, ты слишком много болтаешь, Осман. Но всё это не имеет значения… Я увижу тебя на коленях, и тогда ты поймёшь, насколько твоё сопротивление было бессмысленным. Тем не менее, юноша всё ещё хранил внутри себя искру надежды. Неужели его жизненный путь должен закончиться здесь, в этом мрачном замке? — Мне не важно, что ты собираешься сделать, — тихо произнес Осман, подавляя в себе гнев, — Я найду способ выбраться отсюда. Даже если потребуется время. Даже если при этом придется вступить в игру с огнем! — Тогда я с удовольствием буду наблюдать за твоими страданиями, Осман. А затем стану твоим персональным палачом, — в его словах была злая радость, уверенность той силы, которую он сейчас держал в своих руках. Осман, сжал кулаки, игнорируя боль от открытой раны. Он знал, что ему необходимо проявлять хитрость и осторожность. Осмотрев своих врагов и, вдохнув глубоко, произнес: — Разве ты уже им не стал? Ты не знаешь, что такое честь, Килиндир! — выкрикнул Осман, но внутренний страх всё ещё сжимал его сердце в железной хватке. — Ты всего лишь предатель, у которого нет ни стыда, ни совести! Бандит-сипахи шагнул ближе к опальному Султану, и юноша почувствовал, как воздух между ними стал натянутым, словно тетива лука, готовая вот-вот лопнуть… — Честь? — насмехался он, — Честь не спасает от смерти, а золото и власть… Вот что правит миром, Осман. Именно поэтому ты теперь в этой камере, а я — на свободе. Ты сможешь кричать о чести сколько угодно, но это не изменит твоего положения. — Золото говоришь? Ещё недавно я был самым богатым человеком в мире, а сейчас… — Осман застыл, не в силах произнести ни слова. Килиндир-ага молча схватил юношу за запястье, после чего начал зализывать его рану на ладони нежным, почти ласковым способом. Неминающий взгляд Килиндира-аги был полон странной комбинации агрессии и решимости, как будто он пытался передать какую-то силу через этот осторожный жест. Килиндир-ага, словно не замечая замешательства Османа, продолжал свою содержательную заботу, его язык мягко касался повреждённой кожи. Это было странное чувство, которое вызывало в Османе не только боль, но и какую-то потерянную теплоту. Он вспомнил, как в детстве его мать лечила его раны, шёпотом успокаивая и поддерживая… — Отпусти меня, извращенец! — неожиданно для самого себя вырвалось из Османа, когда он ударил Килиндира по надплечью. Килиндир резко отдернул руку, его лицо стало маской удивления и злости. Но в глубине его глаз всё ещё играла тень одной из тех тёмных мыслей, которые побуждали его действовать так, как он действовал. Осман сильнее сжал кулаки, вызывая кровотечение, но несмотря на это он был полон решимости отстоять своё достоинство перед этим чудовищем… — Ты не понимаешь, что сам себя мучаешь, — произнёс Килиндир, его голос обрел неприятный оттенок, будто бы за каждым словом таилась угроза, — Ты ищешь решения там, где их нет. Тебе пора признать, что ты потерпел поражение Осман-челеби! — Даже если эта борьба кажется безнадёжной, я не позволю тебе унизить меня снова! В камере повисло молчание. Килиндир, скрестив руки на груди, наблюдал за Османом с явным презрением. — Решительность? Ха! — привычная насмешка вернулась на его лицо, — Ты думаешь, что твои громкие слова имеют значение? Человеческая решимость так же хрупка, как стекло. Ты увидишь, как быстро она разобьется вдребезги! — Чем больше ты пытаешься меня сломать, тем сильнее я становлюсь! — ответил Осман, пробираясь через страх, который пытался его сжать. Килиндир изогнул бровь, удивлённо посмотрев на юношу. Он ощущал, как его пренебрежение начинает терять силу. В этом взгляде Османа мелькал совсем другой свет — не страх, а некая решимость, что-то такое, что даже он, Килиндир, не мог игнорировать. Осман, чувствуя, что не его силы, но ум и хитрость могут стать его единственным спасением, начал составлять план. Он начал осознавать, что стена каменной темницы не так крепка, как ему казалось… — А с тобой интересно, Осман. Я с удовольствием посмотрю на то, как ты будешь страдать. — Если ты думаешь, что сможешь сломить меня, — снова произнёс Осман, повышая тон, — Честь и достоинство — это не просто слова. Это то, что живёт во мне, и что ни один предатель не сможет забрать! — Ты продолжаешь говорить о чести? — его тон стал более серьёзным, а в его голосе закралась тень любопытства, — Но какого рода честь ты защищаешь, находясь здесь? У тебя нет ничего. Никакой власти, ни денег, ни соратников. Твои идеалы не имеют веса здесь, в этой камере. — Но это только временно, — с улыбкой ответил Осман, осознав, что его внутренние силы постепенно накапливаются, — Запомни, Килиндир, настоящая сила не в золоте или крови. Настоящая власть — это способность вдохновлять людей бороться за что-то большее, чем просто выживание. — Тогда знай — я буду ждать, когда ты поползёшь по этому каменному полу, прося о милости. И поверь мне, как только твоя жизнь окажешься в моих руках, я не пощажу тебя, Осман-челеби! — Ты считаешь физическую силу своим другом, Килиндир-ага, — произнес Осман, голос его был хриплым, но уверенным, — Такому, как ты, не понять, что подлинная сила находится в духе человека! И я не буду кланяться слуге, даже если ты заставишь меня страдать! В этот миг Килиндир-ага подошел ближе, его лицо исказилось от злости. Он поднял руку, и Осман, готовясь к удару, почувствовал себя несломленным. Килиндир-ага с силой ударил по лицу Османа, но тот даже не упал. — Не забывай, кто здесь главный! — прорычал Килиндир-ага, — Твое мужество лишь пробуждает во мне желание сломать тебя ещё сильнее! Осман, осознавая, что у него нет шанса на побег, лишь попытался защитить своё лицо руками. Но Килиндир-ага, не проявляя ни малейшей жалости, начал наносить удары — сначала по животу, затем по лицу. Каждый удар был точным и беспощадным, словно он хотел не только сломать физически, но и подавить дух Османа. Крики и стоны не могли выйти из груди Османа. Он просто смирился и закрыл глаза, ожидая, когда всё это кончится. Так время становилось вечностью, а каждый удар пронзал его, как молнии, оставляя не только физические, но и душевные шрамы… Килиндир-ага продолжал, словно это была его необходимая выпивка, которая приносила ему удовлетворение. Наконец, когда он почувствовал, что достаточно "подробил" своего противника, оттолкнул Османа, который, едва стоял на ногах, заставляя его рухнуть на холодный пол… В этом мраке, полном страха и безысходности, Килиндир-ага, с удовлетворением в глазах, покинул камеру вместе с другими бандитами, которые всё это время молча наблюдали на издевательствами над опальным Султаном. Он оставил Османа наедине с болью и унижением, которые не забудутся никогда… Теперь юноша точно знал: чтобы вернуть себе власть и достоинство, ему придётся сразиться не только с Килиндиром, но и с системой, которая его задушила. Но где искать союзников? Как привлечь людей на свою сторону?

***

В тихой садовой беседке, укрытой от глаз любопытных прохожих дворца Топкапы, Халиме-Султан и её дочь Дильруба сидели на фоне благоухающих роз. Регент Султана Мустафы, величественная и решительная женщина, сидела на роскошном диване. В её взгляде было нечто настороженное, словно она пыталась разглядеть в будущем силу, способную изменить судьбу Османской империи. Рядом с ней на мягкой подушке, расшитой золотыми нитками, сидела Дильруба-Султан. Обе они знали, что разговор, который им предстояло вести, мог оказать глубокое влияние на маленькую Зейнеп — единственную, оставшуюся из четверых детей, дочь Османа… — Валиде Султан! Я хочу к папе! Почему мне нельзя видеться с ним? — сказала четырёхлетняя девочка тоненьким голоском. — Твой отец, Зейнеп, заключён в темницу Едикуле за предательство, — произнесла Халиме, её голос был полон убеждения, — Твой отец неимоверно злой и жестокий человек. Это не человек, а сам дьявол. Он не просто свергнутый султан. Он — деспот, который проливал кровь невинных ради собственной власти. Он не пощадил даже собственного брата — Шехзаде Мехмета! Маленькая Зейнеп, ещё не понимающая всех тонкостей политических интриг, взглянула на них с удивлением. Она потерла свои маленькие кулачки, как будто отгоняя мрачные мысли… — Но… он же мой отец, — сказала девочка, её голос дрожал от сомнений, — Разве он был таким злым, когда мама была рядом с ним? На эти слова Халиме и Дильруба обменялись взглядами. Дильруба, слегка приподняв бровь, добавила: — Зейнеп, твоя мама — Миликсима была мудрой женщиной. Она многое терпела, в том числе и от рук твоего отца. Это он отравил твою маму! Это было следствием его деспотизма. Он не позволил твоей маме жить в этом мире. Зейнеп, теребя кончики своего платья, кивнула, но в её глазах всё ещё блуждала неуверенность... Халиме наклонилась ближе, желая укрепить свою позицию: — Ты должна помнить, что ты не просто дочь свергнутого Султана. Ты — госпожа всего мира. Слухи о твоем отце, о его злодеяниях не смогут лишить тебя гордости. Если все эти люди узнают, каким на самом деле был Осман, тогда тебе будет проще занять свое место. Великий Визирь Кара Давуд-паша подошёл к шатру, в котором сидела Валиде Халиме Султан, его лицо было как всегда серьёзным и не отражало совершенно никаких эмоций… — Госпожа, Валиде Халиме Султан, — начал он, склонив голову в знак уважения. Мать Султана Мустафы жестом приказала увести девочку. — Сегодня я ходил к Осману. Он напуган, и хотя его тело всё ещё в прекрасном состоянии, дух его сломлен. Я приставил к нему Килиндира-агу, который предан мне. Я в нём не сомневаюсь. Он будет следить за каждым шагом Османа. Что прикажете делать с детьми Кёсем-Султан? Халиме-Султан расплылась в улыбке, касаясь своего золотого платка кончиками пальцев: — Молодец, Давуд. Но детей Кёсем пока оставь, чтобы воспрепятствовать возможности мятежа и возвращению Османа к трону! Давуд-паша понимал, что, несмотря на всю власть, имеющуюся в его руках, некоторые решения выходят за рамки его полномочий. В глазах Халиме он видел призрак опасности, который грозил всем им, если не подойти к этой ситуации с мудростью и осторожностью. — Мы всё ещё живём в тени интриг, Госпожа, — ответил Великий Визирь, — В любом случае мы должны быть осторожны. Кёсем непростая женщина. Её дети могут стать инструментом как для неё, так и для Османа. Это может обернуться против нас в любую минуту. Халиме, казалось, задумалась над его словами. Она тоже осознавала, что каждая ошибка может быть фатальной и что с этого момента каждый шаг должен быть тщательно продуман. — Осман — в темнице. Мурад и Касым сгорели во время бунта. Баязид — не сын Кёсем, а Ибрагим — всё ещё ребёнок. Они не смогут повлиять на власть, — добавила Дильруба-Султан. Кара Давуд-паша глубоко вздохнул, ощущая тяжесть её слов. Как Великий Визирь, он должен был обдумать каждый шаг, не оставляя пространства для случайностей. Империя была хрупкой, и каждое решение могло изменить её будущее. — Дочь Османа. Зачем она Вам, Госпожа? Избавьтесь от неё, пока не стало слишком поздно. — Нет, Давуд, — сказала Халиме-Султан, её голос был твёрдым и решительным, — Мы не можем просто избавиться от неё. Она — часть Османа, и если мы уберем её, то у нас не останется средств, для подавления нового мятежа. Давуд-паша задумался. В её словах была логика, но всё же… — Госпожа! — сквозь зубы сказал Великий Визирь, — Её жизнь станет мишенью для предателей. Слухи о её происхождении будут постоянно использоваться против нас. Отошлите её из дворца или дайте ей яд. Мы рискуем создать новую угрозу, если не предпримем меры! Халиме встала, её достоинство излучало ауру власти. — Я понимаю твои опасения, Давуд, но нужно ждать. Она ещё слишком мала, чтобы представлять опасность. Мы будем следить за ней. Возможно, когда вспыхнет новая буря, именно она станет той самой искоркой, что разгорится в пламя и остановит бунт. — Вы действительно считаете, что оставление её в живых может сыграть на нашу руку? — спросил Давуд-паша, пронзая взглядом Валиде Султан. — Да, — подтвердила Халиме, — Мы настроим её против Османа, и это даст нам возможность контролировать ситуацию. Давуд кивнул, убеждаясь в её мудрости, но всё ещё чувствовал угроза, исходящую от этой девочки: — Однако мы не можем забывать о Кёсем. Если она решит использовать дочь Османа, чтобы вернуть себе власть, это может стать для нас роковой ошибкой. Халиме обдумала слова Давуда. — Мы создадим для Кёсем иллюзию невмешательства, но в это время мои люди будут наблюдать за ней и её шагами. Кёсем — опасный противник, но в ней тоже есть слабости. Великий Визирь кивнул, обдумывая её стратегию. Эта игра была сложнее, чем она казалась на первый взгляд, и каждый ход требовал искусного мастерства. — Так что вы планируете делать с детьми Кёсем? — снова спросил он. — Нам нужно минимизировать риски. Пусть живут под нашим контролем. Как только они станут угрожать нашей власти, мы предпримем меры. Она застыла в задумчивой позе, как будто видела недалекое будущее, полное переворотов и предательства, на её лице появилась тень тягостного предчувствия… — Мы должны быть готовы к любым действиям Кёсем, — добавила Халиме-Султан, — Власть требует жертв, и мы готовы пойти на всё, чтобы её сохранить…