Твое человеческое лицо

Zvonku — Насуперак

      Хината открывает глаза.       И закрывает.       Больно, больно, больно.       В груди такой невыносимый зуд, что хочется выцарапать сердце. Разорвать кожу нахрен, выкопать его из-под мяса и жил, сжать в руках, чтобы иссохло все, чтобы обескровилось. Сдавить, будто плод. И в миксер. Не мешай. Не мешай, сердце. Господибожемойхватит.       Жизнь продолжается, несмотря ни на что. Перед глазами плывет, в ушах стоит звон… Мозги скручиваются, кажется, вот-вот и через уши вытекут. Белые точки перемешались с черными.       Принимай последствия, девочка моя.       Ты серьезно решила манипулировать пространством и временем и не понести наказания? Санзу мог напиздеть что угодно, но, знаешь, он тоже страдал. Он поплатился за тот разговор.       И вот, физическое тело едва не разрывает на атомы. Такое впечатление, будто тебя затянуло в черную дыру и сейчас раскладывает на составляющие. Ты — число. Ты — буква. Ты — ничто, в конце концов.       Просыпаться не хочется. Хочется отойти в мир иной, лишь бы не чувствовать этот пиздец. Невыносимо. Конечности буквально выкручивает, фаланги пальцев, такое чувство, отсоединяются, Хина разлетается на кусочки как после работы бензопилы. Спокойной ночи, Пунпун Пунъяма. Фантасмагоричный ужас действует на нервы, сам Эгаш Мониш берет кюретку. Какая честь! Хина прощается с самой собой, потому что страдания, ТАКИЕ страдания, не проходят бесследно. Ее череп размазывает по стенке.       Метафорически, да, но ощущения ярче любого 5D, сочнее сна, ярче трипа. Она в ужасе. Лежит в кровати, раскинув руки и ноги, и пускает слюни, будто умалишенная. Стонет, «ы-ы-ыкает»; бегают расширенные зрачки.       Пульс на максимум. Стучит в висках, по ощущениям в дверь в комнату долбятся. Ледяной пот катится от корней волос. Носогубная впадина как Марианская — мокрая-мокрая. Слизывает — солоно.       Слезы льются, осознанности — никакой. Душа где-то не здесь, душа улетела и скрутилась в спираль. Туго связала сама себя, став материальной. А телу давно херово, оно износилось после таких экспириенсов; Хината чувствует себя невозможно беспомощной. Развалюхой. Распад ощущается остро, как иглы под ногтями. Она дрожит, дергается даже, нелепо моргает. Так чувствуют себя люди в послеоперационном бреду. Вселенная здорово покопалась в мозгах.       Но постепенно возвращается жизнь.       Она начинается с кончиков пальцев ног: их покалывает, а перед глазами телевизионные помехи, в ушах — телевизионный скулеж. Белый-желтый-голубой-зеленый-лиловый-красный-синий-черный. Ш-ш-ш-ш-ш.       Звенит будильник. Бодренько. Ля-ля-ля. Бля-бля-бля.       Доброе утречко, Пунпунчик.       Почти милая сказка: просыпайся, поднимайся, давись круассаном с кофе, улыбайся.       — Плцзлпхфопх0ещзптукоцшщр049е5гг03х, — тянет нечленораздельное, вертит головой и слепо глядит в потолок.       Боль не проходит.       Сколько же может вынести человеческое тело…       Ее изможденное лицо трещит по швам от абсолютно невменяемой улыбки. Невозможно нахмуриться. ТАК СМЕШНО!       Хината выглядит как тяжело больная: исхудавшая, со впалыми щеками. Губы — бледные-бледные, лопнул капилляр и сеткой покрыл белок глаза, под глазами — жуткие синяки. Волосы посечены, лохматые, сбиты в колтуны, будто набрала репейников. Кисти рук тяжелые, не поднимаются. Все плывет, кружится. Точки похожи на снег.       Удивительно красиво падает снег. Под фонарями атмосфера невероятно интимная. Хината курит уже пятую сигарету, не в силах остановиться, и рыдает. Не замерзают слезы — слишком тепло.       Полчаса назад она пыталась покончить с собой. Не получилось. Веревка порвалась, хах, как забавно. Стоило прыгать с многоэтажки, чтобы наверняка. Но, быть может, наверняка и не хотелось? Непонятно. Правда, хер его знает. Хина глядит себе под ноги, шмыгает носом. Не выдерживает. Хоть сейчас под грузовик, только б не больно… За что ей все это? Такемичи, за что?       «Я любила тебя, как же любила. Я верила в ту самую любовь, которая одна и на всю жизнь. Спасибо, ты помог мне обрести моральную зрелость. Больше меня не проведешь. И ты не сможешь запудрить мне мозг красивыми словами. Нельзя спасать человека, когда он не хочет быть спасенным. Нельзя спасать человека, когда своим спасением ты делаешь только хуже. Давай, поспорь со мной, приведи примеры из жизни. А я поставлю точку, произнеся: я исключительно о себе. Мне плевать на других, правда, плевать, пусть живут свои жизни. Боги, Такемичи, у них есть свои жизни. Жизни, принадлежащие им и только им. Я тоже так хочу. Перестань меня контролировать, а? Перестань, умоляю. Позволь решать мне или судьбе — жить или не жить.       Убирайся, прочь, прочь, прочь, знать тебя не хочу… Будь проклят тот день, когда мы познакомились. У меня такое ощущение, что мы вообще не должны были друг друга знать. Да, как будто мои чувства к тебе — это что-то противоестественное. Быть может, это странно и глупо, возможно и даже скорее всего, я убеждаю сама себя от огромной обиды, но ты должен меня понять. Мне очень и очень больно. Да, тебе тоже, но разве это меняет суть?       Когда любишь, хочешь осчастливить своего любимого. Эгоистично думать, что изувеченный разум твоего человека будет готов к счастливой семейной жизни. Дорогуша, когда ты закончишь свои великие дела, я сдохну, поверь. Но сначала отрублю обе руки Наото, чтобы он перестал быть твоим триггером.       Шучу.       Если бы ты услышал это, ты бы испугался, а? Испугался меня, того, во что ты меня превратил? Я больше не та добрая, наивная девочка, которую ты когда-то любил. Сама себя не узнаю, сама себя пугаю. Внутренние изменения всегда чудовищные, а такие — тем более. Меня вывернуло на изнанку, и я теперь хожу внутренними органами наружу. Человек без кожи, которого можно раздавить, не прилагая для этого никаких усилий».       Осекается; пальцы немеют от холода. Хочется дышать через ткань, но шарфа нет. Куртка распахнута, перчатки лежат дома на тумбочке. Застегнуться нет сил, Хина просто запахивается; ветер несет дым прямо в лицо.       Хината вдруг поднимает голову и начинает всматриваться во мрак. Впереди стоянка, машины завалены снегом, но одна — нет. Рядом с ней кто-то стоит, тоже курит. Вдыхает — и светится уголек. Шквальный ветер ударяет в висок, начинается метель; она пытается рассмотреть человека, чувствуя на себе его взгляд. Он смотрит, точно смотрит. Но не враждебно, скорее, с любопытством каким-то, с тоской… Почему-то становится невыразимо грустно. Такое ощущение, что это не незнакомец. Он как будто родной. Привет из прошлого… Белые короткие волосы, большая куртка, кроссовки на босую ногу. Не зимний вариант. Но этот тип возле своей тачки, так что, наверное, поедет по делам, когда докурит и насмотрится.       Лица не разглядеть. Иррациональная уверенность в том, что они не чужие друг другу, греет душу. Словно кто-то еще остался. Кто-то нормальный. Не такой, как Такемичи. Хороший, честный, способный ничего не требовать. Порой важно просто вот так постоять, помолчать рядом. Хината благодарно усмехается. Ее лицо видно лучше — стоит под фонарем.       Чувствует ли он то же? Странное духовное родство. Хотя, скорее всего Хина себе все надумала после пережитого стресса. Нужно же придумать способ, как справиться с непередаваемыми эмоциями после случившегося.       Когда стоишь на табуретке и смотришь то на пол, то в потолок, кажется, что вся земля под ногами такая маленькая… Ты властелин мира хотя бы на пару минут. Сам себе бог — решаешь, сделать шаг или нет. Но это — иллюзия выбора. Ведь веревка может порваться. А может, и нет. И кстати, если она не порвется, ты по закону подлости передумаешь. Когда-то Хината ходила вся вдохновленная, обожала жизнь, строила планы. Но тут — грузовик. Как кирпич на башку. Забавно.       Не пытайся ничего контролировать, все равно не получится. Да-да, нельзя контролировать своего кукловода. Это так не работает. Такемичи не понимает этого. Он хочет управлять Вселенной и временем. Неудачи ничему не учат. Хотя, стоило бы уже давно сдаться. Или выбрать, кого спасти. Интересно, что было бы, если бы Такемичи вдруг решил спасти абсолютно всех людей на планете? Это вполне в его духе. Лучше о таком не думать, и так состояние хуже некуда.       Незнакомец в ответ дергает уголком губ. Не улыбка, но нечто отдаленно напоминающее ее. Быть может, ему тоже трудно. По крайней мере, в моменте хочется все романтизировать. Должна же жизнь хоть иногда походить на сказку.       Хината не знает, что это Майки.       Хината не знает, что ее мрачная сказка как раз в процессе написания.       Она выгибается на кровати, давится воспоминаниями. Такое чувство, что все это происходит с ней прямо сейчас. В очередной раз попытаться все закончить уже не кажется такой уж плохой идеей. Терпеть не получается, но разве кто-нибудь спрашивал хоть раз, чего она хочет?       Ее желания не нужны, не важны и не интересны. Она как личность — стерта, есть лишь какое-то представление о ней, как об объекте, как о той, кто должен сопровождать главного героя, как о той, кто должен стать его послушной и примерной женой. Хина — вещь. Инструмент для поддержания хорошего имиджа. Ее работа — не отсвечивать и по-счастливому тупо хихикать, пока семейный фотограф делает снимок.       Но что делать, если не чувствуешь себя домашней милашкой? Если ты по сути своей не тихое дополнение, а цельная, эмоциональная, что делать, если ты занимаешь место? Тебя видно лучше, чем ггшку этой дурацкой истории. Ты в наглую забираешь его экранное время. Должно быть стыдно. Ну, стыдно было бы, если б герой попался нормальный. А так… Такемичи вызывает лишь острое желание его заткнуть. И не потому, что он несет чушь. Проблема в том, что он делает только хуже своими благими намерениями. Так и до полного уничтожения мира недалеко. Все ведь развалится рано или поздно, если он не прекратит прыгать.       Хината тяжело дышит. У нее хватает сил вытереть мокрый рот тыльной стороной ладони. В попытке сложить слова в предложения она кряхтит, думая о том, как заебалась и как обижена, и, что интересно, это отлично помогает.       — Нао… то… — явно не то имя, которое хочется произносить после пробуждения. Но сейчас все-таки не сцена из рекламы подушек, где нужно хлопать размалеванными ресницами, изображая естественное состояние после сна. Это — ебанутая жизнь. — Наото…       Слишком тихо, чтобы хоть кто-то услышал.       Но уже прогресс! Хина хотела бы отчаяться и валяться в слезах, да только вот надоело. Это ни к чему не приводит. Пора активно действовать, брать все в свои руки.       «Я покажу тебе, каким должен быть главный герой».       Она садится с огромным трудом, пытается сфокусировать взгляд. Это ее комната, уже хорошо. Не какое-то непонятное место. Значит, Санзу рассказал все как есть. Точнее, не смог утаить. Хината чувствует струящуюся по венам силу. Не силу избранной, а простую физическую. Она не просто может, она ХОЧЕТ. А раз хочет, значит сделает. И все будет прекрасно. Да-да, прекрасное расчленение Такемичи, если полезет, куда не просят.       «Шу-чу».       Она та девушка, от которой ты потерял голову. Она та девушка, которая твою голову снесет нахрен.       Хина встает, пошатываясь. Опирается о стену, сжимает и разжимает кулаки. Только бы прийти в себя… Скорее, скорее. Времени расклеиваться нет. Нельзя терять ни минуты. Срочно нужно поговорить… с Майки.       Боги, Майки.       Он как незримый ангел-хранитель всегда рядом, бережет и дает силы. Достаточно произнести одно лишь имя, и это уже энергетически мощнее всякой молитвы. Хината хмурится, потом распахивает глаза. Белые точки смешиваются с черными. Ее сейчас вывернет.       — Наото!       Из другой комнаты раздается:       — Сейчас!       Он здесь.       ОН ЗДЕСЬ!       — Наото, где Такемичи?! — рявкает из последних сил, скатываясь по стене. Быть в сознании едва удается.       — Как где? В Маниле, ты че, забыла? — братец показывается в дверном проеме, залипая в телефон.       «Спасибо, спасибо, просто спасибо. У тебя получилось. Да, да, ДА».       — Что с тобой?.. — он отрывается от написания сообщения и аж замирает. — Тебе плохо?! — и мгновенно оказывается рядом, пытаясь поднять. Хината не противится. На полу сидеть не особо приятно.       — Скажи мне, ты помнишь? — язык заплетается. Она вцепляется в майку Наото, боясь свалиться.       Наото странно смотрит:       — Что именно?       — Что-что… — раздраженно шипит Хина, усмехаясь, и вскидывает подбородок. Голова заваливается назад. — Ваши с Такемичи похождения. Я все знаю. Ты помнишь? Или ты — копия?       Наото промаргивается, а потом начинает нервно хихикать. Сажает сестру на кровать, берет стул и устраивается напротив, как на допросе. Профдеформация.       — Я не понял про копию. Но про наши, как ты выразилась, «похождения», да, я помню. Он, выходит, тебе рассказал… Ну да, этого стоило ожидать. Ты ведь — наша главная цель.       Хината не перебивает. И особо не слушает. У нее башка кружится, звон в ушах не проходит. Она ударяет себя ладонью в висок. Вдруг все выключается. Тело простреливает дикой болью, закричать не хватает времени. Хина лишь вздрагивает. А после… становится терпимо. Она до сих пор ужасно слаба, но хотя бы уже может нормально соображать.       Поэтому, не теряя времени даром, произносит прежде, чем он успевает заботливо поинтересоваться, не нужна ли скорая:       — Ну и уебок же ты, Наото.       Братец начинает таращиться абсолютно недоуменно.       Вот так живешь-живешь с сестрой-святошей, а в один прекрасный день она превращается в измученного, злого демона. Да, точно, Хина же в этой вселенной, как и в других, успешно работала училкой, не материлась, не пила, не курила, только хлопала глазками, как классическая принцесса в беде.       Теперь она сама — беда.       Не дает сказать Наото, наслаждается его видом, он как рыба то открывает, то закрывает рот:       — Впервые за всю нашу жизнь мне хочется тебя отпиздить. Но я не стану, а то еще убью ненароком. Ладно, не суть. Слушай меня внимательно. Слушай. Внимательно. Ты понимаешь?       — Д-да…       — Отлично. Значит так. Я все устроила. У меня есть свой план действий. Такемичи здесь нет, и сейчас ты будешь делать то, что я скажу. И не шути со мной. Не смей что-то выкинуть. Сейчас все серьезно. Права на ошибку больше нет, — Хина смотрит действительно страшно. Наото еще никогда не видел ее такой и сейчас знакомится с ней заново. — Такемичи в Маниле, но он захочет найти нас с тобой. И он найдет. В нем сомневаться не приходится. Но. Вызубри, на коже вырежи: ты не пожмешь ему руку до тех пор, пока я не разрешу, — Наото молчит. — Ты услышал?! — Хина орет так, что суровый амбициозный лоб с профдеформацией вздрагивает и отшатывается.       — Понял!       — Отлично. И только попробуй заруинить мой план. Только попробуй, — Хина не произносит, что на него одного вся надежда. Сейчас ей проще запугать, чем душевно все объяснить, давя на совесть напоминаниями о кровном родстве и детском обещании всегда помогать друг другу. — Рассказываю, чтобы ты не задавал мне лишних вопросов: я должна найти Майки. И ты мне с этим поможешь.       Наото собирается с духом и, выдохнув шок, отрезает:       — Он — глава мафии. Это опасно.       — Я сейчас выйду из себя, и тебе конец, — бесстрастно сообщает Хината как бы между делом, и от ее голоса кровь стынет в жилах. Наото настолько в шоке от того, в кого она превратилась, что сидит в оцепенении и не может даже всерьез поспорить. — Ты сейчас же организовываешь мне встречу с Сано Мандзиро и всеми возможными способами избегаешь Такемичи, что бы он тебе ни рассказывал. Он может начать говорить, как все опасно и неправильно, что я скоро умру и все такое, но ты не слушаешь его. Ты слушаешь только меня.       — Э-э-э… ладно, — младшенький молодец, ведет себя хорошо. Хината умеет сделать злое лицо. Наото невольно вспоминает лицо матери в молодости, когда дети были маленькими, а муж — уже охуевшим. Злые лица посвящались мужу, но Наото, впечатлительный мальчик, так боялся… Бедняжка. Его не отпускает непроработанная детская травма. — Ты уверена, что Сано тебя не убьет?       — Сано, — Хина ухмыляется, — не сделает мне ничего плохого.       — Что ж… Ладно, хорошо, — Наото поднимается и быстро начинает расхаживать туда-сюда. Думает, думает, думает. — С ним встретиться будет сложно. Конечно, мафия и полиция связаны, но так просто заявиться к ним я не могу. Тем более я. Я с Брахмой никак не связан. Начальник, разве что, и то, не с Сано лично — у главного полно своих дел… Деталей не знаю.       — Есть мысли? — Хината берет подушку и подкладывает под спину. Вытягивает ноги, немного расслабляется. Пока можно отдышаться. Тело слушается плохо, но силы постепенно возвращаются. — Может, не официальная встреча, а… хм… мы могли бы как-нибудь пересечься? В каких местах он бывает? Куда там боссы мафии ходят?       Наото останавливается, глядя себе под ноги. У него на лице написано: «Такемичи меня убьет». Но, подумав немного, все же признается:       — Знаешь… а ведь Рюгудзи Кен жив.       Хината аж вскакивает. И чуть не падает обратно.       — Что?!       — Да.       — Ты не шутишь?!       — Стал бы я так шутить! — Наото пытается поддержать сестру за локти, но та грубо отмахивается. Сюсюкаться с ним не хочется категорически. Не после всего. — Он владеет сетью подпольных клубов и публичными домами. И к нему попасть проще, чем к скрытному Сано. Я могу организовать тебе встречу с Рюгудзи.       — Да! Давай, прямо сейчас, — Хината отмечает про себя, что отлично стоит на ногах. У нее поднимается настроение. Кен-чин жив! Жив! С ним уж точно удастся договориться.       — Хорошо-хорошо… Но я не знаю, получится ли сегодня…       — Нужно, чтоб получилось. Живо!       — Боги, ладно! Я сделаю все возможное.       — Хорошо, отлично, — теперь уже Хината ходит вперед-назад. Улыбается, как ненормальная. — Давай, чего встал?       — Я… Я волнуюсь за тебя. Вдруг он…       — Наото, ты не понимаешь. Просто не понимаешь. Но ты должен мне поверить. Выбора у тебя нет. Мандзиро Сано никогда, никогда, никогда не причинит мне вреда.       И эта уверенность совсем не слепая. Хината просто знает, и все. Еще тогда, в Маниле, он ничего ей не сделал, хотя мог.       Наото уходит в другую комнату и садится за ноутбук, с головой погружаясь в работу. Потом звонит кому-то, договаривается, уговаривает.       Его проблемы.       Хина ничем не может помочь, поэтому, попросив Наото постучать, когда все решится, запирается в ванной и долго-долго смывает с себя усталость. Становится легче. Поначалу было страшно, что снова начнет глючить, но потом все-таки удается расслабиться. Она даже чуть не засыпает, но включает холодную воду. Сна сразу как не бывало.       А уже когда вытирается, слышит стук.       — Сегодня вечером. Пойдет?       — Идеально. ***       Хината стоит перед дверью в кабинет Дракена и не решается постучать. Ей очень тревожно. Здорово знать, что он в порядке, но чувство такое, будто если она войдет, все это окажется сном. Она никогда не видела Дракена мертвым, только раненым, но его ледяной труп представляется особенно ярко. И похороны. Пышные похороны. Такие, как у нее. Да, куча цветов, все в черном, все плачут. Кен-чин явно не таких проводов хотел бы. Может, тихих. Да, чтоб все самые близкие собрались и помянули молчанием. И никакого пафоса.       И почему Хина только об этом думает?       Как будто Дракен не может быть живым. Как глупо… Хочется перед ним извиниться за дурные мысли.       Позади слышится торопливый стук каблуков. Девушка в откровенном наряде несет документы, напевая под нос веселую песенку.       Все тревоги равны нулю. Нужно заниматься делом. Моральное состояние не должно мешать, тащить вниз. На кону слишком многое. Хината в очередной раз вспоминает лицо Майки. Черные волосы и совершенно невменяемый взгляд. И химию. Химию, которую словами не описать, ее только чувствовать. Она тихо выдыхает, смаргивает лишние мысли и прежде, чем подходит девушка, стучит.       — Войдите.       Дракен говорит строго, властно и четко. Большая шишка, с которой лучше не шутить. Хината усмехается и открывает дверь, проходит в кабинет первая, придерживает дверь для идущей следом.       — Ну здравствуй.       — Здравствуй.       Они так и замирают друг напротив друга: Кен сидит за столом, весь из себя деловой — у него темные волосы, заплетенные в высокий хвост — держит ручку, а как встречается с Хиной взглядом, сжимает ее до побелевших костяшек, а Хина едва сдерживается, чтобы его не обнять. Как же не хватало его… Все-таки Дракен — чудесный человек, каким бы опасным он ни был, какой бы пост ни занимал, сколько бы ни нагрешил. Воспоминания не стереть. Та связь, которая зародилась между ними в юности (между ними всеми, включая Майки и Эму), не может быть стерта временем. Время всесильно. Но некоторые вещи оно может стереть, только все уничтожив. А убийство главных действующих лиц явно не входит в его планы прямо сейчас. Время не отнимает себя у них. Разрешает поговорить. Разрешает поностальгировать.       Хината чувствует расположение Дракена тоже, его порыв — тем более, он тоже хочет приблизиться, убедиться в том, что это действительно она, что она настоящая, здесь…       Девушка торопливо кладет бумаги на стол, тихонько извиняется, забирает папку и сбегает. Под папкой, оказывается, был складной нож. Дракен не убирает его, даже внимания не обращает. Хина, в общем-то, тоже.       Становится очень тихо.       Настолько тихо, что слышится вой ветра за окном. И стук сердец. Сердца страшно грохочут.       Происходит столкновение жизни и смерти. Что Хината, что Дракен, оба должны быть мертвы, но почему-то они сейчас рядом, и это так удивительно… Хочется попросить защиты. Защиты, не помощи. Правда, бороться — это так утомительно. Вывозить все на своих плечах — та еще работенка, это только со стороны ты кажешься праведником, которому все нипочем. Внутри же творится разное. И порой хочется просто побыть слабым, хочется, чтобы поддержали, закрыли от всего мира, спрятали. Но этому не бывать. Жизнь никогда не интересуется твоим мнением.       Дракен заговаривает первым:       — Зря ты пришла. Видеться с Майки — плохая идея.       — Не начинай.       Вот вам и теплая встреча старых друзей. Смешно.       — На кой черт он тебе понадобился? Нет, ты не подумай. Я рад тебя видеть, но рассчитывать на милые посиделки со мной — высшая глупость. Старые времена прошли. Мы выросли, все изменилось. Я не тот. Майки — тем более. Это нужно принять. Да. Принять. И не лезть на рожон. Ты понимаешь, что пытаешься поговорить с гребаным боссом мафии? Училка и мафиози! Это даже звучит абсурдно. Ваши судьбы никак не могут пересекаться. Думаю, любые твои проблемы можно решить с помощью брата и отца. Лучше водись с копами, Тачибана, нежели с преступниками.       — Моя проблема, — спустя пару мгновений говорит Хината, больше не улыбаясь, — это Мандзиро Сано.       — Что?       Пуля в лоб. Смело стреляет та, от кого ты не ждал подвоха.       У Дракена искажается лицо, его буквально перекашивает от недоумения. К такому ответу он не был готов. Да, происходящее похоже на фильм с идиотским сюжетом. Знал бы Дракен, насколько огромен айсберг проблем… Ах, если бы все ограничивалось тем, что училке вдруг захотелось острых ощущений.       Она говорит серьезно, но пока еще не угрожающе (вряд ли с Кеном сработает тот же трюк, что и с Наото):       — Мне нужен Мандзиро. Очень нужен. Такемичи хочет его спасти. Точнее, спасти всех нас. Я ему помогаю.       Лучше не говорить о настоящих отношениях с Такемичи. Нет времени ничего объяснять. Дракен, конечно, возможно, смог бы понять, но Хина не намерена создавать команду по спасению мира или Майки. Нельзя доверять тем, кто доверяет Такемичи. Они привыкли предоставлять право решать все проблемы именно ему. А он привык не строить, а ломать.       — Как, прости, вы собираетесь спасать Майки? И от чего? — Кен-чин откидывается на спинку стула, пораженно глядит в глаза и не находит слов. Его нетрудно понять. Не каждый день серые будни раскрашиваются такими сюрреалистическими событиями.       — От самого себя, — Хината пожимает плечами, говоря это, как нечто само собой разумеющееся. — Такемичи не остановится ни перед чем. Ты и сам прекрасно это знаешь. Поэтому лучше доверься мне. Я просто хочу с ним поговорить. Узнать кое-что.       — Что?       — Нужна ли… нужна ли ему помощь, — «и может ли он помочь мне».       Дракен достает портсигар, копается, закуривает. Встает, открывает окно.       — Будешь курить?       — Ага.       Она вытягивает сигарету, принимает протянутую зажигалку, тоже закуривает. Сигареты дорогие, естественно. Хорошие. То, что нужно.       — Ты серьезно считаешь, что я выполню твою просьбу? — Кен садится, устало потирая переносицу и виски.       — Серьезно.       — И почему?       — Какое тебе дело до обычной училки? — Хината смеется, из-за чего давится дымом. Ей вдруг становится так легко…       — Морока… — Дракен закрывает лицо руками, сигарета чадит прямо у него над башкой. — Ты всегда была бесстрашной девицей. Знаешь, когда ты врезала Майки, я подумал, ты ебанутая. Но нет. Это ты сейчас ебанутая, тогда — просто дура.       — С этим и не поспоришь, — неожиданно слеза скатывается по щеке.       Неконтролируемые эмоции. Их так много, хочется спрятаться, чтобы не позориться. Но Дракен не замечает. И хорошо. Хина вытирает глаза рукавом. Ей все еще хочется оказаться в объятиях друга. Он друг. Это неоспоримый факт. — Много чего случилось. Я очень изменилась, думаю, это и так понятно. Я знаю одно: Майки необходимо мое участие. Мы вместе должны решить, что делать дальше.       Майки может серьезно изменить курс истории. Если откажется от помощи, придется думать в сторону ликвидации Такемичи. Эта мысль проносится в голове так легко… Как будто убить человека — что глазом моргнуть. Смешно. Та, кто не способна избавиться даже от Санзу, бывшего любимого грохнуть точно не сможет. Но представить изощренные пытки для всех врагов не преступление.       Дракен неопределенно хмыкает, пододвигает к себе пепельницу, тушит сигарету. Говорит:       — Проваливай.       У Хины аж воздух кончается. Нет, нет, нет. «Не смей мне отказывать!» Да, все не могло быть так легко, но с любой помехой можно справиться. С любой же, да? Как договориться с Кеном, если по-хорошему не выходит?! Ей страшно, до безумия страшно, до подкашивающихся коленок, до истерического ступора и последующего протяжного воя. «Ты не можешь отказать».       Паника. Паника. ПАНИКА.       «Давай, Вселенная, давай… Давай же сотрудничать! Ты мне нужна, нужна! Прошу, умоляю! Я же могу повлиять на него? На его решение? Так, сосредоточься… Раз-два-три. Рюгудзи Кен соглашается отвести меня к Сано Мандзиро, Рюгудзи Кен…»       — Ты меня плохо слышала? Уходи, — голос у него суровый, но немножечко виноватый. Вот так вот смотришь и понимаешь — разговаривать бесполезно. Все бесполезно. Сдавайся.       «Ну уж нет».       — Кен, пожалуйста.       — Я не хочу твоей смерти. Ты и так уже подвергла себя опасности, приперевшись сюда. Увидят не те люди, заинтересуются — пиши пропало. Оно того не стоит.       — Кен-чин…       — Не называй меня так, — как будто бы обижается, но сразу уходит в свои мысли, едва дышит. Лицо Майки перед его глазами, Майки улыбается, как в детстве. Сейчас он вряд ли так улыбается. — Уходи, в последний раз прошу.       Он так признается в том, что Хината ему очень и очень важна.       И она бы была благодарна, но только не сейчас.       «Рюгудзи Кен СОГЛАШАЕТСЯ».       Хах.       — Уходи! Ну!       Раздается тихий стук в дверь. Кен не успевает ответить, в кабинет врывается та самая девушка. У нее лицо взволнованное.       — Там… пришли. Извините, что помешала. Срочно вас требуют… Они там с оружием… Все перепугались… — тараторит, а Дракен встает, многозначительно глядя на старую подругу.       Хина долго не думает. Она не может уйти.       Шоковая терапия так шоковая терапия.       В мгновение ока она оказывается возле стола, хватает нож, раскладывает его и, прижав к себе девушку, приставляет лезвие к ее горлу. Та выпучивает глаза, вцепляется тонкими пальчиками в напряженную руку Хины, пытается отнять лезвие, но особо не рыпается: впечатлительная, робкая.       Дракен вскидывает бровь, складывает руки на груди. Не похоже, что он впечатлен. Просто стоит и молча ждет, пока Хината отступит. Но она не отступает. А девчонка в ее руках бьется пташкой и едва ли не плачет.       — П-помогите…       — Зачем ты ее пугаешь? Отпусти, — Дракен не предпринимает никаких попыток остановить. — Блефуешь ведь.       — Лучше не проверяй степень моего безумия, — конечно же, Хина блефует. Но она уже не знает, как извернуться, чтобы его убедить. — Не вынуждай меня причинять ей вред.       — Сейчас не время показывать характер. У меня дела, — знал бы он, насколько его дела ничтожны в масштабах Вселенной.       — Ну так не трать свое время. Помоги. Ты мне нужен как никогда.       Хината надавливает лезвием на тоненькую шейку, сильнее, сильнее. Девчонка пищит, стонет, смотрит на Дракена с мольбой и от страха не может и дернуться. Недавно здесь что ли? В самом деле, там внизу люди с оружием, значит, такие ситуации уже бывали, она должна уметь давать сдачи, она должна не пугаться. Разве это не входит в ее обязанности? Кто знает.       Хине везет: Кен серьезнеет. Видно — обдумывает.       Время поджимает, Хината решает подогнать, доказывая серьезность намерений: делает легкий, совсем неглубокий надрез. Но девушка орет так, будто ее убивают.       — Помогите! Прошу! Умоляю! Я все сделаю! — у нее самая настоящая истерика. Как непрофессионально.       — Блядь, хер с тобой! — Дракен, наконец, сдается, и Хина сразу же выпускает из хватки несчастную жертву. Та мигом делает ноги. — Ты ебнутая, на голову отбитая, слышишь? Не думай, что я поверил в этот спектакль. Он охуеть какой неубедительный, — шипит он разъяренно. Подходит ближе. — Но, если тебе так хочется пойти на верную смерть, пожалуйста. Я пытался. Я, сука, пытался тебя отговорить. Видит Бог, тебе похуй на все предупреждения. Сиди здесь, жди меня и нихуя не трогай. Иначе прибью, — заставляет себя успокоиться и уходит.       Обессиленная Хината садится на стул, все еще сжимая спасительный нож. ***

Gorillaz feat. Kali Uchis — She's My Collar

      Она не дрожит и не боится больше. В глазах исключительное безразличие смешивается с неоновыми бликами. Блестки на веках красиво переливаются, в клубе душно, поэтому тени скатываются в складках. Пот катится по вискам. На сцене танцуют, работают дымогенераторы, украшая выступление, добавляя мистичности. Развратный танец очень красивый.       Ее спина идеально прямая, она сама — с иголочки. В черном латексном боди, почти раздетая, но так все равно. Хину уже не смутить такой ерундой. Она пережила слишком многое. Сальные комментарии и предложения отсосать бесплатно или за дорого совершенно не трогают. Скорее, вызывают лишь смех.       Дракен отходит за выпивкой, недалеко — он в поле зрения — а Хината остается стоять посреди толпы. Не хочет с ним. Предпочитает осмотреться самостоятельно, не дожидаясь, пока проводят. Элитная проститутка, которую лично привел сутенер на тусу важных дядек. Ну, план, по крайней мере, такой. Раньше она почувствовала бы себя униженной и жалкой. Сейчас на уме только дело. На уме только Майки. Хина ищет его, ищет, пытается узнать родное лицо в каждом из присутствующих. Какой он сейчас? Что с его состоянием? Узнает ли? Захочет ли говорить? «Нет, ты не станешь об этом думать. Будешь решать проблемы по мере их поступления».       — Испугалась? Захотела домой? — Дракен протягивает ей голубую лагуну и лыбится так нахально, что хочется заехать ему по роже.       — Ага, щас, — она закатывает глаза и делает глоток. От этого не опьянеешь, а расслабиться просто необходимо. Руки перенапряжены. Кажется, она может раскрошить бокал. Лучше не стоит быть настолько сосредоточенной. — Где он?       — Где-то здесь, — Кен пожимает плечами, общаясь совершенно незаинтересованно. Ему происходящее не особо интересно и тот факт, что он здесь ради нее — это уже огромное одолжение. Взамен он, к слову, ничего не просит и не попросит. Такие вот отношения. Хината ему очень благодарна за все, но вслух не скажет. И они не обнимутся. Не в этой реальности. — Может, еще не пришел. Я знаю, что у него неформальная встреча. Собственно, все.       — Ты не участвуешь в делах?       — Редко. Мы держимся на расстоянии. Это обоюдное решение.       — Вот как, — Хина улавливает печаль в голосе Кен-чина. Майки от всех отдаляется намеренно. Это в его духе.       — Не вздумай отходить далеко, — предупреждает Дракен, после чего берет ее за локоть и начинает проталкиваться куда-то вперед.       Хината и не думала отходить.       Громкая музыка бьет по ушам, становится все жарче и жарче. Разгоряченные тела извиваются в танце, тысяча рук игриво раскачиваются и тянутся, тянутся, пытаясь схватить и оторвать кусок. Да, словно все хотят разорвать.       Вот только галлюцинаций и не хватало!       Людей дохера, они сплетены, будто змеи, и качаются, норовя одарить ядовитыми укусами. Мрачный лес тел, запахи парфюмов и пота, агрессивная сексуальность. Оружие есть у всех здесь, у женщин в том числе. Они только выглядят беззащитными и готовыми подарить удовольствие. Они подарят удовольствие лишь на своих условиях. Дракен в курсе, и ему это нравится.       Хината не хочет разбираться во внутренней кухне всей творящейся вакханалии. Ей нужен свет. Не свет прожекторов, а ее солнце. Истинное, спасительное и великое. Солнце, которое сожжет к чертям всю землю, но пощадит Хинату и сделает ее своей королевой.       Хина плетется за Дракеном безвольно и вертит головой. Голубая лагуна расплескивается из бокала, стекает по латексу на бедро. На каблуках сложно лавировать между людьми, однако удается не подвернуть ноги.       Кен-чин вдруг останавливается.       — Вот.       Хината отслеживает его взгляд.       В вип-зоне сидят трое мужчин, двое из них в компании шикарных девушек. А тот, кто посередине, один. Мрачная туча, черное пятно на празднике жизни. Мертвый взгляд, белоснежные волосы, расслабленная поза — ноги выпрямлены и скрещены, рука за головой.       Сано Мандзиро собственной персоной.       «Я люблю тебя», — думает Хината, и у нее намокают глаза.       «Я люблю тебя», — думает Хината, и у нее подкашиваются ноги.       «Я люблю тебя», — думает Хината, и она чувствует такую удивительно яркую боль…       Он не помнит ее. И все нужно начинать заново.       Это пиздец.       Беловласый бог смотрит в пустоту абсолютно обреченным взглядом, у него ангедония и полное разочарование в себе. Бог вооружен своими людьми и не нуждается в пушке, но она под рукой все равно есть — лежит, словно совсем бесполезная, он играет с ней пальцами, перебирает безразлично, совсем отрешенный. Бог не от мира сего, бог не для мира сего. Он суров и беспристрастен, может убить тебя, если косо посмотришь, но как же, сука, хочется его обнять. Сжать, задавить истерику его руками, спастись от бед и спасти его. Спасти своего бога. Или же дьявола.       Дьяволы порой мастерски притворяются богами. А Майки — это вообще особый случай.       Он и черт, и ангел в одном, и всесильное нечто, и поразительное ничто. Многоликий яростный монстр, чей глас — это и песня, и вой. Майки — потрясающее совершенство несовершенного, питательная среда для болезни, но они вместе — он и болезнь — существуют так гармонично.       Хинате плевать на всех, она знает одно: ей нужно к нему. Немедленно, срочно. Она смотрит на Дракена так отчаянно, так пронзительно, что тот теряется и даже не успевает ее остановить. Хина идет. Нет, даже не идет, а почти бежит. Вот только вовремя вспоминает о том, что ей нужно играть на публику, поэтому вынуждает себя замедлиться.       Дракен сказал, что лучше прикинуться проституткой, а не гордой спутницей, потому что последнее чревато нежелательным вниманием. Хина понятия не имеет, на сколько задержится в этой реальности, поэтому приходится думать о собственной безопасности. Да, на спутницу такой важной шишки обязательно обратили бы внимание. К тому же этот клуб — место, в котором собирается вся криминальная элита, они знают каждого, кто сюда приходит. Память на лица у них отменная. Это только кажется, что здесь все обдолбаны в край. А вот проститутки постоянно меняются, тем более они — бабочки Дракена, а значит, особенные.       В таком образе Хината не важна, но все равно умудряется привлечь к себе внимание, ведь идет не к кому-нибудь, а к боссу Брахмы. И глупо было думать, что все пройдет удачно: из тени выходят три здоровенных охранника. Они, естественно, вооружены до зубов. Ну, наверняка. Пушками в лицо не тычут, но Хина уверена в том, что если рыпнется, ее пристрелят на месте.       Дракен на фоне устало закатывает глаза. Эта девица сведет его с ума, не иначе. Вообще-то, он собирался ее проводить, но нет, она же самостоятельная.       Если честно, она понятия не имеет, узнают ли ее вообще? Ведь в этой реальности они не виделись, кажется, лет тринадцать. Хина пытается выглянуть из-за плеча охранника, чтобы встретиться с Мандзиро глазами, но тот смотрит исключительно в потолок и даже не обращает внимания на попытку нарушить его спокойствие.       — Сюда никого не приглашали, — бесстрастно сообщает охранник.       — Хм, странно. Меня вызвали, — Хината косит под дуру, обворожительно хлопает глазками, хотя ей вот вообще не до соблазнения и не до прочей актерской игры. У нее в голове только сверхважная миссия, а все остальное — мишура. Но в мишуре можно запутаться, как в паутине. И это, кстати, почти произошло. — Мандзиро Сано.       — Я ничего об этом не знаю. Парни? — остальные едва заметно отрицательно мотают головами. — Отойди.       Ему не нужно угрожать, все понятно по взгляду. И Хине страшно, как же иначе, ведь от такого давления кому угодно поплохеет, а она вот вообще ни разу не супергероиня. А так хотелось бы. Еще и бесчувственной стать, не ломаться от всякой херни. Лишиться бы этого проклятого отчаянного желания просто оказаться в крепких объятиях, не защищать, а быть защищенной. Ужасно надоело все. И она ведь все еще не уверена, окупится ли труд. Однако никто не помешает это узнать.       — Спросите у вашего босса. Думаю, если я не подойду к нему, он разозлится. Он, знаете, выбрал именно меня и уже достаточно долго ждет, — Хината решает рискнуть. Если Майки вспомнит ее лицо, точно подпустит к себе. А если нет… Ну, придется обсудить все с Дракеном и на коленке придумать новый гениальный план.       Охранник с сомнением смотрит на нее, но, к счастью, оборачивается. Остальные пялятся, ожидая каких-нибудь фокусов. Майки переводит взгляд на главного. Потом сразу — ему за спину. Из-за волнения Хине не удается уловить каких-либо изменений в его лице. А может, их и нет вовсе. Черт.       — Звали? — спрашивает суровым басом.       — Воу, реально решил поразвлечься? — мужчина, сидящий с ним рядом и лапающий красавицу, вскидывает бровь и нагло ухмыляется. — И нам не сказал.       — Да-да, аж обидно, — влезает второй.       Их переглядки не остаются незамеченными. «Наверное, братья», — думает Хина, чтобы хоть как-то отвлечься от паники, одерживающей над нею победу. Она уже не может стоять. Все слишком сложно, быть с Майки, который все забыл в очередной раз, невыносимо. Когда же все это закончится? Ну, когда? Конец явно не близок. Близка разве что очередная кончина. А потом — воскрешение.       Хината встречается взглядом с Майки, и у нее по спине бегут мурашки. Пробирает до костей, все внутри перекручивается к хуям, дыхание сбивается и это лучше оргазма, хуже предсмертной агонии, когда вылетаешь из кабинки колеса обозрения и смиренно ждешь размозжения. А оно все не происходит. Говорят, за мгновение до смерти время останавливается. Не пиздят.       Тонкая красная нить между ними все крепнет, превращается в прочный канат. Тают минуты, и Хината понимает одно: такими глазами не смотрят, если не помнят. У Мандзиро взгляд страшный-страшный. Где-то внутри его единственный источник света — несчастный маяк — с головой накрывают бушующие волны, а штормовое небо окрашивается в цвета, становящиеся вестниками беды для всякого, кто взглянет на эту клубящуюся черноту.       И вот бог-дьявол-ангел-черт-ублюдок-спаситель-радость-и-горе изрекает:       — Пустить.       Один из братьев присвистывает. А у Хинаты прямо в этот момент что-то взрывается в голове. Она слышит такой грохот, что едва ли не валится на пол. Перед Майки она слабее, чем перед погибелью. И только Майки возвращает ее к жизни снова и снова.       Она собирает всю волю в кулак и, когда охранники расступаются, делает шаг вперед. Затем еще и еще. Из-за музыки не слышно, как каблуки стучат по полу.       Хината подходит к Майки, осматривает его сверху, вздергивает подбородок, когда напарывается как на гвоздь, на неприкрытое любопытство, прорезавшееся из-под бескрайнего безразличия. Ухмыляется, когда замечает немой вопрос: «И что дальше?» Смело зацепляет носком щиколотку Майки, тем самым заставляя его раскинуть ноги. Потом подходит — кажется, даже музыка затихает и слышны только биения сердец всех здесь присутствующих — и становится на колени на край дивана, приникает к Майки всем телом, хватает за воротник, тянется к губам, но не целует — а зачем? — смотрит в глаза, в глаза, в самую глубину, сталкивается с внутренним бескрайним морем, оказывается в эпицентре бури и тонет, тонет, тонет, захлебывается, выныривает, и все повторяется тысячу раз.       Мандзиро стоически выдерживает это ее непрошенное проникновение в душу. Подыгрывает: кладет руку на талию, затем ведет ниже, сжимает ягодицу — показательно. В прикосновениях нет ничего страстного, но со стороны они должны выглядеть именно так. Хината благодарна за то, что ее понимают без слов. Их губы так близко, оторваться и не смотреть друг на друга невозможно. Они оба выискивают нечто, чему нет названия. И находят. И сходят с ума. Прямо сейчас, сука, оба, летят с катушек, и это интимнее всего на свете, это полнейший, нереальнейший коннект.       Хинате так нравится тонуть, так нравится задыхаться; голова тяжелеет, кружится, уровень серотонина зашкаливает, накрывает так накрывает. И Майки чувствует то же самое. В его зрачках все ответы, все утверждения, и не нужно строить никаких надежд — все ясно как день. Он блуждает ладонями по ее телу, Хината сжимает его шею — почти опасно, абсолютно любовно — и дыхание на лице обжигает, как язык пламени.       Затянувшаяся пауза превращается в самый настоящий перформанс. Если раньше клуб вообще был, то теперь вокруг — одна пустота.       И в пустоте этой есть третий лишний.       Хинату внезапно пронизывает тысячей игл: кто-то позади нее. Кто-то очень и очень злой. Кто-то, кто желает ей смерти. И она не находит в себе сил обернуться. Только волосы встают дыбом, она пытается надышаться, но никак не выходит, от переизбытка кислорода становится совсем нехорошо. Майки между тем аккуратно подталкивает ее назад, вынуждая встать на ноги, и сам поднимается, придерживая за локти.       — Я скоро приду, — бросает, глядя на братьев; те кивают с хитрющими ухмылками. И куда-то уводит.       Панический ужас отпускает только тогда, когда оказываются в коридоре. Майки заводит в комнату. Там есть кровать. Нужно во всем разобраться, а могли бы просто потрахаться.       Майки сует пистолет, который взял с собой, за пояс и становится напротив, складывая руки на груди. Из головы снова вылетают все мысли.       — Тачибана, — говорит совсем тихо, неопределенно хмыкает. Глупо было думать, что не узнает.       Хина в очередной раз осматривает его. Выглядит Майки совсем ужасно: не худой, а тощий, со впалыми щеками и огромными синяками под глазами. Ключицы пугающе острые. Как острые все изгибы.       — Мандзиро, — тоже — одними губами. И улыбается. Наконец-то вдвоем и никто им не помешает. — Я искала тебя.       — Зачем? — он не меняется в лице, но явно заинтересован.       — Нужно поговорить.       — И о чем же?       — О многом.       — М-м, — улыбка Майки — улыбка благосклонного монстра. — В последнее время ты мне снилась каждую ночь. И вот, явилась. Это явно не совпадение.       — Пожалуй, — Хина уже ничему не удивляется. Все переплетается, ответы вертятся на языке, вот только до них не докопаться. — Времени мало. Я приступлю сразу к делу. Ты должен мне поверить.       — Поверить? Уже страшно.       — И бояться есть чего.       Как объяснить Майки в с е? Как убедить его в том, что происходящее вовсе не злая шутка? С другой стороны, он и в этой реальности очень чувствителен и чем-то встревожен на подсознательном уровне, поэтому попробовать определенно стоит. Как получится.       — Послушай. Такемичи умеет перемещаться во времени, — Хината сразу же замолкает, ожидая реакции, но ее не следует. Приходится продолжать: — И он перемещался настолько часто, что, кажется, что-то сломал. Он хотел спасти меня. А теперь хочет спасти и тебя. Понимаешь, мы самые важные для него люди. Но он заигрался в героя и… Короче, все пошло по пизде.       — Что именно? — Майки вопросительно наклоняет голову вбок.       — Ты даже не удивлен?       — Когда мы были мелкими, ты уже говорила нечто подобное. Нет, я не удивлен.       — Оу, — Хината абсолютно не сосредоточена, поэтому не может вспомнить подробностей об этой реальности. Вспомнила бы, если б постаралась, но ей оно не нужно. — Тогда все становится проще.       — Чувствую, мне необходимо поверить.       — А ты не веришь?       — В детстве я верил, но сейчас… Хотя, раз ты говоришь об этом спустя столько лет, значит, это может быть правдой.       — Это не может быть правдой. Это и есть правда, — Хина тяжело вздыхает и опирается спиной о стену. — Так уж вышло, что я помню все свои предыдущие жизни. И помню каждую смерть во всех подробностях. Был момент, когда я совсем сдалась и ничего не хотела. Умирать очень больно, переживать умирание из раза в раз — тот еще опыт. Никому не пожелаешь. И я просила Такемичи остановиться. Остаться в одной из созданных им реальностей, но он не слушал. Когда удалось спасти меня, он переключился на тебя. Ты постоянно несчастлив. Не в компании. Отдаляешься. А потом иной раз совершаешь суицид. Его это не устраивает. Поэтому снова и снова происходят прыжки. Мир трещит по швам, все вокруг ломается. Мне кажется, все в опасности благодаря его действиям. Но Такемичи этого не осознает. Я понимаю, что он тебе дорог, но у меня с ним напряженные отношения, мы больше не вместе, он пытается все взять под контроль, а я пытаюсь его опередить и решить созданные им проблемы самостоятельно.       Майки слушает с весьма серьезным видом, он явно не считает, что перед ним сумасшедшая. Хината благодарна ему за сдержанность и принятие, но не понимает, какой эффект возымел ее рассказ. Да ей даже самой тяжело понять, чего она хочет от Майки. Это слишком наивно — надеяться на ответы. Он ведь действительно ничего не знает. А искать скрытые смыслы в словах — та еще задачка, да и неизвестно, есть ли эти смыслы вообще.       Попросить его сотрудничать? Так Такемичи снова прыгнет и сотрет все воспоминания. Попробовать вытащить его в Безвременье? Но до конца и непонятно ведь, что это такое. Еще непонятнее — какие будут последствия. А что, если создать переходное пространство? Но как? Силой мысли? Сила мысли, как Хина уже убедилась, работает не всегда.       — Прежде чем действовать, я хочу узнать одну важную вещь. Для меня важную, — тихо говорит Хината, поднимая на Майки усталый взгляд. — Такемичи не дает мне выбора. Он отобрал мое право на смерть. Ответь, а хочешь ли ты быть спасенным? Тебе вообще нужна помощь? Мне важно знать это, потому что если тебе ничего не требуется, то я не вижу смысла бороться. И я сменила бы курс истории: переключилась бы с выживания на попытки остановить весь этот кошмар любыми способами.       — Убить его хочешь? — Мандзиро даже с каким-то восхищением усмехается, до конца не верит в такой разрушительный энтузиазм. Да Хината сама не верит в то, что может грохнуть Такемичи или кого бы то ни было, но от отчаяния высказывает и запасной вариант.       — Если потребуется, — тем не менее, она пытается выглядеть уверенной в себе, но Майки раскусывает — по снисходительной улыбке видно.       — Меня он хочет спасти по старой дружбе, так?       — Ты его лучший друг. Он отчаянный. Он не умеет отпускать. Мы все это умеем, а он — нет. Кстати, Наото, мой брат, такой же.       — Твой интерес в том, чтобы это все прекратилось? Устала переживать одно и то же?       — Это было моей изначальной мотивацией двигаться, — Хината кивает больше сама себе, вспоминая, как только начинала свой непростой путь. — Я уже много лет страдаю. Но… мне важно твое мнение в первую очередь потому, что я тебя уважаю. У каждого должно быть право выбора. Хотя мне бы хотелось, чтобы ты выбрал борьбу.       — Почему?       — Ты стал мне важен, Майки. Очень и очень важен. Ты единственный во всем горящем мире сумел меня поддержать и поднять со дна. Ты показал, что во мне еще есть силы жить. Уж не знаю, как у тебя это получилось… Сейчас, стоя рядом с тобой, я чувствую, будто все наконец-то на своих местах. Будто все правильно. Будто ты мне… ближе, чем кто-либо. Будто… я в своих чувствах вернулась к истокам, — с губ слетают фразы за фразой, и у Хины ощущение, будто она сама говорит что-то невероятно важное, но не может это важное ухватить за хвост. Решает продолжить: зачем тянуть? Зачем скрывать очевидное? Они не дети уже и не в тех обстоятельствах, когда есть место сомнениям. — Я люблю тебя, Майки. Ты мой человек. Поэтому спрашиваю. Бездумно творить добро не в моих интересах.       Мандзиро молчит. Ничто, кроме подрагивающих ресниц, не выдает его… трепета. Да, именно. У него сердце стучит так быстро, знала бы Хина, но она не знает, ведь поглощена своими переживаниями. Им бы только прижаться друг к другу, все поняли бы без слов, но не могут, стоят.       Майки делает шаг вперед, опускает руки. То сжимает, то разжимает кулаки от волнения. Потом говорит:       — Я хочу, чтобы ты спасла меня. У меня такое чувство, что ты это мне обещала.       У Хинаты почву из-под ног выбивает. Как будто по голове кто-то бьет со всей дури, в ушах начинает звенеть, руки немеют, все перекручивается. Ее охватывает таким непонятным, диким порывом, что хочется вылезти из кожи, пробиться сквозь все пиксели, уничтожить любые реальности, лишь бы хоть еще один раз услышать э т о. Ведь э т о имеет какую-то катастрофическую важность.       Что-то грядет. Наверное, апокалипсис.       — Тогда я спасу, — Хината говорит так, что в ее словах сомневаться грешно. Становится легче. Становится так хорошо… Майки протягивает руки, и она касается пальцами его пальцев, нежно-нежно, едва ощутимо. По ладоням, вверх-вниз.       — Ты мне снилась так часто, — голос ласковый, но немного надрывный. — Казалось бы, столько не виделись. Казалось бы, ты всего лишь та, за кем я должен незаметно присматривать. Но снилась, и в моей груди теплились необъяснимые чувства. Твоя история звучит очень странно, но я верю. Я верю, ведь меня переполняет нечто… Я не могу объяснить. Какие-то знания, о которых я сам не помню? Ответы, которые знаю, но отрицаю?       — У меня сейчас такое же чувство.       — Будто бы все вокруг раскалено благодаря нам, но мы из-за этого не можем увидеть истину.       — Да.       Истина в сплетеньи рук. Ничего кроме этого не имеет значения.       — Я виделась с Санзу Харучиё. Он жив в этой реальности?       — Жив.       — Но знай, я виделась… не с твоим Санзу. С другим. С настоящим, — Хината сжимает руки Майки как можно сильнее, сейчас она получает такой энергетический заряд, что ей кажется, будто она может все. Вообще все. И это потрясающе, такая невероятная уверенность в себе и собственных силах благодаря кому-то другому… — Он рассказал мне об устройстве мира. Я не стану пересказывать это тебе. Сейчас это не имеет значения. Просто я знаю гораздо больше обычного человека. Но не все. Есть столько загадок… И непонятно, как их разгадывать. Мне нужна помощь.       — Я вряд ли смогу помочь. Поддержать если только, — Мандзиро гладит ее кисти большими пальцами, от маленькой близости сносит крышу. Существует лишь двое, все остальное — мираж, голограмма. Все остальное — вторичное. Спасение мира подождет. «Просто побудь рядом еще минутку».       — Мне нужна информация. Любая. Даже что-то незначительное. Происходило что-нибудь странное?       — Ну, ты пришла. После этих снов. Мне снилось, как мы гуляем, как я узнаю тебя. Привычки, что ты любишь. Снилось, как общаемся с самого детства. Еще твоя смерть, — он задумывается, хмурится, вспоминает. — Твое появление — это, конечно, что-то с чем-то. Умеешь ты рисковать. Как ты сюда вообще попала?       — Дракен помог.       — Ах, Дракен…       — Почему у вас натянуты отношения?       — Разве это важно для дела? — Майки мягко улыбается, притягивает Хину к себе и бережно обнимает. От него исходит свет, Хина готова поклясться, этот свет она видит и чувствует, свет переходит к ней, разжигает внутри костер, пламя голодным псом перекидывается на весь внутренний мирок, но на сей раз ничто не примитивизируется, не превращается в точку — машину. Хината чувствует себя повелительницей внутреннего огня, ее волосы сами — огонь, и искры озаряют небо, неведомая сила бурлит, бурлит. Закипает в венах кровь, в ушах стучит, накаляется атмосфера. Мертвенно-бледное лицо Майки обретает цвет, он становится похож на человека. — Рядом с тобой стало спокойно. До этого момента я никак не мог справиться с одиночеством. Было ощущение, что я брошен, хотя я сам от всех отказался. А с тобой у нас не то, чтобы когда-либо намечался роман. Это странно, не находишь?       — Возможно, ты мог бы многое вспомнить. Возможно, эти воспоминания записаны где-то на подсознании, но ты пока для них закрыт. А именно они тебя и греют.       — Хорошая мысль. Я бы хотел вспомнить.       И тут Хинату осеняет.       — Точно! Точно! — Майки вопросительно вскидывает бровь, удивленный ее реакцией. Хина выворачивается из его рук и начинает расхаживать туда-сюда. — Нам нужно отправиться в спокойное место, слышишь? Мы сядем и попробуем кое-что. Санзу дал мне подсказку. Я смогла переместиться туда, куда я заказывала… И, если ты попытаешься войти в подобие транса, типа… помедитировать… все может получиться! Ты сядешь, закроешь глаза, расслабишься и попытаешься поговорить с самим собой. Возможно, получится, и…       — …и я нихуя не понял, — Майки усмехается, наблюдая за ней. Взгляд его такой теплый, абсолютно влюбленный взгляд. — Вы, получается, пообщались с Санзу. Мне бы все-таки хотелось знать, что он рассказал.       — Я не уверена, что это имеет смысл. Если Такемичи переместится, ты все равно все забудешь. Хотя, если мне удастся достучаться до тебя в другой реальности, ты можешь и это вспомнить, — Хината на мгновение останавливается, а потом продолжает метаться. Сперва вдохновилась, потом погрустнела: — Если удастся. Я не разобралась, как работают манипуляции. У меня получилось только один раз.       — Попытка не пытка.       — Согласна. В любом случае, не здесь. И мне нужна твоя помощь. Да… точно, ты же чертов мафиози, ты можешь все что угодно! — Хина снова замирает и начинает безумно лыбиться, упирая руки в бока. — Слушай, необходимо выследить Такемичи и не дать ему встретиться с Наото. Мы его поймаем, свяжем и запрем, и сами решим все проблемы!       Майки молчит некоторое время, явно не разделяя энтузиазма, а потом интересуется как бы невзначай:       — Ты в курсе, что говоришь, как маньячка?       — Да мне плевать! Майки, нужно действовать, неужели ты…       — …я понимаю, понимаю. Я все понимаю, ладно? — он подходит, кладет ей руки на плечи. — И мы сейчас же поедем в безопасное место и все обсудим спокойно, да?       — Да…       — И все разрешится. Ты только дыши.       — Я дышу. Я в порядке, — Хината вообще не нервничает. ВООБЩЕ НЕ НЕРВНИЧАЕТ, ЯСНО?!       Майки отпускает одно ее плечо и вынимает мобильный. Строчит кому-то короткое СМС.       — Машина скоро будет. А пока: Санзу говорил обо мне?       — Да. Конечно. Много. Ну, еще угрожал мне. Хотел убить. Пришел ко мне с топором.       — И что он рассказал? — Майки хмурится, смотрит в пол. Ему страшно. Ему не хочется, чтобы Хината знала подробности. Противно от самого себя. Майки не видит, что смотрят на него мягко — с принятием и любовью. Нужны ли ему принятие и любовь сейчас? Пожалуй, он хочет быть наказанным, но в глубине души понимает, что без прощения не выжить, а грубостью ничего не решить. Простить, конечно, он должен сам себя. И пощадить — тоже.       — Рассказал про свою больную любовь. Или ненависть. Тут как посмотреть. Наверное, там и то, и другое. Он не справляется с собственными чувствами, но предпочитает не думать об их истоках. Не хочет ни в чем разбираться. Рассказал, что хочет все уничтожить, ведь настрадался. Я даже могу его понять, — Хина улыбается, подходя к Майки критически близко. Они соприкасаются грудными клетками. Дышат, правда, не в унисон. — Еще сказал, что ты порвал ему рот, — вот оно. Тема, которой Майки не хочет касаться. Но нужно. Нужно, потому что все проблемы идут от больной головы и от нежелания что-то решать с реальностью. Сталкиваться со своими демонами необходимо. Безусловно, в одиночку — страшно, но Хината здесь и она поможет. Подстрахует. Но дальше — только сам. Майки должен перестать бежать от себя. Тогда всем станет легче. «Прими в себе монстра, и тогда ты научишься с ним уживаться».       Майки тихо выдыхает, он напряжен настолько, что кисти рук нервно подрагивают, и Хината сплетает свои пальцы с его. Больно, страшно, ужасно. «Но давай смотреть в зеркало вместе, я стану твоей опорой, зеркало ограничит пространство для темной сущности, и твоими стараниями ее станет меньше. Ее место на холсте зазеркалья займу я, хорошо?»       — Он зол, да? Поэтому все так? — Майки поднимает на Хинату отчаянный взгляд. Ищет в ее глазах истину, но не поддержку, ведь не привык просить и получать. Только страдать, страдать в одиночку. — На меня зол, я имею в виду. Хочет мстить?       — Он болен. Ты, полагаю, его понимаешь. Только вот Санзу теперь пытается снять с себя ответственность, оправдывает себя великой целью, великой связью. Однако, каким бы ни было искаженным его восприятие действительности, это его не оправдывает. Одна и та же болезнь у каждого человека проявляется по-разному. Кто-то идет убивать, кто-то прячется, чтобы спасти, — Хината гладит большим пальцем его ладонь, в надежде успокоить и придать уверенности. Если Майки пойдет за ней, это будет правильным выбором, на ее взгляд. Если закроется — его право, но тогда Хината бессильна. Важно желание двоих. Спасти кого-то можно только тогда, когда хотят оба: и тот, кто падает в пропасть, и тот, кто тянет его наверх. Самое крепкое сцепление рук никогда не порвать.       — Я просил у него прощения, но он не слышит меня, — Майки горько, он едва способен на такое откровение, но рядом с Хинатой можно и нужно, и он это чувствует.       — И не услышит, — от правды еще горче. — Мы не можем залезть в голову к другим людям. Их решения вне зоны нашей ответственности. Попытаться достучаться, пойти навстречу, сделать все, что от нас зависит — да, но на чужое принятое решение мы не влияем. Он выбрал такую жизнь. Он выбрал даже не поддаться тьме, он выбрал тьму. Стал темным от макушки до пят, пропитался ею. Его уже не очистить.       — Я… — Майки не может произнести, что у него разрывается сердце.       — Я знаю, — говорит Хина и обнимает. Обнимает так крепко и отчаянно, чтобы он смог ощутить всю глубину ее непередаваемого чувства. Пусть содрогнется, когда осознает, что ради него можно ТАК. — На самом деле ему не нужны извинения. Расскажи как все было, — просит Хина, прикрывая глаза. Ее не обнимают в ответ, но этого и не нужно. Она станет батарейкой для Майки и вселит в него надежду. Есть только они, только они, а весь мир вокруг, нет, ВСЕ МИРЫ, совершенно сейчас не важны. Совершенно.

Asper X — Шрам

      — А тебе оно надо? — Мандзиро в ее руках выглядит совсем маленьким и слабым, каким-то беспомощным даже, но не жалким, нет, ни в коем случае. У него в зрачках тьма, сам он смертельно устал и лег бы, точнее, слег бы, да только не может себе позволить. Как и Хината не может себе позволить долгожданный отдых, ведь полноценно не отдохнуть, пока вокруг происходит такой кошмар.       — Ты серьезно спрашиваешь? — усмехается, отстраняясь, и опирается спиной о стену, ожидая рассказа. Садиться никто не собирается. — Всю свою историю. Всю.       Уговаривать долго не приходится. Потому что он сам хочет рассказать.       Машина должна скоро подъехать, возможно, сейчас не время для разговора, но Майки говорит:       — Ладно.       Слушай.       Еще в раннем детстве я сошел с ума. Слетел с катушек, серьезно, и это было действительно страшно. Это сюрреалистическая история о том, как хреново неизлечимо болеть. О том, как ты становишься рабом присосавшегося к тебе монстра, и о том, как монстр забирает контроль. Я больше не я. Я никто. Я все потерял. И честно, я понятия не имею, как ты собираешься мне помогать. Но я, так и быть, оставлю это тебе. Сам, видишь ли, я уже ничего не могу. Наверное, мне стоит извиниться за слабость?       Думал, у меня было только одно воспоминание об отце. «Он погиб в автокатастрофе», — так сказала мать. Потом, когда вырос, я встретил отца на улице и — представляешь — сразу его узнал. Такой рожей наградили только одного человека. Он тоже меня узнал. Сделал вид, что впервые видит, но этот страх, мелькнувший в глазах, ни с чем не сравним. Его не было в нашей жизни. Не было в ее жизни, когда она так в нем нуждалась. Мать любила его. Своего единственного героя. А он ушел, когда узнал, что она больна.       Не сразу ушел, нет. Строил из себя хорошего: носил цветы, апельсины, целовал руки. Я часто ревел, ничего не понимая. Совсем мелким был ведь, видел осунувшееся лицо матери, переживал. Я тянулся к нему, хотел поддержки. А он отмахивался, говорил, что мальчишки не плачут. Да и мне самому не хотелось показывать матери слабость. Ей было тяжелее, чем мне.       Мама всегда была не в себе. Сакураку-наивная-дура, так ее дразнили в школе. Она рассказывала с улыбкой, как будто реально не осознавала, что что-то не так. Доверяла не тем, дружила не с теми. Эти «типа-друзья» постоянно ее унижали. Даже волосы как-то раз ей обрезали якобы из лучших побуждений. Ее красивые длинные волосы до самой задницы. Просто за то, что она не такая как все. Более… более… странная. Несмотря на то что мать считала весь мир добрым и светлым, в ней была червоточина. Я многого не понимал в детстве. Я обожествлял ее. И отца обожествлял, ведь смотрел на него ее глазами. Она вспоминала о нем только хорошее. А он пользовался наивностью. Это ведь так здорово, когда есть, кого трахнуть, когда есть, кто приготовит пожрать, приласкает, примет, дождется. Мать всегда молчала, ни в чем не упрекала его, хотела быть примерной женой. Верила в каждое слово. Сказал бы он, что улетает в космос, и в это поверила бы. Вот бля… Ха-ха-ха. Вот же…       Мать часто попадала в психушку. То руки порежет, то из дома сбежит. Один раз нашли ее в другом городе. Как попала туда и зачем — «не помню, не знаю». Диссоциативное расстройство идентичности. Как у меня. Спасибо, ма. В ней жила вторая личность. Это мы потом поняли. Точнее, дедушка с Шиничиро поняли. А мы с Эмой нихрена не знали до последнего.       Так вот, воспоминание об отце. Он подарил мне игрушку — супергероя. Я хранил эту игрушку. До сих пор валяется где-то дома — старенький человечек, весь облупленный, н-да… Думал, это единственное воспоминание. Потом время прошло, нашлись триггеры. Насмотрелся на кровь, в голове перещелкнуло. Вспомнил, с чего начался весь пиздец: мне было два, кажется. Отец выебал любовницу у нас дома, а мать пришла домой со мной на руках, застукала его. Тут у нее и случилась… замена, обзовем это так. Она озверела. Та, кого мы всегда считали милой и нежной феей, вдруг стала совершенно другой: злой, даже лицо исказилось, изменилось до неузнаваемости. Она держала меня, схватила ножницы и напала на отца. Крови было столько… Я был весь в ней, горячей, липкой. А она все резала его, резала, а отец орал. Я таких криков… Нет, я слышал такие крики и даже еще похуже… Люди вообще по-разному орут. Просто тогда, утопая в кровище, я сидел на руках любимой мамули, которая оказалась ебанутая на всю голову, слушал вопли и обвинения, и не понимал вообще нихрена, и одновременно, знаешь, я понимал абсолютно все. Сука, я все-все понимал. Я познавал вселенную в тот момент. Я был самой вселенной. Меня вытеснило из тела. Я испытал такой колоссальный стресс, что на помощь ко мне пришел тот, кто очень меня любил и очень ненавидел одновременно. Он пришел, сказал: «Побудь в стороне». Таким взрослым был этот голос… Он хотел защитить. И я позволил ему войти. Так легко обмануть дитя. Дальше я смотрел на происходящее его глазами. Настолько страшно уже не было. Любовница вызвала скорую и полицию, маму забрали. Ее не было, долго не было. Целый год. Отец пробыл со мной этот год. Рассказывал о том, как слезы вредны для здоровья. Ну и в итоге типа погиб. На деле — заебался.       А потом мама вышла из больницы. Дедушка помог. Приплатил — отпустили. На лекарствах ей было лучше. Она снова стала витающей в облаках Сакурако, к которой мы все привыкли. Только более заторможенной. Даже блаженной как будто. Время шло, матери делалось хуже. Снова попытки суицида, снова перемены в состоянии. Один раз она кидала в меня посуду, крича что-то о том, что я ей не родной. Дедушка объяснил, что она не виновата и это жизнь. Я понял. Я не сердился. Это же мама.       Как-то раз, когда она лежала в больнице, я пришел к ней, рассказал, что подрался. Что я охуенно сильный. Гордился собой. Гордился тем, что не плакал. А она сказала, как сейчас помню, такую фразу: «Ты такой сильный, сынок, прямо как твой отец». Я ей: «Они все начинают плакать, когда проигрывают». А она — боги: «Детей так легко довести до слез». Уж не знаю, была то ее вторая личность, или же настоящая… И хуй знает, какая из них настоящая. Но она поощряла мое маргинальное поведение. Улыбалась, пялясь в стенку, когда я рассказывал, что кого-то отпиздил. Хвалила. Я думал, что все делаю правильно.       Ну и, надо сказать, что мое состояние стало ухудшаться. Я впадал в депрессию, не мог выплыть. Иной раз «выключался»: делал что-то, будто в трансе, а когда приходил в себя, не помнил что. Но никому ничего не говорил, отец ведь научил терпеть и не жаловаться. А еще тот, второй, любезно нашептывал на ухо о том, что лучше бы мне помалкивать. И я помалкивал. Я был ребенком. Простым ребенком, не готовым столкнуться с трудностями такого масштаба.       Потом мать умерла. Покончила с собой прямо в больнице. Понятия не имею, как у нее получилось. Да и не хочу знать. Знание мне не поможет. Знаешь, Хината… в тот день я впервые за долгое время рыдал. Рыдал как тварь. Не рыдал даже, а выл. Забился в какой-то угол в больнице, и слезы не прекращали течь из моих глаз. Это была истерика неебических масштабов, клянусь, я чуть не задохнулся от собственного плача. И никто ко мне не подошел. Никто. Ведь никто не знал. Я никому не позволил находиться рядом. Самостоятельный мальчик, хах.       Провалы в памяти участились. Я рос, воспоминание о ножницах вроде и не всплывало, но оно ведь никуда не девалось, сгнивало внутри. Я мог на несколько дней выпасть из реальности и просто ходить, как зомби, механизированно выполняя все указания, жестоко отпиздить кого-нибудь, свалить из дома и не мочь вернуться, заблудиться в знакомом месте. Появились галлюцинации, и слуховые, и зрительные, и тактильные. То куча моли под кожей, то крушение самолета прямо в черепной коробке и оглушающие взрывы, то просто какие-нибудь мелочи типа предметов, находящихся там, где их нет. Было дело, я получил ожог, когда выключился — нога приварилась к батарее. Много всякого случилось, на самом деле. Шиничиро первым заметил, сам бы я никогда не признался. Не хотел никого напрягать. И так всем тяжело, а тут еще я. Несмотря на то, что был мелким, уже многое понимал. Дальше начались врачи, подбор препаратов. Больницы, неправильное лечение, снова больницы. Шиничиро и дедушка возились со мной. Конечно, они выбивались из сил. Я ж весь в мамулю, вся семья сумасшедшая, одна сплошная драма, аж невозможно, просто тошнит от себя самого и от своих ебаных корней. Старался как мог быть нормальным, хорошим, правильным. Как видишь, не получилось. Я, кажется, с самого рождения был обречен. Вот к чему мы пришли. Пришли к тому, что я живу с осознанием, как заебал всю свою семью. Со мной ведь было невозможно. Боги, как Шиничиро устал. Ему бы гулять да радоваться, а он сидел со мной, всего себя мне отдавал, хотя я не просил. Он на мне как будто бы помешался. Майки то, Майки се. Он, знаешь… сначала был мне безумно близок, а потом я заподозрил неладное. Ведь он делал все не ради меня, а ради страдания. Как будто страдание… очищало его карму? Он старается, значит, он молодец. А только отойдет от меня, чувствует себя предателем. Забил на себя, на банду, на девчонку свою, на всех. Сделал смыслом жизни не меня, а саморазрушение. Шиничиро отдал себя на растерзание судьбе, он не был святошей и альтруистом. Наверное, чувствовал себя виноватым в том, что не смог уберечь мать, и хотел перед ней искупить вину. Приносить себя в жертву ему даже нравилось, хоть он и выдохся быстро, хоть и срывался. Пиздил стену, бывало, до крови, орал на меня, пока дедушка не видел. Иногда тряс за грудки. Не бил, нет, но пугал жестко. Я перед ним по струнке смирно ходил, боялся выбесить лишний раз. Инфантильный эгоист с патологическим страхом выглядеть «плохим» в глазах общества, но в первую очередь — в своих глазах. Выбрал не лечиться, а тупо забить, пустить все на самотек. Такой вот мой братец-Шин. А дедушка… Что он мог, бедный дедушка, который и так уже еле стоял на ногах…       В тот день Сенджу, сестра Санзу, разбила мой любимый самолетик. Санзу взял ее вину на себя. Я… не взбесился, нет. Я вышел из себя. В прямом смысле. Точнее, меня вытолкнули из меня. Раз — и все, нет Мандзиро Сано, а есть Он. Мое тело — его. Он управляет мной по сей день. Не всегда, но договориться мы не можем. Мы… ненавидим друг друга. Но вынуждены делить эту многострадальную оболочку.       И он хотел зла. Хотел насилия, крови. Он обладает нечеловеческой силой. Он голыми руками порвал Санзу рот. А Санзу не рвался, позволил. Этот сказал: «Смейся». И Санзу засмеялся сквозь слезы. В тот момент мой бедный друг, хороший мальчишка, совсем ебанулся. Он был влюблен в меня, а тут такое… Ну и, сама представляешь: ребенок не смог принять такого предательства. Поехала крыша. Санзу опасен, но он верный. Уж не знаю, что там с ним «настоящим», но здесь… Не могу не держать его рядом. А как иначе, когда я так перед ним виноват? Всю жизнь ему сломал. Так хоть какую-то часть себя презентую. Ту, что могу. Сейчас Санзу мог бы быть местным красавцем и работать в какой-нибудь важной конторе, а главное, заниматься чем-то законным. А благодаря мне он — поехавший Гуинплен, грустный клоун с желанием убивать.       Тебе, наверное, интересно, что было дальше. Санзу молча пялился на меня, я молча пялился на него. Сенджу прибежала, начала орать. Со второго этажа спустились наши старшие братья. Такеоми сразу сгреб своих и потащил Санзу в больницу, Шиничиро — за ними, меня в комнате запер. Вернулся к вечеру. Я к тому времени уже оклемался. Что удивительно, вспомнил случившееся, охренел. Сидел, ревел в уголке, охуевая от себя и своих выкидонов, проклинал Его, а Он молчал, довольно скалясь где-то на задворках сознания. Шиничиро взял меня за шкирку, поднял, начал трясти. Вопил так громко, будто бес вселился. Спрашивал, какого хуя, толкал меня, давал мне оплеухи. Зверел все сильнее с каждой минутой. Знаешь, все наложилось одно на одно. Он начал меня ненавидеть уже давно. Я стал его клеткой, Шиничиро не справлялся с собственными эмоциями. Не то чтобы я его оправдывал. Точнее… когда-то оправдывал, но не сейчас. Сейчас я просто его понимаю.       Он взял меня за руку, заплаканного и уже задыхающегося, потащил в ванную. Заткнул слив, включил воду. Поднял меня на уровень зеркала, сказал: «Посмотри на себя, ублюдок, посмотри, в кого ты превратился». Шептал, что от меня одни беды, что я уже совсем охерел, что нет мне доверия и он так разочарован, что дедушка из-за меня умрет раньше времени, что мать покончила с собой из-за меня, решив, что просто не справится с таким грузом, что я сломал любимому брату жизнь, что я никогда не найду друзей, что я пугаю Эму. И тряс. Тряс так сильно, будто намеревался всю душу изничтожить. Не знал братик, что я сам с этим отлично справился.       Спрашивал: «Хуле молчишь?!» Хотел, чтоб я извинялся, наверное. А я не мог говорить. В общем, он в итоге взял меня, бросил в ванную, схватил за волосы, надавил. И давай топить…       …       …       …       …       …       ….       ….       Я все махал руками, пытался вырваться, а он даст мне воздуха глотнуть раз — и все по новой. Топил как котенка, как надоевшую игрушку ножницами кромсал, приговаривал что-то гневное. У меня в глазах капилляры полопались, все еблище аж раскраснелось. Такой я был, конечно, тогда, ха… В школу потом недели две не ходил. А он все не мог остановиться, не мог. Это был мой настоящий брат. Все, что ты скрываешь от других, рано или поздно выходит наружу. Вот так вся его ненависть вылилась на меня, я познал гнев одного из самых главных людей в своей жизни. Было… тяжело, да.       А потом он меня отпустил. Я выкатился из ванной, пытаясь вытереть глаза. Их так страшно пекло… Уши заложило. Еле восстановил дыхание. Я реально тогда чуть не умер, невозможно описать ту боль в легких. А когда я немного пришел в себя, увидел дедушку. Он держал Шиничиро за плечи и спрашивал, какого хера творится. Шиничиро что-то лепетал в ответ. Брат был растерян, а дедушка… никогда раньше не видел его настолько злым. Не дослушав Шиничиро, он одним ударом сломал ему нос. Шиничиро смотрел на меня с таким презрением. «Это ты, сукин сын, виноват».       Вот.       …       Ты знаешь, конечно же, что Шиничиро убил Казутора. Не пойму, что я тогда почувствовал на самом деле. Мне было больно. Братец не заслужил такой участи. Всю свою жизнь он только страдал. Но, быть может, он освободился, кто знает… В любом случае, я уверен, что Шиничиро смотрит на меня с небес и злорадствует. Ему там, надеюсь, не плохо. А мне плохо. Я все-все помню. Все-все ношу с собой.       Что, Хина, все еще любишь меня?       Ты была популярной девчонкой в школе. Кисаки рассказывал о тебе. Говорил, что любит пиздец. У него так глаза горели — аж страшно. Понимаю, почему ты его не выбрала. Чертов маньяк… Наверное, поэтому я и доверил ему первому свой секрет: Дракен бы не понял, Такемичи — тем более. Они были мне важны, но я хотел простого человеческого принятия. Не попыток меня излечить. Меня за всю жизнь уже так залечили, ты бы знала… А Кисаки, узнав о болезни, не испугался, не восхитился, а действительно принял. Я хотел, чтобы кто-то направил меня. Проконтролировал тьму, когда я отключусь. Без тьмы я не я. Говорят, болезнь не определяет нас. Я так не считаю. Болезнь — это вся моя жизнь. Конечно, Кисаки хотел использовать это в своих целях. Но я был мальчишкой, я верил в то, что нашел кого-то, с кем могу разделить ношу. Так хотелось… нормального брата. Но нормальный брат не смог бы смириться с болезнью и ничего с ней не делать. В конце концов, я устал гадать, что такое «норма». Я не знаю о норме вообще ничего. Я уже не выдерживаю. Но говорю так каждый раз. Забавно. И тело, и разум как будто бы предназначены для того, чтобы терпеть.       Почему я до сих пор не убил себя? Хотел позаботиться о ребятах и о тебе. И у меня получалось. Вы все были в порядке. Я смотрел со стороны, не лез в ваши жизни. Вы казались такими счастливыми. И вот теперь являешься ты, совсем другая, совсем… дикая. И говоришь такие странные вещи. Но самое смешное заключается в том, что я тебе по-настоящему верю. Каждому слову верю. Думал, связь — это какой-то бред, порождение моих изувеченных мыслей. Сочинение. Но нет, ты такая же, как во сне, только настоящая. Здесь, рядом, дышишь. Если бы только ты знала, Хината, как же я рад тебя видеть. Я чувствую себя гораздо лучше, чем всю свою жизнь до этого. Как будто нашел что-то давно потерянное…       Хината смотрит на него широко раскрытыми глазами и не может дышать. Ее трясет, натурально трясет, и губы дрожат, и невозможно подавить нахлынувшие эмоции. Майки… ни в чем не виноват. Вот что она знает точно. И как он только может спрашивать, любит ли она все еще… Конечно же, да.       Маленький мальчик или взрослый мужчина — не важно, он старался изо всех сил. Не вышло. Никто не виноват: люди не получают инструкцию к жизни, делают все, что могут, но проваливаются в собственных начинаниях. Так провалилась Сакураку, так провалился Шиничиро, так провалился Майки. Хината чувствует в своих руках власть. Она может контролировать, она может влиять. И она поможет. Раз Майки хочет, значит, она сделает для него все и даже больше.       — Только не говори, что тебе жаль, — Майки опускает глаза. На ресницах — слезы, он сам весь аж зажимается, жалеет, что рассказал.       — Иди сюда, — Хина за один большой шаг оказывается рядом и вцепляется в Мандзиро мертвой хваткой, обвивает руками за шею. — Вся боль позади. Я здесь. Мы справимся вместе. Слышишь?       — Д-да… — Майки утыкается носом в ее темя и пытается успокоиться. Он не плачет, но близок к истерике. Закрывается, хотя уже поздно. Беспомощный, все еще тот самый ребенок, которому просто рядом нужно было ответственное лицо. Хината пока еще не успела обдумать все, но у нее еще будет время. Майки вынимает пистолет, на который она уже даже не обращала внимания. — Забери его, прошу. Боюсь, что меня накроет и я причиню тебе вред.       Хината, конечно, пистолет принимает, чтобы Майки стало легче, но про себя усмехается: она-то знает, что Майки ей ничего не сделает.       — Стреляй, если что, и не думай лишний раз, — Майки тяжело дышит. Берет за дуло и наводит его на себя. Хине это не нравится, она хочет поспорить, но…       Дверь в комнату вдруг распахивается.       Стоит человек, оценивает обстановку. Его взгляд резко меняется с напряженного до безумного.       Хината знает этот взгляд, знает, еще как знает. Стоило догадаться, что Харучиё Санзу тоже будет здесь.       И прежде, чем Майки или Хината успевают отреагировать, он поднимает руку, а в руке пушка, и…       Бах.       Хината мгновение стоит абсолютно растерянная, не понимая, отчего же так… плохо. А потом опускает взгляд и видит, что пуля вошла прямо ей в ногу.       Она не выстрелила в Мандзиро по инерции только благодаря тому, что ее пальцы были не на курке.       — Ты что… — Майки говорит, и в голосе его первородная ярость; Санзу аж задыхается, сразу же опуская руки. Майки говорит, вынимая из пальцев Хинаты пистолет. Все происходит слишком быстро.       — Прости, я думал, она на тебя напа…       Щелчок.       Бах.       Майки стреляет Харучиё в лоб. Тот падает замертво.       Падает и Хината. Падает, ударяясь затылком о край кровати. Ее накрывает боль. Разрушительная, яркая, н е в ы н о с и м а я.       И Хината кричит, цепляясь руками за воздух. У нее жизнь проносится перед глазами. Только Майки ледяными ладонями обхватывает ее щеки и шепчет что-то, все шепчет…       А она уже ничего не слышит.