Твое человеческое лицо

The Pierces — Secret

      — Прежде чем ныть, что Бог ничего не слышит и только издевается над тобой, подумай, зачем он сделал тебя уродом.       Мигает лампочка, трещит, за окном мир уже не тот, что был раньше, но Хината не видит. В полумраке коридора слышен слабый голос Человека, который ненавидит ее. Соседи распались: сперва превратились в модельки с ярко выраженными гранями, затем — в кубы, затем — в точки, затем — точка. Озарение скопищем искр бьет по глазам, лезвиями неаккуратно проникает под веки, ковыряет белки, профессионально не доводя их до вытекания: вся эта реальность — одна большая иллюзия. Смесь «Шоу Трумана» и «Пилы» на фоне обыкновенной амнезии. Свет — это прекрасно, но что есть свет? Хинату трясет, когда она смотрит в глазок, трясет, когда разворачивается, когда двигает шкафчик для обуви и баррикадирует им дверь.       — Чем-то гремишь, — говорят по ту сторону. — Зря стараешься. Если я захочу, я легко попаду в квартиру. Ты будешь разговаривать со мной. Не откроешь? — как будто бы в голове громом — голос.       Открыть? А он юморист.       Заводить диалог с маньяком — иногда хорошая идея. Можно разжалобить или втереться в доверие. Вряд ли это прокатит сейчас, но помимо всего прочего Хинате необходимо понять, что вообще происходит.       — Зачем вы преследуете меня? — Хина взбирается на шкафчик и заглядывает в глазок. Человек совсем рядом, кажется, даже слышно, как гулко бьется его сердце. Странно, что оно вообще есть.       Топор из руки в руку; лезвие угрожающе блестит. Заранее пахнет кровью. Страшно до слез, до неописуемой тяжести в коленях. Тело перестает слушаться, обмякает, уже готовое к экзекуции. А желания бороться совсем нет, есть только неконтролируемый ужас, поселившийся в легких и животе и выгоняющий все мысли до последней.       — Хотел спросить кое-что. Но ты ничего не помнишь, какая жалость. Придется просто покончить с тобой, — Человек, сдвинув брови, подходит ближе, и несмотря на то, что не может видеть Хинату, кажется, смотрит глубже, чем в душу. Словно подбирается слишком близко, проникает пальцами под кожу, впивается в кости и ломает их одну за другой.       — Спросить что? — глотая ком в горле, Хината упирается ладонями в дверь. Ее руки трясутся, дышать получается с трудом.       Она слаба, так слаба. В первую очередь перед самой собой.       Осознание приходит внезапно: никто не поможет, ничто уже не будет как прежде. Жизнь, что оказалась ложью, не вернуть.       «Прости меня, прости меня, прости меня».       У кого она просит прощения? Она не помнит ни имени, ни взгляда, ни обещания, ничего, но извиняется едва ли не вслух, и слезы текут сильнее от полного непонимания, от абсолютного одиночества. Ей даже сражаться не за что, она никому не нужна, спасать такую жалкую — незачем. В кухне полно ножей, но Хината не видит смысла их брать. Хочется забиться под кровать и надеяться, что ее не убьют. А стоит ли надеяться? Может, лучше, чтобы убили? Страшная усталость, ничем не обоснованная, вдруг накатывает, и холод отчаяния пробирает изнутри, заставляя безразлично смотреть на усиливающуюся дрожь и давиться слезами с ненормальным, отвратительнейшим смирением.       Жизнь — это ложь. Чувства — это ложь. Даже страх такой искусственный… тоже ложь?       «Ты сама — настоящая?»       Хината пытается зацепиться за воспоминания, но все они тают под гнетом происходящего, растворяются так легко, будто были лишь выдумкой.       «Ты — настоящая?»       А ответа нет. И от этого только хуже. Все рушится. Само сознание трещит по швам, не вмещая столько фальши. Хината не чувствует себя целой. Она как будто потеряла все важное, что у нее было, и речь далеко не о Такемичи.       Свет выключился.       Трон остался без короля.       [Короля?]       Она сама… лишилась всех сил.       Хината смотрит на Человека и мысленно просит его сделать все быстро.       «Это действительно ты? Ты сдаешься так просто?»       Где та девочка, которая готова была сражаться с толпой хулиганов, укротившая в первую очередь собственный страх? Все это случилось будто в другой жизни. Не с ней. Точно не с ней.       — Какая теперь разница? С такой тобой мне не о чем разговаривать. Я просто убью тебя, — Человек отходит подальше, присматривается, вероятно, решает и предвкушает, как начнет все крушить.       — С какой — такой?       «Что с тобой?»       — Ты все забыла.       ЗАБЫЛА.       Трон остался без короля.       Свет выключился.       Хината разбилась.       — Что вы хотели спросить?.. — срывающимся голосом лепечет, вытирая мокрые щеки костяшками, всхлипывает. Молится, мысленно просит о помощи, вот только кого?       — Зачем ты все это устроила, — поясняет Человек, тяжело вздыхая. — Я бы выбил из тебя правду, если бы ты помнила. Как жаль, что все сложилось именно так. Ну, не откроешь? Я могу порубить дверь, а могу просто возникнуть у тебя за спиной. Что выберешь?       «Что с тобой?»       Хина отшатывается и становится на ноги. Едва держится, но старается изо всех сил. Оставляет его без ответа. Происходящее не поддается никакому объяснению.       «Не убегай от себя».       Хината трет покрасневшие глаза, топчется на одном месте, пытаясь придумать, что делать. Понимает, что может разве что спрятаться и отсрочить свою кончину.       Человек обращается к ней громче. Думает, не услышала. Она молчит, медленно пятясь назад.       «Прости, прости, прости пожалуйста. Я ничего не могу, совсем ничего. Мне так плохо».       [Ты не чувствуешь своей целостности].       Шаг, шаг, шаг. Спотыкается о порожек и едва не падает в ванную. Загорается лампочка.       — Твоя способность — все помнить, но ты всегда хотела забыть. Человек, который остался с дьяволом — кто он такой?       Хината с трудом узнает собственный голос. Он хриплый, тихий — почти шепот — и пропитан такой перманентной злобой, что мурашки идут по коже. Проходит долгое мгновение перед тем, как Хината понимает, что она вообще не открывала рот.       — Дьявола никогда не было и не будет.       Она резко поднимает голову и перепуганно смотрит в зеркало.       Ее отражение обращается к ней.       Холод. Холод. Дикое сердцебиение. Тремор. Сбитое дыхание.       Вот оно, чистое безумие [и нет тебя у себя]: их две. Две. И это даже не похоже на галлюцинацию. Она, Хината из зазеркалья, выглядит более настоящей, чем заходящаяся в агонии страха пред нею.       — Как ты могла забыть его? — у первородной ярости рыжие волосы и глаза, полные боли. Искаженная гримаса, дрожащие ресницы и руки, сжатые в кулаки до побелевших костяшек. — Как ты могла?       Хината слышит грохот за входной дверью и вздрагивает всем телом, но отражение никак на это не реагирует. Человек устал ждать ответа. А Хина не отвечает даже себе.       — Как. Ты. Могла.       Она не понимает, о ком речь. Не знает, куда спрятаться от преследующих ее образов, от накатывающего чувства вины. От правды не бегут, но разве же можно вынести это, разве же можно…       — Назови его имя, — первородная ярость приказывает, поднимает руку и прикладывает к стеклу. Грохот раздается опять.       — Чье имя… — хватает ртом воздух, давится не прекращающимся потоком слез.       — Ты знаешь, — раздраженно говорит отражение. — Ты ведь почти проснулась. Ты ведь уже поняла, что все вокруг — обман. Так почему продолжаешь прятаться от себя?       — Я не знаю, не знаю, я ничего не знаю, мне нужна безопа…       ГРОХОТ.       — Тебе нужно взять себя в руки. Назови. Его. Имя.       — Я не знаю ничьих имен!       — А свое имя ты знаешь?! — первородная ярость в ярости. Смотрит исподлобья, готовая в любой момент броситься. И кто страшнее: враг за дверью или она?       — Хината… — робко отзывается Хина. Ей не до разбирательств. Ей уже ни до чего. Страх руководит ею полностью. Она всего лишь марионетка.       — Тачибана Хината, которая на ветер слов не бросает. Тачибана Хината, которая умеет любить, — раздается очередной удар, жалкое подобие Тачибаны Хинаты снова вздрагивает, а отражение ухмыляется. — Ты позволила себе забыть все самое важное. Половину себя. И то самое имя.       Хина зажмуривается до пляшущих точек, пытается успокоить дыхание.       — Хочешь сказать, что когда-то мы с тобой были одним целым?       — Мы и сейчас одно целое. Нас тянет друг к другу. Только протяни руку. Ты не можешь быть целой без меня. Ты, как и любой человек, сочетаешь в себе и гнев, и радость, и грусть. И силу, и слабость. Страх и бесстрашие. Однако факт остается фактом: настоящая ты никогда бы не сдалась так легко.       Грохот. Грохот. Грохот.       — Он сейчас меня — нас — убьет! — Хината бросается к зеркалу, вцепляется в раковину, чтобы не рухнуть, и делает глубокий вдох. Начинает кружиться голова.       — Не убьет, если ты вспомнишь имя и примешь меня обратно.       — Чье имя? Чье, черт возьми, имя?!       Трон остался без короля.       Свет выключился.       Хината разбилась.       «Не убегай от себя».       Он, он, он.       — Рыбка-рыбка, ты тоже убежишь в море? Да, убегу. Все бегут от тебя.       Все       Бегут       От       Тебя!       [Ты тоже убежишь?]       «Нет!»       — Неужели и правда не помнишь? Ни обещания, ни человека. Ни его мертвых глаз, ни его непередаваемой боли? Мы должны быть с ним, ведь это наше желание. Глубинное, правильное. Это та истина, которую ты так старательно искала, пока не забыла все. Бойся своих желаний! Неужели оно того стоило? Тебя все равно настигло неизбежное. Так лучше сталкиваться с реальностью во всеоружии, а не стоять потерянно!       [Ты тоже убежишь от меня, Хината? Обещала остаться].       — Я…       — Как его зовут? — отражение царапает ногтями стекло, призывно постукивает по нему пальцами. — Давай, давай коснемся друг друга, и сразу все обретет смысл.       — Что ты такое? — от животного страха едва удается говорить. Грохот на лестничной клетке все громче. Скоро дверь слетит с петель.       — Я — твоя сила. Ты нуждаешься во мне, а я нуждаюсь в тебе, моя слабость. Но даже слабой тебе нельзя забывать имя. Вас связывает так много. Нельзя бросать своего человека. Он ждет тебя. Мы обе знаем. Поэтому дай мне руку. Мы все исправим.       Хината колебается, однако нависшая угроза не дает ей уйти в прострацию. Нет ни единой причины не верить самой себе, поэтому она тянет дрожащую руку найденной половине.       Стук пальца о палец и звон стекла.       У зеркала пулевое ранение.       Там, в зазеркалье, больше никого нет.       А у девочки по эту сторону в руках воображаемый пистолет. И слова сразу находятся — патронов полные карманы и полный рот — и страх перестает главенствовать. Он есть, потому что Хината живая и не бояться не может, но страх теперь не управляет ею.       Хината выдыхает, смотрит на свое изувеченное трещинами лицо в отражении, но теперь она целостная. Взгляд ее злее злого, взгляд ее — взгляд чудовища, загнавшего жертву в угол, и лучше бы никому сейчас с ней не сталкиваться. Но там, на лестничной клетке, ее поджидает достойный враг. Он сам к ней пришел.       Что ж.       Хината выходит из ванной широким, уверенным шагом, и останавливается напротив двери. Дверь целая, что удивительно, и никто в нее больше не ломится. Хина становится коленями на шкафчик и заглядывает в глазок.       Она вспоминает все. И даже больше.       Она       вспоминает       имя.       Майки. Майки. Мандзиро Сано. Ее самый родной, тот, кто ей просто необходим и тот, кому необходима она. Его нельзя было забывать. Но времени корить себя нет. Ситуация все еще далеко не радужная.       Видение в ванной. Человек в маске. Тогда она от шока не могла разглядеть цвет его волос, не успела подумать и сопоставить. Да и как тут придешь к логичному выводу, если никаких терок с Ним Хината никогда не имела, они даже не знакомы… Или знакомы, но только в очередной забытой реальности?       Теперь все становится очевидным. Наото писал о нем. Много писал.       — Кто ты такой? — голос Хинаты больше не дрожит. У нее есть отличный шанс добыть побольше информации, особенно учитывая то, что Он больше не размахивает топором и дверь не повреждена. Это странно. И об этом стоит спросить.       — Зови меня Санзу.       — Захочу, буду звать Санзу, захочу — Харучиё, захочу — Акаши. Сделаем вид, что общение с тобой вернуло мне половину воспоминаний. Теперь я та, с кем ты действительно хочешь поговорить?       Санзу пораженно вскидывает брови и нервно теребит маску, зажевывает ее и молчит. Хината делает вывод: он сам не понимает, в чем дело. Похоже, Санзу действует по ситуации и с потерей памяти Хины уже успел смириться. Происходящее для него тоже сюрприз.       И, судя по растягивающимся в маниакальной улыбке губам под тканью, сюрприз приятный.       Сразу вспоминается улыбка Майки, однако его оскал был обреченным, скорее, а здесь — безумие в чистом виде и предвкушение расчленения. Майки боится своего навязчивого соседа, с которым вынужден делить одно тело. Наверное, соседу неприятно с ним жить: Майки старается его никуда не пускать — ни в мысли, ни в реальность. Ну, тогда ясно становится, почему сосед создал секту имени себя и так наслаждался тем, что ему падали в ноги и позволяли себя убивать самые близкие. Хинате бы не хотелось видеть этого. Наото писал, что Такемичи чувствовал особенный запах смерти. Запах смерти друзей от руки главного друга. В глазах жалости — ноль, а где-то там, в чулане подсознания, сидит, закованный в цепи, настоящий Майки. Вот кому действительно жаль.       Дети, запомните: в случае Майки от перемены мест слагаемых сумма меняется. Все потому, что Майки — особенный.       А Харучиё — нет. С ним все понятно. Ему самому с собой все понятно. Потому и бесится.       — Тем не менее, Тачибана, для тебя я — Санзу. Но, хорошо, пускай то был пароль и я его принял.       — Итак, давай ближе к делу: кто ты такой, и почему ты меня преследуешь?       — Поглядите, как разошлась. Больно самоуверенная, — Санзу вздыхает. Просчитался, видимо. Хотел устроить феерию, вот только слишком поздно понял, что погрузился в фантазии.       — Что это за реальность? Ты ее создал? — но Санзу отрицательно мотает головой.       Потом все-таки удосуживается ответить:       — Этот мир… создан общими усилиями. Но даже я его не хотел. По крайней мере, не в таком виде. Все должно было быть проще. Не растягиваться на годы. Я прихожу, сношу тебе башку, и все, — он хмурится, думает. — Ты и впрямь ничего не помнишь о Старте?       — О чем ты?       — Как грустно, — Санзу нарочито трагично вздыхает. Он раздражен.       — Если ты о самой первой жизни, в которой нас с Наото убили…       — Нет. Не об этой. Не важно, — Хината ухмыляется; от нее разит отчаяньем, у нее стучат зубы, несмотря на то, что все под контролем. Медленная насильственная смерть — это ад, смерть под колесами покажется цветочками, и стоит морально подготовиться к тому, что это с ней все-таки может случиться, ведь неизвестно, когда Санзу снесет дверь. Как не дать ему убить себя? Как проснуться, если не спишь? — Ты спросила, кто я. Я — Истинный.       — Истинный?       — Как Ханагаки. Как ты.       Хина пытается избавиться от мешающего страха. Вторая ее половина все никак не смирится с собственным поражением, ей хочется биться в истерике. «Либо мы миримся, либо я отдаю тебя на убой нашему новому знакомому». Напуганная прикусывает язык. С собой как с маленькой, но нет времени на то, чтобы быть хорошим родителем.       И все-таки, почему Санзу больше не ломится и покорно отвечает на вопросы?       — Ты… все помнишь. И прыгаешь тоже?       — Я помню. Но не прыгаю, нет. Мне не повезло: я застрял в Безвременьи. Где-то там, в прочих реальностях, бегают мои копии. Пустоголовые мальчики и пустоголовые мужики, преследующие свои приземленные цели. Я скучаю по жизни. Очень скучаю.       — Так, мы в Безвременьи? — что бы это ни значило.       — Нет. Мы где-то между. В переходном пространстве. Оно было перепутьем, но превратилось в тупик. Выбраться из Безвременья было трудно, но я сумел попасть хотя бы сюда. Все ради встречи с тобой. Чтобы тебя прикончить, — Санзу улыбается меланхолично, его глаза выражают бушующее спокойствие, но подрагивающие ресницы, такие белые, будто припорошенные снегом, выдают эмоции. Покалывает кончики пальцев, пересыхает во рту. Кровь в висках рьяно стучит, как стучит навязчивая мысль устроить резню, как стучит кулак в дверь возле глазка, как приходит воспоминание о драке, когда кулак врезается в глаз, как блестит лезвие топора под желтым светом прямо над головой.       — Зачем тебе меня убивать? — Хинату передергивает. Она все-таки планирует выжить, но это все мечты, и пока не ясно, как избежать угрозы. Ответ напрашивается сам собой: убить его первой. Однако Хина не убийца и не последняя тварь. Санзу, в теории, можно было бы сделать союзником, но у них разные понимания «хорошо» и «плохо». Санзу хочет направлять Майки, и лучший путь для него — это тьма, по крайней мере, так писал Наото. А Хината не идеализирует и не примитивизирует. Она просто хочет идти рядом с Майки. Держать его руку в руке.       — Ты — это рождение. Станешь и смертью.       — Что это значит? — она держится, хотя очень хочет сорваться. Простых ответов точно можно не ждать.       А Санзу молчит, только поднимает взгляд. Смотрит как будто встревоженно, но верить в его искренность себе дороже. Такие люди легко не открываются, тем более тем, кого считают врагами. Он может сказать правду, но только не о себе. Все личное, все самое сокровенное припрятано только для короля.       — Кто еще в Безвременьи? — решает спросить Хината, на что получает скупой ответ:       — Кто-то.       Что, если он сам не знает, но не хочет признаваться? Не может же простой человек знать абсолютно все.       — Как попадают в Безвременье?       — Зачем тебе эта информация? Не знаю, как попадают. Тебя просто выносит за пределы, и все. Выбраться оттуда практически невозможно. Ты как будто сидишь за разъебанным пультом управления и смотришь на происходящее откуда-то сверху. Можешь вмешаться лишь косвенно. Мне повезло выбраться, но переходное пространство — это не реальность. Я не знаю, что будет, когда здесь все исчезнет. Но подыхать сейчас я не хочу, мы с тобой еще не закончили, — тошно от пустых угроз. Признать поражение для таких, как он — это слишком, и не сказать, что Санзу выглядит жалко, просто он тяжело больной человек и с ним невозможно нормально поговорить.       Застрявший в Безвременьи.       Сколько он видел? Сколько он знает? Как и почему он до сих пор сохраняет хотя бы какое-то подобие здравости?       — Наото — Истинный? — Хината боится не успеть спросить обо всем. Санзу — источник посреди бескрайней пустыни. Немного ответов — уже хорошо. Но жажду не утолить так легко, это вечное похмелье и сухость во рту, как будто наглотался песка. Песочного человека не существует, но дети боятся за свои не слипающиеся глазки, пока мистер Сахар-который-я-жру-на-завтрак-обед-и-ужин за дверью втирает сладкое себе в десны и ни о чем не жалеет. Взрослые не боятся Песочного человека, они владеют сахарными пустынями, им нравится, когда всего много: денег, сахара, дней. Деньги и сахар сокращают их жизнь, но даже двадцать четыре часа кажутся им вечностью.       — Нет. Он триггер. Если бы не записывал, все бы забыл. Его сознание очень податливо. У него не волшебная книжка, это все влияние твоего ебаря. Время, пространство и Он, — Санзу нагло ухмыляется, надеясь поддеть, но Хинате, признаться честно, глубоко плевать, что он там говорит.       — А Майки?       — А что Майки?       — Мне показалось, он что-то почувствовал… — руки возле ключиц, электрический ток, трясучка, пуля, прострелившая голову, ошметки мозгов. МайкиМайкиМайкиМайки. МАЙКИ. Король остался там, в нереальных или реальных реальностях, и ему одиноко. Хината чувствует его остро, как иглу, проткнувшую стенку желудка.       — Может, показалось, — ревность капает с языка, проникает под дверь и затапливает квартиру. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять чувства Санзу. У него все написано на лице. Все-все. Любая извращенная фантазия, которая должна быть секретом. У Санзу проблемы с головой, он не может скрывать такие вещи, даже если они постыдные.       «Ладно».       — То есть, Истинные — это те, кто все помнит? — давайте поговорим о важном. Кто вообще придумал эти названия? Истинные, Безвременье, Старт… Жить опасно, берегите душу. Неведение лучше знания, людям не стоит лезть туда, куда их не звали. Вряд ли Вселенная рада тому, что творит Такемичи. Вряд ли Вселенная рада, что Санзу занимается постижением ее тайн.       — И те, кто могут влиять. На пространство, на время, на людей. Я причастен к созданию перепутья, ты сделала перепутье тупиком. Защитилась от меня. Все потому, что ты не боялась и не думала, что тебе нужно от меня спасаться. Просто спокойно решила, даже вряд ли осознанно: «Я ему не достанусь». Ловко ты провернула этот фокус с дверью. Я бился-бился, но это оказалось бесполезным занятием. Что бы я ни делал, мне к тебе сейчас дорога закрыта. Изначально я контролировал ситуацию. Как видишь, власть перешла к тебе. Я решу позже, как с этим быть. Все, чего я хочу сейчас — это обдолбаться и выпить.       «Так это я сделала?! И, выходит, я в безопасности?»       — Сколько всего Истинных? Трое?       — Четверо.       — Кто четвертый?       — Мне не выгодно говорить тебе это, — Санзу смеется, ерошит челку. Пряди торчат во все стороны, взгляд у него недобрый. Продолжает искать лазейку? Кто знает. В любом случае, это бесполезно.       — От меня ведь что-то требуется. Точно требуется. Ты знаешь, что именно? — правды можно не ждать, но если Санзу ответит «да», это будет означать, что миссия не надумана и спасти Майки, как и спасти себя, вполне реально.       — Я знаю, что пытаться бессмысленно. Ханагаки уже напробовался. А у тебя нет его способности. Да и что может простая девчонка? — ни «да», ни «нет». Проклятый Санзу.       — Сам ведь говоришь, что я не простая. Рождение, смерть…       — Ты — причина. Ты — виноватая. Корень зла. Если избавиться от тебя, сорняка не станет, — ненависть. Она — ведущая, но примесей много. Обида, нет, обиды, отчаянье, злость, бессилие. Всего и не перечислить. Санзу — многогранная личность. Его не опишешь и сотней абзацев. Это не просто «зло во плоти» или «твой враг номер один», не просто «неадекватный», не просто «тот, кого нужно держать под замком». Он — задача со звездочкой.       — Почему ты не хочешь попытаться работать вместе? — кто-нибудь, придумайте более глупый вопрос. Работать с Санзу Харучиё может только Майки. Ачивка «порвать рот и приручить» была получена. Прямой путь к сердцу — через разверстую пасть.       — Неужели ты не устала жить? Человеку не положено помнить столько, сколько помним мы. Наши мозги давно уже расплавились. Зачем заставлять мучиться неизлечимо больного? Эвтаназия в данном случае — это весьма гуманно.       «Не знаю, как ты, но я еще не настолько рехнулась. Был, конечно, у меня затяжной плохой период, но теперь все иначе».       — Наото писал, что тебе очень важен Майки. Неужели ты не хочешь попробовать ради него? — попытка воззвать, вместо сахара сыпануть соли на кровоточащий мясной обрубок. Отчаянье порождает жестокость, будьте осторожны с насилием и с тем, кому его причиняете.       — Не поминай имя Господа всуе.       Санзу сдергивает маску.       Показывает свои губы, потрескавшиеся от многолетнего одиночества, когда был огорожен от мира златым иконостасом с одним-единственным ликом, смотрящим по-разному одинаково с каждой иконы. Сам воздвиг стены, сам взял кувалду, сам не смог разрушить свой плен. Воспользовался случаем и спрыгнул вниз. Что угодно, но только не убиение короля, ведь, убив короля, ты убиваешь его тьму тоже, а тьма любима, тьма восхитительна, тьма превосходна.       — И все же?       — Могу я хоть раз побыть эгоистом? Когда познаешь вселенские истины, эмоции отходят на второй план. Однако ты зря считаешь, что я не забочусь о Майки. Нам всем пора на покой. Этой больной планете, страдающей от людей. Неизлечимая голова, кишащая паразитами. Такую только на отсечение. Не посчастливилось планете, ведь родились мы. Нас не за что уважать, мы разрушаем не примитивные порядки, а установленные той силой, против которой идти не столько нельзя, сколько неприлично. Мы сами жарим себя на сковороде, но не даем себе умереть. И ни с кем не делимся мясом. Пора на стол, Тачибана! Пора на стол.       Что угодно, только не убиение короля.       Но вот даже главный слуга его, главный придворный шут с сюрпризом в виде топора или, может, какой-нибудь бензопилы, даже преданный преданный, даже ОН, готов отправиться в небытие. Только на лодку в гробовой тишине в его мечтах они всходят оба: сперва — Майки, бесшумной поступью, затем — Санзу, которого пригласят, совершенно точно пригласят. Они лягут на цветочное ложе, и их расчленят осы, пока Харон будет веслом разгребать воды Стикс. Умереть рядом — это верх интимности. Но есть проблемка: Майки не готов умирать с Харучиё.       Майки тебя не любит, плак-плак.       :(       — Я не пирую на фоне горящего мира и ни с кем собой не делюсь.       — Да кто тебя спрашивает!       Санзу смеется. Все его вывернутое нутро, облитое откровением, буквально кричит: «Ничего не кончено. Я еще за тобой вернусь». Соперницы и соперники; да здравствуют зрительные бои на смерть в межгалактическом пространстве подсознания. Задушу за душу. Но это безрезультатно. Потому что Хина не хочет сражаться. Защищаться, разве что. Интересно, что из этого выйдет. Люди хотят зрелищ. Люди хотят, чтобы кто-нибудь мучительно умер.       — Почему Истинные именно мы? — любопытствует Хината, вглядываясь в лицо Санзу. У нее уже глаз болит на него смотреть, но это сейчас не важно.       Санзу задумчиво опускает взгляд, поводит плечами, перекладывая топор из руки в руку. Проводит пальцами по рукояти. Он не чувствует себя поверженным, но все равно расстроен: первый раунд не увенчался успехом, а хотелось бы закончить все быстро.       — Хороший вопрос. Возможно, из-за сильнейших чувств? Каждому из нас отвели свои роли, с которыми мы не справились. Все закрутилось.       — По моей вине.       — По твоей вине.       — Почему ты не говоришь, что я сделала? Вдруг, если бы я знала правду, я бы смогла все исправить, — секреты до добра не доводят. Доводят только до истерики и до могилы.       — Хочу, чтобы ты помучилась хотя бы так. А исправить это… Опять же: в чем смысл исправлять, если мы уже искалечены? Настоящие мы. Наши копии живут припеваючи, им нормально. Но мы, как их суть, изувечены навсегда.       — Ты поставил на себе крест. Думаешь, что уже не оправишься?       — Думаю, что в мире, который я понял, мне делать нечего.       Как эгоистично. Но это имеет смысл. Дойти до вершины и слететь с катушек — сомнительное удовольствие. Спуститься с вершины и жить среди серой массы, в чьих головах звенящая пустота счастливцев, — так и вообще невозможно. Понятие одиночества в толпе обретает совершенно иной смысл, более глубокий и жуткий. Великие умники мечтают стать как можно тупее. Но Вселенная если и отбирает интеллект, то точно не по чайной ложке. Она беспощадная. Она не слышит вашего «хочу быть как все». Она ебашит вас кирпичом по голове до тех пор, пока вы не превращаетесь в овощ и не начинаете ссать под себя, пуская слюну и бездумно глядя в стену. Санзу прекрасно понимает, что таким, как все, ему никогда не стать. А быть «не таким» — слишком мучительно. Жизнь — это и впрямь одно большое страдание. И разочарование в себе.       Правда, умник?       — Так почему ты не сдохнешь сам? Зачем тянуть за собой остальных?       — Самоубийство здесь не работает. Ты уже наверняка догадалась, что только Истинные могут убить друг друга. Однако и это не так просто, как тебе кажется. Главный ингредиент — это желание. Ты не хочешь меня убивать, Ханагаки не хочет меня убивать. Ну и, кстати, что важно — я не хочу вам проигрывать. И Майки вам не оставлю. Вот такая грустная история. Не знаю, что будет, если убить Ханагаки. Полагаю, мы окажемся заперты в каком-нибудь под-пространстве. Но кто я такой, чтобы размышлять о настолько высоком? А если убить тебя, все закончится. Все-все-все.       — С чего ты взял? Объясни мне. Объясни, что я сделала. Объясни.       Санзу вздыхает и нехотя тянет:       — Без тебя не станет способности Ханагаки. Не станет способности — мир взлетит на воздух, а я, воспользовавшись его ослабленным состоянием, все уничтожу. Убить Ханагаки — не выход. На его место встанет другой. Триггер тоже может меняться. Ты — батарейка для этой силы. Вначале было твое желание. И даже если я уничтожу всех, ты наделишь силой новых людей. Ты не помнишь о Старте, поэтому мы оба не знаем твой мотив. Как я уже сказал, я искал тебя для того, чтобы спросить, на кой черт ты все это устроила.       — О чем ты? В своей самой первой реальности Такемичи ведь не знал никого из Свастонов.       — Не знал ли?       — Так вот, что ты назвал Стартом. Первая жизнь, которую я помню, на самом деле не первая…       — Так и есть. Но заруби на носу: я тебе не помощник. Кто зарится на мое, живым не уходит. Тебе крупно повезло в этот раз.       Санзу всерьез считает, что сможет уничтожить в с е? Он либо совсем слетел с катушек, либо совсем слетел с катушек. Третьего не дано. Хината не может поверить в то, что обычный человечишка, муравей, черт возьми, способен на такое.       — Ладно, хорошо. Но если в том нет твоей выгоды, почему ты отвечал на мои вопросы?       А ведь если бы такой сильный игрок как Санзу был на ее стороне, победа не казалась бы призрачной. Но это жизнь. Здесь сила достается тем, в ком нет святости, а мученики слабы и желают боли, а не признания. Плевать на правила, мир разделился на части, в каждой части своя экосистема. Никто не един, каждый занимается чем-то своим.       — Ты Истинная, в каком-то смысле — всемогущая. Ты манипулировала мной. Не оставила выбора. Пространство выбрало тебя. Это обидно, знаешь ли. Никто никогда не выбирает меня, хотя я — воплощение верности. Собак любят и ценят, но я, по всей видимости, не дотягиваю даже до пса, — Санзу опирается на топор, лицо его искажается так, словно прямо сейчас он испытывает физическую боль. Возможно, это кардиомиопатия такоцубо. Обидно быть тем, кто всегда делает недостаточно. Хината посоветовала бы ему сменить вектор, но разве же помешанный станет слушать ее?       Здравости, здравости людям бы…       — Все потому, что ты бешеный, — говорит она, но не с целью задеть. Сводить все к драке лопатками в песочнице более, чем глупо, и не важно, что вместо лопатки у Санзу топор. Сути это не меняет. Санзу ревнует как первоклашка, и даже его невероятная усталость имеет границы. Граничит она с тем чудовищем, что он ошибочно принимает за высокие чувства. Хотя, кто знает, вдруг это — самое высокое из того, на что он вообще способен? — Так ты, получается, жил себе припеваючи у Майки под боком, а потом нарисовалась я и все испортила.       — Ты сломала жизнь многим людям, твоим друзьям, — Санзу кривится на слове «друзья». — Но мне есть дело только до себя и до Майки. Впрочем, что толку от этих болванок, носящих его имя? В тех реальностях я рядом, такая же болванка. Даже звездное небо Манилы — обыкновенная жестокая ложь. Пусть Майки полностью овладеет тьма, вы с Ханагаки снова прыгните. А я не могу дотянуться до своей физической оболочки и до Майки. Просто смотрю. Не хочу просто смотреть. Я хочу жить, я хочу влиять. Не только на чертово пространство. Сами события! Они должны быть подвластны мне. Я знаю, как лучше. Я знаю, как лучше для Майки. Остальное — не важно.       — Я не хочу прыгать. Я считаю, что необходимо остановиться в одной реальности и просто продолжить жить.       — Ты правда думаешь, что это сработает? Не знаю, может, на первых парах бы и получилось, но точно не сейчас. Ханагаки умудрился сломать саму Вселенную. Если бы только ты знала, к каким сбоям привели его чертовы прыжки… Но Истинные тоже ведь виноваты. Я пытался извлечь свою выгоду, например. Искал лазейку. Вроде как получилось, вот мы здесь, но в итоге все пошло по пизде. Сломанные реальности, которых вообще не должно было существовать. Сестрица Майки, прожившая больше положенного, вы с ней, умершие в один день. Абсурд, не так ли? Полное искажение. Искать здесь здравость бесполезно. Ее больше нет. Она стерта нашими же руками. И теперь я понятия не имею, как отсюда сбежать.       — Ты сказал, что можно манипулировать пространством.       — Сказал. Это получается не всегда. Можно переместить сознание отсюда в одну из твоих копий. А со мной этот трюк не пройдет.       — Научи меня этому. Пока все не исчезло или еще что похуже.       — Ах, если бы все исчезло! Вот благодать!       — Научи меня, Санзу.       — Хуй. Не буду я тебя ничему учить. Многого хочешь. Разбирайся сама. Тем более, у тебя и так отлично получается по наитию. Давай, попробуй сбежать от последствий. Знаешь, я бы даже не пытался с тобой покончить, чтобы ты вечно варилась в этом безумии, не зная, как выбраться. Правда, я варюсь вместе с тобой. А делить с тобой один котел я не намерен.       Вот же упертый баран!       — А я не намерена тебе уступать. Но учти, что это не игра и не война. Я буду убегать, но, если придется, сделаю, что должна. Не недооценивай врага, — Хинате не по себе от того, что приходится говорить, но факт остается фактом: она давно уже решила сражаться, потому будет до последнего вздоха выгрызать для себя и Майки жизнь, а не существование. — У меня часто дрожат руки, но даже дрожащими можно выстрелить. Никаких осечек благодаря силе мысли. Оказывается, возможно все.       — Смотри, чтобы голова не опустела, а то как потом будешь справляться? И для того, чтобы от меня избавиться — не забывай — нужно искренне этого захотеть. Захотеть убить человека, — Санзу криво ухмыляется, стараясь держать лицо, но ему очень хочется перестать чесать языком, и все-таки медленно извести Хинату. Такие как он любят запугивать жертву, а потом отрезать от нее по кусочку, при этом любовно поглаживая по голове и шепча на ухо что-нибудь успокаивающее.       Важно знать, что дразнить хищника — плохая идея. Санзу называет себя укротителем и много хвалится, но в самый разгар выступления его он-не-кусается-лев вгрызается ему в лицо. «Я стану зверем, если продолжишь махать мясом перед моей голодной мордой».       Санзу не выдерживает, выплевывает, презрительно вздергивая губу:       — Почему из всех людей на земле ты присосалась именно к Майки?       — А ты? — Хина улыбается почти сочувственно. Для истинного сочувствия не хватает самую малость: адекватности находящегося по ту сторону. Приносить себе столько страданий, жить в кровавых мечтах, наяривая на жизнь, которой никогда не случится. Хочешь удариться во служение злу? Но ты не проходишь собеседование. Очередное собеседование. Видишь, ты ни на что не годишься, даже на самую грязную работенку. Умудриться стать отбросом даже среди самого маргинального общества — это ж как пришлось постараться…       — У нас с ним связь, — шипит, ощетинивается, глядит исподлобья. — Ты не поймешь.       — Он кто-то вроде твоей путеводной звезды?       — Он тот, кто способен согреть своей тьмой целый мир, — Санзу улыбается собственным мыслям, с гордостью высказывая это, но складывает на груди руки, будто пытается защититься. Топор падает к ногам. — Меня не нужно спасать или вести. Его тьма за ним тянется, я лишь расчищаю им путь. Привожу тьму в порядок. За ней нужен тщательный уход.       — Зачем тебе эта тьма?       — Есть сила, которой хочется подчиниться. Есть люди, перед которыми хочется пасть ниц. В Майки кроется огромный потенциал. Он — властелин мира, только сам об этом не догадывается.       — А ты позаботишься о том, чтобы он догадался, так?       — Его судьба — вершить судьбы. С ним это с детства, Тачибана. Он — зло во плоти. И это прекрасно. Тьма так красива! Общественное давление исказило его представление о том, что есть благо. Он не понимает, что зло необходимо. А если зло победит, мир станет совершенным. Обугленные силуэты простоят целую вечность в память о Майки и его контроле. Все живое рано или поздно умрет, а ничто останется навсегда. Тьма бессмертна, как и ее последствия.       — Ты пострадал от его болезни? — так хочется закурить. Хината устала, ей очень хреново. Находиться рядом с Санзу физически тяжело. Не только из-за страха. Он сам по себе — трудный человек, с ним всегда нужно держать ухо востро. Не позволять себе расслабляться. Наото писал, что Майки подпустил к себе Санзу. Выходит, расслабился.       — Я же говорю, ты не поймешь… Я не пострадал. Это нельзя называть страданием! Он меня помазал. Он наделил меня властью над самим собой.       — Что он сделал?       О, поверьте, теперь он сам хочет рассказать. Это больше не принуждение.       — Посмотри на эти шрамы, — Санзу оглаживает их большими пальцами так бережно, будто это вовсе и не его лицо. К себе он, кажется, относится наплевательски. А шрамы словно отделяет от самого себя, носит с гордостью. — Внимательно посмотри. Посмотри: они прекрасны, они эстетичны. Они — это метка. Майки порвал мне рот голыми руками. Он был совсем мелким. Представляешь, какой нечеловеческой силой он обладал уже тогда? Точнее, тот, кто прячется в его мозгу, другой Майки. Но я их не разделяю. Их необходимо смешать. Они дополняют друг друга, им нужно работать вместе. Когда ты была маленькой, ты плела косы и учила уроки. А мне преподали духовный урок. Майки порвал мне рот и сказал: «Улыбнись, Харучиё!» И я улыбнулся, хоть слезы текли, но то были слезы счастья, потому что я понял. Понял, как устроен этот проклятый мир. То, что должен понимать обычный смертный, конечно. Сейчас я вкусил запретный плод, я этого не хотел. Но вспоминаю прошлое, и меня накрывает эйфорией! Счастье — это грамотно причиненная боль. Я понимаю его, я его чувствую, я его принимаю. Он мой всецело, пусть даже никогда этого не поймет и никогда не отблагодарит меня. Нельзя сбивать его с пути. Я знаю путь. И я проведу его. А потом мы пойдем рука об руку, это будет великое восхождение на гору из мертвых тел, и я помогу ему дотянуться до солнца и окрасить его в черный цвет.       Хината бесшумно выдыхает.       Это пиздец.       Это клиника.       Это бомба замедленного действия. Разумная бомба, которая выбирает, когда и кого взорвать.       Мальчик, не способный справиться с нанесенной травмой, придумал себе миссию. Настолько горько плакал, что прожег слезами лицо, но длилось это слишком долго, так что он научился получать удовольствие.       Майки, который не справился, не смог оттолкнуть Харучиё из чувства вины? Маленького человечка, которого уничтожила злая сущность. Не умеющие разговаривать дети превратились в не наученных разговаривать взрослых. Но толку с разговоров, если один есть и будет глух?       — Мы вдвоем против всего мира, — Санзу произносит это с таким лицом, что по спине бегут мурашки. Глаза его блестят, улыбка делается почти кроткой. Был бы здесь Майки, Санзу давно бы уже валялся в его ногах, при этом готовясь совершить убийство. Оружие у носков туфель. Как сейчас в ногах Санзу лежит топор. — Не зря небо черное. А звезды — это тебе подобные. И мы безжалостно их сбрасываем. Все погаснет. Каждый огонек, каждая лишняя жизнь. А бесконечный простор, сотканный из высококачественного мрака, поглотит нас с Майки, укутает, защитит.       Санзу вдруг замолкает. Горько усмехается и сокрушенно качает головой.       — Нет, поздно. Я вспомнил, о чем мечтал, когда был простым человеком. Но теперь я Истинный. И цель у меня иная. Упокоиться, да. Нельзя предаваться воспоминаниям. Это только усугубляет безумие.       А разве можно еще безумнее?       Ну, если предположить возможный приступ садистической ненависти-любви-вожделения-обожания-обиды-презрения, чего угодно, в котором Санзу сквозь смех ревет над расчлененным трупом своего бога…       Да, да, да, все, на что хватит вашей фантазии. Суп из божественных глаз, ожерелье из божественных зубов, сумка из божественной кожи.       Для Санзу Майки уже не человек. Образ, скорее, придуманный за мгновение. Религия одного человека.       Красивое украшение.       Идеальное оправдание.       Хинате нечего ответить. Она отрывается от глазка и сползает щекой по двери. Бессмысленно вступать в конфронтацию или пытаться продолжать разговор.       Санзу притих. Кто знает, жалеет он о том, что открылся, или же нет.       Тишина давит, а пространство пульсирует, и кажется, что оно касается плеч, вынуждая собраться с мыслями.       Страшные люди паразитируют на изувеченной мирской коже, уничтожают паразитов поменьше — хороших людей. Бесконечное сражение, не заканчивающееся ничем. Как может восторжествовать справедливость в мире обычных блох? Хината чувствует себя насекомым, которое хотят вычесать. У них тут борьба за кровь. Санзу решил убить питающий организм.       Умереть с возлюбленным в один день, разве не романтично?       Какова роль Майки в этой истории? Может ли Санзу ошибаться насчет себя? Что, если он не вдохновитель для Майки. Что, если это Майки его вдохновитель? Что, если Майки вдохновитель для всех Истинных? Вообще-то, это имеет смысл, ведь Такемичи хочет спасти его, и Хината, да даже Санзу, пусть и по-своему.       Кто, в таком случае, четвертый Истинный? Кто столь же сильно желает спасти Майки? Дракен? Эма? Бесполезно. Бесполезно гадать.       Да и нужен ли вообще этот четвертый Истинный?       Какой вообще план?       План.       Точно.       План.       План остается неизменным: во что бы то ни стало поговорить с Майки. Да. Достучаться до него. Вдруг… вдруг он тоже может все вспомнить? Вдруг сумеет что-нибудь подсказать? Нужно действовать сообща. Нужно попросить Майки уговорить Такемичи больше не прыгать, хоть Санзу и сказал, что это бесполезно. Точно, Майки слезно пообещает Такемичи, что будет себя хорошо вести, никого не убьет и не самоубьется, а Хината останется рядом и сделает все для того, чтобы тот был в порядке. Главное, чтобы у Такемичи не нашлось нового человека, которого он захочет спасти. Да, стоит запретить ему выстраивать отношения, хах.       «Что же, необходимо добраться до Майки. И устроить все так, чтобы нашему разговору никто не мог помешать».       План — херня. Но нужно же что-то делать. Другого плана нет, придется довольствоваться этим.       Хината выходит из размышлений только тогда, когда слышит за дверью какие-то звуки. Вновь заглядывает в глазок, наблюдает за тем, как Санзу ходит туда-сюда, трет виски, что-то шепчет.       Она не решается снова заговорить. Да и зачем? Все уже было сказано. Санзу чувствует себя униженным, но умело делает вид, что все под контролем и он еще вернется. Ну, вряд ли он сдохнет здесь и сейчас, на лучшее надеяться никогда нельзя. Санзу — тот босс, который преследует тебя с самого начала и до конца.       Хинате тоже пора убираться. Воздух становится тяжелее и горячее. По вискам катится пот. Атмосфера напряженная. Санзу тоже чувствует это. Его плечи подрагивают. Он паникует?       Хината слезает со шкафчика и бредет в комнату. Там ярче свет. Выглядывает в окно. Пустынная улица. И машин нет. Это пугает. Не хочется думать о том, что они с Санзу — последние люди на земле. Какая глупость. Это всего лишь, как он сказал… перепутье, ставшее тупиком.       «Поэтому мы будем проламывать стену. Пускай даже головой — не имеет значения. Хотя в данном случае, голова, полная мыслей — самый подходящий инструмент.       Не очищать свои мысли, да? Действуй как чувствуешь. У каждого из нас свой способ».       Хината садится на край кровати и закрывает глаза. Делает глубокий вдох, после — выдох. Вспоминает все записи Наото о Майки. Какая взрослая версия Сано Мандзиро самая адекватная?       Настало время серьезно поговорить.       Филиппины отметаются сразу, Майки из Манилы до адекватности как до луны. Самая первая версия Майки — незнакомая. Кто знает, какой он там вообще и что может выкинуть… Семнадцать лет — маленький.       Ну, что же. Остается лишь Брахма. Делать нечего. Только нужно хорошо постараться и найти этого Майки быстрее Такемичи. Прямо какое-то соревнование на скорость.       «Итак, две тысячи восемнадцатый год. Мандзиро Сано — глава мафии…»       Не думать о том, что возможна неудача. Не волноваться. Не применять насилие по отношению к самой себе. Включать эмоции — не выход. Ведь если подумать, то дверь заблокировалась лишь потому, что Хина решила не давать себя в обиду. Не из страха. Все было естественно. Это пространство за нее. Оно готово помочь.       И тут Хинату осеняет: она ведь может облегчить себе задачу.       Шепчет на выдохе:       — Заново. За-но-во.       «Две тысячи восемнадцатый год. Мандзиро Сано — глава мафии. Такемичи… Такемичи в Маниле. Погода не летная. Мы с Майки и Наото находимся в Токио. И мне не составляет труда быстро добраться до Майки».       Щелк.       Что-то ломается внутри головы. Мысль-позвонок, четкая убежденность в том, что ничего не получится: пополам, после — на кусочки и в труху. Хину накрывает такая безысходность, от которой хочется выть, однако ей это как будто уже знакомо. И она не боится. Она принимает это без страха. Она погружается в собственное подсознание, падает на самое дно, и там открывается ей какая-то личная, очень интимная истина. Неразгаданная еще, немного пугающая, но не менее родная. Как маленький светлячок прозрения, способный невзрачным свечением излечить все на своем пути.       Хината прижимает свою истину к сердцу. Ее душа готова открывать ей секреты, которые так долго хранила, словно пытаясь сберечь не готовую к ним физическую оболочку.       А после приходит свобода. Это подобно выходу из тела. Головокружительный полет, а затем — падение с огромной высоты, и приземление — прямо в гроб. В гроб из костей, мяса и кожи.       Все происходит так быстро, что Хина не успевает сообразить. Перед глазами черным-черно, она заваливается на бок и с грохотом падает. В ушах звенит со страшной силой, зубы сжаты до боли не то что в челюсти, но и в шее. Ее трясет.       Так вот он какой, скачок, когда ты чувствуешь его каждой клеточкой тела.       Хината не выдерживает нагрузки и отрубается. Это принуждение к отдыху. После всего произошедшего отдых просто необходим. Пусть это будет долгий и крепкий сон. А когда Хината проснется, погода все еще будет не летная.       И если раньше ей хотелось забыть, то теперь хочется вспомнить.