Твое человеческое лицо

CocoRosie — High Road

      Мерный стук каблуков по кафелю общей душевой. Лакированные туфли скрипят от переката с пятки на носок.       Он здесь.       Снимает медицинские перчатки, перепачканные кровью, сбрасывает их в угол. Включает душ. Она вздрагивает всем телом — вода ледяная. Хината голая, уязвимая, и на нее смотрят, смотрят, смотрят.       Хината трясется, жмется к стенке, жмурится от бьющей в глаза воды, хватает себя за плечи и не может издать ни звука.       Да и зачем?       Здесь никого нет.       Душевая — летающая в темном пространстве коробка, снаружи пустота. Это тот же сырой 3D объект, недоделок, так, проба пера — глянуть, как ложатся простенькие текстуры.       Его подошвы погружены в воду, скорее всего, носки уже вымокли. Но это не важно, ведь он точно может позволить себе и дорогущие вещи, и хорошее оружие, и любую душу. Ему все принесут на блюдечке, в рот положат и помогут жевать. А если он сам выходит на дело, никого не приглашая с собой — жди беды, масштабов которой даже представить себе не можешь. Одно запястье заковано в Ролексы, другое свободно — запястья будто фарфоровые, тонкие, бледные, вены видно. Человек закатывает рукава, достает пистолет из-за пояса. Хината начинает задыхаться от парализующего страха. Ее колотит. Опять и опять. Еле дышит, глаза на выкате, и впивается ногтями в кожу на плечах до синяков.       Бежать некуда. Защищаться нечем. Нужно ли защищаться? Быть может, раз пугающее настолько к Хинате тянется, ей лучше поддаться и позволить убить себя? Никаких других вариантов не остается. Находиться в подчинении у собственного подсознания, оказывается, неописуемо больно. Ловушка, находящаяся в самых недрах. Ее не вырвать, не вырезать, не привести в негодность. Твой организм — это совершенное оружие, которое рано или поздно начнет работать против тебя. Удивительная история о порабощении. Все подвластно времени. Время идет к смерти.       Ледяной душ гвоздями вдалбливается в скальп, в спину. Напоминает люмбалку: так же выбивает воздух из легких, заставляя беспомощно хрипеть, пока волосы и волоски стоят дыбом. Кроме света и ощущений, от которых хочется выть, но не воется, больше ничего не существует. Ты как бабочка в банке. Бабочка в банке перестает быть красивой, ее крылья превращаются в труху.       — Меня зовут -------. Я твой ночной кошмар, — незнакомый голос, но знакомая маска, закрывающая перекошенный рот. Человек выглядит как нелюбимый сын Дьявола, беснующийся от колоссальной обиды. Человек выглядит как тот, кто способен на гекатомбу во славу во всех смыслах. Ликующий не-матадор, ведущий свою игру. Здесь только одна скотина и зрителей нет.       Сердце отказывается стучать, чтобы не издавать лишних звуков. Не привлекать внимание, абсурд — чтобы выиграть еще несколько мгновений. Но зачем?       Хината забыла все важное. Она все разрушила. И должна починить.       — Я тебя ненавижу. Если бы только ты знала, насколько я тебя ненавижу… — никак не вдохнуть, она скатывается по стене. Противно касаться холодного кафеля. — Так давно хотел посмотреть тебе в глаза, узнать, не стыдно ли за то, что ты сделала? А ты забыла. Ха, вы на нее посмотрите! Решила пойти по легкому пути? Все пути сводятся к единой финальной точке. Время идет к смерти, время играет против тебя, но ты против него не играешь. Жизнь не игра. Не игра, но ты, сука, мухлюешь. Как, объясни мне, ты добилась того, что тебе вот так просто отшибло память?       Мир некрасив. Он голоден, оттого заставляет и тебя испытывать голод. Голодная балерина на пике славы, навеки застывшая в одной позе, парализованная своим самым удачным снимком, превратившем в стоп-кадр всю ее жизнь, на самом деле лишь украшает музыкальную шкатулку и вечно вертится в одну сторону, пока музыка не превращается в скрежет и пока крышка не накрывает мертвую красоту. Ты имеешь смысл, пока на тебя кто-то смотрит.       И на Хинату смотрят. Во все глаза.       Ее кожа отслаивается под этим взглядом: все начинается с заедов в уголках губ, болезненно отрывающихся заусениц — до мяса, с маленьких ран на коленях, углубляющихся так, будто в них кто-то сунул пальцы. Раны невыносимые — так и хочется пожалеть бедные ножки; а кровь все сочится, размывается водой; липко и горячо, и пахнет сладко. От зубного скрежета до мурашек, превращающихся в неконтролируемое передергивание. Через открывшиеся раны становится видно кости. Больше, больше и больше. Не тело, а решето. Ад трипофоба.       Хината опускает взгляд и неслышно стонет, в страхе пытаясь оттереть с себя кровь, но ее все больше, а отверстия — шире. Бессмысленная трансформация или демонстрация изнанки. Она уже не человек, а существо, безликое, одинокое и несчастное, сидящее в клетке на чью-то потеху. Хината только открывает рот, чтобы что-то сказать, но ее выворачивает. Выворачивает, а когда она, стоя на четвереньках, похожая на расстрелянную, несчастную псину, вглядывается в мутную воду, находит в ней свои зубы…       Визг разносится эхом, из ушей льет, Хината трогает ухо, смотрит на ходящую ходуном ладонь. Та вся багровая.       Хина поскальзывается и падает, ей все равно, жалкая она или нет. Все, чего хочется — выбраться, правда она, кажется, настолько далеко от реальности, что выхода уже не найдется, как ни старайся. Выхода не стало в тот миг, когда истлело важное. Смысла нет.       Пробует встать. Пачкает стену, но вода все смывает. Холод перестает чувствоваться. Тело дергается, заходится в истерике, пока сознание улетает далеко за пределы Солнечной системы и любой другой системы. Бессистемность все сводит к хаосу. Настигает блаженное ничто, лечит, подкидывает безумное слайд-шоу под веки, чтоб занять, и все происходящее становится таким далеким, неважным. Человек, который зовет ее, человек, прикармливающий ее ненавистью, — это никто. У него даже нет имени. К таким не стремятся, от таких бегут. Знать бы еще, куда бежать. Или к кому? Все имена стерлись из памяти слишком легко. Это не ее вина, но Хината чувствует себя виноватой.       Встать все-таки получается. Хина решается посмотреть, во что она превратилась. А она превратилась: откуда-то появились силы распрямить плечи и начать спокойно дышать.       Человек хлопает в ладоши, и распахиваются очи. Там, на местах, где были отверстия, теперь глаза, и смотрят они, предатели, не на Человека, а на нее, на Хинату, с такой претензией, будто она прямо сейчас должна содрать с себя кожу с ними вместе и о чем-то да догадаться. Нет, нет, нет. Стоп. Хината хочет в свой предсмертный час встретиться взглядом с врагом без тени страха, достойно принять неизбежное, но ее по новой начинает трясти. Словно ее главный враг это она сама. Нет, не словно. Так, вообще-то, и есть.       Все чешется. Чешется просто невыносимо. Орать не получается, во рту пусто, десны кровоточат. Хината боится бездны, которую сама же в себе и взрастила, но разве можно отказаться с ней сталкиваться, когда она изнутри разъедает? Та самая ловушка. В нее угождаешь, когда рождаешься. Не капкан даже, а мясорубка.       — Отвечай.       Человек все еще здесь. Пистолет все еще в его руках. И хочется попросить Человека прострелить каждый из этих глазок, вырезать их ножом, как гниль на кожуре, выдавить, чтоб полопались, но он не прикоснется — побрезгует. Он незнакомец, но Хината отлично чувствует его злость. Это молчаливое послание, распространение яда чернющей ауры, как дыма из духовки, в которой в уголь превратилась твоя любимая запеканка.       Хината пытается сказать, но слова не идут. Не застряли в глотке, она их просто все выблевала. А выдать бы что-нибудь дерзкое напоследок! Но ее убивать не спешат, как будто не могут. А хочется, чтобы не смели. Если в этом месте на Хинате стоит какая-то защита, значит, у нее есть шанс. Шанс покинуть плавающее в пустоте помещение. Заблудиться в потемках собственной памяти, которая так подвела.       Только не ясно, куда деваться и есть ли у этого беспредела предел. Есть ли во тьме хотя бы одна согревающая звезда? Бывает ли здесь вообще холодно, если стоять не под душем?       Мир жесток, и жестокость его проявляется в ограниченности. Ты не узнаешь ничего лишнего, пусть очень хочется. А раз так, значит, и пытаться не имеет смысла. Чтобы не превратить свои крылья в труху, пытаясь разбить стекло банки. Но… зачем нужны крылья в плену?       Человеку хорошо, что не может убить, ведь смотрит не только со злостью, но и с завистью. Просит, почти скулит:       — Научи меня забывать.       А Хината не знает как. Это плохая, плохая способность. Чужая. Не ее.       Ее способность — все помнить.       Точно.       

«ТАК ВЕРНИТЕ, ВЕРНИТЕ ЖЕ МНЕ ЕЕ!»

***       Год, месяц, число растворили в кислоте бытия. Истина в коме, сладкая ложь ее трахает. Когда отключен будильник, не находится причины проснуться. Тебя унесло, считай, что в другие миры, а тело лишь допуск к этому скучному миру. Оставь все в прошлом. Выбрасывать лишнее очень полезно. Открытый космос не будет ждать, до закрытия осталось: три, два, один…       Любой полетел бы. Но кое-кто сердится. Не потому ли, что из закрытого космоса никто еще не возвращался?       Голос безликого наблюдателя, увы, не проходит цензуру. Сон завершается криком: он как будто бы может кричать только через Хинату. Обычно после кошмаров Хина не кричит, но сегодня — исключение. Она подрывается в холодном поту, ударяется о прикроватную тумбочку. С грохотом падает все, что на ней было. Такемичи тут же вскакивает, берется за телефон и включает фонарик, чтобы не тратить времени на поход к выключателю.       — Что, что случилось?!       Хината тяжело дышит, и лицо ее нездорово бледное, глаза — жуткие. Она уже на ногах, бежит босиком в ванную, на ходу срывая ночнушку. Включает свет, у зеркала судорожно ощупывает себя, разглядывает каждый сантиметр кожи, ищет, ищет пальцами раны и очи, но не находит — она здоровая и жи-ва-я. Она в реальности.       — Эй! — Такемичи оказывается рядом сразу же, растрепанный и ничего не понимающий. Он в шоке, сердце колотится бешено.       Хината успокаивает его, не себя:       — Кошмар. Мне приснился кошмар.       Она не уверена в том, что это было. Это, скорее, галлюцинация, какое-то бредовое состояние, в которое она ни с того ни с сего провалилась. Но почему?       — Такого с тобой никогда раньше не происходило, — с уверенностью заявляет Такемичи, но потом осекается: они спят в одной постели всего два года, откуда ему знать наверняка? — Не происходило ведь?       — Н-нет… — Хина все еще пялится на себя в зеркало, но уже не касается, чтобы не пугать и без того перепуганного Такемичи еще сильнее. — Бывало, мне снились кошмары, но после них я просто открывала глаза и все. Даже не плакала.       — Этот какой-то особенный?       — Не знаю… Я уже ничего не помню, — врет. Хината все прекрасно помнит, весь этот ужас. Глаза человека с пистолетом. Она до сих пор ощущает его ненависть, как будто бы он до сих пор призраком наблюдает за ней.       Такемичи наконец выдыхает. Очевидно, ему от испуга аж поплохело. Веселое пробуждение. Причем у обоих.       — Иди сюда, — он притягивает Хину к себе за запястье, заставляя ее вышагнуть из ночнушки. Обнимает крепко, слегка приподнимая, утыкается носом в волосы. — Все хорошо. Это всего лишь плохой сон. Может, ты просто переволновалась перед свадьбой?       — Может быть.       Нет.       Это другое.       Это что-то другое.       Иррациональное.       Инфернальное.       Как будто… Нет, она не знает. Но это точно не было обычным сном.       Приходится успокаиваться. Не хочется нагнетать, тем более перед грядущим торжеством. Лучше просто расслабиться. Действительно, вдруг это все от волнения? Они ведь так давно планируют свадьбу, все время что-то не получалось, откладывалось. Вот, время пришло, появились тревоги, которые вылились в дурацкий сон-видение. Так и есть.       «Ты не должна быть проблемной. Забудь».       — Иди в постель. Я сейчас умоюсь и тоже приду, — Хина выпутывается из объятий и поднимает с пола ночнушку. Стряхивает и одевается, но отчего-то продолжает чувствовать себя голой. Голой и обманутой: такой ощущение, что все глаза спрятались под кожей и теперь смотрят внутрь.       Такемичи целует ее в висок, бросает тихое «жду тебя» и уходит. А Хината опять прилипает к зеркалу, не в силах противостоять накатившей тревоге.       Она гладит руки от запястий до плеч, пытаясь нащупать бугры, но руки гладкие, если не считать россыпей родинок. Грудь, живот, бедра, спина — все в полном порядке. Ну, а как же иначе? Она больше не спит, зачем переживать? Лоб не горячий, температуры нет. Все хорошо, лучше некуда. Только вот… Хината вдруг понимает, что не узнает свое отражение в зеркале. Нет, это все еще она, разумеется, но у отражения взгляд какой-то… другой. Дикий, изможденный, гневный. Разочарованный. Хината хлопает себя по щекам, включает воду. Умывается снова, снова и снова, надеясь стереть с лица искажение, надеясь прийти в себя так, чтобы наверняка. Умывается теплой водой. Замирает над раковиной, тяжело дыша. Снова поднимает глаза. Ее словно током ударяет: в ней будто бес. И это уже… будто было. Но рвать и метать она не готова. Она вообще чертовски слаба. Это сумасшедшее отражение — не она! Хината не такая, не дикая! Она хочет счастливой, спокойной жизни, и у нее все это есть!       «Не лжешь ли ты сама себе, а?»       Хината отскакивает от зеркала, вжимаясь спиной в холодный кафель. И тут же отскакивает от стены, ведь холод напоминает о «сне».       «Такемичи будет отличным мужем, ваши отношения идеальны, тебе все завидуют, родители его обожают, у тебя полно друзей, любимая работа. Вот что тебе не нравится, ЧТО?!»       С ней что-то уже было, было, было.       Есть вещи, которые никогда не меняются. Остается только за них и держаться, чтобы не забыть ни себя, ни своей важной цели.       Хината.       Вот, кто все забыл.       Где дьяволица, которая бралась писать эту историю? Где сила, способная изменить целый мир? Кто настоящий: слабачка, цепляющаяся за ложную истину, с которой она смирилась, или раненая, обессилевшая ведьма, из-за временной слабости не находящая выхода из зазеркалья?       — Эй, ты там где?! — раздается из комнаты крик Такемичи. — Нормально все?!       «Меня не может быть две. И ты, единственная, дорогая моя, идешь спать».       — Да! — она выключает воду, вытирает лицо и, игнорируя зеркало, щелкает выключателем.       Рядом с Такемичи тепло. Правильно. Идеально. Именно так чувствуешь себя с тем, с кем тебе по судьбе, да? ***       Тачибана Хиёри заправляет дочери волосы за уши и счастливо улыбается. Она целует свою красавицу в лоб и прижимает к себе.       — Тебе так идет это платье! Ты в нем такая воздушная, легкая, — гладит по голове, нежно баюкает в объятиях, будто провожает не в новую жизнь, а в долгое путешествие и они уже не увидятся. — Ты у меня уже такая взрослая!       — Ма, ну конечно я взрослая, мне ведь уже двадцать четыре, — добродушно ворчит Хината, но ловит себя на мысли, что этот возраст какой-то… странный. «Почему?»       Масато говорит:       — Ты навсегда останешься нашей маленькой девочкой!       Они весело смеются.       Как будто вчера не было никакой ссоры. Очередной ссоры. Их не смогли остановить даже мысли о свадьбе их дочери. Может, они вообще из-за свадьбы ругались. Хината не помнит. Она уже не зацикливается. Просто сам факт того, что их отношения превратились в тотальный пиздец, сейчас ее отчего-то тревожит. Не будет ли у них с Такемичи так же? У Масато с Хиёри ведь все начиналось весьма и весьма радужно. Но пришли они к тому, к чему пришли. К нездоровой зависимости от ненависти к друг другу.       — Точно платье нормально сидит? — Хината отстраняется, отгоняет от себя ненужные мысли и кружится на месте, пытаясь представить себя главной героиней какого-нибудь легенького романтического фильма. Это поднимает ей настроение.       — Идеально, даже не думай в себе сомневаться, — мать закалывает Хине челку красивой блестящей заколкой и достает телефон, чтобы сделать снимок на память. — Давай, улыбнись. Папа, становись рядом с дочерью!       Хината берет Масато под руку и кладет ему голову на плечо. Несмотря на то, что на свадьбе будет фотограф, никто не отказывается от милого снимка «за кулисами». Хината улыбается счастливо, искренне. На глаза ее даже слезы наворачиваются от переизбытка эмоций. Она так долго ждала этого дня! Любила ведь Такемичи с самого детства, любила всей душой, его одного. И вот, наконец, чудо. Ничего не может быть лучше.       Сначала они заведут собаку, потом ребенка. Такемичи хочет детей, его родители и родители Хинаты хотят внуков. Такемичи будет отличным отцом. Но сперва нужно сделать ремонт в новой квартире. Хината уже представляет, какие обои они купят, какие шторы повесят. Представляет даже принт на скатерти в кухне. У нее будет отличная жизнь. Все труды окупаются: она хорошо училась — получила работу, копила деньги — все сложились и они купили квартиру, она добивалась Такемичи — и вот, она без пяти минут его жена.       Через пару дней Хината просматривает фото со свадьбы. Они идеальные, сказочные! Только с одной фотографией что-то не так. С той, которую сделала Хиёри. Выражение лица Хинаты на ней должно было быть счастливым, но оно… мертвенно-бледное, искаженное гримасой отвращения и как будто бы боли.       Хината пугается.       Хината очень пугается.       Она долго-долго смотрит на это фото, а потом пересылает его Такемичи: «Ты видишь это?»       «Да, — у нее все внутри замирает, но потом Такемичи добавляет: — Вижу свою красавицу-жену и любимого тестя!»       Хах.       Хината удаляет фото. Оно, пугающее, ей не нужно.       Ничто и никто не разлучит их с Такемичи. К черту любые тревоги! Хината выдыхает все лишние мысли и решает, что то, что у нее есть сейчас — это предел мечтаний, а происходящее — не более, чем результат жизни с расшатавшимися нервами.       Же-на. Это звучит фантастически. Фантастически здорово.       Фантастически здорово говорить «да», целовать его, думать о нем: «Мой!», думать о нем: «Муж!» Фантастически здорово смотреть на кольцо. Фантастически здорово находиться с ним рядом. Планировать будущее. Заранее придумывать имя будущему ребенку. Гладить любимого пса.       Фантастически здорово спустя три года отношений получать от подруги снимок с корпоратива, где твой м у ж держит на коленях коллегу и страстно ее засасывает.       — Мама, — Хината стоит в слезах, ее трясет, ей холодно, ее жизнь вдруг разбивается о [не]реальность происходящего. «Мама, скажи, что это фотошоп, пожалуйста, скажи, что это издевательство, скажи, что это какая-то ошибка». Она показывает экран телефона с открытой проклятой фоткой. Сладкая жизнь рушится, сгорают кексики, тают и закипают леденцы, печенье превращается в труху. Хината не понимает, что ей делать дальше. Все ее существование как будто состояло из пунктов и было четко прописано на бумажке. Но, оказывается, и такое бывает.       — Моя хорошая… — Хиёри обнимает дочь, гладит ее и хмурится. — Что ты планируешь делать?       Хината не знает. Не знает, не знает, не знает. НЕ ЗНАЕТ. Можно ей не думать ни о чем, пожалуйста?! А просто скрутиться на кровати и представить, что все как раньше?!       — Разводиться, конечно, — произносит она сквозь рыдания, крепко держась за плечи мамы. Быть растоптанной и униженной, променянной на кого-то другого — это ужасно. Хината не лучшая. Не самая-самая. Что она сделала не так? Плохо готовила? Не так встречала с работы? Перестала поражать красотой? Не удовлетворяла в постели? Или просто наскучила, как игрушка? Или это он — последний урод, которого нужно было с самого начала гнать в шею, ведь были, были звоночки еще до свадьбы, когда он засматривался на подруг, флиртовал с официантками, но кто-то просто не хотел замечать очевидного, а?! Возможно, не стоило игнорировать тот давний сон, и фотографию ту…       — Это очень больно. Моя милая, несчастная девочка… Он что-нибудь сказал в свое оправдание?       — Сказал, что это было по пьяни, что он ничего не помнит, — слезы постепенно сохнут, хочется лишь забыться. Может, тоже выпить и отомстить ему… Хах, вот же дурацкие мысли. Она не сделает так. Потому что это против ее природы — спать с нелюбимым.       — Ты не простишь его? — Хиёри немного отходит, берет дочку за руки и заглядывает в глаза.       Хината, если честно, выпадает в осадок.       — Как я могу? Он… изменил мне, ма.       — Я понимаю, это ужасно, он обошелся с тобой по-скотски, но… сама подумай. Вы вместе столько лет, планировали детей, да и он признался в том, что это вышло случайно.       — Он изменил мне! — Хината вырывает руки и делает шаг назад. Если до этого она чувствовала себя беспомощной, хотела, чтобы решали все за нее, то теперь ощущает прилив настоящей агрессии.       — Не кричи. Я все понимаю, — мать хмурится, присаживается на диван и хлопает рукой рядом с собой, но Хина не спешит подходить. — Но ты должна рассуждать как взрослая женщина. Это для нас с отцом ты — вечный ребенок, но по факту это не так. Ты только представь себе: дележка имущества, морока с разводом. Нужно разъехаться и просто вычеркнуть из жизни долгие годы счастливой жизни! И все из-за его минутной слабости. Сама подумай: он мужчина, мужчины часто делают глупости.       Хината чувствует себя полной дурой. Как будто бы все эти годы, нет, серьезно, вообще все, с рождения и до сих пор, она жила не своей жизнью, как будто все это время выполняла чьи-то тупые приказы, даже не пытаясь заявить о себе. Была ли у нее вообще своя воля? Взять тех же детей. Разве она, ОНА, в действительности их хотела? Разве хотела оставаться с Такемичи? Или это была лишь навязанная кем-то идея о том, что любовь может быть только одна и на всю жизнь?! Почему Хината никогда не задавалась никакими вопросами, почему жила на автомате? Она… как будто все это время спала. А сейчас, как только появилась возможность проснуться, слушает тех, кто тянет ее на дно. Почему ее мать — как НПС, выполняет свою функцию и, собственно, все?       — Отец, как я понимаю, тоже делал глупости, да? — Хината впервые на своей памяти проявляет неудобную эмоцию. Хиёри смотрит на нее шокировано и оскорбленно. — Я уж как-нибудь переживу развод. Взрослые люди ведь должны сталкиваться с трудностями. Разъедемся как-нибудь, ничего страшного.       — Выслушала бы его хотя бы, — а удобная Хиёри проглатывает все и не давится, у нее роль такая — не положено орать на кого-то, кроме своего мужа.       — Не хочу его даже видеть.       Хината листает переписку с Такемичи. Пытается понять, в какой момент все пошло не так, в какой момент он стал отдаляться. Хочет винить себя, хочет, как послушная девочка, одурманенная судьбой, играть по правилам, но у нее не выходит. Нет, скорее, она винит себя в том, что изначально была такой: аморфной, пустоголовой, покорной.       Такемичи написывает ей каждую секунду, но сообщения остаются непрочитанными, потому что Хината уже очень далеко отмотала переписку. Проходит час, два, три, и вот, она натыкается на тот самый снимок, который давным-давно удалила из папки «свадьба». Девушка, стоящая рядом с Масато…       Странно.       Сейчас она кажется… настоящей. Именно она. То отражение в зеркале. Яростное, готовое к бою, пережившее многое. А Хината, та, кто она есть сейчас — всего лишь пустышка, позабывшая… о своем истинном предназначении.       Что было в том сне? Помимо очей, глядящих в самую душу. Помимо того опасного человека.       Точно: там было осознание.       «Твоя способность — все помнить».       Вся жизнь от и до кажется вдруг такой бессмысленной и неважной… Значит ли это, что что-то действительно стерлось?       Измена Такемичи перестает иметь вообще хоть какую-то значимость. Хината понимает, что на самом деле ей с самого начала было глубоко наплевать. Ведь она никогда его не любила.       Выходит, она сама придумала себе эту их с Такемичи любовную лодку?       Хината.       Хината!       ЧТО БЫЛО ДО СНА?!       «Я вообще существовала до сна в этом месте?»       Хината с ужасом понимает, что, кажется, нет. Рушатся декорации, а за ними — кромешная тьма.       Знамение. Не сон, а знамение. Если и была любовная лодка, то она точно разбилась об it.       Свадьбой и счастливым розовым фильтром, наложенным на жизнь, невозможно ничего склеить, ведь все это — обман.       До правды еще только предстоит докопаться.       Хината хочет посмотреть в зеркало, не гнать больше, а познакомиться с той собой, с правильной, как вдруг раздается звонок в дверь.       Хина морщится: Такемичи пришел, будет падать в ноги, вымаливая прощение. Хах, а она не откроет. Сейчас уж точно не до него.       Звонить продолжают.       Хина по пути в ванную все-таки решает тихонько подкрасться и глянуть в глазок. Она ожидает увидеть Такемичи с огромным букетом, вот только…       Там стоит Человек. Лицо, как всегда, закрывает маска. В руках у него здоровенный топор.