Твое человеческое лицо

Rammstein — Roter Sand

      «В моем слове мало жизни. В твоем слове жизни нет вообще.       Ты самый одинокий человек на свете.       Они должны заплатить за это.       Среди мусора, среди всей этой мирской грязи, есть ты, и тебя нет, и в твоем отсутствии-присутствии больше значения, чем в моем разрывающемся сердце.       Ты — король этой блядской помойки.       Я хочу, чтобы ты был.       Со мной.       Любимый мой.       Нужный.       Необходимый.       Я жду тебя, я верю в то, что мы сможем все перебороть. Мы же сильные. И мы стремимся друг к другу. Только держись, пока меня нет. И я обещаю, что буду держаться ради тебя. Мы должны встретиться и все вспомнить. Правда, пока мы лишь забываем».       Хината лежит. Ей хорошо. Ей очень хорошо. Так хорошо ей уже давным-давно не было.       Она любит кого-то. За кого-то волнуется. Кому-то улыбается. Бездумно и беззаботно. Важное чувство превращается в пустое и себя изжившее — чувство к Такемичи. Да, смысл стирается полностью, когда она открывает глаза. Она еще ничего не видит, ничего не слышит, ничего не понимает, только скулы от улыбки сводит, но смысл стирается и начинает болеть душа.       Страшно.       Страшно, потому что возвращается привычное состояние.       Хинату подташнивает, будто она только что прокатилась на американских горках, а перед глазами непроглядная тьма… Отдаленно начинает слышаться голос, только вот слов не разобрать. И невозможно понять, кто говорит. С кем. С ней ли?       Она все еще любит. Не того, кого нужно любить. Любовь умирает в этот момент, быстро, в страшных муках. И хорошо. Так ей и надо. Здорового в ней все равно ничего нет.       Когда возвращается зрение, Хината видит перед собой Такемичи. Все ее положительные эмоции разом улетучиваются. Кого должна любить, она пока не поняла, но уж точно не Такемичи, это же очевидно.       — …и я отлучусь ненадолго, а ты пока побудь в номе… — из спокойного и расчетливого он превращается в гребаного паникера: — Черт, черт-черт-черт! — и в тот же миг, распахнув двери, бросается в коридор, словно увидел какое-то чудище.       Вот и все.       Нет Такемичи.       И куда он рванул?..       В чем, вообще, дело?       А-а-а, да и ладно. Хер с ним. Пускай себе бежит, куда ему нужно. А Хината очень устала. Лежать бы так вечно, в бесконтрольном спокойствии. Да, бесконтролие — это прекрасно. Прекрасно, особенно когда вся твоя жизнь превратилась в попытку контролировать все.       Хината плохо соображает. Она поднимает руку и смотрит на свои пальцы. О, колечко с розочкой… Что-то знакомое, что-то родное. А что — не вспомнить. Как и не вспомнить, кому были адресованы те слова. Но борьба ее вся для Майки. Возможно, он ближе, чем кажется?       Катастрофа этого четверга: сегодня четверг. Хината откуда-то знает, что сегодня четверг. Смотрит на руку, в голове мелькают какие-то мысли, но невозможно за них уцепиться, и вдруг возникает страшное ощущение. Ощущение, будто пространство давит. Будто небо рушится. Это неописуемо, это похоже на полный ментальный крах, потому что слишком реальное. Что-то, что уже не является галлюцинацией.       Хината моргает, роняя руку.       И лучше бы она этого не делала.       Ком в горле становится острым, ее едва ли не выворачивает.       Потолок.       Потолок.       Он будто бы вот-вот упадет, он, как раздутый пакет молока, настолько близко к лицу, изогнутый, что перехватывает дыхание. Огромная заштукатуренная капля вот-вот и сорвется прямо на нее. Вот-вот и раздавит.       Пиздец. Пиздец, пиздец, пиздец. Что это, нахрен, такое?!       Хината придавлена, словно на груди у нее сидит монстр сонного паралича. Может, Такемичи его увидел и потому убежал? Если честно, сейчас очень хочется, чтобы хоть кто-то был рядом. Чтобы объяснил, помог… Хината заторможена, но дикий ужас в груди разгоняется до скорости света, и пульсация в висках становится невыносимой. Пот крупными каплями катится по ее вискам, ей и жарко, и холодно одновременно. Ее лихорадочно трясет, подбрасывает на кровати, как от тяжелого бреда, и животом Хината едва не касается потолка.       Тут она видит замочек. Замочек, прямо посреди этого, и он будто вживлен в кожаный ошметок, и само это теперь выглядит, скорее, как грузная опухоль. Вот это эпик! Вспомнить бы, что ему предшествовало… А, точно, компания не-веселых не-друзей ведь провернула очередной прыжок! И на этот раз все гораздо хуже, чем раньше, ведь происходящее вообще не поддается никакому объяснению. Возможно, Хината совсем слетела с катушек. Нет, скорее всего. Главное, теперь выйти в ремиссию, а не в окно. Хотя ни то, ни то не представляется возможным.       Страшно, как же страшно. Колотит, как от мороза, а скальп горит, голова вот-вот и расплавится. Внутреннее уродство кажется ощутимым, словно этот надувшийся пузырь перед глазами, есть ее душа, которую обязательно нужно распахнуть. Ухватиться за замок и рвануть, чтобы содержимое вылилось дождем из помоев. Манящий этот замочек, вот только сил на него не найти.       Так, стоп. Все, чего в действительности хочет Хината, это, чтобы все закончилось. Лежать ей мучительно, выползти бы из-под гнета, выбраться наружу, выбежать на улицу, но… А есть ли улица? Есть ли хоть что-нибудь, кроме этой комнаты и делового предложения от Вселенной — расстегнуть неизвестность? Стук в висках настолько громкий, что хочется орать. Перед глазами меняют формы бензинные пятна. Все сосуды и вены внутри оживают, и пиявками начинают ползать под кожей, не гоняя, а выгоняя кровь. Вдох-выдох. Роковая ошибка. Все, что ни сделай, роковой ошибкой и будет. Подсознание шепчет: выпусти свою гниль в большой мир, покажи всем, какая ты некрасивая, но инстинкт самосохранения бьется в агонии, умоляюще разбивает колени: неделайэтогоНЕНАДО.       Дыхание учащается; приступ теперь, очевидно, похлеще, чем тот, который был в ванной. Приступ в ванной вообще кажется полной херней по сравнению с этим. Вдох-выдох. Нет, уже не вдохи, не выдохи. Истерическая попытка надышаться, жадные глотки с неприятными звуками. Если есть что-то помимо комнаты, люди снаружи, наверное, думают, что здесь кто-то захлебывается не то слезами, не то кровищей. Толпятся у дверей, не в силах решиться ни войти, ни уйти, и это, на самом деле, та еще комедия. Равнодушие вкупе с навязанным чувством вины и обычным желанием выжить. Если человек в комнате захлебывается кровью, значит, маньяк может быть поблизости, и это опасно. А еще, опасно смотреть на такую картину — можно получить моральную травму. Никто из нас же не хочет получить моральную травму. Ощущение себя героем, как и любое позитивное чувство, кратковременно. Главное, чувство безопасности. Вот его никогда не бывает слишком много. Так что подумайте тысячу раз, прежде чем входить в комнату. Это тоже, между прочим, большая ошибка. Никогда не знаешь, за какой открытой дверью находится сюрреалистическая картина с почти лопающимся потолком, едва не истекающим ядовитыми соками на девицу с паничкой, вышедшей на новый уровень. Такое увидишь — потеряешь рассудок. Жуть.       Хината не решается ничего делать, ей страшно настолько, что хоть умирай прямо здесь и сейчас. Но умирать нельзя. Удивительно, как стремление к цели порой может перебороть даже ментальные ужасы. Стоит в мыслях лишь промелькнуть одному-единственному имени, как дышать становится легче.       Майки.       Майки. Майки, Майки, Майки.       «Мой Майки. Мой Май».       Пронзительный, грозой грозящий, ветрами воющий, но любовно ласкающий предгрозовой духотой, такой больной, заходящийся в ливнях-рыданиях, которые невозможно сдержать, тучами затянутый, но родной, потому что именно его, именно его ты и ждал. Не Хинате. Помощь нужна не Хинате. Мандзиро Сано нужна помощь прямо сейчас. И он где-то здесь. Хина отчетливо чувствует не эфемерное присутствие, и ее влечет туда, где Он, сильнее, чем влечет расстегнуть молнию.       Молнией май пронзает землю, заставляя самой с собой разбираться. Никакой громоотвод не сработает, здесь тебе необходимо быть громоотводом. Хината сильная. Самая сильная, она это помнит. Поэтому заставляет себя приподняться на локтях, хотя кости кажутся такими невыносимо тяжелыми… Ее лоб соприкасается с пузырем-потолком, он холодный и внутри, кажется, действительно что-то есть. Может, выход. Может, вход. Но Хината не готова заглядывать туда без Майки, вот что она понимает точно.       Рукой отталкивает пузырь, морщится, стонет, из последних сил поворачивается на бок и скатывается с кровати. Пузырь падает, но не лопается. Скрипят под ним пружины кровати. Это выглядит жутко. Как будто навесной потолок превратился в целлофан и туда набралось дождевой воды. Едет крыша. Точно-точно. Хината убеждает себя в том, что от бесконечных прыжков у нее едет крыша, кое-как встает и выбегает из комнаты. В коридоре действительно стоят люди. Пять или шесть человек. Они перешептывались, а теперь замолчали, глядя на взъерошенную, мокрую от пота Хину. Хина чувствует себя голой и уязвимой. Это отвратительно, но ничего не поделать. Не оборачиваясь, она быстрым шагом уходит прочь, игнорируя лифт. Заходить в замкнутое пространство может быть опасно, так что лучше — по лестнице.       Следующий вопрос буквально выбивает из-под ног почву:       Куда съебался Такемичи?       Кстати, очень интересно, видел ли он происходящее с потолком. Может, потому и съебался? Вообще, где они? Какой сейчас год?       Хината выбегает на улицу и видит бассейн. Вокруг пальмы. Все выглядит пиздецки дорого. Это значит, что откуда-то взялись деньги на гостиничный номер. Это значит, Хината и Такемичи — взрослые люди.       Сука. Прыгнули так прыгнули.       Постояльцы у бассейна странно пялятся на нее. Правильно, у выбежавшей из помещения девушки взгляд, как у душевнобольной, которой привиделся апокалипсис, ее волосы, наэлектризованные, торчат во все стороны, и сама она похожа на хрен пойми кого. Ноги все еще тяжелы, колени дрожат отнюдь не от светлого чувства.       Хината быстро соображает, где находится, вспоминая дневник Наото. Это Манила. Манила, мать ее! И Такемичи побежал к Майки. К взрослому Майки с пушкой в руках, к Майки-царю-помойки, к одной из самых больных и жутких его версий. К Майки, который всех убил в приступе черного импульса. Понятно, почему Такемичи сбежал. Благородно решил не подставлять Хинату под удар, будучи полностью уверенным в том, что Майки сможет ее застрелить. Только вот вопрос: почему она здесь, вместе с ним? Почему не в Японии, а на Филиппинах?       Точно. Она же рванула за Такемичи, даже не удосужившись спросить, почему они отправляются именно в Манилу. Не знала, наивная, зачем ему сюда, подумала, что это такое романтическое путешествие, ха! Манила так Манила, да? «Какая же ты дура, какая же дура… Что за реальность такая… Будь оно все неладно!»       И туда же придет Наото. И Наото убьет Майки. Это катастрофа. Что, если они все оказались теперь заперты в этой реальности? Что, если выбраться не получится?! Нельзя, нельзя позволить Майки погибнуть. Даже такому Майки. Хината и такого его спасет. Любого спасет. Пусть с самого дна, но поднимет. Ведь чувствует с ним духовное родство, слышит как будто его мольбу, его желание быть спасенным. И может его исполнить, раз уж все так закрутилось. Если сосредоточить все свои силы на спасении Мандзиро, все должно получиться. Остальные пускай спасаются сами. Одна из основных проблем Такемичи, помимо, конечно, долбоебизма — это распыление. Спасти всех-всех-всех. Даже Кисаки жалко. Но это так не работает. Ты либо жертвуешь собой ради всей планеты, как в фантастических фильмах, либо спасаешь себя и своих близких людей, при условии, что эти близкие люди с тобой на одной волне. Если каждый член твоей семьи думает о своем и не хочет тебе помогать, значит, ты ничего уже сделать не сможешь. Это вне твоей ответственности, так что расслабься.       «Двадцатого января. Мы с тобой говорили об этом месте», — вспоминает Хината очень кстати. Она вяло интересуется невесть у кого, как она вообще могла это вспомнить, ведь читала дневник Наото очень давно, но мы спишем это на очередной вселенский финт ушами. Она ведь совсем не понимает, что происходит. Ей простительно. Всем простительно теряться в догадках в такой момент.       А момент очень важный. Кое-что она уже проебала, такую возможность (упс, спойлер), но остальное веселье все еще впереди. Она сама устроила себе еще больше веселья!       Хината делает шаг вперед. Такое ощущение, будто весь мир, начиная с неба, разваливается. Точно реальность и впрямь симуляция. «Это весьма необычно», — подмечает она, находясь в абсолютном невминозе. Пытается оклематься, да только вот не получается. После панической атаки и совершенного над собой усилия, когда выбралась из-под падающего потолка, энергии вообще не осталось. Осталось лишь разгорающееся желание, нет, острая нужда отыскать Майки и спасти его от верной смерти. Сейчас это — самое важное. Важнее ничего нет и быть просто не может.       Еще шаг. И еще. И еще. Сорваться на бег и затонуть в океане улиц и бликах в окнах высоток. Хината не знает, куда ей идти. Не знает, о чем говорили Такемичи и Майки. Но в дневнике Наото описывал заброшку без потолка, и это ее единственная зацепка. В глазах рябит, скачут черные точки. Очень хочется пить, но останавливаться нельзя. Реальность скручивается в спираль, ноги несут куда-то подальше от жилых домов, и в листьях под палящим солнцем становится еще душнее и жарче. Хина еле дышит, но не позволяет себе рухнуть на землю. Все ее нутро буквально воет от необходимости вцепиться в Майки и закрыть его собой от пули Наото. Спасти, спасти, спасти. Вытащить с того света, позволить ему прийти в себя, наконец отдохнуть от черного импульса, что не отпускает уже так давно. По крайней мере сейчас он должен быть в себе настолько, насколько это возможно после всего произошедшего. И этим нужно воспользоваться.       Быть может, вся суть заключается в том, что с Майки необходимо поговорить? Успокоить его, внести ясность в происходящее и провести его сквозь пожарище, которое ему не дает спокойно существовать? Нет, нет-нет-нет, это слишком просто. Все, о чем можно подумать в первую очередь, неверно. Иначе бы Такемичи давно все решил. Здесь что-то сложнее. Какая-то особенная загадка, которую нужно разгадать практически без подсказок. Или Вселенная направляет Хинату, и ей просто необходимо плыть по течению?       Вот же. Она совершенно не понимает, как быть. Просто бежит, невзирая на боль и усталость, и ищет заброшку, и, главное, Майки в ней. Майки ее свет. Путеводная звезда. Человек, способный показать верный путь. Человек, ради которого этот путь проходить хочется.       Он здесь. Совсем близко. Хината знает. Буквально слышит его дыхание, ровное-ровное, буквально видит его глаза, в которых нет жизни, есть только огромное, непередаваемое чувство вины, приправленное смирением. Он сидит там, один-одинешенек, и все, что прокручивается у него в голове, это фраза: «Что я наделал, что я наделал, что я наделал, чтоянаделал». Спасти его от себя самого, возможно, и непосильная задача, но так хочется хотя бы быть рядом. Не каждый человек заслуживает человека. Но Майки — заслуживает еще как. Пусть хоть весь мир пойдет против него, Хината его не оставит.       Воздвигаются нерушимые стены ее любви и слова снова всплывают в памяти сами собой:       «Любимый мой.       Нужный.       Необходимый.       Я хочу, чтобы ты был.       Со мной».       Хината врывается в здание и, встречаясь с Ним взглядом, шепчет одними губами:       «Майки, Майки, Майки, МайкиМайкиМайкиМайкиМайкиМайки.       МАЙКИ.       Ну здравствуй, my king».       Солнце гладит его лучами. Майки улыбается опьяненно, и безразличие ко всему читается в каждом его жесте, но Хината знает, что это все ложь. Бог и король, сам свет, яркий-яркий, единственный верный. Глядит цепко, способный распотрошить, красивый до безумия, до слез красивый, до невозможности, и его внутренний стержень еще крепче, чем раньше.       Его не сломать. Он себя сам ломает.       Его не остановить. Только если…       убить.       Пистолет лежит прямо у ног Такемичи. Такемичи ревет в три ручья, но оборачивается на звук шагов, плюс, ему интересно, куда уставился Майки. Зрачки Такемичи суживаются до бусин, потому как меньше всего он хотел, чтобы Хината, его возлюбленная, оказалась здесь.       Но Хината любит другого. Твоя милая девочка Хина, о которой ты никогда не умел заботиться, сейчас готова позаботиться и о себе, и о Майки, и у нее на это достаточно сил. Милая девочка Хина больше не милая и давно уже не девочка. Перед тобой, Такемичи, стоит взрослая женщина, натерпевшаяся с твоей подачи столько всего, что словами не передать, и она готова за любимого рвать. Даже если при этом придется любимого рвать.       Встретиться с Майки взглядом достаточно для того, чтобы в полной мере осознать свои чувства. Хината еле держится на ногах, но ей так непередаваемо наконец оказаться на своем месте.       А король размыкает губы, обращается к ней показательно осторожно. Мурашки идут по коже:       — Ты мне приснилась.       В люфт-паузе слышно только прерывистое дыхание третьего лишнего.       — Странно, я думал, ты умерла. Уже даже отгоревал. А ты здесь. Удивительно.       Хината смотрит на него благоговейно и одновременно очень серьезно. Нет времени на сантименты. Нет времени ни на что. Им нужно… коснуться друг друга. И вместе понять, что делать дальше. Сама Хината понять не может. Тяжело в одиночку. Члены семьи должны быть на одной волне.       Только вот есть проблемка. Филиппинский Майки не хочет жить.       Ой-ей.       Как же быть теперь?       И о чем он вообще говорит? Умерла? Хината?       — Когда?       — Если я еще не окончательно сошел с ума, то вместе с моей сестрой, когда вам было по семнадцать.       — Но я же здесь, — говорит она, и оба перестают обращать на Такемичи хоть какое-то внимание. Хина делает к Майки несколько шагов, вот-вот и на бег сорвется. — Я настоящая. Я не могла умереть.       — Помню, как Такемичи ревел. Он ведь поэтому ушел из Свастонов. И поэтому мне сорвало крышу. Потому что вы навсегда покинули мою жизнь. Но теперь вы здесь. Призраки прошлого. Мне как будто бы… даже страшно, ха-ха.       Его улыбка абсолютно нездоровая, широкая, как у Чеширского кота, у которого на глазах тысячу раз расчленяли Алису. Но Хинате не страшно. Она, кажется, страх потеряла в гостиничном номере, и все, что она испытывает — это безграничная любовь. Еще ее мандражирует. Должно произойти нечто важное. Возможно, сейчас все решится.       Все — это?..       — Я жива, Майки. Живее всех живых. Это мир как будто бы фейковый. Он нас всех обманывает, — голос ее надрывный, так отчетливо слышатся в нем предистерические нотки.       — А ты не обманываешь? — Майки склоняет голову на бок, выражение его лица не меняется. Не дрожат руки, сердце стучит умеренно. Хината словно слышит. Удивительный контроль при полном бесконтролии. Все шатко, но так выверенно…       — Не…       — Хината, уходи отсюда немедленно! Он опасен! — Такемичи решает изнасиловать их связь. Чувствует: именно он есть тот, кто теряет контроль. Контроль переходит к двоим, они идут на сближение, и пусть это странно и пугающе, пусть это ни разу не здорóво на такой скорости, это уже происходит. Ничего не поделать. Не ревнуй, мальчик. Вспомни: ты ж все давно проебал.       — Я знаю, — говорит Хина, переводя на него скептический взгляд. «Я хочу отрезать тебя от себя, отсечь руку, которой ты в меня вцепился. Не тяни меня вниз. Меня уже тошнит, честное слово». — Все опасно. Жить опасно, знаешь… Взрываться в машине вообще летально, по идее. Но вот я здесь. Лавирую, так сказать. Избегаю последствий твоими стараниями.       — Вот это у вас разговоры, — Майки заинтересованно вскидывает бровь. Он похож на маньяка, его лыба реально страшная, и Хината почему-то в ней растворяется. Кайфовать, загораясь от протянутой спички, оказывается, превосходно. — Охуеть.       — Нам нужно с тобой побеседовать. Поэтому я здесь. С Такемичи мы уже наговорились.       — Хината! — отчаяние вызывает смешок. Жалкий человечишка, который что-то пытается донести, но остается неуслышанным богами. Смешно же, ну.       — Не влезай. Сейчас я действую, — «ты — инструмент. Моя скрипка, на которой я виртуозно сыграю, как Паганини».       — Хината, — серьезнеет. Опасный, просто пиздец. Безоружный, не берет пушку, но наверняка помнит, как ей пользоваться. Был же какой-то важной шишкой вроде. Даже удивительно. Хина не может представить себе Такемичи важной шишкой, как ни старается. Фантазии не хватает на такое, увы.       — Завали. Нет, серьезно, — Майки упирает руку в бок, он изящен и говорит с ленцой. — Не перебивай. Мне, между прочим, интересно, что она скажет. Постой в сторонке пока.       «Вот. Мы на одной волне».       — Я знаю, зачем ты здесь, — Хината не смотрит на уязвленного Такемичи, пристыженно сделавшего шаг назад. Она идет вперед, подходит к Майки почти вплотную. Между ними пожар с запахом жареной плоти. Флешбеки по поводу чертового грузовика накрывают очень некстати. Искрящий провод в лужице, взрыв. Взрыв между ними, накал, накал, сумасшедшее нечто, от которого страшно-классно. — Ты хочешь, чтобы он тебя убил. Откуда мне известно? О, мне известно столько вариантов будущего, ты бы знал. Ты — очередной Майки, не особенный, лишь версия. Неудачная.       Мандзиро клыком закусывает губу, ему весело. Наверное, он думает, что перед ним безумица, а Хината, признаться честно, не знает, чего вообще добивается, помимо того, что пытается оставить Майки в живых. Наверное, чтобы их с Такемичи тоже сейчас не убили? Видит же: у Майки постепенно глаза затягиваются пеленой нездоровья, черный импульс заставляет пространство наэлектризоваться, и это жутко, это уже совсем не привлекательно.       — Неудачная. Это точно, — тянет, руками тянется, но Хина не отступает, хотя понимает: ей, скорее всего, пиздец. Умереть от рук Майки — вовсе не то, о чем она мечтала. — Послушала бы Такемичи, ушла бы, пока возможность была.       — Май…       — Я не хочу ничего плохого делать и никогда не хотел. Оно само делается. Я так надолго потерял контроль. И снова, снова его теряю. Поэтому лучше бы твоему благоверному взять пистолет быстрее, чем я возьму свой.       — Он не снят с предохранителя, Майки.       — Так я сниму. Для этого много ума не надо.       Между ними и связь, и пропасть, ведь на уровне чувств все прочно, но по факту у Майки нет знания, он уязвим, и от этого хочется плакать. Как защитить его, если он все равно все забудет? Сейчас сюда примчится Наото и, если Наото не выстрелит, он точно схватит Такемичи за руку. Это как будто заведомый провал.       — Майки, послушай меня внимательно, — Хина смотрит прямо в эти черные глаза, тонет в них, физически ощущает присутствие рядом другого-Майки, злого-Майки, и чувствует отвращение к врагу, чувствует желание вцепиться невидимке в горло и вычленить его из рассудка любимого человека. Вычленить паразита. — Ты не должен умирать. Сейчас. Я не пытаюсь отговорить тебя, потому что внутри меня все переворачивается (хотя, не без этого, если уж откровенно), просто… Есть нечто большее, чем мир, к которому ты привык. Есть некая высшая сила, которая пытается заговорить с нами, но мы не понимаем. Я знаю, я должна спасти тебя здесь и сейчас. В противном случае миру конец. В прямом смысле, Майки. Рассыплется наш мир, порвется на части, и лучше бы нам не наблюдать этого. У меня есть ощущение, что я видела шов реальности. Это непередаваемое зрелище, это нечто необъяснимое. Я звучу, как ненормальная, я в курсе, но ты обязан помочь мне.       — Как? — руки Мандзиро Сано возле ее ключиц, и это вызывает мурашки по коже. Он не касается, но тепло его пальцев ощущается так остро, это самый настоящий апокалипсис, и в моменте хочется раствориться, но одновременно и бежать, потому как в следующее мгновение взгляд Майки меняется от щемяще нежного до совершенно пустого. — Я не знаю, как помочь себе, что о тебе говорить? Да и ты… лишь очередная галлюцинация. Очередная насмешка судьбы. Я не люблю, когда надо мной смеются.       — Так, Майки, убери от нее руки, сейчас же, — Такемичи поднимает пистолет дрожащими руками и стремительно подходит к ним. — Тебя накрывает. Я дал вам достаточно времени. Это необходимо прекращать. Майки, ты должен взять себя в руки, должен успокоиться. Нет, ты обязан. Ведь здесь она. ОНА.       — Должен, должен. Что еще я должен? Вы оба — плоды моего воображения. А я ненавижу плоды своего воображения, чтоб ты знал, я ненавижу, когда надо мной смеются и плоды своего гребанного воображения, — в следующий миг Майки делает то, что выбивает у Хины из-под ног почву. Он касается виском ее виска. Вот так вот просто, совсем невесомо, но это прикосновение значит больше, чем все на свете. Жаль, это так кратковременно… Сейчас разрушится магия. Ох. Руки в миллиметре от ключиц и висок к виску. Ток. Это ток, струящийся по венам. Под напряжением всё и все.       «Ненавидишь? В этой реальности между нами нечто большее, чем дружба. Отгоревал по мне, да? Видимо, недостаточно, раз стремишься прижаться так, будто встретил необходимую».       — Майки, руки. Сейчас же, — защитник хуев. Майки в открытую насмехается над ним и не обращает внимания. Не хочет причинить вред, очевидно, хотя может, даже без применения оружия. — Майки, я серьезно. Возьми меня, но ее не трогай.       — Я разве сделал что-то? — хмыкает, а кисти трясутся, будто идет внутренняя борьба. Злой Майки хочет одного, добрый — другого. — Я просто предался воспоминаниям. Она такая… И правда ведь, как живая. Ты же ее видишь, да? Почему тебя не косоебит? Она же твоя девушка. Ты должен сейчас рыдать. А раз такая реакция… значит, ты и впрямь тоже ненастоящий.       — Майки, мы настоящие, — Хината берет его за руку, заставляет вздрогнуть, как от удара, и Мандзиро отстраняется. Взгляд глаза в глаза. Что это за реальность? Почему все именно так?       — Майки, ру-ки, — Такемичи снимает пистолет с предохранителя и приставляет дуло к его виску. Майки не сводит взгляда с Хинаты. Улыбка Чешира делается еще ужаснее.       — Давай. Давайдавайдавай. Сделай это. Сделай это у нее на глазах, так, чтобы мои мозги окатили ее с головы до ног.       — Я тебя прошу, я не хочу стрелять. Я ОЧЕНЬ не хочу стрелять, Майки. Просто отойди от нее и давай нормально поговорим.       Одним движением Майки, злой Майки, может свернуть Хинате шею, так считает Такемичи. А вот Хината в глазах Майки видит лишь истину, недостижимую, непостижимую, и ей делается спокойнее некуда. Больше никакого страха. Только принятие. И четкое осознание: Майки ее не убьет.       В этот миг вселенная схлопывается. Разряд-разряд, и все рассыпается. Гарью пахнет отчетливо, пахнет палеными волосами, и резкая боль пронзает ноги Хинаты. А потом она говорит:       — Я ног не чувствую.       Хотя говорить не хотела.       Обнаружить себя сидящей в той самой машине, вот что действительно страшно. Вот что выбивает весь воздух из легких, вот, что превращает человека в не-человека, в жертву других людей и обстоятельств. Теперь Хината действительно жертва. А в руках Майки она была в безопасности.       Она задыхается. Вдох-выдох. Это так не работает. Отнимаются пальцы, все перед глазами плывет.       «Пожалуйста, хватит, пожалуйста, хватит, пожалуйста хватит       пожалуйста ну пожалуйста только не это только не это не это не это».       — Я ног не чувствую, это снова происходит, это снова происходит, Майки, Майки, МАЙКИ, пожалуйста, помогите, кто-нибудь, ааа…       Истерика, истерика. Хина не была готова! Происходящее вообще не поддается никакому логическому объяснению! Достаточно Хинате страданий, пусть бы это остановилось все чего она хочет это оказаться в безопасности в руках Майки тепло даже жарко от этого пламени сейчас будет взрыв сейчас будет пиздец сейчас будет очень очень очень очень ОЧЕНЬ больно.       Майки говорит:       — Знаю, хорошая, знаю.       Майки.       Почему-то он тоже здесь.       Майки здесь, Майки здесь, значит он спасет, поможет, вытащит, он что-нибудь обязательно придумает.       — Майки!       — Тише, тише, не говори, от этого только хуже, — Мандзиро ласков, успокаивающе приобнимает Хинату за голову. Они снова соприкасаются висками. Но теперь это вызывает лишь усиливающуюся трясучку. Хина не может здесь быть, ей дико, ей бы броситься прочь, но Смерть неизбежна. Майки как сама Смерть, он рядом словно для того, чтобы проводить в последний путь. Хочется спать. Хочется кричать. Хочется…       — Что… происходит… — хрипит, не в силах поднять руки, и косится на Майки. Улыбка, о, эта улыбка… И спасение, и наказание, и все-все-все, и впиться бы в его губы, чтобы оказаться где угодно, только не в машине, как будто это может помочь. Уже ничего не ясно, вселенная крошкой опадает вниз, расслоение необратимо, за пределами нет ничего, кроме пожара.       — Не знаю. Но мы почему-то здесь. В твоей голове. Там, где ты беззащитная, а я — лишний, — Майки, кажется, совсем не чувствует боли. От его присутствия становится немножечко легче. — Что, если все происходит так, как нужно?       — Ты что-то знаешь? — из последних сил, вынудив себя успокоиться, спрашивает Хината и хочет вцепиться в свободную руку Майки, но замечает в ней пистолет. В этот момент она понимает, к чему все идет. Он здесь и впрямь для того, чтобы облегчить ее страдания.       — О чем ты?       — Нет… времени… просто скажи, если…       — Не знаю, чувствую. Ты же мне все рассказывала, что что-то чувствуешь, вот и я тоже чувствую. Все самоуничтожается уже давно. Столько ошибок… Вдруг реальностей много, и в каждой из них есть вирус? Не проще ли от них избавиться? Самоликвидация — отличный выход, как по мне. Все в огне, можно не тратить воду, а убрать это, стереть. Так ведь проще.       — Но… разве останемся мы?       — Кто знает? Может, если ты постараешься?       Мандзиро сжимает пистолет крепче. Он говорит:       — Закрой глаза. Я все сделаю быстро.       По щекам Хинаты катятся слезы. Она не хочет умирать, она не знает, получится ли у нее все сделать правильно, не знает, что будет дальше… Но понимает, что лучше уж так, в колыбели его рук, чем в одиночестве от взрыва, который невесть когда произойдет и вообще, произойдет ли? Майки прав, во всем прав. И если он тоже что-то почувствовал, значит, пробовать дальше имеет смысл. Все равно она бессмертная. Просто переход в новое очень пугает. Будет ли новое? Но если Майки рядом… Хина справится. Уже справляется. Выбора нет. Как и выхода. За языками пламени и впрямь совсем ничего. Лишь чернота, вантаблэк, не озаряемый, а жрущий.       Майки нельзя умирать. Вместо него, очевидно, должна умереть Хината. Ее осеняет, она вдруг улыбается, покорно закрывая глаза и доверяясь своему самому близкому человеку.       Возможно, он удивляется.       — Еще увидимся, да? — его горячий шепот заставляет замерзнуть.       Бах.

3йуех45ецъ)04323error

      Ой что-то пошло не так.       Это даже не удивительно.       Боли нет, без боли так распрекрасно, но Хината не в силах открыть глаза. Не видеть бы то, что случилось.       Но это необходимо.       Да.       Необходимо.       Привет-привет, ты провалилась.       Майки лежит у ее ног с простреленной головой. Все в крови и мозгах. Хината смотрит на свои перепачканные, некогда белые, носочки, и ей становится плохо.       Она поднимает голову.       Это не Такемичи стрелял.       Это Наото.       Наото стоит рядом, на том же месте, где когда-то стоял Такемичи, и тяжело дышит. Сам Такемичи где-то поодаль держится за голову. Да, точно. Нет больше никакой машины. Они все еще в заброшке на Филиппинах.       Хината, наклонив голову, спрашивает не дрогнувшим голосом:       — За-чем?       До нее доносится, как из бочки:       — Он пытался тебя задушить!       Лож-ж-жь.       32зщ3шрущщ9азошлиршщзхэлждттирорщлжодтоло       Что-то скрежещет.       Что-то искрит.       Что-то падает.       З9шшщргшщо4шре9ш9шщо       Все плохо. Все очень-очень плохо.       Майки мертв.       Нетнетнетнет.       МАЙКИ МЕРТВ.       948ц39шрг3332щ       Мир Хинаты рухнул. Система сбоит.       [из неба \\лицо дьявола\\ кажется выпал пиксель]       дьявола нет ничего больше нет       09ш0шзшощ       00000000000000000000000000000000000000       обнуление.       Она все еще дышит. Хината все еще дышит. По-че-му? Почему не она, а он? Ошибка, ошибка, все это вообще не должно было происходить… Сердце разрывается, потеют ладони. Хината опускается перед Майки на колени, переворачивает его на спину. Да, точно, они оба мертвы.       — Наото, гори в аду… Такемичи, я тебе желаю с… error       — …ильно люблю тебя. Очень-очень сильно!       Хината целует Такемичи в губы. В комнате темно, она без верха. Наконец их никто не может отвлечь.       — А я тебя, — Такемичи улыбается и подминает ее под себя. Хината не против.       Они, непомнящие — самые счастливые на земле люди.